И.В. Яценко, Д.С. Раевский

Заключение [дискуссии на «круглом столе»].

// НАА. 1980. №6. С. 95-102. (Дискуссионные проблемы отечественной скифологии, окончание)

Подведём некоторые итоги нашей дискуссии — по необходимости кратко. Объединение на её страницах сторонников различного решения ключевых проблем скифологии не могло, разумеется, привести к немедленной выработке оптимальных и приемлемых для всех участников обсуждения концепций. Оно, однако, способствовало более наглядному сопоставлению узловых положений каждого из предлагавшихся мнений, выявлению того, что в них сходно, что может быть согласовано и что представляется явно взаимоисключающим. Проведение дискуссии неизбежно столкнулось с некоторыми трудностями технического порядка, предопределившими значительный временной промежуток, отделяющий составление обзорной статьи от момента подведения итогов дискуссии. За этот период появились новые материалы и исследования, привлечь которые в полной мере в кратком заключении, конечно, невозможно. Истекшее с момента начала дискуссии время принесло нам и невосполнимую утрату. Мы потеряли одного из её участников — крупного специалиста по скифской археологии Варвару Андреевну Ильинскую. Для всех участников «Круглого стола» очень важно, что В.А. Ильинская успела принять участие в нашей дискуссии.

Объём Заключения не позволяет нам откликнуться на все аспекты скифской проблемы, затронутые в выступлениях. Остановимся лишь на тех, которые представляются нам наиболее важными. Проведённая дискуссия ещё раз наглядно показала, что скифологи далеки пока от выработки общих позиций даже по коренным вопросам.

Вопрос о терминах. Прозвучали возражения против применённого в обзорной статье термина «скифский мир» для обозначения широкого круга близких по культуре народов Евразии. А.И. Мелюкова отмечает нежелательную этническую его окраску, но не предлагает какой-либо замены ему. А.И. Мартынов видит в нём проявление «скифоцентризма» и предпочитает говорить о «скифо-сибирском культурно-историческом единстве». Мы оговаривали чисто условный характер этого тер-

(95/96)

мина и подчёркивали именно надэтничную природу рассматриваемого единства. Вероятно, поиски наиболее адекватного его обозначения должны быть продолжены. Однако предложенная в выступлении О.Н. Трубачёва замена термина «скифский мир» понятием «арийский простор» также представляется не слишком удачной опять-таки в силу несомненной этнической его окрашенности. Новый термин не столько «акцентирует сложность состава» этого единства, сколько указывает на индоиранскую принадлежность всех его компонентов, что далеко не бесспорно. Обозначение же, предложенное А.И. Мартыновым, не говоря о его громоздкости, некорректно смешивает, как уже отмечали некоторые исследователи, древнюю этническую и современную географическую номенклатуру и тем самым ещё больше затемняет вопрос о природе рассматриваемого единства.

Границы проблемы. Ряд выступавших полагают, что анализ данных о причерноморских скифах заслонил более широкую проблему происхождения культурного единства «скифского мира» (сохраним пока этот термин), с одной стороны, а с другой — не позволил рассмотреть ряд вопросов, связанных с историей и культурой других народов этого мира. Однако мы совершенно сознательно (о чём и сказано в обзорной статье) трактовали скифскую проблему как связанную с историей конкретного народа. Культурное единство «скифского мира» — вопрос весьма важный, но это другая проблема, затронутая нами лишь по необходимости. Более тесно с историей скифов связана сакская проблема, освещённая в выступлении Б.А. Литвинского, поскольку отношения скифов и саков безусловно имеют не только культурно-историческую, но и этническую природу. В этом смысле особенно важны даже не данные античных и древневосточных текстов, обозначающих оба эти народа одними и теми же обобщёнными этнонимами, будь то «скифы», «саки» или «гимирри» (всё это в данном случае — «иноназвания», по терминологии, предложенной в выступлении И.М. Дьяконова). Существеннее документально засвидетельствованное бытование этнонима «сака» в среде причерноморских киммерийцев в качестве самоназвания. [84] Отметим, однако, что ещё не выяснено, для каких среднеазиатских племён этноним «сака» является самоназванием, а на какие он переносился персами в силу культурно-хозяйственной или географической близости. Поэтому вполне справедливо замечание Б.А. Литвинского о том, что понятие «сакской этнической общности» обладает такой же иерархичностью, как и понятие «скифы».

При обсуждении вопроса о признаках, объединяющих культуры «скифского мира», некоторые участники дискуссии (В.А. Ильинская, А.И. Мартынов, отчасти Н.Л. Членова) высказали мнение, что в обзорной статье слишком большое значение придаётся «пресловутой триаде» и что её элементами не исчерпывается близость различных евразийских степных культур. Наблюдение справедливое. Однако категории, составляющие триаду, наиболее часто встречаясь в археологических комплексах, оптимальны для сопоставления различных культурных ареалов как в плане выявления сходства, так и своеобразия.

Комплексный характер проблемы нашёл достаточно убедительное подтверждение в самом составе участников дискуссии. К сожалению, значительно слабее отразился он на содержании ряда конкретных выступлений. Так, в выступлении А.И. Тереножкина по-прежнему обойдён поставленный в обзорной статье вопрос о соотношении его гипотезы происхождения скифов с концепциями лингвистов. В выступ-

(96/97)

лениях других археологов этнолингвистический аспект скифской проблемы затронут, но без необходимой согласованности с положениями самой лингвистики. Так, Э.А. Новгородова, с одной стороны, постулирует отсутствие какой-либо этнической перемены населения на территории Монголии, по крайней мере с начала II тыс. до н.э. до скифского времени, а с другой — утверждает наличие здесь в скифскую эпоху ираноязычных обитателей. Вопроса о том, могли ли иранцы появиться здесь не позднее начала II тыс. до н.э., она просто не касается. Л.С. Клейн, возводя скифов к племенам предкавказской катакомбной культуры, допускает принадлежность последних в языковом отношении к индоариям; ираноязычие же скифов он связывает с участием в их этногенезе срубного компонента. Формирование племён срубной культуры в Поволжье общепризнано, катакомбные же племена, по Л.С. Клейну, приходят из Подунавья и с Балкан. Таким образом, по его гипотезе, два имеющих общее происхождение языка — протоиндоарийский и протоиранский — приносятся в Причерноморье с разных концов Европы. Между тем даже те немногие исследователи, которые критически относятся к идее существования исходного протоарийского языка, признают неоспоримым, что после распада индоевропейской общности протоиндийский и протоиранский языки непременно находились «в теснейшем географическом и культурном контакте, входя в один и тот же языковый ареал». [85]

Происхождение скифов и скифской культуры. В дискуссии прозвучали упрёки по поводу непропорционально большого места, предоставленного в обзорной статье этому аспекту проблемы. Однако не меньшее внимание, уделённое ему в выступлениях, свидетельствует о его сугубой актуальности (ср. об этом в выступлении А.М. Лескова).

Вряд ли справедлив упрёк (выступление Л.С. Клейна), что в обзорной статье смешиваются вопросы о происхождении скифов и о формировании «триады». Необходимость рассматривать оба эти вопроса во взаимосвязи была вызвана тем, что в литературе, как, кстати, и в нашей дискуссии (см. выступления А.И. Тереножкина и Э.А. Новгородовой), они часто отождествляются. Однако мы постоянно подчёркивали, что, по нашему мнению, формирование комплекса черт, сближающих различные, культуры «скифского мира», как раз не отражает этногенетических процессов и с с ними не связано (см. также выступления А.И. Мелюковой и Б.А. Шрамко). Можно и нужно обсуждать, какие именно черты материальной культуры наиболее диагностичны для освещения процесса скифского этногенеза (см., в частности, выступление Л.С. Клейна). А.И. Мелюкова, к примеру, сомневается в этнической информативности характерной для скифов керамики. Но несомненно, что категории типа составляющих «триаду» в этом плане наименее показательны (это отмечено и в выступлении Б.А. Шрамко). Между тем именно подобные критерии являются по сути фундаментом «центральноазиатской» гипотезы происхождения скифов. Так, Э.А. Новгородова, утверждая в своём выступлении, что «только неведением можно объяснить слова авторов (обзорной статьи.— И.Я., Д.Р.) о том, „что в центральноазиатских материалах предскифского времени невозможно… обнаружить корни всех специфических черт культуры скифов”», в дальнейшем говорит лишь о центральноазиатских истоках одного звериного стиля. Но и в этом вопросе её аргументы, к сожалению, лишены научной строгости. По её мнению, в материалах Монголии (петроглифы Чулуута) «прослеживается становление знаменитого „скифского звериного стиля”, и прежде всего скифского оленя…

(97/98)

от эпохи энеолита». Не говоря уже о том, что подобного аргумента маловато для обоснования тезиса о принесении всей скифской культуры из Азии «в готовом виде», само это утверждение нуждается в серьёзных коррективах. Если ещё можно обсуждать вклад стиля чулуутских петроглифов в сложение звериного стиля восточных областей Евразии (хотя и здесь все не столь уж бесспорно), то совершенно невозможно вывести из памятников этого круга звериный стиль собственно скифов — стиль Темир-горы, Келермеса и т.п. [86] Мы вновь сталкиваемся здесь с игнорированием специфики различных культур «скифского мира», с размыванием границ обсуждаемой проблемы. В.А. Ильинская в своём выступлении заметила, что «исследователи чётко различают культуры скифов, савроматов, саков, населения Тувы, горного Алтая и проч.» и высказала мнение, что в этой сфере «никакой путаницы не происходит». Как видим, иногда происходит.

Активным сторонником «центральноазиатской» гипотезы вновь выступил и А.И. Тереножкин. По его мнению, пересмотр хронологии памятников поздней бронзы в Причерноморье и выделение группы памятников предскифской поры (черногоровского и новочеркасского типов) привели к тому, что гипотеза о формировании скифской культуры на основе срубной «в её первоначальном виде утратила смысл». Выделение памятников, хронологически промежуточных между позднесрубными и раннескифскими и генетически связанных с первыми, действительно чрезвычайно важно в контексте нашей темы. Но ведь именно в них (преимущественно в комплексах черногоровского типа) заметно постепенное формирование ряда черт, в дальнейшем присущих скифской культуре. Меньше связаны с ней памятники новочеркасского типа. Помещая их во времени вслед за черногоровскими, А.И. Тереножкин видит в этом свидетельство нарушения прямой преемственности между срубной культурой и скифами. Однако вопрос о хронологическом соотношении черногоровских и новочеркасских памятников не может считаться окончательно решённым, равно как не может считаться бесспорно принятым толкование лишь последних как прямо предшествующих скифам в Причерноморье. [87] Среди комплексов черногоровского облика встречаются достаточно поздние, практически примыкающие по времени к раннескифским (к ним, в частности, относится погребение №5 кургана Высокая могила, датировка которого А.И. Тереножкиным представляется нам заниженной). Есть все основания рассматривать раннескифскую культуру как сложившуюся на черногоровской основе с некоторыми новочеркасскими привнесениями, [88] а самих скифов — как потомков населения Причерноморья в позднесрубную эпоху. Этот вывод согласует достижения археологии последних десятилетий со старой «автохтонной» концепцией. Серьёзная

(98/99)

поддержка этой точки зрения с позиций исторических и лингвистических содержится в выступлении И.М. Дьяконова, отрицающего правомочность этнического противопоставления скифов и киммерийцев (см. также выступление В.И. Абаева). Весьма существенно отмеченное Э.А. Грантовским и А.М. Лесковым несоответствие между датой древнейших в Северном Причерноморье памятников сложившегося скифского облика и временем появления здесь самих скифов по письменным данным. Это обстоятельство явно опровергает тезис о принесении сюда скифами своей культуры в готовом виде.

О некоторых других теориях происхождения скифов. Как отмечалось в обзорной статье (см. также выступления Л.С. Клейна и А.М. Лескова), так называемые «автохтонная» и «переднеазиатская» гипотезы, по-разному трактуя историю формирования некоторых черт скифской культуры, в принципе единодушны в вопросе о происхождении самих скифов. В дискуссии, однако, прозвучала новая модификация «переднеазиатской» теории. Е.Е. Кузьмина полагает необходимой всестороннюю проверку с позиций различных исторических дисциплин выдвинутого Т.В. Гамкрелидзе и Вяч.Вс. Ивановым тезиса о миграции скифов в Северное Причерноморье из Ирана через Среднюю Азию и Северный Прикаспий лишь в начале I тыс. до н.э., равно как и всей теории этих авторов о происхождении индоевропейцев. Серьёзные возражения против такой трактовки этногенеза скифов с позиций антропологии содержатся в выступлении В.П. Алексеева. С иных позиций оспаривает её и И.М. Дьяконов. Вряд ли стоит переоценивать возможности археологии в деле проверки этой теории; ведущее слово здесь несомненно остаётся за историко-лингвистическими исследованиями. Вызывает возражения прежде всего тезис о раннем разделении иранцев, одни из которых вместе с носителями «древнеевропейских» диалектов прошли в Восточную Европу ещё в ямную эпоху, а другие — лишь в I тыс. до н.э.

Мы приносим извинения тем авторам, концепции которых по вопросу о происхождении скифов не получили в обзорной статье должного освещения. Эти серьёзные упущения в известной мере были порождены стремлением сгруппировать существующие мнения, выделить основные тенденции решения этой проблемы. Между тем гипотеза Л.С. Клейна, к примеру, в последние годы не обсуждалась в литературе и не развивалась самим автором. Возвращение Л.С. Клейна к её разработке вызывает, конечно, потребность её всестороннего анализа, здесь невыполнимого. Отметим лишь, что, признавая возможность участия определённого контингента потомоков [потомков] племён катакомбной культуры в этногенезе скифов, мы не видим в данный момент оснований рассматривать именно её как «протоскифскую, точнее первооснову культуры скифов царских». [89] Если способ погребения, присущий скифам, и восходит в конечном итоге к катакомбным традициям, то последние исследования убедительно показали его бытование в Причерноморье уже в срубную и предскифскую эпохи. [90] Нет оснований связывать формирование этой черты скифской культуры исключительно с предкавказским ареалом. Нельзя переоценивать информативность такого признака, как состав стада, поскольку здесь сходство или различие, выявляемое на основе наблюдений общего порядка, может быть порождено различными факторами и явно недоста-

(99/100)

точно для слишком категоричных выводов. [91] В то же время новые черты, которые появляются в культуре Причерноморья с началом скифской эпохи, так же невыводимы из катакомбной культуры, как и вообще из какого-либо единого центра.

Другая гипотеза, в игнорировании которой упрекнули авторов обзорной статьи, принадлежит Н.Л. Членовой. Эта гипотеза предполагает усложнённый характер этно- и культурогенетических процессов в степном поясе в киммерийское и скифское время, в частности двухэтапное проникновение в Юго-Восточную Европу нового населения, культура которого формируется на ближневосточной основе (следует отметить, что исследовательницей проделана колоссальная работа по выявлению прототипов вещей, характерных для культур «скифского мира»). Относительно первого этапа этого движения, связанного, по Н.Л. Членовой, с распространением культур «киммерийско-карасукского круга», ограничимся замечанием, что тезис о родстве всех этих культур и об их едином происхождении требует, на наш взгляд, более развёрнутого археологического обоснования и оставляет пока неопровергнутым мнение ряда исследователей о местном генезисе многих из них. Непосредственно связан с темой дискуссии второй этап этого постулируемого расселения, исходную зону которого Н.Л. Членова предположительно локализует в Средней Азии. Краеугольным камнем всей этой теории является тезис о передвижении населения как непременном условии распространения наиболее ярких элементов скифской культуры. Об уязвимости такого подхода уже говорилось в обзорной статье при рассмотрении «центральноазиатской» гипотезы. Между тем именно этот постулат лежит в основе мнения Н.Л. Членовой о невозможности «прямого проникновения ближневосточного звериного стиля, оружия и конского убора в Причерноморье через Закавказье и Главный Кавказский хребет», поскольку «на этих территориях отсутствуют памятники киммерийского типа, а раннескифские вещи не составляют целостных комплексов». Однако отсутствие подобных комплексов не помешало, как показывает археологический материал, проникновению в Причерноморье и на Северный Кавказ ближневосточного импорта и появлению здесь же вещей, созданных под прямым влиянием ближневосточных культурных традиций (памятники типа кургана у совхоза «Красное Знамя», Келермеса, Мельгуновского кургана и т.п.). Гипотеза Н.Л. Членовой оставляет по сути неопровергнутым тезис о процессе культурного синтеза, протекавшем в этом регионе на рубеже скифской эпохи. Ведь и сама исследовательница не отрицает роли «предгорных и степных районов Северного Кавказа» в процессе завершения формирования скифской культуры, как и весьма важную роль местного (срубного) компонента, определившего характер скифской керамики и погребального обряда, а также физический тип населения. Мы вполне согласны с мнением, наиболее чётко прозвучавшим в выступлении Б.А. Шрамко, что «скифская культура окончательно сформировалась уже на юге Восточной Европы».

Об этническом составе населения Скифии. В выступлении А.И. Тереножкина отмечено, что вопрос об этносе скифов в обзорной статье был включён в число дискуссионных лишь случайно и что он давно решён. В обзоре этот вопрос к числу спорных не причислялся, зато обсуждение в полной мере выявило его дискуссионность. Тезис об этнической однородности населения Скифии был поставлен под сомнение в выступлениях О.Н. Трубачёва и работающего в русле его ги-

(100/101)

потезы Л.А. Лелекова. Предположение о наличии в Причерноморье скифского времени наряду с ираноязычным — скифским — индоарийского по языку населения представляется в принципе вполне правомочным. Однако неоспорима и сложность выделения этого последнего на основе крайне скудных материалов. Нельзя не заметить стремительного расширения сферы «индоарийской экспансии» на страницах посвящённых этой проблеме работ О.Н. Трубачёва. [92] Начав с тезиса об индоарийской принадлежности синдов, автор затем объединил с ними меотов, хотя мнение об их этническом единстве из источников однозначно не следует. Затем, опираясь на тезис о близости археологических культур Северного Кавказа и тавров (в частности, на работу А.М. Лескова), автор начал разработку гипотезы об индоарийской принадлежности тавров, что, в свою очередь, позволило ему перейти к вопросу об этносе жителей «Старой Скифии» в Поднепровье, оставивших скорченные погребения, ибо «археологи знают, что скорченные захоронения характерны для тавров». [93] Археологические основания этой цепочки сомнительны: тавро-кавказские аналогии не относятся к синдо-меотскому миру, а сосредоточиваются в ареале кобанской культуры и к тому же не слишком выразительны; скорченные погребения, составляющие в Поднепровье скифского времени всего 2,8% от общего числа, [94] характерны далеко не для одних тавров — в предшествующее время они распространены по всему степному поясу. Правда, археологические основания для установления этнической близости и индоарийской принадлежности всех перечисленных народов не являются главными в концепции О.Н. Трубачёва; они призваны лишь подкрепить выводы из этимологического анализа лексики, относящейся к соответствующим районам. Однако эти выводы также могут быть неоднозначны. Определяемая характером имеющихся источников явная неравноценность нашего знания древнеиндийской и древнеиранской лексики заставляет полагать, что общий для этих ветвей индоиранцев лексический фонд был гораздо обширнее, чем нам это известно сейчас. Поэтому для достоверного отнесения того или иного слова к числу именно индоарийских следов в Причерноморье недостаточно, конечно, отсутствия параллелей ему в иранском и наличия таковых в индоарийском. Информативны лишь те случаи, когда по фонетическим, морфологическим или иным показателям анализируемое слово не может быть иранским. То же самое относится к культурно-историческим реалиям, рассмотренным в выступлении Л.А. Лелекова в качестве следов индоариев в Причерноморье. Вопрос об истинных размерах индоарийского и иранского компонентов в составе населения Скифии требует, на наш взгляд, дальнейшей разработки. К тому же значительная близость их в языковом и культурном отношении вряд ли способствовала сохранению их обособленности в рамках единого политического и хозяйственного организма, что хорошо показано О.Н. Трубачёвым на примере иранизации индоарийского, по его мнению, гидронима Борисфен. [95] Влияние, видимо, было взаимным. Не случайно предложенные О.Н. Трубачёвым индоарийские этимологии охватывают круг слов, исторически связанных как раз с «младшими ариями» (по его терминологии), т.е. с ираноязычными скифами царскими, — к примеру, имена царствующей династии.

(101/102)

Среди других аспектов проблемы этнического состава населения Скифии нам представляется чрезвычайно важным содержащееся в выступлении И.М. Дьяконова замечание об идентичности этнонимов «скифы» и «сколоты». Забвение этого не раз уже отмечавшегося в литературе обстоятельства [96] приводит некоторых исследователей к толкованию сколотов как исключительно земледельческих племён Скифии, отличных от скифов по этнической принадлежности.

Оригинальна трактовка В.И. Абаевым наименования скифов-земледельцев (γεωργοί) как восходящего к иранскому термину с противоположным по сути значением. Она, возможно, открывает новые перспективы интерпретации племенной, хозяйственной и социальной структуры скифского общества, описанного Геродотом.

Вопрос о социальной структуре скифского общества был затронут в немногих выступлениях. В.А. Ильинская высказала мнение, что ни письменные, ни археологические источники не подтверждают гипотезу о сложении у скифов государства на основе завоевания одних скифских племён другими (заметим, что термин «рабовладельческое» в применении к этому государству в обзорной статье не употреблялся и отмечалась критика его рядом авторов). Что касается письменных источников, то они, на наш взгляд, подтверждают эту теорию, поскольку сама она возникла именно на основе анализа данных Геродота, Страбона и других древних авторов о взаимоотношениях скифов царских с иными племенами. Что касается археологического материала, то вряд ли он может наглядно подтвердить либо опровергнуть эту концепцию, поскольку характер отражения подобных процессов в археологических комплексах практически неизвестен. К тому же, как справедливо отмечено в выступлении Е.Е. Кузьминой, тщательная обработка массы рядовых скифских погребений для выяснения их социальной характеристики до сих пор не осуществлена. Принципиально важной представляется обоснованная в выступлении Э.А. Грантовского методика использования сравнительных индоиранских данных для толкования скифской социальной истории. Этот аспект в отечественных трудах по скифологии до сих пор учитывается явно недостаточно.

Подводя итог нашей дискуссии, нет смысла подсчитывать, какое из решений того или иного вопроса, составляющего скифскую проблему, получило поддержку большего или меньшего числа участников. Как подчеркнули В.А. Ильинская, Л.С. Клейн и А.М. Лесков в своих выступлениях, метод «голосования» не является критерием для установления научной истины. Польза проведённого обсуждения видится нам в том, что все его участники в предельно сжатой форме с учётом новейших изысканий и своих размышлений последних лет сформулировали «под одной обложкой» развиваемые ими взгляды. Нам остаётся только выразить надежду, что эта полезная дискуссия послужит стимулом для новых исследований и будет продолжена скифологами.

[84] Э.А. Грантовский. О восточноиранских племенах кушанского ареала. — Центральная Азия в кушанскую эпоху. Т. II. М., 1975, с. 84.

[85] Э.А. Макаев. Общая теория сравнительного языкознания. М., 1977, с. 45-46.

[86] Об автономном сложении сходных мотивов звериного стиля в разных частях «скифского мира» см., к примеру: М.П. Грязнов. Саяно-алтайский олень (этюд на тему скифо-сибирского звериного стиля). — Проблемы археологии. Вып. II. Л., 1978. О механизме формирования звериного стиля Причерноморья на основе древневосточных памятников типа Зивийе в дополнение к работам М.И. Артамонова и В.Г. Луконина см. в последнее время: Е.В. Переводчикова. Келермесская секира и формирование скифского звериного стиля. — Проблемы истории античности и средних веков. М., 1979.

[87] См., в частности: О.Р. Дубровская. К вопросу о роли позднесрубного этнокультурного компонента в сложении памятников раннего железного века Северного Причерноморья. — Проблемы эпохи бронзы Юга Восточной Европы. Тезисы докладов конференции, 3-6 декабря 1979 г. Донецк, 1979, с. 100-102.

[88] См., к примеру, комплекс кургана у хут. Алексеевского, содержащий черногоровские (наконечники стрел и удила), новочеркасские (кольцо с пуговичной подвеской) и скифские (псалий с оформленным в виде копыта концом, но в целом выполненный в черногоровских традициях) черты.

[89] Л.С. Клейн. Происхождение скифов царских…, с. 33.

[90] В.В. Дворниченко. Погребения с подбоями эпохи поздней бронзы в Северном Причерноморье. — Сб. докладов на IX и X Всесоюзных археологических студенческих конференциях. М., 1968; А.И. Тереножкин. Киммерийцы, с. 93.

[91] В.И. Цалкин. Животноводство населения Северного Причерноморья в эпоху поздней бронзы и раннего железа. — Проблемы скифской археологии. М., 1971.

[92] В дополнение к работам, названным в примеч. 5 к обзорной статье, см.: О.И. Трубачёв. Таврские и синдомеотские этимологии. — Этимология. 1977. М., 1979; он же. Старая Скифия (Άρχαίη Σκυθίη) Геродота (IV, 99) и славяне. Лингвистический аспект. — «Вопросы Языкознания». 1979, №4.

[93] О.И. Трубачёв. Старая Скифия…, с. 29.

[94] В.С. Ольховский. Погребальные обряды населения степной Скифии. Автореф. канд. дис. М., 1978, с. 8.

[95] О.И. Трубачёв. Старая Скифия…, с. 37.

[96] В.И. Абаев. Осетинский язык и фольклор. М.-Л., 1949, с. 243-244; И.М. Дьяконов. История Мидии. М.-Л., 1956, с. 243, примеч. 4.

наверх