Л.А. Лелеков
[Выступление на «круглом столе» «Дискуссионные проблемы отечественной скифологии».]
Обсуждение:
Л.А. Лелеков
(Всесоюзный научно-исследовательский ин-т реставрации)
1. Тема обзорной статьи крайне актуальна. Изложение правомерно начато с демонстрации неудовлетворительного состояния дефиниций и границ проблемы. Следовало бы сильнее подчеркнуть разительное несоответствие между лавинообразным возрастанием количества новых археологических материалов — как массовых, так и уникальных находок — и весьма слабой разработанностью основных понятий скифологии.
2. Вполне оправданным представляется отказ от теорий моноцентризма. Ни раскопки кургана Аржан, ни карасукские элементы в предскифских древностях Причерноморья ничего не меняют в данном отношении, как и в вопросе этногенеза собственно скифов, к которому они попросту не имеют отношения. Равным образом верно отмечена более культурно-хозяйственная, нежели этническая, общность комплекса скифских и квазискифских археологических культур.
3. О невыводимости локальных скифских культур из предшествующего состояния: все остальные иранские, а также индоарийские культуры нигде не выводятся полностью из предшествующих евразийских, следовательно, налицо лишь частный случай проявления более общей закономерности. Давно предполагается основательное преобразование хозяйственно-культурной типологии по всему индоиранскому ареалу приблизительно в конце II тыс. до н.э., но вопрос этот в деталях ещё не изучался.
4. Представляются несколько смещёнными акценты в антропологической перспективе, расставленные авторами. Дело не столько в отсут-
(125/126)
ствии монголоидной примеси, сколько в резком и безусловном различии грацильных срубников и затем скифов от широколицых андроновцев и затем саков на сугубо европеоидном уровне. Это различие систематически недооценивается скифологами, хотя оно с полной определённостью, далеко превосходящей археологическую, указывает на различие названных этносов, на каких бы языках они ни говорили. «Центральноазиатская» гипотеза и без монголоидности не отвечает наличной палеоантропологической картине.
5. О лингвистическом аспекте проблемы. «Надёжно установленная принадлежность скифов к ираноязычным народам» пока ещё не столько аксиома, сколько гипотеза, правда, не лишённая оснований и академической респектабельности. Однако при многих сильных её сторонах она не объясняет удовлетворительным образом целого ряда фактов, таких, как имена Папай, Апи, Аргимпаса в пантеоне, Анахарсис, Иданфирс, Савл, Гнур, Скил в ономастике, названия шатра и кочевой повозки в апеллятивной лексике, начальные s- и sk- в этнонимах «синд», «скиф», «сколот», «савромат», «сармат» и т.п. Поэтому новейшие изыскания О.Н. Трубачёва независимо от каждого его конкретного толкования, часть которых весьма спорна, заставляют размышлять о прочих скифо-индоарийских аналогиях, либо неизвестных, либо подавленных в Иране. Их довольно много, и приводимые ниже лишь иллюстрируют ситуацию:
— положительное значение термина «дайва», «дэва», «див» в пантеоне;
— захоронение под Ульским курганом 360 конских костяков по схеме 20×18, как это предписывает ритуал ашвамедхи по Тайттирия Брахмане 3.9.1;
— удавливание жертвенных животных вместо принятого у иранцев умерщвления ударом по голове (Геродот IV.60 = Шатапатха Брахмана 3.8.1.15);
— ведущая роль в обрядах жертвоприношения локальных вариантов пурушамедхи и ашвамедхи, по крайней мере, замалчиваемых собственно иранской традицией, как ахеменидской, так и зороастрийской;
— культовые жертвоприношения собак;
— использование вертикально врытых шестов и столбов при обрядах жертвоприношения;
— пятичленный зооморфный ряд на пекторали из Толстой могилы и в Чхандогья Упанишаде (по Д.С. Раевскому);
— параллелизм женских образов Табити и Тапати с общностью солярно-световых соотнесений;
— конь как главный зооморфный культовый символ (был устранён в догматическом зороастризме, что показал С. Викандер);
— алтари огня в форме бычьей головы (Ригведа 10.46.3 и реальные археологические находки в Причерноморье);
— образы полиморфных существ в положительном аспекте (по Д. Шринивасан, символизировали творческую потенцию феноменального бытия; естественно, что им не могло быть места в системах хотя бы относительно последовательного теизма, будь то зороастризм или верования Ахеменидов), таких, как рыба из Феттерсфельде или олень из Куль-обы и пр.; полиморфы в искусстве и литературе Ирана обычно трактовались в отрицательном аспекте, за исключением реликтовых эпитетов индоиранского прошлого в Авесте.
Часть упомянутых выше особенностей, возможно, кажутся эксклюзивами только по причине вопиющей неполноты иранских источников, однако многие из них, кроме алтариков и культовых курильниц в виде бычьей головы, образуют системное противоречие хорошо известным за-
(126/127)
кономерностям иранских культур. Особенно это относится к элементам обрядов жертвоприношения, слишком показательно совпадающих у скифов и индоариев в единой оппозиции к структуре и семантике соответствующей иранской обрядности. К данному комплексу явно не случайно примыкает и образ коня с его культовой и всеобъемлющей космологической символикой (Брихадараньяка Упанишада 1.1.1), заметный на периферии иранского мира по свидетельствам внешних источников, но снятый во внутренних, кроме, пожалуй, Тир-Яшта. Вкратце, вопрос специфических скифо-индоарийских схождений, помимо указанных О.Н. Трубачёвым, бесспорно существует и подлежит изучению.
6. Сам факт его существования колеблет устоявшиеся представления об индоиранской проблеме вообще и подталкивает к «еретическим» соображениям, имеющим, впрочем, за собой длительную традицию и сейчас возрождаемым в отдельных высказываниях специалистов. Одной из альтернатив к общепринятой, но механистической концепции синхронно и равновесно сосуществовавших праиранской и праиндоарийской «половинок» ещё общеарийского единства с якобы общей для них суммой всех позднее известных в Ведах и в Авесте сюжетов и образов могут служить попытки возврата к модифицированной гипотезе Хр. Бартоломэ о стадиально более позднем возникновении собственно иранского состояния в недрах единого праарийского, почти тождественного праиндоарийскому (ср.: О.Н. Трубачёв о разделении скифов на «старших» — индоарийцев и «младших» — иранцев; некоторые наблюдения Л.Г. Герценберга, В.А. Дыбо, Дж. Бонфанте и др.).
7. Подобная гипотеза, в частности, указывает на один из возможных путей к решению вопроса о языковой принадлежности переднеазиатских ариев, по всей видимости, ушедших на юг именно с территории Скифии, и скифов как таковых. Индоарии по их первичной языковой стихии — те и другие в условиях контактов с иноязычными субстратами и передневосточными цивилизациями медленно эволюционировали к будущему иранскому состоянию. Начало этого процесса отражено в кристаллизации немногих иранских элементов типа имён с -myazda и особенно с Arta-, впоследствии непопулярных в Ригведе, но всецело преобладавших в сугубо иранской ономастике. На прародине, в Скифии, эти же процессы по причине удаления от очагов переднеазиатского катализа протекали ещё медленнее, почему рефлексы былого индоарийского состояния сохранились в античных источниках.
8. Допустимо предположение о подобных же процессах на Среднем Востоке, где культура и идеология многих племён восточноиранского мира обнаруживает какие-то ареальные резонансы с индоарийскими (тождество Митры с ведическим Индрой, поклонение общеарийским божествам класса «дайва», ярко выраженный культ коня и т.п.). Веды упоминают племена бахлика, камбоджа, дербиков как «своих», но в то же время осознают их неортодоксальность (это «племена кшатриев» с оппозицией к брахманизму, подобной оппозиции западноиранской военной аристократии к жреческому сословию магов, в чём скифская ситуация середины I тыс. до н.э. скорее совпадает с иранской), культурное противостояние идеологической и временами лингвистической норме. Чуть позже, в эпоху Ахеменидов, это уже бесспорно и сугубо иранские племена. Итак, принимать эту точку зрения или нет, развитие скифологии не только зависит от общих положений иранистики, но и способно оказать на них некоторое воздействие, хотя бы стимулировать критическое осмысление «канонических» представлений.
9. Борьба мнений о социально-политической организации скифского общества носит слишком отвлечённый характер по причине узости
(129/128)
фактологической базы. Конечно, предпочтительнее позиция сторонников раннеклассовой гипотезы, поскольку общеиранская социальная терминология, будучи существенно старше скифской эпохи, достаточно сложна и определённо формировалась в заметно стратифицированном обществе (Э.А. Грантовский).
10. Необходимость проведения дискуссий по проблемам востоковедения, археологии, этнографии, идеологических представлений, истории культуры и т.п. давно назрела, и такие обсуждения должны обрести адекватные формы. Хотелось бы надеяться, что полезное начинание журнала «Народы Азии и Африки» будет поддержано научной общественностью и продолжено редакцией.
|