главная страница / библиотека / обновления библиотеки

С.В. Панкова. Таштыкские гравировки (сюжетно-стилистический анализ и историко-культурная интерпретация). АКД. 07.00.06 (археология). СПб: 2011 С.В. Панкова

Таштыкские гравировки

(сюжетно-стилистический анализ
и историко-культурная интерпретация).

// АКД. 07.00.06 (археология). СПб: 2011. 27 с.

 

Содержание

 

Общая характеристика работы. — 3

 

Содержание работы:

 

Введение. — 8

 

Глава 1. История изучения таштыкских гравировок. — 8

Глава 2. Стилистический анализ таштыкских гравировок. — 11

Глава 3. Реалии таштыкских гравировок
(оружие, детали костюма, средства передвижения).
— 15

Глава 4. Тепсейский доспех и проблема хронологии росписей Кучи. — 18

Глава 5. Сюжетный анализ таштыкских гравировок. — 22

 

Заключение. — 25

 

Основные работы, опубликованные по теме диссертации. — 26

 

 

Работа выполнена в Государственном Эрмитаже.

Научный руководитель: д.и.н., проф. Д.Г.Савинов.

Официальные оппоненты: д.и.н., с.н.с. Е.А. Окладникова, к.и.н. В.А. Кисель.

Ведущая организация: КемГУ.

 


 

Общая характеристика работы.   ^

 

Актуальность исследования. Таштыкские гравировки — сюжетные изображения в технике резьбы на деревянных и берестяных предметах, на скалах и курганных плитах. Они представляют изобразительную традицию населения Минусинской котловины на позднем этапе таштыкской культуры — в период строительства склепов (в V — начале VII в. по периодизации Э.Б. Вадецкой). Таштыкские гравировки — это новое художественное явление по сравнению с искусством предшествующей, тагарской эпохи, относительно хорошо изученным. Их техника и стилистика, сюжеты и реалии отражают новые, неизвестные ранее традиции в культуре населения Минусинской котловины. С одной стороны, таштыкские гравировки — это только одна из составляющих таштыкского культурного комплекса. С другой — по широте охватываемой проблематики это один из самых многообещающих и перспективных источников по разным вопросам культуры в целом. Они дают представление об облике носителей культуры и их современников, частично компенсируя недостаток сохранившихся следов «живой культуры». Обилие в гравировках подробно изображённых реалий даёт возможность хронологического уточнения памятников этапа склепов, выявления компонентного состава их носителей, фиксации исторических контактов минусинского населения — актуальных проблем изучения таштыкской культуры. Стилистика гравировок содержит скрытую информацию о формировании таштыкской культуры Среднего Енисея, а сюжеты рисунков при их правильной расшифровке способны дать представление о некоторых сторонах мировоззрения создателей гравировок и даже, вероятно, исторических событиях в Минусинской котловине.

 

Несмотря на очевидную важность таштыкских гравировок как многопланового источника, они до сих пор не были объектом комплексного исследования; существующие работы посвящены лишь отдельным аспектам изображений. Объективному изучению гравировок препятствовало и отсутствие введённых в научный оборот памятников наскального искусства — многочисленных и разнообразных, судя по отрывочным о них сведениям, но практически не изученных и не известных.

 

Объектом исследования является изобразительная традиция населения Минусинской котловины в период существования здесь таштыкской культуры, а также предметный комплекс этого времени, представленный в изображениях.

(3/4)

 

Предмет исследования — сюжетные изображения в технике резьбы (гравировки) на деревянных и берестяных предметах из таштыкских склепов, наскальных плоскостях и вертикальных камнях, составляющих ограды могильников предшествующего (тагарского) времени. Все гравировки выполнены в специфической изобразительной манере, известной под названием «таштыкского стиля». Наиболее представительные детальные и многофигурные композиции представлены на так называемых таштыкских планках — удлинённых деревянных плакетках, с обеих сторон покрытых изображениями. Последние включают фигуры воинов в различных костюмах и с разнообразными предметами вооружения, а также животных — лошадей, быков и диких копытных. Наскальные изображения, полевому изучению которых автор посвятила три сезона, в большинстве случаев выполняют роль дополнительных, фоновых материалов, однако иногда они выходят на первый план, будучи единственным источником информации при решении ряда вопросов.

 

Цель исследования — анализ и интерпретация таштыкских гравировок на основе их комплексного изучения как источников по широкой проблематике культуры в целом: вопросам её компонентного состава, хронологии, исторических и культурных связей, этнографическому облику её носителей.

 

Для достижения поставленной цели определены следующие задачи:

 

1. Создание систематизированного фонда источников по таштыкским гравировкам: полевой и архивный сбор материалов по наскальным изображениям (важность которого определяется также продолжающимся разрушением памятников), уточнение и обобщение данных по изображениям из погребальных комплексов.

2. Рассмотрение художественной специфики гравировок: выявление основных стилистических приёмов и степени их каноничности; сопоставление стилистики гравировок из погребальных памятников и наскальных изображений; поиск вероятных прототипов наиболее характерных признаков таштыкского стиля; рассмотрение петроглифов предшествующего времени с отдельными таштыкскими чертами для получения представления о сложении таштыкской традиции. Рассмотрение вопроса об индивидуальном стиле таштыкских миниатюр с разработкой соответствующей методики.

3. Систематизация изображений на миниатюрах в плане представленных реалий — предметов вооружения (саадачных наборов, стрел, доспехов, щитов) и деталей костюма воинов (головных уборов,

(4/5)

причёсок); их сопоставление с соответствующими категориями в таштыкских или иных памятниках; выделение групп воинов и их атрибуция; рассмотрение вопросов датировки таштыкских миниатюр.

4. Выявление основных сюжетов, особенностей их передачи и связанной с этим композиционной специфики миниатюр; обращение к вопросу о «жанре» миниатюр и наскальных композиций, а также о назначении миниатюр и вероятном происхождении самих плакеток — деревянных дощечек специфической формы как носителей информации.

5. Реконструкция историко-культурной ситуации, соответствующей полученным выводам, с учётом имеющихся материалов и существующих интерпретаций письменных источников.

 

Территориальные рамки исследования соответствуют ареалу распространения памятников таштыкской культуры — Минусинской котловине, т.е. современной Республике Хакасия и южным районам Красноярского края, иначе — пространствам степных котловин по обоим берегам Енисея в его среднем течении. Собранные в работе наскальные гравировки происходят в основном из северных и центральных районов Хакасии и с правобережья Енисея в районе Тубинского залива.

 

Хронологические рамки исследования охватывают главным образом время существования в Минусинской котловине традиции таштыкских склепов, т.е. период раннего средневековья, с V по начало VII в. согласно периодизации Э.Б. Вадецкой. Затрагиваются, однако, и памятники более раннего времени в связи с вопросом о сложении таштыкской изобразительной традиции и аналогиями ряду реалий, показанных на миниатюрах.

 

Источниками исследования являются все известные таштыкские гравировки, какие-либо сведения о которых имеются в литературе. Это, во-первых, уже получившие широкую известность две серии деревянных плакеток из склепа 1 Тепсея III и склепа 1 Ташебинского чаатаса, состоящие соответственно из восьми и шести фрагментов с двусторонними гравировками. Во-вторых, единичные изображения на берестяной «сумке» из Койбальского склепа 4, стенке гробика из тепсейского склепа 2 и берестяном кошеле из кургана 5 грунтового могильника Черноозёрное II. Тепсейские изображения изучены автором в фондах Государственного Эрмитажа, где был уточнён ряд деталей и выявлены неопубликованные фрагменты миниатюр.

 

В-третьих, в работе использованы наскальные гравировки, включающие 84 сцены с 22-х местонахождений и 5 одиночных фигур,

(5/6)

опубликованных без указания их происхождения. 59 композиций и одиночных фигур скопированы и изучены в полевых условиях; из них 16 были обнаружены впервые в ходе исследований Южно-Сибирской экспедиции Государственного Эрмитажа под руководством автора в 2002-2004 гг. Важным ориентиром для выбора маршрутов исследований были консультации Н.В. Леонтьева; в работе учтены материалы из его личного архива. Сведения о ряде памятников и отдельных композиций получены от Е.А. Миклашевич и А.И. Готлиба. Проводниками к памятникам в разные годы были также Е.Д. Паульс, Н.А. Боковенко, О.С. Советова. Всем названным друзьям и коллегам я приношу свою искреннюю благодарность.

 

Методика исследования. Основополагающим и общим является сравнительно-аналитический метод, определяемый источниковедческим подходом к изображениям, в большей степени археологическим, чем искусствоведческим. В главе 2, посвящённой художественному своеобразию таштыкских гравировок, использованы отдельные приёмы стилистического анализа. Здесь же разработана методика определения сравнительного авторства миниатюр из одного склепа.

 

Научная новизна диссертации заключается в том, что она является первой сводной работой по таштыкским гравировкам, представляющей их комплексное исследование: в ней рассматривается художественное своеобразие, сюжеты и многочисленные реалии гравировок с привлечением широкого круга аналогий. При этом в научный оборот вводится значительный фонд неопубликованных материалов: в первую очередь наскальные изображения, изученные автором во время полевых исследований, а также оставшиеся неизданными фрагменты тепсейских плакеток из фондов Государственного Эрмитажа. Существенное увеличение источниковой базы позволяет параллельно рассматривать петроглифы и миниатюры по каждому из названных аспектов исследования.

 

Впервые проанализированы все реалии гравировок — предметы вооружения, детали костюма, изображения, связанные со средствами передвижения (колесо, седло). Проведено сопоставление представленных реалий с материалами из таштыкских погребений, а также из памятников иных культур и регионов со специальным разбором их датировки. Систематизация изображений на плакетках позволила рассмотреть вопросы атрибуции запечатлённых воинов, выделить среди них местную и пришлые группы, составить представление о комплексе вооружения и культурных особенностях таштыкцев и иноземцев, в том числе так называемых «ранних тюрков», о которых

(6/7)

подобные сведения практически отсутствовали. В качестве аналогий реалиям названных групп впервые широко привлечены материалы из памятников Восточного Туркестана. Систематизированы данные о датировке синьцзянских росписей, содержащих близкие таштыкским изображения доспехов и саадачных наборов; эти материалы стали основой для датирования таштыкских изобразительных памятников, ранее с этих позиций не рассматривавшихся.

 

Анализ художественного своеобразия гравировок проведен на большом разнообразном материале, систематизированы основные особенности таштыкских изображений с точки зрения стиля и вероятных прототипов. Новизну представляет выявление «руки мастера» среди миниатюр, найденных в одном склепе, а также в локальных группах наскальных гравировок. В изображениях на миниатюрах и наскальных композициях выделены устойчивые сюжетные «мотивы». Обобщены данные по изображениям, известным только в петроглифах — котловидным сосудам и загадочным долгополым персонажам, обоснована принадлежность последних к числу таштыкских гравировок.

 

Полученные выводы и наблюдения сопоставлены с существующей интерпретацией письменных данных, касающихся Минусинской котловины и исторических контактов её населения в рассматриваемый период.

 

Практическая значимость. Материалы и выводы диссертации должны представлять интерес для специалистов в области раннесредневековой археологии и истории Южной Сибири и Центральной Азии, а также специалистов по военному делу и изобразительному творчеству. Они могут быть использованы при проведении соответствующих исследований, написании обобщающих трудов, при подготовке учебных пособий и программ, разработке специальных учебных курсов, создании музейных экспозиций, посвящённых истории Сибири и Центральной Азии в 1-м тысячелетии новой эры.

 

Апробация результатов работы. Отдельные положения диссертации изложены в статьях, две из которых опубликованы в рецензируемом журнале, рекомендованном ВАК, а также представлены в виде докладов на конференциях регионального и международного уровня в Санкт-Петербурге, Абакане, Барнауле. Полевые исследования автора получили отражение в отчётах, рассмотренных ОПИ ИА РАН, серии статей, а также докладах на Отчетных сессиях Государственного Эрмитажа за 2002-2004 годы. Основные выводы работы представлены на рассмотрение и обсуждение специалистов

(7/8)

в виде докладов на заседаниях Отдела археологии Восточной Европы и Сибири Государственного Эрмитажа и Отдела Центральной Азии и Кавказа ИИМК РАН.

 

Структура диссертации. Работа состоит из введения, пяти глав, заключения. К диссертации прилагается альбом иллюстраций, включающий первичные источники, сопоставительные материалы и карты, а также справочные материалы и два приложения: описательный каталог таштыкских гравировок и аналитические таблицы к основным главам исследования.

 

Содержание работы.

 

^   Во Введении обоснована важность и актуальность выбранной темы, сформулированы задачи и цели исследования, дана характеристика источниковой базы. Определены основные методологические принципы и подходы к материалу, очерчены хронологические и территориальные рамки работы.

 

^   Глава 1 «История изучения таштыкских гравировок» представляет сводный очерк, посвящённый изучению таштыкской изобразительной традиции с кратким изложением этапов и вех. Начало изучения таштыкских гравировок (первый этап) относится к концу XIX — первой половине XX в. и связано с появлением первых точных копий наскальных гравировок, впоследствии атрибутированных как таштыкские и кыргызские (Подкамень, Ошколь, Сулек, Ташеба). Создание этих копий и их научное описание связано с именами Й.-Р. Аспелина (экспедиция 1897-1899 гг.) и А.В. Адрианова (исследования 1904-1910 гг.), хотя введение этих материалов в научных оборот произошло значительно позднее: Й.-Р. Аспелина — в 1931 г., А.В. Адрианова — только во второй половине XX в. В 1933 г. Г.П. Сосновский впервые атрибутировал наскальные гравировки по стилистическим признакам, упомянув в числе таштыкских памятников «писаницы, высеченные в стиле Ноин-улинских изображений». А.-М. Тальгрен «по форме лука и колчана» угадал время гравировок Подкамня, отнесённых им к эпохе Великого переселения народов. В то же время Л.А. Евтюхова и С.В. Киселёв связывали все известные к тому времени резные рисунки на скалах с енисейскими кыргызами, относя их к VII-IX вв.

 

Второй этап изучения таштыкских гравировок (1960-1980-е гг.) стал периодом накопления материалов и формулирования основных

(8/9)

идей, хотя, как правило, кратко и без развёрнутой аргументации. Начало этого этапа определили исследования Л.Р. Кызласова и М.П. Грязнова. Л.Р. Кызласов в 1959 г. возобновил целенаправленное изучение петроглифов, в том числе уже и таштыкских, а в монографии 1960 г. впервые сопоставил предметы искусства из склепов с наскальными изображениями, отметив идентичные «оттянутые назад султаны» на бронзовых пластинках-коньках и в петроглифах.

 

Важнейшей вехой стало открытие серии деревянных планок с резными изображениями, обнаруженных в 1968 г. при раскопках склепа 1 на Тепсее. М.П. Грязнов при характеристике нового источника ввёл понятие «таштыкский стиль», сформулировал его основные особенности, предположил жанр миниатюр — исторические предания или песни, обозначил основные сюжеты — батальные сцены, охота, «угон скота».

 

В 1980-е гг. в книгах Я.А. Шера, а также Б.Н. Пяткина и А.И. Мартынова были представлены методические основы изучения петроглифов и других памятников искусства древности; Ю.С. Худяков рассмотрел вопрос о военном искусстве таштыкцев на основании тепсейских гравировок. Д.Г. Савинов в 1984 г. отметил на тепсейских планках людей «разной этнической принадлежности» и впервые предположительно выделил среди них «таштыкцев», «таёжное население», отметил вероятность тюркского происхождения «рыцарей». Параллельно таштыкцы на плакетках были «узнаны» Э.Б. Вадецкой, сопоставившей причёски и головные уборы отдельных воинов с обнаруженными в грунтовых могильниках.

 

Исследования наскальных изображений проводились Н.В. Леонтьевым, В.Ф. Капелько, Б.Н. Пяткиным; правда, лишь малая часть полученных материалов была опубликована.

 

Суть третьего этапа изучения гравировок (1990-2000-е гг.) — появление серии работ аналитического характера, посвящённых конкретным темам в изучении этих памятников, а также публикация большего числа наскальных изображений, чем за все предшествующие годы. В 1990-е гг. Е.Д. Паульсом и М.Л. Подольским была обнаружена и опубликована новая серия резных миниатюр из склепа 1 Ташебинского чаатаса; тогда же стала известна и найденная Л.Р. Кызласовым гравировка из 4-го Койбальского склепа. В эти годы появляются статьи М.В. Горелика, Б.И. Маршака, В.П иконорова и Ю.С. Худякова, посвященные изобразительным памятникам иных культурных традиций, в которых таштыкские изображения, в первую очередь предметы вооружения, приводятся в качестве аналогий с соответствующими

(9/10)

комментариями. П.П. Азбелев сопоставляет таштыкских рыцарей с орлатскими катафрактариями. Публикуются новые находки сюжетных гравировок раннетюркского времени, сопоставимых с таштыкскими — из могильников Сутту-Булак в Киргизии и Шиловского в Ростовской области. В 1995 г. Д.Г. Савинов рассматривает вопрос о формировании таштыкского стиля, которое происходило «на широкой территории в хуннской этнокультурной среде»; Ю.И. Михайлов анализирует смысловое содержание тепсейских гравировок. Вопросы композиционной специфики миниатюр были рассмотрены М.Л. Подольским. С выходом монографии Э.Б. Вадецкой (1999 г.) таштыкская культура, а значит и гравировки, стали обоснованно рассматриваться как принадлежащие периоду раннего средневековья.

 

В 1990-2000-е гг. И.Л. Кызласов, Б.Н. Пяткин, О.С. Советова, Е.А. Миклашевич публикуют единичные таштыкские гравировки с крупных петроглифических памятников; Э.Б. Вадецкая вводит в научный оборот резные фигуры со стенки гробика из второго тепсейского склепа, а А.И. Готлиб — с берестяного кошеля из могильника Черноозёрное II. Целенаправленные поиски наскальных гравировок приносят серию новых изображений, опубликованных Н.И. Рыбаковым, Д.А. Кирилловой и М.Л. Подольским, С.В. Панковой и В.Н Архиповым (Панкова, Архипов 2003; 2004). Особое внимание исследователей привлекают петроглифы тагаро-таштыкского пласта.

 

Важную роль в изучении изобразительного творчества таштыкцев сыграли находки татуировок на мумиях из Оглахтинского могильника и Больших Пазырыкских курганов (Кызласов, Панкова 2004; Баркова, Панкова 2005), а также определение датировки погребения 4 Оглахтинского могильника, содержащего материалы, соответствующие ряду реалий таштыкских миниатюр (Панкова и др. 2010).

 

На сегодняшний день опубликовано большинство гравировок из погребальных памятников, но лишь малая часть наскальных изображений. Наиболее проработаны вопросы стилистического своеобразия таштыкских гравировок, обоснована вероятность их происхождения из среды ханьско-хуннских образов. Обозначены основные особенности композиционного построения миниатюр, рассмотрены отдельные вопросы их сюжетной специфики. В наименьшей степени исследованы реалии гравировок (оружие, детали костюма, средства передвижения), не поднимались и связанные с ними вопросы датировки. Все названные аспекты нуждаются в дальнейшем изучении, а наиболее перспективной представляется задача подробного рассмотрения реалий.

(10/11)

 

^   Глава 2 «Стилистический анализ таштыкских гравировок» посвящена характеристике их художественного своеобразия. В разделе 1 определяются основные используемые понятия (гравировки, стиль, стилистический анализ). Обосновывается большее соответствие источнику термина «гравировки», чем иногда применяемый термин «граффити». Определение стиля имеет множество вариантов, автор основывается на том значении, которое наиболее часто используется в археологии. С одной стороны, по Е.Ф. Корольковой, стиль понимается как система признаков, по которым стилевая общность может быть опознана и которая несёт в себе «диагностирующую» функцию. С другой — как совокупность изобразительных приёмов, сюжетов и образов, создающих, по Я.А. Шеру, «трудно уловимый на логическом уровне, но вполне распознаваемый интуитивно „дух эпохи”».

 

В разделе 2 рассматриваются свойства источника и связанные с ними задачи. Подход к миниатюрам определён тем, что, с одной стороны, при их исследовании требуется применение методики изучения материального археологического объекта, а с другой необходимо учитывать их специфику как изобразительного источника с проявляющейся часто условностью и конкретными авторскими решениями.

 

В разделе 3 систематизированы выделенные исследователями признаки таштыкского стиля:

 

1. На головах коней показаны «султаны».

2. У животных передние по отношению к зрителю ноги показаны анатомически правильно, а ноги второго от зрителя плана механически «сдвинуты», поставлены в одну плоскость.

3. Одна из передних ног животных подогнута под живот, передавая движение «размашистой рысью».

4. В изображениях человека плечи и бедра даются в фас, голова и ноги в профиль.

5. Верхняя одежда перехвачена в талии и не доходит до колен, а её нижняя линия резким уступом соединяется с линией ног (акцентированные полы кафтана).

6. Рука лучника, натягивающая тетиву, загнута вверх.

7. Общая стремительная экспрессивность всех изображений, удивительная лёгкость композиции.

8. Пластическое решение контура фигуры.

 

Признаки 1-6 диагностирующие, позволяющие атрибутировать и обособить изображения от других, хотя для достоверной атрибуции желательно сочетание нескольких из них. Рассмотрены конкретные особенности каждого признака и их аналогии. Отмечена

(11/12)

принципиальность приёма, общего для изображений людей и животных, когда конечности смещаются в одну плоскость (признаки 2 и 4). Один из признаков (5) — «Верхняя одежда перехвачена в талии» изначально был связан с изображением конкретного костюма людей, появившихся в Минусинской котловине ещё в предташтыкское время (присутствуют в соответствующих петроглифах); в период склепов он явно уже носит стилистический характер.

 

Признаки 7-8 в наибольшей степени стилистические. Их отсутствие в гравировках может определяться разными причинами: невысоким уровнем мастерства резчика, более поздним («кыргызским») возрастом гравировок, когда сохраняются ещё отдельные традиции, но «дух эпохи» уже не тот; подражательным характером рисунка, выполненного уже в иной культурной среде.

 

Отмечена еще одна характерная черта гравировок, ранее не упоминавшаяся исследователями — в изображении лосей корона рогов всегда развёрнута фронтально, на две стороны. Эта особенность была характерна для петроглифов Минусинского края эпохи бронзы (в изображениях так называемой ангарской традиции и связанных с ней изображениях окуневского круга), а потом появилась в Минусинской котловине в единичных фигурах посттагарского времени.

 

Аналогии характерным чертам таштыкских изображений позволяют наметить вероятные источники, повлиявшие на сложение таштыкского стиля. Во-первых, это специфичные ханьские изображения (более определённо — «султан», подогнутая нога; менее очевидно — разворот корпуса животного в ¾, а головы в профиль; композиционное построение). Во-вторых, это изображения животных эпохи бронзы Минусинской котловины (развёрнутая корона рогов, сдвинутые в одну плоскость задние ноги). Ясно, что влияние таких прототипов могло быть только опосредованным: вопрос о сложении таштыкского стиля остаётся открытым.

 

Раздел 4 посвящён индивидуальному стилю таштыкских миниатюр и вопросу о «руке мастера»; в нём изложена методика анализа миниатюр с точки зрения их сравнительного авторства и сам анализ с использованием таблиц сопряженности 1. [сноска: 1 Выявление «руки мастера» на разных предметах и скальных плоскостях позволяет судить об относительной одновременности этих изображений, даёт представление о вариантах индивидуальной манеры в пределах таштыкского стиля, т.е. уровне его «каноничности»; позволяет предполагать характер создания и, возможно, назначение писаниц (создавались последовательно или единовременно, «случайными» людьми или мастерами).] Такой анализ назван

(12/13)

стилевым (в отличие от стилистического), т.к. при нём общеташтыкские стилистические признаки остаются «за скобкой». Методика предполагает составление списка признаков, отобранных в соответствии с задачами анализа, для каждой серии миниатюр (тепсейских и ташебинских), а затем сопоставление по всем признакам каждой пары миниатюр (Прил. II, табл. 1 и 2, 4 и 5). Результаты сопоставлений (табл. 3 и 6) интерпретируются с учётом сохранности гравировок, а также полученного в процессе работы представления о большем весе признаков сходства, чем признаков отличия (последние могли представлять творческие находки мастера, разнообразие применяемых им приёмов); степень детальности гравировок также менее показательна.

 

По итогам анализа, миниатюры тепсейских планок 1, 2, 3, 5, 8 (по публикации М.П. Грязнова 1979 г.) были исполнены одним мастером. Вероятно его авторство и в гравировках планки 6, по крайней мере, одной её стороны. Изображения плакеток 4 и 7 исполнены двумя другими мастерами. Что касается ташебинских фрагментов, то, скорее всего, они все представляют работу одного мастера. Стилевые (индивидуальные) особенности тепсейских и ташебинских миниатюр, естественно, различны.

 

В разделе 5 рассмотрены изображения на единичных предметах из склепов — стенке гробика из склепа 2 на Тепсее и берестяной сумке из койбальского склепа 4. Особенности этих гравировок могли быть связаны с индивидуальным характером предметов, на которых они найдены, определяющим иное назначение и «жанр» изображений (в отличие от миниатюр).

 

Фигура хищника на берестяном кошеле из грунтового могильника Черноозёрное II (6-й раздел) не обладает ни одним из признаков таштыкского стиля и не имеет аналогий среди персонажей миниатюр и наскальных гравировок. Параллели среди изображений начала новой эры, происходящих из Китая и Восточного Туркестана, а также среди их «варварских» дериватов на территории Сибири (в петроглифах Куни, на пластине-пряжке из Ишимской коллекции) связывают «зверя» из Черноозёрного с иным кругом образов Центральной Азии, чем сопоставимые с гравировками в таштыкском стиле (Панкова 2007).

 

Следующий, 7-й раздел посвящён рассмотрению гравировок на скалах и курганных плитах. По отработанной на планках методике компактно расположенные композиции крупных памятников проанализированы с точки зрения их сравнительного авторства. Выяснилось, что ряд гравировок в пределах Ошкольской писаницы,

(13/14)

Георгиевской, Куртуяка, Туса выполнены в сходной манере, с использованием одинаковых приёмов — то есть, вероятно, при участии одного мастера. Находящиеся в пределах одной вершины или склона горы, исполненные в течение небольшого промежутка времени, такие памятники могут быть определены как «таштыкские писаницы», в отличие от одиночных композиций и фигур, отдельных или в составе крупных разновременных памятников. Особенность «таштыкских писаниц» состоит и в их приуроченности к особым ландшафтным объектам — сверхсолёному озеру Тус, единственной в округе возвышенности (Георгиевская, Куртуяк), границе лесного и степного районов у соединяющей их тропы (Ошколь). Все названные особенности свидетельствуют о том, что создание этих комплексов было целенаправленным, вполне профессиональным и, видимо, служило каким-то общественно значимым целям.

 

Рассмотрение стилистических особенностей таштыкских наскальных гравировок привело к выводу об особом характере двух из них — в Шалаболино и на горе Сосниха. В фигурах людей с этих композиций сочетаются изобразительные черты, характерные не только для таштыкского, но и для более раннего, тагарского времени, что позволяет предполагать их относительно ранний возраст. В остальных случаях какие-либо, хронологически значимые признаки не фиксируются; развитие таштыкского стиля во времени не прослеживается.

 

Таштыкская принадлежность ряда гравировок, опубликованных как таштыкские, не очевидна. К таким изображениям относятся фигуры всадников с плиты Ташебинского чаатаса и с горы Чалпан, фигуры пеших «рыцарей» на курганной плите в Салбыкской степи, изображение коня со стременами с Георгиевской. В названных изображениях, по-видимому, проявилось наследие таштыкской традиции в виде отдельных характерных черт (W-образная постановка задних ног лошади, разворот «фас-профиль-фас»), присутствующих и в более поздних гравировках Сулекской писаницы, датируемых по реалиям.

 

Принципиальных стилистических отличий между наскальными гравировками и миниатюрами из склепов не наблюдается. Наскальные изображения в целом более разнообразны по манере или отдельным приемам исполнения, менее детальны и часто менее совершенны, чем миниатюры. Однако и среди них встречаются настоящие произведения искусства, с явной силой эмоционального воздействия.

 

В разделе 8 таштыкские гравировки сопоставлены с немногочисленными известными выбивками с чертами таштыкского стиля. Можно предполагать создание таких выбивок преимущественно на

(14/15)

раннем этапе таштыкской традиции. По-видимому, они представляют собой произведения «нового смысла», выполненные старыми ещё средствами. Анализ немногочисленных посттагарских композиций, в составе которых имеются фигуры «таштыкского облика» (Панкова 2004а; 2005а), позволяет предполагать, что эти фигуры и собственно таштыкские гравировки имели общие прототипы, уходящие корнями в ханьскую или производную от неё хуннскую традицию, но представляли различные её ветви, в разное время появившиеся на Среднем Енисее.

 

^   Глава 3 «Реалии таштыкских гравировок (оружие, детали костюма, средства передвижения)» посвящена категориям, отражающим в первую очередь атрибутивный и хронологический аспекты гравировок. Реалии сначала анализируются «внутри миниатюр», затем сравниваются с имеющимися материалами из таштыкских памятников, а потом с внешними аналогиями. За основу взяты серийные и более детальные миниатюры на плакетках, в первую очередь из тепсейского склепа, содержащие большее число изображений. Оружие представлено на них следующими категориями: луки, колчаны, налучья, наконечники стрел, доспехи, щиты. К деталям костюма отнесены головные уборы, причёски, татуировка (?). После рассмотрения этих категорий на миниатюрах, часть из них отмечаются в наскальных гравировках. Далее анализируются изображения, связанные со средствами передвижения (колесо, седло).

 

В разделе 1 систематизированы изображения воинов на миниатюрах. Ключевую роль в этом сыграли варианты саадачных наборов — устойчивые сочетания луков, колчанов и налучий, определившие объединение воинов в три группы. Для воинов первой группы характерны «скифские» луки и прямоугольные колчаны-гориты, причёски в виде хвоста на затылке или хвоста и «узла» на темени, островерхие шапки с ушками, высокие щиты, а также татуировка (?). У воинов второй группы саадачные наборы включают луки «хуннского» типа, длинные изогнутые налучи для спущенного лука, колчаны с округлым дном и треугольным или фигурным верхом; их причёски — распущенные волосы; к числу воинов этой группы относятся и «рыцари» в доспехах. Воины третьей группы с сегментовидными луками имеют уплощённые конические шапочки и кафтаны особого покроя. Три группы воинов одинаково чётко выделяются на тепсейских и ташебинских миниатюрах, в том числе выполненных разными мастерами; на менее детальных наскальных гравировках они определяются редко.

(15/16)

 

В разделе 2 рассмотрены вооружение и детали костюма первой группы воинов. Сопоставление оружия и костюма воинов первой группы с таштыкскими материалами позволяет идентифицировать их как таштыкцев, причем аналогии происходят как из склепов (фрагменты луков), так и из грунтовых могил (горит, шапка, татуировка) (Кызласов, Панкова 2004). Идентификация воинов первой группы с таштыкцами позволяет расширить характеристику этой культуры за счёт изображённых деталей, слабо или совсем не представленных в погребальных памятниках. Так оглахтинцы или «таштыкцы вообще» носили причёски в виде хвоста на затылке и «узла» на темени (уложенной косички, по Э.Б. Вадецкой). Они, вероятно, обладали европеоидным типом лица. Их вооружение включало саадачные наборы «скифского типа» (стрелы в горитах лежали оперением вверх) и высокие станковые щиты. Важными для таштыкцев были изображения «членистоногих существ», происходящих, вероятно, от китайских таоте или, скорее, их искаженных «варварских» повторений (Панкова 2005). Отмечена противоречивая ситуация, когда на плакетках из склепов представлены реалии предшествующего этапа культуры (грунтовых могильников). Можно предполагать большее сходство предметных комплексов названных традиций, чем это выглядит по фрагментарным материалам, полученным при раскопках (Панкова 2007).

 

В разделе 3 рассмотрены вооружение и детали костюма второй группы воинов. Особое внимание уделено их саадачным наборам, не имеющим точных аналогий; для их типового и хронологического определения привлечены изобразительные материалы и предметные находки 1-го тыс. н.э. из различных областей Евразии. Футляры, изображённые у воинов второй группы, носились на одном боку как саадаки раннего, «совмещённого» типа. В то же время, пропорции колчанов, особая форма дна и верха выделяют их из числа «классических» ранних саадаков с трубковидными футлярами, а фигурный верхний край позволяет предполагать у них особую конструктивную деталь в виде выступающей задней стенки, возможно, с обрамлением. Последняя особенность характерна уже для колчанов «с карманом», входивших в состав саадаков иного, условно «тюркского» типа (показателен также уникальный футляр из Кам-Тыттугема, обладающий той же особенностью). Вполне вероятно, что наборы «тепсейского облика» представляли оригинальный вариант саадака, появившийся в период контакта различных традиций (не позднее V-VI вв.) и не получивший дальнейшего распространения. Уникальность таких наборов в Южной Сибири и концентрация аналогий их отдельным

(16/17)

деталям в памятниках Восточного Туркестана позволяет предполагать их формирование именно здесь, а воинов второй группы считать выходцами из этого региона.

 

Причёски воинов второй группы показаны длинными прямыми или волнистыми линиями, в большинстве случаев опускающимися ниже плеч. Ближайшие соответствия такому оформлению волос видим среди наскальных гравировок Алтая, а также на костяных фрагментах из Шиловского могильника — те и другие относятся к произведениям тюркского круга и изображают представителей различных тюркских групп. Так же и письменные источники (китайские, византийские, армянские) фиксируют только одну культурную группу, для которой в это время рассматриваемая причёска являлась показательной — тюрков. Вполне вероятно, что воины таштыкских миниатюр, изображённые с распущенными волосами или косами, могут быть идентифицированы с одной из раннетюркских групп.

 

Доспехи из-за большого объёма сопоставительных материалов анализируются отдельно, по завершении характеристики воинов всех трёх групп (в Главе 4).

 

Костюм и вооружение воинов третьей группы рассмотрены в 4-м разделе главы 3. Конкретные материалы для сопоставления с ними практически отсутствуют, поэтому достоверное этническое и культурное определение этих персонажей — дело будущего. Их предварительная идентификация с таёжными жителями, предложенная Д.Г. Савиновым, вполне вероятна, учитывая длительное использование цельнодеревянных, вероятно сегментовидных луков населением лесных районов Западной Сибири.

 

В разделе 5 рассматриваются наиболее показательные особенности фигур воинов в наскальных гравировках — их саадачные наборы и причёски. В отличие от миниатюр в петроглифах определить принадлежность воина той или иной группе удаётся редко и с известной долей сомнения.

 

Раздел 6 посвящён ярусным наконечникам стрел. Они представлены на плакетках и в наскальных гравировках, но уверенно не соотносятся с какой-либо одной из выделенных групп воинов. В изображениях чётко фиксируются две формы наконечников — узкие и широколопастные, причём аналогии в таштыкских комплексах известны только для первой из них. В поисках прототипа второй, «широколопастной» группы проанализированы ярусные наконечники из числа случайных находок в Минусинской котловине, хранящиеся в Государственном Эрмитаже (54 экземпляра). Классификация этих

(17/18)

материалов по пропорциям и форме лопастей позволила выявить четыре группы, три из которых относятся к рассматриваемому периоду. Узколопастные наконечники первой группы аналогичны единичным стрелам из таштыкских комплексов. Наконечники второй группы сопоставимы с характерными стрелами с треугольными отверстиями из скального погребения на р. Чибижек с находками в геральдическом стиле. Третья группа, включающая массивные наконечники с отверстиями в форме запятой и без отверстий, сопоставима со стрелами из памятников фоминского типа и «культовых мест» Приобья второй четверти 1-го тысячелетия. Именно такие наконечники могли быть прототипами широколопастных стрел, вырезанных на минусинских скалах. Относительно ранняя датировка их приобских аналогий (II-IV / начало V в.) оставляет открытым вопрос о времени таштыкских ярусных стрел, зависящем от точности дат приобских памятников и корректности их прямого переноса на минусинские материалы. Ставится вопрос о вероятной принадлежности узких и широколопастных стрел в Минусинской котловине различным культурным традициям.

 

Раздел 7 посвящён немногочисленным изображениям, связанным со средствами передвижения. Часть плакетки с изображением колеса найдена в Эрмитаже среди единичных неопубликованных тепсейских фрагментов (принадлежность его конкретной планке установить не удаётся). Резной рисунок колеса со множеством спиц и отверстием в ступице позволяет вернуться к таштыкской атрибуции повозки, вырезанной на скале вблизи Ошкольской писаницы, изображение которой отличается теми же признаками.

 

Детально изображенное седло на тепсейской планке 4 наиболее близко сёдлам на статуэтках лошадей из памятников Китая и Кореи III-VI вв. Их объединяют ломаная линия верха, вертикальная линия ремня посередине седельных подушек, треугольные очертания нижней части седла и наличие навесного «крыла». В Южной Сибири такое изображение уникально; его вероятная связь с первой группой воинов предполагает использование таштыкцами сёдел, аналогичных ранним восточноазиатским. Трудно сказать, расценивать это как свидетельство широкого распространения таких сёдел по окраинам центральноазиатского региона или как ещё один центральноазиатский компонент в культуре таштыкского населения.

 

^   Глава 4 «Тепсейский доспех и проблемы хронологии росписей Кучи» посвящена анализу тепсейских доспехов и их аналогий в изображениях, а также вопросам их датировки; из числа параллелей набольшее внимание уделено доспехам из кучарских росписей — самым

(18/19)

многочисленным и, как выяснилось, самым близким конструктивно и хронологически. Сопоставление различных изображений, необходимое для датирования и культурной атрибуции таких панцирей, осложняется отсутствием реальных находок доспехов сакского типа и малым числом изобразительных материалов по сравнению с огромной территорией распространения и временем их бытования. Трудно оценить вес различий и их хронологическое значение, учитывая индивидуальность доспехов и часто их парадный характер в изображениях. Особенности всех рассматриваемых доспехов, с разделением на наголовье, кирасу, набедренную защиту и т.д., а также их сопоставление между собой сведены в Прил. II, табл. 8-12.

 

Традиционными аналогиями тепсейским изображениям являются доспехи воинов с Орлатских миниатюр и из росписей Восточного Туркестана. В разделе 1 приводятся наблюдения и мнения о сходстве, различиях, датировке этих памятников, их соотношении друг с другом. Рассмотрено высказанное в литературе суждение о различии доспехов с тепсейских плакеток 6 и 7 и принадлежности соответствующих «рыцарей» различным культурным группам. Сравнение гравировок показывает, что нет достаточных оснований для такого заключения (Прил. II, табл. 8); отличия доспехов с планок 6 и 7 могут быть связаны с различной манерой исполнения этих миниатюр, вырезанных разными мастерами.

 

Далее тепсейские изображения сопоставляются с доспехами орлатских воинов (Прил. II, табл. 9). Общими для них являются конструктивные элементы, из отличий принципиально только наличие пластин с фигурным краем на доспехе с тепсейской планки 6 при их отсутствии на детально проработанных орлатских панцирях. Как было показано М.В. Гореликом и Г.В. Кубаревым, эта особенность хронологическая: пластины с фигурным краем появляются в изображениях и материалах погребений в середине 1-го тыс. н.э. Как бы ни решался вопрос о датировке всего Орлатского комплекса, присутствие пластин с фигурным краем в тепсейском доспехе позволяет считать его более молодым по сравнению с орлатскими. Значительное сходство тепсейских и орлатских изображений может объясняться использованием доспехов определённого типа — конструктивно стандартных, существовавших в течение нескольких столетий — различными по этнической и культурной принадлежности группами. В этом смысле конкретная дата орлатских материалов, дискуссионная в пределах II/I вв. до н.э. — III/IV вв. н.э., не принципиальна для датировки тепсейских изображений.

(19/20)

 

Время появления в Центральной Азии и Южной Сибири пластин с вырезным краем является terminus post quem для таштыкских миниатюр, что заставляет обратиться к вопросу о дате их наиболее ранних образцов. Помимо тепсейского доспеха, они изображены в росписи Пещеры Художников в Куче; найдены в могильниках Татарские могилки и Яломан II на Алтае. Рассмотрение датировок этих памятников показывает, что наиболее ранние экземпляры пластин с вырезным краем относятся, скорее всего, к V в., что и определяет нижнюю возможную дату тепсейских миниатюр.

 

В разделе 2 тепсейские панцири сравниваются с доспехами воинов из росписей Восточного Туркестана. Задача такого сопоставления заставила сначала определиться с конкретными источниками аналогий. Ознакомление с туркестанскими росписями позволило выделить ограниченный круг памятников — росписи Кучарского оазиса V — начала VII в. со сценами Осады Кушинагары, представляющие воинов в доспехах сакского типа. Для сопоставления с тепсейскими использованы росписи из следующих пещер:

 

1. Кызыл, Пещера Художников.

2. Кызыл, Пещера Майи-II.

3. Кызыл, Пещера шестнадцати меченосцев.

4. Кызыл, Пещера А группы «с камином».

5. Кызыл, пещера №5 «рядом с Пещерой шестнадцати меченосцев».

6. Кумтура, пещера №19.

 

Помимо них, привлечено одиночное изображение воина в доспехе — персонажа джатаки из Кызыла, пещеры №14 (по нумерации китайских исследователей).

 

Все названные памятники (за исключением последнего) были исследованы немецкими экспедициями в начале XX в. и вывезены в Германию, где они хранились в берлинском Museum für Indische Kunst (до 1963 г. — отделение Museum für Völkerkunde), a после Второй мировой войны исчезли из музейного собрания. Настоящее нахождение росписей неизвестно, что значительно затрудняет их изучение, возможное лишь по прорисовкам и фотографиям первой половины XX в.

 

Сравнение тепсейских и кучарских доспехов показало, что черты сходства связаны с их конструкцией, а отличия относятся к особенностям декоративного оформления панцирей и шлемов и, вероятно, более подробному прописыванию деталей в росписях (Прил. II, табл. 10-12). Сопоставление всех частей кучарских доспехов с тепсейскими показало наибольшее сходство с последними

(20/21)

панцирей и шлемов из Пещеры Художников, хотя и здесь полного совпадения нет.

 

Кучарские росписи могут быть использованы как один из источников для уточнения возраста минусинских гравировок, что заставило обратиться к основаниям их собственной датировки и существующим там проблемам. В первую очередь рассмотрена датировка композиций из Пещеры Художников, Пещеры Майи-II и Пещеры шестнадцати меченосцев, содержащих наиболее близкие тепсейским изображения панцирей. В первой росписи они сочетаются с совмещёнными саадаками «раннего типа», а в двух других — уже с иными, включающими колчаны «с карманом» (тепсейские саадаки второй группы обладают чертами обеих традиций). Помимо названных, рассмотрена датировка недавно отреставрированного фрагмента из Кумтуры (собрание Государственного Эрмитажа): доспехов здесь нет, но саадачный набор наиболее близок тепсейскому оригинальному варианту.

 

В работе сведены различные основания датировки названых памятников. Согласно этим данным, росписи из Пещеры Художников и Кумтуры могут относиться к V — началу VI в., а две другие — ко второй половине VI — началу VII в. Дата первых росписей, доспехи и саадаки в которых особенно близки тепсейским, определяет датировку таштыкских изображений тем же временным промежутком, возможно, ближе к его концу.

 

В 3-м разделе главы рассматривается историко-культурный контекст, соответствующий облику, датировке и самому факту присутствия «рыцарей» на минусинских гравировках, а также культурная атрибуция воинов второй группы. Они могут быть определены как выходцы из Восточного Туркестана (с доспехами и саадаками, наиболее близкими туркестанским того же периода), с типом причёски, характерным для тюркских групп. Такая характеристика соответствует данным о происхождении племени тюрк в реконструкции С.Г. Кляшторного — ганьсуйско-гаочанскому периоду их истории, и позволяет атрибутировать рассматриваемых воинов как группу, близкую к ашина. Историческая вероятность ее появления в Южной Сибири может быть связана с сообщениями письменных источников о раннетюркском владении Цигу, локализуемом, по одной из версий, на Среднем Енисее. Ранние, полулегендарные сведения о нём связаны с основанием этого владения во второй половине V в.; следующее упоминание касается похода Мухан-кагана и покорения им Цигу в 553 г. Даты обоих событий соответствуют датировке тепсейских

(21/22)

доспехов по кучарским аналогиям. Однако характер вооружения воинов второй группы миниатюр, далёкий ещё от «классических» образцов древнетюркского времени, позволяет предполагать бóльшую вероятность отражения в них первого события. Важно и то, что само присутствие на планках воинов «раннетюркского» облика может подтверждать правильность локализации Цигу в Южной Сибири.

 

Предметный комплекс «ранних тюрков»-ашина для V — начала VI в. практически не известен. Таштыкские изображения позволяют представить вероятный состав вооружения этой группы, не выявленный пока в других источниках. К нему относятся «сакские» доспехи и особый вариант саадаков, близкий ещё саадакам «раннего», совмещенного типа. Исходя из этого, следует признать, что так называемые «ранние тюрки» в V — первой половине VI в. обладали вооружением, отличным от того, что известно как тюркское для более позднего времени. Ни колчанов «с карманом», ни «панцирей-халатов» у туркестанских «ранних тюрков» ещё не было. Особенности этой группы, таким образом, отражают несколько факторов: её связь с Восточным Туркестаном, принадлежность к культурным группам, использовавшим «сакские» доспехи и саадаки «раннего типа» (а они широко использовались с конца 1-го тыс. до н.э. в среде иранских народов), и в то же время связь с более поздними «классическими» тюрками через одну и ту же причёску — распущенные волосы.

 

Последний, 4-й раздел главы посвящен изображениям воинов в доспехах в наскальных гравировках и выделению тех из них, которые, по мнению автора, таштыкскими не являются (фигуры всадников со стелы Ташебинского чаатаса и с горы Чалпан).

 

^   В главе 5 «Сюжетный анализ таштыкских гравировок» рассмотрены персонажи и повторяющиеся сцены таштыкских изображений, проанализированы особенности композиционного построения миниатюр, разобраны сюжеты, специфичные для миниатюр и петроглифов, отмечено их «жанровое» своеобразие.

 

В разделе 1 определена используемая терминология и приведены существующие наблюдения о сюжетах таштыкских гравировок. Основная сложность в их прочтении, уже отмеченная М.Л. Подольским — отсутствие видимого взаимодействия персонажей.

 

В разделе 2 в миниатюрах и петроглифах выявлены повторяющиеся и узнаваемые комбинации конкретных фигур, названные мотивами. Среди них наиболее чётко выделяются следующие: «взнуздывание коня и медведь с „уздечкой”», быки с бороной, всадник и конь

(22/23)

в поводу (Панкова 2004). К характерным таштыкским сюжетам относятся и специфичные изображения «деревьев», смысл которых пока не ясен. Особые сюжетные моменты на плакетках связаны со стрелами: в одних случаях воины держат пары скрещённых стрел, будто поймали их на лету или приготовили к стрельбе; в других — воины словно пытаются выдернуть стрелы, вонзившиеся в их тело. Рассмотрены трёхчастные фигуры-лопасти, изображенные на шеях таштыкских лошадей: судя по серии аналогий, они связаны с символикой крыла; в ряде случаев фигуры-лопасти показаны как реальные предметы, надетые на шею лошади, а в других — как (заменяющие их?) знаки-символы (Панкова 2008).

 

Фризовое построение миниатюр заставило проверить возможность последовательного, линейного расположения мотивов, вероятно, играющих роль эпизодов повествования — подобно тому, как они организованы в центральноазиатских стенных росписях или свитках (раздел 3). Предпринятый анализ миниатюр с целью выяснить последовательность нанесения гравировок и порядок их «прочтения» (исходя из направления движения персонажей, способа поворота планок для перехода на другую сторону, с учётом расстояния между фигурами), однако, не выявил каких-либо общих правил.

 

Оригинальная форма таштыкских плакеток заставила задаться вопросом о её происхождении (раздел 4). М.П. Грязнов впервые сделал наблюдение о сходстве плакеток с дощечкой-документом из Топрак-калы (Хорезм). Многочисленные подобные дощечки с надписями использовались населением оазисов Восточного Туркестана в 1-м тыс. н.э. Из них наиболее близки таштыкским плоские удлинённые планки с боковой ручкой, найденные в Ние («takhti-shaped tablets» по А. Стейну). Роль миниатюр как «носителей информации», необычная форма планок при отсутствии аналогий в археологических памятниках Саяно-Алтая и этнографических материалах, значительное сходство с дощечками из Восточного Туркестана — всё это позволяет предполагать, что какая-то часть таштыкского населения (или их предки) была знакома с традицией документов на дереве туркестанского типа. В бесписьменной культуре Южной Сибири надписи могли быть заменены сюжетными гравировками — художественными «текстами» с фольклорной подосновой, обладавшими, судя по повторяемости образов и профессиональной работе мастеров, особой значимостью. Эту версию трудно как доказать, так и опровергнуть, но в контексте существования восточно-туркестанских аналогий другим категориям таштыкской культуры она вполне допустима.

(23/24)

 

В разделе 5 рассмотрены отдельные характерные сюжеты таштыкских гравировок, представленные только в наскальных изображениях. Это так называемые алогичные композиции, изображения сосудов на поддонах и долгополые персонажи.

 

Алогичными названы композиции, представляющие преследование копытных всадником, оружие которого носит не охотничий, а боевой характер (Хызыл-Хая, Куртуяк). Близкие изображения — сцены преследования копытных воином в полном боевом облачении — известны в памятниках иных традиций: на пластине из коллекции Петра I с изображением «охоты в лесу», в сценах сасанидской «царской охоты» и др. Видимо, и таштыкские «алогичные композиции» могли представлять вариант подобной «смысловой формулы».

 

Изображения сосудов на поддонах — котлов или кубков — зафиксированы в четырнадцати композициях: это 34 сосуда, среди которых 17 котлов с вертикальными ручками, 6 кубков и 9 сосудов, тип которых не определяется (Прил. II, табл. 14). В таштыкских гравировках котлы и кубки зафиксированы в нескольких ситуациях, часть из которых аналогична «ситуациям» тагарского времени, а часть новая. Основное отличие сцен с котлами в таштыкских гравировках состоит в том, что в них ни разу не представлено какое-либо действие, изображения носят «назывной» или символический характер. Особая роль сосудов на поддонах в памятниках таштыкской эпохи сохраняется, хотя конкретные формы ритуалов, возможно, были несколько иными по сравнению с предшествующими, тагарскими.

 

Отсутствие котлов/кубков в гравировках из склепов предполагает особую «жанровую» роль этих изображений, не связанную с содержанием миниатюр и не подразумевавшую их изображения на плакетках.

 

Длиннополые фигуры зафиксированы на северо-западе таштыкского ареала (Подкамень, Ошколь, Барстаг — 33 фигуры). Несмотря на долгую историю изучения, нет единодушия ни в плане их датировки, ни в плане интерпретации: мужчины или женщины, чужеземцы или таштыкцы, служители культа или иная «особая» группа (Панкова 2000; 2002). Первичен вопрос, относятся ли эти изображения к числу таштыкских. В основе атрибуции длиннополых фигур — их соотношение с окружающими рисунками, стилистическое своеобразие и реалии. Рассмотрение этих аспектов привело автора к заключению о таштыкском возрасте этих гравировок. Сходство с изображениями манихейских «избранных» из Турфана определено лишь общим источником — китайским официальным костюмом, сохранявшим

(24/25)

традиционный облик в течение многих столетий и заимствованным турфанскими манихеями около VII-IX вв. Несторианская принадлежность длиннополых фигур на иконографических материалах также не подтверждается.

 

Китайские или туркестанские черты в облике длиннополых персонажей представляют ещё одно свидетельство соответствующих связей населения Минусинской котловины. Концентрация изображений на северо-западе Хакасии, вблизи лесостепного «прохода» в окружённую горами Минусинскую котловину, позволяет предполагать маршрут их пути в енисейские степи. Отсутствие долгополых фигур на миниатюрах может быть связано с тем, что они отражали современные резчикам события, будучи скорее реально виденными мастерами лицами, чем героями преданий или эпоса.

 

^   В Заключении суммированы основные результаты исследования, обобщены выводы, сформулированные в разных его главах.

 

В результате проделанной работы создан систематизированный фонд источников, включающий все известные на сегодняшний день таштыкские гравировки — миниатюры из погребальных памятников и петроглифы. Они проанализированы по трём основным направлениям: художественному своеобразию, изображённым реалиям, сюжетам и смысловому содержанию. Наблюдения по каждому из аспектов изложены в соответствующих разделах автореферата.

 

Основные результаты исследования связаны с анализом реалий — предметов вооружения и деталей костюма. Разнообразные фигуры воинов систематизированы и атрибутированы согласно предметным аналогиям в таштыкских и иных памятниках. Присутствие таштыкцев и иноземцев, явно читаемое на плакетках, позволило представить историко-культурную ситуацию в Минусинской котловине, отражённую в миниатюрах: появление в Южной Сибири группы воинов с вооружением восточно-туркестанского облика и причёсками тюркского круга — так называемых «ранних тюрков». Вполне вероятно, что они не только конфликтовали с местным населением, но и вошли в состав таштыкского общества. В воинах различных групп на миниатюрах можно предполагать носителей тех традиций, взаимодействие которых и привело к формированию культуры таштыкских склепов.

 

В ходе исследования выявилось значительное число восточно-туркестанских параллелей реалиям гравировок и другим таштыкским материалам. Поставлен вопрос об участии выходцев из этого региона в культурогенезе и истории таштыкского населения. В Заключении

(25/26)

эти данные представлены обобщённо. Восточно-туркестанские аналогии минусинским материалам объединены в две категории: те, что относятся к культуре самих таштыкцев — связаны с воинами первой группы и присутствуют в материалах погребений (Панкова 2005б), и те, что отличают чужеземцев — воинов второй группы. Значит, «ранние тюрки», появившиеся в Южной Сибири во второй половине V в., могли застать здесь население с родственными традициями туркестанского круга — или сознательно создавали владение в этом уже «освоенном» регионе.

 

В процессе исследования сформулированы вопросы, нуждающиеся в дальнейшем рассмотрении. Среди них проблема хронологического и культурного соотношения традиций таштыкских склепов и грунтовых могил, необходимость антропологического изучения таштыкских материалов, вопрос о туркестанской составляющей культуры грунтовых могильников. Кратковременное, но яркое явление таштыкских гравировок концентрирует в себе проблематику всей таштыкской культуры. Дальнейшее изучение этого феномена позволит более детально и достоверно представить культурно-исторические процессы в Южной Сибири — Центральной Азии на пороге раннего средневековья.

 

^   Основные работы, опубликованные по теме диссертации:

 

Статьи в рецензируемых научных изданиях:

 

Баркова Л.Л., Панкова С.В. Татуировки на мумиях из Больших Пазырыкских курганов (новые материалы) // Археология, этнография, антропология Евразии. — Новосибирск: Издательство Института археологии и этнографии СО РАН, 2005. — Вып. 2. — С. 48-59.

Панкова С.В., Васильев С.С., Дергачёв В.А., Зайцева Г.И. Радиоуглеродное датирование Оглахтинской гробницы методом «wiggle matching» // Археология, этнография и антропология Евразии. — Новосибирск: Издательство Института археологии и этнографии СО РАН, 2010. — Вып. 2. — С. 46-56.

 

Статьи в сборниках научных трудов и материалах конференций:

 

Панкова С.В. О памятниках «камешковского» этапа таштыкской культуры // Курган: историко-культурные исследования и реконструкции: Тезисы докладов тематической научной конференции. — СПб: Издательство СПбГУ, 1996. — С. 41-43.

Панкова С.В. Наскальные изображения представителей неизвестного культа на севере Хакасии // Святилища: археология ритуала и вопросы семантики: Материалы тематической научной конференции. — СПб: Издательство СПбГУ, 2000. — С. 229-232.

Панкова С.В. О соотношении таштыкской и кыргызской керамических традиций // Пятые исторические чтения памяти М.П. Грязнова. — Омск: Омский государственный университет, 2000а. — С. 96-97.

(26/27)

Панкова С.В. К вопросу об изваяниях, называемых таштыкскими // Мировоззрение. Археология. Ритуал. Культура: Сборник статей к 60-летию М.Л. Подольского. — СПб., 2000б. — С. 86-103.

Панкова С.В. К интерпретации загадочных фигур из Хакасии // История и культура Востока Азии: Материалы международной научной конференции. — Новосибирск: Институт археологии и этнографии СО РАН, 2002. — Т. 2. — С. 135-140.

Панкова С.В. Погребения середины I тыс. н.э. в Западной Туве // Древности Алтая. — Горно-Алтайск: Издательство Горно-Алтайского государственного университета, 2003. — Вып. 11. — С. 92-106.

Панкова С.В., Архипов В.Н. Работы петроглифического отряда Тувинской экспедиции // Отчетная археологическая сессия за 2002 год. — СПб.: Издательство Государственного Эрмитажа, 2003. — С. 25-28.

Панкова С.В. Таштыкские гравировки на Тепсее // Археология и этнография Алтая. — Горно-Алтайск: Издательство Горно-Алтайского государственного университета, 2004. — Вып. 2. — С. 52-60.

Панкова С.В. К проблеме истоков таштыкского стиля // Изобразительные памятники: стиль, эпоха, композиции: Материалы тематической научной конференции. — СПб: Элексис-Принт, 2004а. — С. 325-329.

Панкова С.В., Архипов В.Н. Новые памятники наскального искусства из Южной Сибири // Археологические Экспедиции за 2003 год. — СПб.: Издательство Государственного Эрмитажа, 2004. — С. 36-47.

Кызласов Л.Р., Панкова С.В. Татуировки древней мумии из Хакасии (рубеж нашей эры) // СГЭ. — СПб., 2004. — Вып. LXII. — С. 61-67.

Панкова С.В. Новые образы таштыкского искусства и их параллели // Археология Южной Сибири: идеи, методы, открытия: Сборник докладов международной научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения С.В. Киселёва. Красноярск: РИО КГПУ им. В.П. Астафьева, 2005. — С. 183-185.

Панкова С.В. Изображения посттагарского и таштыкского времени на скалах Минусинского края // Археологические экспедиции за 2004 г. — СПб.: Издательство Государственного Эрмитажа, 2005а. — С. 74-84.

Панкова С.В. Композитная юбка из могильника Оглахты в Южной Сибири // Научный отчёт: VI конгресс этнографов и антропологов России. — Секция VI: Текстиль и традиционный костюм народов Евразии. — СПб.: РИА МАЭ РАН: Лема, 2005б. — С. 159-160.

Панкова С.В. Китайские прототипы сибирских изображений раннеташтыкского времени // Алтае-Саянская горная страна и история освоения ее кочевниками. — Барнаул: Издательство Алтайского государственного университета, 2007. — С. 121-125.

Панкова С.В. «Фигуры-лопасти» на таштыкских изображениях лошадей // Тропою тысячелетий: Сборник научных трудов, посвященный юбилею М.А. Дэвлет / Труды САИПИ — Кемерово: Кузбассвузиздат, 2008. — Вып. IV. — С. 106-114.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

наверх

главная страница / библиотека / обновления библиотеки