C.B. Панкова

Таштыкские гравировки на Тепсее.

// Археология и этнография Алтая. Вып. 2. Горно-Алтайск: 2004. С. 52-60.

Тепсейский историко-культурный микрорайон занимает особое место в археологии Южной Сибири. Памятники, исследованные здесь Красноярской экспедицией, представили всю колонку культур Минусинского края от эпохи бронзы до средневековья. Исключительное значение имели раскопки на Тепсее для изучения таштыкской культуры. Только одно из открытий — планки с резными изображениями — обогатило её удивительным источником, представляющим «новое звено в развитии изобразительного искусства древних народов древней Азии» (Грязнов М.П., 1979, с. 4). Кроме того, открытие планок позволило уверенно отнести к таштыкским наскальные изображения, выполненные в близкой манере и технике, ранее атрибутируемые лишь по единичным признакам (Кызласов Л.Р., 1960, с. 91).

Однако на самом Тепсее таштыкские петроглифы были представлены минимально. Одновременно с исследованием склепов, в 1966-1968 гг. Каменский отряд экспедиции под руководством Я.А. Шера занимался поиском и копированием петроглифов, находящихся на тепсейских скальных выходах. Таштыкских рисунков тогда обнаружено не было. В 1983-1984 гг. исследования на Тепсее были продолжены петроглифическим отрядом Кемеровского Университета, выявившим ряд новых изображений. Основные работы проводились в логу, непосредственно примыкающем к площадке со склепами (Грязнов М.П., 1979, рис. 2). М.П. Грязнов называет его Волчьим, О.С. Советова Енисейским или Тепсейским; по системе нумерации Я.А. Шера, отличной от топографии погребальных памятников, участок получил название Тепсей II. Среди найденных здесь изображений оказались три одиночные таштыкские фигуры, выполненные в технике выбивки (Советова О.С., 1995, рис. 2-14; 9-1, 2; Blednova et al., 1995). Что касается гравировок, они были зафиксированы Н.В. Леонтьевым лишь на значительном удалении от основных памятников — на одном из тепсейских «зубьев».

И все же обилие гравировок в склепах, расположенных у самого лога со множеством скальных выходов и рисунков других эпох, вселяло надежду на открытие здесь подобных изображений. Предпринятый в 2003 г. поиск гравировок в Тепсейском логу выявил целую композицию. Она расположена на его левой стороне, где только и имеются скальные выходы, в глубине лога, на третьей от устья гряде. Скальные выходы здесь не образуют чётких ярусов,  приблизительно её можно отнести к третьему по высоте скоплению. Плоскость 120×90 см размещается в центре отдельного скального останца с пологой площадкой перед ним (Рис. 1). Гравировки расположены на участке размером 95×60 см, на высоте 10-20 см от поверхности земли. Обращенная к западу (ЗЮЗ), плоскость оптимально освещена в 13-14 часов. Её поверхность сильно выветрена, а фигуры прорезаны очень тонко, так что читаются с трудом.

Композиция включает изображения двух быков, двух человеческих фигур, молодого лося или марала, маралухи, лошади и взрослого лося (Рис. 2). Рядом с последними фигурами присутствуют скопления тончайших резных линий, которые прочтению не поддаются. Схематичная фигура в центре плоскости изображает, видимо, медведя. В правом нижнем углу плоскости изображён разделённый надвое заштрихованный прямоугольник, а в левой части — спираль с окружающими её неясными линиями. Смысл последних гравировок пока непонятен. Подобные фигуры встречаются на камнях тагарских курганов у д. Подкамень на севере Хакасии, где они также не находят себе объяснения. Из всей композиции особенно интересны фигуры быков и медведя, на которых стоит остановиться подробнее.

Бегущие быки представляют парные, почти идентичные фигуры, каждый с подогнутой передней ногой. У обоих быков акцентированы мощные горбы, а холки переданы продольной штриховкой. Рога нижнего быка серповидные, у верхнего они показаны по-разному. Под шеей верхнего быка видна неясная зигзагообразная линия, передающая, возможно, шерсть.

Изображения быков хорошо известны по деревянным планкам Тепсея и Ташебы. На них шесть пар быков — четыре из них сохранились почти полностью, а две восстанавливаются по изображениям ног и хвостов — впряжены в какое-то земледельческое орудие, отдалённо напоминающее борону (Грязнов М.П., 1979, рис. 59-2; 61-2; Подольский М.Л., 1998, рис. 1-3а). Пары расположены по две в ряд, но фрагментарность изображений не позволяет судить, соединены ли они в четвёрки. На тепсейской планке 2 показано общее, одно на четверых быков орудие, а на планке 4, видимо, общее ярмо.

Парные изображения бегущих «в ногу» быков известны и среди рисунков на скалах. Помимо тепсейской плоскости, они дважды встречены среди таштыкских гравировок на

(52/53)

горе Георгиевской у с. Тесь (Красноярский край), на горе Куртуяк в Ширинском районе Хакасии  (Рис. , 3) и на курганной плите возле д. Подкамень (Appelgren-Kivalo H., 1931, abb. 96). В отличие от гравировок на планках, никаких дополнительных приспособлений у них нет. Тепсейская плоскость выделяется наличием фигуры человека непосредственно за быками. Никаких специальных атрибутов у фигуры нет (воин? погонщик? охотник? пахарь?) однако её расположение вплотную к быкам позволяет видеть в изображении единую смысловую группу. На плакетках за быками также показаны человеческие фигурки: на тепсейском фрагменте это раненый стрелой воин со штандартом (?) или, скорее, погонщик с кнутом (Грязнов М.П., 1979, рис. 59-2), на ташебинском, возможно, лучник (Подольский М.П., 1998, рис. 1-3а). По справедливому замечанию М.Л. Подольского видимое взаимодействие между группами — «слоями» фигур в таштыкских композициях часто отсутствует. Относительно быков на планках не сразу понятно, где же проходит граница «слоя» — относятся ли к быкам расположенные позади них фигуры или они действуют в каком-то своём измерении. С учётом композиции из Тепсейского лога пару быков и фигуру человека позади них можно считать сюжетно и композиционно связанными. Не исключено, что и поясная фигура с плиты у д. Подкамень может рассматриваться в том же ключе (Appelgren-Kivalo H., 1931, abb. 96).

Рисунки быков на планках, как видим, более детальны и выразительны в плане заложенной в них идеи, чем наскальные гравировки. Тепсейская плоскость сближает эти изображения, позволяя предполагать, что и на скалах подразумевались те же упряжки, но в редуцированном виде — без орудия. На скалах, в отличие от планок, встречаются и одиночные фигуры быков: две на Ошкольской писанице (Appelgren-Kivalo H., 1931, abb. 302), две на Георгиевской, одна на Суханихе. Безусловно, нет оснований приписывать всем быкам на скалах роль тягловых животных. Однако ни в чём другом их роль в композициях и возможная специфика также не просматривается.

Судя по упомянутым изображениям, бык или пара быков — один из самых распространённых таштыкских образов. Особенно ярко это проявляется на фоне практического отсутствия их изображений в памятниках Минусинского края скифского периода. В постскифское время они представлены выбивками на Большой Боярской писанице и на г. Куня (Дэвлет М.А., 1976, с. 9, табл. V-VI; Вяткина К.В., 1961, табл.XLII-4), тогда же в Южной Сибири появляются поясные пластины с изображениями яков (Дэвлет М.А., 1980). Можно предполагать связь этих престижных изделий с последующим распространением быков среди персонажей таштыкского творчества, однако таштыкские образы имеют совершенно иной характер. На бронзовых пластинах фигуры яков противостоят друг другу, их позы «предвещают начало схватки» (Дэвлет М.А., 1990, с. 59). В таштыкских композициях идея единоборства напрочь отсутствует. Запряжённые в орудия животные определённо не агрессивные быки, а скорее зависимые волы, т.е. их образ имеет совершенно иную окраску. Основная же специфика быков с планок в том, что они явно представляют сюжет, связанный с земледелием.

Наличие земледелия у таштыкцев сомнений не вызывает: на поселениях неоднократно встречены зернотёрки и мотыги, в погребальных памятниках — зёрна проса. Однако найденные орудия «очень примитивны, что не позволяет говорить о высоком уровне земледелия» (Вадецкая Э.Б., 1992, с. 245). Свидетельств применения таштыкцами орудий плужного типа не известно, а вывод Л.Р. Кызласова об использовании сохи всё ещё гипотетичен, т.к. получен «типологически» на основании случайных находок (Кызласов Л.Р., 1960, с. 180). Однако принципиальных противоречий для такого вывода нет. Волы использовались при земледельческих работах в обеспеченных хозяйствах Северного Алтая и Тувы (Потапов Л.П., 1935, с. 73; Вайнштейн С.И., 1972, с. 162), так что и для таштыкского населения подобная возможность вполне допустима. Если изображённые на планках упряжки относятся к таштыкскому хозяйству, они могут стать свидетельством применения тягловых животных для обработки земли в его хозяйстве. Тягловый скот здесь мог использоваться не всем населением, а  какими-то отдельными группами — более зажиточными или специализированными. Последние выявлены в осёдлых центрах хунну (Давыдова А.В., 1995, с. 60), а также на военно-пахотных поселениях, известных от Ханьского Китая до Тувы монгольского времени (Васильев Л.С., 1960, с. 89; Вайнштейн С.И., 1972, с. 157).

Что за орудия влекут за собой волы, отражены в них реально употреблявшиеся предметы или лишь сильно искажённые образы? Точность в изображении орудия встречается довольно редко: даже в русских средневековых миниатюрах содержались искажения, вызванные условностью изображений, ошибками художника и многократностью копирования с ранних образцов (Краснов Ю.А., 1987, с. 133). Казалось бы, и в нашем случае точности ожидать не приходится. Однако на всех трёх планках представлена одна и та же конструкция орудия — некая удлинённая основа с прикреплёнными к ней четырьмя (?) зубьями. Эти идентичные изображения происходят из разных памятников, что свидетельствует о наличии общего прототипа и возможности его выявления.

В культурах Саяно-Алтая этого времени изображения быков единичны (Килуновская М.Е., 1998, рис.1, 11-12), а подобные таштыкским упряжки или сцены земледельческого содержания не известны. Близкие изображения есть в Китае, земледелие в котором было значительно более развито. Росписи и барельефы на стенах гробниц эпох Хань и Северная  Вэй представляют сцены пахоты, боронования, укладки стогов (см. например Hsio-Yen Shin, 1959, fig. 9; Brinker H., Goepper R., s. 183, kat. 40).

(53/54)

Эти изображения интересны для нас тем, что здесь встречаются конкретные аналогии орудиям, запечатлённым на планках. Наиболее близкая из них — красочное изображение бороны на стенах гробницы у д. Dingjiazha (провинция Ганьсу), относящейся к периоду 386-441 гг. (Рис. 3, 2). Другое орудие представлено на стенной росписи конца II в. н.э. в Helingeer / Helingol (Внутренняя Монголия) (James J.M., 1987, fig. 11). Живописно размытые контуры изображения не позволяют привести здесь его прорисовку. Судя по иллюстрации, оно как бы совмещало черты плуга и бороны.

Орудия, представляющие вещественные аналогии изображениям на планках, известны среди этнографических материалов из Афганистана. Ещё в начале XX в. здесь употреблялись т.н. конные лопаты — приспособления, состоящие из поперечной доски с прибитыми к ней железными или деревянными зубьями, функционально близкие бороне (Рис. 3, 3). Там же зафиксирован особый тип молотилок, представляющий деревянный вал с зубьями, а также выравнительные доски «малы», наиболее близкие таштыкским изображениям  (Рис. 3, 4) (Вавилов Н.И., Букинич Д.Д., 1929, рис. 71, 142). В мои задачи не входит приведение всех имеющихся аналогий — их, безусловно, значительно больше. Важно, что подобные приспособления действительно существовали. Значит, представленные на планках рисунки могли отражать вполне реальные образы, прототипами которых были орудия типа бороны. Вернувшись к тепсейской плоскости, отметим, что «геометрическая» фигура справа от быков уже не выглядит столько безлико: намеренно или нет, её нижняя часть повторяет очертания зубчатого орудия, соединённого с ярмом для быков.

Итак, содержание ряда наскальных образов раскрывается из близких сюжетов на планках. К таким специфичным образам относится и фигура в центре тепсейской плоскости. Это изображение фрагментарно и схематично, но по округлым очертаниям тела и отсутствию явно выраженного хвоста можно угадать в нем фигуру медведя. Перед медведем изображён какой-то предмет с отростками, напоминающий ветвь — медведь как будто держит её в передних лапах. Подобных композиций среди таштыкских гравировок не известно. В то же время четыре фигуры медведей, действительно держащих какие-то удлинённые предметы, присутствуют среди изображений Сулекской писаницы (Рис. 4, 2) (Appelgren-Kivalo H., 1931, abb. 77). В результате осмотра писаницы оказалось, что у одного из сулекских медведей на верхушке такого предмета имеется метёлковидное завершение, сближающее его с тепсейской фигурой. В этих смежных по времени и родственных по создавшему их населению памятниках могли отразиться общие представления, связанные с медведем.

На плоскости из Тепсейского лога действия медведя не понятны, он зримо не связан ни с одной из окружающих фигур. Однако присутствие рядом предмета, не характерного для образа «просто» медведя, позволяет считать его каким-то особым персонажем. Необыкновенная роль этих животных среди таштыкских образов отмечена Ю.И. Михайловым: медведи с тепсейских плакеток имеют преувеличенное число пальцев и занимают стандартное положение между дикими животными и воинами, взнуздывающими «особых» коней (Михайлов Ю.И., 1995, с. 18-19). К сказанному можно добавить, что медведи не просто находятся рядом, а непосредственно участвуют во взнуздывании: в одном случае медведь держит в зубах уздечку (?) (планка 2), а в двух других та же, по-видимому, уздечка уже находится в руках воина

(54/55)

(планки 3 и 6) (Грязнов М.П., 1979, рис. 59-1, 3; 61-4). На сохранившейся части планки 2 конь отсутствует, однако расположенный у её слома воин со щитом показан в такой же специфичной позе, что и аналогичный воин на планке 3, в одной руке которого уздечка, а другой он держит коня за чёлку (там же, рис. 59, 1/1, фиг. 9). Это позволяет реконструировать присутствие коня на недошедшей до нас части планки. Изображение медведя в данном случае только подтверждает это предположение. Таким образом, внешне роль медведя на планках выражена в подношении уздечки «герою», за чем стоял, очевидно, понятный современникам смысл. Судя по особому виду коней и облачению воинов, можно говорить о том, что не только медведь (медведица по Ю.И. Михайлову) — ключевой образ среди представленных диких животных, но и вся композиция, включающая медведя, коня и воина, является важнейшим моментом повествования на планках.

Помимо тепсейских фигур — на планках и на скале — в таштыкских памятниках известны и другие изображения медведей. Они найдены в третьем логу на Суханихе (Советова О.С., Миклашевич Е.А., 1999, табл. 6-1), на Ошкольской писанице (Панкова, Архипов, 2003, рис. 2), на горе Озёрная в районе Сулекской писаницы [1] (Рис. 4, 1). Фигура с Озёрной отличается утрированно длинным носом, придающим медведю несколько фантастичный вид. Выдающееся изображение медведя, выполненное в таштыкской манере, происходит из Тувы — это огромная выбитая фигура с рч. Малый Баян-Кол (Дэвлет М.А., 1976а, табл. 55). Таким образом, изобразительные памятники свидетельствуют об очевидном внимании к фигуре медведя в таштыкскую эпоху, причём подчеркивается его особая роль или необычные качества. В скифское время изображения медведей на Среднем Енисее встречаются редко и подчас сомнительны (Советова О.С., 2002).

Достоверно медвежьи фигуры представлены уже лишь в постскифской композиции с г. Куня (там же, рис. 1-3). Здесь же мы видели и быка, и может быть не случайно появление на Куне сразу двух новых образов, маркирующих в дальнейшем одну культуру.  В отличие от быков, представленных лишь в Минусинской котловине, фигуры медведей в таштыкское и тюркское время известны значительно шире. Не говоря о лесных районах западной Сибири, где медведь издавна был излюбленным образом, теперь он встречается на скалах Тувы и Алтая, становится значимым персонажем в памятниках тюркского круга (Дэвлет М.А., 1995, рис. 1; Соёнов В.И., 2003, рис.1, 4; Савинов Д.Г., 2002, с. 184; Кляшторный С.Г., Кубарев Г.В., 2002, рис. 1).

Несмотря на простоту композиции из Тепсейского лога, она затрагивает сразу несколько вопросов таштыкской культуры. Фигуры быков и медведей представляют новые образы изобразительного творчества, получившие распространение на Среднем Енисее в таштыкскую эпоху. Новизна этих образов заключается не только в самих персонажах, но и в их характере — земледельческом для быков и фантастическом, «очеловеченном» для медведей, что отражает по-своему и характер культуры. Парные фигуры волов вновь обращают нас к проблеме таштыкского земледелия. Фигура медведя  позволяет сопоставить таштыкские гравировки с изображениями Сулекской писаницы. Гравировки Тепсейского лога представляют связующие образы между рисунками по дереву и наскальным творчеством, а проблема соотношения этих видов источников выступает особенно явно.

Тепсейская плоскость ещё раз показывает, что изучение таштыкского искусства невозможно без привлечения наскальных изображений. На территории Хакасии и юга Красноярского края только известные автору памятники насчитывают более ста плоскостей, значительная часть из которых образует настоящие таштыкские писаницы. Число опубликованных гравировок при этом крайне незначительно, так что появление каждого нового изображения — событие в изучении таштыкской культуры. Краткость нашего визита на Тепсей не позволила осмотреть все плоскости этого памятника, где могут быть найдены и другие таштыкские гравировки.

[1] Искренне благодарю А.И. Готлиба, познакомившего меня с этим изображением.

Литература

1. Вадецкая Э.Б. Таштыкская культура. // Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время. — М., 1992. — С. 236-246.

(55/56)

2. Вавилов Н.И., Букинич Д.Д. Земледельческий Афганистан. — Л., 1929. — 533 с.
3. Вайнштейн С.И. Историческая этнография тувинцев. — М., 1972. — 312 с.
4. Васильев Л.С. Земледелие в Древнем Китае // Вестник истории мировой культуры. — Л., 1960. — №2. — С. 79-91.
5. Вяткина К.С. Наскальные изображения Минусинской котловины // Сборник МАЭ. — Л., 1961. — Т. XX. –– С. 188-237.
6. Грязнов М.П. Таштыкская культура. // Комплекс археологических памятников у горы Тепсей на Енисее. — Новосибирск, 1979. — С. 89-146.
7. Давыдова А.В. Иволгинский археологический комплекс. Т. 1. Иволгинское городище. — СПб, 1995.
8. Дэвлет М.А. Большая Боярская писаница. — М., 1976. — 20 с.
9. Дэвлет М.А. Петроглифы Улуг-Хема. — М., 1976а. — 119 с.
10. Дэвлет М.А. Новые материалы о древнем культе быка в Центральной Азии. // КСИА — 1980. — Вып.199., — С. 55-60.
11. Дэвлет М.А. Три наскальные композиции из Тувы. // Древнее искусство Азии. Петроглифы. — Кемерово, 1995. — С. 11-16.
12. Килуновская М.Е. Быки Кара-Булуна // Древние культуры Центральной Азии и Санкт-Петербург. — СПб., 1998. — С. 159-163.
13. Кляшторный С.Г., Кубарев Г.В. Тюркские рунические эпитафии из Чуйской степи (Юго-Восточный Алтай). // История и культура Востока Азии. — Т.II. — Новосибирск, 2002. — С. 78-82.
14. Краснов Ю.А. Древние и средневековые пахотные орудия Восточной Европы. — М., 1987. — 235 с.
15. Кызласов Л.Р. Таштыкская эпоха в истории Хакасско-Минусинской котловины. — М., 1960. — 197 с.
16. Михайлов Ю.И. Семантика образов и композиций в таштыкской изобразительной традиции (опыт анализа тепсейских плакеток). // Древнее искусство Азии. Петроглифы. — Кемерово, 1995. — С. 17-21.
17. Панкова С.В., Архипов В.Н. Работы петроглифического отряда Тувинской экспедиции. // Отчётная археологическая сессия Государственного Эрмитажа за 2002 г. Тезисы докладов. — СПб., 2003. — С. 25-28.
18. Подольский М.Л. Композиционная специфика таштыкской гравюры на дереве. // Древние культуры Центральной Азии и Санкт-Петербург. — СПб., 1998. — С. 199-205.

(56/57/58/59/60)

19. Потапов Л.П. Разложение родового строя у племён Северного Алтая. // Известия ГАИМК. — М.-Л., 1935. — Вып. 128. — 121 с.
20. Савинов Д.Г. Восточные мотивы в изображениях шиловских пластин (к истории формирования древнетюркской изобразительной традиции). // Первобытная археология. Человек и искусство. Сборник научных трудов, посвящённый 70-летию со дня рождения Я.А. Шера. — Новосибирск, 2002. — С. 182-187.
21. Советова О.С. Петроглифы горы Тепсей. // Древнее искусство Азии. Петроглифы. — Кемерово, 1995. — С. 33-54.
22. Советова О.С. Образ хищника на скалах Енисея. // Первобытная археология. Человек и искусство. Сборник научных трудов, посвящённый 70-летию со дня рождения Я.А. Шера. — Новосибирск, 2002. — С. 69-75.
23. Соёнов В.И. Петроглифы Горного Алтая гунно-сарматского времени. // Древности Алтая. Известия лаборатории археологии. — Горно-Алтайск, 2003. — №10. — С. 100-107.
24. Appelgren-Kivalo H. Alt-Altaische Kunstdenkmaeler. — Helsingfors, 1931.
25. Blednova N., Francfort H.-P., Legtchilo N. et al. Repertoire des petroglyphes D’Asie Centrale, Fascicule N 2: Sibirie du Sud 2: Tepsej I-III, Ust’Tuba I-VI (Russie, Khakassie). — Paris, 1995.
26. Brinker H., Goepper R. Kunstshaetze aus China. — Zurich, 1980. — 370 p.
27. Hsio-Yen Shin. I-nan and related tombs // Artibus Asiae. — 1959. — Vol. XXII, №4. — P. 277-312.
28. James J.M. Some rules of composition for figural art during the Han dynasty and the emergence of  landscape // Oriental Art. — Autumn 1987. — Vol. XXXIII, №3. — P. 261-267.
29. Wall paintings of the Sixteen kingdoms tomb at Jiuquan. — Pekin, 1989. (In chinese).

Список иллюстраций к статье С.В. Панковой.

Рис. 1. [с. 56] Скальный останец и плоскость с гравировками.

(Открыть Рис. 1 в новом окне)

Рис. 2. [с. 57] Плоскость с гравировками из Тепсейского лога.

(Открыть Рис. 2 в новом окне)

Рис. 3 [с. 58]: 1 — Изображения быков с горы Куртуяк; 2 — фрагмент стенной росписи из Dingjiazha (по: Wall paintings of the Sixteen kingdoms tomb at Jiuquan, p.3); 3 — «конные лопаты» из Афганистана (по: Вавилов Н.И., Букинич Д.Д., 1929); 4 — выравнительная доска «мала» из Афганистана (по: Вавилов Н.И., Букинич Д.Д., 1929).

(Открыть Рис. 3 в новом окне)

Рис. 4 [с. 59]: 1 — гравировка с горы Озёрная; 2 — изображения медведей на Сулекской писанице (по: H.Appelgren-Kivalo, 1931).

(Открыть Рис. 4 в новом окне)

Добавление от сайта: фото сулекских изображений — ч/б, цвет.

наверх