|
С.В. Панкова1  |
2  (крупно в цвете, 200 kb) |
3  |
4  |
||
5  |
6  |
8  |
7  |
||
9  |
10  |
12  |
11  |
13  |
|
14  |
15  |
16  |
(таблица одним графическим файлом)
Рис. 1. 1 — Оглахты VI, м. 4; 2 — Сампула; 3, 4 — Сычуань; 5 — Черноозёрное II, мог. 9; 6, 10 — Астана; 9, 14 — Куня; 7, 11 — Лоулань, LC; 8, 12, 13 — Шэньси, Хунань, Шаньдун; 15 — Цзянсу; 16 — место находки неизвестно. Без масштаба.
[ Рисунки кликабельны; нажмите на рисунок, чтобы открыть большую картинку в новом окне. ]
разования тао-те в оглахтинские изображения нам не известна, и присутствие тао-те как исходного образа татуировки не означает знакомства с ним самих «таштыкцев». Между сибирскими татуировками и ханьскими образами, очевидно, существовали промежуточные звенья, одним из которых могла быть и ткань Сампулы. Исходя из данных этнографии, факт помещения фигур на татуировку не позволяет видеть в них лишь проявление внешнего заимствования эффектного рисунка. Возможно, тао-те или производный от него образ был воспринят предками таштыкцев вдали от енисейских степей. Со временем, переиначенный в духе собственных представлений, он стал элементом татуировки. Впрочем, пока об этом приходится лишь гадать.
Осмелюсь предположить, что ещё одно таштыкское изображение, уже периода склепов, могло стать результатом подобного превращения. Загадочная «усатая» фигура на щите с тепсейской плакетки может восходить к маскаронам-горгонейонам эпохи Шести династий, иконографически и семантически перекликающимся с тао-те (рис. 2. — 1-2). Тогда исходные и конечные звенья обеих цепочек аналогичны — личины охранительного характера в начале и некие «членистоногие» существа в конце.
Парное расположение татуировок на плечах и лопатках мумии заставляет вспомнить и доспехи китайского происхождения с оплечьями в виде голов чудовищ, однако они известны только с танского времени. Другое дело, что на плечах «таштыкца» татуировки могли играть ту же демонстративно-охранительную роль, что и оплечья-монстры на доспехах воинов, и личины тао-те при входе в дома и гробницы.
Татуировка из Оглахтов — не единственный пример художественного образа из таштыкских грунтовых могил, восходящих к памятникам Восточного Туркестана и Китая. В могильнике Черноозёрное-II А.И. Готлибом найден берестяной кошель с резным изображением неопределённого животного (рис. 1. — 5). В качестве аналогии автор находки приводит узор ткани из Лоулани, где изображен зверь с таким же закинутым за спину хвостом и характерно выгнутыми лапами (Готлиб А.И., 2006, с. 78-80). Подобные ткани известны и в материалах могильника Астана (Турфан) и относятся ко 2-й половине III — началу IV вв. (Лубо-Лесниченко Е.И., 1994, с. 71, 79-81) (рис. 1. — 6-7).
Помимо тканей, многочисленные изображения животных, обладающие названными чертами, вырезаны на восточноханьских погребальных рельефах (рис. 1. - 8, 12). Они известны в провинциях Сычуань, Шаньси, Шэньси, Хунань и относятся в основном ко II в. н.э. (Finsterbusch К., 1971, abb. 99-100, 392-398). На рельефах представлены различные животные фантастического облика, но всех их объединяют такие детали, как закинутый за спину хвост и выгнутые окончания лап, отмеченные на таштыкском изображении, а также поза, при которой одна или обе передние ноги выброшены вперёд.
Многие из этих персонажей имеют крылья, оформленные как два острых шипа. Эта особенность позволяет вспомнить характерные фигуры единорогов Кунинской писаницы Минусинской котловины и подобные им фигуры из других памятников (Миклашевич Е.А., 2004, рис. 1) (рис. 1. — 9). Крылья в виде шипов у коней и фантастических персонажей имеются и на тканях из могильника Астана и кладбища
Рис. 2. 1 — Тепсей-III, склеп 1; 2 — Цзянси. Без масштаба.
LC Лоулани (рис. 1. — 10-11). Возможными прототипами кунинских единорогов являются фигуры крылатых коней на поясных пряжках из могильника Лаохэшень (Миклашевич Е.А., 2004, с. 323). У этих коней показаны хвосты с несколькими развевающимися прядями, и та же особенность встречается на тканых изображениях Лоулани и в ханьских рельефах (рис. 1. — 7, 13).
Таким образом, фигура из Черноозёрного и отдельные наскальные выбивки Хакасии находят параллели в тех же памятниках, что и татуировка — позднеханьских рельефах Китая и тканях Восточного Туркестана. Фантастические животные из Черноозёрного и Куни, на первый взгляд имеющие мало сходства, оказываются связанными общими аналогиями из числа возможных прототипов. Если кунинские выбивки отражают присутствие сяньбийской культуры в Минусинской котловине и датируются II-III вв. н.э. (Миклашевич Е.А., 2004, с. 324), то и хронологически они оказываются близки таштыкским погребениям Оглахтов и Черноозёрного.
В кунинской композиции с единорогами есть и другие образы, находящие аналогии в памятниках Китая. Во-первых, это изображение предмета, напоминающего лопасть весла, в руках одного из кунинских человечков (рис. 1. — 14). Подобные предметы встречаются в сценах охоты на рельефах и росписях ханьских гробниц (пров. Шаньдун, Цзянсу и неизвестного происхождения), где они интерпретируются как сети загонщиков (James J.М. 1987, р. 267, fig. 6; Finsterbusch К., abb. 267, 795, 796) (рис. 1. — 15-16). Там они, видимо, отражали существующую практику охоты, а в Южной Сибири — реалии чужой культуры. Во-вторых, на Куне изображена собака с длинной мордой, подчёркнуто широкой грудью и узким тазом (Советова О.С., Миклашевич Е.А., 1998, рис. 3; над масштабом). Собаки близкого облика
присутствуют в упомянутых ханьских композициях с сетями, где они более всего похожи на современных борзых (рис. 1. — 16). Наконец, в ханьских сценах охоты, с сетями или без них, в большом числе изображены птицы с распростёртыми крыльями, какие появляются на скалах и могильных камнях Минусинской котловины именно в постскифское время и составляют значительную часть образов на Куне. Трудно поверить, что эти универсальные изображения имеют восточноазиатское происхождение, однако они занимают равное положение в числе других китайских аналогий кунинским выбивкам.
Приведённые примеры показывают, что для изобразительных памятников Минусинской котловины раннеташтыкского времени существует значительное число аналогий, происходящих с территории Китая и Восточного Туркестана. Появление этих изображений в Минусинской котловине могло быть связано с проникновением сюда населения, культура которого включала образы китайского происхождения. Ткани из Восточного Туркестана могли быть как непосредственными «участниками событий», так и их боковой ветвью. Показательно, что и позднее, в некоторых памятниках уже «типично» таштыкского стиля будет ощущаться влияние тех же источников — китайских изображений эпохи Хань и Шести династий.
Литература
- Готлиб А.И., 2006 — Новые сюжеты таштыкского искусства (предварительная публикация). // Современные проблемы археологии России. Новосибирск: 2006. Т. 2. С. 78-80.
- Зайцева Г.И. и др., 2007 — Новые данные о хронологии памятника Оглахты-6. // Радиоуглерод в археологических и палеоэкологических исследованиях. (Материалы конференции, посвящённой 50-летию радиоуглеродной лаборатории ИИМК РАН, 9-12 апреля 2007 г., Санкт-Петербург). СПб: ИИМК РАН, 2007. С. 300-307.
- Кызласов Л.Р., Панкова С.В., 2004 — Татуировки древней мумии из Хакасии (рубеж нашей эры). // Сообщения Государственного Эрмитажа, LXII. 2004. С. 61-67.
- Лубо-Лесниченко Е.И., 1994 — Китай на шёлковом пути. М.: 1994. 326 с.
- Миклашевич Е.А., 2004 — «Племя единорога» на Енисее (сяньбэйские мотивы в наскальном искусстве Минусинской котловины). // Изобразительные памятники: стиль, эпоха, композиция. СПб.: 2004. С. 320-325.
- Панкова С.В., 2005 — Новые образы таштыкского искусства и их параллели. // Археология Южной сибири: идеи, методы, открытия (Сборник докладов международной научной конференции, посвящённой 100-летию со дня рождения С.В. Киселёва, г. Минусинск) Красноярск: 2005. С. 183-185.
- Советова О.С., Миклашевич Е.А., 1998 — Исследование петроглифов на горе Куня (Средний Енисей). // Вестник САИПИ. Кемерово: 1998. Вып. 1. С. 25-27.
- Finsterbusch K., 1971 — Verzeichnis und Motivindex der Han-Dastellungen. Band II. Abbildungen und Addenda. Wiesbaden: Otto Harrassowitz, 1971.
- James J.М. 1987 — Some rules of composition for figural art during the Han Dynasty and the emergence of landscape. // Oriental art. Autumn 1987. Vol. XXXIII, № 3. P. 261-267.