А.Д. Грач
Центральная Азия — общее и особенное в сочетании социальных и географических факторов.
Центральная Азия — огромный по территориальному охвату регион, имеющий вполне определённые специфические географические признаки и являющийся зоной распространения своеобразных археологических культур и историко-этнографических комплексов. Раскрытие географических и историко-культурных особенностей данного региона имеет не только частнонаучное, но и мировоззренческое, общесоциологическое, а потому и методологическое значение. Это важно, например, для подтверждения выводов о подчинённости общим закономерностям социально-экономического развития конкретных стран и регионов при всём их своеобразии, об определяющей роли социально-экономических факторов при всей действенности различных природных условий, а также в целях критики современных форм географического детерминизма, идей расового неравенства и т.д.
Географическая трактовка понятия «Центральная Азия» в отечественной и зарубежной литературе различна. В западной географической, археологической, этнографической и общеисторической литературе это понятие вследствие нестрогого выделения признаков природно-географических особенностей региона зачастую охватывает как собственно Центральную Азию, так и Среднюю Азию. В дореволюционной отечественной литературе Средняя Азия в пределы Центральной Азии не включалась, однако в это понятие часто включался Тибет, представляющий совершенно особый регион, что, впрочем, вполне осознавалось исследователями.[1]
В современной отечественной литературе отмечается, что хотя конкретные пространственно-географические границы Центральной Азии до последнего времени детально не очерчены, однако советскими географами достаточно чётко определены присущие этому региону специфические физико-географические условия, позволяющие установить его качественное отличие от сопряжённых с ним областей.[2] Географы отмечают, что первоначальное определение было связано с гидрографической проб-
(113/114)
лемой бессточности, однако, хотя эта особенность гидрографии является несомненно важной, она далеко не единственная. Это и относительно меньшая интенсивность речного стока, и преимущественно высокогорный характер региона, и ярко выраженная аридность, и близкая к максимальной годовая амплитуда колебания температур, и преобладание горно-степного ландшафта при отчётливой его высотно-зональной дифференциации с соответствующим специализированным набором растительных и животных видов, имеющих разное производственно-хозяйственное значение.
О конкретных формах проявления специфичности некоторых из этих основных характеристик рассматриваемого региона говорят следующие факты.
В советской географической литературе к Центральной Азии относятся следующие территории: Монгольская Народная Республика, Внутренняя Монголия, такие засушливые районы Китая, как Синьцзян-Уйгурский автономный район, провинция Ганьсу, северная часть провинции Цинхай, значительная часть провинции Шэнси. В центральноазиатский регион входит большая часть Тувы, значительные территории Забайкалья и Южного Алтая. В Центральной Азии раскинулись Таримская и Джунгарская впадины Восточного Туркестана, равнины Алашаня и Ордоса, Восточный Гоби, котловина Больших озёр Монголии, восточная оконечность Памира, Тянь-Шань в китайских пределах, хребты Алтын-Таг, Нань-Шань, Иншань, хребты пограничной Джунгарии, хребты Монгольского и Гобийского Алтая, Танну-Ола, Цаган-Шибэту, нагорье Хангай-Хэнтей. Общая площадь Центральной Азии огромна — более 1.5 млн.кв.км. Сходство со Средней Азией определяется таким гидрографическим фактором, как бессточность. В то же время речной сток в Центральной Азии составляет 152.5 куб.км в год, а в Средней Азии — 160 куб.км; последнее связано с тем, что площадь, занятая горами в Центральной Азии, в три раза превышает площадь гор Средней Азии (481 и 1250 кв.км). Верхний ярус рельефа (более 2000 м над уровнем моря) занимает 29% всей площади Центральной Азии.[3] Средняя Азия значительно превосходит Центральную Азию по количеству осадков, выпадающих за год (в Средней Азии выпадает в среднем 100-200 мм в год, в Центральной Азии — 40-50 мм
(114/115)
в год).[4] Несравненно суровее климатические условия Центральной Азии (в Туве, например, годовая амплитуда температур достигает 96°, зимой морозы до –56°).
Специфичность Центральной Азии как природно-географической зоны подчеркивается и её резким отличием от смежных регионов по своим историко-этнографическим особенностям. Советские исследователи С.И. Брук, Н.Н. Чебоксаров и Я.В. Чеснов, выделяя в качестве четырёх историко-этнографических провинций первого порядка такие области зарубежной Азии, как Передняя, Южная, Юго-Восточная и Восточная Азия, констатируют выделение Центральной Азии в самостоятельную область другими авторами, не только не оспаривая правомерности этого вывода, но и отмечая свойственные этому региону историко-этнографические черты, подтверждающие его особое место и относительную самостоятельность в историческом развитии.[5]
Историческая давность самобытности этого региона доказательно засвидетельствована тем, что свойственные центральноазиатскому региону археологические культуры выделяются вполне чётко начиная с эпохи древних кочевников.
Ранняя из этих культур — алды-бельская, бытование этой культуры датируется VIII-VII вв. до н.э., это древнейшая из известных ныне культур скифского времени. Носителей алды-бельской культуры сменили в Центральной Азии носители саглынской культуры, памятники которой относятся к V-III вв. до н.э.[6]
Хуннская экспансия привела к значительным подвижкам племенных объединений: помимо хунну (сюнну),[7] на историческую арену выходят люди, оставившие памятники улуг-хемской культуры, датирующиеся последними веками до н.э.,[8] и племена, оставившие памятники кокэльского типа, сооружённые около рубежа н.э.[9]
Древнетюркское время (VI — начало X в.) в Центральной Азии и на смежных территориях также оставило богатый археологический след: погребения с трупосожжением, относящиеся к VI-VII вв.; погребения по обряду ингумации с конём, с бараном и без сопроводительных захоронений животных — эти памятники относятся к VII-VIII и VIII-IX вв.[10] Мировую известность получили каганские захоронения и древнетюркские тексты на стелах в долине Орхона.[11]
(115/116)
Начиная с 840 г. н.э., в связи с экспансией енисейских кыргызов, широкое распространение на территориях Центральной Азии получают погребения по обряду кремации.
К существенным особенностям исторического развития Центрального региона, обусловленным специфичностью его природно-географических условий в качестве естественных предпосылок материального общественного производства, относятся возникновение и устойчивое воспроизводство на протяжении значительного исторического периода своеобразного типа производящего хозяйства. Последнее же в соответствии с общим законом детерминации надстроечных явлений экономическим базисом предопределяло специфичность развития всех прочих сфер внутренней и внешней жизнедеятельности социальных коллективов — социальную организацию, культуру, содержание и формы общественного сознания, а также характер экономических и политических отношений с другими социально-этническими объединениями кочевых народов и осёдлых цивилизаций.
Хозяйственно-культурные типы (ХКТ) коррелируют, как известно, с конкретными географическими зонами. Поэтому, например, никому не придёт в голову искать в степях Монголии охотников на морского зверя; столь же нереально искать в пределах циркумполярной зоны, на берегах Северного Ледовитого океана, людей, пасущих овец и верблюдов.
Разработка проблем исторической этнографии Центральной Азии показывает, что и здесь ХКТ развивались при достаточно заметной корреляции с определёнными географическими условиями — господство горно-степной аридной зоны с высотной дифференциацией ландшафта предопределило возникновение и распространение именно кочевого скотоводства.
Об устойчивости такой зависимости ХКТ от наличных природно-географических условий свидетельствует факт исторической давности её: как раз здесь открыт древнейший из известных центр культуры скифского типа — алды-бельская культура. А это к тому же даёт основание считать, что именно Центральная Азия явилась родиной кочевого скотоводства как основного ХКТ аридной зоны Великого пояса степей.
Кочевое скотоводство как ведущий тип производящего
(116/117)
хозяйства развивалось в конечном счёте в формах расширенного воспроизводства, хотя исторически этот процесс был неравномерным вследствие влияния разного рода факторов. Но с учётом того обстоятельства, что этот тип хозяйства по своему характеру был экстенсивным, он достаточно жёстко зависел от особенностей природно-географических условий, т.е. от интенсивности и общего результата природных процессов воспроизводства в границах годичного и даже сезонного их цикла.
Эта устойчивая зависимость общественного воспроизводства средств к жизни от изменчивости объективно данных результатов воспроизводства природных источников таких средств осознавалась народами Центральной Азии как необходимость целесообразной, планомерной и строгой регламентации, в том числе регламентации сезонной в использовании пастбищных угодий, очень тонкого подхода к бережному их использованию. Огромные массы скота, содержавшегося на подножном корму, в соответствии с сезоном, из года в год, из столетия в столетие перемещались по строго определённым маршрутам. Заготовка же кормов в сколько-нибудь значительных количествах кочевниками Центральной Азии не производилась. У тувинцев, например, сено только небольшими жгутиками развешивалось на деревьях и таким образом сушилось (количество этого сена было совершенно незначительно, а использовалось оно для подкормки маток, молодняка и истощённых животных).[12]
По этим причинам в древности и в средние века борьба за обладание пастбищами часто приводила к военным столкновениям между различными этническими объединениями кочевников. Особенно остро стоял вопрос об обладании пастбищными угодьями в годы джута — засушливые годы, часто наблюдающиеся в Центральной Азии и являющиеся подлинным бедствием для скотоводов-кочевников.
Таким образом, в конкретных случаях детерминация общественного производства реальными природно-географическими условиями и изменяющимися обстоятельствами его воспроизводства имела и более отдалённые опосредованные результаты воздействия на общественную жизнь, стимулируя временное обострение сложившихся политических отношений между соседствующими объеди-
(117/118)
нениями кочевников. Однако это не даёт основания приходить к общесоциологическим обобщениям, рассматривая природно-географический фактор как главный, первичный и непосредственно определяющий все сферы общественной жизни, что свойственно некоторому кругу буржуазных историков и социологов, приверженцев метафизической концепции «географического детерминизма».
Так, например, Э. Хантингтон утверждал, что именно климат, непрерывно пульсируя, приносит людям то процветание, то упадок. Будучи последовательным географическим детерминистом, Э. Хантингтон решающую роль в имевших место мировых событиях отводил климатическому фактору: изменения климата якобы были причиной гибели ряда цивилизаций Древнего Востока и обусловили движения номадов из Центральной Азии. Несостоятельность подобной концепции была подробно рассмотрена в советской научной литературе.[13]
Приверженность А. Тойнби, вслед за Э. Хантингтоном, теории примата географического фактора приводит маститого исследователя к не соответствующим фактическому материалу выводам. Общество кочевников, по Тойнби, — это общество, не имеющее собственной истории, а след, оставленный кочевниками, — их вторжения на земли народов осёдлых. По Тойнби, смена аридизации гумидизацией приводит в свою очередь к захвату пастбищ кочевников осёдлыми народами, которые осваивают эти пастбища под пахотные угодья.[14]
Одним из фундаментальных положений, разработанных в советской этнографической науке, является тезис о взаимодействии кочевых обществ с осёдлыми цивилизациями. С.П. Толстов, Т.А. Жданко и другие исследователи подробно и аргументированно показали, что «чистое» кочевничество никогда не существовало, что кочевники всегда контактировали с осёдлыми центрами. Взаимоотношения кочевников с осёдлыми цивилизациями были многосторонними и многообразными. Кочевников нельзя представлять как некую злую силу, которая подвергала осёдлые центры только нападениям и грабежу.
Действительно, история народов Средней и Центральной Азии даёт достаточное число примеров нападения кочевников на центры осёдлости — общеизвестны хотя бы
(118/119)
трагические события, связанные с разгромом Хорезма в XIII в.; ещё раньше среднеенисейские кыргызы произвели опустошающий разгром уйгурских городов на территории нынешних Тувы и Монголии (события IX в.). Однако история контактов кочевников с осёдлыми зонами — это не только и не столько история военных столкновений, сколько многовековая история хозяйственного и культурного взаимообмена. Кочевники всегда были, например, поставщиками продуктов животноводства — мяса и молочных продуктов, получая в обмен продукты зернового хозяйства, изделия городских ремесленников — ткани, продукцию металлообрабатывающих мастерских и др. Знать кочевых племён получала из городов предметы роскоши — ткани (в том числе шелка из Китая, ковры из древнего Ирана и другие дорогостоящие изделия), произведения ювелиров из античных центров Северного Причерноморья, дорогую античную расписную и бытовую керамику. Кочевники были так же необходимы городам, как и города кочевникам.
Вещи эти попадали в Центральную Азию разными путями, отражающими многообразие социально-экономических и политических связей кочевников с осёдлыми цивилизациями, — и путём длительного поэтапного обмена, и как трофеи, и как подарки, и как предметы дани грозным кочевым объединениям. Подтверждения этих явлений содержатся и в письменных источниках. Так, династийные хроники буквально пестрят сообщениями об отправке в степи Центральной Азии десятков тысяч кусков шёлка, а также «шёлковой ваты», риса, драгоценной посуды, роскошных одеяний, серебряных и золотых вещей, экзотических фруктов и многого другого. Так, например, в 50 г. н.э. южному шанъюю хунну отправили: «головной убор и пояс, золотую императорскую печать, зелёный шнур для неё, коляску с сиденьем и зонтом из перьев, упряжную четвёрку богато убранных лошадей, драгоценный меч, лук со стрелами, 3 верительных знака чёрного цвета, 2 заводных лошади, 10 тыс. кусков золота и разных шёлковых тканей, 10 тыс. цзиней шёлковой ваты, музыкальные инструменты, коляску с барабаном, алебарды в чехлах, доспехи и оружие, а также посуду для еды и питья».[15] В числе отправленного шанъюю из района Хэдун было «25 тыс. ху сушёного варёного риса».[16] При отправке
(119/120)
в степи сюннуских послов император Хань вновь послал шанъюю «...тысячу кусков шёлка, четыре куска парчи, 10 цзиней золота, сою, апельсины, мандарины, луньян и личжи, которые поставлялись стольником к императорскому столу». Далее: «Матери шанъюя, его янчжи, сыновьям, левому и правому сянь-ванам, левому и правому лули-ванам, гудухоу, а также лицам, имеющим заслуги, жаловалось в общей сложности 10 тыс. кусков шёлка. Так поступали неизменно каждый год».[17]
Предметы импорта нередко играли важную роль в крупной политической игре. Так, в эпоху формирования Танской империи Тайцзун (Цинь-ван) путём задабривания тюркской знати дорогими подарками сумел сделать то, чего нельзя было добиться военной силой, — «взорвать» изнутри Первый тюркский каганат. Свою политическую программу сам Тайцзун сформулировал следующим образом: «Начав войну с неприятелем, мы много потеряли бы убитыми и ранеными. Неприятель был бы разбит, но не побеждён, и если б страх обратил их к порядку и поселил ненависть к нам, тогда могли бы мы противустать ему? Ныне, положив оружие и свернув латы, если польстим неприятелю дорогими вещами и шёлковыми тканями, то они не преминут возгордиться, а высокомерие поведет их к погибели; и посему говорится — желая взять, непременно отдашь».[18] В осуществление этой программы в степи Центральной Азии широкой рекой хлынули драгоценные подарки — шелка, золото, серебро, зерно, драгоценные художественные изделия. Кочевая знать, впрочем, охотно принимала дары и до Тайцзуна: так, Тобо-хану ежегодно отправлялось 100000 кусков шёлковых тканей,[19] Кижиню единовременно было дано 2000 кусков шёлка.[20]
Сообщения письменных источников предметно иллюстрируются археологическими комплексами — в погребениях древнетюркского времени весьма часты находки остатков шёлковых одеяний, зеркала из «белого металла». Яркие в этом отношении погребения были раскопаны в Монголии (Джаргаланты, Хушот-Худжиртэ)[21] и в Туве (Монгун-Тайга, Саглы, Биче-Шуй, Аргалыкты).[22]
Кочевники активно взаимодействовали и с центрами осёдлой цивилизации, располагавшимися непосредственно в регионах их обитания.
Проблема возникновения осёдлой цивилизации Цент-
(120/121)
ральной Азии была впервые поставлена Д.А. Клеменцом и вновь, уже в 40-е — 50-е годы, возвращена на повестку дня С.В. Киселёвым.
Центры осёдлой цивилизации, появившиеся ещё около рубежа новой эры, в гунно-сарматское время, получили новое развитие в VIII-IX вв. н.э., в эпоху уйгурского каганата. Многие уйгурские города-крепости — от столицы Кара-Балгаса на Орхоне до десятков более скромных, однако достаточно внушительных по размерам городов, разбросанных на огромных пространствах Монголии, Тувы и Восточного Туркестана, находились в постоянном и динамичном контакте с окружавшим их кочевым миром. Центры осёдлой жизни городского типа существовали в Центральной Азии в предмонгольское и монгольское время.
Центры осёдлой цивилизации в Центральной Азии были связаны с развитием земледелия, базировавшегося на относительно скромных по масштабам, однако весьма разработанных оросительных системах. Методологически существенно, что осёдлая жизнь и орошаемое земледелие получили развитие одновременно с оформлением государственных объединений, а не в связи с какими-либо кардинальными изменениями географической среды.
Новые возможности для уяснения взаимодействия кочевых и осёдлых насельников Центральной Азии дало применение аэрометодов. Так, нами во время работ Саяно-Тувинской экспедиции Института археологии АН СССР было произведено аэровизуальное обследование и аэрофотосъёмка с борта вертолета уйгурских городищ Улуг-Хемской группы[23] в сочетании с расположенными в одной зоне с городищами курганами тюркских кочевников того же времени (датировка части этих курганов, подвергнутых раскопкам отрядом экспедиции под руководством Ю.И. Трифонова, совпадает с датировкой городищ — VIII-IX вв.).[24] Аэрофотоснимки позволяют зримо представить, что одинаковые природные условия микрорайона не были препятствием для сочетания кочевого скотоводства тюркских племён и поливного земледелия уйгуров — строителей городов. Природные факторы и тут играли важную, но не определяющую роль в историческом развитии. Два совершенно разных хозяйственно-культурных типа сосуществовали в одном и том же микрорайоне, взаимно дополняя друг друга.
(121/122)
Итак, Центральная Азия не явилась исключением из общеисторического правила — контакты её кочевых племён с мировыми осёдлыми цивилизациями надёжно зафиксированы, кочевники Центральной Азии никогда не существовали в некоем изолированном пространстве, контакты с осёдлыми центрами составляли одну из стержневых линий их исторического развития.
Народы Центральной Азии были исторически весьма тесно связаны с народами других географических и историко-культурных регионов (Южной Сибири, Средней Азии и Казахстана), и в этническом отношении, и по политическим связям. Здесь следует напомнить ещё раз о периодических движениях кочевников в направлении Средней Азии. Переселение тюркоязычных кочевников из пределов Центральной Азии на Тянь-Шань и ассимиляция ими местного населения были решающими этапами сложения предков киргизского народа. В ряде случаев древние народы Центральной и Средней Азии входили в состав общих государственных объединений. Во второй половине I тыс. н.э. это были древние тюркские каганаты, способствовавшие консолидации мелких племенных групп в несравненно более крупные этнические массивы. Общность государственной принадлежности имела место и в эпоху империи Чингисхана и чингисханидов. В результате опустошительных нашествий под пяту этой империи попали, как известно, огромные территории, включавшие Китай на Востоке, Хорезм и кипчакские степи в Средней Азии, Поволжье и Северное Причерноморье на западе.
Географические условия Великого пояса степей Евразии не препятствовали развитию миграционных процессов. Так, выходцы из Центральной Азии оказались в 375 г. у стен Пантикапея, а в XIII в. достигли берегов Адриатики и пределов Венгрии. Говоря о древних кочевниках, М.И. Артамонов справедливо указывал: «Подвижность кочевников, связанная с развитием средств передвижения, во много раз сократила время, необходимое на преодоление расстояния между различными общественными группами, открывала возможность контактов и в целях мирного обмена, и для ведения войны».[25]
Этническая карта современной Центральной Азии весьма сложна: на территориях региона живут тюркские народы — уйгуры, тувинцы, казахи, киргизы, алтайцы и др., различные группы монголов — халхасцы, дербэты,
(122/123)
олеты, ордосцы, торгоуты, туметы, чахары и др., тунгусо-маньчжурские народы — маньчжуры, эвенки, орочены. Этническое районирование Центральной Азии является отражением многовековых социально-исторических процессов. Географические факторы играли в развитии этих процессов важную, но отнюдь не доминирующую роль.
И кочевое, и осёдлое население Центральной Азии внесло ощутимый вклад в общемировую сокровищницу культуры. Своеобычность этого вклада, этническое и историко-культурное своеобразие народов, населявших Центральную Азию в разные эпохи её истории, позволяют считать Центральную Азию историко-культурным, историко-археологическим и историко-этнографическим регионом первого порядка. При этом географическая среда сыграла свою важную роль в формировании центральноазиатской историко-культурной общности, однако главную и определяющую роль, так же как и в других регионах земного шара, играли факторы социально-экономические. Центральная Азия не явилась исключением из общемировой генеральной закономерности исторического развития.
[1] См., например: Пржевальский Н.М. Третье путешествие в Центральную Азию. Из Зайсана через Хами в Тибет на верховья Жёлтой реки. СПб., 1883, с. 110-111, 174.
[2] Синицын В.М. Центральная Азия. М., 1959. 456 с.; Мурзаев Э.М. 1) Монгольская Народная Республика: Физико-географическое описание. Изд. 2-е, доп. М., 1952, 472 с. 2) Природа Синьцзяна и формирование пустынь Центральной Азии. М., 1966. 382 с.; Кузнецов Н.Т. Воды Центральной Азии. М., 1968. 272 с.
[3] Кузнецов Н.Т. Воды Центральной Азии, с. 5-15.
[4] Петров М.П. Пустыни Центральной Азии. В 2-х т. М.; Л., 1966. т. 1, с. 16-21.
[5] Брук С.И., Чебоксаров Н.Н., Чеснов Я.В. Проблемы этнического развития стран Зарубежной Азии. — Вопр. истории. М., 1969, №1, с. 94-95.
[6] Гpач А.Д. Древние кочевники в центре Азии. М., 1980, с. 30.
(123/124)
древних культур Сибири и сопредельных территорий. Новосибирск, 1975, с. 4-5.
[11] Кляшторный С.Г. Древнетюркские рунические памятники как источник по истории Средней Азии. М., 1964, с. 5-9, 55-65.
(124/125)
[13] Бepг Л.С. Климат и жизнь. М., 1955; Шнитников А.В. Изменчивость общей увлажнённости материков северного полушария. — Зап. Геогр. о-ва СССР, М., 1957, т. 16, с. 278-280. (Нов. сер.).
[14] Критику концепции А. Тойнби см.: 3латкин И.Я. А. Тойнби об историческом прошлом и современном положении кочевых народов. — Вопр. истории, М., 1971, №2. с. 88-102.
[25] Apтамонов М.И. Сокровища саков: (Амударьинский клад, алтайские курганы, минусинские бронзы, сибирское золото). М., 1973, с. 6.
|
