В.Н. Добжанский

Наборные пояса кочевников Азии.

// Новосибирск: НГУ. 1990. 164 с. ISBN 5-7615-0009-4

Глава II. Типология и хронология наборных поясов.

1. Методика исследования. — 14

2. Пояса на оленных камнях. — 16

3. Наборные пояса раннего железного века. — 20

4. Наборные пояса последних веков I тыс. до н.э. — первой половины I тыс. н.э. — 24

5. Наборные пояса VI-X веков. — 30

1. Методика исследования.   ^

Объективность любого факта археологии определяется методами исследования, которые соответствуют двум его уровням — источниковедческому и реконструктивному. На первом уровне ведущее место принадлежит типологии, раскрывающей динамику и разнообразие артефакта во времени и пространстве. В советской археологической литературе существует различное толкование понятия «тип». Поэтому прежде чем говорить о типологическом методе, необходимо уточнить наше представление о нём.

В литературе используется много терминов, характеризующих различного рода разделения объектов на группы: классификация, типология, группировка, систематика, таксономия и т.д. Разные авторы вкладывают в эти термины различный смысл. [1] По мнению М.С. Кагана, вопросы терминологии должны решаться в зависимости «от рассмотрения существа дела, т.е. от различия основных типов множеств, которые детерминируют соответствующие природе каждого способы познания» [2] (выделено нами. — В.Д.). Изучаемые множества делятся на статичные и динамичные, что влечет за собой рассмотрение их с точки зрения синхронии и диахронии. В последнем случае — способ группировки, называемый периодизацией. В отличие от периодизации типологизация занимается группировкой синхронических множеств, имеющих гомогенный характер. [3]

Исходя из этого положения, мы предлагаем в рамках возможности источника создать типологию наборных поясов для определенных временных срезов: скифского, гунно-сарматского, тюркского, чтобы на её основе проследить развитие наборных поясов во времени и их культурно-историческую специфику.

(14/15)

Мы разделяем точку зрения Я.А. Шера о том, что «понятие типа является абстракцией для обозначения некоторой реально существовавшей системы объектов, определяемой статистически устойчивым сочетанием существенных признаков». [4] Но что считать существенным признаком? Здесь не может быть единых рецептов. По мнению Я.А. Шера, «важно только, чтобы в каждом случае был оговорен относительный “вес” признака и мера “веса” была бы обоснована историко-культурными данными». [5]

Если говорить конкретно об объекте нашего исследования, то достаточно чётко просматривается тенденция — при выделении типов в качестве определяющего признака опираться на форму поясных блях, наличие подвесных ремешков, а также на количество накладок на поясе. [6]

Высказываясь в пользу того или иного признака, исследователи, однако, упустили из виду то обстоятельство, что наборный пояс представлял собой не механическое смешение бляшек, а отдельный самостоятельный предмет. В реальной действительности поясные наборы, т.е. совокупность металлических украшений пояса в виде бляшек, пряжек и наконечников, которые археолог непосредственно встречает в погребальных комплексах, — не просто сумма этих слагаемых, а наборный пояс. Это система, в которой структурно связанные элементы выражают собой нечто иное, нежели сумма тех же элементов. [7]

Вопрос о стиле украшений наборных поясов в литературе до сих пор не ставился. Отмечалось только, что на рубеже VII-VIII вв. происходит резкая его смена на всём пространстве степей Евразии. Исследователей больше интересовали истоки нового стиля, прототипы которого нигде пока не выявлены. [8] И хотя никто из учёных специально не оговаривал, что он понимает под стилем наборных поясов, все в общем представляют, о чём идёт речь. В данном случае имеется в виду употребление поясов с бляхами-оправами для подвесных ремешков, а также декоративных блях типа лунниц, сердцевидных, прямоугольных и овальных с вырезным краем. [9]

Искусствоведы подчёркивают, что определяющим признаком стиля любого произведения искусства является единство составляющих его элементов. [10] Наборные пояса, учитывая их специфику как произведений декоративно-прикладного искусства, следует рассматривать с точки зрения их стилистических особенностей. Это позволит выявить их стилистическое единство или разнообразие, характерные для эпохи в целом и для отдельных её этапов. В основу типологии положен стилистический принцип, ибо тип пояса был обусловлен не только формой поясных накладок, но и их архи-

(15/16)

тектоникой, композицией и орнаментом, наличием или отсутствием подвесных ремешков. Единство всех этих элементов, определяемое художественной закономерностью, создавало определённый стиль, который, по выражению М.С. Кагана, есть способ организации формы. [11]

Другой использованный нами метод археологического исследования — графическая реконструкция. Его применение обусловлено тем, что наборный пояс, изготовленный из двух материалов — кожи и металла, не всегда сохранял в погребении первоначальное положение. Здесь наблюдается два подхода. Исследователи, посвятившие свои работы семантике наборных поясов, не делали реконструкции самих поясов, ограничиваясь либо словесным описанием (С.А. Плетнёва), либо прорисовкой с настенных росписей (В.И. Распопова). Другие же, публикуя материалы о раскопках, предлагали опыт реконструкции наборных поясов. [12] Учитывая это обстоятельство, за основу работы мы взяли не поясные наборы, а реконструированные наборные пояса. Автор не обошёл вниманием настенные росписи Средней Азии и Восточного Туркестана, а также изображения поясов на каменных изваяниях древнетюркского времени. Однако, несмотря на интенсивные раскопки памятников эпохи железа, целые, полностью сохранившиеся пояса археологи находят не так часто, что не даёт объективного представления о их типах и стилистических особенностях в различных пространственно-временных границах.

На реконструктивном уровне главной задачей являлось определение семантики наборного пояса на данных социальной структуры обществ кочевников I тыс. до н.э. — I тыс. н.э. Нами проанализировано около тысячи погребений с учётом комплекса признаков — конструкция погребального сооружения, погребальный обряд, сопроводительный инвентарь. Большое внимание было уделено выявлению глубинной сущности пояса, отразившейся в мифах и эпосах ряда народов, а также в литературных произведениях античных и средневековых авторов. Подобный комплексный подход позволяет дать более репрезентативную оценку функционально-семантической сущности пояса.

2. Пояса на оленных камнях.   ^

Традиция украшения кожаного пояса металлическими пластинами и бляшками уходит в глубь веков. Наиболее раннее археологически зафиксированное свидетельство относится к начальной поре скифского времени. Если же говорить о самой идее украшения

(16/17)

поясов, то она прослеживается уже в эпоху поздней бронзы. Однако, несмотря на значительные усилия, предпринятые археологами по изучению культур этого времени в Южной Сибири и Центральной Азии, пока не выявлены погребальные комплексы, в которых были бы зафиксированы наборные пояса. [13] Вместе с тем в этом регионе существуют памятники, позволяющие судить о реальном облике поясов и поясных украшений того времени. Речь идёт об оленных камнях — давно известных, но до сих пор мало понятных.

Несомненно, что изображение всех реалий на оленных камнях имеет под собой основу и отражает существовавший порядок их ношения древними воинами. Мы уже отмечали мнение В.Д. Кубарева о типе поясов на стелах, которые представляли собой вариант боевых поясов, входивших в панцирное снаряжение по типу скифских. [14] В нашем распоряжении пока нет доказательств существования защитного снаряжения у носителей культуры оленных камней. Изображения щитов на многих стелах свидетельствует об обратном. [15] Вероятно, воины монгольских степей применяли панцирные пластины из кости, дерева и кожи. На это указывают памятники тюрко-монгольского эпоса; встречаются они и в погребениях скифского времени. [16] Наконец, есть прямые археологические свидетельства того, что панцирное защитное снаряжение существовало уже в эпоху бронзы. Латы, сделанные из огромных трубчатых костей, найдены в нескольких погребениях могильника Ростовка Омской области,который датируется XIV-XI вв. до н.э. [17]

Роговыми или деревянными пластинами мог украшаться и пояс, подобно тому, как носители пазырыкской культуры Горного Алтая использовали в качестве поясных накладок деревянные и роговые пластины, плакетированные иногда золотой фольгой. [18] Поэтому, говоря о типах поясов на оленных камнях, не следует разграничивать их на боевые и парадные. В тюрко-монгольском эпосе существует только один тип пояса — боевой, к которому подвешивалось оружие, и опоясывание им символизировало приготовление к войне. [19] Других типов поясов мы не знаем, да их, видимо, и не существовало. Вернее, в наметившейся переориентации функции пояса от магической к военной, он воспринимался как боевой, а стремление украсить его естественно вырабатывало представление об их престижности, парадности.

Большинство поясов богато н оригинально украшены различными геометрическими орнаментами из ромбов, треугольников, ломанных линий. По орнаментальным мотивам и композиции их можно разбить на четыре типа. Тип I (41 экз.) — пояса, украшенные взаимопроникающими треугольниками, образованными зигзагом (табл. I, 1, 3; III, 5). [20] Подтип А орнаментирован вписанными

(17/18)

треугольниками (табл. IV, 3, 4). Тип II (55 экз.) — пояса, имеющие треугольники, соединённые вершинами так, что между ними образуются ромбы. Иногда в центре ромбов помещены точки. Основным мотивом, объединяющим эти типы, является треугольник (табл. I, 5; III, 3). [21] Тип III составляют пояса с последовательным ритмичным расположением точек — 17 экземпляров (табл. II, 1-3). [22] Тип IV — пояса в виде сплошной шлифованной линии (табл. I, 4; II, 6). [23]

Время появления и длительность традиции сооружения оленных камней до сих пор является дискуссионным. Точка зрения о скифском времени как единственном и едином хронологическом интервале по-прежнему остается в силе. [24] Однако обломок оленного камня, найденный в насыпи кургана Аржан, датируемый предскифским временем, заставил по-иному взглянуть на вопрос о хронологии центральноазиатских изваяний. [25] Этому способствовали также находки новых стел типа оленных камней в обширной степной и лесостепной зон Евразии до Подунавья включительно. Почти все вновь найденные изваяния датировались предскифским временем. [26] Их сходство с оленными камнями ярче осветило проблему межплеменных, межэтнических контактов в степном поясе Евразии в предскифское время. «Несомненно одно, — подчеркивают авторы одной из работ, — что население огромной территории от Монголии до Причерноморья и даже Средней Европы в этот период было связано значительно более тесными контактами, чем представлялось раньше». [27]

Существует ещё одна точка зрения на время появления оленных камней, которая, в свете имеющихся в настоящее время данных как количественного, так и содержательного уровня, наиболее, на наш взгляд, убедительна и аргументирована. Из обследованных на территории Монголии около 450 изваяний подавляющее большинство, примерно 380 экземпляров относится к монголо-забайкальскому типу, для которого характерны изображения оленей с птичьими клювами. [28] Еще около двух десятков подобных изваяний отмечены в Забайкалье и южных районах Тувы. [29] Это наиболее ранний тип камней, который был характерен для степного ландшафта карасукской эпохи. [30] Около десяти изваяний составляют саяно-алтайский тип с близкими к натуре «реалистическими» изображениями животных. Этот тип оленных камней относится к предскифскому и раннескифскому времени. [31] Наиболее поздние стелы без изображений животных пока датировать сложно. Предположительно, они заключают эволюционный ряд центральноазиатских изваяний и относятся к развитой поре эпохи ранних кочевников. [32]

(18/19)

Оленные камни монголо-забайкальского типа В.В. Волков относит к карасукскому времени, основываясь на стилистическом анализе изображений оружия на стелах и сопоставлении его с оружием карасукских типов и форм. Имеется и косвенное подтверждение этих выводов. С.И. Вайнштейн, классифицируя тувинский орнамент, выделяет несколько историко-генетических слоёв, которые прослеживаются от эпохи бронзы до поздних кочевников включительно. Появление тех или иных их видов связано с определёнными культурными и временными границами. Так, в орнаментике западных тувинцев, которые в культурном и географическом плане близки к Западной и Северо-Западной Монголии, наиболее ранний генетический слой орнаментальных мотивов восходит к докочевническому времени — эпохе развитой и поздней бронзы. [33] Отдельные из этих мотивов очень близки, а некоторые идентичны орнаментальным украшениям поясов на стелах монголо-забайкальского типа. Например, украшения поясов на оленных камнях из Архангайского аймака Северо-Западной Монголии находят прямые аналогии в орнаменте, который появился в Туве в эпоху поздней бронзы. [34]

Карасукская эпоха в Центральной Азии — это время ломки старого господствующего хозяйственно-культурного уклада жизни, а вместе с ним и мировоззрения, идеологических представлений человека эпохи бронзы. Зарождался и вызревал новый хозяйственный уклад, получивший практическое воплощение в первой половине I тыс. до н.э. на обширных просторах Великого пояса степей Евразии. «Оленные камни, — пишет В.В. Волков, — свидетельство более раннего, чем это представлялось до недавнего времени, появления кочевого скотоводства со всеми его техническими достижениями, освоением боевых колесниц и верхового коня, ярким и своеобразным искусством». [35]

Можно предположить, что X-IX вв. до н.э. являлись временем расцвета культуры оленных камней, генезис которой приходится примерно на рубеж II и I тыс. до н.э. [36] Но уже в VIII в. до н.э. начинается упадок этой культуры, свидетельством чему служат оленные камни предскифского периода и стелы типа оленных камней, внезапно появляющиеся в это время на огромном пространстве степей Евразии. Как отмечают Д.Г. Савинов и Н.Л. Членова, «оленные камни никак не могли быть предметом «ввоза», а явно изготавливались на месте пришельцами-воинами, которые твёрдо помнили символику своей родины». [37] С чем были связаны такие перемещения, сказать трудно. Во всяком случае не вызывает сомнения, что носители культуры оленных камней оказали прямое влияние на формирование культур скифского облика от Алтая и до Причерноморья включительно. [38]

(19/20)

3. Наборные пояса раннего железного века.   ^

На рубеже VIII-VII вв. до н.э. степные племена Южной Сибири и Центральной Азии вступили в новую, качественно иную фазу своего развития. Кочевое скотоводство, генезис которого получил в предшествующее время своё воплощение в степях Монголии, теперь становится ведущим укладом социально-экономического развития степных племён Евразии. Этот период известен археологической науке по многочисленным курганам, которые являются неотъемлемой частью степного пейзажа и горных долин.

Не вызывает сомнений сохранение традиции орнаментальных мотивов оленных камней на поясах скифского времени. Так, пояса на оленных камнях, орнаментированные рядами точек (табл. II, 1-3), возможно имитирующих раковины каури или пуговицы, находят ближайшие аналогии в наборных поясах из ранних плиточных могил Забайкалья. Украшались они бронзовыми обоймами с тремя характерными полусферами, напоминающими ряды точек на поясах монгольских стел (табл. VI, 1). [39] Очень похожи и поясные обоймы из погребений тасмолинской культуры в Центральном Казахстане (табл. V, 1). В свою очередь, пояс из пазырыкского кургана № 2, украшенный аппликациями из ромбов и двумя серебряными накладками, находит очень близкие параллели на поясах монголо-забайкальских стел (табл. IV, 2; VIII, 5). Но в целом следует признать, традиция украшения поясов предшествующего времени затухает. Азиатские кочевники вырабатывают новые подходы. На раннем этапе скифской эпохи для украшения и укрепления поясов начинают использоваться бронзовые обоймы, которые в последующие века исчезают, уступая место другим видам накладок. Изготовление таких обойм было обусловлено, вероятно, предшествующей производственной традицией, которая воплощалась в изделиях из кости или дерева. К сожалению, каких-либо данных для подтверждения такого предположения мы не имеем.

Пояса этого времени, в том числе и наборные, наиболее хорошо изучены по материалам скифских погребений Северного Причерноморья. [40] Аналогичные изделия в Южной Сибири и Центральной Азии известны очень слабо. Даже и теперь, когда число погребений VII-III вв. до н.э. в Туве, Казахстане, Горном и Степном Алтае исчисляется не одной сотней, количество поясов из этого огромного региона не превышает нескольких десятков. Это обстоятельство создаёт определённые сложности при решении вопроса о типах наборных поясов ранних кочевников азиатских степей.

Выше отмечалось, что исследователи делили все пояса на боевые и парадные. Для территории Северного Причерноморья такое

(20/21)

разделение в какой-то степени обоснованно. В южной Сибири защитных поясов, в том виде и значении, которое прослеживается по материалам скифов, не зафиксировано. Для раннего железного века Южной Сибири и Центральной Азии можно выделить четыре типа наборных поясов.

Тип I — пояса с бляхами-обоймами. Они бытовали на ранней стадии скифской эпохи в VII-VI вв. до н.э., но встречаются ещё и в погребениях V в. до н.э. Как правило, они не имеют изображений в зверином стиле. Единственное исключение — пояс из алды-бельского погребения в Туве, на кожаную основу которого нанизаны бронзовые обоймы с изображениями двух фигур горных козлов с поджатыми ногами и двух голов хищных птиц (табл. VI, 6, 7). [41] На основании архаичности бронзовых наконечников стрел и стилистических особенностей изображений животных на поясных обоймах это погребение датируется VII в. до н.э. [42] Примерно в то же время в Забайкалье употреблялась пояса, в определённой мере стилистически отличавшиеся от тувинских. Пояс из Забайкалья был украшен 30 обоймами, каждая из которых имела три полусферы (табл. VI, 1). [43] В то же время забайкальскому поясу имеются достаточно близкие параллели в наборных поясах тасмолинской культуры Центрального Казахстана. В погребениях этой культуры найдено три пояса с бляхами-обоймами (табл. V, 1-3). [44] Два из них украшены обоймами прямоугольной формы и один бабочковидной. Бляхи одного из поясов были орнаментированы тремя поперечными углублёнными полосами с характерными полусферическими выступами, по три на каждой стороне (табл. V, 1). Для подвешивания оружия на двух поясах было использовано по одной обойме с прорезями. Хотя, как уже отмечалось, примерно с V в. до н.э. пояса этого типа прекращают своё существование, однако бляхи-обоймы не исчезают совсем в качестве элементов украшения и используются для подвешивания оружия. Как правило, на поздних этапах скифской эпохи такие обоймы в погребениях встречаются не более одной-двух (табл. VIII, 6; IX, 7). [45] Известен еще один пояс, который был найден С.И. Руденко в 1927 г. в Семипалатинской области. [46] На куске кожаного ремня сохранились две бронзовые обоймы в виде римской X, рядом «сердцевидная концевая бляха и массивная овальная обойма с четырехугольным отверстием» (табл. V, 4). [47] К этому же типу можно отнести и пояс с бронзовыми прямоугольными обоймами, обсуждаемый в одном из погребений сакской культуры на Восточном Памире. [48] Гладкие литые бляхи были насажены на кожаный ремень на некотором расстоянии друг от друга (табл. V, 5). По мнению М.В. Горелика, сакские пояса имели резкое отличие от собственно скифских. [49] Действительно, различие

(21/22)

тех и других поясов достаточно очевидно, хотя и не столь бесспорно в силу слабой изученности сакских поясов. Вместе с тем приходится отмечать, что на изображениях саков из Персеполя наборные пояса отсутствуют (табл. XI, 1; XII, 1). На этих рельефах видно, что саки носили простые ременные пояса без украшений и без пряжек. Точно таким же простым поясом, застегнутым на одну пряжку, опоясан и мидийский воин (табл. XI, 2). [50]

Тип II. На поздних этапах раннего железного века на смену поясам с бляхами-обоймами приходят другие украшения. Как правило, пряжки и бляхи имеют геометрическую форму, орнамент из заштрихованных треугольников или волнистых линий. Материалом для изготовления таких блях служило дерево, иногда кость. Пояса этого типа наиболее ярко представлены в материалах пазырыкской культуры Горного Алтая. [51] Встречаются они в погребениях рядовых кочевников IV-I вв. до н.э. (табл. IX, 1, 2; X, 1-6). Наборные пояса пазырыкской культуры на её заключительной стадии развития соединили в себе две традиции. Истоки одной коренятся в предшествующей культуре пазырыкского населения. В частности, это наблюдается в использовании прямоугольных накладок, которые впервые появляются на поясе из пазырыкского кургана № 2 и датируются серединой V в. до н.э. (табл. VIII, 5). [52] Серебряные накладки из пазырыкского кургана № 2 имеют изображения в зверином стиле и на этом основании отнесены нами к другому типу поясов. Вторая традиция восходит к культуре хуннов. Влияние последних проявилось в первую очередь в появлении на поясах больших прямоугольных пряжек, как правило, двойных. Такие пряжки — своеобразный алтайский вариант хуннских поясных пластин-пряжек (табл. Х, 1, 2). Найдены они в погребениях Хакасии (табл. Х, 9). [53]

Тип III — пояса, с бляхами, украшенными в зверином стиле. В развитии поясов этого типа отчетливо прослеживается тенденция, характерная для генезиса искусства скифо-сибирского мира, — от реализма к условности. Выполнены они, как правило, с высоким художественным мастерством и очень реалистично. Такие бляхи-накладки создавались в технике литья и представляли собой фигуру зверя или какой-либо его части, преимущественно головы, и при помощи петель, расположенных на обратной стороне, крепились к ремню. Наиболее выразителен в этой группе пояс из кургана Иссык в Казахстане. [54] Его украшали три большие прямоугольной формы бляхи в виде лежащей фигуры оленя, которые крепились на концах ремня. Две из них являлись зеркальным отражением первой. Остальную часть ремня украшали тринадцать малых блях в виде головы оленя с парными лопастями рогов. Причём пять из

(22/23)

них с оленьими головами, повернутыми вправо, размещались с правой стороны на ремне. Восемь остальных блях являлись их зеркальным отражением и размещались на левой половине ремня (табл. V, 6). В отличие от Казахстана в Туве для украшения поясов использовались бляхи, которые изображали других представителей животного мира. Так, в одном из казылганских погребений найден пояс, украшенный литыми фигурками кабана. [55] Здесь же, в Туве, пояса украшались и бляхами, которые отливались в виде животных породы кошачьих, а также использовались роговые накладки с изображением лошади (табл. VII, 1). [56] Но особо популярными в Туве были бронзовые бляшки с изображением головок грифона. Они имели две разновидности: с четырьмя головками — две сверху и две снизу и с двумя — по одной сверху и снизу. [57] В центре бляшек — выпуклая сфера, объединяющая композицию в единое целое (табл. VII, 4-6). Аналогичные бляшки, вероятно, во второй половине I тыс. до н.э. получают широкое распространение в таёжной зоне, граничащей со степью. [58] Большинство в этой группе составляют пояса с бляшками, стилизация которых ещё не утратила полностью черт, присущих звериному стилю. [59] Постепенно стилизация таких блях привела к забвению содержания.

Интересный материал по наборным поясам скифского времени обнаружен и на территории соседней с Тувой Монголии. Правда, в силу небольших масштабов археологических исследований памятников VIII-III вв. до н.э. количество таких поясов невелико. Одним из немногих памятников этого времени является Улангомский могильник. Погребения, открытые здесь, имеют широкие аналогии с материалами тувинских памятников. В то же время бляхи для украшения поясов обладали определённым своеобразием. Население, оставившее этот памятник, для украшения поясов использовало бронзовые бляхи в виде головы филина или совы (табл. VI, 5). [60] Костяная пряжка улангомского пояса имела изображение летящего в галопе оленя. Для подвешивания оружия использовалась бронзовая обойма с прорезью, на которой также был изображен олень (табл. VI, 2, 4).

К этой группе можно отнести и горноалтайский пояс из II Пазырыкского кургана, украшенный двумя серебряными бляхами с рельефной сценой нападения льва или львицы на горного козла. Изображение на второй бляхе является обратным, зеркальным отражением первого. Остальная часть ремня украшена орнаментом из ромбов, внутри которых повторяются комбинации из треугольников и запятых (табл. VIII, 5). [61] В нижней части этих блях пробиты отверстия для подвесных ремешков, с помощью которых к поясу крепилось оружие.

(23/24)

Эту же группу, видимо, пополняют пояса из могильника Маоцингоу во Внутренней Монголии. [62] К сожалению, в публикации материалов из этого могильника нет детальной прорисовки самих поясов или их элементов. На рисунке показано только положение блях на костяке погребённого. Судя по конфигурации самих накладок, они близки бляхам, изображающим головки грифонов (табл. VI, 3). Тянь Гуанцзинь, автор публикации, считает, что могильник был оставлен сюнну и датирует его самым концом V-III вв. до н.э. [63]

Тип IV. Мы выделяем в этот тип пояса, в которых проявляется смешение элементов разных типов. Так, в Степном Алтае имели распространение пояса, на концах которых крепились бляхи в зверином стиле. Бляхи сделаны в технике литья и не высоки по художественному достоинству. Остальную часть ремня украшали либо бронзовые полушаровидные литые бляшки, либо бабочковидные (табл. VIII, 1, 4). [64] В погребениях большереченской культуры Верхнего Приобья известны еще два пояса этого типа: один украшен четырьмя железными пластинами четырехугольной формы и тридцатью раковинами каури (табл. VIII, 2), [65] другой имеет железные бабочковидные бляхи и одну прямоугольную обойму с прорезью, с помощью которой к поясу подвешена круглая бронзовая декоративная бляха (табл. VIII, 3). [66] Сопроводительный инвентарь этих погребений позволяет определить время бытования этих поясов в пределах V-III вв. до н.э. [67]

4. Наборные пояса последних веков I тыс. до н.э. — первой половины I тыс. н.э.   ^

Гуннская эпоха на исторической шкале времени достаточно протяжённа. Её начало приходится на рубеж III-II вв. до н.э., когда основной военной силой в центральноазиатских степях становятся хунну. В орбиту их влияния вошли и многие племена Южной Сибири. С именем хунну связано и становление империи кушан. Движение на запад, начатое северными хунну в конце I в. до н.э., привело к перемещению различных степных племён и положило начало эпохе Великого переселения народов. Археологические памятники этого времени исследованы недостаточно, хотя за последнее десятилетие масштабы работ существенно расширились. Хуннская экспансия на запад наряду с постоянными перекочёвками больших масс людей оказала заметное влияние и на материальную культуру этих племён, в том числе и на поясные украшения.

В оформлении наборных поясов этого времени наблюдается достаточно большое разнообразие. Однако по сравнению с предше-

(24/25)

ствующим периодом формирование новых типов наборных поясов практически не наблюдается. Скорее можно утверждать, что на рубеже эр и вплоть до эпохи раннего средневековья шло развитие поясов геометрического стиля в различных вариантах, который в тюркское время становится господствующим.

По своему временному содержанию гуннская эпоха достаточно сложное явление и в разных регионах проявлялось неодинаково. На среднем Енисее она соответствует тесинскому переходному этапу и таштыкской культуре. К сожалению, вследствие ограбления большинства тесинских могил целых наборных поясов здесь не обнаружено. Сохранились только большие пластины-пряжки — свидетельство хуннского влияния на племена Среднего Енисея (табл. XIV, 6). Отсутствие археологических указаний на оформление пояса не даёт возможность выявить его настоящий вид.

В I в. н.э. в Минусинской котловине зарождается, получает развитие и существует вплоть до эпохи раннего средневековья новая культура — таштыкская. Многие элементы материальной культуры таштыкцев не имеют местных корней и выходят за пределы Минусинской котловины. Не прослеживаются в предшествующее время и истоки таштыкского пояса. Таштыкский наборный пояс состоял из наременных блях и размещённых между ними пряжечек, обращённых вниз, для подвешивания оружия и других предметов. Наременные бляхи однотипны: это три четырёхугольных обоймы, между которыми расположены овальные кольца с помещёнными внутри парными волютами (табл. XVIII, 3). [68] Такие пояса были довольно популярны, о чём свидетельствуют частые находки их элементов в таштыкских склепах. [69]

Время бытования этих поясов спорно и не имеет чётких границ. Единственный целый таштыкский пояс, найденный в склепе № 5 Уйбатского чаа-таса, относится, по мнению Л.Р. Кызласова, к наиболее раннему, изыхскому этапу таштыкской культуры, который датируется серединой I в. до н.э. и началом I в. н.э. [70] В 1971 г. А.К. Амброз, занимаясь проблемами хронологии восточноевропейских и частично сибирских древностей эпохи раннего средневековья, высказал сомнения относительно датировки таштыкской культуры в целом и таштыкских поясов в частности. По его мнению, изыхский этап соответствует V — первой половине VI в. н.э., поскольку аналогии его наборным поясам с прорезными волютами хорошо датируются корейскими материалами. [71]

М.П. Грязнов, рассматривая найденные в одном из тепсейских склепов обуглившиеся планки с многофигурными рисунками, предложил иную периодизацию таштыкской культуры. По этой схеме таштыкская культура прошла два этапа: батеневский I-II и тепсейский — III-V вв. н.э. Специально не останавливаясь на воп-

(25/26)

росах хронологии и не приводя каких-либо аргументов в пользу своей точки зрения, М.П. Грязнов счёл возможным датировать этот склеп с планками III-IV вв. н.э. [72] В тепсейских склепах были найдены элементы поясов, характерные для таштыкцев. Очень близки таштыкским поясам пояса из Кореи, датировка которых строго обоснована. [73] Проблема хронологии таштыкской культуры остаётся актуальной до настоящего времени. Необходимо отметить, что чаще находки поясов или поясной гарнитуры приходятся на памятники второго этапа существования таштыкской культуры. Более реальными хронологическими рамками его, на наш взгляд, будет рубеж III-IV — первая половина VI вв. н.э.

Касаясь вопроса происхождения таштыкского пояса, следует учитывать несомненное центральноазиатское влияние на развитие таштыкской культуры. [74] Обращают на себя внимание очень близкие параллели в стилистике и структуре корейских и таштыкских поясов (табл. XVIII, 1, 3). Случайность здесь, по-видимому, исключена: либо имело место взаимное культурное влияние, либо корейский и таштыкский пояс ведут своё происхождение из какого-то одного, пока нам не известного центра.

Для племён, обитавших на территории Тувы и находившихся под несомненным влиянием хуннской культуры, пояса с ажурными поясными пластинами-пряжками не характерны. Здесь известно только одно погребение, откуда происходит такая пряжка. [75] Среди населения Тувы были распространены обычно кожаные или шерстяные пояса с одной пряжкой, круглой или рамчатой. Замечено только, что иногда пояса украшались обычными круглыми пряжками или железными накладками. Сильно коррозированные, эти предметы потеряли свою былую форму и исключают возможность выявить какие-либо типологические особенности. [76]

В Горном Алтае для эпохи Великого переселения народов характерен наборный пояс иного типа. Состоял он из пряжки и прямоугольных пластин, к которым крепились кольца. В центре пластин имелась полусфера, а по краям шёл бордюр из вдавлений. Пластины крепились на поясе в вертикальном положении (табл. XVII, 1) Время бытования этих поясов определяется погребальным инвентарём и не выходит за рамки II –IV вв. н.э. [77]

В последние годы на Горном Алтае развернулись интенсивные исследования археологических памятников предтюркского времени. Раскопки курганов дали очень интересный материал, в том числе и по наборным поясам. Так, исследования могильника Кок-Паш, которые проводил научный сотрудник кафедры археологии Кемеровского университета А.С. Васютин, позволили установить ещё один тип наборного пояса, который бытовал в среде горноалтайского

(26/27)

населения в III-V вв. н.э. (табл. ХIХ, 1). Он привлекает внимание том, что кроме железных колец, нашитых на кожаную основу, был укреплен ещё, видимо, для жёсткости, узкими, полукруглыми железными пластинками. Такой способ крепления пластин на поясе у кочевников Азии никогда ранее не встречался, но был хорошо известен у причерноморских скифов. [78] Трудно сказать, является ли данный вид крепления заимствованием, продолжением древний неизвестной нам традиции или изобретением местных мастеров.

В предтюркское время в Горном Алтае обитали племена, оставившие памятники берельского типа, для которых характерны погребения с конём, предположительно соотносимые с племенами теле. [79] К этому кругу памятников принадлежит и захоронение человека с конем, впущенное в культовое сооружение Улуг-Хорум в Туве. [80] Никаких украшений поясов, в том числе и поясных пряжек, в этих погребениях не обнаружено, что отчасти объясняется ограблением некоторых могил.

В то же время на территории Верхнего Приобья обитати племена верхнеобской (по М.П. Грязнову) или одинцовской (по Т.Н. Троицкой) культуры. Для Новосибирского Приобья были характерны пояса с прямоугольными железными и бронзовыми пластинами. Пластины эти неорнаментированы, с отверстиями по углам для крепления их к ремню (табл. XVII, 3). Некоторые пояса имели в своём составе кроме прямоугольных блях и овальные прорезные бляхи для подвешивания оружия и других предметов (табл. XVII, 5). Среди пластинчатых поясов из Новосибирского Приобья выделяется пояс с бронзовыми пластинами с двумя или четырьмя выпуклинами (табл. XVII, 6 [ см. отзыв Т.Н. Троицкой ]). [81] В то же время в Барнаульском Приобье железные пластины, крепившиеся на поясе, имели по краям небольшой бортик (табл. XVII, 4). [82] Оригинальное оформление у наборного пояса из разрушенного погребения на р. Чумыш. [83] Он состоял из пряжки таштыкского типа, круглых бронзовых бляшек с «жемчужником» и колесовидной пятилучевой бляхи с двумя пряжками, к которым, видимо, подвешивалось оружие (табл. XVII, 2).

Вопрос о времени бытования наборных поясов Верхнего Приобья особых затруднений не вызывает. Точка зрения на три этапа верхеобской культуры II-VIII вв., выдвинутая М.П. Грязновым 30 лет назад, [84] уже тогда была воспринята критически. [85] В тех пор получен большой новый материал, позволяющий датировать памятники гуннской эпохи IV-VI вв. [86] Это подтверждает и пряжка таштыкского типа одного из поясов. Наконец, круглые пряжки с «жемчужником», по всей вероятности, типологически предшествуют кудыргинским в виде цветка с жемчужником. [87]

(27/28)

Существенные сведения о наборных поясах Казахстана дают погребения IV-V вв. В качестве накладок использовались узкие прямоугольные и бабочковидные пластинки из серебра и бронзы (табл. ХIХ, 3-5). [88] Типы украшений и самих поясов совершенно отличны от аналогичных изделий Южной Сибири и других территорий, а также от поясов следующего, тюркского, времени. Бабочковидные накладки сохранили традиции ранних кочевников, несмотря на то, что степи Казахстана находились под властью гуннов. Поясов последних мы практически не знаем в силу разрушения подавляющего числа их могил.

На рубеже эр в южных районах Средней Азии, а также на севере Индии и в Афганистане возникла империя кушан, просуществовавшая несколько столетий. Кочевники-кушаны много заимствовали у покорённых ими земледельческих народов. Погребения кушан в могильнике Тилля-тепе «обнаруживают удивительный сплав, смешение разных культурных традиций и стилей». [89] Одним из великолепных образцов кушанского искусства является золотой пояс, найденный в могиле № 4 могильника Тилля-тепе (табл. XVI). Состоит он из девяти круглых блях, «каждая отлита в виде богини Кибелы, сидящей верхом на льве». [90] На кушанской скульптуре из Матхуры (табл. XII, 3; XIII, 1-5) представлены изображения различных типов кушанских поясов, в том числе состоящих из одних круглых блях (табл. XIII, 5). К другому типу относятся пластинчатые пояса (табл. XIII, 1-2). Ещё один тип кушанского пояса украшался прямоугольными пластинами с различными фигурами. В частности, лицевые наборные пластины такого пояса изображали фигуры всадника — символ индо-скифского происхождения кушан и тритона — царской эмблемы, который идентифицировал правителя с силами природы и изобилия. [91] Соседями кушан в области Хорезма, Шаша и Согда являлись кангюйцы, кочевые племена, продвинувшиеся в Среднюю Азию вместе с кушанами под давлением хунну. Как и кушаны, кангюйцы восприняли многие элементы культуры земледельческих народов Средней Азии, но в то же время не забывали своего степного происхождения. Об этом свидетельствует наборный пояс, вернее несколько костяных пластин и пряжек, сохранившихся после разграбления одного из курганов. [92] На отполированной внешней поверхности двух пластин выгравированы батальные и охотничьи сцены, а на трех малых — поединок двух витязей, схватка двух верблюдов и изображение грифа (табл. XV). Публикуя материалы об этих пластинах, Г.А. Пугаченкова не определила их функциональную принадлежность. Она пишет: «Пластины эти явно закреплялись как украшение, рисунки которого можно было рассмотреть вблизи. Но украшение чего и где?.. Они могли

(28/29)

оформлять панцирные доспехи, служить деталью конского убора, а большие пластины, возможно, использовали в обкладках колчана». [93]

На наш взгляд, назначение этих пластин достаточно ясно. Две большие пластины имеют на углах и по оси отверстия, широкий прямоугольный паз для крепления на одной из них и представляют собой вариант хуннских поясных пластин-пряжек. Малые пластины с помощью тонких гвоздиков крепились на кожаной основе ремня в качестве поясных украшений. По всей видимости, на одной из пластин запечатлён эпизод внутриплеменной распри и борьбы за власть, принёсшей победу одному из кангюйских родов, к которому, вероятно, принадлежал и владелец этого наборного пояса. [94] Сохранившийся сопроводительный инвентарь, а также анализ изображений на пластинах, позволяет датировать этот комплекс второй половиной II-I вв. до н.э. [95]

Раскопки хуннских памятников в Монголии и Забайкалье дали возможность выделить несколько типов наборных поясов хунну. Наиболее известный тип представлял собой кожаный ремень, на котором крепились две большие пластины-пряжки, железные кольца, колокольчики. Пластины-пряжки являлись композиционным центром пояса. [96] Другой тип пояса был выявлен в результате раскопок кургана № 6 могильника Ноин-Ула. Он представлял собой ремень, украшенный бронзовыми овальными накладками (табл. XIX, 6). В 1984 г. в не грабленном погребении Дырестуйского могильника был обнаружен пояс, имевший ряд существенных отличий от ранее известных. [97] Место больших пластин-пряжек занимают два больших ажурных кольца, рядом с ними по одному маленькому кольцу, между ними бронзовые бляшки с изображением кошачьего хищника и лошадок. К поясу крепились также колокольчики (табл. XIV, 1). У рядовых хунну своеобразной разновидностью являлся пояс с деревянными пряжками — одной центральной для застёгивания и двух других, крепившихся на ремне (табл. XIX, 2). [98] Позднее, в эпоху господства жужаней в степях Монголии, появляется пояс с двумя пряжками и двумя плоскими накладными пластинами (табл. XVIII, 2). [99] Хотя авторы публикации и находят ему ближайшие аналогии в поясе из Балыктыюля на Горном Алтае, нам представляется такое отождествление неверным. Реконструкция балыктыюльского пояса ничего общего не имеет с вышеописанным из Монголии (табл. XVII, 1; XVIII, 1, 2) [? — на  XVIII, 1 пояс из Кореи, а не из Монголии, на XVIII, 2 — только пряжки].

Из вышеизложенного вытекает вывод о том, что в гуннское время на территории Южной Сибири и Центральной Азии наборные пояса представляли собой характерную черту археологической культуры. Наблюдается явное разнообразие вариантов наборных поясов

(29/30)

Горного Алтая, Тувы, Среднего Енисея, Верхнего Приобья н Казахстана. Необходимо отметить, что в первые века I тыс. н.э. повсеместно происходит стилистическое изменение наборного пояса. Исключение составляет территория Казахстана, на которой продолжают существовать пояса с узкими прямоугольными и бабочковидными пластинами, что свидетельствует о сохранении традиции предшествующей эпохи.

5. Наборные пояса VI-X веков.   ^

Вопрос о периодизации древнетюркской эпохи достаточно полно освещён в литературе, что избавляет автора от необходимости обосновывать выделение различных её хронологических этапов. [100]

Наборные пояса тюркского времени (552-840 гг.) известны уже в достаточно большом количестве, о чём свидетельствуют как находки целых поясов, так и многочисленные разрозненные их элементы из грабленых погребений. Однако наиболее ранних, датируемых VI-VII вв. — временем Первого тюркского каганата, наборных поясов в распоряжении исследователей имеется всего пять экземпляров, из них два найдены в Средней Азии. Из пяти два пояса — из погребений № 9 и № 11 могильника Кудыргэ, [101] по одному — из одиночного погребения под Самаркандом [102] [ [103] Прим. автора сайта: в тексте нет соответствия сноске 103] и из погребения, открытого в черте г. Алма-Ата. [104] В остальных погребениях этого времени поясов не обнаружено. [105] Отдельно следует отметить шёлковый пояс из кургана № 3 могильника Егиз-Койтас в Центральном Казахстане. [106] Малочисленность поясов, вероятно, не случайна. Изображения наборных поясов отсутствуют и на каменных изваяниях VI-VII вв. [107]

Стилистически пояса VI-VII вв. достаточно чётко выделяются из всей массы наборных поясов VI-IX вв. и в то же время сами не образуют какой-то единой группы. А.К. Амброз отнёс пояс из Кудыргэ и Таш-Тюбе к наиболее позднему варианту геральдических поясов, датировав их первой половиной VIII в. [108] Известно, что генезис и массовое распространение геральдических поясов приходится на вторую половину VI в. Наиболее ранние их экземпляры появляются на Северном Кавказе и в Крыму, [109] затем получают очень быстрое распространение по степной зоне Евразии. [110] Проникновение геральдических поясов на территорию Южной Сибири и Средней Азии, по мнению А.К. Амброза, произошло на 150 лет позже, чем в центре их происхождения. Однако этот тезис находится в явном противоречии с другим выводом автора о том, что на рубеже «VII-VIII вв. у кочевников Дуная и

(30/31)

Сибири появились наборные пояса с геометрическими прямоугольными и сегментовидными бляхами». [111] Учитывая культурно-историческую специфику эпохи, вряд ли можно считать, что на столь длительный срок затянулся процесс проникновения геральдических поясов в районы Средней Азии и Сибири, тем более, что смена их стилистически новым типом происходит повсеместно и одновременно. Что касается геральдических поясов, то к ним с уверенностью можно отнести таштюбинский пояс. Действительно, пояс из Таш-Тюбе (табл. XXV, 3) украшен накладками, элементом которых является щиток геральдической формы. На поясе были укреплены и бляхи, выполненные в форме головы медведя и медвежьих лап. В центре сохранившегося фрагмента пояса находится геральдическая накладка, с помощью которой прикреплён небольшой подвесной ремешок. С обеих сторон накладки, на одинаковом расстоянии от неё, расположено ещё по паре геральдических блях и две бляхи с изображением морды медведя. Композиция блях не беспорядочна, а строится с учётом закона зеркальной симметрии. Геральдические накладки удачно сочетаются с бляхами, выполненными в форме головы зверя, создавая определённое стилистическое единство.

Пояса из Кудыргэ имеют другое оформление и иной набор элементов (табл. XXV, 1, 2). Поясные украшения немногочисленны и представлены пряжками, бляшками и наконечниками ремешков. На обоих поясах было укреплено только по три бляшки, причём на поясе из погребения № 9 все три в виде цветка, круглые, окантованные зернью, а в погребении № 11 одна в виде цветка и две четырёхлепестковые. Происхождение бляшек в виде цветка не ясно, но они встречаются в ранних памятниках Прикамья и аварских древностях Подунавья. [112] Ещё ранее в IV-V вв. в Верхнем Приобье бытовал пояс, украшенный бляшками, которые типологически очень близки кудыргинским и возможно им предшествуют. Вероятно, эти бляшки имеют центральноазиатское или южносибирское происхождение. На это указывает, во-первых, живопись буддийского храма в Кизиле из Восточного Туркестана, в котором пояса рыцарей украшены аналогичными бляхами. Особое сходство наблюдается в окантовке блях зернью. [113] Во-вторых, для тюркских серебряных сосудов VII в. характерны ручки в виде кольца из шариков, [114] напоминающие цветковидные бляхи.

Реальная компоновка деталей на поясах из погребений в Кудыргэ нам неизвестна, но предложения А.А. Гавриловой реконструкция вполне убедительна. Вместе с тем практически полное отсутствие поясных украшений требовало иных акцентов: возникает стремление привлечь внимание зрителя на поясных наконечниках, которые представляли собой своеобразные реплики ушедшего искусства ранних кочевников. Изображение группы или отдельных живот-

(31/32)

ных вписаны в «изобразительное поле» рамки, напоминая хуннские пластины-пряжки. Сказанное относится и к наконечнику на поясе из погребения под Самаркандом (табл. XXV, 4). Этот пояс не имел никаких украшений кроме наконечника. Приписываемые ему бляшки [115] в действительности относятся к украшениям узды, о чём убедительно свидетельствует их расположение на черепе лошади. [116]

Пояс из самаркандского погребения близок к поясам из Кудыргэ. На это указывает изображение крылатого грифона на наконечнике, причём грифон вписан в рамку, которая окантована зернью как и бляшки на кудыргинских поясах. Кроме того, на кудыргинских поясах украшения только едва намечены, а на самаркандском — отсутствуют вовсе. Подвесные ремешки с пряжками из погребения № 9 были предназначены для подвешивания оружия, в то время как подвесной ремешок пояса из погребения № 11 имел на конце наконечник с изображением орлиного грифона, сделанным, по всей видимости, с декоративной целью.

Особняком в этой группе ранних тюркских поясов находится экземпляр из погребения в г. Алма-Ате (табл. XXV, 5). Бляхи, украшавшие его, не имеют аналогий в синхронных памятниках Сибири и Казахстана. Наконечник пояса длинный, сужающийся к концу, своими пропорциями отдалённо напоминает наконечники IV-V вв. — эпохи господства гуннов в южнорусских и казахстанских степях. [117] Особый интерес представляет пряжка с В-образной рамкой и щитком, отлитым в форме лица человека. Аналогии этой пряжке нам неизвестны, видимо, она местного производства и предположительно изображает согдийца. Видно, что пояс выполнен в единой художественной манере. Это наблюдается в форме, компановке блях и орнаментации блях, что создаёт впечатление единства всех его элементов.

Итак, описанная группа наборных поясов относится к VI-VII вв. Имеется, однако, возможность уточнить эту датировку. Давно замечено сходство кудыргинских комплексов с материалами аварских могильников Подунавья. [118] В нашем случае такое сходство хорошо прослеживается на кудыргинских и аварских поясах, которое особенно чётко проявляется в наличии на тех и других крупных наконечников с изображениями животных. Центральноазиатское происхождение авар, появившихся в Европе во второй половине VI в., никем не оспаривается. Таким образом, несомненно и центральноазиатское происхождение аварских поясов. В живописи Восточного Туркестана поясов с наконечниками кудыргинского типа нет, зато много изображений поясов с круглыми бляхами (табл. XXI, XXII). [119] Следует отметить, что в период династии Суй (518-618 гг.) пояс вы-

(32/33)

сокопоставленного китайского чиновника состоял из определённого числа колец. [120] Очень вероятно, что такие пояса были в ходу и у соседей китайцев, в том числе у жителей Восточного Туркестана. Кстати, пояса в живописи этого региона изображены в виде колец. [121] Несомненно, что по времени они предшествуют так называемым тюркским поясам VIII-X вв. Последние хорошо представлены в восточнотуркестанских росписях периода уйгурского господства — IX-X вв. [122] Таким образом, верхняя дата поясов с круглыми бляхами в живописи пещерных храмов Восточного Туркестана не выходит за пределы VII в. Наконец, следует обратиться к фрескам Афрасиаба, которые дают возможность уточнить и эту датировку. Во-первых, этому способствует сюжет — прибытие послов ко двору самаркандского правителя. В росписях одного зала оказались вместе собранными представители различных областей Азии — согдийская знать, корейцы, жители Восточного Туркестана. Во-вторых, афрасиабские росписи имеют достаточно точную дату — третья четверть VII в., благодаря надписи, которая их сопровождает. [123] Наконец, «сюжет афрасиабских росписей предоставляет широкие возможности для изучения внешнего сходства и различия поясов и системы вооружения у представителей различных азиатских регионов». [124]

Анализ поясов в живописи Афрасиаба показывает, что наконечников, подобных кудыргинским или аварским, здесь нет. Кроме того, накладки, украшающие пояса иноземных послов, в частности Кореи и Восточного Туркестана, имеют прямоугольную форму. Причем, накладки на поясах представителей Восточного Туркестана крепились заклепками на кожаном ремне. Такие накладки ничем ещё не напоминают геометрические бляхи тюркских поясов VIII-X вв. и достаточно специфичны (табл. XXXVI, 3-5). В свою очередь, на поясах согдийской знати применялись накладки круглой формы (табл. XXXVIII). Следует ли из этого, что в данном случае перед нами результат тюркского влияния, если учесть, что Средняя Азия находилась под политическим и в определенной степени культурным влиянием западных тюрков. [125] Такое влияние не исключено, [126] но конкретными археологическими материалами по наборным поясам тюрков VII в. мы не располагаем. Однако имеются, как считает Л.И. Альбаум, подлинные изображения тюрков в том же зале послов, входивших в свиту самаркандского царя Вархумана. Эта группа персонажей самая многочисленная. Под согдийской знатью автор исследования афрасиабской живописи имеет в виду тюрков, которые, осев в Согде, «заняли ключевые позиции в городах и в управлении отдельными владениями». [127] Образование Западнотюркского каганата способствовало проникновению тюрков в среду

(33/34)

правящей верхушки согдийского общества, усилению брачных связей с представителями согдийской знати и в конечном итоге формированию новой этнической группы — тюрк-согдийцев. [128] Согдийское общество несомненно испытывало культурное влияние каганата, но в неменьшей степени оно ощущалось и со стороны Сасанидского Ирана, в частности в области шелкоткачества. Одежда персонажей в зале послов Афрасиабе изготовлена из сасанидского шёлка. Согдийские ткачи полностью перенимали сасанидскую технику изготовления шёлка, орнамент, его композицию. А.А. Иерусалимская, посвятившая специальное исследование согдийскому шёлку, пишет, что «доминирующее влияние сасанидского текстиля в рассматриваемый период (вторая половина VII в. — В.Д.) выступает очень чётко и, вероятно, особенно сильно в среде столичной знати, предпочитавшей иранскую моду, привозные иранские шелка и подражающие им местные согдийские». [129] Видимо, эта мода была перенесена и на ношение поясов сасанидского типа, которые, как правило, украшались маленькими круглыми бляшками — «перлами» (табл. XXXIX, 1, 3, 4). Изображение таких поясов хорошо представлено в сасанидской торевтике (табл. XX, 1-6). [130] Это подражание имело, видимо, достаточно давнюю традицию. Так, в Пенджикенте в главном портике храма I открыта роспись с мифологической сценой. Оружие и доспехи изображенного воина необычны для Пенджикента и имеют аналогии на некоторых росписях Восточного Туркестана и на ряде сасанидских блюд. Пояс воина украшен «перлами», столь характерными для сасанидского искусства. [131] Помещение, где найдена эта роспись, датируется концом V-VI вв. [132] Пенджикентская живопись VII в. изучена слабо и не может быть привлечена в качестве датирующего источника. Кроме того, большинство изображений наборных поясов в живописи Пенджикента относится к первой четверти VIII в. и вписывается в группу собственно «тюркских» поясов геометрического стиля. [133] Вместе с тем следует напомнить, что пояса с круглыми бляхами имеют длительную традицию и появляются в Центральной Азии еще на рубеже эр.

Таким образом, вырисовывается следующая картина. В третьей четверти VII в. согдийцы и тюрки предпочитали носить пояса с круглыми бляхами. Такие пояса были популярны и в Восточном Туркестане; в росписях они показаны в виде сплошной линии колец. Как мы уже отмечали, пояса с кольцами были характерны для Китая суйской эпохи, т.е. рубежа VI-VII вв. Здесь интерес представляет фарфоровая фигурка из могилы Чжан Шэна, погребенного в 595 г. [134] Фигурка изображает воина, одетого в латы, перетянутого поясом с круглыми бляхами (табл. XXIII, 2). Оружие

(34/35)

знатных воинов в живописи Восточного Туркестана по форме рукоятей мечей близко к пенджикентским V-VI вв. и к мечу, изображенному на эрмитажном блюде с охотящимся Перозом. [135] К этой же группе следует, видимо, отнести и изображения поясов на некоторых сасанидских блюдах, в частности, блюде из с. Кулагыш со сценой поединка (табл. XXIII, 1). Один из витязей носит пояс с крупными круглыми бляхами. Датируется блюдо VII в. [136] Ещё одно блюдо с изображением «часов Хосрова» также относится к VII в. (табл. XXIV, 3). [137] Фигура воина, который одет в кафтан, в талии перетянута поясом с четырьмя крупными круглыми бляхами. Имеющиеся археологические и изобразительные материалы указывают на то, что во второй половине VI-VII вв. в пределах Средней Азии, Ирана, Восточного Туркестана, Китая большой популярностью пользовались пояса с круглыми бляхами.

Пояса кудыргинского типа, также украшавшиеся круглыми бляхами, окантованными зернью, и имевшие крупные поясные наконечники, бытовали, видимо, не очень продолжительное время — в пределах второй половины VI — начала VII в. Отсутствие близких параллелей этим поясам в живописи Средней Азии и Восточного Туркестана как будто не противоречит этому предположению. Вместе с тем не исключена возможность, что узость хронологических рамок объясняется тем, что они существовали в пределах небольшой локальной группы племён Центральной Азии.

В отличие от согдийцев и тюрков представители Кореи и Китая или Восточного Туркестана в третьей четверти VII в. носили пояса с крупными прямоугольными накладками. Правда, в живописи Восточного Туркестана изображения именно таких поясов ни разу не встречались. Украшение поясов прямоугольными накладками также имело давнюю традицию. Но в погребениях VI-VII вв. всего обширного региона Южной Сибири и Центральной Азии их находят крайне редко. Единственный известный нам пояс этого типа, как указывалось выше, происходит из погребения в г. Алма-Ата. Однако недостаток археологических данных компенсируется материалами изобразительного искусства этого времени, хотя их тоже не очень много. Такой пояс конца V-VI вв. нашел отражение в живописи Пенджикента. [138] Он украшен узкими прямоугольными пластинами (табл. XXIII, 3). На рубеже VI-VII вв. такие пояса появляются в Иране. Мы имеем в виду охотничьи рельефы грота Так-и-Бустан. Поскольку пояса с подвесными ремешками на. этих рельефах имеют прямое отношение к проблеме происхождения поясов VI-VII вв., необходимо на этом остановиться подробнее. Дочгое время сама датировка рельефов грота Так-и-Бустан решалась неоднозначно. Одни исследователи связывали её

(35/36)

со временем правления Пероза — 457-489 гг., другие считали, что на рельефах изображены сцены охоты Хосрова II — 590-628 гг. В настоящее время установлено, что эти рельефы относятся к первым годам правления Хосрова II. [139] Одежда Хосрова, его придворных и слуг подпоясана наборными поясами с подвесными ремешками. Наибольшее количество таких ремешков имеет сам Хосров, у придворных их меньше и совсем мало у слуг. [140] Пояс шаха украшен квадратными накладками со вставками из драгоценных камней. Повесные ремешки также украшены прямоугольными накладками (табл. XXIV, 1). Большинство исследователей безоговорочно связывают появление такого пояса в Иране с кочевниками азиатских степей, в частности с тюрками. [141] Автором основопологающей работы по тюркским поясам многие зарубежные, да и наши исследователи, считают Р. Гиршмана. [142] Это явное недоразумение, которое может быть оправдано только тем, что вопрос о происхождении и развитии тюркских поясов длительное время оставался не исследованным.

Единственная работа, в которой Р. Гиршман затрагивает интересующую нас проблему, посвящена сценам пиршества на сасанидском столовом серебре. [143] Описывая одну из чаш Британского музея, [144] Р.Гиршман обращает внимание на особенности одежды персонажей, изображенных на ней. Он пишет следующее: «Как король, так и его слуги носят пояс, состоящий из нескольких элементов, закреплённых на ремне. Это не сасанидский пояс. Он тюркский — как в Монголии, Алтае, Киргизии, у авар, алано-хазар, — короче, кочевнический пояс, “начиная от Казахстана до Венгрии и от Осетии до Прикамья и Волго-Окского бассейна” (эти слова Р. Гиршман берет из работы С.В. Киселёва. — В.Д.). Наиболее древние были найдены в могилах V-VI вв. на Енисее, в Южной Сибири и в Монголии. На западе они не имеют прототипов. Позднее, к VI-VII вв. они получили широкое распространение». [145] Из этого высказывания можно заключить, во-первых, что все познания Р. Гиршмана о тюркских поясах базируются на работе С.В. Киселёва, [146] на которую он ссылается, а, во-вторых, что он и не пытается исследовать ни тюркские, ни сасанидские пояса. Это не входило в его задачу. Действительно, наборный пояс на персонаже на сасанидском блюде из Британского музея (табл. XXIV, 2) резко отличается от сасанидских поясов предшествующего времени (табл. XX, 1-6). Отсюда логически следует, что в нём проявляется влияние тюрков, ставших во второй половине VI в. властителями азиатских степей.

В 1970 г. немецкий исследователь Г. Гропп в статье о поясе с подвесными ремешками на сасанидском рельефе Так-и-Буста-

(36/37)

на [147] решительно высказывает мысль, что наборный пояс с подвесными ремешками впервые появился в Иране при Хосрове I. По его мнению, такие пояса — своеобразный знак различия, не могли быть введены в военное, «нестабильное время правления Хосрова II». Намного вероятней, что это произошло «во время новых порядков империи Хосрова I (531-578)». [148]

На первый взгляд, точка зрения Г. Гроппа входит в противоречие с общепринятыми представлениями о генезисе наборных поясов азиатских номадов эпохи раннего средневековья. Думается, не всё так просто в этой проблеме. Мы не будем ни опровергать, ни поддерживать эту точку зрения. Хочется только отметить, что и археологический материал, как было показано выше, тоже противоречит общепринятым представлениям о широком распространении тюркских поясов в VI-VII вв. Говоря о наборных поясах этого времени, мы не стремимся прикрепить на них этнические этикетки, имея в виду, что ни археологический материал, ни данные письменности не дают права относить выделенную нами группу поясов к тюркам и приписывать им распространение этих поясов в других регионах.

Исследователи повсеместно отмечают на рубеже VII-VIII вв. смену типов и орнаментации поясных украшений, что совпадает по времени с возникновением Второго Тюркского каганата. Связь эта не случайна. Для торевтики каждого государства характерны свои конкретные особенности, в частности, складывание и широкое распространение своеобразных стилей декора металлических изделий, в первую очередь, сосудов и поясных украшений. Это объясняется тем, что «достаточно было мастерам из окружения правителя вновь возникшего или обновлённого государства создать новые образцы, как их многочисленные реплики расходились по всем воинам этого государства, создавая своего рода униформу, но, конечно, без полного единообразия». [149]

Отличительной чертой наборных поясов конца VII-IX вв. были гладкие бляхи-оправы прямоугольной и сегментовидной формы с прорезью для продевания подвесных ремешков. Наряду с ними широкое распространение получают и другие накладки — сердцевидные, с фестончатым краем, типа лунниц.

Наборные пояса этого времени предстают достаточно однородной совокупностью, которая трудно поддаётся внутреннему членению на какие-то типы и хронологические группы. Тем не менее особенности в оформлении и украшениях несомненно существовали. Одна из них — орнаментация поясных украшений, имевшая определенные различия в некоторых локальных пространственно-временных границах, в преимущественном использовании накладок опреде-

(37/38)

лённой формы, а также в их сочетаемости между собой. Сюда же можно отнести и лировидные подвески, которые появляются в VIII в. Точное время их распространения неизвестно, но можно предполагать, что это связано с господством уйгуров в Центральной Азии и Южной Сибири. Как известно, в 745 г. уйгуры разгромили Второй Тюркский каганат и в течение почти 100 лет являлись политическим и военным гегемоном в центральноазиатских степях. [150] Эти бляхи датированы VIII-IX вв. Более вероятно начало их появления относить к середине VIII в. Во всяком случае, на изваяниях, входящих в комплекс Кюль-Тегина, сооруженный в 731-732 гг., изображений подвесок нет, [151] как нет их и в живописи Пенджикента. [152] В то же время в живописи Восточного Туркестана VIII-IX вв. они изображены на поясах уйгуров. [153] Играя вероятную роль знака социальной принадлежности его владельца, лировидные подвески являются и неплохим датирующим материалом.

Для конца VII-VIII вв. в Южной Сибири были характерны три типа поясов. Тип I — пояса, украшенные накладками с фестончатым краем или портальной формы. Отмечая связь между стилями поясных украшений и посуды, Б.И. Маршак указывал, в частности, что «к концу VII и особенно на протяжении VIII вв. все более входят в моду фестончатые очертания поясных украшений, напоминающие контур щитков ручек на кружках поздних этапов». [154] Накладки и пряжки с фестончатым краем встречены в слоях первой — третьей четверти VIII в. Пенджикента. [155] Вероятно, ранними их формами можно считать бляхи из погребений могильника Кокэль в Туве и в Степном Алтае у с. Иня. [156]

Наборные пояса с бляхами с фестончатым краем или портальной формы, несмотря на длительный период их бытования, известны всего в шести экземплярах (табл. XXVI, 4; XXVII, 4; ХХХ, 5; XLVI, 3). Причем все они происходят из погребений завершающего этапа древнетюркской эпохи. [157] Предположительно бляхами портальной формы был украшен и пояс из грабленного погребения в могильнике на р. Баян-Хем. От него сохранился только бронзовый позолоченный наконечник с растительным орнаментом и по своей форме практически идентичной наконечникам из Узунтала и Курая на Горном Алтае. [158] Пояс с аналогичными бляхами изображен и на одном древнетюркском изваянии на Горном Алтае, известном под именем «Кезер» (табл. XLVI, 3 [видимо, ошибка, надо не 3, а 1]). Публикуя рисунок этого изваяния, Л.А. Евтюхова дала неверную прорисовку пояса, показав бляхи прямоугольными. [159] То, что бляхи портальной формы, достаточно хорошо видно на фотографии, помещенной в трудах Государственного исторического музея. [160]

(38/39)

Бляхи I типа наборных поясов украшены орнаментом из полумальмет и волют. Эти орнаментальные мотивы наиболее характерны для искусства степных кочевников. [161] Подвесные ремешки отсутствуют. Единственное исключение составляет пояс из Хакасии с тремя подвесными ремешками. Правда, он несколько отличен от остальных не только наличием ремешков: бляхи выполнены из тонкого листа серебра штампом, гладкие, неорнаментированные, по центру вертикально проходит небольшой валик (табл. XXX, 5).

Тип II — пояса с бляхами-оправами прямоугольной и сегментовидной форм, а также их сочетание с бляхами типа лунниц и сердцевидных. Наиболее широко представлены в древнетюркскую эпоху как географически, так и количественно. Внутри этой серии наборных поясов, среди которой достаточно много целых форм и их изображений на каменных изваяниях и в живописи Средней Азии, можно выделить несколько подтипов.

Подтип А — пояса с набором только прямоугольных блях. В погребениях они практически не встречаются. Исключение составляют пояса из Степного Алтая [162] (табл. XXVIII, 6) и пояс из кургана № 5 могильника Катанда II. [163] Основная же масса их известна по их изображениям на каменных изваяниях (табл. XLII, 2, 3; XLIII, 2-8; XLIV, 1-6; XLV, 1-8; XLVI, 1, 2). [164] Определить время бытования этого типа сложно. А.П. Уманский относит погребения в Степном Алтае к VII-VIII вв. [165] Этим же временем датируется пояс из катандинского погребения. [166] Ещё один пояс с прямоугольными бляхами из погребения человека с конём в Туве, судя по лировидной подвеске, существовал не ранее второй половины VIII-IX вв. [167] (табл. XXX, 1). Время бытования поясов, изображенных на изваяниях, более проблематично, поскольку сами изваяния датируются по реалиям, изображенным на них. Такие пояса доживают, по всей видимости, до IX в. Об этом свидетельствует каменное изваяние, известное под именем Ак-Таш в Горном Алтае, на котором изображён аналогичный пояс. В.Д. Кубарев, раскопавший поминальный комплекс возле которого стояло изваяние, пишет, что «проба угля... взятая из кострища 5 оградки IV, дала дату 945 г. ± 27 лет». [168] Бляхи на этих поясах, как правило, были неорнаментированы, лишь на бляхах поясов двух тувинских изваяний имелись в центре вырезы в виде сердца [169] (табл. XXIV, 1) [ссылка на таблицу явно неверна; видимо, должно быть: XLII, 1 и XLIII, 1].

Подтип Б геометрических поясов внешне выглядел несколько иначе. Они представляли собой упорядоченную комбинацию из прямоугольных, сегментовидных и сердцевидных блях. Иногда вместо сердцевидных употреблялись бляхи типа лунниц, близко напоминавших своими очертаниями бляхи с фестончатым краем. По изоб-

(39/40)

ражениям на каменных изваяниях, а также по находкам целых поясов можно проследить их устройство. Конец кожаного ремня, как правило, украшался сердцевидными бляхами (табл. XXVII, 2) . Такие пояса часто не имели наконечников (табл. XXVII, 1). В средней их части крепились бляхи прямоугольной (табл. XXVII, 1, 2) или сегментовидной (табл. XXVIII, 1; XXX, 1, 2) формы. Единственное исключение составляют широко известные туэктинскими и курайский пояса. [170] На них бляхи типа лунниц укреплены в средней части. Не исключена возможность, что авторы реконструкций допустили неточность, поскольку пояса были найдены в тайниках, а не в своем первоначальном положении. Более предпочтительна, исходя из совокупности имеющихся данных, компоновка их на конце пояса (табл. XXVI, 2, 3). Непосредственно за пряжкой часто крепились прямоугольные, иногда сегментовидные бляхи.

Отдельный подтип В — геометрические пояса с накладками только сегментовидной формы. На каменных изваяниях они не встречаются. Один такой пояс известен из погребения в Туве (табл. XXX, 2; XXVIII, 4), другой — из туэктинского кургана в Горном Алтае. [171]

С территории Тувы происходит пояс, украшенный накладками только сердцевидной формы (табл. XXIX, 6). [172] Такие пояса особенно широко были распространены среди кочевников Казахстана. Именно здесь найдено наибольшее количество поясов, украшенных бляхами только сердцевидной формы (табл. XXXIII, 4; XXXIV, 1). [173] Интересно, что подвесные ремешки к поясу из Тувы крепились на специальных кольцах. Аналогичное устройство имели подвесные ремешки и на поясе из Бобровского могильника в Северо-Восточном Казахстане (табл. XXXII, 5). [174] Подавляющее большинство каменных изваяний Семиречья не имеет изображений наборных поясов. [175] А.А. Чариков опубликовал изображение изваяния с поясом, имеющим набор сердцевидных блях. Лишь с правой стороны для подвесных ремешков были укреплены одна прямоугольная и одна сегментовидная накладки (табл. XXXIV, 3 [? — на рис. такой комплект блях и справа, и слева]). [176]

Вместе с тем на каменных изваяниях встречаются изображения поясов не с сердцевидными, а круглыми накладками. Внешне они напоминают бляхи на поясах знатных воинов в росписях Пенджикента (табл. XXXV, 7, 9). [177] Подобные бляхи украшали пояс, найденный в тюркском погребении в Новосибирской области (табл. XXXII, 4) и пояс из Хакасии. [178] Иногда такие бляхи совмещались с прямоугольными (табл. XXXI, 4; XXXV, 6, 9). [179]

Вполне возможно, что с дальнейшим накоплением источников среди геометрических поясов можно будет выделить несколько самостоятельных типов.

(40/41)

Тип III — пояса, специфические как по форме накладок, так и по орнаментации, получившие хождение в последней четверти I тыс. н.э. на территории Тувы и Хакасии. Подавляющее их большинство найдено в погребениях с трупосожжением [180] и связано с енисейскими кыргызами. Встречаются они и в погребениях с труположением, уйгурская принадлежность которых весьма вероятна. [181] Поясные бляхи имеют шестиугольную форму и орнамент в виде светильников и языков пламени. Ю.С. Худяков убедительно показал прямую связь сюжетов, изображённых на бляхах, с манихейским искусством уйгуров Восточного Туркестана. [182] Следует заметить, однако, что в живописи Восточного Туркестана пояса уйгуров украшены бляхами обычной геометрической формы (табл. XLI, 1, 2; XLVI, 4 [по смыслу надо: не 4, а 6], [183] а в погребениях уйгуров в Туве такие накладки вообще не встречаются. [184] Основная же их масса происходит из бесспорно кыргызских погребений с сожжением. Возможно, что какая-то часть кыргызов исповедовала манихейство, что и отразилось в символике поясных украшений.

Отдельную группу составляют пояса, которые не вошли ни в один из указанных типов. Они известны в единичных экземплярах и весьма существенно выделяются как своими формами, так и орнаментацией. Материал, из которого изготовлены бляхи, а также оригинальность их формы и орнаментальных мотивов, позволяют думать, что они сделаны по заказу для знатных и богатых кочевников. Привлекают внимание пояс из раскопок В.Д. Кубарева в Горном Алтае. Восемнадцать совершенно одинаковых серебряных небольших квадратных бляшек имели орнамент в виде прописной буквы «х» (табл. XXVI, 1). В свою очередь, пояс из кургана-кенотафа в Туве имел семь крупных золотых цветковидных блях (табл. XXX, 3). [185] Наконец, очень интересны два пояса из Казахстана, из раскопок Ф.X. Арслановой и А.Г. Максимовой. [186] Пояс из Бобровского могильника украшен семью бронзовыми бляхами, на которых изображен всадник, поражающих копьем зверя кошачьей породы (табл. XXXII, 5) . Какие-либо аналогии бобровским накладкам нам неизвестны. Бронзовые позолоченные накладки с изображением свернувшегося льва на поясе из разрушенного погребения могильника Айна-Булак имеют очень близкие параллели в материалах средневековых памятников чжурчженей. [187] Поясные сегментовидные накладки и поясной наконечник украшают изображение свернувшегося льва.

Очень большую роль как хронологическому показателю отводят исследователи подвесным ремешкам. В поисках источников, повлиявших на оформление подвесных ремешков накладками, A.A. Гав-

(41/42)

рилова обратилась к материалам турфанских росписей эпохи господства там уйгуров. [188] Идея ношения подвесного ремешка восходит к эпохе владычества хунну в Южной Сибири. [189] Железный наконечник, свешивавшийся с пояса хуннского кочевника, символизировал замену оселка — одного из обязательных атрибутов снаряжения ранних кочевников. Поэтому становится понятным появление только одного подвесного ремешка на ранних тюркских поясах, в частности кудыргинском. На одном изваянии, установленном в честь Кюль-Тегина и по времени предшествующим уйгурскому владычеству в Южной Сибири, также показан, только один подвесной ремешок (табл. XLVI [видимо, должно быть: XLV], 6). По одному ремешку изображено еще на нескольких статуях (табл. XLII, 4; XLVI [явно ошибка, надо: XLIII], 6; XLIV, 1; XLV, 2), возможно, по времени более ранних, чем уйгурские. Вообще следует отметить, что подвесные ремешки не являются обязательным элементом пояса, как обычно принято считать, 60 % поясов не имеют никаких ремешков. Лишь с середины VIII в., когда политическим и военным лидером в степи стали уйгуры, появляется мода на многочисленные подвесные ремешки и лировидные бляхи.

Исследователи, занимающиеся средневековыми древностями, считают, что в древнетюркскую эпоху на территории Сибири, Средней Азии и ряде других территорий воины носили два пояса, которые украшались накладками. Как полагает В.И. Распопова, «наличие второго, стрелкового, пояса объясняется, видимо, его лёгкой заменой в бою, что могло быть связано с малой ёмкостью колчана. Возможность быстрой смены стрелкового пояса обеспечивалась тем, что он застёгивался на пряжку с крюком. Пряжки такого типа, чрезвычайно широко распространённые, обычно называют крюком от колчана. А.А. Гаврилова впервые указала на действительное назначение этих пряжек, определив при этом железную пряжку с горы Муг». [190] Предложенное объяснение вызывает ряд вопросов и при более внимательном анализе не выдерживает критики. Возможность быстрой смены стрелкового пояса вместе с новым колчаном предполагает наличие у воина как минимум ещё одного-двух дополнительных колчанов. Реально ли это?

Во многом это мнение опирается на работу А.А. Гавриловой, давшей подробный и тщательный анализ материалов раннесредневекового времени из могильника Кудыргэ на Алтае. Действительно, А.А. Гаврилова не исключает возможность, что и у кудыргинцев обычай носить два пояса, для колчана и для меча, был привилегией знатных. [191] На чем основано её предположение? Во-первых, на исследовании венгерского археолога Д. Ласло, который считал, что

(42/43)

представители аварской знати носили два пояса — один для меча, другой для колчана. [192] Привлекая более близкие аналогии, А.А. Гаврилова указывает далее, что «обычай носить два пояса установлен для племён Верхней Оби». [193] Это бесспорно вытекает из того факта, что в одинцовских погребениях встречено по две пряжки, которые сохранились от поясов для затягивания верхней и нижней одежды. [194] Наши представления об одинцовских племенах за прошедшие 30 лет претерпели изменения. Не известно пока ни одного одинцовского погребения, где было бы зафиксировано два пояса. Внимательный же анализ первоисточника наших сведений об одинцовских поясах указывает на то, что это были обычные поясные ремни без каких-либо украшений. [195] Реально ни на одном древнетюркском изваянии двух поясов не зафиксировано. Нет здесь и изображений колчанов и налучий, которые, как полагают, и крепились ко второму поясу. На рельефе гробницы китайского императора Тайцзуна показан воин, на правом боку которого находится колчан. На воине один пояс. [196] В Туве известны каменные изваяния древнетюркского времени, на которых дано по одному поясу. На обоих изваяниях к поясу подвешен один колчан и налучье. В живописи Пенджикента воины изображены с одним поясом. То же, что некоторые исследователи принимают за два пояса в живописи Согда, есть не что иное, как пояс с прикреплённой к нему портупеей. С помощью её к поясу крепился меч, а также колчан и налучье. Вместе с тем анализ прорисовок поясов в живописи Афрасиаба как будто подтверждает мнение исследователей о ношении двух поясов в эпоху раннего средневековья. Так, И.А. Аржанцева установила, что члены китайского посольства носили два пояса, один из которых являлся, по её мнению, знаком придворного положения, а другой предназначался для подвешивания различных предметов, в том числе оружия. [197] Известно также одно изваяние из Семиречья, на котором изображено два пояса. В свете вышесказанного представляется, что ношение двух поясов было очень редким явлением и не характерным для кочевого мира. Видимо, не случайно два пояса имеют представители китайского посольства.

Подводя итоги типологической классификации наборных поясов Южной Сибири и Центральной Азии, следует подчеркнуть, что в границах эпох — скифской, гуннской и тюркской — генезис и развитие поясов шли, в целом, общими путями и имели общие закономерности в их оформлении. Объяснение этому — в первую очередь в сходстве социально-экономического и культурного развития племён, проживающих в этом огромном регионе. Однако, несмотря на общие тенденции, прослеживается своеобразие в типах поясов для крупных локальных пространственно-временных границ.

(43/44)

Наиболее рельефно оно наблюдается на материалах тюркского времени. Это, во-первых, своеобразие наборных поясов Первого тюркского каганата, с одной стороны, и Второго тюркского и Уйгурского каганатов — с другой. Во-вторых, широкое распространение прямоугольных и сегментовидных блях-оправ отнюдь не привело к нивелировке и единообразию поясов во всем регионе Южной Сибири. Население Казахстана и Алтая в сросткинское время предпочитало пояса с бляхами цветковидной и сердцевидной форм. В Туве и Монголии и частично на Горном Алтае в VII-VIII вв. пояса украшали преимущественно гладкими бляхами-оправами прямоугольной и сегментовидной формы. Сложный растительный узор был характерен для блях на поясах енисейских кыргызов. В Минусинской котловине и в северных районах Тувы в VIII-IX вв. получают распространение бляхи с манихейской символикой.

Развитие наборных поясов VIII-X вв. подтверждает мысль Б. Маршака, что «тюрки II каганата не создали орнамента, который мог бы служить отличительным признаком для памятников их культуры. Для их изделий скорее характерна форма». [198]

Подобное локальное своеобразие, при общих тенденциях развития, наблюдается и на материалах скифского времени. Это — преимущественное использование поясов с бляхами-обоймами прямоугольной формы населением Казахстана и частично Горного Алтая, в то время как племена Тувы и Степного Алтая, а также таёжной зоны, предпочитали пояса с бляхами в зверином стиле и бабочковидные.

Материалы гуннского времени малочисленны и не такие яркие. Отсюда и невозможность достаточно обоснованных локальных групп поясов. Это была сложная эпоха, которая характеризуется переходом от господства в степи ираноязычных кочевников к тюркоязычным. В её недрах закончили своё существование пояса ранних кочевников с бляхами в зверином стиле. Последними их представителями были пояса с ажурными поясными пряжками-пластинами. На заключительном этапе этой эпохи начинают формироваться новые типы поясов, точнее, новые формы украшений, например таштыкские.

Материалы гуннского времени, во-первых, отражают тенденцию к упрощению оформления наборного пояса, приближая его к той системе, которая получила широкое распространение в древнетюркскую эпоху; во-вторых, свидетельствуют о значительной его территориальной и культурной локализации.

Предварительно можно отметить, что пояса эпохи раннего железного века отличаются в основном общими стилистическими особенностями.

[1] Толстова Ю.Н. Соотношение понятий типологии и классификации // Типология и классификация в социологических исследованиях. М., 1982. С. 12.

[2] Каган М.С. Системное рассмотрение основных способов группировки // Философские и социологические исследования: Учён. зап. кафедр общ. наук вузов Ленинграда. Философия. Вып. XVII. Л., 1977. С. 18.

[3] Там же.

[4] Шер Я.А. Типологический метод в археологии и статистика // VII Международный конгресс доисториков и протоисториков: Докл. и сообщ. археологов СССР. М., 1966. С. 262.

[5] Там же. С. 262.

[6] Амброз А.К. Проблемы раннесредневековой археологии... С. 123-127; Ковалевская В.Б. О некоторых знаковых системах в археологии. С. 425-427; Кубарев В.Д. Древнетюркские изваяния... С. 36-39; Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ... С. 89-96; Овчинникова Б.Б. Тюрки-тугю... С. 10-11.

[7] Богатырёв П.Г. Вопросы теории... С. 356.

[8] Маршак Б.И. Согдийское серебро. М., 1971. С. 51. [ошибка, надо: С. 54]

[9] Могильников В.А. Тюрки. С. 40.

[10] Соколов А.Н. Теория стиля. М., 1968. С. 34.

[11] Там же; Каган М.С. Искусство в системе культуры // Советское искусствознание, 1978. М., 1979. Вып. 2. С. 260.

[12] См.: Арсланова Ф.X. Погребения тюркского времени в Восточном Казахстане // Культура древних скотоводов и земледельцев Казахстана. Алма-Ата, 1969; Она же. Курганы с трупосожжением в Верхнем Прииртышье // Поиски и раскопки в Казахстане. Алма-Ата, 1972; Вайнштейн С.И. Археологические раскопки в Туве в 1953 году // Учён. зап. ТНИИЯЛИ. 1954. Вып. II.

[13] Волков В.В. Бронзовый и ранний железный века Северной Монголии. Улан-Батор, 1967. С. 5-30; Зяблин Л.П. Карасукский могильник Малые Копёны 3. М., 1977. С. 39-90; Новгородова Э.А. Центральная Азия и карасукская проб-
(86/87)
лема. М., 1970. С. 114-161; Членова Н.Л. Хронология памятников карасукской эпохи. М., 1972. С. 90-116.

[14] Кубарев В.Д. Древние изваяния Алтая... С. 55-56.

[15] Новгородова Э.А. К вопросу о древнем центральноазиатском защитном вооружении (середина I тыс. до н.э.) // Соотношение древних культур Сибири с культурами сопредельных территорий. Новосибирск, 1975. С. 225-228.

[16] Новгородова Э.А. К вопросу о древнем... С. 223-225; Липец Р.С. Образы батыра и его коня в тюрко-монгольском эпосе. М., 1984. С. 66.

[17] Матющенко Б.И., Синицина Г.В. Могильник у деревни Ростовка вблизи Омска. Томск, 1988. С. 48-53, 112-126.

[18] Кубарев В.Д. Новые находки эпохи ранних кочевников в Горном Алтае // Очерки социально-экономической и культурной жизни Сибири. Новосибирск, 1972. Ч. I. С. 46; Баркова Л.Л. Курган Шибе. Предметы материальной культуры из погребальной камеры // АСГЭ. 1980. Вып. 21. С. 53.

[19] Липец Р.С. Образы батыра... С. 67-68.

[20] Волков В.В. Оленные камни... С. 237, табл. 114, 26-27.

[21] Там же. С. 237, табл. 114, 36-40.

[22] Там же. С. 237, табл. 114, 41-43.

[23] Там же. С. 237, табл. 114, 20-21.

[24] Маннай-оол М.X. Оленные камни Тувы // Учён. зап. ТНИИЯЛИ. 1968. Вып. XIII. С. 148-149; Кызласов Л.Р. К изучению оленных камней и менгиров // КСИА. 1978. Вып. 154. С. 26-27; Кубарев В.Д. Древние изваяния Алтая... С. 46-70.

[25] Грязнов М.П., Маннай-оол М.X. Третий год раскопок кургана Аржан // АО 1972. М., 1973. С. 195 [ошибка, эта статья — не в АО 1972 года, а в АО 1973 года]; Грязнов М.П. Аржан: Царский курган раннескифского времени. Л., 1980. С. 54-58; Марсадолов Л.С. Дендрохронология Больших курганов Саяно-Алтая I тыс. до н.э. // АСГЭ, 1988. Вып. 29. С. 80.

[26] Корпусова В.Н., Белозор В.П. Могила киммерийского воина у Джанкоя, в Крыму // СА. 1980. № 3. С. 244; Тереножкин А.И. Киммерийские стелы // Археологiя. 1978. № 27. С. 20-21; Тончева Г. Два надгробных монументальных памятника фракийским вождям. // Thracia. София, 1972. Кн. I. С. 109-110.

[27] Савинов Д.Г., Членова Н.Л. Западные пределы распространения оленных камней и вопросы их культурно-этнической при-

(87/88)

надлежности // Археология и этнография Монголии. Новосибирск, 1978. С. 94.

[28] Волков В.В. Оленные камни... С. 101.

[29] Диков Н.Н. Бронзовый век Забайкалья. Улан-Удэ, 1958. С. 43-46; Маннай-оол М.X. Тува в скифское время: уюкская культура. М., 1970. С. 24-32; Вайнштейн С.И. История народного искусства Тувы. М., 1974. С. 27-32; Окладников А.П. Оленный камень с реки Иволги // СА. 1954. Вып. XIX. С. 207-215.

[30] Волков В.В. Оленные камни... С. 102-111.

[31] Там же. С. 119.

[32] Там же. С. 118; Кубарев В.Д. Древние изваяния... С. 26-27.

[33] Вайнштейн С.И. История народного искусства Тувы. С. 154-155.

[34] Волков В.В. Оленные камни... С. 181, табл. 3, 1-2; табл. 16, 2 и др.; Вайнштейн С.И. История народного искусства Тувы. С. 55, рис. 99.

[35] Волков В.В. Оленные камни... С. 119; см., также: Сэр-Оджав Н. Некоторые проблемы изучения древней культуры Монголии // Этнические проблемы истории Центральной Азии в древности. М., 1981. С. 243.

[36] Добжанский В.Н. Новые аспекты «проблемы» оленных камней // Скифо-Сибирский мир: Искусство и идеология: Тез. докл. Кемерово, 1984. С. 108-111; Он же. К вопросу о хронологии и культурной принадлежности оленных камней Монголии // Скифо-Сибирский мир: Искусство и идеология. Новосибирск, 1987. С. 99-101.

[37] Савинов Д.Г., Членова Н.Л. Западные пределы... С. 94.

[38] Исмагилов Р.Б. Каменная стела и золотые олени из Гумарово // Скифо-Сибирский мир: Искусство и идеология. Новосибирск, 1987. С. 92-93; Он же. Погребение Большого Гумаровского кургана в Южном Приуралье и проблема происхождения скифской культуры // АСГЭ. 1988. Вып. 29. С. 40-46.

[39] Гришин Ю.С. Бронзовый и ранний железный век Восточного Забайкалья. М., 1975. С. 50, табл. XVI, 3.

[40] Черненко Е.В. Скифский доспех. С 57-73.

[41] Виноградов А.В. Памятник алды-бельской культуры в Туве // Новейшие исследования по археологии Тувы и этногенезу тувинцев. Кызыл, 1980. С. 62-63, рис. 1, 13.

[42] Там же. С. 63; Грач А.Д. Историко-культурная общность раннескифского времени в Центральной Азии // АСГЭ. 1983. Вып. 23. С. 31.
(88/89)

[43] Гришин Ю.С. Бронзовый и ранний железный век... С. 50.

[44] Древняя культура Центрального Казахстана. Алма-Ата, 1966. С. 343-349, рис. 30, 1-3.

[45] Киселёв С.В. Древняя история Южной Сибири. С. 294-298, табл. XXVIII, 12-13; Суразаков А.С. Курганы эпохи раннего железа в могильнике Кызык-Телань I (к вопросу о выделении кара-кобинской культуры) // Археологические исследования в Горном Алтае в 1980-1982 гг. Горно-Алтайск, 1983. С. 51, рис. 5, 2; Могильников В.А. Курганы Кзыл-Джар I, VIII — памятник пазырыкской культуры Алтая // Вопросы археологии и этнографии Горного Алтая. Горно-Алтайск, 1983. С. 30, рис. 4, 3.

[46] Киселёв С.В. Древняя история Южной Сибири. С. 299, табл. XXIX, 7.

[47] Там же. С. 299.

[48] Литвинский Б.А. Древние кочевники «Крыши мира». М., 1972. С. 129, рис. 45.

[49] Горелик М.В. Сакский доспех // Центральная Азия: Новые памятники письменности и искусства. М., 1987. С. 128.

[50] Ghirshman R. Iran: From the Earliest Times to the Islamic Conquest. London, 1954. S. 179, fig. 70, Ghirshman R. Perser Proto-iraniens, Medes, Achemenides. Paris, 1963. P. 185.

[51] Кубарев В.Д. Древние изваяния... С. 114-115, табл. XVI, 15, 16; Он же. Курганы Уландрыка. Новосибирск, 1987. Табл. XX, XXVIII. Он же. Курганы Юстыда (в печати).

[52] Руденко С.И. Культура населения Горного Алтая в скифское время. М.;Л., 1953. С. 123-124, табл. XXVII, 1, 2.

[53] Мандельштам А.М. Исследования на могильном поле Аймырлыг. Некоторые итоги и перспективы // Древние культуры евразийских степей: По материалам археологических работ на новостройках. Л., 1983. С. 29, рис. 2, 9.

[54] Акишев К.А. Курган Иссык. Искусство саков Казахстана. М., 1978. С. 50, рис. 68.

[55] Вайнштейн С.И. История народного искусства Тувы. С. 21.

[56] Грач А.Д. Древние кочевники в центре Азии. М., 1980. С. 178-179, рис. 40-41.

[57] Маннай-оол М.X. Тува в скифское время... С. 67, рис. 20; Вайнштейн С.И. История народного искусства Тувы. С. 19.

[58] Плетнёва Л.М. Предметы звериного стиля в Среднем Приобье // Скифо-Сибирский звериный стиль в искусстве народов Евразии. М., 1976. С. 236-240; Привалихин В.И., Дроздов Н.И., Леонтьев В.П. Скифо-сибирский звериный
(89/90)
стиль в искусстве таёжных племён Нижней Ангары во второй половине I тыс. до н.э. // Скифо-Сибирский мир: искусство и идеология / Тез. докл. Кемерово, 1984. С. 56-57, рис. 1, 5.

[59] Вайнштейн С.И. История народного искусства Тувы. С. 81, рис. 2, 7 [явно спутаны цифры в ссылке; по смыслу подходит: С. 27, Рис. 18]; Полторацкая В.Н. Памятники эпохи ранних кочевников в Туве (по раскопкам С.А. Теплоухова) // АСГЭ. 1966. Вып. 8. С. 99, рис. 11, 4.

[60] Наван Д. Новые находки «звериного стиля» Монголии по материалам Советско-Монгольской историко-культурной экспедиции 1972-1974 гг. // Археология и этнография Монголии. Новосибирск, 1978. С. 119, рис. 1, 3.

[61] Руденко С.И. Культура населения... С. 123-124, табл. XXVII, 1-2.

[62] Тянь Гуанцзинь. Археология сюнну в районе Внутренней Монголии за последние годы // Каогу сюэбао. 1983. № 1. С. 11, рис. 3 (на кит. яз.).

[63] Там же. С. 9.

[64] Могильников В.А., Уманский А.П. Курган раннего железного века на Чумыше // КСИА. 1978. Вып. 167. С. 81-8З, рис. 2, 1-6; Кирюшин Ю.Ф. Изобразительное искусство племён лесостепного Алтая в раннем железном веке // Скифо-Сибирский мир (искусство и идеология) / Тез. докл. Кемерово, 1984. С. 29-31, рис. 1, 3-5.

[65] Могильников В.А., Куйбышев А.В. Курганы «Камень II»: Верхнее Приобье по раскопкам 1976 г. // СА. 1982. № 2. С. 117, рис. 4, 1.

[66] Троицкая Т.Н. Курган большереченский культуры // СА. 1970. № 3. С. 213-217, рис. 2, 6.

[67] Там же. С. 217; Могильников В.А., Куйбышев А.В. Курганы... С. 132-133; Могильников В.А., Уманский А.П. Курган... С. 83.

[68] Киселёв С.В. Древняя история Южной Сибири. С. 438, табл. XXXVII, 32.

[69] Грязнов М.П. Таштыкская культура // Комплекс археологических памятников у горы Тепсей на Енисее. Новосибирск, 1979. С. 90-128, рис. 56, 26-28.

[70] Кызласов Л.Р. Таштыкская эпоха... С. 115-116.

[71] Амброз А.К. Проблемы раннесредневековой археологии... С. 120-121.

[72] Грязнов М.П. Таштыкская культура... С. 105; Он же. Миниатюры таштыкской культуры // АСГЭ. 1971. Вып. 13. С. 94-106.
(90/91)

[73] Воробьёв М.В. Древняя Корея. Историко-археологический очерк. М., 1961. С. 107-122; Ли Ок. Легенда о Золотой короне // Курьер ЮНЕСКО. 1979, янв. С. 46. Kollautz A., Hiyakawa H. Geschichte und Kultur einer Volkerwanderungszeitlichen Nomadenvolkes: Die Joa-Jan der Mongolei und die Avaren in Mitteleuropa. Klagenfurt, 1970. Teil II. S. 103, abb. 51.

[74] Савинов Д.Г. Народы Южной Сибири...

[75] Он же. Погребение с бронзовой бляхой в Туве // КСИА. 1969. Вып. 119. С. 106.

[76] Дьяконова В.П. Большие курганы-кладбища на могильнике Кокэль по результатам раскопок за 1963, 1965 гг. // ТТКАЭН. 1970. Т. III. С. 95, 206-207, табл. XI-XII.

[77] Сорокин С.С. Погребения эпохи Великого переселения народов в районе Пазырыка // АСГЭ. 1977. Вып. 18. С. 63, рис. 6.

[78] Черненко Е.В. Скифский доспех. С. 57-73.

[79] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ... С. 54-67.

[80] Грач В.А. Средневековые впускные погребения из кургана-храма Улуг-Хорум в Южной Туве // Археология Северной Азии. Новосибирск, 1982. С. 156-164.

[81] Троицкая Т.Н. Пояса из погребений Новосибирского Приобья II-IV вв. н.э. // КСИА. 1973. Вып. 136. С. 101, рис. 35, 1, 3, 5, 6.

[82] Уманский А.П. Могильники верхнеобской культуры на Верхнем Чумыше // Бронзовый и железный век Сибири. Новосибирск, 1974. С. 143-144, рис. 5, 30.

[83] Там же. С. 136-138, рис. 1, 6, 7, 10.

[84] Грязнов М.П. История древних племён Верхней Оби по раскопкам близ с. Большая Речка. М.;Л., 1956. С. 99-145.

[85] См.: Троицкая Т.Н. Одинцовская культура в Новосибирском Приобье // Проблемы западносибирской археологии: Эпоха железа. Новосибирск, 1981. С. 101-103.

[86] Там же. С. 103; Уманский А.П. Могильники... С. 148-149.

[87] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ... С. 127, табл. XV, 2.

[88] Кадырбаев М. К. Памятники ранних кочевников Центрального Казахстана // Тр. ИИАЭ АН КазССР, 1959. Т. 7. С. 197, рис. 25; Арсланова Ф.X. Курганы «с усами» Восточного Казахстана // Древности Казахстана. Алма-Ата, 1975. С. 123, табл. 1, 14; Мерщиев М.С. Поселение Кзыл-Кайнар-Тобе I-IV веков и захоронение на нём вои-
(91/92)
на IV-V в. // По следам древних культур Казахстана. Алма-Ата, 1970. С. 89, рис. 7, 5.

[89] Сарианиди В.И. Бактрия сквозь мглу веков. М., 1984. С. 155.

[90] Там же. С. 149.

[91] Rosenfield J.М. The Dynastic Arts of the Kushans. Berkeley and Los-Angeles, 1967. P. 181-183.

[92] Пугаченкова Г.А. Из художественной сокровищницы Среднего Востока. Ташкент, 1987. С. 56-59.

[93] Там же. С. 59.

[94] Там же. С. 63-65.

[95] Там же. С. 63.

[96] Давыдова А.В. К вопросу о хуннских... С. 101.

[97] Давыдова А.В., Миняев С.С. Пояс с бронзовыми бляшками из Дырестуйского могильника // СА. 1988. № 4. С. 230-232.

[98] Цэвэндорж Д. Новые данные по археологии хунну по материалам раскопок 1972-1977 гг. // Древние культуры Монголии. Новосибирск, 1985. С. 56, рис. 3, 16.

[99] Худяков Ю.С., Цэвэндорж Д. Своеобразное впускное погребение из местности Хад Узуур Саггил-сомона // Studia Mongolica. Ulan-Bator. 1986. T. XI (19), fasc. 1-15. С. 60-64.

[100] Савинов Д.Г. Древнетюркская эпоха в истории Южной Сибири (основы периодизации) // Сибирь в прошлом, настоящем и будущем / Тез. докл. и сообщ. Всесоюз. науч. конф. — Новосибирск, 1981. Вып. III. С. 24-27.

[101] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ... С. 24-25, табл. XXXI, 22, 24.

[102] Спришевский В.И. Погребение с конём середины I тыс. н.э., обнаруженное около обсерватории Улугбека // Тр. Музея истории народов Узбекистана. Ташкент, 1951. Вып. 1. С. 37-40.

[103] Кибиров А.К. Работа Тянь-Шаньского археологического отряда // КСИЭ. 1957. Вып. 26. С. 85-86.

[104] Курманкулов Ж. Погребение воина раннетюркского времени. // Археологические исследования древнего и средневекового Казахстана. Алма-Ата, 1980. С. 193-195, рис. 3.

[105] Грач А.Д. Археологические раскопки в Монгун-Тайге и исследования в Центральной Туве: Полевой сезон 1957 г. // ТТКАЭЭ. 1960. Т. 1. С. 33-36; Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ... С. 22-28; Бернштам А.Н. Историко-археологические очерки Центрального Тянь-Шаня и Памиро-Алая. М.;Л., 1952. С. 81-84.
(92/93)

[106] Кадырбаев М.К. Памятники... С. 184-186, рис. 20а.

[107] Могильников В.А. Курганы... С. 128-129, рис. 23, 1-4; Шер Я.А. Каменные изваяния Семиречья. М.;Л., 1966. С. 109; Савинов Д.Г. Народы Южной Сибири... С. 58.

[108] Амброз А.К. Проблемы раннесредневековой археологии... С. 126.

[109] Амброз А.К. Проблемы раннесредневековой археологии Восточной Европы // СА. 1971. № 2. С. 118-120; Афанасьев Г.Е. Хронология могильника Мокрая Балка // КСИА. 1979. Вып. 158. С. 45-48; Ковалевская В.Б. Поясные наборы Евразии IV-IX вв.: Пряжки. М., 1979. С. 40-45.

[110] Генинг В.Ф. Хронология поясной гарнитуры I тысячелетия н.э. по материалам могильников Прикамья // КСИА. 1979. Вып. 158. С. 100-101.

[111] Амброз А.К. Проблемы раннесредневековой археологии Восточной Европы // СА. 1971. № 3. С. 123.

[112] Генинг В.Ф. Хронология... С. 100-101; Laszlo G. Études archéologiques... Fig. 5.

[113] Grünwedel A. Altbuddisttische Kultstätten in Chinesisch-Turkistan. Berlin, 1912. S. 31, abb. 51, 60.

[114] Маршак Б.И. Согдийское серебро. М., 1971. С. 52.

[115] Распопова В.И. Металлические изделия раннесредневекового Согда. Л., 1980. С. 98, рис. 68.

[116] Спришевский В.И. Погребение с конём... С. 37.

[117] Засецкая И.П. О хронологии погребений «эпохи переселения народов» Нижнего Поволжья // СА. 1968. № 2. С. 56, рис. 18-21; Она же. Боспорские склепы гуннской эпохи как хронологический эталон для датировки памятников восточно-европейских степей // КСИА. 1979. Вып. 158. С. 12-13, рис. 6.

[118] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ... С. 39-43; Kollautz A., Miyakawa H. Geschichte und Kultur... Teil I, S. 56-238. Teil II, S. 30-307.

[119] Grünwedel A. Altbuddistische Kultstätten... S. 10, fig. 12-13; S. 12, fig. 15-16.

[120] Laufer B. Jade a stady in Chinese archeology and religion. Chicago, 1912. P. 286.

[121] Grünwedel A. Altbuddistische Kultstätten... S. 10, fig. 12-13.

[122] Ibid. S. 207, fig. 464.

[123] Альбаум Л.И. Живопись Афрасиаба. Ташкент, 1975. С. 20-86; Лившиц В.А. Правители Согда и «цари хуннов»
(93/94)
китайских династийных историй // ПППИКНВ. 1973. С. 25-26.

[124] Аржанцева И.А. Пояса в росписях... С. 3.

[125] Кляшторный С.Г. Древнетюркские рунические памятники как источник по истории Средней Азии. М., 1964. С. 78-122.

[126] Там же. С. 114-122; Распопова В.И. Согдийский город и кочевая степь // КСИА. 1970. Вып. 122. С. 86-91; Альбаум Л.И. Живопись Афрасиаба. С. 28-36.

[127] Альбаум Л.И. Живопись Афрасиаба. С. 34.

[128] Там же. С. 34.

[129] Иерусалимская А.А. К сложению школы художественного шелкоткачества в Согде // Средняя Азия и Иран. Л., 1972. С. 39.

[130] Смирнов Я.И. Восточное серебро. Спб., 1909.  Табл. XXIX, 57; XXXI, 59; XXXII, 60; CXIV, 287; CXXII, 308; CXXIII, 309.

[131] Беленицкий А.М., Маршак Б.И. Настенные росписи, открытые в Пенджикенте в 1971 году // СГЭ. 1973. Вып. XXXVII . С. 55-56, рис. 3.

[132] Беленицкий А.М., Маршак Б.И. Вопросы хронологии живописи раннесредневекового Согда // УСА. 1979. Вып. 4. С. 34. Belenitskii A.M., Marshak В.I. The Paintings of Sogdiana // Azarpay G. Sogdian Painting. The Pictorial Epic in Oriental Art. Berkeley — Los-Angeles — London, 1981. P. 47.

[133] Распопова В.И. Металлические изделия... С. 95-96, рис. 67.

[134] Ян Хун. Очерки по истории древнекитайского оружия. Пекин, 1980. С. 41, рис. 30, 1 (на кит. яз.).

[135] Беленицкий А.М., Маршак Б.И. Настенные росписи, открытые в Пенджикенте... С. 55, рис. 3; Тревер К.В. Новые сасанидские блюда Эрмитажа. М.;Л., 1937. Табл. II. Grünwedel A. Altbuddistische Kultstätten... S. 10, fig. 12-13; S. 12, fig. 15-16.

[136] Смирнов Я.И. Восточное серебро. Табл. XXIII; Дьяконов М.М. Росписи Пенджикента и живопись Средней Азии // Живопись Древнего Пенджикента. М., 1954. С. 137.

[137] Тревер К.В., Луконин В.Г. Сасанидское серебро: Собрание Государственного Эрмитажа. Л., 1987. С. 111.

[138] Беленицкий А.М., Маршак Б.И. Настенные росписи, открытые в Пенджикенте... С. 60. Belenitskii А.М., Marshak В.I. The Painting of Sogdiana... P. 56, fig. 23.
(94/95)

[139] Peck E.Н. The representation of costumes in the reliefs of Taq-i-Bustan // Artibus Asiae, 1969. Vol. XXXI, n. 2/3. S. 101-104, 122; Тревер К.В., Луконин В.Г. Сасанидское серебро... С. 44.

[140] Peck E.Н. The representation of costumes... S. 118-119.

[141] Ibid. S. 119; Werner J. Nomadische Gürtel bei Persern, Byzantinern und Langobarden // La civiltà dei Langobardi in Europa: Problemi attuali di szienza e di cultura, Quaderno N 189. Roma, 1974, S. 129-139.

[142] Peck E.Н. The representation of costumes... S. 119. Распопова В.И. Металлические изделия... С. 107; Деревянко Е.И. Племена Приамурья: I тысячелетие нашей эры. Очерки этнической истории и культуры. Новосибирск, 1981. С. 188.

[143] Ghirshman R. Scènes de banquet sur 1’argenterie sassanide // Artibus Asiae. 1953. Vol. XVI, N 1/2. P. 51-76.

[144] Смирнов Я.И. Восточное серебро, табл. XXXVII, 66.

[145] Ghirshman R. Scènes de banquet..., p. 69.

[146] Киселёв С.В. Древняя история Южной Сибири // МИА, 1949. № 9. С. 243.

[147] Gropp G. Der Gürtel mit Riemenzungen... S. 273-288.

[148] Ibid. S. 282.

[149] Маршак Б.И. История Восточной торевтики III-XI вв. и проблемы культурной преемственности: Автореф. дисс. .... д-ра ист. наук. М., 1980. С. 30-31.

[150] Кызласов Л.Р. История Тувы в средние века. М., 1969. С. 56-58.

[151] Радлов В.В. Атлас древностей Монголии. Спб., 1896. Вып. III. С. 21, табл. XII, 3, 4.

[152] Беленицкий А.М. Монументальное искусство Пенджикента: Живопись, скульптура. М., 1973; Распопова В.И. Металлические изделия... С. 65-99; Belenizki A.M. Mittelasien: Kunst der Sogden. Leipzig, 1980. S. 37-140.

[153] Grünwedel A. Altbuddististische Kultstätten... S. 485, fig. 666.

[154] Маршак Б.И. Согдийское серебро. С. 53.

[155] Распопова В.И. Металлические изделия... С. 89-90, рис. 63, 8-19.

[156] Вайнштейн С.И. Памятники второй половины I тысячелетия в Западной Туве // ТТКАЭЭ. 1966. Т. II. Табл. V, 6-8; Уманский А.П. Археологические памятники у села Иня //
(95/96)
Известия Алтайского отдела Географического общества Союза ССР. Барнаул, 1970. Вып. 11. С. 45-74.

[157] Савинов Д.Г. Древнетюркские курганы Узунтала (к вопросу о выделении курайской культуры) // Археология Северной Азии. Новосибирск, 1982. С. 116-117; Гаврилова А.А. Новые находки серебряных изделий периода господства кыргызов // КСИА. 1968. Вып. 114. С. 24-30.

[158] Маннай-оол М.X. Итоги археологических исследований ТНИИЯЛИ в 1961 г. // Учён. зап. ТНИИЯЛИ. 1963. Вып. X. С. 239-240, табл. 1, 3.

[159] Евтюхова Л.А. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии // МИА. 1952. № 24. С. 74, рис. 3, 2.

[160] Евтюхова Л.А. Каменные изваяния Северного Алтая // ТГИМ. 1940. Вып. XI. С. 121, рис. 2-4.

[161] Маршак Б.И. Согдийское серебро. С. 51-60.

[162] Уманский А.П. Археологические памятники... Рис. 2.

[163] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ... С. 61-62, рис. 7, 1-3.

[164] Евтюхова Л.А. Каменные изваяния... С. 73-103; Грач А.Д. Древнетюркские изваяния Тувы. М., 1961. С. 87-110; Кубарев В.Д. Древнетюркские изваяния... С. 110-178; Савинов Д.Г. Древнетюркские изваяния Узунтальской степи // Историческая этнография: Традиции и современность. Л., 1983. С. 161, рис. 1; Шер Я.А. Каменные изваяния Семиречья. М.;Л., 1966. С. 136-139 [неверные №№ страниц].

[165] Уманский А.П. Археологические памятники... С. 45-50.

[166] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ... С. 61-66.

[167] Грач А.Д. Археологические раскопки в Монгун-Тайге... С. 31-34, рис. 34а.

[168] Кубарев В.Д. Древнетюркский поминальный комплекс на Дьёр-Тебе // Древние культуры Алтая и Западной Сибири. Новосибирск, 1978. С. 94.

[169] Евтюхова Л.А. Каменные изваяния... С. 87-88, рис. 24, 26.

[170] Евтюхова Л.А., Киселёв С.В. Отчёт о работах Саяно-Алтайской археологической экспедиции в 1935 г. // ТГИМ. 1941. Вып. XVI, табл. III.

[171] Грач А.Д. Археологические исследования в Кара-Холе и Монгун-Тайге: Полевой сезон 1958 г. // ТТКАЭЭ. 1960. Т. 1. С. 123-129, рис. 66; Евтюхова Л.А., Киселёв С.В. Отчёт о работах... С. 113-115, рис. 65-67.

[172] Грач А.Д. Археологические исследования в Кара-Холе... С. 129-139, рис. 82.
(96/97)

[173] Арсланова Ф.X. Погребения тюркского... С. 45-50.

[174] Арсланова Ф.X. Бобровский могильник // Изв. АН КазССР. 1963. Сер. истории, археологии и этнографии. Вып. 2 (19). С. 73-80.

[175] Шер Я.А. Каменные изваяния... С. 80-123.

[176] Чариков А.А. Новая серия каменных статуй из Семиречья // Средневековые древности евразийских степей. М., 1980. С. 215, рис. I, 1.

[177] Распопова В.И. Металлические изделия... С. 95-96, рис. 67, 7.

[178] Савинов Д.Г., Павлов П.Г., Паульс Е.Д. Раннесредневековые впускные погребения на юге Хакасии // Памятники археологии в зонах мелиорации Южной Сибири: По материалам раскопок 1980-1984 гг. Л., 1988. С. 89, рис. 5, 2.

[179] Распопова В.И. Металлические изделия... С. 95-96.

[180] Длужневская Г.В., Овчинникова Б.Б. Кочевое население Тувы в раннем средневековье // Новейшие исследования по археологии Тувы и этногенезу тувинцев. Кызыл, 1980. С. 91, рис. 2, 2-5; Сунчугашев Я.И. Древняя металлургия Хакасии: Эпоха железа. М., 1979. С. 190-191.

[181] Худяков Ю.С. Орнамент наборных поясов из погребений Ник-Хая // Пластика и рисунки древних культур: Первобытное искусство. Новосибирск, 1983. С. 145-152.

[182] Там же. С. 149-152.

[183] Grünwedel A. Altbuddistische Kultstätten... S. 485, fig. 666.

[184] Кызласов Л.Р. Древняя Тува (от палеолита до IX в.). М., 1979. С. 158-199.

[185] Грач А.Д. Археологические исследования в Кара-Холе... С. 139-143, рис. 99.

[186] Арсланова Ф.X. Бобровский могильник... С. 75-80; Максимова А.Г. Погребение поздних кочевников // Новые материалы по древней и средневековой истории Казахстана. Алма-Ата, 1960. С. 181.

[187] Медведев В.Е. Средневековые памятники острова Уссурийского. Новосибирск, 1982. С. 216, табл. XCVI, 2-5.

[188] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ... С. 72.

[189] Савинов Д.Г. Народы Южной... С. 127.

[190] Распопова В.И. Металлические изделия... С. 74; см. также: Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ... С. 39.

[191] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ... С. 39.

[192] Laszlo G. Études archéologiques... P. 47, 80.
(97/98)

[193] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ... С. 39.

[194] Там же. С. 100-105 [явная ошибка; видимо, надо: С. 52-53].

[195] Грязнов М.П. История древних племён... С. 100-117.

[196] Capon E. Art and Archaeology in China. Melbourne — Sydney, 1977. P. 14. Fig. 83.

[197] Аржанцева И.А. Пояса в росписях... С. 21.

[198] Marschak B. Silberschätze des Orients. Metallkunst des 3.-13. Jahrhunderts und ihre Kontinuität. Leipzig, 1986. S. 330.

наверх