Д.Г. Савинов
Древнетюркские изваяния Узунтальской степи.
Древнетюркские каменные изваяния Горного Алтая уже неоднократно привлекали к себе внимание исследователей. Наиболее полная их сводка была опубликована Л.А. Евтюховой в 1952 г. [1] Позднее не-
(155/156)
сколько фигур в южной части Горного Алтая были открыты С.С. Сорокиным. [2] В 1971-1972 гг. нами была зафиксирована серия древнетюркских каменных изваяний в одном из районов юго-восточной части Горного Алтая — Узунтальской степи (№ 1-9) и на р. Юстыд (№ 10). [3] В этом же районе ряд новых памятников исследован в последующие годы В.Д. Кубаревым. [4] Реалии древнетюркских изваяний Узунтальской степи, которым посвящена настоящая статья, позволяют рассмотреть один из основополагающих вопросов общей проблемы каменных изваяний — вопрос о хронологии этих ярких и далеко не в полной мере изученных памятников культуры древних алтайских племён.
Узунтальская степь (Кош-Агачский район Горно-Алтайской автономной области) — это высокогорное плато (наивысшая точка превышения — горный массив Талдуаир, 3505 м), расположенное между отрогами Сайлюгемского, Курайского хребтов и хребта Чихачёва. На Западе Узунтальская степь непосредственно переходит в Чуйскую степь; на Востоке — граничит с Монгун-Тайгинским районом Тувинской АССР. Первые рекогносцировочные исследования в этом районе проводил в 1924 г. С.И. Руденко, отметивший и отдельные каменные изваяния. [5]
Большая часть найденных здесь изваяний находилась в пределах курганных могильников различных исторических эпох. Изваяния № 1, 3 [6] были обнаружены на могильнике Узунтал-VI на ровной возвышенности в месте слияния рек Бугузун и Кокорю. Изваяния № 2, 5 найдены на первой террасе при впадении р. Узунтал в р. Бугузун (в 3 км ниже стоянки Верхний Сас). Изваяние № 4 — с северной стороны небольшого горного массива, разделяющего Чуйскую и Узунтальскую степи, в 2,5 км от Узунтала. Изваяние № 6, получившее у местного населения название Ак-Таш (Белый камень) известно давно и, несомненно, представляет собой один из лучших образцов древнетюркской степной скульптуры. Оно было открыто в 1924 г. С.И. Руденко, затем вошло в сводную работу Л.А. Евтюховой (№ 13), в 1971 г. обследовано нами и в 1972 г. В.Д. Кубаревым, полностью раскопавшим связанный с ним комплекс поминальных сооружений. [7] Изваяние № 7 (по Л.А. Евтюховой № 14) находится на левом берегу р. Кокорю напротив стоянки Верхний Сас. Оно также было открыто С.И. Руденко, но рисунок, сделанный по его фотографии, неточен. Изваяния № 8, 9 стояли в открытой степи у юго-западных отрогов Талдуаир по дороге из пос. Кокорю на р. Юстыд. Обе фигуры находились рядом, одна из них (№ 8) была повалена и сильно утоплена в землю. В 1973 г. она была вывезена в Горно-Алтайский краеведческий музей.
Все изваяния сделаны из мелкозернистых песчаников различного цвета: № 5, 7 — белого; № 1, 8, 9 — зеленоватого; остальные — жёлто-коричневого. Условия, в которых были найдены изваяния, в принципе одинаковы. Подавляющее число фигур, как обычно, было установлено с восточной стороны прямоугольных оградок и обращено лицом на восток (№ 1, 2, 4-9). Две из них стояли у смежных оградок (№ 8, 9). Изваяние № 6 (Ак-Таш) находилось перед одной из четырёх смежных оградок, расположенных в направлении север — юг. Нет никакого сомнения, что в прошлом изображения фигуры человека сопровождали
(156/157)
каждую оградку. Они могли быть перенесены с первоначальных мест, разбиты, уничтожены временем. Вероятно, часть изваяний могла быть сделана из дерева, как это имело место позднее, в половецкой скульптуре. [8] Изваяние № 10 найдено с восточной стороны небольшого слабо задернованного кургана. От каждой фигуры при оградке отходил ряд камней — балбалов, однако в настоящее время они сохранились только у двух из них — № 4 (14 камней) и № 6 (11 камней). Некоторые изваяния имеют следы сколов, намеренных повреждений, произведённых, судя по степени патинизации камня, ещё в древности (№ 4, 5, 7). По высоте, тщательности исполнения и основным иконографическим особенностям изваяния делятся на две неравные группы: 1) низкие (до 1 м), изображающие верхнюю часть человеческой фигуры, чаще всего лишённые каких-либо дополнительных реалий (№ 1-3, 10); 2) так называемые «ростовые» фигуры (выше 1 м), выполненные в виде круглой скульптуры, изображающей мужчину-воина с сосудом в одной руке и оружием в другой,снабжённые большим количеством реалий (№ 5-9). К ним, вероятно, следует отнести и изваяние № 4, верхняя часть которого не сохранилась. Основные данные рассматриваемых изваяний, состав и распределение реалий на них приведеныв таблице.
Таблица
Основные данные о древнетюркских изваяниях Узунтальской степи
(157/158)
По всем признакам узунтальские изваяния ближе всего стоят к соседним западно-тувинским. Анализируя последние, А.Д. Грач ещё в 1961 г. пришёл к выводу о том, что «в период, когда сооружались статуи, на юго-западе Тувы и на Южном Алтае обитала компактная этническая группа, а хребет Чихачёва, как и примыкающий к нему Шапшальский хребет, не был этнической границей». [9] Вместе с тем в отдельных деталях изображений восточноалтайские фигуры находят себе аналогии и в более западных районах распространения древнетюркских каменных изваяний, в частности, верхнего Иртыша [10] и Семиречья. [11] К таким деталям можно отнести изображение распущенных волос или мелких заплетённых косичек — прически, характерной для древних тюрков (№ 4), [12] манжеты на рукавах (№ 8, 9), некоторую манерность в трактовке пальцев, в которой исследователи видят влияние согдийского искусства (№ 5, 7). Кубки, представленные на двух изваяниях алтайской серии (№ 8, 9), по данным Я.А. Шера, встречаются в Семиречье в три раза чаще, чем в Южной Сибири. [13] Гравированный рисунок абриса женского (?) лица, на котором показаны уши и серьги в виде выступающих бугорков (№ 2), по своим стилистическим особенностям занимает промежуточное положение между одним из тувинских (по Л.А. Евтюховой № 32) и семиреченским (по Я.А. Шеру № 126) каменными изваяниями. Совпадения эти не должны казаться случайными. Вопрос ареальных связей, по материалам древнетюркских каменных изваяний, остаётся ещё малоисследованным. Ясно, что при соответствующем иконографическом и стилистическом анализе памятников разработка его может сыграть важную роль в определении этнокультурных контактов между различными государственными объединениями эпохи раннего средневековья Монголии, Средней Азии и Южной Сибири.
Набор реалий, по которым обычно производится датировка памятников древней степной скульптуры, на узунтальских изваяниях, как это следует из таблицы, в принципе одинаков. Это пояса (в двух случаях с бляхами-оправами) с подвешенными к ним предметами вооружения (сабля, кинжал) и мешочками-каптаргаками (одиночными или двойными), сосуды, серьги. Наиболее употребительная дата для изваяний, стоящих около оградок с сосудом в одной руке и оружием в другой — VII-VIII вв. н.э. (период существования второго тюркского каганата или «катандинского типа» могил по периодизации А.А. Гавриловой). [14] Однако, как отметил А.К. Амброз, «изваяния при оградках снабжены реалиями VIII-IX вв.». [15] Известно, что в IX в. собственно тюркского каганата уже не существовало и, следовательно, сама принадлежность этих изваяний древним тюркам (в узком, этническом значении термина) в данном случае ставится под сомнение. Насколько это обосновано анализом реалий каменных изваяний, в том числе и узунтальских?
Гладкие прямоугольные бляхи-оправы, представленные на поясах каменных изваяний, без каких-либо признаков детализации (№ 5, 6), так же как и бляшки-лунницы, существовали на протяжении всей второй половины I тыс. н.э. В одном из погребений древнетюркского времени в Узунтале было найдено два пояса: один богато орнаментиро-
(158/159)
ванный с арочной формы крупными рифлёными бляхами, скорее всего, второй половины VIII-IX вв. н.э.; другой — с гладкими бляхами-оправами прямоугольной формы или округлым верхним краем катандинского типа. [16] В более северных районах Южной Сибири они доживают до IX-X вв. включительно. [17] То же самое можно сказать и о серьгах так называемого «салтовского типа» (№ 6), более точная датировка которых в южносибирской археологии не разработана. Из сосудов, изображенных в руках древнетюркских воинов, хронологически наиболее показательны кувшинчики (№ 5, 7) и кубки (№ 8, 9) на поддонах. В VII-IX вв. в Центральной Азии и Южной Сибири были распространены два основных вида кувшинчиков на поддоне: одни из них имели приземистые пропорции, где диаметр тулова равнялся высоте сосуда или несколько превышал её; другие — более вытянутых очертаний, у которых диаметр был, как правило, меньше высоты. Кувшинчики первого вида, возможно, появились несколько раньше, чем второго. Пока они найдены преимущественно в погребениях VII-VIII вв. н.э. [18] Датировка же кувшинчиков второго вида, в частности, наиболее известных из них — копёнских, убедительно определяется Б.И. Маршаком серединой — второй половиной IX в. [19] Поэтому при использовании кувшинчиков на поддоне в качестве хронологического признака необходимо определение их конкретной видовой принадлежности на самих изваяниях. Кувшинчики на узунтальских фигурах (№ 5, 7) имеют явно вытянутые пропорции и могут датироваться VIII-IX вв. н.э. Что касается кубков на поддоне (№ 8, 9), то изготовление сосудов такой формы как в Средней Азии, так и в Южной Сибири имеет очень глубокие традиции — от скифских котлов до серебряных кубков монгольского времени. Однако в самих погребениях второй половины I тыс. н.э. они не встречались.
Не менее важен н вопрос о датировке сабель, изображенных на изваяниях (в нашей серии № 5-9). Алтайская теория происхождения сабли, предложенная в свое время С.В. Киселёвым, базировалась в значительной степени на изобразительном материале древнетюркских каменных изваяний. [20] В то же время в погребениях Южной Сибири и Центральной Азии по крайней мере до VIII-IX вв. н.э. сабель не обнаружено. И в IX-X вв. н.э. местное население, судя по наиболее ранним сросткинским находкам, пользовалось ещё не настоящей саблей, а однолезвийным палашом, типологически близким к исходной форме длинного однолезвийного меча. [21] В Средней Азии сабли, по-видимому, появились несколько раньше, как это следует из подробного описания способа их изготовления в сочинении ал-Джахиза. [22] Вряд ли можно предположить, что сабля была известна тюркам в VII-VIII вв. н.э., изображалась ими на каменных изваяниях, но по каким-то причинам не входила в состав предметов сопроводительного инвентаря. Ю.И. Трифонов объясняет это несоответствие этническим различием между создателями каменных изваяний (собственно тюрками) и тем населением, которое, по его мнению, оставило погребения с конём (племена теле). [23] Это возможно, хотя могут быть и другие причины, в том числе — хронологические. В пользу последнего предположения говорят кинжалы так называемого «уйбатского типа», часто изображаемые на
(159/160)
каменных изваяниях вместе с саблей (№ 7). Уйбатский чаа-тас, давший им наименование, по формам предметов сопроводительного инвентаря (псалии с зооморфными завершениями и фигурными скобами, плоские наконечники стрел, стремена с прорезной подножкой и некоторые другие), имеющим наиболее близкие аналогии в памятниках енисейских кыргызов в Туве (т.е. после 840 г.), должен датироваться в поздней своей части не ранее, чем серединой IX в. н.э. [24]
Показательно, что единственная дата, полученная по методу С-14 для поминального комплекса, к которому относится изваяние № 6 (Ак-Таш), 945±27 лет, т.е. середина IX в. Вероятно, пишет в связи с этим В.Д. Кубарев, «мы теперь имеем верхнюю границу тюркских оградок, традиция устройства которых... существовала на протяжении нескольких столетий (V-X вв.). Такое длительное бытование тюркских оградок, конечно, свидетельствует и о сохранившемся обычае установки изваяний на Алтае вплоть до X в.». [25] Таким образом, существование каменных изваяний — воинов с сосудом в одной руке и оружием в другой при оградках в VIII-X вв. н.э. представляется вполне возможным, что, конечно, не означает, что все они относятся к этому времени — среди них, безусловно, есть и более ранние, собственно тюркские. Выше были приведены только поздние из предполагаемых дат реалий каменных изваяний. Начальные этапы формирования древнетюркского предметного комплекса, недостаточно отражённые в вещественных материалах, остаются во многом неясными. Поэтому датировка каменных изваяний, как ранних, так и более поздних, в каждом конкретном случае требует специального обоснования.
Предполагаемая возможность бытования древнетюркских каменных изваяний с сосудом в одной руке и оружием в другой вплоть до конца I тыс. н.э., естественно, ставит вопрос об отношении их к изваяниям поздней, так называемой «уйгурской группы», изображающим фигуру человека без оружия, с сосудом в двух руках и без сопроводительных оградок с камнями-балбалами (VIII-IX вв. н.э.). [26] Несмотря на отличия иконографии, в реалиях тех и других достаточно много общего: однотипны поясные бляхи-оправы, кувшинчики (вытянутых пропорций на поддоне), формы головных уборов и т.д. Тувинские изваяния с сосудом в двух руках [27] отличаются более сложным устройством пояса — он имеет дополнительные ремешки и лировидные подвески, которые и послужили главным основанием для более поздней датировки этих изваяний. Лировидные подвески никогда не встречаются на изваяниях с оружием, но в археологических комплексах известны начиная с VIII-IX вв. н.э. повсеместно. Однако их отсутствие на изваяниях с оружием вряд ли может служить датирующим признаком. Более правдоподобной, если иметь в виду особенности иконографии и сопроводительных сооружений, представляется их оценка как социального, а не хронологического признака. Такие же лировидные подвески, например, украшают пояса чиновников, изображенных на стенах купольных гробниц династии Ляо. [28] Я.А. Шер на примере семиреченских изваяний убедительно показал, что скульптурные изображения людей с сосудом в двух руках относятся «к изображениям чиновной аристо-
(160/161)
кратии, людей, близких к правящей военной верхушке, но не занимающихся непосредственно военным делом». [29] Такое определение полностью применимо и к южносибирским изваяниям. В этом случае изображения воинов с оружием и чиновников с сосудом в двух руках могли создаваться одновременно, но могли относиться к различным социальным группам древнетюркского общества.
Рис. 1. Древнетюркские изваяния Узунтальской степи (1-9) и на р. Юстыд (10).
Последнее изваяние рассматриваемой серии (№ 10) происходит из
(161/162)
мемориального комплекса древнетюркского времени на р. Юстыд. Помимо изваяния он включает в себя ряд квадратных оградок и стел, одна из которых с рунической надписью и многофигурной композицией, изображающей, по-видимому, сцену камлания, уже неоднократно была предметом специального исследования. [30] Каменное изваяние установлено с восточной стороны каменно-земляного кургана округлой формы в примыкающей к нему полукруглой выкладке. Черты лица переданы схематично; левый глаз выдолблен, внутри него сохранились следы заполнения железом. [31] Изваяние интересно в первую очередь своим местонахождением — оно помещено внутри выкладки у кургана (оставшегося, к сожалению, нами не раскопанным). Правда, аналогичный курган с пятью изваяниями был исследован в Восточном Казахстане; раскопки не дали никакого материала, но, судя по стилистическим особенностям изваяний, имеющих весьма архаический облик, можно предполагать достаточно ранний возраст этого памятника. [32]
Грубые изображения человеческой фигуры и гермообразные стелы, стоящие у оградок (в нашей серии № 1-3, 10), как уже отмечалось некоторыми исследователями, вероятно, предшествовали скульптурным изображениям. Среди них могут быть и очень ранние, смыкающиеся с антропоморфными изображениями скифо-сарматского времени, однако из-за отсутствия реалий этот вопрос решается пока только предположительно. Возможно, что именно поэтому в наиболее ранних письменных источниках, содержащих описание древнетюркского погребального обряда, говорится об установке «каменного знака», а не изваяния. [33] В древнетюркских рунических текстах термином «bediz» обозначались как грубые антропоморфные стелы, так и скульптурные изображения самих тюрков-воинов. [34] Можно предполагать, что традиция древней степной скульптуры не прерывалась на протяжении всего I тыс. н.э.
[2] Сорокин С.С. 1) Древние каменные изваяния Южного Алтая. СА, 1968, № 1, с. 260-262; 2) Материалы к археологии Горного Алтая. Учён. зап. Горно-Алтайск, ин-та языка, л-ры, истор., вып. 8. Барнаул, 1969, с. 77-79.
[3] Савинов Д.Г. 1) Археологические памятники в районе хребта Чихачёва. АО 1971 г. М., 1972. с. 286-287; 2) Работы на Горном Алтае. АО 1972 г. М., 1973, с. 236.
[4] См. сообщения В.Д. Кубарева в АО 1973-1978 гг.
[6] В тексте, таблице и рисунке использована единая нумерация изваяний.
[7] Кубарев В.Д. Древнетюркский поминальный комплекс на Дьёр-Тебе. В кн.: Древние культуры Алтая и Западной Сибири. Новосибирск, 1978, с. 86-96, рис. 1.
[8] Плетнёва С.А. Половецкие каменные изваяния. САИ, вып. Е4-2, 1974, рис. 29.
[9] Грач А.Д. Древнетюркские изваяния Тувы. М., 1961, с. 54-57.
[10] Арсланова Ф.X., Чариков А.А. Каменные изваяния Верхнего Прииртышья. СА, 1974, № 3, с. 220-235.
[11] Шер Я.А. Каменные изваяния Семиречья. М.; Л., 1966.
[12] Вайнштейн С.И., Крюков М.В. Об облике древних тюрков. ТС. М., 1966, с. 179-182.
(162/163)
[13] Шер Я.А. Указ. соч., с. 43.
[14] Гаврилова А.А. Указ. соч., с. 61-66.
[16] Савинов Д.Г. Работы на Горном Алтае, с. 236.
[17] Троицкая Т.Н. Красный Яр I — памятник позднего железного века. В кн.: Древние культуры Алтая и Западной Сибири, рис. 7.
[18] Грач А.Д. Археологические раскопки в Монгун-Тайге и исследования в Центральной Туве. Тр. ТКЭАН, т. 1. М.; Л., 1960, рис. 88.
[20] Киселёв С.В. Древняя история Южной Сибири. М., 1951, с. 520-521.
[21] Мерперт Н.Я. Из истории оружия племён Восточной Европы в раннем средневековье. СА, XXIII. М.; Л., 1955, с. 162-163.
[22] Мандельштам А.М. Характеристика тюрок IX века в «Послании Фатху б. Хакану ал-Джахиза».— Тр. Ин-та истор., археолог. этнограф. Казахской ССР, т. 1. Алма-Ата, 1956, с. 241.
[25] Кубарев В.Д. Древнетюркский поминальный комплекс... с. 93-94.
[27] Не исключено, что тувинские изваяния с сосудом в двух руках, образующие весьма компактную группу по стилистическим особенностям оформления человеческой фигуры н реалиям, представляют собой в ряду других изваяний древнетюркского времени локальный вариант. По всему поясу евразийских степей семантика изваяний с сосудом в двух руках значительно шире.
[28] Torii R. Sculpture stone tombs of the Liao Dynasty. Harvard, 1942, Pl. II.
[29] Шер Я.А. Указ. соч., с. 58.
[30] Наделяев В.М. Древнетюркская руническая надпись из Кош-Агача. Изв. Сиб. отд. АН СССР, вып. 1, 1973, № 1, с. 108-110; Кубарев В.Д. Ещё раз о древнетюркской стеле из Кош-Агача. В кн.: Проблемы этногенеза народов Сибири и Дальнего Востока (тезисы докладов Всесоюзной конференции). Новосибирск, 1973, с. 88-90; Васильев Д.Д. Древнетюркская эпиграфика южной Сибири. ТС 1975 г. М., 1978, с. 98-99.
[31] Нет ли здесь связи с образом «железного изваяния», встречающимся в тувинском героическом эпосе? — См.: Гребнев Л.В. Тувинский героический эпос. М., 1960, с. 50; Грач А.Д. Указ, соч., с. 86-87.
[32] Арсланова Ф.X., Чариков А.А. Указ. соч., с. 230-231, рис. 6, 9.
[33] Итс Р.Ф. О каменных изваяниях в Синьцзяне. СЭ, 1958, № 2.
[34] Кляшторный С.Г. Храм, изваяние и стела в древнетюркских текстах (К интерпретации Ихе-Ханын-норской надписи). ТС 1974 г., М., 1978, с. 251-252.
|