|
Л.Р. Кызласов
|
|
|
Рис. 1. Древнетюркские каменные оградки и изваяния1-2 — р. Хендерге близ пос. Ак-Тал;(Открыть в новом окне: Рис. 1, 1, |
людей, стоящих с восточной стороны оградок:3, 4 — р. Саглы, пос. Кызыл-Тей.Рис. 1, 2, Рис. 1, 3, Рис. 1, 4) |
0,5 м. Внутри квадрата из плит находится плоская насыпь из земли с галькой или речными валунами (реже с обломками скалы и плитняком). Нередко для укрепления оградок камни присыпались и с наружных сторон плит (рис. 1-4). [57]
Оградки, как правило, ориентированы сторонами (178 из 220, или 81%) и реже углами по странам света (42 из 220, или 19%). [58]
Обычно оградки расположены одиночно, но иногда они установлены в один ряд (по 2, 3, 4, 7 или 8 оградок) по линии север — юг. Известно 18 таких рядов, с промежутками от 0,1-0,5 м до 2-4 м или же, реже, по линии северо-восток — юго-запад (8 рядов по 2-3 оградки). [59] Чаще всего оградки были не связаны с расположением курганов той же эпохи. В двух случаях зафиксированы особенно большие скопления этих оградок на ограниченной территории, [60] что, вероятно, свидетельствует о наличии в прошлом излюбленных мест для совершения поминок по умершим.
Наблюдения над древнетюркскими оградками Тувы позволяют различать пять видов этих поминальных сооружений:
1) оградки без всяких дополнительных устройств;
2) оградки, у которых с восточной стороны вертикально стоит простая плита или валун («главная» плита); 3) оградки, «главные» плиты которых имеют приданную им схематическую форму фигуры человека или выбитое на восточной грани примитивное лицо человека (рис. 1, 2, 4); 4) оградки, с восточной стороны которых установлены целые фигуры людей (рис. 1, 1; 2, 3); 5) оградки, у которых вместе стоят и «главная» плита, и фигура человека (рис. 4, II).
Рассмотрим некоторые особенности этих видов оградок:
1) Одиночные оградки без всяких дополнительных сооружений встречаются не часто (70 из 220, или 32%). Следует иметь в виду, что многие из них находились в одном ряду с оградками, имеющими каменные изваяния людей или балбалы. [61]
2) Обычно с восточной стороны перед оградкой в ямке устанавливали вертикально каменную плиту или большой валун, которые во время поминок символизировали самого умершего. Таких оград оказалось 55 из 220 (т.е. 25%), причём 28 из них имели только один «главный» камень, а 27 оград, кроме «главного» камня, имели ещё отходящие на восток ряды простых каменных столбиков — балбалов, число которых колеблется от 1 до 66 (рис. 4). [62]
Таким образом, статистика показывает, что оградки, не имеющие каменных фигур человека, преобладают в количественном отношении (125 из 220, т.е. 57%). [63]
3) Умелые люди придавали «главной» плите приближённую форму фигуры человека или же выбивали на восточной грани плиты примитивное лицо человека. [64]
4) Наиболее богатые люди нанимали специальных каменотёсов, которые создавали целые фигуры людей (табл. I, 22), лучшие образцы которых представляют уже круглую скульптуру (рис. 2, 3, 5, 6). [65] Все эти фигуры людей трактованы условно схематически и не отличаются реализмом. Однако лицам их старались придать портретное сходство с умершим, детализируя формы усов, бороды, манеру ношения серёжек или же, иногда, индивидуализируя черты лица и его выражение. Сходства с конкретным человеком стремились добиться также путём изображения специфических особенностей одежды, детализацией наборных поясов и предметов вооружения.
Всего известно 95 оград из 220 (43%), у которых стояло 96 каменных фигур человека (у одной оградки оказались две фигуры). Из них — у 33 оград имелось только по одной фигуре и ничего более, а у 56 оград, кроме каменного изваяния находились ещё ряды каменных столбиков (от 3 до 157 штук), отходящих от изваяния человека на расстояние от 3 до 350 м. [66]
Все эти каменные фигуры устанавливались, так же как и «главные» плиты без следов обработки, с восточной стороны оградок (табл. I, Б) лицом на восток (61 фигура из 96, т.е. 63,5%) или на юго-восток (28 фигур, т.е. 29%; в случае ориентации ограды углами по странам света). [67]
Соответственно и ряды столбиков-балбалов в 39 случаях отходили от каменных изваяний на восток и в 13 — на юго-восток. [68] При этом восемь таких рядов столбиков, отходящих на восток, в конце имеют повороты на север, как это было ещё у рядов шурмакских балбалов во II в. до н.э. — V в. н.э.
Из анализа всех этих данных видно, что некоторым умершим устраивались только оградка и тогда дух умершего «присутствовал» на поминках, вероятно, в виде своеобразной куклы, подобной «тулу» современных киргизов. [69] Кстати, «тулы» имелись и у средневековых тюрков, ибо этот термин встречается в рунических надписях из Таласа. [70] В других случаях (оградки 2-го и 3-го видов) каменные плиты, символизировавшие умершего во время поминок, по-видимому, облачались в
|
|
|
Рис. 2. Каменные изваяния древних тюрков: 1 — р. Хендерге близ пос. Ак-Тал; 2 — р. Ак-Чааты, ур. Чиланныг.(Открыть Рис. 2 в новом окне) |
Рис. 3. Каменные изваяния древних тюрков: 1 — р. Хам-Дыт; 2, 3, 4 — р. Саглы (2, 3 — близ ручья Мугур; 4 — у пос. Кызыл-Тей); 5 — р. Чадаана близ горы Друг.(Открыть Рис. 3 в новом окне) |
собственную одежду умершего, подобно поминальным куклам казахов Средней орды [71] или округа Тарбагатай, [72] а также подобно деревянным столбикам или каменным плитам на поминках у чувашей. [73] И, наконец, целые фигуры, иногда являвшиеся превосходными скульптурами, представали на поминках без дополнительных убранств.
5) Имеется три оградки, найденные в разных районах Тувы, у каждой из которых с восточной (или юго-восточной) стороны стоят и каменная фигура человека, и «главная плита». От этих последних отходят ряды каменных столбиков в том же направлении (рис. 4, II). [74] Очевидно, один из таких рядов пристроен к оградке позднее другого, т.е., возможно, одна и та же оградка была использована (с перерывом) для поминок двух человек.
В Туве к 1962 г. мне было известно всего 102 древнетюркские каменные фигуры людей VI-VIII вв., [75] сделанные из различных материалов: мрамора, сланца, гранита и песчаника,
|
|
Рис. 4. План группы поминальных оградок VI-VIII вв. с изваяниями людей и столбиками-балбалами у пос. Кызыл-Тей на р. Саглы; обрамляющие плиты похищены: 1 — каменные изваяния целые; 2 — каменные изваяния разбитые.(Открыть Рис. 4 в новом окне) |
Рис. 5. Каменные изваяния сидящих знатных тюрков: 1, 2 — у оградки близ пос. Кызыл-Мажалык на р. Хемчик; 3 — на поминальном сооружении в пос. Сарыг-Булун на р. Эрзин (головы отбиты в древности).(Открыть Рис. 5 в новом окне) |
Они всегда изображают мужчин и преимущественно воинов (рис. 1, 2, 3, 5). [76] Воинские доблести особенно уважались даже после смерти. Изваяния умерших воинов старались украсить наборным поясом, к которому подвешены меч или сабля, иногда кинжал (табл. I, 22), боевая булава (рис. 2, 2), ножи в ножнах и мешочки с дорожными инструментами, амулетами и огнивом. [77]
При описании погребального обряда тюрок-тугю письменные источники того периода сообщают: «В здании, построенном при могиле, ставят нарисованный облик покойника и описание сражений, в которых он находился в продолжение жизни. Обыкновенно если он убил одного человека, то ставят один камень. У иных число таких камней простирается до ста и даже до тысячи». [78]
Этот текст, освещающий поминальный обряд богатых и знатных тюрок, применим и к описываемым рядовым поминальным памятникам. Очевидно, что взамен здания (храма или святилища, в котором совершались поминальные жертвы умершему в связи с развитым культом предков), рядовое население сооружало каменные оградки, со статуей или плитой (символизировавших умерших) с восточной стороны. [79] Кроме того зарегистрировано большое количество указанных выше случаев, когда от фигуры человека или каменного столба (плиты), его заменяющего, на восток отходит ещё ряд из каменных столбиков, установленных вертикально через определённые промежутки (табл. I, Б). Наличие таких рядов камней хорошо объясняется приведённым выше текстом летописи — их ставили по числу врагов, которых убил при жизни воин, и поэтому количество этих камней у разных поминальных оградок различно, а у некоторых их вообще нет.
Раскопки 37 оградок разных типов подтверждают их поминальный характер. [80] В 13 оградках под насыпью ничего не обнаружено. [81] В девяти других материк оказался не потревоженным. На горизонте в пяти из них найдено по небольшому пятну золы и угольки, так же в двух из этих последних — вещи: изношенный железный ножик с отломанным концом (табл. I, 31) и три обломка треугольных железных плоских наконечников самострелов. [82] В трёх оградках на горизонте не было ничего, кроме предметов и костей. В одной из них — зуб и кость лошади, в другой — железное стремя (типа с петлёй на шейке) с обломанным верхом, в третьей — железное пальштабовидное тесло. [83] В девятой оградке на горизонте оказались мелкие угольки, гнилушки и деревянный кол, вбитый у северной стенки. [84] В 5 оградках в центре оказались только округлые ямки (глубиной до 0,8 м и диаметром до 0,4 м) и в них нижние части некогда стоявших здесь высоких, одиночных и впоследствии сожжённых деревянных столбов (диаметр 0,3 м и сохранившаяся высота 0,3-0,5 м). [85] В других 5 оградках обнаружены округлые ямки (глубиной 0,15-0,7 м и диаметром 0,5 м), а в них — угольки или зола и по одной кости животного (зуб или фаланга лошади, лопатка или крестец овцы). [86] И наконец, в двух оградках были обнаружены ямки и вещи.
Рис. 6. Сидящая фигура знатного тюрка с поминального сооружения в пос. Сарыг-Булун на р. Эрзин (кафтан внакидку (голова отбита в древности): а — вид спереди, б — вид сбоку.
(Открыть Рис. 6 в новом окне)
В одной — на горизонте под насыпью оказалось зольное пятно (0,3x0,1 м) и разбросанные кости лошади (позвонки, рёбра, бедренные), а также яма (глубиной 0,8 м), в которой лежала костяная свистулька от стрелы, костяная цурка от пут лошади и берестяной цилиндрический туес с круглым дном и крышкой (высота 0,47 м; ширина 0,17 м и диаметр дна 0,14 м). Таким образом, здесь сохранились от поминок остатки еды (конское мясо) и сосуд для питья (туес). [87] Другая оградка [88] интересна тем, что к ней с южной и восточной сторон пристроены дополнительные, тюркские же, поминальные сооружения, в виде полуовальных насыпей из камней. В самой оградке оказалась овальная ямка, [89] в которой среди камней были найдены астрагал и зуб коня, железная пластина от панциря и обломки двух трёхлопастных (типичных для VI-VIII вв.) наконечников стрел, а на горизонте в трёх местах — скопления угольков и ещё два конских зуба. Аналогичная картина открылась и под пристроенными насыпями. [90]
Таким образом, исследование 37 оградок в Туве показало, что они тождественны древнетюркским оградкам, раскопанным на Алтае, в Восточном и Центральном Казахстане, а также на Тянь-Шане.
Ни в одной из них не обнаружено никаких следов погребений ни по обряду трупоположения, ни по обряду трупосожжения, синхронных самой оградке. Это было выявлено уже при первых их раскопках.
В.В. Радлов, раскопав в 1865 г. 4 оградки на Ангодае и 4 на р. Табажек, сначала пришёл к выводу, что «эти курганы были не могилами, но местом какого-то религиозного обряда», [91] а позднее правильно писал, что «все эти прямоугольники я должен считать за жертвенные места». [92] Две оградки на р. Кара-Кабе раскопал в 1911 г. А.В. Адрианов. [93] Позднее С.И. Руденко писал, что «каменные квадраты с каменными бабами и без них раскапывались Радловым, Адриановым и нами, причём они вряд ли могут рассматриваться, как могильные сооружения. Всё же они, по всей вероятности, связаны с заупокойным культом». [94] Так как нигде не выявлено прокалённой почвы и цельных кострищ в оградках Тувы, то поминальные костры для сжигания
жертвенной пищи и возлияния пьянящих напитков (типа араки и кумыса) разводились, видимо, в непосредственной близости у оградок. Затем, после окончания обряда жертвоприношения, в оградку чаще всего переносили часть углей и золы от жертвенного костра, забрасывали некоторые остатки поминок (кости конечностей и голов съеденных на поминках овец и лошадей, старые туеса из-под какого-то питья и т.п.), а также жертвовали иногда изношенные или сломанные предметы вооружения и быта (ножи, наконечники самострелов и стрел, костяные свистульки к ним, обломки панцирных пластинок, стремя, топоры-тёсла, цурки и т.п.). После этого оградку засыпали землёй.
Все найденные в оградках предметы являются типично тюркскими, аналогичными предметам из погребений с конём VI-VIII вв.
Письменные источники сообщают, что у тюрков члены семьи и другие родственники «убивают овец и лошадей и приносят их в жертву умершему». [95]
Видимо, именно о поминальных оградках сообщает следующее место из Чжоушу (629 г.): «После похорон они накладывали камни и устанавливали при этом памятный столб; число камней (поставленных прямо) определялось каждый раз по количеству людей, которых умерший убил при жизни. Затем они вешали на столбы целые головы принесённых в жертву овец и лошадей». [96]
Очевидно, что следы кольев и столбов, найденные в оградках Тувы и Алтая, остались от столбов для вывешивания голов жертвенных животных.
Необходимо заметить, что, будучи хорошо огражденными плитами и имея незначительную насыпь внутри, тюркские оградки VI-VIII вв. могли быть вторично использованы для разных целей в последующие века. В Туве встретились только три таких оградки, превращённые позднее в округлые каменные курганы. В двух из них оказались кенотафы IX-X вв. в виде погребения одних только лошадей со скромным снаряжением, [97] а в третьем кургане, находившемся в ряду с одним из вышеупомянутых кенотафов и оказавшемся после расчистки также оградкой, найдены разрозненные кости человека плохой сохранности « одно глиняное пряслице. Ясно, что и это погребение (по обряду трупоположения без коня) является впускным в более позднее время, возможно тоже в IX-X вв., как думает автор раскопок, [98] когда уже забыли о первоначальном значении древнетюркских оградок и местные жители погребали своих умерших одиночно без лошадей.
Датируются поминальные оградки VI-VIII вв. не только по найденным в них немногочисленным предметам, но и по многочисленным деталям, высеченным на каменных фигурах воинов, стоящих возле некоторых из них. Многие изображённые на статуях предметы аналогичны найденным в могилах VI-VIII вв., в особенности в тюркских погребениях с конем. Это, прежде всего, наборные пояса с характерными типами бляшек — круглых, кольцевидных, квадратных, полукруглых, круглых с расширяющимся выступом, пряжек и наконечников (табл. I, 22; рис. 2, 3, 5); затем серьги с каплевидными подвесками, в том числе и серёжки с шариком вверху (табл. I, 19 и рис. 2, 1; 3, 2, 4), [99] серьги-кольца, подвесные костяные и железные подпружные пряжки (табл. I, 21) [100] и, наконец, сабли.
Кроме того, эти изваяния позволяют зафиксировать употребление тюрками-тугю других предметов, которые ещё не встречены в могилах, а также получить представление об их одежде. Девять раз на фигурах людей, происходящих из разных районов Тувы, изображены кинжалы. И всякий раз это кинжалы одного типа — коленчатые (табл. I, 22). Это позволяет заключить, что коленчатые кинжалы были особенно характерны для населения Тувы в VI-VIII вв. Кроме сабель изображены прямые мечи, булавы, заткнутые за пояс, а также округлые и фигурные мешочки справа, от которых иногда свисает нож в ножнах, а на одной статуе изображена большая сумка.
Все фигуры высечены с руками и всегда держащими в одной руке (обычно в правой) [101] сосуд для питья. Аналогии свидетельствуют, что изображались деревянные или металлические сосуды (обычно золотые и серебряные), которые редко попадали в инвентарь погребений и потому мало известны. Нами выделено шесть типов сосудов изображаемых на изваяниях людей: 1) кувшинчики на поддонах (иногда с ручками — табл. I, 22 и рис. 2, 2, 3, 2; 5, 2); 2) кувшинчики с округлым дном (рис. 5, 1); 3) рюмки (рис. 3, 4); 4) округлодонные чаши (рис. 3, 5); 5) чаши-кубки на высоких поддонах (рис. 3, 1); 6) чаши с широким горлом на низких поддонах (рис. 1, 1).
Изображения умерших воинов с сосудом в руке необходимы были для того, чтобы при совершении поминок, когда родственники и соратники покойного устраивали в честь него поминальный пир возле оградки, он сам, в виде изваяния, мог «присутствовать и пить» вместе со всеми. Естественно, что поминаю-
щие при этом обращались к нему и «разговаривали» с ним, принося ему жертвы, чтобы умилостивить его «злую» душу, как это делали и тюркоязычные народы Саяно-Алтайского нагорья ещё в недавнем прошлом. [102]
На одном изваянии воина из Западной Тувы участники поминок даже изобразили весь этот поминальный пир. Ниже пояса этой фигуры схематично изображены два участника поминок, которые сидят перед изваянием на поджатых под себя ногах. Обращаясь к нему, один из них держит в руке сосуд с напитком, а второй опустил руку, видимо, в кожаный бурдюк с питьём, чтобы зачерпнуть очередную чарку. [103]
Особо следует остановиться на одном памятнике — раскопанной нами в 1955 г. оградке с двумя скульптурами людей, которые резко отличны от всех известных, описанных выше, рядовых изваяний. [104] Прежде всего здесь у одной оградки оказались две фигуры людей, также участвующих в сцене поминального пира. Эти почти круглые скульптуры изображают не стоящих, как обычно, а сидящих, скрестив ноги по степному обычаю, людей. Кроме того, снизу они имеют шипы, вставлявшиеся некогда в особые каменные пьедесталы (рис. 5, 1, 2). [105] Хотя сама оградка почти не отличается от других (кроме тщательно подобранных тонких и широких плит песчаника), фигуры, при ней были совсем особого типа и были изваяны из гранита скульптором по специальному заказу и, конечно, по заказу особенно богатых людей. Подобных изваяний у древнетюркских оградок нет.
Поминальные сооружения знати. ^
Наконец, в юго-западной и юго-восточной Туве были открыты четыре сложных поминальных сооружения высшей знати Восточнотюркского каганата. Одно из них, находившееся на юго-западной окраине пос. Сарыг-Булун (Эрзин), раскопано нами в 1955 г. Это был расплывшийся подчетырёхугольный вал (36х29 м) со скруглёнными углами, ориентированный сторонами почти по странам света с небольшим отклонением (рис. 7). [106] Внутри вала, за неглубоким рвом, возвышалась оплывшая подчетырёхугольная насыпь из песка (16x15 м) с выступающей площадкой с запада. [107] На восточной стороне насыпи и во рву располагались высеченные из серого гранита фигуры двух людей, сидящих на поджатых вперёд коленями ногах (рис. 5, 3; 6), а также — два небольших изображения львов. [108]
Раскопки всего этого сооружения не дали никаких следов погребения и доказали его исключительно поминальное назначение. [109] Под выступающей с запада площадкой оказался «храм» для жертвоприношений умершему во время поминок. Посредине его в землю был вбит колышек, возле которого лежала кучка древесных углей, а вокруг были разбросаны обломки челюстей коня, рога косули, зубы коровы и железная накладка, т.е. те же остатки приношений, что и в рядовых поминальных оградках (рис. 7).
Чрезвычайно важно, что раскопанный нами «храм» оказался не кумирней со стенами из сырцовых кирпичей и черепичной крышей, подобной сооружавшимся китайцами в поминальных сооружениях каганов и их родственников в Монголии, не жертвенной оградой, в виде орнаментированного «саркофага» (на памятниках высшей знати), и не простой жертвенной оградкой рядовых воинов, а деревянной восьмиугольной юртой.
Основу юрты составляли 13 столбов, глубоко вкопанных в землю и образующих восьмигранник. Стены и стропила были деревянными, а крыша, очевидно, была покрыта пластами лиственничной коры, которые сверху придавливались тяжёлыми валунами, обнаруженными здесь же. [110] Остатки этой юрты-святилища сохранились до нас потому, что юрту сожгли, вероятно, после последних поминок, чтобы душа умершего могла, наконец, вместе с дымом вознестись к небу. Такая трактовка памятника подтверждается сообщением ат-Табари под 738-739 гг. о том, что после гибели в Средней Азии тюргешского кагана Курсула тюрки на поминках сожгли его поминальные юрты: «когда Курсул был убит, то тюрки привезли его шатры и сожгли их и порезали уши свои». [111] Открытие деревянной юрты VII-VIII вв. важно не только для изучения культовых сооружений и идеологии восточных тюрков. Оно позволяет заключить, что в местах, богатых лесом (в частности, в Туве), уже в ту пору, существовали осёдлые аалы (чаще всего на зимниках) с жилищами, представляющими собой деревянные гранёные юрты, [112] а не только избы, о строительстве которых в Саяно-Алтайском нагорье сообщают китайские летописи VI-XI вв. Что касается восточных тюрков-тугю, то письменные источники говорят лишь о войлочных юртах и палатках.
С восточной стороны юрты-светилища [так в тексте], против входа в неё, под курганной насыпью (почти в центре) найден сделанный на кругу из красной глины кувшин с вертикальной ручкой и небольшим сливом на венчике (табл. I, 1). Кувшин стоял возле вбитого в грунт деревянного кола, к которому он первоначально,
Рис. 7. План поминального сооружения знати восточных тюрок VII-VIII вв. в пос. Сарыг-Булун на р. Эрзин: 1 — остатки брёвен; 2 — кострища; 3 — угольки; 4 — кувшин; 5 — деревянные столбы; 6 — граница воронки грабительской ямы; 7 — каменные изваяния (I, II — людей, III-IV — львов); 8 — дёрн; 9 — слой с галькой; 10 — песок; 11 — песок со щебнем 12 — материк.
(Открыть Рис. 7 в новом окне)
вероятно, был привязан перед сооружением насыпи. Нет сомнения, что в этом большом кувшине находилось в своё время вино для поминок (рис. 8, 2).
Находка кувшина очень важна в историко-культурном отношении. Дело в том, что это кувшин не тюркский, а среднеазиатский. Такие сосуды вообще не характерны для Центральной Азии и Китая, и в этом отношении наша находка пока является уникальной. Кувшины этого типа изготовлялись в VII-VIII вв. в Согде, частично в Уструшане, Чаче и в Чуйской долине, являясь наиболее распространёнными кувшинами у согдийцев. Ближайшую аналогию сосуд из Тувы находит в согдийских кувшинах из городища Ак-Бешим в Северной Киргизии. [113]
Эта первая находка предмета среднеазиатской материальной культуры в памятнике восточных тюрков-тугю является прямым доказательством взаимных связей, существовавших между населением Центральной и Средней Азии в VII-VIII вв., в частности между восточными тюрками и согдийцами.
Из письменных источников известно о неоднократных походах восточных тюрков в южные районы Средней Азии, в том числе и в Согд, но также известно о проникновении и расселении согдийцев во многих районах юга Центральной Азии и прилегающих районах Китая, а также о согдийцах, непосредственно живших среди восточных тюрков. [114] Скорее всего, кувшин из Сарыг-Булуна сделан гончаром-согдийцем, жившим среди тюрков, а не привезён непосредственно из согдийских городов Чуйской долины.
Второй поминальный памятник того же типа, что и раскопанный нами в Сарыг-Булуне, находится в котловине Деспен, расположенной с южной стороны хребта Восточный Танну-Ола, [115] третий — в долине Суглуг-Аксы-Шöль на правом берегу р. Каргы в Монгун-Тайге [116] и четвёртый — по северному склону Танну-Ола в долине р. Хендерге (левый приток Элегеста) близ пос. Ак-Тал (рис. 8, 1). [117]
Все эти сооружения сходны между собой и отличаются от памятника в Сарыг-Булуне. Они имеют подчетырёхугольной формы земляной вал со скруглёнными углами, вытянутый с запада на восток (размером 19x17 м; 22,3х13,7 м и 24х21 м; шириной 2-2,8 м) и ровик вокруг, из которого брали землю для вала.
В западной половине этого ограждения посредине в одном памятнике находится большая ограда из врытых на боку плит (6x6 м, заваленная внутри обломками скалы), а в двух других — подквадратные каменные площадки (8x8 м и 6,8х7 м), ориентированные сторонами по странам света. К востоку от площадки или от вала в двух случаях стоят обычные каменные изваяния лицом на восток, [118] а в одном сооружении у вала была обнаружена широкая (0,7 м) оббитая сверху плита (были ли сверху её какие-либо изображения — нам неизвестно). Далее на восток от вала и рва идут ряды каменных столбиков-балбалов, таких же, как у обычных оградок. [119]
Таковы сложные поминальные сооружения знати, обнаруженные в Туве, совпадающие с аналогичными по устройству памятниками знати орхонских тюрков VII-VIII вв., известных на соседней территории северной Монголии. [120]
Памятники искусства и письменности. ^
Наибольшее значение и интерес из памятников искусства рассматриваемого периода представляют находящиеся в большом количестве в Туве упоминавшиеся уже в связи с оградками древнетюркские каменные изваяния, изображающие людей.
Древнетюркские каменные изваяния. ^
В археологической литературе существует значительный разнобой в толковании семантики каменных фигур VI-VIII вв., что затрудняет использование их в качестве исторического свидетельства. Поэтому важно установить истинное назначение древнетюркских изваяний. [121]
Прежде всего остановимся на факте совершеннно неверного понимания некоторыми археологами [122] и языковедами [123] древнетюркского термина «балбал», на ошибочном отождествлении древнетюркских каменных фигур человека с «балбалами» орхоноенисейских руноподобных текстов, начало которому было положено ещё H.И. Веселовским. [124] При этом почему-то забывают работы В.Л. Котвича, изучившего в 1912 г. в Монголии основные поминальные сооружения древних тюрков и доказавшего, что балбалами назывались только каменные столбики или плиты без всяких следов обработки, ставившиеся в ряд у поминальных памятников по количеству убитых врагов, а не каменные фигуры людей. [125]
Ни на одном человеческом изваянии нет древнетюркских надписей с указанием, что это балбал. Зато такие надписи дважды обнаружены на простых камнях у древнетюркских памятников Бильгя-Кагана и Алп Элетмиша (Онгинском), стоявших в начале ряда действительных камней-балбалов. Они гласят: «Это
Рис. 8. Древнетюркские памятники VI-VIII вв.:
1 — поминальное сооружение знати в долине р. Хендерге близ пос. Ак-Тал (вид с запада); 2 — кувшин для вина из поминального сооружения знати в пос. Сарыг-Булун на р. Эрзин.
(Открыть Рис. 8 в новом окне)
каменный балбал шада тöлесов» и «Балбал Сабра таркана». [126]
Отсюда можно сделать только один вывод: балбал это не изображение и тем более не статуя, изображающая главного врага, а лишь камень, символизирующий убитого врага и не имеющий никакой обработки.
Из текстов самих древнетюркских поминальных памятников также не следует, что балбал это каменное изваяние человека. Судя по этим текстам, балбал должен был лишь символизировать убитого врага. В.В. Радлов совершенно правильно переводил термин балбал — «der Steinpfeiler», т.е. «каменный столб», а Анна Габэн объясняет термин балбал, как «Schandmal» — «знак позора» для убитого врага. [127] Такие «переводы», как: изображение, статуя и т.п., произвольны и ни на чём не основаны.
В текстах рунических надписей почти всюду говорится о балбалах во множественном числе и это вполне сопоставимо с длинными рядами каменных столбиков, отходящих на восток от поминальных сооружений Кюль-Тегина, Бильгя-Кагана и других, а также от вышеописанных оградок рядовых тюркских воинов, изученных в Туве.
Это же подтверждается данными всех китайских хроник, в которых говорится, что умершему тюрку, «если он убил одного человека, то ставят один камень (курсив мой. — Л.К.). У иных число таких камней простирается до ста и даже до тысячи». [128] Таким образом, и в письменных источниках говорится о простых камнях, символизировавших убитого врага, а не об изображениях человека или статуях.
Итак, письменные источники и археологические данные позволяют считать установленным, что древнетюркский термин «балбал» означал вертикально врытый у поминального сооружения камень, символизировавший убитого врага. Нет никаких фактов, которые позволили бы считать, что балбал — это статуя. [129]
В.Л. Котвич был совершенно прав, призывая не вносить в этот вопрос путаницы, какую внёс в своё время Н.И. Веселовский, и не называть балбалами «каменных баб».
Так, что же такое в таком случае древнетюркское каменное изваяние человека?
Прежде всего необходимо проанализировать три основных вида источников по этому вопросу: а) письменные, б) археологические и в) данные этнографии.
Важнейшее значение имеет для нашей темы текст хроники Суйшу (окончена в 636 г.), гласящей (в переводе Н.Я. Бичурина): «В здании, построенном при могиле, ставят нарисованный облик покойника (курсив мой. — Л.К.) и описание сражений, в которых он находился в продолжение жизни. Обыкновенно если он убил одного человека, то ставят один камень. У иных число таких камней простирается до ста и даже до тысячи». [130] Имеются ещё два перевода этого же места Суйшу, сделанные недавно Р.Ф. Итсом: «У могилы из дерева ставят дом. Внутри его рисуют облик покойника, а также военные подвиги, совершенные им при жизни. Обыкновенно, если он убил одного человека, ставят один камень и так до сотни и тысячи» [131] и Лю Мау-цаем: «Затем они погребают пепел и устанавливают на могилу деревянный столб в качестве памятного знака. На могиле они сооружают помещение, в котором рисуют облик покойника и сцены битв, в которых умерший принимал участие до своей смерти. Если он некогда убил одного человека (в битве), тогда один камень ставят (перед могилой). Число камней достигало иногда до ста или тысячи». [132]
Отличия переводов несущественны, и перевод Н.Я. Бичурина остаётся в силе. То же самое сказано и в хронике Бэйши (окончена в 659 г.): «Они устанавливали на могиле (памятный) столб. На могиле сооружалось помещение, в котором рисовался облик покойного (курсив мой. — Л.К.) и сцены битв из его жизни. Если умерший некогда убил одного человека, то ставили один камень. При этом бывало, что сотни и тысячи камней были установлены». [133]
Из этих письменных источников видно, что тюрки-тугю в VI — начале VII в. ставили ряд из необработанных камней по числу убитых покойным врагов. Это полностью соответствует балбалам древнетюркских надписей и рядам каменных столбиков, зафиксированным археологически. Далее сообщается, что перед рядом камней ставится деревянный дом или какое-то помещение, что также полностью соответствует поминальным храмам со стенами из сырцовых кирпичей и черепичной крышей, сооружённым для тюрок китайскими строителями (на памятниках Кюль-Тегина, Бильгя-Кагана и других каганов и вельмож восточных тюрков, известных как по письменным, так и по археологическим данным), [134] а также открытой мною на поминальном сооружении VII-VIII вв. в юго-восточной Туве деревянной юрте, в которой совершались поминальные жертвы. [135] Для менее знатных лиц такими помещениями служили орнаментированные «саркофаги» из мраморных и сланцевых плит,
а для рядовых воинов — простые поминальные оградки.
Наконец, о «нарисованном» облике покойного, который, согласно цитированным текстам, помещался в поминальном помещении. Здесь следует сказать, что ранние китайские историки, составлявшие соответствующие хроники, сами не видели ни погребальных, ни поминальных сооружений древних тюрков и заимствовали сведения из докладных записок официальных лиц и других данных. Авторы записок чаще всего основывались на сообщениях самих тюрков, приезжавших в Китай с посольскими, торговыми и иными целями. [136] По заключению венгерского тюрколога Г. Вамбери: «в тюркском понятии: писать, рисовать, малевать, изображение, наружный вид, лицо — покоятся на основной идее вырезывания, выцарапывания, гравирования, потому что именно эта художественная деятельность человека «первые проявилась в указанном действии». [137]
Поэтому в древнетюркских текстах нет терминов: «статуя», «скульптура», «изваяние». Зато есть термины: «бедиз» — резьба, орнамент, [138] резные (фигуры), [139] украшение (скульптурное), [140] портрет (образ, изображение), картина, живопись; [141] «бэдизчи» — резчик, гравировщик, художник, мастер; «бэдизэд» — вырезать, расписывать, писать картину.
Отсюда «нарисованный облик покойника» китайских хроник, взятый из древнетюркской речи, где термин «статуя» отсутствовал, на деле мог означать вырезанное на камне изображение или даже статую покойного.
Ведь среди известных древнетюркских фигур очень многие являются буквально нарисованными (выбитыми) на плоскостях валунов или простых плит, не имеющих никакой скульптурной обработки. [142]
Такая точка зрения подтверждается более поздними сообщениями исторических хроник, чьи авторы писали не со слов тюрков, а по китайским данным. Известно о посылке китайских послов, строителей, художников и скульпторов на поминки Кюль-Тегина и Бильгя-Кагана с задачей сооружения для этих лиц поминальных комплексов. Когда умер Кюль-Тегин, сообщает Синь Таншу, «отправлены военачальник Чжан Цюй-и и сановник Люй Сян с манифестом за государственною печатью утешить и принести жертву. Император приказал изсечь надпись на каменном памятнике, построить храм и поставить статую его (курсив мой. — Л.К.); на всех четырёх стенах написать виды сражений. Указано отправить шесть превосходных художников, расписать всё отличною работой, чего в тукюеском государстве ещё не бывало». [143] В этом тексте Синь Таншу говорится о том же, что и в более ранних хрониках Суйшу и Бэйши, только «нарисованный облик покойного» закономерно заменён выражением «его статуя». Эта статуя умершего Кюль-Тегина стояла в поминальном храме и ныне найдена при раскопках. [144]
На поминки Бильгя-Кагана было направлено посольство во главе с Ли Цзю-анем, чтобы «для умершего Бильгэ соорудить в (поминальном) храме статую (курсив мой. — Л.К.) и высечь на камне его заслуги». Об этом сказано в китайском тексте памятника Бильгя-Кагана. [145]
Всё это свидетельствует о том, что даже для высшей знати и каганов, которым сооружались сложные поминальные памятники, в храмах по тюркскому обычаю ставились статуи, изображавшие умершего, а не просто нарисованный портрет, хотя стены храмов расписывались при этом сценами из жизни покойного. А для умерших рядовых воинов, которым вместо храма делали простую поминальную оградку, облик покойного «рисовался» на установленном с восточной стороны камне, который хорошие мастера превращали даже в скульптуру, иногда превосходной работы.
Таким образом, письменные источники и археологические данные позволяют твёрдо установить, что в древнетюркский поминальный комплекс входили как статуи или «нарисованные» каменные фигуры, изображавшие самого умершего тюркского воина, так и каменные столбики — балбалы, установленные в ряд перед такой фигурой и символизировавшие собой убитых воином врагов.
Иногда пытаются выдать за «более древний вариант источников» хронику Чжоушу, в которой отсутствует указание на «нарисованный облик покойного», имеющееся в Суйшу и Бэйши. Но Р.Ф. Итс справедливо указал, что Линху Дэ-пен и Вэй Чжен (авторы Чжоушу и Суйшу) были не только современниками, но и коллегами, я что разделы о тюрках в обеих историях «почти текстуально совпадают, исключая стилистические изменения и некоторые второстепенные детали». [146]
Данные Р.Ф. Итса совпадают с материалами Лю Мау-цая, который к тому же разъясняет, что часть Чжоушу (окончена в 629 г.) позднее была утеряна и дополнена затем из Бэйши. [147] Следовательно, о большей «древности» текста Чжоушу, сравнительно с Суйшу и Бэйши, говорить не приходится.
По Р.Ф. Итсу в Чжоушу сказано: «По окончании похорон на могиле ставится каменный знак, другие камни много или мало (ста-
вятся) в зависимости от количества убитых людей (покойником) при жизни». [148] Несколько отличается перевод этого места у Лю Мау-цая: «После похорон они накладывали камни и устанавливали при этом (памятный) столб; число камней (поставленных прямо) определялось каждый раз по количеству людей, которых умерший убил при жизни». [149]
В приведённых отрывках Суйшу и Бэйши, с одной стороны, и Чжоушу — с другой, есть расхождения в деталях описания погребального обряда тюрок-тугю, но нет противоречия. Можно ли их противопоставлять или отдавать преимущество тому или иному источнику? Нет, нельзя. Это понимал Н.Я. Бичурин, объединив в своем переводе данные Суйшу и Чжоушу.
Сведения Суйшу и Бэйши точно соответствуют, как показано было выше, данным орхонских текстов и археологии. Имеется и «нарисованный облик покойного» (каменная фигура или статуя) и поминальное помещение (храм, деревянная юрта, большие или малые ограды из плит), и ряды каменных столбиков-балбалов по числу убитых врагов. [150]
Полностью соответствует археологическим данным и выдержка из Чжоушу. Только речь здесь идёт не о поминальных сооружениях каганов и высшей знати, как в Суйшу и Бэйши, а о памятниках рядового населения. Статистика показывает, что оградки, не имеющие каменных фигур человека, преобладают среди всех древнетюркских поминальных сооружений (в Туве 57%). К 1962 г. в Туве мне были известны 55 жертвенно-поминальных оград, у восточных стенок которых стояли вертикально вкопанные простые плиты или валуны. Они то и есть, очевидно, каменный «знак»-«столб» по Чжоушу. При этом, у 27 из 55 оград, кроме «главного» камня — «знака», заменяющего каменную фигуру, имелись ещё отходящие на восток ряды более мелких каменных столбиков — балбалов, поставленных, как сказано в Чжоушу, по количеству людей, убитых умершим при жизни.
Как видим, никакого противоречия в китайских источниках нет. Очевидно, при общем совпадении основных текстов, приведённых в Чжоушу и Суйшу, в данном конкретном месте автор Суйшу использовал факты о поминальных сооружениях высшей знати, а автор Чжоушу привёл то же самое, но для рядовых тюрков-тугю.
Здесь же следует отметить, что встречающееся в приведённых выше отрывках хроник слово «могила» нельзя понимать буквально. Дело в том, что изваяния людей, животных и стелы с биографическими текстами у самих китайцев действительно сооружались при могилах. Но у тюрок-тугю они ставились при отдельно сооружавшихся во время поминок особых жертвенно-поминальных сооружениях. К этому совершенно правильному выводу пришёл уже В.В. Радлов, произведший раскопки на поминальном сооружении Бильгя-Кагана. [151] Впоследствии это было подтверждено раскопками поминальных сооружений знати, произведенными В.Л. Котвичем в 1912 г., [152] Б.Я. Владимирцовым и Г.И. Боровкой в 1925 г., [153] Л.Р.Кызласовым в 1955 г. [154] и Л. Йислом в 1958 г. [155]
Это же косвенно подтверждается и другими источниками. Например, Таншу сообщает, что когда в 645 г. в Китае умер тюркский каган Сымо, то он был «погребён на царском кладбище Чжаолин. Могила сделана на горе Бай-дао-шань. Каменный памятник с описанием заслуг его поставлен в Хуа-чжéу». [156] В данном случае «могила» есть не собственно место погребения, а, очевидно, поминальное сооружение, расположенное в каком-либо другом месте.
Выше указывалось, что после смерти Кюль-Тегина император Сюань-цзун послал на Орхон генерала Чжан Цюй-и и чиновника Люй Сяна «утешить и принести жертву», т.е. на поминки, а не на похороны. Это же подчёркнуто в личном письме Сюань-цзуна к Бильгя-Кагану, оплакивавшему смерть своего брата: «Ныне, в знак соболезнования, приношу подарок и отправляю (посольство) для жертвоприношения». [157]
Из текста памятника Кюль-Тегина видно, что между смертью его (начало 731 г.) и похоронами прошло 8,5 месяцев, а между похоронами и освещением [так в тексте] построенного при участии китайцев поминального сооружения (осень 732 г.) прошло ещё 10,5 месяцев. [158] Недавние раскопки этого сооружения, произведенные Л. Йислом, вскрыли поминальный храм с сидящими в нем статуями Кюль-Тегина и его супруги. Перед статуями обнаружены три жертвенные ямы со следами обжига и обломками сосудов, в которых приносили сюда жертвенную пищу и питьё. [159]
Специальные жертвенно-поминальные сооружения на территории Южной Сибири и Центральной Азии существовали ещё раньше, например, в период шурмакской культуры (II в. до н.э. — V в. н.э.) в Туве. [160] Были они позднее у уйгуров и даже у древних монголов. Например, ссылаясь на Юаньши, П. Кафаров пишет: «По древнему монгольскому обычаю, для душ покойных ханов устраивались особые шатры (в Китае, по осёдлости
монголов, устраивались для душ палаты), в которых то временам совершалось служение шаманов и приносимы были жертвы. При подобных шатрах и палатах была особая стража, по нескольку сот человек; служили теням, как бы живым». [161] О тюркских статуях, изображающих собой умерших сородичей, для более позднего времени писал и В. Рубрук (XIII в.): «Команы насыпают большой холм над усопшим и воздвигают ему статую (курсив мой. — Л.К.), обращённую лицом к востоку и держащую у себя в руке перед пупком чашу». [162] Рубрук видел также в Каракоруме уйгурские статуи, о которых ему сами уйгуры говорили: «когда какой-нибудь богач из наших умирает, то или сын его, или жена, или кто-нибудь дорогой для него приказывает сделать изображение умершего и ставит его здесь, а мы чтим его в память его». [163]
В XIII в. не только тюркоязычные народы, но и монголы, как свидетельствует тот же Рубрук, «делают из войлока изображения своих умерших (курсив мой. — Л.К.), одевают их драгоценнейшими тканями и кладут на одну повозку или на две. К этим повозкам никто не смеет касаться, и они находятся под охраной их прорицателей... и затем, если наступает праздничный день или первое число месяца, они извлекают вышеупомянутые изображения и ставят их в порядке вокруг в своем доме. Затем приходят сами моалы и вступают в тот дом, кланяются этим изображениям и чтут их». [164]
О приношении жертвенной пищи этим изображениям умерших сообщает и Плано Карпини (XIII в.): «Вышеупомянутым идолам они приносят прежде всего молоко всякого скота... и всякий раз, как они приступают к еде или питью, они прежде всего приносят им часть от кушаний и питья. И всякий раз, как они убивают какого-нибудь зверя, они приносят на каком-нибудь блюде сердце идолу, который находится на повозке...». Здесь же указывается, что особым почётом окружают изображение умершего хана, перед которым, убивая животных, «не сокрушают у них ни единой кости, а сожигают огнём». Бату-хан в 1246 г. казнил русского князя Михаила Черниговского за то, что тот не поклонился изображению Чингис-хана, заявив, что он «не поклонится изображению мёртвого человека (курсив мой. — Л.К.), так как христианам этого делать не подобает». [165]
Даже в период Юань монголы, по сообщению Рашид-ад-дина, имели изображения покойных предков и жгли перед ними «постоянно фимиам и благовония». [166] Однако нет сообщения, что монголы когда-либо изготовляли каменные фигуры или статуи.
Что касается половцев, то в их языке имелся специальный термин для статуи умершего: «сын» — буквально означающий — «изображение умершего». [167] Он сохранился в казахском наименовании каменных изваяний — «сынтас», где «тас» — камень. Общеизвестно, что автор X в. ибн Фадлан пишет о деревянных столбиках-балбалах, которые ставились на могилы гузов по числу убитых врагов, но ничего не сообщает об изображении умершего. По его рассказу, однако, гузы совершали для умершего поминальные жертвы, зарывая пищу в яму в степи, а не на могиле, обращаясь при этом к умершему по имени. [168] Возможно, гузы, начинавшие принимать ислам, каменных фигур умерших уже не ставили (как это продолжали делать даже в XIII в. половцы), ограничиваясь куклой, изображающей покойного, одетой в его одежду и находившейся в юрте, как это было у казахов Средней Орды в недавнем прошлом. [169]
Чрезвычайно важно, что даже мусульманский историк XVII в. Абул-Гази, повествуя о древних тюрках-язычниках, указывал: «Когда у кого умирал любимый кто-либо, то сын или дочь, или брат, делали похожую на него статую (курсив мой. — Л.К.) и, поставив её в своем доме, говорили: это такой-то из наших ближних; оказывая к нему любовь, первую часть от кушанья клали перед ней, целовали её, натирали мазями лицо, глаза и кланялись ей». [170]
Таковы письменные источники, свидетельствующие о назначении древнетюркских каменных фигур.
Но могут ли дать сами изваяния древних тюркоязычных народов что-либо для расшифровки их семантики? Да, могут.
В литературе неоднократно сообщалось о надписях, встреченных на древнетюркских каменных фигурах людей. Часть сведений при проверке оказалась ошибочной или сомнительной, [171] но две древнетюркские надписи несомненны. Это, во-первых, надпись на спине (известной со времени Д.Г. Мессершмидта) статуи «богатыря» из Знаменки в Хакасии, хранящейся ныне в Минусинском музее и относящейся по иконографическим признакам и тамге к концу IX в. [172] В надписи сказано следующее: «Надпись. Я — Эзгене — внутренний (чин) Карахана. Я был на двадцать шестом году своей жизни. Я умер внутри тюргешского государства, я бег». [173]
Этот текст свидетельствует о том, что статуя изображает умершего бега Эзгене, а от-
нюдь не какого-то мифического «главного врага».
Во-вторых, надпись на известной плите из Асхете в Монголии с барельефными изображениями трёх умерших, участвующих в поминальном пире, относящаяся по тамге к середине VIII в. [174]
Эта плита не являлась одной из стенок «саркофага», а была вкопана с восточной стороны целого «саркофага» — ограды, [175] т.е. стояла на обычном месте каменной фигуры и заменяла её. Имеющаяся на плите надпись чрезвычайно важна потому, что она свидетельствует о поминальном назначении памятников типа «саркофагов», а следовательно, и обычных оград рядового населения. Там сказано: «(Памятник) Текеша, младшего брата Кюль-тудуна... в день поклонения я вырезал. Муж Азганаз хорошо устроил. Так как мы не могли быть на похоронах (курсив мой. — Л.К.) Алтун Тамган-тархана, младшего брата Кюльтудуна (мы сделали этот памятник)... Оставшиеся два сына его, Торгул и Йэльгек, в год свиньи вы умерли. По уходе мы грустим, разлучившись (с вами)». [176]
Из приведённого текста видно, что поминальное сооружение в Асхете было посвящено покойному Текешу, имевшему титул Алтун Тамган-тархана, и умершим сыновьям его Торгулу и Иэльгеку. «Разлучившись с ними», авторы надписи, которые «не могли быть на похоронах», и сородичи «грустили» здесь на поминках, совершая жертвы душам умерших. Поэтому и понадобилась широкая плита, чтобы рельефно изобразить на ней всех трёх покойных. И действительно, на ней мы видим сидящего посредине мужчину и по бокам его двух юношей — братьев в одинаковых головных уборах и одежде, с одинаковыми сосудами в руках. Справа, над тамгой умершего Текеша, изображена птица, очевидно, сокол. Эта птица подтверждает, что на плите «нарисованы» умершие, ибо она олицетворяет собой душу покойного Текеша.
Известно из многочисленных этнографических примеров, что в представлениях ряда народов Сибири и Средней Азии одна из душ умершего превращается в птицу, которая незримо присутствует весь срок совершения поминок (обычно до истечения года), а затем улетает в потусторонний мир. [177]
Это поверье было характерно для тюркоязычных племён VI-VIII вв., ибо в древнетюркских надписях часто говорится о том или ином покойнике, что он не умер, а «улетел». Достаточно напомнить текст памятника Кюль-Тегина, где об отце, дяде и самом Кюль-Тегине сказано: «улетел» (т.е. умер). Примечательно, что на головном уборе статуи Кюль-Тегина изображена именно такая взлетающая душа-птица (орёл или сокол). [178]
Такие же души-соколы изображены сидящими на руках древнетюркских каменных фигур из Семиречья. [179] Всё это является свидетельством того, что древнетюркские изваяния изображают самих умерших тюрков.
Наконец, имеется ещё одна группа древнетюркских каменных изваяний подтверждающих это положение. Прежде всего — каменная фигура, найденная мною в 1960 г. в долине р. Хендерге в верховьях Элегеста у каменной оградки, не имевшей столбиков — балбалов. Это изображение усатого мужчины с расчёсанными на пробор волосами, с серьгами в ушах и в халате или рубашке без ворота. [180] Вместо сосуда и меча эта фигура держит на уровне груди в каждой руке по отрубленной голове человека (рис. 2, 1).
Совершенно очевидно, что фигура изображает самого тюркского воина, убившего при жизни двух врагов, головы которых он держит в руках. Именно таким героем он представал на поминках перед приносившими ему жертвы сородичами.
В связи с тюрками VI-VIII вв. хроники постоянно сообщают об отрубленных головах врагов, выставляемых напоказ или пересылаемых союзникам, чтобы они убедились в смерти врага и т.п. То же делали и другие тюркоязычные племена, например, древние уйгуры, [181] а в начале X в., по данным ибн Фадлана, башкир, убив врага «отделяет его голову, берет её с собой, а его самого оставляет». [182]
Интересна в этом отношении другая древнетюркская статуя из Казахстана, хранившаяся в Тобольском музее и опубликованная Бела Поштой. Здесь воин левой рукой держит рукоять сабли, а в правой — рельефно выбитую небольшую фигурку убитого врага, размеры которой подчёркивают его ничтожность в сравнении с самим героем. [183]
Таковы археологические и эпиграфические факты, свидетельствующие об истинном назначении древнетюркских фигур.
Некоторые авторы не могут объяснить и тот факт, что в подавляющем большинстве своём древнетюркские фигуры держат на уровне груди сосуд для питья, и прямо пишут: «Мотивы изображения сосудов на каменных изваяниях остаются пока загадочными». [184]
На самом деле ничего загадочного в этом нет. Стоит лишь понять, что каменное изображение умершего у древних тюрков предназначалось заменять погребённого на его помин-
ках, т.е. быть «вместилищем» одной из душ умершего, которая принимала участие в поминальном пиршестве. Такие поминки, в которых участвовали трое умерших, изображены на плите из Асхете, где мужчина и юноши держат в руках рюмки.
Изображения умерших воинов с сосудом для питья в руке необходимы были для того, чтобы при совершении поминок, когда родственники и соратники покойного устраивали в честь него поминальный пир возле оградки, он сам в виде изваяния как бы «присутствовал и пил» вместе со всеми, «принимая» через дым пищу, бросаемую ему в жертвенный костёр. Естественно, что при этом поминающие обращались к нему и «разговаривали» с «им, принося ему жертвы, чтобы умилостивить его «злую» душу, как это делали и тюркоязычные народы Саяно-Алтайского нагорья ещё в недавнем прошлом. И алтайцы [185] и тувинцы [186] и хакасы [187] — все считали, что в поминальном пиру участвует душа самого умершего (сÿне, ÿзют), получая пищу и питьё через дым жертвенного костра в виде запаха и пара. Хакасы оставляли на могиле кожаную бутыль (торсых) с вином (теперь оставляют стеклянную бутылку) и специальную «покойникову чашу» для питья, из которой умерший «пил» на поминках. [188] Все это позволяет понять, почему в руке древнетюркского извания изображался сосуд для питья.
На одном, упоминавшемся выше, изваянии воина из Западной Тувы, участники поминок изобразили самих себя, воссоздав сцену «выпивки» с каменной фигурой умершего. Ниже пояса этой фигуры схематично изображены два человека, как бы сидящие перед изваянием на поджатых под себя ногах. Один из участников поминок поднимает в руке сосуд с напитком, а второй опустил руку, видимо, в кожаный бурдюк с питьём, чтобы зачерпнуть очередную чарку. Создав эту сцену, сородичи тем самым остроумно «обеспечили» умершему многовековое продолжение поминального пира. [189]
Связывать изображения этих участников поминального пира надо с изваяниями «виночерпиев» орхонских памятников знати, также сидящих на подогнутых вперед коленями ногах с кувшинами в руках. [190]
Следует сказать, что только на поминальных памятниках высшей древнетюркской знати (типа памятников Кюль-Тегина, Бильгя-Кагана, Кули-Чура и Тоньюкука), имевших несравненно более сложное устройство (с надписями, храмами и т.п.), сооружавшихся совместно с китайскими мастерами и в подражание ритуалу китайской знати, имеется не только изваяние самого умершего (отмеченного, например, изображением души-птицы у Кюль-Тегина), но и скульптуры жертвователей (китайских генералов и чиновников), [191] жён покойного [192] и участников поминального пира, в том числе и «виночерпиев».
Представления о развитом культе умерших предков у тюрков VI-VIII вв. хорошо дополняются сведениями китайских династийных хроник и орхонских памятников древнетюркской письменности.
Известно, например, что каганы восточных и западных тюрков вместе со знатью ежегодно совершали длительные поездки на Алтай, чтобы приносить жертвы в особой пещере предков. [193] Источники сообщают о многочисленных жертвованиях умершему овец и лошадей, головы которых вывешивались на шестах, о плаче и надрезывании лиц ножами во время похорон и поминок, [194] о специальных посольствах с жертвенными дарами, приезжавших от соседних народов и иногда из далёких стран на поминки умерших каганов и знатных тюрков. [195]
В памятнике Бильгя-Кагану говорится, что пришедшие на его поминки посольства «безмерное количество золота и серебра они принесли. Погребальные курительные свечи они принесли и установили их. Они принесли сандалового дерева... Столь много народа порезало себе волосы, уши и щёки. Они доставили без числа своих хороших верховых лошадей, чёрных соболей, голубых белок и пожертвовали покойнику» (курсив мой. — Л.К.). [196]
Таково то громадное значение, которое придавали культу предков древние тюрки VI-VIII вв., а также тюркоязычные народы в средневековье и в недавнее время.
Пережитки и остатки представлений подобного рода сохранились и у современных тюркоязычных народов, даже у тех, которые давно приняли ислам, буддизм или христианство.
Несомненными пережитками древнетюркских каменных фигур, изображавших умершего, являются столбообразные или фертообразные деревянные и каменные памятники у туркмен, [197] казахов, [198] башкир, [199] чувашей, [200] крымчаков и др. Все они представляли изображение умершего, участвовавшего в поминальных пирах и принимавшего жертвы своих сородичей.
У казахов, [201] киргизов [202] и якутов [203] в качестве изображения умершего изготовляли куклу (иногда из дерева), которую одевали в одежду покойного, оплакивали, кормили лучшей пищей, приносили ей жертвы на поминках и т.п.
У казахской знати вплоть до конца XVIII в. неподалёку от могил сооружались особые квадратные жертвенные ограды, аналогичные древнетюркским. Н. Рычков, посетивший мавзолей известного казахского хана Абулхаира, писал, что напротив ханской могилы «сделана четвероугольная каменная ограда, длиною и шириною по 12 аршин. Сие есть то самое место, где бывает жертвоприношение в день поминок... обыкновенно вводят жертвенный скот, и тамо его убивают». [204]
Известный тюрколог и этнограф Н.Ф. Катанов, исследователь тюркоязычных народов Синьцзяна, северо-западной Монголии и Саяно-Алтайского нагорья, совершенно правильно писал, что «каменные бабы у нынешних татар (хакасов. — Л.К.), урянхайцев (тувинцев. — Л.К.), и монгол чтутся не как божества, а как изображения предков». [205]
Он же сообщил чрезвычайно важный факт, что у тувинцев северо-западной Монголии в конце XIX в. «если покойник пользовался уважением народа, то возле него ставится его изображение, вытесанное из камня или вырезанное из дерева». [206] Память об установке фигур покойных сохранилась у тувинцев до наших дней. Мне дважды пришлось слышать от стариков, что это были маленькие фигурки, ставившиеся на вершинах гор. По тувинским преданиям, каменные изваяния — это бывшие знаменитые герои. [207]
Этнографам хорошо известно, что изображения умерших в разных вариантах (от рисунков, кукол до памятных статуй) широко распространены у разных народов мира, а не только у тюрков. Именно к этому же кругу памятников необходимо относить древнетюркские фигуры VI-VIII и VIII-X вв., а также более поздние каменные изваяния тюркоязычных племён, вплоть до половецких XII-XIII вв.
Таким образом, вся совокупность известных ныне фактов приводит к единственно возможному выводу, что каменные фигуры, сооружавшиеся древними тюрками, связаны с поминальным обрядом и изображают их умерших героев.
Памятники письменности и писаницы. ^
Общеизвестно, что тюрки-тугю в VII-VIII вв. имели свою письменность на так называемом орхонском алфавите. Это известно, как по прочитанным надписям на каменных стелах, установленных у поминальных сооружений высшей знати восточных тюрков в Монголии и имеющих даты в текстах, так и по предметам с надписями из могил тюрков с лошадьми на Алтае, датированных археологически VII-VIII вв.
Безусловно, что жившие в это время в Туве алтайские тюрки имели ту же письменность. Однако предметов с надписями в их могилах ещё не найдено. Нет и каменных стел с надписями возле погребальных или поминальных сооружений.
В настоящее время известно свыше 50 надписей из Тувы, написанных, однако, не орхонским, а древним енисейским алфавитом на отдельных каменных плитах и столбах, а одна надпись на скале. Но ни в одном тексте этих надписей нет даты.
Следовательно, датировать надписи из Тувы можно двумя путями: с помощью археологических данных и палеографически. Но палеография этого алфавита не разработана именно из-за отсутствия твёрдых дат. Остаётся путь археологических датировок и он оправдывает себя.
Предположения тюркологов П.М. Мелиоранского и С.Е. Малова о ранних датировках «енисейских» надписей со ссылкой только на «архаичность надписей» не оправдались. [208] В результате проделанного нами исследования оказалось, что памятники енисейской письменности в целом относятся к VII-XII вв., а рассматриваемые стелы из Тувы относятся отчасти к уйгурскому (VIII-IX вв.) [209] и в большинстве своём к древнехакасскому (IX-XII вв.) периодам в истории тувинской земли. [210] К этому мы ещё вернемся позже.
Показательно, что в Туве нет ни одной надписи на орхонском алфавите, которым пользовались тюрки-тугю. В период VI-VIII вв. в Туве вообще ещё не устанавливались стелы с надписями, так же как не устанавливались они и на соседнем Алтае. Это не удивительно, ибо установка вертикальных стел с надписями (у курганов, в рядах или одиночно) никогда не практиковалась алтайскими тюрками-тугю и другими племенами, входившими в I тюркский каганат (552-630 гг.).
На территории этого обширного государства, от Каспийского моря до Ордоса и от Алтая до Тянь-Шаня, много найдено археологических памятников VI-VIII вв., присущих алтайским тюркам и связанных с их обрядами (курганы с погребениями по обряду трупоположения с конём, поминальные оградки, иногда с каменными фигурами людей и со столбиками — балбалами). Но ни на Алтае, ни в других районах I тюркского каганата не обнаружено ни одной вертикальной стелы с надписью. Следовательно, обычай установки подобных стел с надписями не был присущ тюркам-тугю.
Лишь в период II восточно-тюркского каганата (682-745 гг.) орхонские тюрки стали ставить вертикальные стелы с надписями, но только при поминальных сооружениях самых выдающихся полководцев, прославленных многочисленными победами. Известно всего пять таких памятников, посвящённых военачальникам, умершим в 20-30-х годах VIII в., т.е. уже в конце существования древнетюркского государства (стелы Кули-Чура, Алп Элетмиша, Тоньюкука, Кюль-Тегина и Бильгя-Кагана).
Сооружение стел с надписями только самым прославленным полководцам, среди которых оказался лишь один каган, отсутствие стел с надписями, посвящённых памяти множества других каганов и вельмож, отсутствие стел на многочисленных поминальных сооружениях древнетюркской знати (типа оград «саркофагов» или насыпей, обнесенных прямоугольником из валов), не говоря уже о поминальных оградках рядового населения, — всё это, безусловно, свидетельствует, что и в период II каганата у тюрок-тугю в целом не было обычая ставить стелы с эпитафиями в честь даже самых знатных людей.
Невозможно думать, что стелы просто не сохранились и не дошли до нашего времени, так как археологам известны сотни древнетюркских поминальных сооружений и каменных изваяний людей (не говоря уже о курганах) всюду на огромной территории тюркских каганатов. [211]
Таким образом, в Туве пока не обнаружено ни одного памятника с древнетюркской надписью VI-VIII вв. Не может считаться решённым вопрос об отнесении каких-либо известных в Туве наскальных рисунков (писаниц) к VI-VIII вв., хотя писаницы, наверное, в это время были. [212]
Хозяйство, торговля и быт. ^
Поскольку материальная культура, хозяйственные особенности и быт алтайских и орхонских тюрков уже описаны в работах других исследователей, среди которых особенно выделяется труд С.В. Киселёва, [213] необходимо остановиться на этом с учётом новых археологических материалов, полученных в Туве, и новых публикаций источников за последние пятнадцать лет.
Скотоводство, земледелие, охота и рыболовство. ^
Тюрки-тугю и местные племена Тувы (за исключением горно-лесных территорий) в этот период, как и в предыдущее время, имели комплексное хозяйство, но с большей специализацией отдельных его отраслей. Основой их хозяйственной деятельности было экстенсивное кочевое скотоводство. Основные средства производства — земля (пастбища и пашни) и скот — уже находились в частной собственности отдельных семей.
О жизни тюрок-тугю письменные источники сообщают: «живут в палатках и войлочных юртах, переходят с места на место, смотря по достатку в траве и воде; занимаются скотоводством и звериною ловлею; питаются мясом, пьют кумыс» и хотя «постоянного местопребывания нет, но каждый имеет свой участок земли».
Кочевое скотоводство как форма хозяйственной деятельности человека отличается в классовом обществе от других форм хозяйства наличием единства средств производства и средств потребления, ибо скот выступает не только как продукт потребления, но и как средство производства. [214]
Эта специфика кочевого скотоводства значительно облегчала переход от присвоения предметов потребления к присвоению средств производства в частную собственность. Рост производительных сил, приведший к распаду первобытнообщинных отношений в период становления классового общества предполагает появление прибавочного продукта не столько в форме средств потребления, сколько в форме средств производства. В кочевом обществе присвоение прибавочного продукта — скота, являющегося средством производства, становится основой имущественного расслоения общества, когда основные средства производства (земля и скот) начинают сосредоточиваться в руках немногих.
Так было и при образовании классового общества и государства на территории Тувы. Имеющий большее количество земли, большее количество стад овец и коз, табунов лошадей, а также коров и верблюдов становился эксплуататором труда своих сородичей и соплеменников.
Однако рост стад скота наталкивается на естественные пределы — недостаток пастбищ. Это тормозило количественный рост производительных сил, а значит, и ограничивало возможности расширенного воспроизводства, т.е. увеличения прибавочного продукта и, следовательно, эксплуатации. Это толкало аристократическую верхушку общества на экспансию и территориальные захваты, что, в свою очередь, способствовало некоторой разрядке межклассовых столкновений, ибо рядовые члены общества получали возможность обога-
щаться за счёт ограбления покорённых народов.
Лошади и овцы преобладали в составе стада, что видно по костным материалам из раскопанных погребений. Это самые ценные для степных кочевников животные, приспособленные к жизни без стойлового содержания, неприхотливые в отношении кормов, находящиеся в течение круглого года на подножном корму в результате приспособленности к добыванию сухих трав из-под снега. [215]
Исследование костяков лошадей из древнетюркских курганов свидетельствует о том, что по экстерьеру они близки современным низкорослым, но выносливым лошадкам монгольской породы, которые до сих пор разводятся тувинцами.
Лошади использовались под верховую езду, причём воины в далёких походах имели на поводу запасных коней. Были и вьючные лошади. В погребениях с конём были обнаружены специальные вьючные сёдла. Кроме того, письменные источники сообщают, что тюрки-тугю для перевозки грузов употребляли телеги, а также двухколёсные беговые коляски, в которые запрягалась одна лошадь. [216]
Были у тюрков и телеги с войлочными кибитками, [217] т.е. передвижные жилища, подобные более ранним скифским или сарматским [218] или более поздним, известным у тюркских племён Казахстана в X-XVI вв. [219]
Источники сообщают: «Лошади тугю исключительно ловки. Их мышцы и кости соответствуют в размерах (т.е. имеют хорошее сложение). Они могут совершать дальние переходы, а в использовании на охоте не имеют себе равных». [220]
Сохранившиеся данные по обычному праву тюрков-тугю подтверждают особую ценность лошадей. Так, за похищение спутанной лошади наказанием служила смертная казнь, и это преступление приравнивалось к таким, как бунт и убийство. В другом месте сказано: «укравший лошадь и другие вещи платит в десять крат против стоимости покражи». [221]
Традиционный обычай погребения с умершими взрослыми и детьми одного или нескольких коней показывает, что тюрки не мыслили себе человека без коня и считали, что умерший в потустороннем мире не обойдётся без лошади. Украшение конской сбруи, уздечек, сёдел и других принадлежностей, как свидетельствуют археологические материалы, было очень важным делом для древнетюркского всадника.
На погребённых лошадях в могилах богатых тюрков находят богатейшие уздечные наборы из золотых или серебряных орнаментированных блях, которыми украшалась и остальная сбруя.
Всё это говорит о том, что лошадь была залогом благополучия в жизни кочевника. Лошадь служила основным и незаменимым средством передвижения, она же поставляла кочевнику такие продукты, как мясо, шкуры, волос для арканов и кобылье молоко, которое превращали в кумыс, ибо тюрки «пьют кобылий кумыс и упиваются допьяна». [222]
Не менее важным животным была овца. Постоянный поставщик высокосортного мяса, шерсти для производства тканей, фетра, войлока, меха и кожи — овца наряду с лошадью была основным богатством кочевников. Молоко её шло на производство сыра и других молочных продуктов. По находкам костей в могилах видно, что наиболее ценилась задняя часть овцы (крестец, курдюк). Овцы преобладали грубошерстные, курдючные, хорошо переносящие недостаток кормов зимой.
Лошади и овцы являлись также жертвенными животными; они приносились в жертву духам и умершим сородичам — об этом сообщают письменные источники, [223] и это подтверждают археологические исследования поминальных памятников.
Другая часть населения Тувы вела оседлый и полуосёдлый образ жизни и занималась земледелием, специализируясь на производстве земледельческих продуктов. При этом земледелием занимались не только люди из коренного населения, имевшие давнюю традицию в этой отрасли хозяйства, восходящую к шурмакскому и даже уюкскому времени, но и тюрки-тугю, о которых в источнике сказано: «каждый имеет свой участок земли». [224]
Свидетельством тому являются, как уже говорилось, найденные и в Туве и на Алтае, гранитные жернова ручных мельниц, положенные умершим женщинам, и остатки зёрен проса (Panicum miliaceum L.) в мужских могилах. Из пашенных орудий у тюрков-тугю, очевидно, применялись деревянные плуги с железными сошниками вроде андазына современных тувинцев и алтайцев.
Из сообщения письменных источников известно, что в 698 г. каган Мочжо запросил в Китае и получил более, чем 40 000 ши зёрен хлебных злаков, 3000 земледельческих орудий и 10 000 гинов железа.
Имеется также сведение о том, что китайцы поселили одну захваченную ими труппу тюрков (после 627 г.) в Дай-чжоу, где эти тюрки занялись земледелием, получали ежегодно хороший урожай и продавали хлеб по-
граничным войскам. В 630 г. в связи с крахом I каганата многих из тюрков китайцы расселили осёдло в местах, имевших множество пашен, и на 10 лет освободили их от налогов. [225] Кроме того, о собственном тюркском земледелии говорит и наличие соответствующих терминов в языке древних тугю. Так, например, в памятнике Бильгя-Кагана встречено слово «екинлиг» — «хлебный», происходящее от «екин» — «посев, пашня». [226]
Все эти факты говорят сами за себя. Можно ещё добавить, что в самом каганате постоянно проживало значительное количество выходцев из земледельческих стран: согдийцев, китайцев, жителей Восточного Туркестана и пр. Многие из них попадали в Туву в качестве военнопленных и были обращены в рабов. Весьма вероятно, что рабский труд использовался и для сооружения оросительных каналов, необходимых для расширения посевных площадей в засушливых районах Центральной Азии. [227]
Наличие полуосёдлости подтверждено теперь и найденной нами (в поминальном памятнике в Эрзине), описанной выше деревянной юртой. Ясно, что такие столбовые юрты стояли на постоянных поселениях и неудобны были для перекочёвок.
Данные о земледельческих занятиях части населения тюркских каганатов VI-VIII вв. как нельзя лучше подтверждают положение, высказанное К. Марксом: «У всех восточных племён можно проследить с самого начала истории общее соотношение между осёдлостью одной части их и продолжающимся кочевничеством другой части». [228]
Население Тувы этого периода, кроме скотоводства и земледелия, занималось также охотой, рыболовством и собиранием съедобных корений. Особенно специализировались в этих отраслях хозяйства племена горно-лесной зоны.
Эти племена, жившие в горно-лесном районе Восточной Тувы и в Тодже, археологически ещё не изученные (они «покойников полагали в гробы и ставили в горах или привязывали на деревьях»), назывались, согласно сообщениям письменных источников, дубо. В VI-VIII в. дубо «жили в шалашах из травы; ни скотоводства, ни землепашества не имели. У них много сараны: собирали её коренья и приготовляли из них кашу. Ловили рыбу, птиц, зверей и употребляли в пищу. Одевались в соболье и оленье платье; а бедные делали одежду из птичьих перьев. При свадьбах богатые давали лошадей, а бедные приносили оленьи кожи и саранные коренья». [229]
Имеются основания считать, что племена, расселившиеся по Восточному Саяну, в современной Тодже и Восточной Туве, уже во всяком случае с начала нашей эры имели для своих нужд в качестве транспортного животного домашнего оленя, приручение которого в горах Саяно-Алтая произошло, очевидно, ещё в конце эпохи бронзы. [230]
Горное дело и ремёсла. ^
В период тюркских каганатов большое развитие в Туве получили горное дело, металлургия и ремесло. Тюрки-тугю, по данным письменных источников, издавна славились как рудокопы, металлурги и кузнецы. Ещё на Алтае в V — начале VI в. они, будучи подданными каганата жуань-жуаней, специализировались на этих отраслях производства, добывали железо для жуань-жуаней и были их «плавильщиками». [231]
После создания своего государства тюрки, по сообщению византийских историков, имели (во второй половине VI в.) свои железные рудники и вели торговлю железом. [232]
В Туве также ещё в шурмакское время были свои рудокопы и металлурги. Очевидно, в VI-VIII вв. здесь имелись уже специализированные группы, занимавшиеся горным делом и металлургией. Как показывают археологические материалы, здесь добывали не только железную руду, но и медь, серебро, золото и олово. Запасы руд металлов Тувы с древности разрабатывались человеком. Остатки древних рудников в виде открытых карьеров и ям известны в Туве так же, как и остатки сыродутных горнов, но среди них ещё не выделены горны и рудники, относящиеся к VI-VIII вв. [233]
При господстве натурального хозяйства, когда значительную роль играло домашнее производство, имелась и ремесленная специализация. Кузнецы изготовляли все железные орудия (топоры-тёсла, ножи и др.), предметы вооружения (мечи, сабли, кинжалы, шлемы, панцири, наконечники копий, стрел и самострелов, крючья колчанов и т. п.), детали конского снаряжения (оковки сёдел, стремена, удила и псалии, кольца и пряжки) и принадлежности быта (котлы, гвозди и т.д.).
Резчики по кости вырезали накладки сёдел, накладки для сложных луков, пряжки подпруг, фигурные подвески, пронизки, застёжки, псалии, наконечники стрел и свистульки к ним, проколки, гребни, ручки и набалдашники шильев, посохов и т.п. Каменотёсы изготовляли жернова для ручных мельниц, бруски и оселки для точки и правки оружия, возможно, пряслица для верётен. Они же занимались изготовлением широко распространённых камен-
ных человеческих изваяний и владели искусством резьбы по камню.
Бронзовые, медные, золотые и серебряные предметы и украшения, особенно украшения конской сбруи, уздечные и поясные наборы, отличаются большим разнообразием форм и приёмов технического изготовления. Их производили, видимо, те же кузнецы, которые были и литейщиками. Отдельные мастера занимались ювелирным делом, ибо многие поясные и уздечные наборы, а также украшения (серьги и привески) имеют настолько тонкий орнамент и резьбу, что изготовление их было невозможно без специализации.
Ювелиры производили золотые серьги, кольца, тиснёные бляшки, серебряные сосуды и другие предметы роскоши для знати. Им было известно искусство литья драгоценных металлов, изготовление различных сплавов, чеканка, золочение, плющение золота, тиснение по заготовленным матрицам, резьба и напайка, штамповка и ковка холодного металла.
Об этом сообщают и письменные византийские источники. После одного удачного похода в Иран в конце VI в. тюрки заставили заплатить им выкуп в 40 тыс. золотых монет. «Когда таким образом правительство тюрок обогатилось золотом персов, все это племя предалось великой роскоши: они выковывали и чеканили себе золочёные ложа, столы, кубки, кресла и подставки, делали из золота конские украшения и полное вооружение себе и все то, что приходит на ум в опьянении богатством». [234]
Среди древних тюрок встречались и более искусные умельцы — скульпторы, строители и даже архитекторы. Так, в одном тибетском историческом сочинении говорится, что сооружённая в начале VIII в. гробница тибетского царя Дю-Сонга (Дудсрона; умер в 704 г.) «построена одним почтенным тюрком по имени Сэнгэцегба», [235] очевидно из числа тюрков, захваченных тибетцами в плен.
В конце VII в. тюрки во главе с создателем второго восточно-тюркского каганата каганом Гудулу (Кутлугом) «осели у гор Цзунцай-шань и построили городок Хэй-ша-чен», [236] т.е. «город Чёрных песков» (по-тюркски: «Каракум-Балык»), где позднее была и ставка следующего кагана Мочжо (Капагана). [237]
О том, что у тюрков были города (в настоящее время ещё не исследованные), а следовательно, и строители, говорят также собственные термины языка древних тюрков: «балык» — город, «балыкдакы» — горожанин, «барк» — здание, дом и т.п. [238] Строили ли тюрки какие-либо глинобитные здания или городки в Туве, мы пока не знаем, но знаем, что плотники строили деревянные юрты.
Наряду с обособленным, специализированным ремеслом большое значение имело и домашнее производство. Им занимались преимущественно женщины. Это была выделка от руки грубых глиняных баночных сосудов, изготовление широко употреблявшегося войлока и кошм, домашнее изготовление шерстяных тканей для одежды, пряжи, выделка мехов и кожевенное производство, выработка ремней, волосяных арканов, приготовление разнообразных продуктов питания, преимущественно из молока (кумыс, сухие сыры, творог, масло и т. п.).
В лесистой Туве большое значение имело изготовление деревянных и берестяных изделий: разнообразных сосудов для питья, блюд, корытец, туесов, гребней, посохов, приборов для добывания огня, лопат, а также деревянных частей сёдел, ножен для различного режущего и рубящего оружия, берестяных колчанов, древков стрел и копий.
Письменные источники сообщают о тюрках: «Из оружия имеют: роговые луки со свистящими стрелами, латы, копья, сабли и палаши. Знамёна с золотою волчьею головою... Искусно стреляют из лука с лошади». [239] Особо подчёркивается, что они прекрасные конные стрелки из лука, что «луки и стрелы — их когти и зубы, а панцири и шлемы — их повседневное одеяние», что «они имеют луки, которые соединены клеем из костей сказочного зверя Цилиня, с роговыми украшениями, и стрелы с перьями кондора, которыми они стреляют орлов». [240] Приведённые факты соответствуют данным археологии. Необходимо отметить в связи с этим наличие массового производства сложных луков, искусно клееных из дерева, сухожилий, берёсты, а также усиленных наклеенными роговыми накладками.
Итак, изучение хозяйственной деятельности населения Тувы периода тюркского каганата позволяет сделать следующие выводы. Основой хозяйства было кочевое скотоводство, но вместе с тем известная часть населения жила осёдло, занимаясь земледелием. Вероятно, для строительства оросительных каналов и для обработки земли применялся труд захваченных в грабительских походах военнопленных, превращённых в рабов. Горным делом и металлургией промышляли специализированные родовые группы. Ремесло и земледелие, а также охота были делом рядового населения («кара будун» — чёрный народ) и, возможно, рабов. Большое место уделялось охоте, особенно за ценными пушными зверями, которой
по преимуществу занимались племена горнотаёжной зоны. Также имело место рыболовство, бортничество [241] и собирательство съедобных корений.
Обмен и торговля. ^
Продукты производства населения тюркского каганата, несмотря на господство в основном натурального хозяйства, в известной своей части шли на экспорт, известно, что «с разделением производства на две крупные основные отрасли, земледелие и ремесло, возникает производство непосредственно для обмена, — товарное производство, а вместе с ним и торговля, причем не только внутри племени и на его границах, но уже и с заморскими странами». [242] Эти слова Ф. Энгельса, с учётом специфики в основном кочевого скотоводческого хозяйства при наличии обособившегося земледелия и специализированного ремесла, вполне применимы и к тувинскому обществу VI-VIII вв.
В этот период сильно развивается межплеменной обмен и торговля.
О торговле тюрков и их подданных согдийцев с персами и византийцами уже во второй половине VI в. сообщают византийские источники. При этом торговля шла не только награбленным в Китае шёлком и добываемым самими тюрками железом, [243] но и хлопчатобумажными и шёлковыми тканями, производимыми согдийскими ремесленниками в Средней Азии. [244] Естественно, что и само население тюркского каганата получало шёлк и хлопчатобумажные ткани как из Китая, так и из Средней Азии.
Если на западе каганата торговлей от имени тюркского правительства занимались согдийские купцы, то на востоке были известны и купцы-тюрки. [245] Летописи сообщают под 588, 624, 727 и 730 гг. об открытии на границе с Китаем меновых рынков для торговли с тюрками. [246] Такие рынки обносились рвом и забором, а ворота их находились под охраной.
Со стороны тюрков главным товаром был скот, в особенности лошади, а со стороны китайцев — шёлк. Об этом нередко писали друг другу тюркские каганы и танские императоры. Например, в письме кагана Шаболио (584 г.) сказано: «Все овцы и лошади моего царства суть скот императора, так как его шёлковые ткани суть мои. Здесь нет взаимной разности», [247] а в более позднее время император Сюань-цзун (712-755 гг.) писал тюркскому кагану: «С глубокой древности Китай и иноземцы связаны обменом и торговлей. Китай покупал тугюэзских лошадей, а тугю получали шёлк из Китая». [248]
Таким образом, китайские шелка, зеркала и другие предметы роскоши, найденные в Туве в могилах VI-VIII вв., проникали в тюркский каганат не только путём грабительских набегов на провинции Китая, не только в результате сбора дани с танских императоров после неоднократных разгромов китайских армий тюркскими войсками, [249] но и путём торговли. Так же попадали в Туву и бронзовые монеты династии Тан.
Орхонские рунические памятники прямо указывают, какие товары выменивали тюрки. Бильгя-Каган, например, упрекая тюрков за любовь к предметам роскоши, говорит в памятнике Кюль-Тегину: «У народа табгач, дающего (нам теперь) без ограничения столько золота, серебра, спирта и шёлка, (всегда) была речь сладкая, а драгоценности “мягкие” (т.е. роскошные, изнеживающие)». [250]
В ответ на «мягкие» товары китайцев, тюрки поставляли им пушнину («чёрных соболей» и «голубых белок», упоминаемых в древнетюркских надписях), [251] разные породы скота, в особенности лошадей и овец, верблюдов для караванов, шерсть и другие продукты скотоводческо-охотничьего хозяйства.
Тюрки продавали не только вещи, но и рабов, и военнопленных. Так, для тридцатых годов VII в. известно, что «ещё во время смятений при династии Суй множество китайцев ушло к неприятелям, почему, по повелению императора, выкуплено было на золото и шёлковые ткани до 80 000 душ обоего пола». [252]
Однако имела место не только внешняя торговля, но и межплеменная, а также и внутриплеменной обмен товаров. Земледельцы и скотоводы, охотники и ремесленники, воины и рудокопы, безусловно, обменивались продуктами своего труда и своей добычей.
Быт и верования. ^
Население Тувы в VI-VIII вв. жило в войлочных передвижных юртах и палатках. Существовали и оседлые аалы с жилищами в виде деревянных восьмигранных юрт. В горной тайге «жили в шалашах из травы» и, очевидно, в чумах. Входы в эти жилища были обращены на восток, на восход солнца, что имело не только религиозное, но и практическое значение при преобладающих западных дождях и бурях.
Одежда была длиннополой из шкур и меха (шубы), войлока и шерстяной ткани (халаты); иногда на одежду нашивали бронзовые пуговицы и подпоясывались ремнём, а мужчины — наборным поясом. «Левую полу наверху носят», [253] т.е. левую полу запахивали направо, подобно современным алтайцам, тувинцам и хакасам. Дополнительным источником для изучения одежды и внешнего вида тюрков яв-
ляются каменные изваяния. Хотя детали одежды на них изображались редко, но всё же можно судить, что летние халаты не имели ворота, так как передавался только вырез, [254] а осенняя и зимняя одежда имела воротники с двумя отворотами на груди. [255] Запахивалась одежда, изображенная на статуях, обычно на правую сторону, [256] но встречаются изображения и левосторонних одеяний. [257] Очевидно, не было твёрдо установленного покроя и застёгивание на разные стороны могло отличать лёгкую летнюю одежду от зимней. [258]
Иногда на изваяниях изображены надетые поверх халата застёгивающиеся сзади на шее нагрудники с металлическими, очевидно, шаровидными украшениями. [259] Кроме того, имелись также кафтаны с узкими рукавами, которые носили только внакидку, не вдевая руки в рукава. [260] В этих случаях мы имеем дело с одеждой, вероятно, восходящей к древнеалтайской II-I вв. до н.э. В раскопанном в 1865 г. В.В. Радловым Большом Катандинском кургане были найдены шуба-халат с декоративными узкими рукавами, которую носили внакидку, и меховой нагрудник. [261] Головные уборы на изваяниях обычно изображались только намеком (ср. одежду на рис. 1-3, 6). Судя по находкам в курганах и по письменным источникам, знать и рядовое население очень любили носить шёлковую одежду, а также крытые шёлком тёплые войлочные халаты и шубы. И мужчины и женщины носили серьги. Мужчины волосы заплетали в косу, [262] подобно тому как это до тюрков делали господствовавшие в Центральной Азии в IV-VI вв. жуань-жуани (авары). [263] В недавнее время косу носили мужчины у всех тюрко-язычных народов Южной Сибири (алтайцев, хакасов, тувинцев и тофаларов), считая это своим древним обычаем. [264]
О древних тюрках источники сообщают: «мужчины любят играть в хюпу (т.е. кости. — Л.К.), женщины в волан (ножной мяч. — Л.К.). Пьют кобылий кумыс и упиваются допьяна. Поют песни, стоя лицом друг к другу. Поклоняются духам, веруют в шаманов. За славу считают умереть на войне, за стыд — кончить жизнь от болезни».
В религиозном отношении тюрки были шаманистами. [265] Они поклонялись духам, в жертву которым приносили лошадей и овец. «По принесении овец и лошадей в жертву до единой, вывешивают их головы на вехах». [266] Этот обычай существовал ещё недавно и у современных саяно-алтайцев. [267] Каган тюрок ежегодно «приносит жертву в пещере предков; а в средней декаде пятой луны собирает прочих, и при реке приносит жертву духу неба»; существовал я культ гор, на вершинах которых приносились жертвы «духу покровителю страны». [268]
По орхонским руноподобным памятникам мы знаем три шаманских божества: Кок тенгри — синее небо, Йер-су — дух земли и воды, т.е. земной поверхности, и Умай — покровительница детей и плодородия. Почитание этих божеств под теми же самыми названиями сохранялось у алтайцев и хакасов до 20-х годов нашего столетия. [269]
Выше при изучении каменных изваяний мы (описали культ предков у древних тюрков. Выяснилось, что поминальные оградки и каменные изваяния тюрки сооружали в VI-VIII вв. для воинов-мужчин. Это полностью совпадает с тезисом специалистов по истории верований, что «культ предков исторически известен лишь как почитание умерших мужчин-сородичей, характерное для патриархально-родового строя и его позднейших пережитков». [270]
Большое значение в верованиях древних тюрков имело почитание огня как очистителя и домашнего покровителя, о чем имеются многочисленные письменные свидетельства: «тюрки превыше всего чтут огонь, почитают воздух и воду, поют гимны земле, поклоняются же единственно тому, кто создал небо и землю, и называют его богом. Ему в жертву они приносят лошадей, быков и мелкий скот и своими жрецами ставят тех, которые по их мнению, могут дать им предсказание о будущем» [271] или «тугю (тюрки) служат огню и не употребляют деревянных сидений. Они считают, что дерево содержит в себе огонь, поэтому почитают его, а в обиходе не используют. Для сиденья они расстилают на земле толстые циновки». [272]
В эпоху тюркского каганата уже существовал обычай пропускать между огнями прибывших чужестранцев и их вещи для очищения. Византийский историк Менандр пишет, что в 568 г. через такое очищение пришлось пройти византийскому послу Зимарху при переходе границы каганата: «Некоторые люди из этого племени, о которых уверяли, будто они имели способность отгонять несчастия, пришед к Зимарху, взяли вещи, которые римляне везли с собой, склали их вместе, потом развели огонь сучьями дерева ливана (кедра или сосны. — Л.К.), шептали на скифском языке какие-то варварские слова, и в тоже время звонили в колокол и ударяли в тимпан (т.е. бубен. — Л.К.) над поклажею. Они несли вокруг ливановую ветвь, которая трещала от огня; между тем, приходя в исступление, и произнося уг-
розы, казалось, они изгоняли лукавых духов. Им приписывали силу отгонять их и освобождать людей от зла. Отвратив, как они полагали, все несчастия, они провели самого Зимарха через пламя, и этим, казалось, они и самих себя очищали». [273] Таково лучшее описание древнетюркских шаманов и их камланий, сделанное очевидцем.
Отметим, что в тоже время имелись сильные пережитки тотемизма. Так, тугю своим предком считали волка, отчего и на военном знамени изображалась волчья голова. [274]
Кроме песен в источниках упоминаются неоднократно тюркские танцовщицы, а также тюркская музыка, о которой говорится, что «хотя это была музыка варваров, она тоже ласкала слух, радовала сердце и мысли». [275]
Тюркский каганат и население Тувы. ^
Население Тувы в VI-VIII вв. ^
Политические события в Туве в VI-VIII вв. протекали, очевидно, следующим образом. Местным населением Тувы в этот период времени были племена, которых древнетюркская надпись поминального памятника восточно-тюркского Бильгя-Кагана (род. 683 г. — ум. 734 г.) называет под 709 г. «народом чик» и «народом аз» («Когда мне было двадцать шесть лет, народ чик с киргизам« стали (мне) врагами. Перейдя через Кем, я двинулся с войском против чиков, сразился при Орпене и разбил их войско. Народ азов... я захватил и... подчинил себе». [276] Азы упоминаются в древнетюркских надписях начала VIII в. (на р. Орхон) как народ, живший, в это время в горах на стыке Западного Саяна и Алтая. Вероятно, жили они преимущественно на плоскогорьях и в высокогорных степях юго-восточного Алтая, так как в памятнике Тоньюкука упоминаются «степные азы» и река Ана. Там говорится: «Я искал знатока той местности и нашел человека из степных азов. — «Моя родная земля — Аз, её зна(ю)... (Там) есть одна остановка, если отправиться по (реке) Аны, то до ночлега там (останется) ход одной лошади» — сказал (он)». Далее в надписи говорится: «С большим трудом мы спустились, и в десять ночей мы прошли до склона (горы), обойдя (горный, снежный) завал. Местный путеводитель, сбившись с пути, был заколот», [277] а тюрки дальше пошли вниз по р. Ане.
Это произошло снежной зимой 710-711 гг., когда тюркское войско под командованием Тоньюкука шло через Саянский хребет войной «на кыргызов» и когда погиб неизвестный азский «Иван Сусанин».
Расселившись в высокогорных степях юго-восточного Алтая и отчасти по Саянскому хребту, азы жили только в самой западной части Тувы — на Алашском плато, в верховьях рек Алаш и Ак-Суг, в районе, ныне называемом Кара-Холь. [278]
Из текста памятника Кюль-Тегина видно, что азы были «Эльтеберлиг будун» (т.е. народом, имеющим эльтебера), так как во главе их в начале VIII в. стоял эльтебер — племенной вождь. [279] В этот период они входили в племенной союз тюргешей, которые имели в их земле своего наместника — тутука. Этот «тутук азов», приказный кагана тюргешей, возглавлял часть тюргешских войск в 711 г. в битве против тюрков при Болучу. [280] Битва произошла на левом берегу Черного Иртыша, [281] т.е. близ того района, где жили азы, В надписи памятника Кюль-Тегина говорится, что после разгрома тюргешей, когда их каган, приказные и правители были убиты, тюрки «устроили азский народ», [282] т.е. дали ему новое управление.
Судя по тому, что в надписи дважды упомянут боевой «бурый азский конь» Кюль-Тегина, азы разводили хороших лошадей. [283]
Эти данные позволяют заключить, что в начале VIII в. северо-восточная граница возникшего в конце VII в. государства тюргешей (с центром в Семиречье) проходила по Чёрному Иртышу и юго-западным отрогам Алтая и что земля азов находилась под протекторатом тюргешей. Очевидно, азы вообще были одним из тюргешских племён, ибо по данным мусульманских авторов в средине VIII в. тюргеши Семиречья разделились «на два поколения, на тахсийцев и азийцев». По-видимому, «азийцы тождественны с упоминаемым в орхонских надписях народом аз», — писал В.В. Бартольд. [284]
В таком случае азы были, безусловно, тюркоязычными в этот период времени, хотя возможно ранее они говорили на языке иной группы и лишь постепенно были отюречены. [285] Необходимо указать, что потомки азов и тюргешей до настоящего времени сохранились среди юго-восточных алтайцев. Например, род торт ас у телеутов и тиргеш у тубаларов, [286] а также род байлагас («байлак ас» — богатый ас) у алтай-кижи. Следует добавить, что хакасы до сих пор называют юго-восточных алтайцев именем чыстанъастар, т.е. таёжные асы). [287]
Все эти сведения не оставляют сомнений в том, что в VI-VIII вв. в самой западной ча-
сти Тувы и на юго-восточном Алтае жили тюркоязычные азы, родственники тюргешей.
Чики упомянуты в источниках чаще, чем азы. В древнетюркской надписи Бильгя-Кагана говорится о том, что в 709 г. восточные тюрки пошли войной на чиков, битва с которыми произошла «при Орпене», когда тюрки, шедшие из теперешней Монголии, перешли «через Кем», т.е. Енисей, но не переваливали через Саяны. Судя по этому сообщению, чики жили в центральной Туве. Это подтверждается и более поздним сведением надписи уйгурского кагана Моюн-Чура, который в 750-751 гг. покорил чиков «у реки Кем». [288]
Совпадение сообщений этих разновременных письменных источников, принадлежащих различным к тому же народам, свидетельствует о том, что чики в VIII в. были коренным населением Тувы.
Но чики (в транскрипции «цигу») дважды упомянуты хроникой Чжоушу как участники событий VI в. В первый раз цигу названы в одном из преданий древних тюрок-тугю об их происхождении, которое было записано, очевидно, в 30-х годах VI в. Из этого предания, имеющего безусловную историческую основу, выясняется, что цигу были родственны тугю, т.е. были тюркоязычны, и что цигу жили между реками Афу (Абакан) и Гянь (Енисей), т.е. на западном Саяне и в центральной Туве (между верховьями Абакана и Каа-Хема).
Во второй раз Чжоушу указывает, что в 554-555 гг. тюркский каган Кигинь или Цицзинь (Мухан) после разгрома эфталитов (иду) и оттеснения на восток киданей «на севере покорил Цигу». [289]
Таким образом, чики были местным коренным населением Тувы ещё до 555 г., когда они были завоеваны тюрками-тугю и их земли были включены в I тюркский каганат (552-630 гг.). Цигу («цзе-гу», или, как пишут в иностранных изданиях, «ки-ку») не является транскрипцией термина «кыргыз», как полагали многие авторы, так как, во-первых, приводя разные написания терминов «кыргыз» (гяньгунь) и «хакас», китайские летописи нигде не сопоставляют их с термином «цигу», [290] во-вторых, «кыргызы» (хакасы) всегда имели центром своего расселения междуречье Чулыма и Енисея и никогда не жили только «между реками» Абакан и Енисей и в-третьих, «кыргызы» не имели с тюрками-тугю близкого родства и хотя были тюркоязычны, но происхождение их было различным, что подчеркивают те же китайские источники («Племена гяньгунь не принадлежат к расе волков», т.е. тюрков). [291]
Тюркоязычность чиков VI-VIII вв. подтверждается не только преданием об их родстве с тугю, но и рядом других фактов, в том числе местными тюркоязычными надписями VIII-IX вв., которые были определены нами. [292] Чрезвычайно важны тамги этих памятников, схожие по виду со следом птичьей лапы. [293]
Дело в том, что в сочинении X в. Танхуйяо, в разделе о тамгах лошадей, которых покупал Китай, составленном в третьей четверти VIII в., изображены тамги лошадей племени цзе-гу в виде того же следа птичьей трёхпалой лапы. [294] Они полностью совпадают только с тамгами чиков Тувы, резко отличаясь от древнехакасских тамг. Это особенно наглядно подтверждает, что «цигу» или «цзе-гу» есть обычное для китайцев фонетическое написание термина чужого языка, которое по-тюркски звучало: «чики». [295]
Кроме того, в этом же источнике содержится другое весьма ценное для нас указание. Перечислив лошадей и их тамги у племён гу-ли-гань (курыкан), цзе-гу (чиков), сы-ми (басмылов) и ге-ло-лу (карлуков), автор источника сообщает: «Вышеназванные племена общего родства». [296] Но ведь это все телэские (они же гайогюйские) племена, [297] не имеющие родства с кыргызами! Следовательно, чики были родственны телэским племенам и карлукам, о которых имеется разъяснение, что «гэлолу произошло от тукюеского дома» (по переводу Ю.А. Зуева «гэ-ло-лу суть собственно ту-цюэское племя»). [298]
Это полностью согласуется с вышеупомянутым тугюэским преданием, записанным в Чжоушу, что цигу (чики) и тугю (тюрки) произошли от двух братьев. [299]
Очевидно, чики были близкими родственниками карлуков, вышедших с Алтая, ибо у карлуков Семиречья, по свидетельству многих авторов VIII-XIII вв., было подразделение «чигиль» (от чик+иль — народ). [300] В это же время в городах провинции Ганьсу проживало тюркское племя «чик», вероятно, также ветвь карлуков. [301]
В анонимном сочинении X в. Худуд ал-Алам говорится, что «область чигилей» на севере граничит с «областью киргизов», [302] то есть в какой-то период времени она доходила до верховьев Енисея, где жили прямые родственники чигилей — чики. То, что тувинские чики были родственны карлукам и их языки имели большое сходство, свидетельствует так же следующее место Худуд ал-Алам.
В этом сочинении под именем «кесим» говорится, по-моему мнению, [303] о местных пле-
менах Тувы IX-X вв. (т.е. о потомках чиков VIII в.), ставших «кыргызскими» кыштымами. О людях «кесим» (кыштым) там сказано, что «они являются племенем, отличающимся от кыргызов. Их язык ближе всего к карлукскому, а их одежда подобна одежде кимаков» [304] (курсив мой. — Л.К.).
Все приведённые данные позволяют заключить, что если азы были родственниками тюргешей, то тюркоязычные чики были родственны карлукам и жили в VI-VIII вв. севернее азов в западной и центральной Туве (между верховьями Абакана и Каа-Хема).
Потомки чиков сохранили своё имя до современности. Это род чыгат; [305] в русских записях: чагат (у алтайских тубаларов Телецкого озера), охотничьи угодья которого до недавнего времени находились в верховьях Абакана, [306] а также, очевидно, род чигандык у алтай-кижи.
Если курганы азов на смежных территориях Алтая и крайнего запада Тувы, в настоящее время мы выделить ещё не можем, то уже сейчас можно говорить о памятниках других этнических групп.
По всей вероятности, именно чиками были оставлены описанные выше погребения местного характера без коня и каменные поминальные курганы. А так как эта группа памятников обнаруживает во многом генетическую связь с курганами, предшествующей шурмакской культуры, то следует заключить, что в шурмакское время в Туве уже проживало тюркоязычное население. [307] В связи с этим важно указать, что и археологические особенности памятников шурмакских племён совпадают с древнетюркскими: у тех и других имелись погребальные курганы и поминальные сооружения, причём у некоторых шурмакских поминальных сооружений встречаются и ряды каменных столбиков, подобные балбалам у тюркских поминальных оградок. [308]
Изучение черепов из могил местного населения без лошадей позволяет говорить о чиках как о монголоидах с уплощённым переносьем. Изучение черепов тюрков свидетельствует о том, что это были метисы, имеющие европеоидную примесь. [309]
Кроме тюркоязычных местных племен чиков и азов в Туве в VI-VIII вв. расселились тюрки-тугю, оставившие погребения с лошадьми. Тюрки-тугю были господствующей этнической группой.
Как известно, племена тюркского каганата и сами тюрки разделились в военно-административном отношении на тардушей (западных) и тёлисов (восточных). [310]
Очевидно, что остатками тюрок-тугю являются такие современные роды, как телес среди алтайцев (живут на Телецком озере) и тюлюш среди современных тувинцев. Остатками тюрок-тугю считал телесов и Н.А. Аристов. [311]
Как уже говорилось, в горно-лесном районе восточной Тувы и в Тодже, по данным письменных источников, в это время жили племена дубо, центром расселения которых было озеро Хубсугул (Косогол). Китайское дубо многие исследователи отождествляют с известным этнонимом туба. Но сами дубо, которые, вероятно, в древности были самодийцами, [312] в VI-VIII вв., по данным источников, были уже тюркоязычными, [313] ибо хроники относят дубо и союзные с ними роды милигэ и эчжы то к тюркам-тугю, то к племенам телэ. [314]
Хотя прямых данных о переселении в Туву каких-либо племён из группы телэ нет, но всё же можно считать, что какая-то часть их, очевидно, попала сюда в конце 20-х — начале 30-х годов VII в., когда на короткое время Тува подпала под власть телэского племени сеяньто. Возможно, потомками этих телэсцев, или же телэсцев, попавших сюда в более позднее время, является современная тувинская группа телек. Так, как «ук» по-тувински значит «род», то телек означает «род телэ» (телэ+ук).
Приведённые выше сведения об азах, чиках, тюрках-тугю, дубо и телэ свидетельствуют, что в VI-VIII в. территорию Тувы населяли различные тюркоязычные племена. Никаких прямых свидетельств о других племенах Тувы этого времени источники не содержат.
Общественный строй. ^
Племена Тувы в 555 г. оказались в составе I тюркского каганата, когда каган Кигинь (Мухан), в период наибольшего могущества молодого государства, «на севере покорил Цигу», то есть чиков.
После разделения в 581 г. I тюркского каганата на западный (с центром в Семиречье) и восточный (с центром на р. Орхон) Тува оставалась в составе I Восточнотюркского каганата до его падения в 629-630 гг. Однако чики не смирились и выжидали время, чтобы сбросить тюркское иго. Так, под 583 г. источники сообщают, что «цигу, которые властвуют к северу от тугю, со скрежетом зубовным ожидают своей возможности (отомстить)». [315]
Уже в 629 г. территория Тувы была захвачена телэским племенем сеяньто, а в начале 30-х годов VII в. она снова попала под власть тюрок-тугю, возглавляемых жившим на Алтае
Чеби-Каганом, восставшим против сеяньто и Китая. Чеби подчинил себе чиков и карлуков, но включение Тувы и Алтая в одно государство Чеби-Кагана было кратковременным и продолжалось до 650 г., когда восстание Чеби было подавлено. [316]
После этого, в течение 30 лет, Центральная Азия была подчинена различным наместничествам Китая, управление которых по существу было формальным, но, как свидетельствует хроника династии Тан (618-907 гг.), Цзю Таншу «тридцать лет в северных странах не слыхали военного шума». [317]
В 679-682 гг. всю Центральную Азию взволновали беспрерывные восстания восточных тюрков-тугю, которые привели к освобождению от власти Китая и созданию нового государства, II восточно-тюркского каганата (682-745 гг.) с центром на р. Орхон.
У нас нет данных, чтобы говорить о подчинении территории Тувы в период с 650 по 709 г. каким-либо завоевателям. В этот период времени тюркоязычные племена Тувы, возглавляемые чиками, были совершенно свободны и достаточно сильны, чтобы совместно с жившими к северу от Саян древними хакасами («кыргызами») стать врагами восточных тугю («Когда мне было двадцать шесть лет, народ чик с киргизами стали (мне) врагами»).
В 709 г. тюркский каган Мочжо направил против чиков специальное войско под командой шада Могиляна, который в сражении при Орпене в Туве разбил войско чиков, а затем захватил и подчинил себе также и азов. [318] Снова господами Тувы стали тюрки-тугю.
После включения Тувы в состав II восточно-тюркского каганата большая армия восточных тюрков под командованием Тоньюкука (при участии полководцев Могиляна и Кюль-Тегина) зимой 710-711 гг. прошла через Туву для того, чтобы, перевалив Саяны (из долины Ак в долину р. Аны), нанести удар по соседним хакасам и вернуться назад. [319]
Но если чики, среди которых уже с середины VI в. жили тюрки-тугю, покорились, то азы, оправившись от поражений 709 и 711 гг., восстали. Понадобилось посылать войско во главе с Кюль-Тегином, чтобы в 715 г. в жестоком сражении при оз. Кара-Холь в Западной Туве разгромить войско азов: «Народ азов стал нам врагом. Мы сразились при Кара-Кёле (Чёрное озеро); Кюль-Тегину шёл (тогда) тридцать первый год. На своего белого коня героя Шалчы сев, он бросился в атаку, схватил эльтебера азов; народ азов тогда погиб». [320] Конечно, этот текст надо понимать не буквально. Очевидно, разбив азов и уничтожив их эльтебера, тюрки-тугю ликвидировали тем самым всякую самостоятельность азов. Под 715 г. азы в Туве упомянуты последний раз.
В дальнейшем территория Тувы, вплоть до падения II восточно-тюркского каганата в 745 г., входила в состав этого государства.
Обзор политических событий VI-VIII вв. показывает, что история Тувы этого периода тесно связана с событиями, происходившими в Центральной Азии, и, в первую очередь, с историей государства орхонских тюрок-тугю, основанного в середине VI в. алтайскими тюрками.
Всё это, как показано выше, хорошо подтверждается археологическими материалами, которые аналогичны памятникам тюрков, известным как на Алтае, так и в Монголии.
Однако процесс формирования классового общества и возникновения государства на территории Тувы в VI в. отнюдь не является только результатом включения этой страны в тюркский каганат в начальный период его сложения. Дело было сложнее, так как имел место далеко зашедший внутренний процесс развития местного населения, на который, в силу завоевания тугю, наслоился процесс сложения каганата. Недаром задолго до возникновения I тюркского каганата в легенде о родственном происхождении тугю, лебединцев и чиков-цигу (происшедших, якобы, от братьев) говорится, что один из братьев «основал государство между реками А-фу и Гянь. Государство называлось Цигу», т.е. «государство чиков».
В период тюркского каганата на территории Тувы начинают складываться феодальные производственные отношения.
Становление феодализма, как это установлено советскими учёными, характерно, как для западно-тюркского, так и для восточно-тюркского каганатов VI-VIII вв. [321] Собственность на землю (кочевья, пастбища и пашни) находилась у аристократической верхушки тюркского каганата и прежде всего в руках самого кагана, его семьи и его рода. Письменные источники, повествуя о тюрках VI-VIII вв., сообщают, что «каждый имеет свой участок земли», [322] но конечно, здесь речь идёт о каждом вожде родо-племенной группы, так как особо подчёркивается в источниках право на землю высшей знати. Так, уже в конце VI в. византийские источники сообщают, что «у тюрок был закон предоставлять Золотую гору в распоряжение главного кагана», и при этом добавляется, что «эта гора по
своему положению обращена на восток, а «золотой» она именуется местными жителями потому, что на ней в изобилии растут плоды; кроме того, она богата дикими зверями и вьючным скотом». [323]
Отсюда видно, что лучший участок земли находился в собственности кагана. Эта «Золотая гора» была не что иное, как хребет Монгольский Алтай, где каган «со своими вельможами приносит жертву в пещере предков». [324] Это видно из того, что другой историк описывает прибытие византийского посла Зимарха «к горе, называемой Эктаг, что по-эллински значит «золотая гора», где находился сам хаган». [325] Но Эктаг-Алтай есть одно из современных названий хребта Монгольский Алтай. [326]
Китайские источники танской эпохи также всегда называли Алтай Золотыми горами, указывая, что «Золотые горы с трёх сторон состоят из отвесных утёсов; только с четвёртой есть проход, по которому можно проехать конному и на телеге. Земли ровные». И не случайно эти личные земли каганов VI в. занял в средине VII в. мятежный Чеби, объявив себя каганом. [327]
Такие же заповедные собственные земли имели на Тянь-Шане и каганы западных тюрков. [328]
Источники часто сообщают, что из-за лучших земель орхонские тюрки часто воевали с разными народами, в том числе с западными тюрками и Китаем. Так, объявляя о войне, каган Мочжо в конце VII в. писал: «Я ради этого начал войну. Желаю взять земли к северу от Жёлтой реки». [329]
Такие же земли захватывались тюрками-тугю в Туве и раздавались тарханам и бегам. Известно, что тюрки обкладывали тяжёлой податью завоёванные народы. [330] Естественно, что высокие налоги и сборы вынуждали коренное население Тувы (чиков и азов), как уже говорилось, поднимать восстания, чтобы освободиться от гнёта тюрков.
Однако внутри тюркского каганата податями было обложено всё рядовое население. Уже в момент образования I тюркского каганата в середине VI в. в источниках сообщается о повинностях рядовых тюрков в пользу государства. [331] Особенно возросли подати и сборы в начале VII в. при кагане Хйели. [332]
Кроме податей трудовое население выполняло ряд других общегосударственных повинностей и, прежде всего, воинскую, и ямскую (поставка лошадей и подвод). Наконец, подати платились и закрепощёнными (иногда в результате военного захвата) людьми своим феодалам, которые старались сохранить наследственное управление над попавшим в их зависимость трудовым населением.
Исторические факты подтверждают многочисленность войн, которые вели тюркские каганы, и наличие разработанной системы военно-административного управления во главе с каганом.
Новым феодальным отношениям понадобилась и новая идеологическая форма для угнетения рядового населения. Это вылилось в попытку ряда каганов заменить шаманизм более отвечающим феодальному способу производства буддийским учением. Ф. Энгельс писал: «Великие исторические повороты сопровождались переменами в религии лишь поскольку речь идёт о трёх доныне существовавших мировых религиях: буддизме, христианстве, исламе. Старые стихийно возникшие племенные и национальные религии не имели пропагандистского характера и лишались всякой силы сопротивления, как только бывала сломлена независимость данных племён или народов». [333]
Историки религии указывают, что обычно, при переходе к классовой организации «шаманизм вытесняется религиями чисто классового типа, сохраняясь лишь как пережиток». [334] Источники сообщают, что уже в период Северного Чжоу (556-581 гг.) для третьего тюркского кагана Кигиня (Цицзинь, 553-572 гг.) в Чанъани был сооружён «тюркский храм». Но особенно широко буддизм проникает в тюркский каганат при Тобо-Кагане (572-581 гг.), который сам познакомился с буддизмом через пленного монаха Хой Линя; построил буддийский монастырь и просил прислать ему из Китая священные книги. Император Северного Ци приказал учёному Лю Ши-цину «перевести Нирвана-сутру на язык тугю и подарить её кагану». В 574 г. к Тобо-Кагану прибыл изгнанный из Северного Чжоу гандхарский проповедник Жинагупта, который с одиннадцатью монахами перевёл на тюркский язык сутры и распространял буддизм среди тюрков.
Источники также сообщают, что войска тугю перед тем, как предпринять набег на Китай, приносили жертвы и молились за успех в особом храме на берегу Жёлтой реки, а в 684 г. сами построили храм для молений. [335]
Общеизвестно также, что и в период II тюркского каганата Бильгя-Каган (716-734 гг.) хотел построить буддийские и даосские храмы, но ему отсоветовал это делать главный его советник «мудрый Тоньюкук». Что
касается западных тюрков, то они не только покровительствовали буддистам, но сами строили в VII-VIII вв. буддийские храмы. [336]
Наряду со складывающимися феодальными отношениями в общественной жизни Тувы VI-VIII вв. значительное место занимал рабовладельческий уклад. Бесконечные войны позволяли обращать массы военнопленных в рабов, о чём свидетельствуют многочисленные данные китайских хроник и орхонских текстов. Например, в 622 г. каган Хйели взял в плен до 5000 человек во время одного только своего набега на Китай, а в 630 г. было выкуплено у тюрков «на золото и шёлковые ткани до 80000 душ» китайцев. [337] Обращались в рабство и захваченные в плен жители Тувы, а также население соседних с ней районов.
Например, в 568 г. тюркский каган Дизавул, находясь на Эктаге, одарил византийских послов подарками, а «Зимарха почтил он пленницею; она была из народа так называемых херхисов», [338] т.е. из «кыргызов» Енисея.
Судя по отрывочным данным из обычного права тюрков, в рабство обращались и сами тюрки за провинности различного рода («Повредивший глаз повинен отдать дочь, а если нет дочери, должен отдать женино имущество»). [339]
Но не рабы были основными производителями, а рядовые скотоводы и земледельцы, все больше попадавшие в зависимость от своих феодалов.
В целом период пребывания племён Тувы в государстве восточных тюрков значительно расширил экономические, политические и культурные связи населения этой области, от Китая на востоке до Средней Азии на западе. Этот период времени отмечен многими прогрессивными изменениями, обусловленными поступательным развитием исторического процесса: сложилось классовое общество, возникло государство, появилась письменность, начался процесс сложения феодальных отношений, к которым племена Тувы перешли, очевидно, непосредственно от первобытнообщинной формации, минуя рабовладение. Все это создало простор для развития производительных сил и убыстрения исторического развития населения Тувы того времени.
[1] «История Монгольской Народной Республики». М., Изд-во АН СССР, 1954; «Очерки истории СССР» (III-IX вв.) М., Изд-во АН СССР, 1958; «Всемирная история», т. III. М., Изд-во АН СССР, 1957; С.Г. Кляшторный. Древнетюркские рунические памятники, как источник по истории Средней Азии. М., «Наука», 1964, Л.Н. Гумилёв. Древние тюрки. «Наука», М., 1967.
[2] Л.Р. Кызласов. Памятники поздних кочевников Центрального Казахстана. «ИАН Каз. ССР», №108, серия археолог., вып. 3. Алма-Ата, 1951; его же. О связях киргизов Енисея и Тянь-Шаня. ТКАЭЭ, т. III. Фрунзе, 1959; Л.Ф. Семёнов. Материалы к характеристике памятников материальной культуры Акмолинского округа. «Вестн. Центрального музея Казахстана», 1930, №1; С.В. Киселёв. Древняя история Южной Сибири. М., Изд-во АН СССР, 1951; Л.А. Евтюхова. О племенах Центральной Монголии в IX в. СА, 1957, №2; Г.О. Боpовка. Археологическое обследование среднего течения р. Толы. В сб.: «Северная Монголия», II. Л., 1927; И.В. Синицын. Археологические памятники по реке Малый Узень. КСИИМК, вып. 32. М., Изд-во АН СССР, 1950; В.И. Спришевский. Поребение с конём середины I тыс. н.э., обнаруженное около обсерватории Улугбека. «Труды Музея истории народов Узбекистана», вып. 1. Ташкент 1951; ТИИАЭ, т. 7. Алма-Ата, 1959; Я.А. Шер. Памятники алтайско-орхонских тюрок на Тянь-Шане. СА, 1963, №4; Л.Р. Кызласов. О назначении древнетюркских каменных изваяний, изображающих людей. СА, 1964, №2.
[3] Н.Я. Бичурин. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена, т. I. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1950, стр. 220-229; Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten zur Geschichte der Ost-türken (T’u-küe). Wiesbaden, 1958, I, S. 8; Л.Р. Кызласов. Тува в период тюркского каганата (VI-VIII вв.). ВМУ, исторические науки, 1960, №1.
[4] Л.Р. Кызласов. Этапы древней истории Тувы (в кратком изложении). ВМУ, историко-филологическая серия, 1958, №4.
[5] На Алтае обряд погребения человека с конём в одной могиле появился ещё в эпоху «ранних кочевников» (VII-I вв. до н.э.). В тот период нигде — ни в Центральной, ни в Средней, ни в Северной Азии — подобного обряда не существовало и потому этот обряд являлся специфичным и этнически своеобразным лишь для племён Алтая (включая его юго-западные отроги). На Алтае он существовал с V-X вв. н.э. до современности. В VI в. алтайские тюрки, создав своё эфемерное, но гигантское по территории государство, разнесли этот обряд на обширные пространства от Великой китайской стены до Каспийского моря, и от Алтая (на севере) до Тянь-Шаня и Синьцзяна (на юге). Этот, археологически засвидетельствованный факт подтверждает, что тюрки-тугю всюду в VI-VIII вв. хоронили по обряду трупоположения с конём. Указание китайских хроник о трупосожжениях с конём относятся лишь к самой верхушке тюрок, что и отмечено было Н.Я. Бичуриным. (См. Н.Я. Бичурин. Ук. соч., стр. 230, прим. 1: «Здесь описываются похороны хана, и по нём знатных и богатых людей»). Хорошим подтверждением этому являются данные Таншу о том, что в 634 г. труп кагана Хйели был сожжён, но прах уже был погребён под курганом, а тюрки, умерши е от эпидемии, были погребены без сожжения (Н.Я. Бичурин. Ук. соч., стр. 256). Сожжение трупа Хйели было, вероятно, последним погребением по этому обряду даже среди каганов тюрок, так как ещё в 628 г. император Тайцзун в одной своей речи говорил о том, что знатные тюрки оставили свой обычай сжигать трупы умерших и погребают их под курганами: См. Liu Mau-tsai. Op. cit., Bd. I, SS. 193, 196, 197; S. 464.
[6] Диаметром от 4,5 м до 16,5 м к высотой от 0,2 м до 1,5 м. Мне известны 18 курганов: Улуг-Хову, 1926, №54 и №55; Бай-Даг, 1927, №84 (25) и №90 (31) — раскопаны С.А. Теплоуховым; Кара-Чога, 1953, №4 и Ак-Туруг, 1957; №А-5 — раскопаны С.И. Вайнштейном; MT-57-XXXVI, MT-58-VIII, БТ-59-1, ОВ-60-19, 22 и ОВ-61-25, 26 — раскопаны А.Д. Грачом; Кокэль, 1959, №2, 13, 22, 23, 47 — раскопаны С.И. Вайнштейном и В.П. Дьяконовой. Данные об этих курганах см. в следующих работах: Л.Р. Кызласов. Тува в период тюркского каганата; С.И. Вайнштейн. Археологические раскопки в Туве в 1953 г. «Уч. зап. ТНИИЯЛИ», вып. 2, Кызыл, 1954; его же. Некоторые итоги работ археологической экспедиции Тувинского НИИЯЛИ в 1956-1957 гг. «Уч. зап. ТНИИЯЛИ», вып. 6. Кызыл, 1958; А.Д. Грач. Археологические раскопки в Монгун-Тайге и исследования в центральной Туве. ТТКАЭЭ, т. I. М., Изд-во АН СССР, 1960; его же. Археологические исследования в Кара-Холе и Монгун-Тайге. ТТКАЭЭ, I. М., Изд-во АН СССР, 1960; А.Д. Грач, Л.Г. Нечаева. Краткие итоги исследований первой группы археологического отряда ТКЭИЭ. «Уч. зап. ТНИИЯЛИ», вып. 8. Кызыл, 1960; С.И. Вайнштейн, В.П. Дьяконова. Уникальные находки из раскопок древних курганов Тувы. ТНИИЯЛИ, вып. 8. Кызыл, 1960; ТТКАЭЭ, т. II. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1966.
[7] В отличие от С.В. Киселёва (См. С.В. Киселёв. Ук. соч. стр. 493, 530, 551-558), разделяющего древнетюркские курганы Алтая на курганы V-VI, VI-VIII и IX-X вв., я выделяю в Горном Алтае: а) раннетюркские курганы V-VI вв. (Кудыргэ); б) памятники тюркского каганата VI-VIII вв.; в) памятники уйгурского времени VIII-IX вв. и г) памятники древнехакасского государства IX-XII вв. Различия между курганами VII-VIII и VIII-IX вв., по-моему, достаточно существенны.
[8] Бай-Даг, 1927, №90 (31); MT-57-XXXVI, МТ-58-VIII, БТ-59-1; Кокэль, 1959, №2; Ов-60-20, Ов-61-26. Ямы размерами от 2,1x1,55 и 2x2 до 3,5х4,3 м и глубиною 0,3-1,8 м.
[9] Улуг-Хову, 1926, №54 и №55; Бай-Даг, 1927, №84 (25); Ак-Туруг, 1957, №А-5; Кокэль, 1959, №13, 22, 23, 47 и в Ов-61-25 яма вытянута СЗ-ЮВ. Размеры ям от 2х1 до 2,6х2,1 м и глубина 1-2,5 м.
[10] Бай-Даг, 1927, №90 (31); см. Л.Р. Кызласов. Этапы средневековой истории Тувы, табл. III, 64.
[11] Улуг-Хову, 1926, №54.
[12] МТ-57-XXXVI.
[13] Кара-Чога, 1953, №4 (Это единственное погребение, где лошадь лежала справа от человека, т.е. к юго-западу) и Ов-60-19.
[14] Л.А. Евтюхова. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии. МИА, №24, М., 1952, рис. 65, 4; А.Д. Грач. Древнетюркские изваяния Тувы. По материалам исследований 1953-1960 гг. М., ИВЛ, 1961, рис. 4 и 23.
[15] А.Д. Гpач. Археологические раскопки в Монгун-Тайге и исследования в центральной Туве, рис. 32.
[16] Л.А. Евтюхова и С.В. Киселёв. Отчёт о работах Саяно-Алтайской археологической экспедиции в 1935 г. ТГИМ, вып. XVI, 1941, стр. 96, рис. 16 и 27.
[17] В этом обряде погребения с конём нет различий по полу и возрасту. Мужчины, женщины и дети (за исключением младенцев) — все погребались с лошадью или жеребёнком. Только малым детям иногда взамен коня клали барана.
[18] А.К. Кибиpов. Работа Тянь-шаньского археологического отряда. КСИЭ, вып. XXVI. М., Изд-во АН СССР, 1957, стр. 86.
[19] Л.Р. Кызласов. Таштыкская эпоха в истории Хакасско-Минусинской котловины. Изд-во МГУ, 1960, стр. 130.
[20] С.В. Киселёв. Ук. соч., стр. 516-518; Л.Р. Кызласов. Таштыкская эпоха, стр. 140; Т. Higuchi, S. Nishitani, S. Onоyama. Otani. Report of the Excavation of the Ancient Burial Mound. Departament of archaeology Kyoto University. Japan, 1959; «Kōkogaku zasshi». Journal of the archaeological Society of Nippon, v. LII, july, 1966, No.1.
[21] С.И. Руденко. Культура населения центрального Алтая в скифское время. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1960, табл. 73.
[22] С. Руденко, А. Глухов. Могильник Кудыргэ на Алтае. МЭ, т. III, вып. 2. Л., 1927, рис. 10—10. Датировка здесь ошибочна.
[23] С. Руденко, А. Глухов. Ук. соч., рис. 16—9.
[24] Л.Р. Кызласов. Таштыкская эпоха, рис. 47, 3 и табл. IV, 121.
[25] Л. Р. Кызласов. Этапы древней истории Тувы, табл. III. рис. 119 и 135.
[26] А.Д. Гpач, Л.Г. Нечаева. Ук. соч., табл. III, рис. 1, №2; ср. Л.А. Евтюхова и С.В. Киселёв. Ук. соч., рис. 41 и 59; С.В. Киселёв. Ук. соч., табл. 50, рис. 13.
[27] Ю. Талько-Гpынцевич. Суджинское доисторическое кладбище в Ильмовой пади. ТТСКОРГО, т. 1-2. М., 1899, табл. XIV-XV; Г.П. Сосновский. Раскопки Ильмовой пади. СА, 1946, VIII, рис. 13.
[28] Л.Р. Кызласов. Этапы древней истории Тувы, табл. III, рис. 113.
[29] С.В. Киселёв. Ук. соч. стр. 511-512, 534, 622-624; И.А. Оpбели и К.В. Тpевер. Сасанидский металл, Л., 1935; М.И. Артамонов. Саркел — Белая Вежа. МИА, 1958, №62, рис. 25; С.А. Плетнёва. Печенеги, торки и половцы в южнорусских степях. МИА, 1958, №62, стр. 159.
[30] Улуг-Хову, 1926, №54.
[31] Л.А. Евтюхова. Каменные изваяния Северного Алтая. ТГИМ, 1941, вып. 16; её же. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии, стр. 110-112; С.В. Киселёв. Ук. соч., стр. 520-521.
[32] Бай-Даг, 1927, №90 (31). Аналогичная пара каменных жерновов найдена также в насыпи тюркского женского погребения VIII-IX вв. на Алтае. См. Л.А. Евтюхова и С.В. Киселёв. Ук. соч., стр. 100 и рис. 21.
[33] Кокэль, №13, 22, 23.
[34] С. Pуденко, А. Глухов. Ук. соч., рис. 11; А.А. Гаврилова. Могильник Кудыргэ как источник по истории алтайских племён. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1965, стр. 37.
[35] «История Тувы», т. I, стр. 43, рис. 7.
[36] С.В. Киселёв. Ук. соч., стр. 527, 536.
[37] С.И. Вайнштейн. Археологические раскопки в Туве в 1953 г., табл. VIII, 9; А.Д. Грач. Археологические раскопки в Монгун-Тайге, рис. 34а и стр. 32.
(181/182)
[38] Л.А. Евтюхова и С.В. Киселёв. Ук. соч., рис. 40 и табл. III, стр. 114.
[39] О них см. рецензию Л.Р. Кызласова в СА, 1964, №1, стр. 351-352.
[40] С.В. Киселёв. Ук. соч., стр. 527 и 536.
[41] С.В. Киселёв. Ук. соч., стр. 532-533 и табл. 50, рис. 7.
[42] Л.Р. Кызласов. Таштыкская эпоха, стр. 85, рис. 30; С.И. Вайнштейн, В.П. Дьяконова. Ук. соч., стр. 195; «История Тувы», т. I, стр. 53.
[43] Девиз правления Кайюань был у танского императора Сюань-Цзуна в 713-741 гг. и потому ошибочно эти монеты некоторые исследователи относят только к этому периоду. На деле монеты с этой легендой выпускались с 621 по 927 г. и они находились в обращении с VII по XX в., не имея, таким образом датирующего значения, за исключением тех монет, на которых имеются дополнительные знаки, уточняющие годы выпуска. См. М.В. Воробьёв. К вопросу определения старинных китайских монет «Кайюань тунбао». ЭВ, XV. М.-Л., 1963.
[44] Улуг-Хову, 1926, №54.
[45] Диаметром 8-9 м и высотой 0,35-0,6 м. Мне известны четыре погребения: у д. Успенская, 1926, впускное в уюкский курган №23 (раскопки С.А. Теплоухова); у пос. Черби, 1956, Б-18 и Б-23 (раскопки С.И. Вайнштейна); Морен, 1961, №50 (раскопки В.П. Дьяконовой).
[46] Ямы размерами 1,95x0,78 м и 1,8х1,45 м; глубина 0,5-1,3 м и до 2,45 м.
[47] Л.Р. Кызласов. Этапы древней истории Тувы, стр. 91.
[48] Исходя из этого, вероятно, ещё будут найдены погребения по этому обряду, относящиеся к IV-V вв.
[49] Успенская, 1926, впускное в курган №23.
[50] Находки в одной могиле разнотипных стремян — частое явление для памятников кочевников от VI в. и вплоть до современности.
[51] Об этом приходится говорить ввиду заблуждения некоторых исследователей: см. А.Д. Грач. Археологические исследования в Кара-Холе и Монгун-Тайге стр. 147-148.
[52] Исследованы только два кургана: Уюк-Тарлык, №53, (диаметр 10,6 м и высота 0,34 м), раскопанный в 1916 г. А.В. Адриановым, и курган у с. Атамановка №14, раскопанный С.А. Теплоуховым в 1926 г. (диаметр 6 м и высота 0,3 м).
[53] Уюк-Тарлык, №53 — насыпь имеет воронку от грабительских раскопок и ряд из шести каменных столбиков (до 0,35 м высотой), растянувшийся на 19 м на запад. В статье 1960 г. (Л.Р. Кызласов. Тува в период тюркского каганата, стр. 56-57 и прим. 20, рис. 34-35) я, на основании фотографии поломанных наконечников стрел и ряда каменных столбиков, относил к этой группе и раскопанный А.В. Адриановым в 1916 г. курган Уюк-Тарлык, №41. Однако осмотр наконечников стрел в музее ТГУ весной 1961 г. заставляет меня относить теперь этот курган к древнехакасской эпохе IX-X вв.
[54] Яма вытянута с востока на запад (1,94x1,4 м).
[55] С.В. Киселёв. Ук. соч., стр. 545-546; Л.А. Евтюхова и С.В. Киселёв. Ук. соч., стр. 114-117; М.П. Грязнов. Раскопки на Алтае. СГЭ, I. Л., 1940, стр.20, рис.4; А.В.Адрианов. К археологии западного Алтая. ИАК, вып. 62. СПб., 1916, стр. 45-48; С.И. Руденко. К палеоантропологии Южного Алтая. В сб.: «Казаки», Л., 1930, стр. 138-139; Л.А. Евтюхова. Каменные изваяния Северного Алтая. ТГИМ, XVI. М., 1941. W. Radloff. Aus Sibirien, II. Leipzig, 1893, S. 72.
[56] Эти оградки (с каменными статуями и балбалами) распространены по всей территории, занимавшейся в VI-VIII вв. тюрками-тугю. Они открыты в большом числе в Монголии, северо-западной части Синьцзяна, в. Киргизии, Восточном и Центральном Казахстане. См. Л.Р. Кызласов. Памятники поздних кочевников Центрального Казахстана. «ИАН Каз. ССР», №108, серия археологическая, вып. 3. Алма-Ата, 1951; А.К. Кибиров. Работа Тянь-Шаньского археологического отряда, стр. 86; Я.А. Шер. Археологические разведки на озере Сон-Куль. КСИА, вып. 98. М., «Наука», 1964; В. Бартольд. Отчёт о поездке в Среднюю Азию с научной целью. 1893-1894 гг. «Зап. АН по ист.-филол. отделению». I, №4. СПб., 1897, стр. 44, 55, 57; ТИИАЭ, т. 7. Алма-Ата, 1959, стр. 13 и т.п.
[57] Редко при отсутствии плитняка, устраивались квадратные «площадки», выложенные валунами и не обставленные плитами по сторонам. Всё остальное аналогично — вплоть до установки каменных изваяний с восточной стороны «площадок» (например, 4 площадки у г. Кара-Тей на р. Чадане близ Бажын-Алака; исследованы Л.Р. Кызласовым в 1957 г.).
[58] Это отклонение естественно для зимнего периода, так как компаса тогда не было.
[59] Видимо, такие ряды связаны с семейной преемственностью совершения поминок в одном месте. Имеется ещё один ряд, вытянутый с севера-запада на юго-восток, а другой — с запада на восток.
[60] В пос. Кызыл-Тей на р. Саглы и в его ближайшем окружении нами в 1957 г. обследовано 40 оградок, а в котловине Деспен (Танну-Ола) в 1947 г. обнаружено 22 оградки.
[61] Следует также учесть, что многие оградки утратили (за 1200 лет) такие сооружения.
[62] Столбиков было: 1, 4, 5, 8, 15, 22 (длина ряда 71 м) и 66 (длина 400 м).
[63] Их было намного больше, так как простые оградки, за редким исключением, никто специально не фиксировал. Археологи преимущественно искали каменные изваяния и описывали попадавшиеся «пустые» оградки лишь попутно.
[64] См. Л.А. Евтюхова. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии, рис. 9-10, 13-2,15, 17-1; А.Д. Грач. Древнетюркские изваяния Тувы, рис. 5, 16, 21, 25, 32, 34, 45, 48, 49, 56, 58, 68, 72, 73-75, 82-87, 95.
[65] Л.А. Евтюхова. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии, рис. 8-2, М, 12, 14, 16, 17-2, 18, 19, 22, 23-2, 27, 28, 30, 31; А.Д. Грач. Древнетюркские изваяния Тувы, рис. 2, 4, 11, 14, 18, 23, 27, 29, 35, 40, 50, 51, 64, 65, 70, 76, 79, 89, 90; Л.Р. Кызласов. Тува в период тюркского каганата, табл. I, рис. 22, рис. 2, рис. 5.
[66] Количество столбиков: 3-10, 12-16, 19, 24, 32, 35, 36, 41, 43, 62, 79, 81, 94, 157; длина некоторых их рядов: 40, 60, 100, 170, 200, 350 м; высота столбиков от 0,1 до 0,7 м и поставлены они с интервалом в 0,5-1 до 2-4 к 5 м.
[67] Имеются ещё случайно расставленные или перемещённые фигуры, стоящие лицом на северо-восток — 2, юг — 2, запад — 1, юго-запад — 1 и северо-запад — 1. При этом две фигуры были явно переставлены и стояли внутри оградок, а две другие — у каменных курганов с восточной и юго-восточной сторон. Три фигуры VI-VIII вв. оказались без оградок, так как последние были давно разрушены распашкой.
[68] Ещё есть два ряда на юг и два — на северо-восток.
[69] С.М. Абрамзон. «Тул» как пережиток анимизма у киргизов. В сб.: «Белек С.Е. Малову». Фрунзе, 1946.
[70] С.Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1959, стр. 59, 61.
(182/183)
[71] А. Левшин. Описание киргиз-казачьих орд и степей, ч. III. СПб., 1832, стр. 110.
[72] Н.Ф. Катанов. О погребальных обрядах у тюркских племён с древнейших времён до наших дней. ИОИАЭ, т. XII, вып. 2. Казань, 1894, стр. 130.
[73] С.И. Руденко. Чувашские надгробные памятники. МЭ, т. I. СПб., 1910, стр. 84.
[74] Пос. Кызыл-Тей на р. Саглы, 1952, №2; пос. Ак-Тал на р. Хендерге, 1960, №1 (раскопки Л.Р. Кызласова) и КХ-58-VII (А.Д. Грач. Древнетюркские изваяния Тувы, стр. 37, №31).
[75] 25 изваяний опубликованы Л.А. Евтюховой. (См. Л.А. Евтюхова. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии), 56 — А.Д. Грачом. (См. А.Д. Грач. Древнетюркские изваяния Тувы и рецензию Л.Р. Кызласова в СА, 1964, №1), 4 — Л.Р. Кызласовым. (См. Л.Р. Кызласов. Тува в период тюркского каганата, табл. I, рис. 22 и рис. 2, 5; его же. О назначении древнетюркских каменных изваяний, изображающих людей). К 1962 г. мне было известно в Туве ещё 16 неопубликованных изваяний VI-VIII вв., из которых 5 хранятся в музее г. Кызыла и 1 — в музее г. Абакана.
[76] Поминальные оградки вообще сооружались только в память мужчин.
[77] Л.А. Евтюхова. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии, рис. 12, 14, 17—2, 18, 19, 22, 28.
[78] Н.Я. Бичурин. Ук. соч., стр. 230 и 277; ср. Liu Mau-tsai. Op. cit., I, SS. 9, 42, 179, 228; II, S. 500.
[79] По данным письменных источников, входы в юрты тюрков-тугю были «с востока, из благоговения к стране солнечного восхождения» (Н.Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 230).
[80] Одна раскопана А.В. Адриановым (Салдам, 1915, №10), пять — С.А. Теплоуховым в 1926 г. (пос. Элегест, №16-17; Саадак-Терек, №43 и 45 и на берегу Хемчика, №44), четыре — Л.Р. Кызласовым в 1955 г. (Бижиктиг-Хая на р. Хемчик, №1 и Шурмак-Тей, №2) и в 1957 г. (пос. Кызыл-Тей на р. Саглы, №1-2), десять — А.Д. Грачом в 1957-1960 гг. (МТ-57-XXXVIII, МТ-57-40, БТ-58-2; МТ-58-16, 17; КХ-58-3,7; Биче-Шуй-59, 4, 5; Ов-60-6); четыре — С.И. Вайнштейном и В.П. Дьяконовой в 1959-1960 гг. (Кокэль, №18, 19, 20, 70); четыре М.X. Маннай-оолом в 1960-1961 гг. (Салчурский могильник, №8 и Ак-Даг, №1-3), девять — В.П. Дьяконовой в 1961-1962 гг. (Эрзин-Хондей, №2а, 2б, 3а, 3б; Морен, №5, 6; Ак-Даш, №1a, 1б, 1в).
[81] Из них 8 оградок не имеют плит, 1 — с простым изваянием (лицо на камне), 2 — с «главными» плитами и 2 — с «главными» плитами и рядами столбиков.
[82] Зольные пятна диаметром 5-10 см. Кызыл-Тей, 1957, №1 и МТ-58-17 (А.Д. Грач. Древнетюркские изваяния Тувы, рис. 10).
[83] Соответственно, Хондей №2а; Ак-Даш №1б и в.
[84] Бижиктиг-Хая №1 (см. Л.Р. Кызласов. Тува в период тюркского каганата, рис. 3); с восточной её стороны есть остатки двух округлых скульптур, не встречавшихся у других оградок (см. Л.А. Евтюхова. Каменные изваяния южной Сибири и Монголии, рис. 30-31).
[85] КХ-58-3, Биче-Шуй №4, 5 (А.Д. Гpач. Древнетюркские изваяния Тувы, рис. 45-47 и 54); Морен №5 и 6.
[86] Пос. Элегест, 1926, №16 и 17; берег Хемчика, 1926, №44; Салчурский могильник №8; Кокэль, 1960, №19.
[87] Эрзин, Ак-Даш №1а.
[88] Шурмак-Тей №2 (см. Л.Р. Кызласов. Тува в период тюркского каганата, стр. 62 и рис. 4).
[89] Размеры ямы 1,2х0,7 м, глубина — 0,26 м.
[90] Под южной насыпью ямка (диаметром 0,3 м и глубиной 0,4 м) была засыпана булыжником с углями и обломками челюсти овцы. Ещё найден зуб коня. При раскопках восточной насыпи найдены отдельные угли, обломки конской челюсти и фаланга коня.
[91] А.А. Захаров. Материалы по археологии Сибири. ТГИМ, вып. 1, 1926, стр. 73-74.
[92] W. Rаdloff. Op. cit., S. 72.
[93] A.В. Адрианов. К археологии Западного Алтая, стр. 45-48.
[94] С.И. Pуденко. К палеоантропологии Южного Алтая, стр. 139.
[95] Liu Mau-tsai. Op. cit., I, S. 42.
[96] Ibid., S. 10.
[97] Хондей, 1961, №2б и Ак-Даг, 1961, №1 (см. М.X. Маннай-оол. Итоги археологических исследований ТНИИЯЛИ в 1961 г. «Уч. зап. ТНИИЯЛИ», вып. 10. Кызыл, 1963, стр. 243-245; Л.Р. Кызласов. Этапы средневековой истории Тувы, стр. 81).
[98] М.X. Маннай-оол. Ук. соч., стр. 244-245 (Ак-Даг, №2).
[99] Совершенно аналогичные серьги изображены и ушах изваяний с р. Саглы (пос. Кызыл-тей, оградка №1, изваяние хранится ныне в Кызыльском музее, №2839 и скульптура с ручья Мугур, сданная в музей кафедры археологии МГУ). Эти изваяния открыты нами в 1957 г.; см. здесь — рис. 3, 2, 4.
[100] Л.А. Евтюхова. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии, рис. 22.
[101] 40 фигур держат сосуд в правой руке и только 2 фигуры — в левой (очевидно, они изображали левшей).
[102] Л.Р. Кызласов. О назначении древнетюркских каменных изваяний, изображающих людей, стр. 36.
[103] А.Д. Грач. Древнетюркская каменная фигура из района Мунгу-Хайрхан-Ула. КСИЭ, 1958, вып. XXX. рис. 2. Предпринятая попытка объяснения сцены неудачна, так как автор исходит из ошибочных предпосылок (ср. А.Д. Грач. Древнетюркские изваяния Тувы, рис. 11).
[104] Описанная выше ограда Бижиктиг-Хая, №1.
[105] Л.А. Евтюхова. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии, рис. 30-31. Сидящие фигуры характерны для найденных в Монголии поминальных сооружений знати восточных тюрков.
[106] Вал насыпан из песка со щебнем. Высота его 0,26 м; ширина 3,2-3,8 м. Ориентирован сторонами на ССВ, ВВЮ, ЮЮЗ и ЗЗС, вытянут с запада на восток. Ориентировочный план кургана см. Л.А. Евтюхова. Ук. соч., рис. 69 и ср. Л.Р. Кызласов. Тува в период тюркского каганата, стр. 64-67 и рис. 6.
[107] Высота насыпи 0,77 м. Сверху грабительский колодец (2,2 м в диаметре и глубиной до 3 м).
[108] Л.А. Евтюхова. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии, рис. 27-29. В 1955 г. изваяние №46 и львы оказались ещё более разбитыми, чем в 1947 г.
[109] Поминальными же являются и все обнаруженные в Монголии аналогичные по устройству сооружения знати орхонских тюрок VII-VIII вв. вплоть до «могил» Восточнотюркских каганов.
[110] Аналогично устроены крыши деревянных юрт хакасов и алтайцев.
[111] Н.В. Дьяконова, О.И. Смиpнова. К вопросу об истолковании пенджикентской росписи. «Исследования по истории культуры народов Востока. Сборник в честь академика И.А. Орбели». М.-Л., Изд-во АН СССР, 1960, стр. 175, прим. 21.
[112] Некоторые этнографы ошибочно считают, что деревянные гранёные юрты у народов Саяно-Алтая появились только под влиянием русских построек, не принимая во внимание, что юрты и юртообразные постройки из дерева, сырца, камня и дёрна широко распространены у тюркоязычных и монголоязычных народов (хака-
(183/184)
сов, алтайцев, тувинцев, монголов, бурятов, якутов, казахов лесостепи, киргизов).
[113] Из наших раскопок, см.: Л.Р. Кызласов. Археологические исследования на городище Ак-Бешим в 1953-1954 гг. ТКАЭЭ, т. II. М., 1959 [1958]; В.И. Распопова. Гончарные изделия согдийцев Чуйской долины. По материалам раскопок на Ак-Бешиме в 1953-1954 гг. ТКАЭЭ, т. IV. М., 1960, рис. 3.
[114] E.G. Pulleyblank. A Sogdian Colony in Inner Mongolia. T’oung Pao, 31, 1952; cp. Liu Mau-tsai. Op. cit.; С.Г. Кляшторный. Древнетюркские рунические памятники как источник по истории Средней Азии. стр. 93-101.
[115] Л.А. Евтюхова. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии, стр. 117.
[116] А.Д. Грач. Древнетюркские изваяния Тувы, стр. 22, 55, рис. 12-13.
[117] Обнаружен мною в 1960 г., не опубликован.
[118] Л.А. Евтюхова. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии, рис. 13—1; А.Д. Грач. Древнетюркские изваяния Тувы, рис. 14-15.
[119] В Деспене на линии в 278 м осталось 16 балбалов, в Суглуг-Аксы-Шоль — 12 балбалов, в Ак-Тале — 66 балбалов на протяжении 400 м (через 2-4 м, высота столбиков 0,3-0,5 м), причём ряд их с середины пути загибается дугой на север.
[120] В.В. Pадлов и П.М. Мелиоpанский. Древнетюркские памятники в Кошо-Цайдаме. СТОЭ, IV. СПб., 1897; Б.Я. Владимирцов. Занятия памятниками старины. В сб.: «Северная Монголия», вып. 2. Л., 1927; Г.И. Боровка. Археологическое обследование среднего течения р. Толы. В сб.: «Северная Монголия», вып. 2. Л., 1927; В.В. Радлов. Атлас древностей Монголии, вып. 1-4. СПб., 1892-1899.
[121] См. Л.Р. Кызласов. О назначении древнетюркских каменных изваяний, изображающих людей. СА, 1964, №2 и рецензию Л.Р. Кызласова на книгу А.Д. Грача «Древнетюркские изваяния Тувы». СА, 1964. №1, стр. 349-355.
[122] См. Л.И. Альбаум. Об этнической принадлежности некоторых «балбалов». КСИИМК, вып. 80. М., Изд-во АН СССР, 1960; А.Д. Грач. Древнетюркские изваяния Тувы.
[123] Например, С.Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1951, стр. 12-13 и 368; В.М. Насилов. Язык орхоно-енисейских памятников. М., ИВЛ, 1960, стр. 25, 42, 46, 77; И.А. Батманов, З.Б. Арагачи, Г.Ф. Бабушкин. Современная и древняя енисеика. Фрунзе, 1962, стр. 212; И.А. Батманов. Язык енисейских памятников древнетюркской письменности. Фрунзе, 1959, стр. 198.
[124] Н.И. Веселовский. Современное состояние вопроса о «каменных бабах» или «балбалах». ЗООИД. вып. 32. Одесса, 1915.
[125] W. Kotwiсz et A. Samоï1оvitсh. Le monument turc d’Ikhe-khuchotu en Mongolie centrale, RO IV. Lwow, 1928, pp. 79-80; W. Kotwiсz. Les tombeaux dits «kereksur» en Mongolie. RO, VI. Lwow, 1929; W. Kotwiсz. Kilka uwag ot. zw. babah kamennych. «Sprawozdania Polskiei Akademji Umiejetnoscb. Kwieci en, 1928, No. 4; W. Kotwiсz. Quelques remarques encore sur les statues dites «baba» dans les steppes de l’Eurasie. RO, XIII. Lwow, 1937.
[126] B.B. Paдлов и П.М. Мелиоpанский. Древнетюркские памятники в Кошо-Цайдаме, стр. 7; W. Radloff. Die alttürkischen Inschriften der Mongolei, L. III. SPb., 1895, SS. 243, 252, 454; C.E. Малов. Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии, стр. 11; О балбале на Онгине см. В.В. Радлов. Атлас древностей Монголии, III. СПб., 1896. LXXXIII, 5; фото балбала Бильгя-кагана см. в «Inscriptions de l’Orkhon recueilles par l’expédition finnoise 1890». Helsingfors, 1892, t. 40; В.В. Радлов переводил также «каменный столб шада тöлёсов» W. Radloff. Die alttürkischen Inschriften. Neue Folge. SPb., 1897.
[127] W. Radloff. Die alttürkischen Inschriften. III, SS. 234-235, 243, 252; A. von Gabain. Alttürkische Grammatik. Leipzig, 1950, S. 300 (лучше было бы — «Schandpfahl» — позорный столб).
[128] Н.Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 230; Liu Mau-tsai. Op. cit. I, SS. 10, 42; II, S. 500.
[129] Л.Р. Кызласов. О значении термина «балбал» древнетюркских надписей. «Тюркологический сборник. К 60-летию А.Н. Кононова». М., «Наука», 1966; Ряды камней по числу убитых врагов ставились и воинами архипелага Фиджи. См. Джек Лондон. Собр. соч., т. 9. М., «Правда», 1961, стр. 27-28.
[130] Н.Я. Бичуpин. Ук. соч., т. I, стр. 230.
[131] Р.Ф. Итс. О каменных изваяниях в Синьцзяне. СЭ, 1958, №2, стр. 102.
[132] Liu Mau-tsai. Op. cit., I, S. 42.
[133] Liu Mau-tsai. Op. cit., II, S. 500, прим. 56.
[134] B.B. Pадлов и П.М. Мелиоранский. Древнетюркские памятники в Кошо-Цайдаме; L. Yis1. Vyzkum Külteginova pamatniku v Mongolské Lidove Republice. «Archeologické rozhledy», 1960, XII, 1.
[135] Л.Р. Кызласов. Тува в период тюркского каганата, стр. 64-67.
[136] В Суйшу, например, использованы три основных источника о тюрках: 1) «Доклад об обычаях северных дикарей», 2) «Доклад об обычаях варваров», 3) «Доклад о нравах и обычаях, существующих у тугю». В Чжоушу явно по рассказам самих тюрок приведены разные варианты легенд об их происхождении. См. Н.Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 221.
[137] Г. Вамбеpи. Первобытная культура тюрко-татарских народов. ЗЗСОРГО, т. VI. Омск, 1884, стр. 22.
[138] С.Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности, стр. 369.
[139] Там же, стр. 43; П.М. Мелиоранский. Памятник в честь Кюль-Тегина. ЗВОРАО, т. XII, вып. 2-3. СПб., 1899, стр. 78.
[140] С.Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии, стр. 92.
[141] A. von Gabain. Op. cit., S. 302.
[142] Например, из 58 фигур, приведённых в книге А.Д. Грача. (См. А.Д. Грач. Древнетюркские изваяния Тувы), 25 скульптурами не являются, так как просто прорисованы на камнях. У Л.А. Евтюховой таких фигур 15. (См. Л.А. Евтюхова. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии, рис. 2,8—3, 13—2, 15, 17—1, 39, 50—3, 51—1, 71—1, 2, 7, 8, 10).
[143] Н.Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 277; Liu Мau-tsai. Op. cit., I, SS. 179, 228-229.
[144] L. Yisl. Op. cit., f. 49 u 51.
[145] Liu Mau-tsai. Op. cit., II, SS. 620-621, прим. 999; W. Radloff. Die alttürkischen Inschriften, II. SPb., 1894, S. 173; ср. СТОЭ, вып. 3. СПб., 1897, стр. 14.
[146] P.Ф. Итс. Ук. соч., стр. 102.
[147] Liu Mau-tsai. Op. cit., I, SS. 473-475.
[148] P.Ф. Итс. Ук. соч., стр. 102-103.
[149] Liu Mau-tsai. Op. cit., I, S. 10.
[150] Общеизвестно, что вместо оградки у высшей знати был жертвенник и сооружался поминальный храм (в котором и была найдена статуя Кюль-Тегина с жертвенными ямами перед ней), а балбалы, по указанию Л. Йисла (L. Jis1. Vorbericht über die archäologische Erforschung des Kül-tegin-Denkmals. Ural-Altaische Jahrbücher. B., XXXII, 1-2. Wiesbaden, 1960, S. 67) составляли ряд длиною свыше 3 км и их было насчитано 169 штук.
[151] В.В. Pадлов и П.М. Мелиоранский. Древнетюркские памятники в Кошо-Цайдаме, стр. 7.
(184/185)
[152] В.Л. Котвич. Поездка в долину Орхона летом 1912 года. ЗВОРАО, т. XXII, вып. 1-2. СПб., 1914.
[153] Сб. «Северная Монголия», вып. 2. Л., 1927.
[154] Л.Р. Кызласов. Тува в период тюркского каганата, стр. 64-67.
[155] L. Isl. Vorbericht.
[156] H.Я. Бичуpин. Ук. соч., т. I, стр. 262.
[157] СТОЭ, вып. 3. СПб, 1897, стр. 9.
[158] С.Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности, стр. 43.
[159] L. Yis1. Vyzkum Külteginova pamatniku.
[160] Л.Р. Кызласов. Этапы древней истории Тувы, стр. 89-96.
[161] Палладий. Старинное монгольское сказание о Чингис-хане. «Труды членов Российской духовной миссии в Пекине», т. IV. СПб., 1866, стр. 252; Плано Карпини принял эти шатры или палатки за кладбище. См. «Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Рубрука». М., Географгиз, 1957, стр. 33.
[162] «Путешествия в восточные страны...», стр. 102.
[163] Там же, стр. 129.
[164] Там же, стр. 130.
[165] «Путешествия в восточные страны...», стр. 29.
[166] Рашид-ад-дин. Сборник летописей, т. II. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1960, стр. 207.
[167] G. Kuun. Codex Cumanicus bibliothecae at templum Divi Marci venetiarum. Budapestini, 1880, p. 222.
[168] A.П. Ковалевский. Книга Ахмеда Ибн Фадлана о его путешествии на Волгу в 921-922 гг. Харьков, 1956, стр. 128-129.
[169] А. Левшин. Ук. соч., стр. 110; А. Теpещенко. Следы Дешт-Кипчака и внутренняя киргиз-кайсацкая орда. «Москвитянин», 1853, VI, №22, кн. 2, стр. 72.
[170] «Родословное древо тюрков. Сочинение Абуль-Гази, хивинского хана». Перевод и предисловие Г.С. Саблукова. Казань, 1906, стр. 10.
[171] С.С. Слуцкий. О тюркской надписи сирским шрифтом на каменной бабе из Каркаралинского округа. «Древности Восточные». ТВКМАО, т. II, вып. 1. М., 1896, стр. 68-69; из восточного Казахстана — ЗВОРАО, 22, III-IV. Пг., 1915, стр. XXXIX; А.В. Адрианов. К археологии Западного Алтая, стр. 85-86; из Монголии — С.Е. Малов. Новые памятники с турецкими рунами. «Язык и мышление», VI-VII. М.-Л., 1936, стр. 251 (очевидно, подделка) и Г. Айдаров. Камень с древней тюркской надписью. «Вестник АН Каз. ССР», №2. Алма-Ата, 1963.
[172] Л.Р. Кызласов. Новая датировка памятников енисейской письменности. СА, 1960, №3, рис. 9, 14, стр. 119; №37.
[173] С.Е. Малов. Енисейская письменность тюрков. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1952, стр. 67; Ср. H. Appе1gren-Kivalo. Alt-altaische Kunstdenkmäler. Helsingfors, 1931, f. 124. Л.P. Кызласов. О назначении древнетюркских каменных изваяний, изображающих людей, рис. 1.
[174] В.В. Радлов. Атлас древностей Монголии, т. I. СПб., 1892, табл. XV—2; Л.Р. Кызласов. О назначении древнетюркских каменных изваяний, изображающих людей, рис. 2.
[175] В.В. Pадлов и П.М. Мелиоpанский. Древнетюркские памятники в Кошо-Цайдаме, стр. 13.
[176] С.Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии, стр. 45.
[177] В.Н. Чернецов. Представления о душе у обских угров. «ТИЭ АН СССР», новая серия, т. 51, 1959; С.И. Руденко. Башкиры. Историко-этнографические очерки. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1959, стр. 321: А.А. Семёнов. Этнографические очерки Зарафшанских гор, Каратегина и Дарваза. М., 1903, стр. 96; Л.Я. Штернберг. Гиляки, орочи, гольды. Хабаровск, 1933.
[178] С.Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности, стр. 38, 39 и 43; L. Yisl. Vyzkum Külteginova pamatniku, рис. 51.
[179] МИА, 1950, №14, табл. XCV, 115. В.М. Флоринский. Первобытные славяне по памятникам их доисторической жизни, т. II. Томск, 1896, табл. IX, 11; «Изв. АН Кирг. ССР», серия общ. наук., т. V, вып. 1. Фрунзе, 1963, стр. 30, рис. 6.
[180] Л.Р. Кызласов. О назначении древнетюркских каменных изваяний, изображающих людей, рис. 3. Передана мною на хранение в музей г. Кызыла.
[181] Н.Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 221, 265, 273, 278, 280, 288, 307, 319.
[182] А.П. Ковалевский. Уч. соч., стр. 130.
[183] Bela Posta. Archaeologische Studien auf russischem Boden. Dritte asiatische Forschungsreise des Grafen Eugen Zichy. III, l, Budapest — Leipzig, 1905, f. 63.
[184] А.Д. Гpач. Древнетюркские изваяния Тувы, стр. 66.
[185] С.П. Швецов. Горный Алтай и его население, т. I. Барнаул, 1900, стр. 72, 74, 82-83; А.В. Адрианов. Путешествие на Алтай и за Саяны, совершенное в 1881 году. «Записки РГО по общей географии», т. XI. СПб., 1888, стр. 332-333.
[186] Исследования Ф.Я. Кона в земле урянхов. «Русский антропологический журнал», кн. XII, 1902, №4. М., 1903, стр. 119; Г.Н. Потанин. Очерки Северо-Западной Монголии, т. IV, СПб., 1883, стр. 36, 63, 130, 134.
[187] С.Д. Майнагашев. Загробная жизнь по представлениям турецких племён Минусинского края. «Живая старина», год 24, III, 1915, Пг., 1916.
[188] Л.Р. Кызласов. О назначении древнетюркских каменных изваяний, изображающих людей, рис. 4; «Сибирский Вестник», изд. Г. Спасским, I. СПб., 1818, стр. 105-106; И.Г. Георги. Описание всех в Российском государстве обитающих народов, т. II. СПб., 1776, стр. 157; П.С. Паллас. Путешествие по разным местам Российского государства, т. II, кн. 2. СПб., 1786, стр. 467-468; С.Д. Майнагашев. Ук. соч., рис. 3-8.
[189] А.Д. Грач. Ук. соч., рис. 11.
[190] Такую фигуру виночерпия у памятника Кюль-Тегина, открыл в 1912 г. В.Л. Котвич и доставил её в Петербург. См. W. Kotwicz et A. Samoïlovitch. Op. cit., фото на стр. 70. В аналогичной позе сидят изваяния с поминального сооружения в Сарыг-Булуне (Л.А. Евтюхова. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии, рис. 27-28), где мною найден и кувшин поминального пира (см. Л.Р. Кызласов. Тува в период тюркского каганата, рис. 7).
[191] Стоящие фигуры в китайских халатах с разрезами и см. В.В. Радлов. Атлас древностей Монголии, т. I. СПб., 1892, табл. X, 1; Inscriptions de l’Orkhon. Helsingfors, 1892, t. 17, 42.
[192] B.B. Paдлов и П.М. Мелиоранский. Древнетюркские памятники в Кошо-Цайдаме, стр. 3; L. Jisl. Op. cit.
[193] Н.Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 230 и 279.
[194] Там же, стр. 230; Liu Mau-tsai. Op. cit.
[195] С.E. Малов. Памятники древнетюркской письменности, стр. 36, 43.
[196] С.Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии, стр. 23.
[197] М.Е. Массон. О происхождении некоторых каменных намогильников южного Туркменистана. «Материалы Южно-Туркменистанской археологической комплексной экспедиции», т. I. Ашхабад, 1949.
[198] «Дневные записки путешествия капитана Н. Рычкова в Киргис-кайсацкой степи 1771 году». СПб., 1772, стр. 81; О культе арвахов — духов умерших у казахов см. Ч.Ч. Валиханов. Собрание сочинений в пяти томах, т. I. Алма-Ата, 1961, стр. 112-113, 472-477 и 486.
(185/186)
[199] П.Д. Степанов. Этнографическое изучение южной группы башкир. В сб.: «Советская этнография», IV. М.-Л., 1940.
[200] С.И. Руденко. Чувашские надгробные памятники.
[201] А. Левшин. Ук. соч., стр. 110 и 114; А. Теpещенко. Ук. соч., стр. 72; Н.Ф. Катанов. Ук. соч., стр. 130-131.
[202] С.М. Абpамзон. Ук. соч.
[203] Д.А. Кочнев. О погребальных обрядах якутов Внлюйского округа. ИОИАЭ, т. XII, вып. 5, 1895, стр. 459.
[204] H. Pычков. Ук. соч., стр. 45.
[205] Н.Ф. Катанов. Опыт исследования урянхайского языка с указанием главнейших родственных отношений его к другим языкам тюркского корня. Казань, 1903. стр. 1394.
[206] Н.Ф. Катанов. О погребальных обрядах у тюркских племён, стр. 128.
[207] Л.П. Потапов. Материалы по этнографии тувинцев районов Монгун-Тайги и Кара-Холя. ТТКАЭЭ, т. I. М.-Л., 1960. стр. 233; Н.И. Попов. Общий исторический обзор археологических изысканий в Сибири. «Изв. Сибирского отд. РГО», 1871, т. 2, вып. 1-2.
[208] П.М. Мелиоpанский. Памятник в честь Кюль-Тегина; его же. Об орхонских и енисейских над гробных памятниках с надписями. ЖМНП, май. СПб., 1898; С.Е. Малов. Енисейская письменность тюрков. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1952; П.М. Мелиоранский датировал надписи VI-VII вв., С.Е. Малов — V в.
[209] Л.Р. Кызласов. Тува в составе уйгурского каганата (VIII-IX вв.). «Уч. зап. ТНИИЯЛИ», т. VIII. Кызыл, 1960.
[210] Л.Р. Кызласов. Новая датировка памятников енисейской письменности; его же. О датировке памятников енисейской письменности. СА, 1965, №3.
[211] Рунические надписи Киргизии высечены не на стелах, а на лежащих валунах; они датируются IX-X вв.
[212] Для тюрков-тутю характерны резные рисунки на скалах, валунах и отдельных предметах (в частности, костяных). Такие рисунки найдены на Алтае и Тянь-Шане (в том числе и в могилах), а в Туве их пока нет. Тамгообразные изображения горных козлов, во множестве известные по рисункам на скалах Тувы и других мест Азии, относятся не к тюркскому, как ошибочно думают некоторые исследователи, а к более раннему «скифскому» времени. Об этом говорят многие факты, в том числе и открытые в Туве. М.X. Маннай-оол. Древнее изображение горного козла в Туве. СА 1967, №1.
[213] С.В. Киселёв. Ук. соч., стр. 510-549.
[214] Обе стороны экономического значения скота указаны К. Марксом в «Капитале» — см. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 23, стр. 98-99 и 190; ср. стр. 49. См. Н.Я. Бичурин. Ук. соч., ч. I, стр. 229-230.
[215] Любопытную точку зрения на скотоводческое хозяйство высказал С.И. Руденко. См. С.И. Руденко. К вопросу о формах скотоводческого хозяйства и о кочевниках. «Материалы по этнографии», т. I. Географическое общество СССР. Л., 1961.
[216] «Византийские историки». Перевод с греческого Спиридона Дестуниса. СПб., 1861, стр. 377-379.
[217] Н.Я. Бичуpин. Ук соч., т. II, стр. 72.
[218] Страбон, VII, 3, 17.
[219] С.К. Ибрагимов. Ещё раз о термине «казах». ТИИАЭ, т. 8, Алма-Ата, 1960, стр. 69-70, 153-155.
[220] Ю.А. Зуев. Тамги лошадей из вассальных княжеств. ТИИАЭ, т. 8, Алма-Ата, 1960, стр. 98, ср. Liu Mau-tsai. Op. cit., I, S. 453.
[221] Н.Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 230.
[222] Там же, стр. 231.
[223] Н.Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 230-231.
[224] Там же, стр. 230.
[225] Liu Mau-tsai. Op. cit., I, SS. 161, 322-323, 456-457.
[226] С.Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии, стр. 15, 19, 24, 91.
[227] Ср. С.В. Киселёв. Ук. соч., стр. 513.
[228] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., изд. 2, т. 28, стр. 214.
[229] Н.Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 348.
[230] Л.Р. Кызласов. Древнейшее свидетельство об оленеводстве. СЭ, 1952, №2, стр. 39-49.
[231] Н.Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 221, 228.
[232] «Византийские историки», стр. 376; ср. Н. Пигулевская. Сирийские источники по истории народов СССР. М.-Л., 1941, стр. 75.
[233] См. Я.И. Сунчугашев. Древние сыродутные горны на р. Бай-Сют в Туве. «Уч. зап. ТНИИЯЛИ», вып. XI. Кызыл, 1964.
[234] Феофилакт Симокатта. История. М., Изд-во АН СССР, 1957, стр. 78. О золотых колясках, ложах, вызолоченном троне, покрытых золотом деревянных столбах, о золотых сосудах и бочках, о серебряных блюдах и скульптурах животных в ставке тюркского кагана на Алтае см. «Византийские историки», стр. 377-379.
[235] Тибетская летопись «Светлое зерцало царских родословных». Вступительная статья, перевод и комментарии Б.И. Кузнецова. Изд-во ЛГУ, 1961, стр. 24, 75; Ср. В.А. Богословский. Очерк истории тибетского народа. М., ИВЛ, 1962, стр. 53.
[236] Н.Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 266.
[237] Liu Mau-tsai. Op. cit., I, S. 162.
[238] С.Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности, стр. 28, 29, 32, 33, 62, 368; С.Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии, стр. 92.
[239] Н.Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 229.
[240] Liu Mau-tsai. Op. cit., I, SS. 39, 130, 430.
[241] Есть упоминание о воске у тюрок. См. Н.Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 230.
[242] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., изд. 2, т. 21, стр. 163.
[243] «Византийские историки», стр. 371-376.
[244] Н. Пигулевская. Ук. соч., стр. 72-75; В.А. Шишкин. К вопросу о древних культурных связях народов Средней Азии с другими странами и народами. В сб.: «Материалы второго совещания археологов и этнографов Средней Азии». М.-Л., Изд-во АН СССР, 1959, стр. 24-26; А.М. Беленицкий, И.Б. Бентович. Из истории среднеазиатского шелкоткачества. СА, 1961, №2.
[245] Н.Я. Бичурин. Ук. соч., т. II, стр. 293 (об ограблении «купечествующих тюрков»).
[246] Там же, т. I, стр. 239-240, 251, 276; Liu Mautsai. Op. cit., I, SS. 452-455.
[247] Н.Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 237.
[248] Подробности см. Ю.А. Зуев. Ук. соч.
[249] О войнах тюрок с Китаем, см. Liu Mau-tsai. Op. cit., I, SS. 426-451.
[250] С.Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности, стр. 34.
[251] С.Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии, стр. 23-24.
[252] Н.Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 256.
[253] Н.Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 229; т. II, стр. 254; Liu Mau-tsai. Op. cit., I, S. 8, 41. По разъяснению Н.Ц. Мункуева, за которое приношу ему благодарность, в Бэйши (изд. Бо-на, гл. 99, стр. 3а) сказано о тюрках-туцзюе: «По их обычаю распускают волосы и запахивают полу налево». В Суйшу (изд. Бо-на, гл. 84, стр. 2а): «распускают волосы и запахивают полу налево».
(186/187)
[254] Л.Р. Кызласов. Тува в период тюркского каганата, табл. I, рис. 22; Л.А. Евтюхова. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии, рис. 3, 4, 5, 45.
[255] Л.Р. Кызласов. Тува в период тюркского каганата, рис. 5; А.Д. Гpач. Древнетюркские изваяния Тувы, табл. I, рис. 6, 22.
[256] Л.А. Евтюхова. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии, рис. 47 и стр. 105; «Inscriptions de l’Orkhon. Recueillies par l’expédition Finnoise 1890 et publiées par la Société Finno-Ougrienne. Helsingfors, 1892. t. 39.
[257] Л.Р. Кызласов. Тува в период тюркского каганата, рис. 2; А.Д. Грач. Древнетюркские изваяния Тувы, стр. 60.
[258] См. у двух изваяний с памятника Кюль-Тегина полы запахнуты по разному (и налево и направо), См. В.В. Радлов. Атлас древностей Монголии, вып. I. СПб, 1892, табл. X, 4.
[259] Л.Р. Кызласов. Тува в период тюркского каганата, рис. 2.
[260] Л.А. Евтюхова. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии, рис. 27; В.В. Бартольд. Отчёт о поездке в Среднюю Азию с научною целью, табл. XV, 1.
[261] С.В. Киселёв. Ук. соч., стр. 340-341, табл. XXXI, 9; Е.С. Видонова. Катандинский халат. ТГИМ, 1939, VIII; А.А. Захаров. Материалы по археологии Сибири. ТГИМ, 1926, I, табл. III.
[262] Факты изложены в моей рецензии в СА, 1964, №1, стр. 354-355. Причёску из свернутой косы на каменном изваянии см. Л.Р. Кызласов. Тува в период тюркского каганата, рис. 2; косы носили и уйгуры (см. рецензию Л.Р. Кызласова в СА, 1964, №1, стр. 351).
[263] Н. Пигулевская. Ук. соч., стр. 95.
[264] По-хакасски: «бир кожеге». См. Г.И. Спасский. Народы, кочующие в верху реки Енисея. «Сибирский вестник», II. СПб, 1818, стр. 204; И. Пестов. Записки об Енисейской губернии Восточной Сибири. М., 1833, стр. 87; В.И. Вербицкий. Алтайские инородцы. М., 1893, стр. 9; Е.К. Яковлев. Этнографический обзор инородческого населения долины южного Енисея. Минусинск, 1900, стр. 28.
[265] О шаманизме как религии см. С.А. Токарев. Ранние формы религии и их развитие. М., «Наука», 1964.
[266] Н.Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 230.
[267] А.Н. Глухов. Тайэлга, МЭ, т. III, вып. I. Л., 1926; Г.И. Спасский. Народы, кочующие в верху реки Енисея. «Сибирский вестник», I, стр. 105; Е.К. Яковлев. Ук. соч., стр. 87.
[268] Н.Я. Бичуpин. Ук. соч., т. I, стр. 230-231.
[269] С.Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности, стр. 28 (1), 29 (10, 11), 31 и др.; Л.Р. Кызласов. К истории шаманских верований на Алтае. КСИИМК, вып. 29, 1949.
[270] С.А. Токарев. Ук. соч., стр. 274.
[271] Феофилакт Симокатта. История, стр. 161.
[272] Ю.А. Зуев. Китайские известия о Суябе. «ИАН Каз. ССР», серия истории, археологии и этнографии, вып. 3. Алма-Ата, 1960, стр. 88.
[273] «Византийские историки», стр. 376.
[274] См. Л.Р. Кызласов. Резная костяная рукоятка плети из могилы Ак-Кюна (Алтай). КСИИМК; вып. 36, 1951; G. Clauson, Turks and wolves. «Studia Orientalia», XXVIII, 2. Helsinki, 1964.
[275] Ю.А. Зуев. Китайские известия о Суябе, стр. 88-89. см. также: Б.Л. Рифтин. Из истории культурных связей Средней Азии и Китая. ПВ, 1960, №5, стр. 121-122; Liu Mau-tsai. Op. cit., I, SS. 466-467.
[276] С.Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии, стр. 20.
[277] С.Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности, стр. 67. Река Ана, правый приток Абакана, известна под этим названием и ныне.
[278] Река Ак-Суг (Ак) в начале VIII в. называлась Ак-Тэрмель (С.Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности, стр. 67); её истоки сближаются на водоразделе Саян с истоками Аны.
[279] С.Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности, стр. 42; О титуле эльтебер см. I.R. Hаmilton. Les Ouïghours à l’époque des Cinq dynasties d’après les documents chinois. Paris, 1955, pp. 97-98.
[280] С.Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности, стр. 41.
[281] Г.Е. Грумм-Гpжимайло. Западная Монголия и Урянхайский край, т. II. Л., 1926, стр. 312-313.
[282] С.Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности, стр. 38.
[283] Там же, стр. 42.
[284] В.В. Бартольд. Очерк истории Семиречья. Фрунзе, 1943, стр. 21; Арабский географ IX в. Ибн Хордадбех, в своём перечне тюркских народов (восходящем к VIII в.) рядом с тюргешами упоминает народ «азгиши», вероятно, это «аз киши» (т.е. люди азы — ср. хангакиши). Азгишей знают Махмуд Кашгарский (XI в.) и Идриси (XII в.). См. МИТТ, т. I, стр. 144-145, 222 и 593. Тюргешское племя азов упоминают под именем А-си в конце X в. и китайцы. См. Г.Е. Грумм-Гржимайло. Ук. соч., т. II, стр. 363.
[285] Среди древних юечжей были асы, во II в. до н.э. вытеснившие из Семиречья саков (Ю.А. Зуев. К этнической истории усуней. ТИИАЭ, вып. 8. Алма-Ата, 1960, стр. 16, 17, 20; Ср. «Artibus Asiae», XII, 4, 1949, p. 334). В 433 г. упоминается на южных склонах Золотой горы (Алтая) род жуаньжуаней — ассены (см. Н. Пигулевская. Ук. соч., стр. 76, прим. 2); Г.Е. Грумм-Гржимайло предполагал, что азы «одно из динлинских племён», живших на левом берегу Енисея. (См. Г.Е. Грумм-Гржимайло. Ук. соч., т. II, стр. 312, прим. 3; стр. 363). В связи с этим вспомним кетоязычных асанов на Енисее в XVII в. (Б.О. Долгих. Родовой и племенной состав народов Сибири в XVII веке. М., Изд-во АН СССР, 1960) и что «тунгусы коттов называют Аза» («Известия иностранных писателей о народах В. России». ИОАИЭ, т. XI, вып. 3. Казань, 1893, стр. 246).
[286] Н.А. Баскаков. Алтайский язык. М., Изд-во АН СССР, 1958, стр. 28; Ср. в XVII в.; Тиргешская и Азкиштымская волости — Б.О. Долгих. Ук. соч., стр. 105-113.
[287] Л.Р. Кызласов. Тува в период тюркского каганата, стр. 69, прим. 66; ср. также род азык или ассык у киргизов Тянь-Шаня, возможно, происходящий от тюргешей.
[288] С.Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии, стр. 20, 40-41; А. Херрман помещал чиков неопределённо к северу-западу от Селенги и к югу от Кема. А. Неrrman. Atlas of China. Cambridge, 1935, Nos. 34-35, Fus-2.
[289] Н.Я. Бичypин. Ук. соч., т. I, стр. 222 и 229.
[290] Там же, стр. 350-357.
[291] «Ю-ян цзацзу», глава 4, стр. 2 (VIII век); W. Radloff. Die alttürkischen Inschriften. Zweite Folge, S. 40.
[292] Л.Р. Кызласов. Новая датировка памятников енисейской письменности, стр. 98-100.
[293] Там же, рис. 3.
[294] Ю.А. Зуев. Тамги лошадей из вассальных княжеств, стр. 132.
[295] В связи с вышеизложенным никак нельзя согласиться с Ю.А. Зуевым (Ю.А. Зуев. Тамги лошадей
(187/188)
из вассальных княжеств, стр. 103-104), восстанавливающего цзе-гу как «киркут», якобы вариант от «кыргыз». Это противоречит тому источнику, который он разбирает. Ошибочно и его сопоставление на стр. 113. На стр. 124. Зуев правильно указывает, что «в цзе-гу хронисты долго не узнавали цзянь-кунь», т.е., будучи знакомы с истиной, китайские историки «долго» различали между собой чиков и кыргызов. Известно, что путать их источники начали лишь после 840 г., когда после разгрома уйгур, чики Тувы попали под власть древних хакасов («кыргызов»), часть которых переселились в Туву. Отметим здесь же, что китайское цигу считал транскрипцией термина чики уже Г.Е. Грумм-Гржимайло. (Г.Е. Грумм-Гpжимайло. Ук. соч., т. II, стр. 311). Характерно, что в другой своей работе Ю.А. Зуев (см. Ю.А. Зуев. Термин «кыркун». «ТИИ АН Кирг. ССР», т. IV. Фрунзе, 1958, стр. 172), опираясь на тексты Таншу и Цзычжитунцзянь, убедительно показал, что хакасов или гяньгуней «ошибочно называли Цзе-гу».
[296] Ю.А. Зуев. Тамги лошадей из вассальных княжеств, стр. 97 (при этом о лошадях цзе-гу говорится совместно с гулиганьскими и разъясняется: «На гу-ли-гань’ских лошадей похожи лошади (племени) цзе-гу; разница в малом».
[297] Н.Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 301, 339-350.
[298] Там же, стр. 347; Ю.А. Зуев. Тамги лошадей из вассальных княжеств, стр. 104.
[299] H.Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 22; Liu Mautsai. Op. cit, I, S. 6.
[300] V. Minorsky. Hudud al-Alam. «The regions of the World» a persian geography. London, 1937, pp. 98-99 (область чигилей «по своему происхождению относится к карлукам»). Ср. сведения Махмуда Кашгарского XI в. (МИТТ, т. I, стр. 311.); Ср. у Ауфи (XIII в.) о карлуках: «имеется девять родов (их): три чигили...» и т.д. (А.М. Щербак. Грамматический очерк языка тюркских текстов X-XIII вв. из Восточного Туркестана. М.-Л., 1961, стр. 14-16).
[301] A. von Gabain. Buddhistische Türkmission. «Asiatica», Leipzig, 1954.
[302] V. Мinorsky. Op. cit., pp. 98-99.
[303] Л.Р. Кызласов. О южных границах государства древних хакасов в IX-XII вв. «Уч. зап. ХНИИЯЛИ», т. VIII. Абакан, 1960, стр. 64.
[304] V. Мinorskу. Op. cit., p. 97.
[305] Н.A. Баскаков. Ук. соч., стр. 28. «Чигат» — термин с монгольским суффиксом множественного числа, т.е. «чики».
[306] С.А. Токарев. Докапиталистические пережитки в Ойротии. Л., 1936, стр. 36.
[307] Напомним, что на рубеже III-II вв. и в середине I в. до н.э. через Туву прошли с юга на север и тюркоязычные гяньгуни-кыргызы.
[308] Л.Р. Кызласов. Этапы древней истории Тувы, стр. 89-95.
[309] В.П. Алексеев. Материалы к антропологии Западной Тувы. ТТКАЭЭ, т. I, стр. 297, 310.
[310] И.А. Клюкин. Новые данные о племени тардушей и толисов. «Вестн. Дальневосточного отделения АН СССР», №1-2. Владивосток, 1932.
[311] Н.А. Аристов. Заметки об этническом составе тюркских племён и народностей и сведения об их численности. «Живая старина», III-IV. СПб. 1896 стр. 341.
[312] Г.Н. Прокофьев. Этногония народностей Обь-Енисейского бассейна. СЭ, т. III. М.-Л., 1940.
[313] О семантике тува-туба-дубо см. Г.В. Ксенофонтов. Ураангхай-сахалар. Очерки по древней истории якутов, т. I. Иркутск, 1937, стр. 62-64.
[314] Н.Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 339-348 и 354; Liu Mau-tsai. Op. cit., I, SS. 127-128; ср. В.В. Бартольд. Киргизы. Фрунзе, 1927, стр. 14.
[315] Liu Mau-tsai. Op. cit., I, S. 47.
[316] H.Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 263-264, 339-340; ср. Liu Mau-tsai. Op. cit., I, S. 155, 208.
[317] H.Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 265.
[318] С.Е. Малов. Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии, стр. 20.
[319] С.Е. Малов. Ук. соч., стр. 20; его же. Памятники древнетюркской письменности, стр. 38-39, 41, 66-67.
[320] С.Е. Малов. Ук. соч., стр. 42.
[321] «Всемирная история», т. III, стр. 36-37, 126-128; «Очерки истории СССР» (III-IX вв.), стр. 385-388; «Материалы научной сессии, посвящённой истории Средней Азии и Казахстана в дооктябрьский период». Ташкент, 1955; С.В. Киселёв. Ук. соч., стр. 4, 490-491.
[322] Н.Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 230.
[323] Феофилакт Симокатта. История, стр. 161.
[324] Н.Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 230.
[325] «Византийские историки», стр. 376.
[326] БСЭ, изд. II, т. 2, стр. 141; Это подтверждает Гардизи (XI в.), упоминая Öк-таг в стране кимаков. В.В. Бартольд, переводя Гардизи, правильно полагал, что Öк-таг — это то же, что Эктаг византийцев, т.е. Алтай. В.В. Бартольд. Отчёт о поездке в Среднюю Азию с научною целью, стр. 107.
[327] Н.Я. Бичуpин. Ук. соч., т. I, стр. 263.
[328] По ат-Табари (под 737 г.): «У хакана были заповедные луг и гора, к которым никто не приближался и не охотился там» (С. Волин. Сведения арабских источников IX-XVI вв. о долине реки Талас и смежных районах. ТИИАЭ, т. 8. Алма-Ата, 1960, стр. 76; Ю.А. Зуев. Китайские известия о Суябе, стр. 89, 91). Ср. у Махмуда Кашгарского XI в.: «Коруг-луга, травянистые поля, в которых пасется эмирский скот. Огороженная, охраняемая от чужих зелёная площадь» (Mahmud Кašğâri. Divânu lugat-it-türk tercümesi. Istanbul, 1939).
[329] H.В. Кюнер. Китайские известия о народах Южной Сибири, Центральной Азии и Дальнего Востока. М., ИВЛ, 1961, стр. 186 и 189.
[330] Н.Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 301.
[331] Н.Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 229; Liu Mau-tsai. Op. cit., I, S. 9.
[332] Liu Mau-tsai. Op. cit., I, S. 194.
[333] Ф. Энгельс. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии. К. Мapкс и Ф. Энгельс. Соч., изд. 2, т. 21, стр. 294.
[334] С.А. Токарев. Ранние формы религии, стр. 305.
[335] О буддизме тугю см.: Liu Mau-tsai. Op. cit., SS. 461-463; A.V. Gabain. Buddhistische Türkmission. «Asiatica». Leipzig, 1954.
[336] Л.Р. Кызласов. Археологические исследования на городище Ак-Бешим в 1953-1954 гг.; Л.П. Зяблин. Второй буддийский храм Ак-Бешимского городища. Фрунзе, 1961; W. Fuchs. Hueich’ao’s Pilgerreise durch Nordwest-Indien und Zentral-Asien um 726. SPAW, XXX, 1938.
[337] H.Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 249, 256.
[338] «Византийские историки», стр. 379.
[339] Н.Я. Бичурин. Ук. соч., т. I, стр. 230.