Н.Л. Грач, А.Д. Грач
Золотая композиция скифского времени из Тувы.
Во время полевого сезона 1978 г. отечественное собрание скифо-сакского золота пополнилось новой находкой — возле посёлка Балгазын, в Тандинском районе Тувы, была найдена золотая объёмная композиция скифского времени. Вещь была замечена прямо на поверхности почвы инженером-топографом В.А. Богдановым во время производства инструментальной съёмки на территории распаханного могильника Тээрге II, расположенного в зоне работ Балгазынской экспедиции [1] Тувинского научно-исследовательского института языка, литературы и истории при Совете Министров Тувинской АССР (работы здесь проводились в зоне сооружения крупной оросительной системы, которая расположена вдоль северных склонов хребта Танну-Ола). [2]
Скульптурная композиция (рис. 1, 2) из золота и полудрагоценных камней (сердолика и бирюзы) изображает охоту на кабана и включает три фигуры: человек мечом-акинаком поражает под сердце дикого кабана; сопротивляющийся кабан вонзил правый клык в левую ногу охотника; сзади в кабана вцепилась охотничья собака. Охотник одет в короткий кафтан (край кафтана и оплечный орнамент обрамлены сердоликовыми вставками); показан обшлаг рукава; на правом боку охотника лук и колчан. Очень характерно лицо человека — это ярко выраженный европеоид, с подчёркнуто длинным носом и большими, загнутыми вверх усами. В ушах кабана и собаки — сердоликовые вставки, бирюзовые вставки — в глазах человека и обоих животных, сердоликовые и бирюзовые вставки обрамляют подножие композиции.
На внутренней поверхности отчётливо видны отпечатки ткани, здесь же имеется перемычка.
Размеры: высота 3,4 см, ширина по подножию 4,4 см.
По целому ряду важных деталей (подробнее на их характеристике мы остановимся ниже) композиция из Балгазына относится к кругу произведений, представленных в знаменитой золотой коллекции Петра I — коллекции, которая находится в поле зрения исследователей уже в течение двух с половиной веков.
Начало составлению коллекции было положено в 1715 г., когда крупный промышленный магнат своего времени, та-
(134/135)
гильский властитель А.И. Демидов в связи с рождением царевича Петра Петровича преподнес царице Екатерине «богатые золотые бугровые (курганные. — Н.Г., А.Г.) вещи и сто тысяч рублей денег». [3] Находки эти привлекли к себе внимание царя Петра, и можно полагать, что предметы эти послужили одним из основных побудительных импульсов для издания известных указов Петра I о собирании и изучении древностей и других редкостных экспонатов. В 1716 г. сибирский губернатор князь М.П. Гагарин переслал царю Петру новые партии золотых вещей скифского времени. Все вместе эти предметы и составили коллекцию золотых вещей скифского времени, с 1726 г. хранившуюся в Кунсткамере, [4] а в 1859 г. поступившую в Эрмитаж, где она находится и ныне в Особой кладовой [5] (с XVIII в. коллекция практически не пополнялась, а балгазынская находка попала для изучения в стены Кунсткамеры спустя 252 года после того, как здесь оказались золотые шедевры петровской коллекции).
Гагаринские документы о скифо-сибирском золоте были опубликованы и прокомментированы А.А. Спицыным, [6] а затем С.И. Руденко [7] и М.П. Завитухиной. [8]
Направленное Петру М.П. Гагариным скифо-сибирское золото в своей «второй» жизни вновь попало в пучину человеческих страстей, а также и крупной политической игры. Князь Матвей Петрович Гагарин был одним из близких сотрудников Петра в 1701-1707 гг., первым губернатором сибирским стал в 1708 г. На этом посту он «прославился» как великий лихоимец, запускавший руку в таможенные, ясачные и кабацкие сборы. К 1715 г. терпение правительства лопнуло и М.П. Гагарин был привлечён к ответу за хищение, однако в должности оставался до 1719 г. (в 1721 г. князь Гагарин был осуждён и повешен перед окнами юстиц-коллегии в присутствии царя; сюда же были приведены все родственники виновного губернатора). [9]
Если сопоставить даты поступления демидовской и гагаринской частей коллекции, то выходит, что уральский магнат сумел опередить губернатора Сибири, ухитрившись сделать свой подарок «на зубок» на год раньше М.П. Гагарина, заинтересовать находками царя Петра, который тут же и дал губернатору Сибири изустный приказ о розыске и доставке древних раритетов. Таким образом, получилось так, что присылка скифо-сибирского золота не исправила репутации губернатора-стяжателя. Присылка золота ознаменовала не долгожданное его бескорыстие, а всего-навсего безусловное исполнение только что полученного царского распоряжения — ни о чём другом эта акция в пользу князя Гагарина не свидетельствовала. К тому же не могла не обратить на себя внимание «быстрота» обнаружения курганного золота. [10]
Одна из главных трудностей в исследовании предметов Петровской коллекции состоит в том, что неизвестны точки находок — в документах нет ни слова о территории, где они были найдены, ни слова о том, где была «земля древ-
(135/136)
них поклаж». М.П. Завитухина, вновь исследовавшая недавно эти документы, справедливо констатировала: «...поскольку название “сибирское” историческое, оно должно остаться, пока не будет известна загадочная “земля древних поклаж”. Хотя отсюда отнюдь не следует, что все вещи, входящие в состав коллекции, были найдены на территории Сибири именно в её современных границах». [11]
Неясность локализации произведений коллекции Петра I породила даже представление о фракийском их происхождении. [12] Представлено в литературе и суждение о происхождении вещей Сибирской коллекции только из района Прииртышья и Приишимья. [13]
Значение балгазынской находки и в том, что это вещь круга сибирской коллекции, имеющая точную территориальную привязку. Находка из Тувы с несомненностью сигнализирует о том, что к числу «земель древних поклаж» круга коллекции Петра I относились не только земли сибирские, но и территории Центральной Азии.
Технико-стилистические особенности балгазынской композиции, как уже указывалось, не оставляют сомнения в принадлежности произведения именно к кругу Петровской коллекции.
Золотое литье было произведено в форме, с применением ткани, которая использовалась для снятия излишков воска. Для чеканки золотая пластина была слишком толста. [14] После извлечения из формы производилась доработка композиции — напайка деталей, таких, как инкрустированные части одежды, уши животных, элементы копыт у кабана. Затем была произведена тщательная проработка поверхности композиции резцом — прочерчены контуры всех фигур, резцом же отмечены части тела (изгибы, выпуклости, когти собаки, пальцы человека), напаян эфес меча, резцом отработана пасть кабана, его клыки и зубы, очертания лука, черты лица человека и морды животных.
Так же как и на многих предметах Петровской коллекции, для инкрустации использованы сердолик и бирюза. Глаза человека, собаки и кабана инкрустированы бирюзовыми бусинами, для которых специально прорезаны сверху отверстия по контуру очерченного резцом глаза; с обратной стороны, чтобы бусина туда не выпала, напаяны пластины. Таким же образом отделано треугольное по форме ухо собаки, инкрустированное сердоликом, который поддерживается бортиком из напаянных пластинок, с обратной стороны сердоликовая вставка тоже поддерживается напаянной пластиной. Напаянные бортики поддерживают инкрустацию на рукавах и оторочке кафтана человека.
Подставка отлита во внутренней части вместе со специальными ячейками прямоугольной формы для инкрустации, а сверху напаяна пластина с четырёхугольными ячейками — эти ячейки инкрустированы чередующимися бирюзой и сердоликом (явно имитируется техника перегородчатой эмали).
Четырёхугольный в сечении штырь отлит отдельно и напаян в сечении внутренней полости, соединяя фигуру соба-
(136/137)
ки с мордой кабана. В средней части штыря — остатки золотой пайки.
Итак, техника создания композиции во всех основных чертах действительно совпадает с техникой создания предметов Петровской коллекции. [15]
Композиционные особенности — монтаж в полусферу, куда вписаны все три фигуры — человека, кабана и собаки, сцена построена плотно, взаимосвязанно. Интересно, что в развёртке композиция напоминает бляху Петровской коллекции, — так же как и для блях сибирской коллекции, развёртке характерно деление по центру.
Главные приметы стилистического родства композиции из Балгазына с произведениями, входящими в состав коллекции Петра I, следующие:
1. Сходны пропорции фигур — они вытянутые, конечности расположены «на почве».
2. Показ передних конечностей животного (собаки) в полный профиль («трилапость»).
3. Сходство формы и характера орнаментики — инкрустации самоцветами — особенно разительно. Форма ушей у животных в петровском золоте листовидная и треугольная (уши кошачьих хищников были полукруглой формы). Точно такие же инкрустированные напайки и в нашем случае. Прямоугольные напайки с инкрустацией в основании композиции технически совершенно схожи с инкрустацией на парных бляхах «Конная охота на кабана», однако в этом случае напайки использованы для инкрустированной орнаментации одежды охотников.
Нам представляется наиболее вероятным предположить, что балгазынская композиция была навершием какого-то жезла — массивность предмета исключает возможность объяснения его как атрибута одежды или головного убора. [16]
Для установления датировки и историко-этнографических подробностей необходимо рассмотреть реалии — одежду, оружие, а также охотничьи приёмы.
Одежда золотого охотника сходна с той, которая показана на парных инкрустированных бирюзой золотых бляхах из Сибирской коллекции Петра I (на этих бляхах демонстрируется идентичная сцена — среди скал и зарослей происходит захватывающая охота на дикого кабана; лошадь одного из двух охотников отброшена рассвирепевшим зверем в сторону, сам всадник оказался на дереве, однако второй охотник — это центральная фигура композиции — на полном скаку натягивает лук, и стрела должна поразить кабана; в стороне изображен скрывающийся от охотников горный козёл). [17] Рассмотрение одежды центрального охотника, изображенной весьма подробно, показывает её аналогичность одежде балгазынского охотника — это тоже короткий кафтан, который украшен оторочкой, орнаментированной по нижней поле (орнамент также разделён на сегменты), оплечным круговым орнаментом, рукава имеют манжеты.
Может быть составлено суждение об обуви золотого охотника. Вполне уверенно можно судить о том, что он одет в
(137/138)
высокие (выше колен), плотно облегающие сапоги с мягкой подошвой. Выдающийся археолог и этнограф С.И. Руденко, основываясь на анализе алтайских и других находок, сделал в своё время исключительно важный вывод — это была обувь всадников, а не пеших, и потому «со временем обувь такого типа с длинными голенищами и без подмёток получила весьма широкое распространение среди скотоводческих племён Центральной и Средней Азии, в частности киргизов и казахов». [18] По изображенному в балгазынской композиции трудно понять, где сопряжение сапог и штанов, однако чётко видно, что нога охотника обтянута. Между тем обувь и штаны в обтяжку были в ходу у древних пазырыкцев (судя по находке мужской обуви во Втором Башадарском кургане), об этом же свидетельствуют изображения всадников на парадном войлоке из Пятого Пазырыкского кургана, об этом же свидетельствуют изображения на золотой бляхе из Сибирской коллекции Петра I (сцена под деревом) — все эти примеры были учтены С.И. Руденко. [19]
Высокие сапоги и штаны в обтяжку, украшенные золотыми бляшками, были надеты и на погребённом в кургане Иссык. [20]
В правой руке золотого охотника меч, поражающий кабана, — именно меч, а не кинжал. Бронзовые кинжалы-акинаки во множестве обнаружены при раскопках усыпальниц салгынской культуры V-III вв. до н.э. в Туве [21] — форма их другая, и, самое главное, они несоизмеримо уступают по относительной величине оружию на золотой композиции. Столь же уступают по размерам и отличаются по форме кинжалы из погребений алды-бельской культуры VIII-VI вв. до н.э. (Куйлуг-Хем I, [22] Аржан [23]).
Меч в руке охотника массивный, широкий, двулезвийный, с чётко обозначенной нервюрой, перекрестье массивное, широкое, с чуть опущенными крыльями.
Меч на золотой композиции из Тувы находит себе аналогии среди реальных мечей, относимых К.Ф. Смирновым к начальному этапу прохоровской культуры савроматов (IV в. до н.э.): это мечи из с. Буруктал, пос. Нижне-Красинский. [24] По форме перекрестия очень близок мечу золотого охотника массивный железный кинжал, случайно найденный в долине Ачик в Горном Алтае [25] (на кинжале этом к тому же наличествуют изображения, имеющие прямое отношение к нашей композиции, — о них речь пойдёт ниже в связи с вопросом о семантике балгазынской находки).
Лук на правом боку охотника, как бы надетый сверху на колчан, относится к типу сложных. Вряд ли может возникнуть сомнение в том, что этот лук, известный в литературе как скифский, именно тот лук, родиной которого явились степи Евразии, откуда он был заимствован в Передней Азии. [26] Плечи лука, принадлежащего золотому воину, как это и характерно для скифских луков, сильно выгнуты.
Именно такие луки изображены на куль-обской электровой вазочке — ими снабжены почти все персонажи, изображённые на повествовательном фризе. [27] Из таких же луков
(138/139)
стреляют воины, изображённые на нашивных бляшках из Куль-Обы. [28] Чёткие изображения такого лука можно видеть на сосуде из Частых курганов под Воронежем [29] и на сосуде из Гаймановой могилы. [30] Такие же луки (помещённые в гориты) изображены на знаменитой пекторали, принадлежавшей царице из кургана Толстая Могила. [31] Из территориально ближайших аналогий публикуемой нами находке следует упомянуть лук на боку повторяющейся фигуры всадника, предстоящего перед женским божеством на пазырыкском войлоке. [32] Наконец, такой же лук представлен среди изображений на золотой бляхе из Сибирской коллекции Петра I (сцена под деревом). [33]
По А.И. Мелюковой, скифские луки в размахе достигали размеров от немногим более 0,6 м и до 0,75-0,8 м, в некоторых случаях до 1 м, [34] размер савроматского лука, по К.Ф. Смирнову, достигал 0,8 м. [35] Как видим, взгляды исследователей по поводу небольшого размера скифского лука в общем совпадают. Лук именно такого размера мы и видим на боку золотого охотника.
Луки более позднего — гунно-сарматского времени в целом походили на скифские, однако концы их не были так изогнуты, как у скифо-сакских, а размеры их значительно превосходили размеры скифских луков (1,2-1,6 м). Нам довелось в своё время найти сохранившиеся in situ остатки подобного лука в кургане гунно-сарматского времени в Северо-Западной Туве — в Кара-Холе (могильник Карасуглуг-Шоль-Аксы, курган KX-58-IV). [36]
Мечи ни разу не были найдены при раскопках курганов скифского времени в Туве, в том числе и при раскопках многочисленных неограбленных курганов. Это, разумеется, не означает, что мечи не были в употреблении и что конные воины сражались только короткими кинжалами. Так же как и мечи, отсутствуют в усыпальницах и луки, хотя колчаны со стрелами разнообразных типов представлены в обилии. Отсутствие мечей, так же как и отсутствие луков, в погребениях следует объяснить соблюдением ритуальной ограничительности сопроводительного инвентаря — по определённым соображениям некоторые категории бытовавших в реальной жизни вещей никогда не помещались в могилы вместе с усопшими.
Указанные обстоятельства делают изображения меча и лука на золотой композиции ещё более ценным источником для характеристики вооружения центральноазиатского воина скифского времени.
Колчан на правом боку золотого охотника (это именно .колчан, а не горит) довольно большой, имеет круглое устье с окантовкой и с плоской крышкой (крышка из бирюзы), тело колчана в поперечном сечении овальное, дно плоское.
А.И. Мелюкова отмечает, что скифские колчаны, так же как и отделения для стрел в горитах, закрывались сверху крышкой [37] — в этой детали колчан золотого охотника как будто аналогичен колчанам европейской Скифии. В обиходе
(139/140)
скифов бытовали большие деревянные колчаны (зафиксированные размеры: Витова могила — длина 0,53 м, ширина — 0,26 м, курган 8 этой группы — длина 0,61 м, ширина — 0,24 м, Бобрицкий могильник, курган 31 — длина 0,7 м, ширина — 0,17 м). [38] В скифских курганах находят и небольшие кожаные мешочки. А.И. Мелюкова приводит остроумное предположение Е.А. Зноско-Боровского — большие деревянные колчаны были магазинами, а маленькие кожаные — расходными колчанами. [39] Деревянные колчаны ни разу не найдены в курганах скифского времени Тувы, в том числе и в промёрзших неограбленных усыпальницах. Зато большие кожаные колчаны-мешочки найдены при раскопках могильников Саглы-Бажи II.
Этнографические материалы, [40] которыми мы располагаем и которые дают информацию о приёмах охоты современных тувинцев на дикого кабана (тувинский термин — чер хаваны), позволяют выделить три основных приёма, к которым прибегают тувинцы-охотники в том случае, когда кабан бросается на человека.
1. При схватке с применением холодного оружия охотник, оберегая живот от смертоносных кабаньих клыков, заваливается кабану на спину, делая головой своего рода «противовес», а правой рукой нанося удар в область сердца.
2. Если рядом есть дерево, а разъярённый кабан несется на охотника, тот подпрыгивает и подтягивается на суке, подогнув ноги.
3. И третий приём — если рядом есть пень, то рекомендуется вскочить на него — с пня кабан охотника никогда не достанет.
Сопоставив эти этнографические данные с сюжетами золотой торевтики скифского времени, убеждаемся в том, что первый описанный нами приём доподлинно продемонстрирован на золотой композиции из Балгазына — около двух с половиной тысячелетий этот богатырский приём спасает жизнь охотникам Центральной Азии.
Этнографические данные позволяют внести новые штрихи в исследование парных пластин из кунсткамерной коллекции Петра I «Охота на кабана», многократно привлекавших внимание учёных, — убедительно расшифровывается положение второго охотника, в отношении которого исследователи отмечали без всяких комментариев, что он находится на дереве. В свете этнографической информации можно с уверенностью утверждать, что в композиции на знаменитой бляхе показан защитный приём — охотник, лошадь которого отброшена разъярённым вепрем в сторону, прыгнул на дерево, спасаясь от кабана.
Золотая композиция из Балгазына представляет собою материальное подтверждение слов М.И. Ростовцева: «Носители звериного стиля были охотниками и кочевниками, но не крестьянами и земледельцами». [41]
Изображения человека, особенно такие, чтобы можно было составить суждение об антропологическом типе, до недавнего времени были вовсе не известны в искусстве древ-
(140/141)
них кочевников Центральной Азии. Одной из первых находок такого рода был маленький роговой медальон с изображением человеческого лица, найденный в кенотафе (могильник Дужерлиг-Ховузу II, курган 2), — несмотря на примитивизм, можно было всё же составить суждение о том, что изображен субъект с удлинённым лицом, длинным носом и чуть раскосыми глазами («европеоид с монголоидной примесью»). [42]
Человек на балгазынской композиции изображён антропологически совершенно достоверно — это несомненный европеоид. Золотой человек из Балгазына — первый столь достоверный портрет центральноазиатского европеоида скифского времени из Тувы — значение этого факта трудно переоценить.
Вопрос о древних европеоидах в Центральной Азии поставлен уже давно — из старых исследователей наиболее обстоятельно им занимался Г.Е. Грумм-Гржимайло. Этими европеоидами, по Г.Е. Грумм-Гржимайло, были «рыжеволосые ди». Правильно отметив наличие европеоидного компонента, сохранившегося доныне в антропологическом типе ряда современных народов Центральной Азии (тангутов, тувинцев) и Сибири (тунгусы), Г.Е. Грумм-Гржимайло приписал древним европеоидам некую совершенно особую культуртрегерскую роль. [43]
Необходимо со всей ясностью подчеркнуть, что не следует смешивать действительную научную истину и гипертрофированное понимание этой истины — европеоидный компонент в Центральной Азии — установленная реальность, и эта реальность нуждается в анализе и объяснении.
Антропологические аспекты вопроса о древних центральноазиатских и южносибирских европеоидах получили отражение в трудах Г.Ф. Дебеца. [44] К проблеме этой неоднократно обращался В.П. Алексеев, который пришёл к весьма важным заключениям. В свете данных антропологии можно утверждать, что древние тюрки, погребения которых были исследованы одним из авторов этой статьи и другими исследователями на территории Тувы, имели заметную европеоидную примесь. Этот факт В.П. Алексеев обоснованно связывает с европеоидностью более древнего населения, оставившего памятники монгун-тайгинского типа (в свете исследований последних полутора десятилетий ряд вариантов курганов этого типа с несомненностью относится к эпохе бронзы), а также с европеоидным компонентом людей скифского времени. [45]
Действительно, люди эпохи бронзы и скифского времени Центральной Азии не исчезли бесследно — какая-то часть их и после событий III в. до н.э., связанных с хуннской экспансией и крушением скифского мира в целом, продолжала участвовать в этнических процессах на этих же территориях, и потомки древних людей скифского времени вошли в состав ряда тюркоязычных народов, например в состав тувинцев. Специальные исследования по этой проблеме, проведенные В.И. Богдановой в различных районах Тувы, по-
(141/142)
казали, что в юго-западной и южной частях республики современное население антропологически характеризуется ослабленной выраженностью монголоидных особенностей. Этот вывод был подтвержден данными дерматоглифики, серологии и одонтологии. [46] В.И. Богданова пришла к несомненно важному выводу: «...основу расообразовательного процесса на территории Тувы составляло смешение двух больших расовых стволов — европеоидного и монголоидного», а наличие в Монгун-Тайге и Овюре особого, отличного от других групп антропологического варианта объясняется именно участием древних европеоидов данного региона в процессе формирования расовых особенностей тувинцев. [47]
Очень важным представляется сходство золотого охотника из Балгазына с всадником в повторяющейся сцене на войлоке из Пятого Пазырыкского кургана [48] — в этой культовой сцене человек предстоит перед Великой богиней всего сущего (великое женское божество древнеиранского мира переходит в древнетюркское время под именем богини Умай, и под этим именем образ доживает у народов Саяно-Алтая до этнографической современности). [49] Очень сходны короткие кафтаны с оторочкой и оплечным орнаментом, обувь, форма луков. Главное же — и тут и там изображён усатый европеоид с подчёркнуто длинным носом.
Разительные черты сходства объединяют золотого охотника не только с персонажем, предстоящим перед Великой богиней, но и с пазырыкским сфинксом — получеловеком-полульвом, изображенным в повторяющейся сцене борьбы с хищной фантастической птицей, [50] — всё это показано тоже на войлоке, подшитом к основному полю с уже упомянутой сценой предстояния. Сходны лицо охотника и лицо сфинкса (оба усатые, длинноносые), сходна причёска — у того и другого чуб, причёсанный одинаково и весьма специфично, сзади у золотого охотника показана коса или ухо, коса и звериное ухо показаны на фигуре сфинкса из Пазырыка.
С.И. Руденко убедительно показал переднеазиатское происхождение фантастических изображений, подобных пазырыкскому «получеловеку-полульву». Такого рода изображения фантастических существ встречены среди произведений искусства хеттов (XIV в. до н.э.), на ассирийских и урартских печатях. Изображения подобного рода фантастических существ встречены на барельефах дворца Нимруда. Крылатый лев с поднятой лапой изображён на одежде Ашшурнасирпала. Поскольку среди памятников монументального искусства ахеменидской Персии подобные изображения отсутствуют (если не считать крайне редких изображений на ахеменидских печатях), С.И. Руденко делает вполне закономерный вывод — сюжет этот появился на Алтае в результате более ранних, доахеменидских связей с Передней Азией, однако был на Алтае творчески переработан. [51]
Итак, результаты сопоставления золотого охотника из Тувы с персонажами пазырыкского войлочного ковра показывают, что золотой охотник несомненно объединяет в себе черты двух персонажей, представленных на войлоке, —
(142/143)
человека, участвующего в ритуальной сцене предстояния Великой богине всего сущего, и «сфинкса» — получеловека-полульва.
Анализ реалий, присутствующих в балгазынской композиции, так же как и сопоставление с другими памятниками по сюжетным линиям, позволяет в качестве наиболее предпочтительной выдвинуть датировку композиции V-IV вв. до н.э. — она относится ко времени бытования в Туве и на сопредельных территориях Центральной Азии саглынской культуры скифского времени.
Особое значение имеет вопрос о семантике композиции.
Основание поиску в сюжетах скифо-сибирских композиций эпизодов иранского героического эпоса положил М.И. Ростовцев. [52] «Эпическую» концепцию разделили Б.Н. Граков, [53] М.П. Грязнов, [54] М.И. Артамонов [55] и другие исследователи. Сложное культовое содержание в сюжетах античной торевтики на скифские темы видят Д.А. Мачинский [56] и Е.Е. Кузьмина. [57]
Первая отечественная монография, посвященная скифской мифологии, принадлежит перу Д.С. Раевского — это исследование включает опыт расшифровки произведений торевтики, включающих сцены скифской «тематики». [58]
Правильное заключение об удельном весе мифологического в искусстве семиреченских саков сделал молодой казахский исследователь А.К. Акишев: «Искусство “звериного стиля” саков Семиречья использовало мифологические образы, обслуживавшие как официально-теистические культы, так и массовые анимистические обряды, ритуалы и представления. Конечно, оно не ограничивалось только иррациональной семантикой, его стороны были многообразны». [59]
Исходя из эпической теории расшифровки произведений скифской торевтики, болгарский исследователь И. Маразов, справедливо выделяя собственно социальный момент — стремление царей подчеркнуть своё происхождение от мифических героев, пишет: «Поединок между героем и зверем или чудовищем, часто встречающийся в искусстве скифов, — необходимый сюжет легендарной биографии царя, одно из доказательств, что он достоин царской власти». [60]
Нам представляется очевидным, что, несмотря на чётко определяемую «этнографичность» ситуации, изображённой в балгазынской композиции (охотничьи приёмы и зафиксированные композицией реалии), сцена несёт более глубокую семантическую нагрузку, чем только показ обычной охоты на дикого кабана (при анализе композиции термины «охота» и «охотник» употребляются нами условно). В композиции нашёл отображение какой-то неизвестный нам миф древних кочевников. О культово-мифологическом характере изображенного сигнализируют уже отмеченные выше моменты совпадений с показанным в сценах на войлоке из Пазырыка.
Сцена схватки человека с кабаном при участии в этой сцене собаки представлена среди памятников пояса степей Евразии и древнего Ирана весьма широко — этот сюжет был рассмотрен Д.С. Раевским. Итак, сюжет этот представлен
(143/144)
среди известных росписей на западной стене склепа № 9 Неаполя Скифского (всадник с копьём, две собаки преследуют кабана), [61] этот же сюжет представлен на ахеменидских цилиндрических печатях. [62]
Территориально наиболее близкая аналогия сюжету балгазынской композиции — изображения на уже упомянутом кинжале из долины Ачик на Алтае. [63] На навершии этого кинжала, на одной из сторон, изображён человек в коротком кафтане, с кинжалом и мечом в одной руке, а другой хватающий кабана за загривок; сзади охотника, возможно, собака (изображения тронуты коррозией). [64]
Д.С. Раевский делает уверенный вывод — сюжет этот имеет общеиранский характер, а объяснение его находится в Ригведе, где Трита поражает копьём демона, принявшего образ дикого кабана. Устанавливается и близость образов скифского Таргитая — иранского Траетаоны-Феридуна — индийского Триты; индоиранская общность этого образа устанавливается вполне надёжно. [65]
Исходя из того что племена скифского времени Тувы — носители алды-бельской и саглынской культур — принадлежали к древнеиранской ойкумене, мы полагаем возможным предположить расшифровку образа человека на золотой композиции как образа Таргитая-Траетаоны — первочеловека, обожествлённого мифического героя. Всю сцену в целом, повидимому, следует рассматривать как весьма близкую к изложенному в Ригведе (X, 99, 6).
Примечания ^
[1] Начальник экспедиции — А.Д. Грач (Институт этнографии им. Н.Н. Миклухо-Маклая АН СССР), начальники отрядов — В.Т. Монгуш (ТНИИЯЛИ), А.В. Виноградов (Ленинградский дворец пионеров).
[2] После доставки золотой композиции из Тувы в Ленинград для изучения (место временного хранения — Музей антропологии и этнографии имени Петра Великого АН СССР) с ней ознакомились специалисты из Государственного Эрмитажа, Института этнографии им. Н.Н. Миклухо-Маклая АН СССР, институтов археологии АН СССР и АН УССР, Института востоковедения АН СССР, институтов союзных и автономных республик. Находка получила многочисленные отклики средств массовой информации, например: Козлова С. Ценнее скифского золота. — Тувинская правда. 07.07.1978; Лазарева Т. Эпос в золоте. — Вечерний Ленинград. 21.10.1978; Чесанова Т. Шедевр из Тувы. — Неделя. 19-25.02.1979, № 8 (988); она же. Тайны курганов. — Ленинградская правда. 04.02.1979; Золотая находка. — Труд 13.02.1979; Скиф алт дахин олдов. — Октябрийн туяа. 1979. № 7, с.25; Вопросы истории. 1979, № 6, с.148. Находка демонстрировалась по Центральному телевидению.
[3] Голиков И.И. Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России, собранные из достоверных источников и расположенные по годам. Ч. 9. М., 1789, с. 443.
[4] Станюкович Т.В. Кунсткамера Петербургской академии наук. М.-Л., 1953, с. 12, рис. 4.
[5] Галанина Л., Грач Н., Торнеус М. Ювелирные изделия в Эрмитаже (Особая кладовая). Л., 1967.
(144/145)
[6] Спицын А.А. Сибирская коллекция Кунсткамеры. — Записки Отделения русской и славянской археологии Русского археологического общества. 1906, т. 8, вып. 1.
[9] История Сибири. Т. 2. Сибирь в составе феодальной России. Л., 1968, с. 40, 125, 136, 137, 171, 311, 312; Брикнер А.Г. История Петра Великого. СПб., 1882, с. 601, 661.
[10] О том значении, которое придавалось получению вещей из Сибири, свидетельствует, впрочем, то, что гофинтендант П.И. Мошков уже 18 января 1717 г. направляет за границу кабинет-секретарю А.В. Макарову (Петр I в это время находился в заграничной поездке) письмо о прибытии золота от Гагарина и перечень доставленного (см.: Завитухина М.П. Собрание М.П. Гагарина 1716 года в Сибирской коллекции Петра I, с. 43).
[11] Завитухина М.П. Собрание М.П. Гагарина 1716 г. в Сибирской коллекции Петра I, с. 44.
[12] Манцевич А.П. До питання про «Сибiрську» колекцiю Петра I. — Археологiя. 1973, № 8, с. 9-27; она же. Находка в Запорожском кургане (к вопросу о сибирской коллекции Петра I). — Скифо-сибирский звериный стиль в искусстве народов Евразии. М., 1976, с.164-193.
[14] Л. Йисл реконструировал процесс отливки золотых предметов сибирской коллекции: оригинал вырезался из дерева или золота (при повторной отливке), затем делался отпечаток на глиняной матрице, а после высыхания или обожжения матрицы внутренняя её поверхность покрывалась грубой тканью, поверх которой накладывался глиняный слой. Затем ткань снималась и производился обжиг, и изделие после этого отливалось в двойной форме (см.: Jisl L. К technice zlatych Sibiřskych plaket. — Památky archeologické. Praha. 1961, 52, I, c. 296-505. Ср.: Руденко С.И. Сибирская коллекция Петра I, с. 25-27, рис. 25-26).
[15] О технике изготовления вещей Петровской коллекции см.: Руденко С.И. Сибирская коллекция Петра I, с. 24-27, фото отпечатков ткани на внутренних поверхностях — рис. 26.
[16] В.И. Сарианиди любезно переслал нам фото с неопубликованных золотых предметов из раскопок царских захоронений кушанского времени в Афганистане (Тилля-тепе), соответственно гораздо более поздних, чем балгазынская коллекция. У кушан подобные предметы также имели центровую перемычку, были они не такими массивными и украшали, по сообщению В.И. Сарианиди, портупейные ремни, функционально отличаясь, таким образом, от балгазынской находки.
[17] Руденко С.И. Сибирская коллекция Петра I, с. 15, табл. I, 5; IV, 5; XXIV, 4; Артамонов М.И. Композиции с ландшафтом в скифо-си-
(145/146)
бирском искусстве. — СА. 1971, №1, с.82-92; он же. Сокровища саков (Аму-Дарьинский клад, алтайские курганы, минусинские бронзы, сибирское золото). М., 1973, с. 143, 146. Бляхи поступили в Кунсткамеру 22 декабря 1727 г. — в перечне под № 2 значатся две бляхи («на обеих ловцы стреляют кабана»). Где найдены бляхи — не сказано (см.: Завитухина М.П. Собрание М.П. Гагарина 1716 г. в Сибирской коллекции Петра I, с. 41-42).
[21] Вайнштейн С.И. Памятники скифского времени в Западной Туве (по материалам археологических исследований в 1954 г.). — УЗТНИИЯЛИ. Вып. 3. Кызыл, 1955, рис. 4, 4, 6; 8, 3; он же. Археологические исследования в Туве в 1955 г. — Там же. Вып. 4. Кызыл, 1956, рис. 4, 6; он же. Памятники казылганской культуры. — ТТКЭАН. Т. 2. М.-Л., 1966, табл. VII, 3; Маннай-оол М.Х. Тува в скифское время (уюкская культура). М., 1970, рис. 6, 7, 1; Грач А.Д. Могильник Саглы-Бажи II и вопросы археологии Тувы скифского времени. — СА. 1967, № 3, с. 227, рис. 7.
[22] Раскопки I отряда Саяно-Тувинской экспедиции Института археологии АН СССР (А.Д. Грач, полевой сезон 1966 г.).
[23] Грязнов М.П., Маннай-оол М.Х. Курган Аржан — могила «царя» раннескифского времени. — УЗТНИИЯЛИ. Вып. 16. Кызыл, 1973, рис. 4.
[24] Смирнов К.Ф. Вооружение савроматов. — МИА. №101. М., 1961, рис. 7, 6, 10. Ср.: он же. Савроматы (ранняя история и культура савроматов). М., 1964, рис. 48; ср.: Мошкова М.Г. Происхождение ранне-савроматской (прохоровской) культуры. М., 1977, с. 23-25, рис. 5.
[25] Суразаков А.С. Железный кинжал из долины Ачик Горно-Алтайской автономной области. — СА. 1979, №3, с. 265-269, рис. 1-2.
[27] Артамонов М.И. Сокровища скифских курганов. Прага — Ленинград. 1966, табл. 232-233; Or des Scythes (Trésors des musées sovietiques). P., 1975, рис. 91 (на с. 86-89).
[28] Or des Scythes, рис. 98 (на с. 97); Артамонов М.И. Сокровища скифских курганов, табл. 224.
[29] Ростовцев М.И. Воронежский серебряный сосуд. — MAP. 1914, № 34, табл. I, III.
[30] Or des Scythes, рис. 74 (на с. 84-85).
[31] Там же, рис. 70 (на с. 74-75), детально на с. 78; Мозолевський В.М. Товста Могила. Киïв, 1979, рис. 68, 70.
[32] Руденко С.И. Древнейшие в мире художественные ковры и ткани (из оледенелых курганов Горного Алтая). М., 1968, рис. 46, 50 а, б.
[33] Руденко С.И. Сибирская коллекция Петра I, табл. VII, 1, 7.
[34] Мелюкова А.И. Вооружение скифов, с. 14-15.
[35] Смирнов К.Ф. Вооружение савроматов, с. 32.
[36] Грач А.Д. Археологические раскопки в Кара-Холе и в Монгун-Тайге (полевой сезон 1958 г.). — ТТКЭАН. Т. 1. М.-Л., 1960, с. 93, рис. 32.
[37] Мелюкова А.И. Вооружение скифов, с. 32.
(146/147)
[38] Там же, с. 33.
[40] Эта информация была проработана со знатоком охоты в Туве М.М. Мунзуком. О древней охоте на кабана см.: Ермолов Л.Б. Охота на кабана в скифское время. — Тезисы докладов Всесоюзной археологической конференции «Проблемы скифо-сибирского культурно-исторического единства». Кемерово, 1979, с. 64-65.
[41] Rostovtzeff М. The Animal Style in South Russia and China. Princeton — New York, 1929, c. 66-67.
[42] Грач А.Д. Новые исследования в Саглынской долине. — АО-1975. М., 1976, рис. на с. 229, [7].
[43] Грумм-Гржимайло Г.Е. Описание путешествия в Западный Китай. Т.2. Поперек Бэй-шаня и Нань-шаня в долину Жёлтой реки. СПб., 1899, с. 236-289; он же. Почему китайцы рисуют демонов рыжеволосыми? (К вопросу о народах белокурой расы в Средней Азии). СПб., 1899. Эти взгляды Г.Е. Грумм-Гржимайло издавна подвергались критике (см., например: Ксенофонтов Г.В. Пастушеский быт и мифологические воззрения классического Востока. Иркутск, 1929, с. 31-36).
[44] Дебец Г.Ф. Ещё раз о белокурой расе в Центральной Азии. — Советская Азия. 1931, № 5-6; он же. Палеоантропология СССР. М.-Л., 1948 с. 143-182.
[45] Алексеев В.П. Основные этапы антропологических типов Тувы. — СЭ. 1962, № 3, с. 49-58; он же. Европеоидная раса в Южной Сибири и Центральной Азии, её участие в происхождении современных народов. — Происхождение аборигенов Сибири и их языков (материалы межвузовской конференции). Томск, 1969, с. 196-198; он же. Антропологические данные и происхождение народов СССР. — Расы и народы (современные этнические и расовые проблемы). Вып. 3. М., 1973, с. 57-59.
[46] См. работы В.И. Богдановой: Некоторые итоги антропологического изучения современных тувинцев. — Краткое содержание докладов годичной научной сессии Института этнографии АН СССР 1974-1976 гг. Л., 1977, с. 95-97; Антропологическое изучение современных тувинцев в 1972-1976 гг. — Полевые исследования Института этнографии АН СССР 1976 г. М., 1978, с. 187-198; Некоторые вопросы формирования антропологического состава современных тувинцев. — СЭ. 1978, № 6, с. 46-60; Антропологический состав и вопросы происхождения современных тувинцев. Автореф. канд. дис. М., 1979.
[47] Богданова В.И. Антропологический состав и вопросы происхождения современных тувинцев, с. 18.
[48] Руденко С.И. Древнейшие в мире художественные ковры и ткани, с. 64-66, рис. 46-50а, б.
[49] Грач А.Д. Культ Великой богини в Центральной Азии. — Краткое содержание докладов среднеазиатско-кавказских чтений. Л., 1979.
[51] Руденко С.И. Древнейшие в мире художественные ковры и ткани, с. 68-69; ср.: он же. Искусство Алтая и Передней Азии. М., 1961, с. 58-59.
[52] Rostovtzeff М.J. The Great Hero Hunter of Middle Asia and his Exploits. — Artibus Asiae. 1930-1932, IV, 2-3.
(147/148)
[55] Артамонов М.И. Композиции с ландшафтом в скифо-сибирском искусстве, с. 91-92.
[56] Мачинский Д.А. О смысле изображений на некоторых произведениях греко-скифской торевтики и о значении их для понимания истории скифов IV-III вв. до н.э. — Краткие тезисы докладов конференции «Античные города Северного Причерноморья и варварский мир». Л., 1973, с. 26-28; он же. О смысле изображений на чертомлыцкой амфоре. — Проблемы археологии. II (сборник статей в честь профессора М.И. Артамонова). Л., 1978, с. 232-240; он же. Пектораль из Толстой могилы и великие женские божества Скифии. — Культура Востока (древность и раннее средневековье). Л., 1978, с. 131-150.
[57] Кузьмина Е.Е. О семантике изображений на чертомлыцкой вазе. — СА. 1976, №3, с. 68-75.
[58] Раевский Д.С. Очерки идеологии скифо-сакских племён (Опыт реконструкции скифской мифологии). М., 1977.
[59] Акишев А.К. Семантика и функции «звериного стиля» саков Семиречья. — Ранние кочевники Средней Азии и Казахстана (Краткие тезисы докладов на конференции, ноябрь 1975 г.). Л., 1975, с. 59-60.
[60] Маразов Иван. Золотой олень. —Дружба. 1980, № 1, с. 160.
[61] Шульц П.Н. Раскопки Неаполя Скифского. — КСИИМК. Вып. 21, 1947, рис. 7-а.
[62] Раевский Д.С. Очерки идеологии скифо-сакских племён, с. 83. Рассматриваемый нами сюжет — схватка человека и собаки с вепрем — выходит и за пределы индоиранской ойкумены. Т.Д. Златковская обратила наше внимание на западные параллели этому сюжету: подобные сцены имеются на фракийских рельефах (заметим при этом, что западные памятники имеют существенное отличие от нашей композиции — как правило, там изображён всадник, а не пеший богатырь; впрочем, и на парных бляхах из коллекции Петра I тоже изображена конная охота). Мотив борьбы героя с грозным вепрем присутствует и в античной мифологии: четвёртый подвиг Геракла — борьба с эриманфским вепрем, опустошавшим окрестности города Псофиды и поимка вепря живым (см.: Тренчени-Вальдапфель И. Мифология. М., 1959, с. 278-279).
[63] Суразаков А.С. Железный кинжал из долины Ачик, рис. 1-2.
[64] На этой же стороне кинжала, на рукояти, — сцена терзания хищниками копытных животных, на эфесе — лежащая осёдланная лошадь и, возможно, лежащий герой. На другой стороне прослеживается изображение человека, управляющего движущейся колесницей, в которую впряжена лошадь.
[65] Раевский Д.С. Очерки идеологии скифо-сакских племён, с. 81-86; Ригведа (избранные гимны). Пер., коммент. и вступит. статья Т.Я. Елизаренковой. М., 1972, с. 387.
(331/332) ^
Рис. 1. Золотая композиция (а-д — фото с разных точек; выполнено В.С. Теребениным)
Рис. 2. Прорисовки золотой композиции с разных точек и развертка (рисунки выполнены худ. Н.П. Шепелевой).
|
