главная страница / библиотека / обновления библиотеки
Л.Р. Кызласов[Рец. на:]А.Д. Грач. Древнетюркские изваяния Тувы.По материалам исследований 1953-1960 гг. М., 1951.// СА. 1964. №1. С. 349-355.См. также ответ А.Д. Грача.
Работа А.Д. Грача посвящена дальнейшему изучению каменных фигур людей, известных на территории Тувинской АССР, начатому Л.А. Евтюховой. [1] Ознакомление с книгой показывает, что А.Д. Грач заимствовал тот же методический приём, что использовала Л.А. Евтюхова. Этот метод заключается во внимательном изучении изображённых деталей путём сопоставления их в особых таблицах (головные уборы, одежда, сосуды, оружие и др.) и последующего исследования с помощью сравнительно-исторического метода.
Правильная методика привела Л.А. Евтюхову к первым попыткам использовать каменные изваяния как источник по древнетюркской истории, выделить районы расселения отдельных древнетюркских племён и непосредственно связать изображенные на каменных фигурах предметы с инвентарём древнетюркских погребений. Она правильно считала эти скульптуры изображениями умерших сородичей. А.Д. Грач использовал не только приёмы, но и все аналогии, приведённые Л.А. Евтюховой (см. стр. 59-67), но сделал шаг назад, примкнув к старой концепции Н.И. Веселовского (стр. 73), ошибочно считавшего, что статуи изображали убитых тюрками их «главных» врагов. [2]
При таком взгляде анализ изображённых на изваяниях реалий не может быть использован для восполнения характеристики материальной и духовной жизни древнетюркских племён VI-VIII вв. Так как эти «враги» и их этническая принадлежность остаются неизвестными А.Д. Грачу, то его анализ реалий повисает в воздухе. Это обесценивает каменные изваяния как источник для изучения истории древних тюркоязычных племён.
Бесспорно, что А.Д. Грач затратил большой труд по розыскам на территории Тувы новых изваяний человека, публикации которых и посвящена рецензируемая книга (стр. 10-67).
Опубликованы эти памятники по-разному: 45 фигур представлены фотографиями, 9 — рисунками, 3 — примитивными схемами (№30, 56, 57) и 1 — фотографией и рисунком (№4). Известно, что фотография древнего каменного изваяния, как бы хорошо она ни была выполнена и напечатана, к сожалению, не может воспроизвести тех, нередко полустёршихся от времени, черт, которые видит глаз при непосредственном осмотре натуры. Между тем, именно многие мелкие детали очень важны для археологического анализа. Лучше всего было бы публиковать фотографию в сопровождении рисунка фигуры, но публиковать одну фотографию — значит, в конечном счёте, оставить многие недомолвки, разрешить которые другой заинтересованный исследователь может только при непосредственном осмотре оригинала, что сделать затруднительно, ибо чаще всего изваяние остаётся на месте. [3]
Достаточно просмотреть фотографии изваяний в рецензируемой книге, чтобы увидеть, что плохо различимы даже такие крупные детали, как уши, пояса, части костюма и т.п. (рис. 3, 4, 11, 14, 18, 27, 40, 43 и др.). На ряде фотографий невозможно различить ни черт лица, ни даже вообще каких-либо черт (рис. 16, 21, 31, 33, 35, 36, 39, 43, 44, 51, 63, 65, 89, 90). Можно ли считать, что такие изваяния опубликованы для всеобщего изучения?
Мне могут возразить, что к тексту приложены таблицы I и II со схематическими прорисовками всех каменных изваяний и что по ним можно изучать те или иные их детали. Но это далеко не так. Сравнение фотографий и текста описаний с этими мелкими схемами убеждает в том, что прорисям доверять нельзя, потому что создаётся впечатление, что делались они с фотографий (и то не точно), а не с натуры.
На фотографии изваяния №8 (рис. 18) видна рельефная кисть левой руки лежащая на поясе, а на прориси (табл. I, 8) её нет совсем; в тексте описания (стр. 24) ошибочно сказано, что кисть правой руки покоится на поясе и одновременно держит сосуд (?), чего нет на рисунках этого изваяния. То же самое следует сказать об ошибочном описании (стр. 25) и рисунке (табл. I, 10) изваяния №10 в сравнении с его фотографией (рис. 23). В описании фигуры №17 (стр. 28) говорится об изображениях глаз и носа, а в прориси их нет (табл. I, 17). В описании изваяния №22 (стр. 31) говорится о наборном поясе с пряжкой, о кисти левой руки на рукояти сабли, но ничего этого нет на рисунке (табл. I, 22) и неразличимо на фотографиях (рис. 40-[41]-42). В прориси (табл. I, 23) не изображён сосуд у изваяния №23, о котором говорится в описании (стр. 31), где также ошибочно левая рука названа правой. Та же ошибка повторяется в описаниях изваяний №42 (стр. 44), №52 (стр. 50).
Таким образом, в прорисях многие изваяния искажены или даже лишены тех важных деталей, которые они имеют в натуре (см. особенно табл. I, 11, 15, 17, 21, 27; табл. II, 32, 34. 53, 57).
К недостаткам публикации описываемых памятников относится и то, что в описаниях многих изваяний не указана порода камня, из которого высечена та или иная фигура (см. №2, 7, 8, 9 и др.), или же говорится только о цвете камня (№1, 3, 4, 5, 10 и др.). К сожалению, в работе нет необходимой тщательности при описании того комплекса сооружений (каменные оградки, ряды каменных столбиков-балбалов и пр.), при которых было установлено большинство каменных фигур. Так, А.Д. Грачом были обнаружены 32 оградки с изваяниями людей, от которых на восток отходят ряды вертикально установленных каменных столбиков. Только в шести случаях указана длина этих рядов (№8, 22, 29, 42, 44, 46), ни разу не даны размеры столбиков-балбалов, не измерено расстояние между ними (за исключением №8 и 29), не приведено ни одного полного плана их, а на имеющихся планах поминальных сооружений часто не показаны стоявшие при них каменные изваяния (рис. 13, 46, 59 и др.).
Во второй главе — «Типы изваяний-балбалов и поминальные сооружения» ошибка содержится уже в названии (ср. также: в названиях 4-й и 5-й глав упоминаются «статуи — балбалы»), так как отождествление скульптурных изваяний людей с балбалами неверно, и это я покажу ниже. В этой главе (стр. 54-58) автор, хотя и говорит, «что ритуал каменных изваяний теснейшим образом связан с ритуалом древнетюркских оградок», но не раскрывает этот «ритуал». Признавая оградки за поминальные сооружения, А.Д. Грач нигде не указывает, в чём состояло существо поминок, кого и как поминали, какова роль изваяний в этих поминках, для чего сооружались оградки, не использует данных своих собственных раскопок этих оградок. В результате фигуры древних тюрок VI-VIII вв. оказываются фактически оторванными от поминального комплекса, а их осмысление даётся автором по существу изолировано. Между тем, статистика известных в Туве древнетюркских оградок [4] (всего 117) позволяет различать следующие виды этих поминальных сооружений: 1) оградки без всяких дополнительных устройств (36); 2) оградки, у которых с восточной стороны вертикально стоит каменная плита или валун (42); у 19 таких оград с«главными» плитами имелись отходящие на восток ряды каменных столбиков (балбалов), обычно меньшего размера, чем «главная» плита; 3) оградки, «главные» плиты которых имеют схематическую форму фигуры человека или выбитое на восточной грани примитивное лицо человека (ср. у А.Д. Грача рис. 5, 16, 21, 25, 45, 48-49 и т.п.); 4) оградки, с восточной стороны которых установлены целые фигуры людей (из 117 оградок у 39 стояли антропоморфные фигуры 3-го и 4-го вида; из них только у 17 имелся ряд столбиков, отходящий на восток). [5]
Отсюда видно, что некоторым умершим устраивалась только оградка и тогда дух умершего «присутствовал» на поминках, вероятно, в виде своеобразной куклы, подобной «тулу» киргизов. [6] В других случаях (виды 2 и 3) каменные плиты, символизировавшие умершего, во время поминок, по-видимому, облачались собственной одеждой умершего, подобно поминальным куклам казахов Средней орды [7] или округа Тарбагатай, [8] а также подобно деревянным столбикам или каменным плитам на поминках у чувашей. [9] Наконец, при последнем виде поминальных сооружений устанавливались целые фигуры, для изготовления которых только богатые люди могли нанимать скульпторов.
К сожалению, А.Д. Грач, очевидно, не учитывал оградок без каменных изваяний, ибо данные о них в книге отсутствуют. В результате научная литература не обогатилась полными сведениями о поминальных памятниках VI-VIII вв. в Западной Туве.
В этой главе автор отметил, что обычно у оградки стоит только одна фигура, но отрицает, что этот факт подтверждает назначение изваяния как изображения самого умершего тюрка. «Такой аргумент мог бы быть доказательным, — пишет он, — если бы не некоторые «исключения» из общего правила» (стр. 56). На удивление, в качестве «исключения», он приводит, со ссылкой на Э. Шаванна и В. Казакевича, сообщение о том, что на могиле китайского императора Тайцзуна (!) было установлено 14 статуи побеждённых князей. Какое отношение может иметь к тюркским самобытным поминальным обрядам глубоко своеобразный обычай высшей китайской знати устанавливать перед могилами в виде аллеи охранителей могил — статуи животных и людей? Писать, как это делает А.Д. Грач, что «здесь налицо заимствование ритуала центральноазиатских тюрок» (стр. 56), можно только по неведению, ибо сопоставляется несопоставимое.
Зная, что у тюрок при могилах никаких изваяний людей не ставилось, как не ставилось и двух рядов человеческих скульптур при тюркских поминальных сооружениях, автор всё же позволяет себе сослаться на ошибочное предположение Н.М. Ядринцева по поводу открытого им тюркского поминального сооружения в Унгету на р. Тола в Монголии (стр. 56). Но почему не было объяснено читателю, что позднее Г.И. Боровка детально исследовал это сооружение и показал, что оно ничем не отличалось от остальных поминальных сооружений древнетюркской знати? [10]
Таким образом, «исключения», указанные А.Д. Грачом, на деле исключениями не являются. Кстати, поминальные сооружения высшей знати орхонских тюрок создавались под сильным китайским влиянием. Известно, что поминальные сооружения в честь Кюль-Тегина и Бильгя-Кагана с храмами для жертвоприношений, черепахами-пьедесталами, изваяниями участников поминального пира, жертвователей и животных создавались китайскими строителями и скульпторами применительно к поминальному обряду тюрок, но сами тюрки заимствовали китайскую скульптуру (черепахи, львы, бараны и пр.). В Унгету, да и в Сарыг-Булуне в Туве при поминальных сооружениях знати высечены древнетюркскими скульпторами типичные танские сидящие львы. [11]
В третьей главе (стр. 59-72) автор кратко останавливается на деталях некоторых изваяний (одежда, головные уборы, причёска, серьги, оружие, пояса, сосуды) и в связи с этим затрагивает вопрос о датировке самих памятников. Здесь снова приходится сталкиваться с тем, что проверить описываемые А.Д. Грачом детали по фотографиям и некачественным прорисовкам, даваемым в книге, невозможно. Автор, например, утверждает на стр. 59-60, что на изваяниях №6, 22, 24 «отчётливо показана манера запахивания одежды — справа налево», но любой читатель, взглянув на воспроизведение этих фигур (рис. 14, 40, 44 и прориси 6, 22, 24), не сможет присоединиться к столь решительному утверждению. А ведь этот «факт» привлекается как одно из доказательств того, что древнетюркские фигуры изображают не тюрков, а их врагов. Отметим ещё одну ошибку А.Д. Грача, который на стр. 60, со ссылкой на Таншу, пишет, что «тюрки-тугю запахивали одежду на левую сторону». Но ведь в источнике сказано «...левую полу наверху носят», т.е. левую полу запахивали направо, накладывая её на правую полу сверху.
Если Л.А. Евтюхова в 1952 г. рассматривала все известные ей каменные фигуры людей совместно, датируя их в целом VII-IX вв., и лишь пыталась выделить среди них отдельные изваяния VIII-IX вв. (№36, 75, 78), [12] то в настоящее время следует выделить позднюю группу VIII-IX вв.
Мною уже указаны многие признаки, обособляющие изваяния этой поздней группы. [13] Они связаны с другим ритуалом (отсутствие поминальных оградок и столбиков-балбалов), с другой иконографией, с обособленной территорией и т.п., а также, возможно, сооружались другими этническими группами. [14]
Факт появления поздней группы каменных изваяний в Туве в период уйгурского владычества (750-840 гг.) подтверждается тем, что в Центральной Азии только селенгинские уйгуры ставили мужские каменные изваяния, на которых изображались шапки, поддерживаемые обеими руками сосуды и наборные пояса с многочисленными привесками. [15] Даже после ухода в 840-850 гг. в Восточный Туркестан уйгуры продолжали носить косы и наборные пояса с многочисленными привесками и сумочками. [16]
Всё это не позволяет, как делает А.Д. Грач (стр. 61 и др.), нашедший всего два изваяния такого типа (№43 и 55), рассматривать подобные фигуры совместно с древнетюркскими VI-VIII вв., ибо это приводит к ошибочным выводам (стр. 61, 79 и др.). Ошибочны и представления автора о том, что «древнетюркский период» окончился в IX в. (стр. 62), о «позднем этапе» древнетюркского времени VIII-IX вв. (стр. 65). Не следовало бы так писать, тем более что на стр. 68, под моим влиянием, автор вынужден признать уйгурский период на территории Тувы.
Здесь следует положить конец путанице, имеющейся в работах А.Д. Грача, по вопросу о встречающихся на поздних изваяниях уйгурского периода изображениях фигур- ных подвесных блях с сердцевидными прорезями (стр. 61, 65, 68). Признавая вслед за мною, что поздняя группа изваяний относится к VIII-IX вв. (стр. 61, 65, 67, 68), автор, вместе с тем, находит мнимое противоречие в моей периодизации древнетюркских погребений. Он утверждает, что в инвентаре курганов «с северной ориентировкой погребённых», которые я отношу к VII-VIII вв., имеются фигурные бляхи, «изображённые на изваяниях второй (поздней) группы...» (стр. 68). Но я имел в виду тот тип этих блях, [17] который совершенно справедливо уже привлекала в качестве аналогии Л.А. Евтюхова, датируя их IX в. [18] А.Д. Грачу неизвестен ни один надежно датированный памятник, где был бы обнаружен такой тип бляшек. Между тем, они были найдены на городище Ак-Бешим в Киргизии в слое, четко определяемом VIII-IX вв. стратиграфически и большой коллекцией разнообразных предметов, в том числе монет. [19] Подвесные бляшки этого типа закономерно встретились и в погребениях местных жителей Тувы VIII-IX вв., а также в древнехакасских памятниках IX-X вв. [20]
В древнетюркских же курганах «с северной ориентировкой погребённых» нет бляшек этого типа. В них (и на Алтае, [21] и в Туве [22]) встречаются два других типа подвесных фигурных бляшек, форма которых (чаще с круглыми, овальными, подтреугольными отверстиями и редко с сердцевидными) не позволяет отождествлять их с типом поздних блях. Это станет ясным каждому археологу при их сравнении. Подвесные бляшки VII-VIII вв. типологически являются предшественниками и прототипами более поздних фигурных блях, имеющих законченную форму и получивших широкое распространение только в VIII-IX вв. Нигде те и другие не встречены в одном памятнике, и это подтверждает их разновременность.
Остановимся также на неверном понимании А.Д. Грачом древнетюркского термина «балбал». Вслед за Н.И. Веселовским А.Д. Грач отождествляет каменные фигуры человека с балбалами. Но уже В.Л. Котвич доказал, что балбалами назывались только каменные столбики или плиты, ставившиеся в ряд у поминальных памятников по количеству убитых врагов, а не каменные фигуры людей. [23]
Ни на одном человеческом изваянии нет древнетюркских надписей с указанием, что это балбал. Зато такие надписи дважды обнаружены на простых камнях, стоявших в начале ряда действительных камней-балбалов, с указаниями: «это балбал... (такого-то)». [24] Отсюда можно сделать только один вывод: балбал — это не изображение или статуя главного врага, как пишет А.Д. Грач (стр. 75), а лишь камень, символизирующий убитого врага, но не имеющий никакой обработки.
Из текстов самих древнетюркских поминальных памятников также не проистекает, что балбал — это каменное изваяние человека, а лишь то, что балбал должен символизировать убитого врага. [25] Там почти всюду говорится о балбалах во множественном числе, и это вполне сопоставимо с длинными рядами каменных столбиков-балбалов, отходящих на восток от поминальных сооружений Кюль-Тегина, Бильгя-Кагана и др. Это же подтверждается сообщениями всех китайских хроник, что умершему тюрку, «если он убил одного человека, то ставят один камень. У иных число таких камней простирается до ста и даже до тысячи». [26]
Итак, письменные источники и археологические данные позволяют считать установленным, что древнетюркский термин балбал означал вертикально поставленный у поминального сооружения камень, символизирующий собою убитого врага. Нет никаких фактов (их не привёл и А.Д. Грач), которые позволили бы связать древнетюркские фигуры людей с термином балбал, позволили бы считать, что балбал — это статуя.
В.Л. Котвич был прав, призывая не вносить в этот вопрос путаницы, какую внёс в своё время Н.И. Веселовский, и не называть балбалами «каменных баб». [27]
Наконец, неприемлемой и ошибочной является точка зрения А.Д. Грача о том, что сами человеческие «изваяния показывают наиболее могущественных врагов, побеждённых центральноазиатскими воителями» (стр. 73).
Особенно удивляет сам подход к проблеме семантики древнетюркских каменных фигур, изображавших человека. В науке принято идти от фактов, материала и их анализа к выводам. А.Д. Грач, приступив к изучению этих памятников, пошёл от устаревшей концепции Н.И. Веселовского к подбору фактов, подтверждающих эту точку зрения. Он прямо об этом пишет на стр. 73: «Придерживаясь второй концепции, мы попытались дополнительно обосновать её».
И действительно, ещё не располагая новыми материалами, он в статье, напечатанной в 1955 г., уже объявил себя последователем Н.И. Веселовского, утверждая, что изваяния «являются изображениями врага». [28] В дальнейшем, собрав в Туве материал для рецензируемой книги, А.Д. Грач приложил все силы, чтобы «дополнительно обосновать» заранее избранную концепцию, втиснуть в её прокрустово ложе вновь приобретённые факты.
Едва ли такой подход к проблеме может быть признан научным. Когда отбирается только «нужное» и отбрасывается всё, что по каким-либо причинам не подходит к заранее принятой теории, то здесь не приходится ожидать объективного исследования фактов.
Даже обнаружив на р. Каргы замечательную фигуру воина (изваяние №5, рис. 11), имеющую ниже пояса схематичные фигурки двух человек с сосудами, явно воспроизводящих сцену поминального пира перед самим умершим (который «присутствует» на своих поминках в виде каменной фигуры с сосудом для питья в руке), автор остался верным заранее принятой точке зрения, объявив её «единственно правильной». [29]
Ввиду того, что известные письменные, археологические и этнографические источники о назначении древнетюркских фигур уже проанализированы мною в специальной статье, нет необходимости повторяться в настоящей рецензии. Единственным выводом из этого анализа является заключение, что древние тюрки создавали изваяния, изображавшие их умерших сородичей для поминального обряда, в качестве вместилища одной из душ покойного, «присутствующей» на своих поминках. [30] Этнографам известно, что изображения умерших в разных вариантах (от рисунков, кукол до памятных статуй) широко распространены у разных народов мира, а не только у тюрок. Именно к этому кругу памятников необходимо отнести и древнетюркские фигуры VI-VIII вв., а также более поздние каменные изваяния тюркоязычных племён, вплоть до половецких XI-XIV вв. и др.
А.Д. Грач в своей книге использовал отдельные факты из этнографии монголов (стр. 70-71), селькупов и кетов (стр. 89), но почти полностью обошёл материалы из этнографии тюркоязычных народов, без которых невозможно решать вопрос о назначении древнетюркских каменных фигур. А.Д. Грач должен был также поставить перед собой вопрос о происхождении древнетюркских фигур, но он этого не сделал. Между тем, на территории Хакасско-Минусинской котловины имеются более ранние фигуры людей из камня, что значительно проясняет всю проблему. М.П. Грязнов предложил «считать их ранними формами каменных баб тюркского типа». [31]
При изучении памятников таштыкской эпохи мне удалось датировать их III-V вв., выявить их происхождение от таштыкских погребальных масок и установить, что маски и ранние каменные фигуры людей изображали умерших в связи с культом мёртвых. [32]
В книге А.Д. Грача имеется много других ошибочных утверждений. Отмечу два наиболее существенных. Так, он ищет «дополнительные подтверждения концепции, трактующей изваяния как изображения врагов» в героическом эпосе тувинцев (стр. 86-87), и, процитировав несколько отрывков из эпоса, делает невероятные выводы по поводу каменных изваяний, якобы упоминаемых в тувинских сказаниях. Но во всех текстах, приведённых А.Д. Грачом, речь идёт о железных или бронзовых (лишь в одном случае каменных) көжээ, а не о статуях или каких-либо фигурах человека.
Тувинский термин «көжээ» означает любую древнюю каменную плиту (столб, стелу, менгир), вертикально стоящую и обычно издалека заметную. Тувинцы термином көжээ называют плиту без всяких следов обработки, оленные камни VII-II вв. до н.э., стелы с руноподобными надписями VIII-XII вв. (что известно Грачу, стр. 85), плиты у древнетюркских оградок VI-VIII вв. и прочие разновременные вертикально стоящие камни. Но они никогда не называют каменные фигуры людей термином көжээ. Слова «статуя» нет в тюркских языках вообще. «Көжээ нельзя переводить словом изваяние, как делает Грач (стр. 86-87) вслед за Л.В. Гребневым. [33]
Первый исследователь тувинского языка Н.Ф. Катанов переводил это слово только как «курганный камень», «надмогильный камень», «обелиск». [34]
Тувинское «көжээ» находит себе полное соответствие в хакасском «кöзе-кюзе» («надмогильная каменная плита, врытая нижним ребром в землю», [35] отдельно стоящая древняя плита), в монгольском «хошоо» (памятник, обелиск). [36] Ясно, что это слово во всех указанных языках восходит к одному термину, с одним и тем же смысловым содержанием «памятник», «менгир», «вертикально стоящая каменная плита», но никак ке «изваяние» или «статуя».
Для тувинца любой далеко стоящий в степи камень — көжээ, но при близком рассмотрении он сразу отличает «анаа көжээ» (обыкновенное көжээ) от «кижилиг көжээ» (человеческое көжээ). Все каменные древнетюркские фигуры тувинцы называют кижи көжээ (көжээ в виде человека) или кижи даш (каменный человек), причём термином «кижи даш» обозначают статуи или изваяния, а «кижи көжээ» — плиты с нарисованным лицом или фигуры с не выделенными обработкой формами человеческого тела. Аналогично алтайцы их называют «кижи-даш», хакасы — «кизи-тас», а монголы — «чулун хун» — каменный человек. [37] Отсюда ясно, что көжээ из тувинского эпоса никакого отношения к каменным изваяниям VI-X вв. не имеют.
Примером неправильного использования А.Д. Грачом письменных источников являются его ссылки на китайские хроники при разборе типа причёски тюрок-тупо (стр. 78). Процитировав известное место из Чжоушу (у Грача ошибочно — Таншу): «Обычаи тукюесцев: распускают волосы, левую полу наверху носят», [38] указав, что тюрки-тугю отличались распущенными волосами от китайцев, которые укладывали волосы на макушке, от тибетцев и турфанцев, носивших косы, Грач считает такую причёску одной «из самых существенных этнографических черт» тюрок-тупо (стр. 78). При этом он ссылается на текст Бэйши, в переводе Н.Я. Бичурина, о владетеле Гао-чана (Турфана) Бо-я и его указе 612 г. (стр. 78): «Когда этому владетелю, бывшему вассалом восточных тюрок-тугю, понадобилось осуществить попытку “переделки” облика своего народа на Восточнотюркский манер, то прежде всего он провозгласил, что “подданным... надлежит расплести косы и уничтожить левую полу”».
Между тем, каждый, кто прочтёт ту страницу в труде Н.Я. Бичурина, на которую ссылается А.Д. Грач, увидит обратное. [39] Вот что там сказано: «Владетель возвратился в свои владения и издал повеление следующего содержания: «Мы до сего времени, обитая в пустынных пределах, распускали волосы [40] и носили левую полу наверху (т.е. следовали обычаям тюрок. — Л.К.). Ныне Дом Суй единодержавствует, и вселенная соединена в одно царство. Я уже принял обычаи просвещённого народа (т.е. китайцев. — Л.К.); подданным моим также надлежит расплести косы и уничтожить левую полу». Император, узнав об этом, похвалил владетеля и издал следующий указ: «Владетель Кюй Бо-я по происхождению есть китаец и наследственно царствует в западной земле. Прежде, по причине многих трудных обстоятельств, он одевался по-тукюески. Но с того времени, как наш Дом Суй утвердил единодержавие во вселенной, Бо-я, преодолев препятствия, перешёл пески и явился к нашему Двору с дарами; уничтожил левую полу и распустил крылья на кафтане; отменил кочевые обыкновения и принял китайские. И так должно наградить его одеянием и шляпою, и снабдить образцами для покроя», а далее говорится, что хотя Бо-я, «в удовольствие китайскому Двору, издал вышеописанное повеление, но страшась тйелэсцев (тюрок. — Л.К.), не смел переменить одеяния». [41]
Тот же текст повторён в Суйшу, [42] а позднее в Таншу также сообщается, что гаочанцы «волосы заплетают в косу, свешиваемую назад». [43]
Из этого следует, что тюрки-тугю не только носили наверху левую полу, но и, учитывая цитированное примечание Бичурина, носили свешивающуюся назад косу («распущенные волосы», по Чжоушу и Суйшу), в отличие от китайцев, укладывавших волосы на макушке.
Для чего понадобилось А.Д. Грачу заведомо искажать свидетельство первоисточника? Для того, чтобы заявить: «Косы, обнаруженные на ряде изваяний, ещё раз подтверждают, что изваяния не являются портретными изображениями самих тюрок, а представляют собой изображения их врагов» и что «наличие косы на изваянии — это деталь, лишний раз говорящая о стремлении подчеркнуть чуждую этническую принадлежность изображаемых людей» (стр. 79).
На самом деле, мужчины тюрок-тугю носили косы. Это подтверждается и другими данными китайских источников, переведённых Лю Мау-цаем. Комментируя цитировавшееся выше свидетельство Чжоушу об обычаях тюрок, Лю Мау-цай утверждает, что «понятие бейфа (свисающие волосы) употреблено здесь в смысле бьен-фа (косы)», и указывает, что это было ещё в 1929 г. доказано К. Ширатори. [44] Кроме того, в письме китайскому императору в 585 г. каган Шаболио высказал сожаление, что он не в состоянии изменить укоренившиеся обычаи тюрок и «уничтожить косы», которые они носят. [45] Ещё одним свидетельством этого являются факты из биографии сына императора Тайцзуна, который в детстве любил язык, одежды и обычаи тугю, жил в юрте и заставлял участников своих игр носить овечьи шубы и косы для полного сходства с тюрками-тугю. [46] О тюрках «с заплетёнными в косы волосами» писал и посетивший их в VII в. Сюань Цзан. [47]
В свете вышеизложенного становится очевидной тенденциозность метода А.Д. Грача в изучении древнетюркских изваяний; факты подбираются, чтобы обосновать заранее принятую концепцию. Книга А.Д. Грача способна ввести в заблуждение читателей, не знакомых с первоисточниками. Она усиливает разнобой в археологической литературе по вопросу о назначении древнетюркских каменных изваяний. Это заставило меня выступить в защиту изваяний, составляющих ценную группу археологических памятников, сооружавшихся древними тюрками и изображавших их умерших героев.
[1] Л.А Евтюхова. Каменные изваяния Северного Алтая. Тр. ГИМ, XVI, М., 1941, стр. 119-134; её же. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии. МИА, 24, 1952.[2] Н.И. Веселовский. Современное состояние вопроса о «каменных бабах» или «балбалах». ЗООИД, XXXII, Одесса, 1915; В.В. Бартольд. К вопросу о погребальных обрядах турков и монголов. ЗВОРАО, XXV, Птг., 1921, стр. 55-76. Сам Бартольд, опираясь на Н.И. Веселовского, назначение каменных изваяний не разбирал.[3] Примером ошибочных заключений, сделанных по опубликованным «хорошим» фотографиям изваяний из Семиречья, является статья: Л.И. Альбаум. Об этнической принадлежности некоторых «балбалов». КСИИМК, 80, 1960. Ни на одной семиреченской тюркской фигуре на деле нет односторонних отворотов одежды.[4] Л.Р. Кызласов. Тува в период тюркского каганата (VI-VIII вв.), ВМГУ, сер. IX, Истор. науки, 1960, 1. По данным 1959 г.[5] Мы не касаемся немногочисленных сложных поминальных сооружений знати, а рассматриваем поминальные памятники рядового населения.[6] С.М. Абрамзон. «Тул» как пережиток анимизма у киргизов, Сб.: «Белек С.Е. Малову». Фрунзе, 1946. Тул встречается и в древнетюркских надписях из Таласа: И.А. Батманов. Современный киргизский язык. Фрунзе, 1953, стр. 153, 159.[7] А. Левшин. Описание киргиз-казачьих орд и степей. Ч. III, СПб., 1832, стр. 110.[8] Н.Ф. Катанов. О погребальных обрядах у тюркских племён с древнейших времён до наших дней. ИОИАЭ, XII, 2, Казань, 1894, стр. 130.[9] С.И. Руденко. Чувашские надгробные памятники. «Материалы по этнографии России», I, СПб., 1910, стр. 84.[10] Г.И. Боровка. Археологическое обследование среднего течения р. Толы. Сб.: «Северная Монголия», 2, Л., 1927, стр. 77-78 и рис. 9; табл. VI, 2-5.[11] Г.И. Боровка. Ук.соч., табл. VI, 5; Л.А. Евтюхова. Ук.соч., рис. 29 (здесь разбитые).[12] Л.А. Евтюхова. Ук.соч., стр. 106 и 109.[13] Л.Р. Кызласов. Тува в составе уйгурского каганата (VIII-IX вв.), Уч.зап. Тув.НИЯЛИ, VIII, Кызыл, 1960, стр. 153.[14] Такие изваяния во второй половине IX в. сооружались какой-то частью вернувшихся из Тувы знатных хакасов (Л.А. Евтюхова. Каменные изваяния... №64, 65), так как на изваянии №64 имеется древнехакасская надпись с тамгой конца IX в. Л.Р. Кызласов. Новая датировка памятников енисейской письменности. СА, 1960, 3, рис. 9, 14; 14, 18; стр. 119, 37.[15] Р. Аlto. Materialen zu den alttürkischen Inschriften der Mongolei. J. Soc. Feinno-Ogrienne, 60, Helsinki, 1958, стр. 82-83.[16] A. von Le Соq. Die buddhistische Spätantike in Mittelasien, III, Berlin, 1924, табл. 14, 17.[17] Л.Р. Кызласов. Тува в составе уйгурского каганата..., стр. 153.[18] Л.А. Евтюхова. Ук.соч., стр. 110, рис. 65, 4, 5.[19] Л.Р. Кызласов. Археологические исследования на городище Ак-Бешим в 1953-1954 гг. Тр. КАЭЭ, II, М., 1959, стр. 213-217, и рис. 45, 8 и 15.[20] Л.Р. Кызласов. Тува в составе уйгурского каганата..., стр. 152; С.А. Теплоухов. 1926, дер. Успенская, кург. №24, Эрмитаж, кол. 4566-15, 16; из моих раскопок 1960 г. в Шанчигском могильнике на р. Элегест, кург. №19; С.А. Теплоухов. 1926, Булук, кург. №4.[21] Л.А. Евтюхова, С.В. Киселёв. Отчёт о работах Саяно-Алтайской археологической экспедиции в 1935 г. Тр. ГИМ, XVI, М., 1941, рис. 40, табл. III;стр. 114.[22] А.Д. Гpач. Археологические раскопки в Монгун-Тайге. Тр. Тув.АЭЭ, I, М.-Л., 1960, рис. 34, а и стр. 32; С.И. Вайнштейн. Археологические раскопки в Туве в 1953 г. Уз Тув. ИЯЛИ, 2, 1954, табл. VIII, 9.[23] W. Коtwiсz, A. Samoïlоvitсh. Le monument ture [turc] d’Ikhekhuchotu en Mongolie centrale. Rocznik Orjentalistyczny, IV, Lwow, 1928, стр. 79-80.[24] Фото балбала Бильгя-кагана в Inscriptions de l’Orkhon recueillies par l’expédition finnoise 1890. Helsingfors, 1892, табл. 40;балбал на Онгине см.: В.В. Радлов. Атлас древностей Монголии, III, СПб., 1896, LXXXIII, 5.[25] В.В. Радлов правильно переводил термин балбал — der Steinpfeiler, т.е. каменный столб (W. Radloff. Die alttürkischen Inschriften der Mongolei, III, SPb, 1895, стр. 243, 252). А. Габэн объясняет балбал как «Schandmal — знак позора» для убитого врага (A. von Gabain. Alttürkische Grammatik. Leipzig, 1950, стр. 300). Такие «переводы», как: изображение, статуя и т.п. — произвольны и ни на чём не основаны.[26] Н.Я. Бичурин. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена, I, М.-Л., 1950, стр. 230; Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichten zur Geschichte der Ost-türken (T'uküe). Wiesbaden 1958, I, стр. 10, 42, II, стр. 500.[27] W. Kotwiсz, Ук.соч., стр. 88; его же. Les tombeaux dits «kereksur» en Mongolie. Rocznik Orjentalistyczny, VI, Lwow, 1929.[28] A.Д. Грач. Каменные изваяния западной Тувы. Сб. МАЭ, XVI, М.-Л., 1955.[29] А.Д. Гpач. Древнетюркская каменная фигура из района Мунгу-Хайрхан-Ула. КСИЭ, XXX, 1958, рис. 2 и стр. 155.[30] Указанная статья «О назначении древнетюркских каменных изваяний, изображающих людей», публикуется в СА №2, 1964.[31] М.П. Грязнов. Минусинские каменные бабы в связи с некоторыми новыми материалами. СА, XII, 1950, стр. 145-148; рис. 15-17.[32] Л.Р. Кызласов. Таштыкские каменные изваяния с изображениями людей. КСИИМК, 60, 1955; его же. Таштыкская эпоха в истории Хакасско-Минусинской котловины. М., 1960, стр. 147-150, 157-160. Аналогичный процесс развития от погребальных масок к статуям — оссуариям, а затем к терракотовым скульптурам умерших выявил для древнего Хорезма Ю.А. Рапопорт (Ю.А. Рапопорт. К вопросу о хорезмийских статуарных оссуариях. КСИЭ, XXX, 1958).[33] Л.В. Гребнев. Ук.соч., стр. 49-50. Любопытно, что в более ранней статье (Каменные изваяния западной Тувы. Сб. МАЭ, XVI, 1955, стр. 422) А.Д. Грач горячо и правильно ратовал за различение терминов «кижи көжээ» (каменное изваяние) и «көжээ» (каменная стела).[34] Н.Ф. Катанов. Опыт исследования урянхайского языка, стр. 140, 1182. В Тувинско-русском словаре (М., 1955, стр. 242) правильно дано первое значение — «надмогильная плита» и неверно второе — «каменная баба».[35] Хакасско-русский словарь. М., 1953, стр. 87.[36] Монгольско-русский словарь. Под ред. А. Лувсандэндэва. М., 1957, стр. 557.[37] Там же, стр. 636.[38] Н.Я. Бичурин. Ук.соч., I, стр. 229.[39] Н.Я. Бичурин. Ук.соч., II, стр. 254.[40] Примечание Н.Я. Бичурина (т. II, стр. 254, прим. 2): «Т.е. заплетали в косу, спускаемую назади; китайцы, напротив, собирали волосы в пук, связанный на макушке».[41] Н.Я. Бичурин. Ук.соч., II, стр. 254-255.[42] Н.Я. Бичурин. Ук.соч., II, стр. 280.[43] Там же, стр. 290.[44] Liu Mau-tsai. Ук.соч., II, стр. 495, прим. 43; К. Shiratori. The Queue Amorg the People of North Asia. Memoir Tôyôbunke, 1929, №4.[45] Lui Мau-tsai. Ук.соч., I, стр. 53; II, стр. 528-529.[46] Там же, стр. 283 и 467.[47] Ю.А. Зуев. Китайские известия о Суябе. Изв. АН КазССР, серия истории, археологии и этнографии, вып. 3. Алма-Ата, 1960, стр. 88.
наверх |