В.П. Дьяконова
Культовая скульптура могильника Кокэль.
// Древние культуры Центральной Азии и Санкт-Петербург. Материалы всероссийской научной конференции, посвящённой 70-летию со дня рождения А.Д. Грача. СПб: Культ-информ-пресс. 1998. С. 189-192.
Антропоморфные фигурки на могильнике Кокэль были обнаружены в курганах-кладбищах гунно-сарматского времени. Начало исследования памятника относится к 1959 г. Это был третий полевой сезон Тувинской комплексной археолого-этнографической экспедиции (далее ТКАЭЭ) Ленинградской части Института этнографии АН СССР (ныне МАЭ «Кунсткамера» РАН). Археологический отряд ТКАЭЭ (руководитель А.Д. Грач) сначала произвел разведывательный маршрут в бывшем Сут-Хольском районе Республики Тыва. Разведкой было охвачено левобережье р. Хемчик от Хор-Тайги до р. Алаш и отрогов хребта Кызыл Тайга. Для исследования конкретных могильных комплексов решением начальника экспедиции проф. Л.П. Потапова отряд был разделён на две группы. Группе под руководством С.И. Вайнштейна А.Д. Грач поручил исследование могильника Кокэль. Визуальное состояние могильника было удручающим. Практически все каменные насыпи курганов подверглись разрушению из-за использования камня для хозяйственных и дорожных работ местными организациями.
Могильник Кокэль раскапывался несколько полевых сезонов в 1959, 1960 и 1962 гг. под руководством С.И. Вайнштейна; с 1963 по 1966 гг. — В.П. Дьяконовой (Тр. ТКАЭЭ 1966, 1970). Уникальные по объёму и сохранности материалы археологических комплексов могильника Кокэль в значительной степени уже введены в научный оборот как в России, так и за рубежом.
Все шесть женских фигурок из дерева были обнаружены в индивидуальных мужских захоронениях курганов-кладбищ (термин, введённый В.П. Дьяконовой). Пять мужчин захоронены по обряду трупоположения, кроме одного (КЭ, №11, мог. L), где имеет место трупосожжение. Четверо находились в гробах (ориентировка СЗ), двое в колодах (с ЮЗ ориентировкой); все были снабжены воинским, бытовым инвентарём, ритуальной пищей. Фигурки в большинстве случаев располагались слева у бедра или руки (КЭ, №8, мог. XX; КЭ, №11, мог. L, СVI, CXXXI, CXXXIII) и только в одном случае справа, у локтя руки (КЭ, №11, мог. СХХ).
Случаи находок антропоморфной скульптуры, а не подвесок, при погребённых в могильниках ещё довольно малочисленны. Наиболее ранней из известных является фигурка в мужском захоронении №130 Оленеостровского могильника (Гурина 1956: 244-246). Исследовательница полагала, что фигурка носилась погребённым на поясе, уложенная в мешочек, и, наравне с тремя другими антропоморфными изделиями, свидетельствует о наличии у оленеостровцев элементов религиозных представлений, связанных с культом предков (Гурина 1956: 246).
Исполнительская манера статуарной деревянной скульптуры из могильника Кокэль характеризуется больше различиями, чем сложившимся каноном (рис. 1). Однако общим приёмом на фигурках обозначены признаки пола — выпуклый лобок со щелевидной прорезью и небольшая грудь. Ноги у всех фигурок поставлены прямо, заметно расставлены. На одной из них хорошо проработаны ступни ног, опущенные
(189/190)
Рис. I. Деревянные женские фигурки из могильника Кокэль:
1 — кург. 11, мог. CVI; 2 — кург. 11, мог. СХХ; 3 — кург. 8, мог. XIX.
кончиками пальцев вниз. Для всех фигурок типично несоблюдение пропорций тела, отсутствие некоторых его частей. К особенностям стилистики в одном случае (КЭ, №11, мог. СХХ) можно отнести скульптуру с палкообразным торсом, укороченными руками в виде выступов, округлой по форме головой, с уплощённым лицом на высокой шее (рис. I, 2). Такие изображения находят прямые соответствия в религиозной скульптуре алтайцев, кумандинцев, частично хантов (Иванов 1970: 155, рис. В, 78). Для другого типа изображений характерны слитность рук с торсом, крупная округлая голова, плоское лицо с узкими прорезями глаз, сходящимися к длинному носу, маленький овальной формы, чуть приоткрытый рот (КЭ, № 8, мог. XX; КЭ, №11, мог. СVI, CXXXIII и др.) (рис. I, 1, 3). Изображения данного типа стилистически весьма близки каменным изваяниям древнетюркского времени, а по приему изображения головы и лица — ликам на рукоятках алтайских бубнов.
(190/191)
Говоря об отнесении кокэльской религиозной скульптуры к женским изображениям, отметим, что все они имеют признаки пола (лобок, грудь). В этнографической скульптуре народов Сибири и Севера половые признаки изображались довольно редко. Чаще всего женский образ создавался благодаря функциональной направленности, названию, элементам костюма, причёске, косметическим особенностям изображения лица. Однако сами приёмы обозначения половых признаков на кокэльских фигурках сопоставимы с подобного рода изображениями у некоторых народов Сибири и Севера. В частности, можно сослаться на редкий экземпляр женского изображения шалыга у кумандинцев (Иванов 1979: 182, рис. 176). По религиозным представлениям кумандинцев, мужские и женские шалыги (обычно их изображали супружеской парой) относятся к категории чистых духов, обитающих на земле; «жили» они в доме, оберегали семью от злых духов, приносили удачу в охоте (Сатлаев 1974: 148). Аналогично кокэльским, подчёркнуты признаки пола на изображениях духов земли в образе дочерей горы Абу-кан у алтайцев. В шаманизме алтайцев женские духи гор являлись хозяйками всех зверей, особую благосклонность они проявляли к охотникам, вступали с ними в интимную связь, приносили удачу на промысле (Иванов 1979: 72, рис. 77). Акцент на признаки пола, по типу кокэльской стилистики — лобок, грудь, присутствует в изображениях юнхов в культуре южных хантов, лозях у селькупов (Иванов 1970: рис. 11, 103). Женские юнхи олицетворяли собой посредников между людьми и злым началом, а также были помощниками на охоте, владели животными и рыбами. Женские лози нарымских селькупов относились к сонму духов — хозяев природы, домашним покровителям. Причём, селькупы отдавали предпочтение женским, а не мужским предкам, что составляло главную идею их представлений о потенциале женских духов природы — аккумуляторов жизни, рождения и смерти.
Этнографический материал даёт возможность достаточно достоверно раскрыть семантику женских фигурок из Кокэля. Доминирующее значение женской религиозной скульптуры проецируется на систему религиозных представлений с пантеоном духов-божеств, от благодати которых зависела животворящая природа и сам человек. Органическая связь природы и человека по образцу земной жизни, по представлениям кокэльцев, была необходима и в загробном мире (Дьяконова 1975). В этой связи истолкование назначения кокэльских фигурок как вместилищ женских душ, которые сопровождали умерших мужчин в загробный мир в качестве жён (Вайнштейн 1974: 39), вряд ли правомерно.
В историческом контексте хуннской эпохи мифология и религия достаточно полно воссозданы рядом исследователей (Руденко 1962: 87-102; Кляшторный, Савинов 1994: 81-88), и нет основания могильник Кокэль, даже на его маргинальном уровне, исключать из этого контекста. Наличие развитого культа предков у хунну достаточно полно, по данным китайских хроник, показал С.И. Руденко. Но наличие у них изображений, связанных с культом предков, тотемов, для него было не совсем ясно. Возможно, поэтому он очень осторожно изображение человеческой фигурки из 23 кургана Ноин-Улы отнёс к изображениям предков (Руденко 1962: 88). А.Д. Грач эту находку, как и серию своеобразных костяных женских подвесок саглынской культуры, связывал с культом плодовитости (Грач 1980: 66-69). Показателен и факт местонахождения этих изображений, а именно только в женских захоронениях. А.Д. Грач полагал, что саглынские женские трёхмерные подвески сопоставимы с амулетом из Ноин-Улы. По мнению исследователя, они были связаны не только с культом плодовитости (может быть, плодородия — В.Д.), но и с культом божества Умай, системно оформившегося в древнетюркскую эпоху. Однако следует иметь в
(191/192)
виду, что иконография богини Умай, одного из главных божеств-небожителей древних тюрок (Кляшторный, Савинов 1994: 83) ассоциирована только с изображением на валуне из могильника Кудыргэ. У тюркоязычных народов Саяно-Алтая, где этот культ был развит, иконография Умай отсутствует или представлена знаковыми признаками.
Рассмотрение назначения и стилистики религиозной скульптуры могильника Кокэль ещё потребует дальнейших уточнений. В то же время иконографическую и скульптурную пластику, технику исполнения, материал кокэльских находок можно считать хронологическим отсчётом появления и развития тех религиозных представлений, которые широко представлены в духовной культуре народов Центральной Азии, Сибири и Севера.
Гурина H.H. 1956. Оленеостровский могильник // МИА. № 47. М.; Л.
Дьяконова В.П. 1975. Погребальный обряд тувинцев как историко-этнографический источник. Л.
Иванов C.B. 1970. Скульптура народов Севера и Сибири. Л.
Иванов C.B. 1979. Скульптура алтайцев, хакасов и сибирских татар. Л.
Сатлаев Ф. 1974. Кумандинцы. Историко-этнографический очерк. Горно-Алтайск.
|