П.П. Азбелев
Стремена и склепы таштыкской культуры.
[В сборнике стоят числовые ссылки на позиции библиографического списка, здесь они расшифрованы.]
Вопросы хронологии стремян и таштыкских склепов увязаны благодаря необычным, редким вещам — миниатюрным моделям стремян, уже не раз становившимся предметом дискуссий. Ниже речь идёт о двух находках, в разное время сделанных в таштыкских склепах на Среднем Енисее: о миниатюрной модели стремени с Арбанского чаатаса (Рис. 2, 1) и о предмете, напоминающем подножие модели стремени, из склепа №6 Уйбата I (Рис. 3, 1). Разбор связанных с этими находками хронологических проблем выходит за пределы минусинской и вообще сибирской археологии, позволяя уточнить некоторые обстоятельства развития раннесредневековых культур горно-степного пояса.
1. Арбанская модель.
С 1986 по 1991 гг. возглавляемая Д.Г. Савиновым Среднеенисейская экспедиция ЛО ИА АН СССР (ныне ИИМК РАН) полностью исследовала чаатас (о термине см.: Кызласов 1980) в урочище Арбан на правом берегу реки Тёи, чуть выше известного Фёдорова улуса (Аскизский р-н Хакасии; полевой индекс чаатаса — Арбан II). В 1994 г. Д.Г. Савинов и я, руководивший работами на памятнике, [1] подготовили исчерпывающую публикацию материалов, но статья «Арбанский чаатас» отчего-то не была издана, хотя и упоминалась Д.Г. Савиновым как работа «в печати» (Савинов 1996: 17); учитывая значение этого памятника для целого ряда вопросов, приведу некоторые характеристики комплекса.
(56/57)
Рис. 1. [Рис. и подпись на с. 57.]
Арбанский чаатас: схема пространственного соотношения объектов. 1-7 — основные объекты (номера на плане соответствуют номерам сооружений); 8 — место находки «стремечка»; 9 — впускная могила IX в.; 10 — детский могильник.
Арбанский чаатас — один из самых маленьких памятников этого типа (Рис. 1). Его основой был таштыкский склеп (соор. 3), к северу от которого располагались как бы по углам вытянутого ромба четыре небольшие ограды кыргызского времени, две со стелами (соор. 2 и 5) и две без стел (соор. 1 и 4), и несколько детских могил, две из них — с особыми наземными конструкциями (соор. 6 и 7). В южную часть склепа было впущено всадническое погребение IX в., повредившее конструкции входа и западную часть южной стены склепа, с юга к склепу примы-
(57/58)
кал комплекс из десятка детских могил. «Минимальность», «элементарность» Арбанского чаатаса позволила чётко проследить его пространственную структуру и понять принцип взаиморасположения объектов: каждой погребальной ограде соответствовала поминальная ограда со столбом в центре, располагавшаяся к ССВ; погребению со стелами (с трупосожжением) соответствовал помин со стелами, могиле без стел (с трупоположением) — помин без стел. Учитывая арбанскую планиграфию, удалось многое прояснить в истории кыргызской похоронной обрядности (Азбелев 1990).
Важно отметить взаиморасположение соор. 3 и 4: склеп и ограда стояли рядом на расстоянии полуметра; сложенные из плит стенки были возведены с одного уровня и сохранились на высоту 0,4-0,5 м — несомненно, кыргызская и таштыкская кладки были очень близки по времени, фактически синхронны. Это значит, что арбанский склеп — поздний среди других памятников этого типа, а кыргызские ограды — наоборот, ранние.
Каждый таштыкский склеп своеобразен, но есть и ряд признаков, обязательных для всех сооружений такого рода; арбанский же склеп построен с отступлениями от общеташтыкских норм. Так, если обычно каменная конструкция склепа — это внешняя плитняковая обкладка, которая при сожжении бревенчатой клети сильно обгорает, вплоть до подплавления камня (Баранов 1975; 1992), то здесь на камнях не было следов огня, а при расчистке обнаружилось, что каменная кладка рухнула на уже сгоревший и местами присыпанный землёй склеп. Таким образом, арбанский склеп имел не традиционную обкладку, а ограду высотой до семнадцати слоёв плитняка, возведённую после сожжения склепа.
Далее, некоторые погребения были «парциальны», заведомо неполны: из пепла выбраны всего пять-шесть крупных кальцинированных обломков костей, с ними положены фрагменты двух-трёх разных сосудов и обломок маски. Вдоль северной стены камеры склепа был обнаружен целый ряд таких скоплений, среди которых, прямо напротив входа, располагалось погребение с почти неразрушенной маской, уложенной на кучку пепла. [2]
Необычен инвентарь склепа. Керамический набор оказался беден формами и декором; преобладал нанесённый различными инструментами опоясывающий орнамент с доминантным элементом — одной парой «усов» или полуволют, расходящихся от разрыва в пояске (Азбелев 2007: 149, ил. 4). В склепе не найдено ни одной пряжки; «амулетов», или «коньков», в обычном для таштыкской культуры смыс-
(58/59)
ле этого понятия тоже не было, вместо них нашлись скверной сохранности бронзовые пластинки с дырочками и с неровными краями, часто аморфные. Не было и обычных витых цепочек, зато нашлось сразу несколько экземпляров вотивных железных удил.
Миниатюрная железная модель стремени найдена у западной стенки склепа (Рис. 1: 8), в кучке пепла, рядом с фрагментами маски и сосудом; скопление было придавлено сползшим бревном клети; случайное попадание модели в склеп исключено. Вещь сломана, но все значимые признаки «читаются» ясно. Корпус выгнут из четырёхгранного прутка сечением (2-2,5)х(2-2,5) мм и завершается повреждённой 8-образной петлёй; подножие плоское, прямое, чуть оплавленное, без «нервюры»; длина подножия 35 мм, ширина 9-10 мм и толщина 2-3 мм; при сужении подножия к корпусу подработаны углы (Рис. 2: 1).
Значение данной находки велико; это пока единственная достоверная находка модели стремени в таштыкском памятнике. С одной стороны, ею завершаются споры о том, существовала ли в таштыкское время традиция моделирования стремян (и, следовательно, были ли таштыкцы знакомы со стременами вообще); с другой стороны, эта модель открывает новые возможности для хронологических поисков.
Бытует мнение, по которому стременам с 8-образной дужкой предшествовали ременные петли. Это допустимая (хотя и чисто умозрительная) логика — если ко времени появления стремян такие петли и впрямь бытовали в Южной Сибири и Центральной Азии, то они могли облегчить восприятие идеи металлических стремян; но это не имеет отношения к хронологии типов металлических стремян и их
(59/60)
моделей, порою воспроизводящих прототипы до мелочей. Если стремена с 8-образными петлями и восходят к ременным петлям, то изготавливать их из металла стали никак не раньше, чем познакомились с металлическими стременами как таковыми. Словом, датировка моделей не зависит от того, восходят ли железные петельчатые стремена к ременным: металлические модели воспроизводят типы металлических же стремян, иначе они были бы исполнены в ином материале.
Принципиально важно датировать модели по воспроизводимым ими типам, а не наоборот, как это пытался делать Л.Р. Кызласов. Приведённые им вещи из эрмитажной коллекции (Кызласов 1960: 138, рис. 51, 9, 10), судя по их размерам, — не модели, а функциональные детские стремена, представляющие датированный тип позднетюркского и предмонгольского времени (Амброз 1973: 87; Савинов 1984: 133-134; см. также: Савинов 2005). Арбанская же находка — именно модель, и она воспроизводит реально бытовавший тип стремян. Следует, однако, отметить, что до сих пор при обсуждении арбанской находки как раз типологические обстоятельства учитывались минимально.
Д.Г. Савинов, ссылаясь на «трансформированные, по отношению к традиционным, особенности конструкции сооружения, орнаментации керамики и оформления вотивных изделий» из арбанского склепа, заключил, что «арбанский комплекс и, соответственно, происходящее из него стремя, могут быть синхронны распространению древнетюркской культуры в начальный период истории Первого тюркского каганата» и датировал модель «условно V-VI вв.» (Савинов 1996: 18 и 20). Э.Б. Вадецкая, разрабатывая свою версию хронологии склепов, сперва определила время арбанского склепа как «VI-VII в.», указывая на «модель стремени не ранее VI в.» (со ссылкой на Д.Г. Савинова, который, однако, датировал шире — V-VI вв.) и включая арбанский склеп в группу, где «нет пряжек, но найдены поздние вещи, позволяющие их синхронизировать с периодом начала эпохи чаатас: Михайловка, ск. 1-2; Барсучиха IV, ск. 4; Арбан; Соколовский, ск. 1; Джесос, ск. 5. Видимо, это самые поздние памятники уже VII в.» (Вадецкая 1999: 128). Замечу, что основания датировки барсучихинского склепа нечётки и противоречивы (обломок вазы или «черепок грубого сосуда», Вадецкая 1999: ср. 128 и 226), а джесосскую находку плоского асимметрично-ромбического наконечника стрелы — явно IX-X вв. — вряд ли можно считать достоверно относящейся к таштыкскому комплексу. Позже Э.Б. Вадецкая уточнила, что «арбанский склеп не может быть ранее VI в., но, вероятнее, чуть позже: конец VI — начало VII в.» (Вадецкая 2001: 144). В сводной таблице (Вадецкая 1999: 125, рис. 64) к VI-VII вв. отнесены, кроме указанных в цитате, склепы: изыхские, сырский, тепсейский №2 и уйбатские №№1, 6, 8. Их датировка основана на пряжках и ниже будет прокомментирована особо.
С датой VI-VII в. для арбанского склепа фактически согласился и Д.Г. Савинов. Считая появление стремян у таштыкцев следствием распространения на север тюркской культуры в эпоху Первого каганата (то есть с 550-х гг.), он пишет: «в это время в Минусинской котловине появляются многие элементы древнетюркской культуры (погребения с конём; возможно, основы енисейской рунической письменности; каменные изваяния с “повествовательными сценами”; отдельные украшения в “геральдическом” стиле и др.), в ряду которых, очевидно, следует рассматривать и находку арбанского стремени» (Савинов 2005: 133). Этот перечень неоднороден. Действительно, раннегеральдические типы появились в Южной Сибири в связи с тюркской экспансией (Азбелев 1993), а металлические стремена и всаднические могилы — не ранее V-VI вв. (Грач 1982); однако что имеется в виду под
(60/61)
«основами» тюркской руники в указанное время и в данном регионе — непонятно; не выдерживает проверки и тезис о принадлежности к «этому времени» изваяний «с повествовательными сценами» (по крайней мере минусинской группы; обстоятельный разбор вопроса см.: Панкова 2000, уточнения — Азбелев 2007а: 113); но главное — неясно, какое отношение всё это имеет к датировке конкретной находки.
Вопрос о том, когда таштыкцы познакомились со стременами, не определяет даты арбанского стремечка — наоборот, он мог бы решаться на её основе. Если бы модели стремян, подобные арбанской, встречались часто (как, например, модели удил), если бы они воспроизводили заведомо ранние типы, то появление стремян у таштыкцев действительно можно было бы увязывать с активностью тюрков Первого каганата на севере Центральной Азии. Однако арбанский склеп среди прочих таштыкских — очевидно поздний, арбанское стремечко в таштыкской культуре уникально, [3] и его дата должна выясняться по конкретным свойствам изделия — в случае с арбанской находкой весьма выразительным — в контексте общей типологии и хронологии стремян.
Рис. 2. [Рис. и подпись на с. 59.] Модель стремени из склепа Арбанского чаатаса и её место в эволюции стремян: 1 — Арбанский чаатас, склеп; 2-5 — Кудыргэ; 6, 7 — Улуг-Хорум; 8 — Кок-Паш (по А.А. Гавриловой, В.А. Грачу, А.С. Васютину; 1 — рис. автора).
Все ранние стремена, при всём их разнообразии, имеют ряд общих признаков, и среди них — узкие подножия: либо подквадратного сечения — у самых ранних экземпляров, либо — у находок, относящихся к первому этапу развития стремян как серийно производимой категории вещей — Т-образного, коррелирующего с пластинчатыми корпусами; эти признаки объединяют все стремена V-VI вв., а позднее уже почти не встречаются. Соответственно, связка признаков «узкое подножие — плоский корпус» может считаться датирующей (Рис. 2: 6, 7); позднейшие стремена с Т-образным сечением узких подножий и плоским корпусом найдены в Кудыргэ (Рис. 2: 5) — памятнике, который по совокупности данных следует связывать с пребыванием на Алтае орды Чеби-хана (Азбелев 2000). Здесь представлены едва ли не все типы стремян древнетюркской эпохи — когда идея стремян как удобного подспорья для всадника была воспринята и усвоена, вместо механического воспроизведения заимствованного типа начался творческий поиск наилучших форм, следствием которого и стало такое разнообразие (Рис. 2: 2-5), включавшее уже и новый, типологически уже более развитый вариант стремян со стержневыми корпусами и широкими подножиями, наиболее удалённый от китайских и корейских прототипов (Рис. 2: 2-3).
Это касается и кок-пашских стремян (Васютин 2003: 226, рис. [1], 1-4, 16). Набор типов сходен с кудыргинским и должен быть примерно синхронизирован с ним, но в более широких рамках. До полной покомплексной публикации кок-пашские находки следует относить к первой половине VII в. с возможностью удревнения части могил по косвенным признакам (из-за отсутствия раннегеральдических типов, в случае их наличия подкреплявших бы синхронизацию с Кудыргэ). Нужно отдельно отметить кок-пашское «петельчатое» стремя со стержневыми и корпусом, и подножием (Рис. 2: 8), типологически самое раннее среди среди известных «петельчатых» и уже самой своей конструкцией подтверждающее вывод о времени перехода к широким подножиям.
Таким образом, связку признаков «широкое подножие — стержневой корпус» также следует считать датирующей и относить ко времени от кудыргинского и выше — чем и определяется хронология арбанской модели (а значит, и склепа).
(61/62)
Стоит упомянуть и некоторые из новых находок в кудыргинских оградках — пряжка «таштыкского» типа и крестообразный распределитель (Васютин 2003: 226, рис. [1], 10, 13), имеющий практически точный аналог в минусинских сборах (ГЭ ОАВЕС 2130/7, то же: 5531/1385). К «арбанскому времени» вещи с подобными признаками на Енисее в склепы уже не попадали, и это ещё одно, уже косвенное подтверждение тому, что арбанская модель и склеп относятся ко времении не ранее могильника Кудыргэ.
Наконец, нужно добавить, что все остальные известные и правдоподобно датируемые сибирские экземпляры с широким плоским подножием и стержневым корпусом относятся (по другим датирующим обстоятельствам) не ранее чем к VII в.
С учётом известных исторических обстоятельств сказанное убеждает в том, что:
а) арбанская модель стремени и склеп, где она найдена, относятся не ранее чем к VII в., а учитывая исторические обстоятельства — ко времени после появления на Алтае орды Чеби-хана и завоевания кыргызов сирами (кит. сйеяньто), то есть к 630-640-м гг.;
б) тюрки Первого каганата стременами пользовались ещё мало (показательны изображения тюркских и согдийских всадников на рельефах погребального ложа в гробнице Анцзя в Чанъани, 571 г.: в сцене парадного характера — без стремян, в сценах конной охоты — то со стременами, то без них, см. Anjia tomb 2003: 23, 28, 31, 35), а когда пользовались — это были стремена инокультурных типов, китайские и, может быть, корейские, с высокой невыделенной пластиной и узким подножием; в могилах такие стремена оказывались крайне редко — возможно, из-за очевидной современникам их чужеродности (впрочем, могил эпохи Первого каганата пока слишком мало для глубоких «статистических» наблюдений);
в) следовательно, стремена с широким подножием и стержневым корпусом формировались как особый тип и разносились по степи уже не собственно тюрками, а прежде всего телескими племенами, «гаогюйскими поколениями», силами которых тюрки «геройствовали в пустынях севера» и которые затем создавали собственные ханства на руинах Первого и Восточного каганатов. Не исключено и даже весьма вероятно, что 630 г., дата падения Восточного каганата и начала телеского политогенеза, — terminus post quem для традиции массового изготовления и использования в Южной Сибири стремян с широким подножием и стержневым корпусом — в рамках становления культур катандинского этапа.
2. Уйбатская находка.
Обсуждая вопрос о дате арбанской модели, Д.Г. Савинов синхронизировал с ней странные находки из склепа №6 Уйбатского чаатаса, которые прежде указывались в литературе как «два подножия от железных миниатюрных стремян» (Кызласов: 1960: 140, прим. 2; Вадецкая 1999: табл. 82; NB: подписи к табл. 81 и 82 перепутаны); по мне-
(62/63)
нию Савинова, «бесспорные условия находки арбанского стремени позволяют считать и эти находки достоверными, хотя судить о форме уйбатских стремян по фрагментам подножек, конечно, трудно. По времени Уйбатский склеп №6 близок Арбанскому» (Савинов 2005: 133).
Если синхронизация арбанского и 6-го уйбатского склепов верна, и если на Уйбате действительно найдены фрагменты моделей стремян, то вывод Д.Г. Савинова неизбежно влияет как на хронологию собственно таштыкских памятников, так и на хронологию стремян. Столь примечательную связку необходимо рассмотреть подробнее.
Уйбатский склеп №6, раскопанный В.П. Левашовой в 1936 г., по основным конструктивным признакам и набору вещей принципиально не отличался от основной массы памятников данного типа (описание см.: Вадецкая 1999: 246). Известных по арбанскому склепу поздних признаков здесь нет, можно лишь отметить сравнительную бедность керамического набора.
В датировке уйбатского склепа Д.Г. Савинов следует за Э.Б. Вадецкой, — она отнесла 6-й уйбатский склеп к VI-VII вв., основываясь, как видно из хронологической таблицы (Вадецкая 1999: 125, рис. 64), на находке округлого тройника, фрагмента витой цепочки и пряжках (Рис. 3).
Рис. 3. [Рис. и подпись на с. 63.] 1-3, 4, 5 — Уйбатский чаатас, склеп №6 (по Э.Б. Вадецкой); 3а — Сырский чаатас, склеп (по Л.Р. Кызласову). Масштабные линейки — по 1 см.
Независимая хронология круглых тройников-распределителей и тем более витых цепочек пока не разработана; подобные изделия найдены в склепах с самыми разными признаками; скорее всего, существовали они долго. Для опре-
(63/64)
деления даты 6-го уйбатского склепа определяющее значение имеют пряжки; хотя опубликованы они в виде довольно грубых рисунков, датирующие признаки «прочитываются» вполне определённо.
Во-первых, шпеньковая цельнолитая пряжка с плоской крепёжной скобой и трапециевидной рамкой с вогнутыми сторонами, аналогичная пряжке из сырского склепа (Рис. 3, ср. 3 и 3а). Это редкий тип, рудиментарно воспроизводящий схему крепления инокультурных прототипов: пряжки с плоскими скобами типогенетически предшествуют «стандартным» пряжкам со скобами перпендикулярными (Азбелев 1992). Наличие такой пряжки в склепе указывает на вероятность его сравнительно ранней даты.
Во-вторых, особое значение имеют столь же редкие пряжки с В-образными рамками. Именно на них прежде всего и основывался А.К. Амброз, предлагая свою версию хронологии таштыкских склепов (Амброз 1971б: 120-121). Прежде Л.Р. Кызласов искал им сарматские аналогии начала н.э. и соответственно датировал их (Кызласов 1960: 125). Однако уже на стадии классифицирования этот автор допустил ошибку, объединив округлые и В-образные рамки (тип 12), разнеся при этом В-образные рамки по разным типам (12 и 13), тогда как форма рамки является признанным типообразующим признаком; игнорировать форму можно, если опираться на сечения и другие мелкие признаки, но их Кызласов не акцентировал. Пряжки, указанные им в хронологической ссылке, имели округлые рамки и сравнивались с таштыкскими без учёта деталей.
Типообразующий признак не обязательно является датирующим — именно так обстоит дело и в случае с В-образными рамками. Они имеют свою длинную историю, которая прослеживается по находкам, имеющим независимые и порой проверяемые даты. В целом развитие В-образных пряжек шло: от замкнутых и сомкнутых (без выделенной оси) стержневых мелкогранёных округлых в сечении рамок — к разомкнутым (с выделенной осью) пластинчатым скошенным, и от подвижных пластинчатых щитков-обойм с крупными заклёпками с декоративными шляпками — к неподвижным щиткам на шпеньках с изнаночной стороны; в этом ряду и следует найти место для таштыкских экземпляров. А.К. Амброз как-то заметил, что восточноевропейские материалы не позволяют выстроить непрерывный эволюционный ряд от ранних В-образных рамок гуннского времени к поздним, «геральдическим». Эту лакуну заполняют именно и только азиатские материалы, содержащие типологически промежуточные пряжки (с ранними и поздними признаками одновременно, — Рис. 4).
С ранними В-образными рамками (см., напр.: Кобылина 1951: 248, рис. 5, 1; Амброз 1971а: рис. 2, 9; Генинг 1976: рис. 30, 6) таштыкские сближаются по таким признакам, как мелкая огранка рамки, сетчатая гравировка оснований рамки, хоботковый профиль язычка; ранним признаком следует считать и пластинчатые щитки-обоймы с крупными заклёпками (Рис. 4: ср. 1-5 и 7-11). Вместе с тем таштыкские рамки уже несут ряд черт, более типичных для пряжек из геральдических наборов VII-VIII вв.: встречаются разомкнутые рамки с выделенной осью для язычка, «отогнутые» наружу основания рамок, крупная огранка, близкое к пластинчатому сечение (Рис. 4: ср. 6-11 и 12-15).
Рис. 4. [Рис. и подпись на с. 65.] Пряжки с В-образными рамками. Гуннское время: 1 — Тураево; 2 — Фанагория; 3 — Ровное; 4 — Фёдоровка; 5 — Шагвар. Таштыкская культура: 6-8 — Уйбатский чаатас; 9 — Сырский чаатас; 10, 11 — Изыхский чаатас. Тюркское время: 12 — Абхазия; 13 — Весёлое; 14 — Иловатка; 15 — Кудыргэ (по В. Ф. Генингу, М. П. Кобылиной, И. П. Засецкой, А.К. Амброзу, Э.Б. Вадецкой, Л.Р. Кызласову, А. А. Гавриловой). Масштаб разный.
Речь, разумеется, не идёт о прямом участии таштыкских племён в развитии восточноевропейских культур: причины для такого вывода нет. Традиция пряжек с В-образными рамками не имеет ни минусинских, ни вообще азиат-
(64/65)
ских корней, она принесена в Азию из Восточной Европы до VI в. Находимые в таштыкских склепах изделия лишь зафиксировали варианты, сложившиеся за пределами таштыкского ареала непосредственно перед появлением здесь людей с такими пряжками, и почти не представленные пока находками на памятниках других культур. Ранние восточноевропейские пряжки, типологически предшествующие таштыкским, датируются не выше IV-V вв.; поздние пряжки гераль-
(65/66)
дического стиля, типологически наследующие типам, представленным в таштыкских склепах, относятся к VII-VIII вв.; соответственно, таштыкские пряжки с В-образными рамками относятся к варианту, бытовавшему в V-VI вв., всего вероятнее — в раннетюркской культурной среде, известной пока главным образом «в отражениях», по тюркским влияниям на другие народы.
Как распределить имеющиеся таштыкские образцы В-образных рамок в указанном интервале? А.К. Амброз (как и безоговорочно принимающая его выводы Вадецкая) «прижимал» по времени минусинские В-образные рамки к восточноевропейским геральдическим, игнорируя указанные выше ранние признаки. Следует, однако, иметь в виду распределение таштыкских пряжек по памятникам: все В-образные найдены в склепах на расположенных сравнительно недалеко один от другого Изыхском, Сырском и Уйбатском чаатасах. В тех же памятниках (плюс в одном из склепов Тагарского острова) — и другие экземпляры пряжек с разомкнутыми рамками, уже округлыми, и выделенной осью для язычка. Иными словами, в отличие от «стандартных» таштыкских цельнолитых пряжек с перпендикулярной скобой, шарнирные со сложными рамками распространены весьма ограниченно. Преимущественно в тех же комплексах сосредоточены пластинчатые щитки-обоймы с крупными заклёпками (имеющие серии ранних инокультурных аналогий) и упомянутые выше цельнолитые пряжки с плоской скобой, типогенетически ранние. Учитывая исходную инородность всех этих типов для минусинских культур и немногочисленность находок, правильнее считать эту ограниченность не только локальной, но и хронологической, а именно ранней: пряжки этих типов были единожды занесены на Средний Енисей, и бытовали они здесь недолго. Поэтому датировать сырский и уйбатские склепы №№1, 6, 8 VI-VII веками и омолаживать изыхский склеп №1 до VII в., как это делает Вадецкая, оснований нет. Также как и включаемый ею в число поздних тепсейский склеп №2, они по составу инвентаря, конструктивным признакам и обряду весьма далеки от заведомо позднего арбанского и должны быть отнесены к «классическим» склепам V-VI вв.
Таким образом, изыхские, сырский, уйбатские склепы относятся к раннему этапу, признаками которого следует считать наличие «шарнирных» пряжек с разомкнутыми В-образными и округлыми рамками (с которыми коррелируют профилированные язычки на выделенной оси или на задней части рамки), пластинчатые обоймы с крупными заклёпками и цельнолитые пряжки с плоской скобой.
Следовательно, уйбатский склеп №6 не может быть синхронизирован с арбанским даже приблизительно. Первый относится к раннему этапу развития таштыкской культуры, второй — ко времени сосуществования «позднесклепных» и «раннечаатасовских» традиций.
Как же нужно понимать эллипсовидную пластинку из 6-го уйбатского склепа (Рис. 3, 1)? Если это подножие от модели стремени, то как это согласуется с хронологией стремян? — ведь в V-VI вв. подножия выглядели совершенно иначе. Если это не подножие, и стремена тут ни при чём, — то что это за вещь?
Очертания подножий как отдельный признак в литературе пока не рассматривались. Чтобы предпринять соответствующее исследование, понадобилось бы заново просмотреть сотни экземпляров стремян — ведь как правило, в лучшем случае публикаторы приводят вдобавок к фронтальному ещё и боковой вид или сечения, а виды подножий добавляют лишь при наличии декора. Предварительно можно говорить о том, что общей тенденцией их развития на протяжении
(66/67)
долгого времени было поэтапное расширение — от узких и прямых на раннем этапе к широким подпрямоугольным или овальным в древнетюркскую эпоху — и до правильно круглых послемонгольского времени (впрочем, эти позднейшие подножия со свисающим бортиком — особая тема, здесь не затрагиваемая); нюансы и ветви этой общей эволюции ещё предстоит проследить, учитывая различные детали — изгиб, оформление края, нервюры, прорези и т.д. Абсолютное большинство стремян древнетюркского времени имеет подовальные подножия, с прямыми краями в центре и плавно закруглённые у корпуса. Уйбатская пластинка по контуру сближается лишь с приострёнными эллипсовидными подножиями, которые в Южной Сибири редки — таково, скажем, знаменитое благодаря своему прекрасному декору уйбатское стремя (верхний и нижний виды подножия см.: Кызласов, Король 1990: 70, рис. 24; повторено: Археология, 2006: 565). Подножия таких очертаний появляются довольно поздно, уже в уйгурское время, может быть, из Китая. При этих условиях считать эллипсовидную пластинку из раннего таштыкского склепа подножием модели стремени, конечно же, не приходится.
Тогда что же это за вещь? Вряд ли можно однозначно идентифицировать эту находку; очертаниями она напоминает ещё и лопасти моделей пропеллеровидных псалиев (ср.: Кызласов 1979: 115, рис. 81, 1 и 116, рис. 83, 1-2), но, в отличие от них, имеет отверстия, с помощью которых могла крепиться к какому-то предмету. Тем более не подлежат однозначной идентификации другие, ещё более фрагментированные пластинки из того же 6-го уйбатского склепа. Надо сказать, в таштыкских склепах немало таких трудноопределимых вещей; как и в других неочевидных случаях, опираться на умозрительное сходство уйбатской пластинки с чем бы то ни было нельзя. К стременам она отношения не имеет, датирующим обстоятельством не является и хронологию стремян не «ломает», — однако разбор выдвигавшихся оценок позволяет сделать здесь вывод методического свойства: публикаторам стремян следует приводить не только фронтальные и боковые виды своих находок, но и контуры подножек — вне зависимости от того, декорированы они или нет.
[1] Раскопки осуществлялись группами, выделявшимися из состава Аскизского (головного) отряда Среднеенисейской экспедиции; в 1989-90 гг. на заключительных этапах работ в раскопках принимали участие школьники из археологических кружков Ленинградской городской станции юных туристов. Графическую фиксацию в разное время вели: И.В. Чекулаева, В.Г. Ефимов, С.В. Щербакова и др.; могилу соор. 5 рисовала Е.А. Миклашевич.
[2] Э.Б. Вадецкая в статье об арбанских масках предполагает, что «в северной половине камеры пепел мог быть помещён в куклы, исходя из свободного размещения кучек и отсутствия посуды» (Вадецкая 2001: 144), но это неверно: погребения у северной стены были перекрыты толстым бревном клети, сползшим и прикрывшим их от жара; дно склепа здесь не прокалилось, так что неполнота погребений — не следствие их выгорания; будь там «куклы» (т.е. погребальные манекены с помещёнными внутрь кремированными останками), от них хоть что-то да сохранилось бы, но ничего подобного не наблюдалось; а вот «частичные» погребения располагались ровной, явно неслучайной цепочкой. Э.Б. Вадецкая, будучи несомненно лучшим знатоком таштыкских древностей, трактовала имевшиеся у неё неполные сведения об арбанском склепе с точки зрения «канона», тогда как на Арбане как раз «канон»-то и нарушен; поэтому вывод Э.Б. Вадецкой — «трансформация культурных традиций не коснулась конструкции памятника и слабо отражена в ритуалах» — вряд ли может быть принят.
[3] Уже после сдачи этой статьи опубликована вторая комплексная находка модели стремени, воспроизводящей более ранний тип (Тетерин Ю.В. Таштыкские склепы могильника Маркелов Мыс I на севере Хакасско-Минусинского края. // Таштыкские памятники Хакасско-Минусинского края. Новосибирск: 2007. С. 84. Рис. 19, 9).
Литература.
(67/68)
Археология: Учебник. / Под редакцией академика РАН В.Л. Янина. М.: 2006. 608 с.
Баранов Л.Н. 1992 — Таштыкские склепы у г. Тепсей. // Северная Евразия от древности до средневековья. ТК к 90-летию со дня рождения М. П. Грязнова. СПб: 1992, с. 214-217.
Васютин А.С. 2003 — Ещё раз о Кудыргэ. // Степи Евразии в древности и средневековье. Материалы научно-практической конференции, посвящённой 100-летию со дня рождения М.П. Грязнова. СПб: 2003. Книга II. С. 224-227.
Anjia tomb 2003 — Anjia tomb of Northern Zhou at Xi’an (With an English Abstract). By Shaanxi Provincial Institute of Archaeology. Beijing: Cultural Relics Publishing House, 2003. 113 c. + альбом, на кит. яз.
|