Б.Я. Ставиский
«Западные ткани» из Ноин-Улы
(к вопросу о культурных связях
Средней и Центральной Азии в кушанскую эпоху).
OCR автора сайта, сканы прислал khaa-alec
Одним из важнейших достижений молодой советской науки явилось открытие в 1924-1925 гг. могильника Ноин-Ула в Мон-
(150/151)
голии. Это открытие было сделано Монголо-Советской экспедицией Российского Географического общества, возглавляемой известным исследователем Центральной Азии П.К. Козловым, учеником и преемником Н.М. Пржевальского. [1]
Могильник Ноин-Ула, расположенный примерно в 100 км к северу от Улан-Батора, как показали его раскопки, служил местом захоронения вождей и знати хуннов; тех самых хуннов, которые не только были в течение нескольких столетий основными врагами Китая на севере, а во II-IV вв. н.э. грозой для народов Восточной и Центральной Европы, но ещё и победоносным соперником племён юечжей, бежавших от них во II в. до н.э. из Глубинной Азии в среднеазиатское междуречье.
Здесь, в Средней Азии, племена юечжей сокрушили власть греческих царей-наследников Александра Македонского и ранних селевкидов в Бактрии, а их потомки в первые века н.э. возглавили одно из могущественнейших государств той эпохи — Кушанскую империю.
В Ноин-Уле были найдены замечательные художественные изделия, которые хунны получили из Китая, чьи императоры пытались задобрить хуннскую верхушку ценными дарами — богатыми шёлковыми тканями и предметами роскоши. Эти-то находки наряду c бытовым инвентарём хуннов и привлекли к Ноин-Уле внимание широких кругов научной общественности. Но наряду с хуннскими, китайскими (и дальневосточными вообще) предметами в могилах Ноин-Улы оказалось также небольшая группа художественных тканей, которые сразу же были определены как западные. Эти «западные ткани» происходили из двух курганов Ноин-Улы, получивших в ходе исследований обозначение курганов №6 и 25.
Общий характер композиции ткани из кургана №25 установить не удалось, так как от неё сохранились лишь два разрозненных изображения мужских голов. [2] Голова мужчины на одном из фрагментов этой вышивки поражает своей выразительностью. Перед нами переданное в трёхчетвертном повороте влево лицо знатного, судя по узкой головной повязке (на неё была нашита найденная отдельно тонкая полоска накладного золота), мужчины с подстриженными, свисающими усами под прямым, слегка расплюснутым на конце носом, с пристальным взглядом больших глаз под прямыми бровями, с небольшим под-
(151/152)
бородком. Волосы мужчины, разделённые пробором, зачёсаны назад, обрамляя лоб волнистыми прядями поверх уже отмеченной нами начальной повязки. По контуру лицо обведено чёрной линией, вышитой стебельчатым швом, форму же и детали лица отмечают не столько разный цвет ниток, сколько их направление в вышивке, создающее впечатление, напоминающее мазки живописи масляными красками. В целом эта ткань — прекрасный образец художественной вышивки, яркое свидетельство большой художественной культуры и высокого профессионального умения мастера (или мастерицы), изготовившего эту ткань.
Второе изображение, вероятно, головы юноши, во многом сходно с первым. Лицо юноши также передано в трёхчетвертном повороте влево с широко открытыми глазами. Волосы его, зачёсанные назад, также надо лбом повязаны лентой. Однако уши юноши посажены как-то неестественно, и в целом изображение выглядит менее выразительным и технически более слабым, чем первое. Возможно, что эту часть ткани делал другой мастер (или мастерица), менее опытный (или менее талантливый), но обучавшийся и работавший в той же манере и технике, характерной для «западных» вышитых шерстяных тканей.
Ткань из кургана №6 [3] служила драпировкой, она висела поверх шёлковой ткани на бревенчатой стене погребальной камеры. Эта ткань представлена большим числом фрагментов и правая её часть восстанавливается в основном довольно чётко. Ткань была сшита из отдельных полотнищ или полос. Среднее полотнище украшали изображения группы всадников, обращённых влево. На дошедшем до нас фрагменте видны три всадника и четыре лошади. От изображения левого спешившегося всадника сохранялось только левое плечо в расшитом кафтане и левая нога в длинных штанах. Второй всадник не то сидит, доставая ногами до земли, на белом коне, не то стоит в полный рост. Третий всадник также не то стоит, заслонённый тремя лошадьми, не то сидит на одной из них; во всяком случае он виден только до пояса. Позы лошадей различны: левая повернула голову в сторону, правая опустила голову вниз и как бы щиплет траву, головы двух других переданы обращёнными влево, но в разной степени наклона. Тщательно изображены
(152/153)
все детали конского убора, включая хорошо видную (на левой — белой лошади) круглую бляху-фалар с розеткой из пяти кружков. Столь же тщательно передана одежда всадников: расшитые кафтаны со светлой оторочкой на груди, длинные шаровары с поперечной полосой и ремешками или завязками у стопы, мягкая обувь.
Лица всадников изображены в профиль (у левого) и в трёхчетвертном повороте (у правого); поза последнего аналогична тем, которые мы уже видели в изображениях мужских голов на ткани из кургана №25. Сходны с ними и характеры лиц всадников, которые, однако, изображены не с обнажёнными головами, а в одинаковых гладких «шапочках», прикрывающих темя и затылок; из-под этих головных уборов сзади виден лишь пучок волос.
Выше и ниже полосы с всадниками шли бордюрные полосы. От них в ходе раскопок кургана №6 найдено несколько фрагментов с хорошо сохранившимися изображениями. Таков обрывок верхней каймы из четырёх сшитых полос, верхняя из которых украшена рядом тюльпанообразных цветов, вторая и четвёртая — гладкие, а в третьей слева хорошо видна четырёхлепестковая чашечка цветка с поднимающейся из неё полуфигуркой обнажённого мальчика с овальным щитом в левой руке и стилизованным в виде цветка с завитком копьём (или дротиком) в поднятой правой руке. Слева и справа от цветка помещены завитки растительного узора, а правее их — обращённая в сторону мальчика-воина хищная птица (скорее всего — орёл), в которую, вероятно, и метает своё оружие маленький боец. Этот обрывок ткани даёт ясное представление о характере изображений верхней каймы. О характере нижней каймы драпировки столь же чётко позволяет судить её фрагмент, сшитый из трёх полос: средней — гладкой, нижней, состоящей из ряда стилизованных пальметок, и верхней, на которой справа помещено изображение крупного стилизованного цветка с завитушками-усиками, а слева — направляющийся влево фантастический грифон с разинутой пастью, парой извилистых рогов на голове, удлинённым туловищем, загнутым вперёд крылом и поднятым вверх длинным изогнутым хвостом.
Помимо рассмотренных нами выше кусков и более мелких фрагментов правой части драпировки при раскопках найдено
(153/154)
ещё несколько обрывков, которые, очевидно, относятся к её середине и левой части. Эти фрагменты позволяют предполагать, что в композиционном центре вышитой ткани из ноинулинского кургана №6 было помещено изображение божества или обожествлённого персонажа в лучистом нимбе, от которого, к сожалению, сохранился лишь незначительный обрывок, а левая часть ткани была симметрична правой; здесь, скорее всего, размещались изображения, аналогичные изображениям правой части ткани, но обращённые не влево, а вправо — фрагмент нижней каймы с изображениями грифона и средней полосы с дошедшей до нас лишь частично, ниже пояса, фигурой человека в тёмном кафтане с каймой по низу и в широких белых шароварах с двумя поперечными полосами орнамента в виде волны, с мягкой обувью с вертикальной лентой или завязками.
Стилистические и технологические отличия этой небольшой группы вышитых тканей от дальневосточных художественных изделий бросались в глаза уже первым исследователям, а явные эллинистические мотивы и элементы позволили крупному советскому специалисту по культуре и искусству эллинистического Востока К.В. Тревер выдвинуть предположение о связи этой группы тканей из Ноин-Улы с художественными традициями Греко-Бактрийского царства. [4]
Дальнейшее изучение богатейших материалов ноинулинских курганов позволило установить, что захоронения в могильниках Ноин-Улы отиооятся ко времени не ранее начала нашего летоисчисления. Особенно важно для нас, что, судя по надписи на лаковой чашечке из кургана №6, захоронение в этом кургане определено как захоронение вождя хуннов шаньюя У-чжу-яю Жо-ди Ханя, который умер в 13 г. н.э. [5]
Учитывая это заключение, интересующие нас ткани вряд ли можно датировать временем правления в Бактрии греческих царей, т.е. III-II вв. до н.э.; скорее, они были изготовлены уже после падения власти греков в Бактрии, в I в. до н.э. — самом начале I в. н.э. Местом же их изготовления предлагали считать и античные города Северного Причерноморья, граничившие с миром иранских кочевых племён, [6] и земли былого Греко-Бактрийского царства, в первую очередь собственно Бактрию, [7] и, наконец, ставку хуннского вождя. Следует,
(154/155)
однако, отметить, что выдвинувший последнее предположение С.И. Руденко приписывал изготовление этих тканей не хуннским, а иноземным мастерам, которые, хотя и могли попасть к хуннам, но работали в стиле и технике, «характерной для среднеазиатских народов с античными традициями». [8] Определение интересующих нас тканей как изготовленных в Бактрии около рубежа н.э. теперь получило подтверждение благодаря отмеченному советскими учёными сходству изображения мужской головы на одной из них с портретом кушанского князя «Герая» на монетах и персонажами скульптуры Халчаяна. [9]
Стилистически сходны с этими изображениями и голова юноши на той же, видимо, ткани, и головы всадников на драпировке из кургана №6. Одежды, изображённые на «бактрийских» вышитых тканях из Ноин-Улы, сходны с одеждами иранских кочевых племён, обитавших в степях Евразии, и с одеждами парфянской и кушанской знати. Рогатые грифоны на нижней кайме драпировки живо воскрешают в памяти и памятники Древнего Востока, и рогатых грифонов на пряжке из Тулхарского могильника в Бактрии [10] и на капителях кушанского времени из Шахринау. [11] Все эти образы и изображения находят себе аналогии в искусстве кушанской Бактрии, подтверждая предположение о бактрийском происхождении ноинулинских тканей.
Новое подтверждение этого вывода получено в самые последние годы в результате изучения состава сплавов металлических изделий Бактрии и сопоставления их с пряжками из Ноин-Улы и Забайкалья. Эти исследования, осуществлённые в лаборатории Ленинградского отделения Института археологии АН СССР Н.В. Богдановой-Березовской и С.С. Миняевым, [12] подтверждены теперь работой М.С. Шемаханской (ВНИИреставрации Министерства культуры СССР). [13] Их трудами установлено, что четыре лировидные пряжки из кургана №6 Ноин-Улы (того самого, где найдена ткань с всадниками и грифонами) и по типу и по составу сплава (так называемая «бактрийская латунь») аналогичны находкам в курганных захоронениях ранне-кушанского времени на юге Средней Азии. Установлено также, что сходные пряжки, очевидно бактрийского производства, были найдены в хуннских памятниках в Забайкалье (Иволгинское городище и его могильник, поселение у с. Дурёны, могильник Ильмовая падь).
(155/156)
Каково же историко-культурное значение этих находок? На мой взгляд, «западные ткани» из Ноин-Улы и «бактрийские пряжки» ценны для изучения культурных взаимосвязей Средней и Центральной Азии. Напомню, что находки в курганах Пазырыка и в других памятниках Центральной Азии скифской поры позволяли говорить о наличии определённых связей населения Южной Сибири, Алтая и Монголии со Средней Азией в VI-III вв. до н.э. [14] Напомню также, что уже довольно хорошо известны тесные политические и культурные взаимосвязи Средней Азии с Монголией и близлежащими к ней областями в период раннего средневековья. О них свидетельствуют как вещественные находки, так и письменные источники« в том числе данные о торговой, политической и колонизационной деятельности согдийцев в IV-IX вв. н.э. [15] Свидетельства о миграциях центральноазиатских племен II в. до н.э. — IV в. н.э., в том числе хуннов и юечжей, не оставляют сомнений в их воздействии на Среднюю Азию в кушанскую эпоху. Однако, до последнего времени оставалось не ясно, было ли это односторонним влиянием. Бактрийские ткани из Ноин-Улы и пряжки из Монголии и Забайкалья документируют двусторонний характер связей Средней и Центральной Азии, позволяют говорить о культурных взаимосвязях между ними.
Примечания. ^
[1] См. Краткие отчёты экспедиций по исследованию Северной Монголии в связи с Монголо-Тибетской экспедицией П.К. Козлова (далее — КОМ), Л., 1925; П.К. Козлов. Ноинулинские памятники — в кн. П.К. Козлов. Русский путешественник в Центральной Азии. Избранные труды. М., 1963, с. 371-380; C. Trever. Excavations in Northern Mongolia. Leningrad, 1932; 1932; С.И. Руденко. Культура хуннов и ноинулинские курганы. М.-Л., 1962; B. Stawiski. Mittelasien — Kunst der Kuschan. Leipzig, 1979, c. 81 сл.
[2] См. С. Trever. Excavations, табл. 1; Н.П. Тихонов. Обработка древних тканей фотоаналитическим путём. — Сообщения ГАИМК, 1931, №1, рис. 14; К.В. Тревер. Памятники Греко-Бактрийского искусства. М.-Л., 1940, табл. 42, с. 144-
(156/157)
-145; С.И. Руденко. Культура хуннов и ноинулинские курганы. М.-Л., 1962, С. 107, табл. LIX-LX; B. Stawiski. Mittelasien, ill.56, S. 83-85.
[3] См. КОМ, табл.4, рис. 7, 8, 9; С. Trever. Excavations, табл. 3, 1; 3,2; 6 и 7; К.В. Тревер. Памятники, табл. 39-40, 41, 43, 44, с. 141-144, 145-148; С.И. Руденко. Культура хуннов, табл. LXII-LXVII, с. 105-107; B. Stawiski, Mittelasien, ill. 54, 55, 57-60, S. 83-85.
[4] C. Trever. Excavations, с. 13, 21-22; К.В. Тревер. Памятники, с. 141-148.
[6] Г.И. Боровка. Культурно-историческое значение археологических находок экспедиций Академии наук — КОМ, с. 80.
[8] С.И. Руденко, Культура хуннов, с. 108.
[11] А.М. Мухтаров. Новые находки каменных капителей кушанского времени из Шахринау (Юж.Таджикистан) — Изв. АН Тадж.ССР, отделение общественных наук, 1968, №3, с. 33-41; B. Stawiski. Mittelasien, ill. 126, 127, S. 154.
[13] Работа ещё не опубликована. Краткие сведения о ней были приведены М.С. Шемаханской в её докладах на научном заседании во ВНИИР 21 мая 1981 г. и на Всесоюзной научной конференции «Культурные взаимосвязи народов Средней Азии и Кавказа с окружающим миром в древности и средневековье» в ГМИНВ 8 декабря 1981 г.
(157/158)
[15] См., например, Б.Я. Ставиский. О международных связях Средней Азии в V — середине VIII в. — Проблемы востоковедения, 1960, №5, с. 108-111, 118.
|