главная страница / библиотека / обновления библиотеки

Историческая этнография. Проблемы археологии и этнографии. Вып. 4. СПб: 1993. Д.Г. Савинов

К изучению этнополитической истории
народов Южной Сибири в скифскую эпоху.

// Историческая этнография.
/ Проблемы археологии и этнографии. Вып. 4.
СПб: 1993. С. 128-135.

 

В культурогенезе населения Саяно-Алтайского нагорья скифская эпоха — одна из наиболее ярких. Блестящие находки из Пазырыкских курганов на Алтае и кургана Аржан в Туве, тагарские бронзы на Среднем Енисее и древние степные монументы (оленные камни) в Монголии и прилегающих районах Южной Сибири свидетельствуют о том, что «Центральная Азия не была отсталой окраиной Скифского мира. Наоборот, скорее именно здесь находился один из крупнейших центров формирования номадических культур Евразии, который внёс заметный вклад в создание скифо-сибирского единства и в сокровищницу мировой культуры». [1] Имеет под собой все основания и точка зрения А.И. Мартынова об особой степной скотоводческой цивилизации, [2] а факт существования ранних форм государственности у народов Южной Сибири в скифскую эпоху не вызывает сомнения.

 

Обстоятельства же появления и гибели этих государств, так же как и конкретные события из этнополитической истории, остаются практически неизвестными, что вызвано в первую очередь ограниченностью сведений письменных источников; поэтому целостное воссоздание истории народов Южной Сибири в скифскую эпоху вряд ли выполнимо. На основе материалов археологических и письменных источников можно наметить три основных подхода к решению этой проблемы. Первый подход может опираться на внешнеполитические события истории Древнего мира; второй — на сравнительный анализ социального уровня развития южносибирских археологических культур; третий — на названия народов, сведения о которых сохранились в письменных источниках и могут быть экстраполированы на территорию Южной Сибири.

 

Южная Сибирь, равноудалённая от древних центров письменной историографии (китайской, древнеиранской и тем более античной), постоянно находилась как бы в «тени» истории древневосточных обществ и описываемые в источниках события вряд ли могли иметь непосред-

(128/129)

ственное отношение к истории населения, проживавшего в то время на территории Южной Сибири. Вместе с тем наиболее крупные из этих событий, вызвавшие расширение государственных границ, перемещение значительных масс населения и распространение новых культурных традиций, могли оказать определённое влияние на этнополитическую ситуацию в отдалённых районах Южной Сибири, что в археологических материалах отразилось в смене (или трансформации) существовавших здесь археологических культур.

 

Так, исчезновение сложных планиграфических комплексов — херексуров в Монголии, Туве и на Алтае, с одной стороны, и появление памятников аржанского типа, с другой (середина VIII в. до н.э.), хронологически совпадают с концом государства Западное Чжоу, павшего под ударами кочевых племён в 770 г. до н.э. Именно в это время в глубинах Центральной Азии впервые появляются племена — носители «скифской триады», распространившейся затем по всему евразийскому поясу степей. Период наибольшей стабильности южносибирских культур скифского типа (пазырыкской на Алтае, саглынской в Туве, тагарской в Минусинской котловине) совпадает со временем господства Ахеменидской империи (начиная с 550 г. до н.э.), а начало их трансформации на рубеже IV-III вв. до н.э. следует за периодом завоеваний Александра Македонского в Средней Азии (20-е годы IV в. до н.э.), которые вполне могли отразиться на этнокультурной ситуации в расположенных восточнее районах Саяно-Алтайского нагорья. Не выделенные пока этапы разложения южносибирских археологических культур могут быть синхронизированы с событиями политической истории Хунну (201 г. до н.э. — северный поход Маодуня; около 120 г. до н.э. — перенесение столицы Хунну в Северную Монголию; 55 г. до н.э. — разделение на северных и южных хуннов). Разумеется, подобные сопоставления отражают лишь самые общие закономерности развития раннекочевнических обществ степной части Азии; однако они могут быть использованы не только для уточнения археологической периодизации, но и для определения общей ориентации культурогенеза народов Южной Сибири в тот или иной исторический период.

 

Определённые заключения о характере взаимоотношений между населением южносибирских культур могут быть сделаны на основе анализа археологического материала. Так, не вызывает сомнения господствующее положение «аржанской» правящей династии в Туве (а, возможно, и на других территориях), [3] которое следует рассматривать как результат определённой этнополитической ситуации, сложившейся в Центральной Азии в раннескифское время. Одним из сопутствующих процессов, как считает А.Д. Грач, было завоевание при этом предшествующего населения монгун-тайгинской культуры. [4] Для пазырыкской культуры Горного Алтая также характерно чёткое противопоставление «больших» (Пазырык, Туэкта, Башадар и др.) и «малых» (Кок-Су, Уландрык, Узунтал и др.) курганов, свидетельствующее о выделении социально-привилегированной «верхушки» общества, стоящих за этим этнополитических коллизиях, войнах и подчинении местных

(129/130)

племён. В этом отношении «вожди» пазырыкских племён — прямые наследники «царя», погребённого в кургане Аржан. В отличие от Горного Алтая и Тувы, памятники тагарской культуры в Минусинской котловине (баиновского и подгорновского этапов) не имеют столь ярко выраженных признаков социальной дифференциации. Однако на сарагашенском этапе здесь появляется целый ряд алтайских культурных элементов, а затем и «большие» курганы знати, типа кургана Салбык. «Такое смещение центра, — отмечает Н.Ю. Кузьмин, — из Алтая в Минусинскую котловину, вероятно, объясняется военно-политическими событиями, предшествовавшими приходу хунну в Туву и на Алтай». [5] Соотношение различных уровней социального развития южносибирских культур, несмотря на известную схематичность такого подхода, показывает, что этнополитическая история племён Саяно-Алтайского нагорья в скифское время имела сложный, многообразный и, вероятно, в ряде случаев драматический характер.

 

В ещё большей степени это относится к периоду хуннской экспансии. Формы взаимоотношений между местным населением Южной Сибири и пришлыми этническими группами, носителями хуннской культурной традиции, неизвестны; однако в самых общих чертах они могут быть реконструированы из тех археологически засвидетельствованных изменений, которые претерпели памятники пазырыкской, саглынской и тагарской культур.

 

Так, в последних веках до н.э. прослеживается ослабление пазырыкской культуры, выразившееся в исчезновении «больших» курганов и в уменьшении в наиболее поздних из них количества предметов сопроводительного инвентаря. Одновременно фиксируется проникновение на территорию Горного Алтая инокультурных групп населения с востока (саглынская культура) и с севера (большереченская культура). В этой связи интересна «историческая цепочка», построенная Т.Н. Троицкой, предположившей, что первая волна расселения с севера кулайских племён была вызвана ослаблением большереченцев в результате нарушения их связей с пазырыкцами, павшими под ударами военных походов хунну. [6] Отсутствие аналогов «большим» пазырыкским курганам в более западных районах при сохранении традиции сооружения «малых» курганов на Алтае вплоть до II в. до н.э., а возможно, и в более позднее время, говорит о том, что в период хуннской экспансии была сломана (или уничтожена) только социально-привилегированная «верхушка» пазырыкского общества, но не пазырыкская культура в целом. Только после этого на Южном Алтае могли появиться группы ремесленников, изготовлявших и обжигавших хуннскую керамику в печах, открытых В.Д. Кубаревым на р. Юстыд. [7]

 

Население саглынской культуры, в социальном отношении, очевидно, наиболее близкое к периферийным племенам хуннского этносоциального объединения, сосуществовало с ними без каких-либо видимых признаков потери самостоятельности, о чём свидетельствуют нахождения «срубных» (саглынских) и «ящичных» (улуг-хемских) погребений в составе одних и тех же могильников (могильник Аймырлыг и

(130/131)

др.). Сложившееся социально-этническое равновесие было нарушено в период разделения хуннов на северных и южных, когда в Туве появляются памятники, типологически близкие монгольским и забайкальским (могильник Бай-Даг II). [8]

 

Сложную окраску имели социально-этнические процессы, происходившие в это время в Минусинской котловине. Начавшаяся сравнительно поздно социальная дифференциация населения тагарской культуры, по-видимому, проходила более быстрыми темпами, чем в южных районах Саяно-Алтайского нагорья. Уже к концу сарагашенского этапа исчезают «большие» курганы тагарской знати и появляются одиночные курганы с большим количеством погребённых, свидетельствующие о нарушении традиционной структуры тагарских могильников. Очевидно, уже в это время внутри тагарского общества происходили социальные процессы, приведшие к перегруппировке и концентрации отдельных групп населения, а также известная архаизация общественных отношений, что могло способствовать сравнительно быстрому захвату Минусинской котловины и облегчить инкорпорацию иноплеменников в состав тагарской культуры. В археологическом материале это отразилось в двухкомпонентном составе культуры так называемого тесинского этапа, включающем курганы-склепы и «грунтовые» тесинские могильники. [9]

 

Вопрос этнического определения южносибирских археологических культур является наиболее сложным, особенно если учесть весьма ограниченное количество известных для этого времени этнонимов и проблематичность их соотнесения с отдалёнными районами Южной Сибири. Попытки «прямой» локализации некоторых из содержащихся в письменных источниках этнических наименований на территории Саяно-Алтайского нагорья как исторически, так и методически малоубедительны. В лучшем случае речь может идти об ареальных соответствиях границ наиболее крупных этносоциальных объединений, включавших в определенные исторические периоды отдалённые районы севера Центральной Азии и Южной Сибири, где открыты археологические памятники, этническая принадлежность которых (в широком, этнокультурном значении термина) определяется, исходя из названия данного объединения.

 

Важный шаг в этом направлении был сделан В.В. Волковым, выделившим на севере Центральной Азии два больших этнокультурных ареала: 1) восточный, преимущественно монголоидный, включающий Забайкалье, Прибайкалье, Восточную и Центральную Монголию (культура плиточных могил); 2) западный, преимущественно европеоидный, охватывающий Западную Монголию, Туву и Алтай с каменными курганами «саяно-алтайского типа». [10] Население алды-бельской, саглынской и пазырыкской культур, проживавшее в пределах западного ареала, А.Д. Грач рассматривал как союзы родственных племён в составе «скифо-сако-юечжийского мира». [11] По С.Г. Кляшторному, восточный ареал был связан с племенами жунов и дунху; западный — с восточноскифскими (сакскими) племенами — юечжами и усунями. [12] Как считает Н.Л. Членова, носители «тагарской культуры

(131/132)

могли быть ираноязычны, как саки, савроматы, скифы Причерноморья — создатели того круга скифских культур, в который входит и тагарская культура». [13] Согласно этим и другим определениям, саяно-алтайские племена скифского времени относились к древнему ираноязычному населению, другой отличительной особенностью которых было преобладание европеоидных или смешанных антропологических типов. [14]

 

Исходя из сведений китайских письменных источников, из всех известных этнических наименований к этнополитической истории Южной Сибири скифского периода могут иметь отношение в первую очередь два этнонима — юечжи и динлины.

 

Отождествление юечжей с пазырыкской культурой Горного Алтая было предложено С.И. Руденко, помещавшим здесь же легендарное (по Геродоту) племя «стерегущих золото грифов». Однако «если греки, — отмечал С.И. Руденко, — не знали названий племён Алтая (кроме легендарного. — Д.С.), то китайцам они, по-видимому, были известны под именем юечжи». Границы расселения юечжей С.И. Руденко очерчивал достаточно широко — «в Монгольском и, возможно, Советском Алтае и южнее до Бей-Шаня». [15] Сведения письменных источников и некоторые новые археологические материалы вполне допускают такое предположение. До середины II в. до н.э. юечжи жили в районе Дуньхуана (Восточный Туркестан) и были разгромлены хуннами в 165 г. до н.э., что по времени совпадает с исчезновением «больших» пазырыкских курганов на Алтае. После этого часть юечжей переселилась в Среднюю Азию («большие юечжи»), а часть оставалась жить на своих местах вплоть до I в. н.э. («малые юечжи»), когда они ещё принимали участие в военных действиях на территории провинции Ганьсу, смешались с цянами (прототибетцами) и «в значительной мере изменили свой первоначальный облик, восприняв у соседей не только отдельные элементы культуры, но и язык». [16]

 

Отождествление юечжей с племенами пазырыкской культуры может быть принято при условии широкого понимания границ распространения памятников пазырыкского типа, включающих территории Западной Монголии и Восточного Туркестана, чему уже имеются немногочисленные, но весьма убедительные подтверждения. Так, в Восточном Туркестане, западнее Дуньхуана, исследован могильник Алагоу пазырыкско-саглынского типа с произведениями искусства в скифо-сибирском зверином стиле. [17] Весьма показателен тот факт, что в раскопанных в последние годы курганах пазырыкской знати на Южном Алтае (точнее — уже в северных отрогах Монгольского Алтая) были обнаружены представители чисто европеоидного антропологического типа. [18] О существовании родственного населения на территории Тувы и Монголии скифского времени свидетельствуют саглынские и улангомские погребения, по сути дела, относящиеся к одной археологической культуре. [19] Пребывание юечжей на территории Монголии подтверждают тамги, обнаруженные на скалах Цаган-Гола, сопоставимые с изображениями на хорезмийских монетах и сарматскими тамгами. [20] В подвесках в виде «моделей» отрубленных человеческих голов на

(132/133)

конской узде (из Первого пазырыкского кургана) С.Г. Кляшторный видит отражение первых хунно-юечжийских войн. [21] К этому можно добавить, что лёгкая высокая колесница из Пятого пазырыкского кургана с упряжкой четвёрки лошадей не могла возникнуть и использоваться в условиях алтайского высокогорья, и ее следует, вероятно, связывать с открытыми степными пространствами более южных областей, где, очевидно, происходили основные события политической истории пазырыкцев-юечжей.

 

Вопрос о динлинах и их роли в истории Центральной Азии был поставлен Г.Е. Грумм-Гржимайло, собравшим в письменных источниках все известные о них сведения. [22] В результате дальнейшего накопления археологических и палеоантропологических материалов преобладающей стала точка зрения о тагарской принадлежности динлинов, место расселения которых определялось соответственно территорией Минусинской котловины. [23] Однако, как установлено другими исследователями, [24] во-первых, необходимо отделять данные об этнической общности ди, «северных варваров» в древней истории Китая, от динлинов, северных соседей и противников хуннов (сведения о них появляются в письменных источниках не ранее рубежа IV-III вв. до н.э.); во-вторых, содержание названия динлин, по всей видимости, было полисемантическим, во всяком случае полиэтническим; в-третьих, в источниках указывается на весьма широкое (предположительно от Байкала до Иртыша) расселение динлинских племён. Поэтому к состав динлинов могла входить и часть племён Минусинской котловины, но территория их расселения не ограничивалась Минусинской котловиной. Известно, что динлины были впервые завоёваны хуннами ещё во время северного похода Маодуня (201 г. до н.э.), затем неоднократно восставали и участвовали в военных действиях против хуннов, пока вместе с ним:и (середина II в. н.э.) не пали под ударами сяньбийцев. Сведения об остатках разгромленных динлинов встречаются в китайских источниках вплоть до VI в. н.э. [25]

 

Предполагаемая территория расселения динлинских племён на севере Центральной Азии в принципе совпадает с ареалом распространения погребений с каменными конструкциями. Такие погребения характерны для памятников тесинского этапа в Минусинской котловине и улуг-хемского типа в Туве, раннего этапа булан-кобинской культуры на Алтае и первого этапа кула-жургинской культуры в Восточном Казахстане, получивших широкое распространение в указанных пределах (от Байкала до Иртыша) именно в то время, когда сведения о динлинах появляются в письменных источниках. Само существование ряда локальных «культур» в рамках одной археологической общности «ящичных» погребений более всего соответствует форме многоплеменного объединения, какими были динлины письменных источников. Относительно их более узкой этнической принадлежности сказать что-либо трудно; однако имеется предположение о возможной тюркоязычности динлинских племён. Так, по мнению многих ориенталистов, этноним «динлин» через переходные формы «чиди» и «дили» связывается с названием «теле», также собирательным наименованием общности, сы-

(133/134)

гравшей большую роль в истории древнетюркских этносоциальных объединений. [26] В таком случае, возможно, с динлинами следует связывать начальные процессы тюркизации народов Южной Сибири.

 

Сопоставляя данные различных источников, можно предположить, что зафиксированная в династийных хрониках история хунно-юечжийских войн и покорения хуннами динлинов в экстраполяции на археологический материал может быть представлена как завершающий этап развития культуры пазырыкско-саглынского типа. Одновременно происходило распространение погребений с каменными конструкциями, сосуществовавшими с прежними типами погребений. В это же время на севере Центральной Азии появляются многочисленные инновации, связанные с хуннской культурной традицией. В плане широких историко-типологических параллелей данную ситуацию можно сравнить с отношениями между славянами, кочевниками восточно-европейских степей (печенегами, огузами, кыпчаками и др.) и татаро-монголами в период завоевания Руси. Так продолжалось до рубежа II-I вв. до н.э., когда перенесение столицы Хунну в Северную Монголию и последующее разделение государства на северных и южных хуннов, вызвавшее интенсивное распространение их в западном направлении, положили конец существованию саяно-алтайских культур скифского типа.

 

Используя предложенные подходы и последовательно совмещая данные археологических и письменных источников, в общих чертах можно реконструировать основные этапы этнополитической история народов Южной Сибири в скифскую эпоху от возвышения и падения «аржанской» династии к стабильному существованию культур пазырыкского типа и к их разрушению в период хуннской экспансии.

 

 

[1] Волков В.В. Центральная Азия и скифо-сибирская проблема: Автореф. докт. дис. М., 1990. С. 25.

[2] Мартынов А.И. О степной скотоводческой цивилизации I тыс. до н.э. // Взаимодействие кочевых культур и древних цивилизаций. Алма-Ата, 1989. С. 284-292.

[3] Грязнов М.П. Аржан. Царский курган раннескифского времени. Л., 1980. С. 47-49, 52.

[4] Грач А.Д. Древние кочевники в центре Азии. М., 1980. С. 61-93.

[5] Кузьмин Н.Ю. Военно-политические события и высшая власть ранних кочевников Саяно-Алтая // Проблемы археологии скифо-сибирского мира (социальная структура и общественные отношения). Ч. 1. Кемерово, 1989. С. 27.

[6] Троицкая Т.Н. Кулайская культура в Новосибирском Приобье. Новосибирск, 1979. С. 46.

[7] Кубарев В.Д., Журавлёва А.Д. Керамическое производство хуннов Алтая // Палеоэкономика Сибири / Под ред. В.И. Молодина. Новосибирск, 1986. С. 101-119.

[8] Мандельштам А.М. О некоторых результатах новых археологических исследований в Центральной Туве // Инф. бюлл. МАИКЦА. Вып. 4. М., 1983. С. 5-14.

[9] Пшеницына М.Н. Культура племён Среднего Енисея во II в. до н.э. — I в. н.э. (тесинский этап): Автореф. канд. дис. Л., 1975; Вадецкая Э.Б. Археологические памятники в степях Среднего Енисея. Л., 1986. С. 81-88.

[10] Волков В.В. Улангомский могильник и некоторые вопросы этнической истории монголов // Роль кочевых народов в цивилизации Центральной Азии. Улан-Батор, 1974. С. 69-72.

[11] Грач А.Д. Древние кочевники... С. 92-96.

[12] Кляшторный С.Г. Гуннская держава на востоке (III в. до н.э. — IV в.

(134/135)

н.э.) // История древнего мира. Упадок древних обществ / Под ред. И.М. Дьяконова, М., 1989. С. 243-245.

[13] Членова Н.Л. Происхождение и ранняя история племен тагарской культуры. М., 1967. С. 223.

[14] Алексеев В.П., Гохман И.И. Антропология азиатской части СССР. М., 1984. С. 68-69.

[15] Руденко С.И. Культура населения Центрального Алтая в скифское время, М.; Л., 1960. С. 176, рис. 108. [ Прим. сайта: см. об этом подробно: Азбелев 2015. ]

[16] Крюков М.В. Восточный Туркестан в III в. до н.э. — IV в. н.э. // Восточный Туркестан в древности и раннем средневековье / Под ред. С.Л. Тихвинского, Б.А. Литвинского. М., 1988. С. 236-241.

[17] Дебэн-Франкфор К. Саки в провинции Синьцзян // Взаимодействие кочевых культур и древних цивилизаций; Погребова М.Н., Раевский Д.С. Ранний железный век // Восточный Туркестан в древности и раннем средневековье. С. 182-189.

[18] Полосьмак Н.В. Курган с «замёрзшей» могилой на Ак-Алахе (предварительное сообщение) // ВДИ. №4. М., 1991. С. 141-142.

[19] Грач А.Д. Древние кочевники... С. 30-38; Новгородова Э.А. Древняя Монголия. М., 1989. С. 257-281.

[20] Вайнберг Б.И., Новгородова Э.А. Заметки о знаках и тамгах Монголии // История и культура народов Средней Азии / Под ред. Б.Г. Гафурова, Б.А. Литвинского. М., 1976. С. 69-72.

[21] Кляшторный С.Г. Гуннская держава... С. 245-246.

[22] Грумм-Гржимайло Г.Е. Западная Монголия и Урянхайский край. Т. II. Л., 1926. С. 1-78.

[23] Кызласов Л.Р. История Южной Сибири в средние века. М., 1984. С. 7-22.

[24] Гумилёв Л.Н. Динлинская проблема // Изв. ВГО. Т. 91. №1. М.; Л., 1959. С. 17-26; Членова Н.Л. Происхождение и ранняя история... С. 220-222; Худяков Ю.С. Динлины в Центральной Азии // Проблемы археологии степной Евразии (тез. докл.). Ч. II. Кемерово, 1987. С. 139-142.

[25] Там же. С. 141.

[26] Потапов Л. П. Этнический состав и происхождение алтайцев. Л., 1969, С. 148.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

наверх

главная страница / библиотека / обновления библиотеки