С.С. Черников
Загадка Золотого кургана.
Где и когда зародилось «скифское искусство».
// М.: 1965. 190 с. («Из истории мировой культуры»)
Загадка «скифского искусства».
Яркий и интересный материал к этой большой исторической проблеме и дают публикуемые в этой книге итоги раскопок. Ещё большее значение они имеют для решения вопроса о происхождении искусства ранних кочевников, которое мы по традиции, идущей ещё с античного времени, называем «скифским».
(110/111)
Постановка проблемы. ^
Дело в том, что памятники так называемого «скифо-сибирского звериного стиля», великолепные и наиболее ранние образцы которого публикуются нами здесь, — очень заметное и яркое явление в истории культуры нашей страны, давно уже привлекающее к себе внимание учёных как у нас, так и за рубежом. Под таким искусствоведческим термином в науке подразумеваются предметы прикладного искусства с изображениями различных животных, созданные кочевыми племенами евразийских степей в VII-III вв. до н.э.
Но с этим звериным стилем связана и неразрешённая до сих пор загадка. Он возникает как-то вдруг, на огромной территории и в таких законченных формах, которые явно свидетельствуют о длительном пути предшествующего развития. А между тем ни в Причерноморье, ни на Кавказе, ни в Казахстане, где найдены лучшие и наиболее древние произведения этого стиля, соответствующих изображений животных в памятниках предшествующих веков почти что и нет. Есть они, правда, в Минусинской котловине, но дело осложняется тем, что настоящий «скифский» звериный стиль появляется там позднее, чем на западе, и, по всей вероятности, заимствован из Восточного Казахстана.
Нам известно, что в VIII-VII вв. до н.э. степные кочевники — киммерийцы и скифы — совершали походы в страны Передней Азии, стоявшие тогда неизмеримо выше их по своему культурному и общественному развитию. Очевидно, что многие образы животных и орнаментальные мотивы были заимствованы этими кочевниками именно оттуда. Можно даже сказать, что «скифский» звериный стиль окончательно сложился только после этих походов, но выводить его целиком из Передней Азии было бы неправильно. Так пока и получается, что истоки этого замечательного искусства затерялись во мгле далеких времён.
В предыдущих главах мы видели, что всякие попытки найти некий единый центр происхождения «скифского искусства» вряд ли будут удачны. Благодаря одинаковому уровню социально-экономического
(111/112)
развития, условиям существования и непосредственным постоянным связям, весь облик культуры кочевых племён с самого начала имел много общего на всей огромной территории степей.
Это культурное единство обусловливалось, в частности, и тем, что прямые их предшественники — главным образом андроновские и срубные племена — также были схожими по образу жизни, хозяйству и формам материальной культуры. В этих условиях те или иные технические новинки, усовершенствования и изобретения легко распространялись от кочевья к кочевью и очень быстро становились всеобщим достоянием. Взаимообмен культурными достижениями играл здесь значительно бóльшую роль, чем у осёдлых народов. Поэтому при изучении предметов, дошедших до нас от эпохи ранних кочевников, местные, так сказать этнографические особенности, прослеживаются с трудом — лишь по отдельным деталям и незначительным вариантам формы некоторых изделий. Особенно это относится к памятникам их искусства — скифо-сибирскому звериному стилю. Для правильного понимания этого стиля нужно учитывать, что его образы были восприняты преимущественно степной аристократией, в среде которой процессы классообразования прослеживаются в это время уже достаточно отчётливо. Мы видели, что наиболее великолепные изображения животных происходят из богатых курганов, в рядовых же погребениях они встречаются несравненно меньше. Высокое мастерство исполнения относится только к ним. Там же, где дело касается человеческой фигуры, ранние кочевники были довольно беспомощны, если им на помощь не приходил иноземный мастер.
О чём говорит дата. ^
Прежде чем перейти к вопросу о происхождении «скифского искусства», отметим один существенный факт. Рубеж VII-VI вв. до н.э. — дата сооружения кургана №5 — позволяет сделать очень важное заключение. Оказывается, что найденный в нём комплекс художественных из-
(112/113)
делий можно считать одним из самых ранних памятников скифо-сибирского звериного стиля. Более древними являются только несколько находок в Казахстане. Это майэмирские «пантеры», нож из дер. Славянка и некоторые предметы в курганах Уйгарака на Сыр-Дарье. Всё же скифские и савроматские курганы, где были найдены изображения животных, за исключением одного, датируются не раньше начала VI в. до н.э. Следует отметить, что, конечно, такие памятники, как наш курган, Костромской, Келермесские курганы (раскопки 1903 и 1904 гг.), Мельгуновский и некоторые другие как на востоке, так и на западе, относятся к одному сравнительно короткому историческому периоду и их можно рассматривать, как почти синхронные *. [сноска: * Наиболее ранними скифскими курганами, где были найдены вещи в зверином стиле, считаются погребения у Темир-горы и на Цукурском лимане (оба под Керчью). Но и они не древнее рубежа VII-VI вв. К ним надо сейчас добавить курган 2 у с. Жаботин в Черкасской области, раскопанный в 1899 г. В.В. Хвойко и опубликованный М.И. Вязьмитиной, которая обоснованно датирует его концом VII в. до н.э. Однако найденные в этом кургане изображения лосей и орлов никак нельзя признать выполненными в «настоящем скифском» зверином стиле. На них мы ещё остановимся ниже.] Но все они ещё не самые древние памятники культуры ранних кочевников. [1]
По мнению ряда исследователей, скифская культура в Причерноморье и на Северном Кавказе начинает складываться уже в VIII-VII вв. до н.э. [2] Но характерно, что инвентарь кочевнических погребений в этих районах, которые можно датировать VIII-VII вв. до н.э. (а их, по моему подсчёту, известно 24), не содержит предметов, сделанных в «скифском» зверином стиле. В Поволжье и в Приуралье погребений этого времени исследовано 46. В них также не найдено ни одного изображения животных. [3] Встречаются лишь геометрический (на сосудах) и спиральный орнаменты, характерные и для культур Кавказа ещё более раннего времени. Интересно, что именно спиралями, а не изображениями животных украшен даже жертвенник на поселении рубежа VII-VI вв. до н.э. у с. Жаботин;
(113/114)
там жило какое-то осёдлое племя, судя по всему теснейшим образом связанное с кочевой степью. [4]
В прямом смысле этого слова скифская культура складывается в начале VI в. до н.э. после походов в Переднюю Азию как культура уже исторически известных нам скифов, неотъемлемой частью которой является и звериный стиль. Предшествующие же памятники могут называться скифскими лишь условно. Здесь сказывается неточность нашей терминологии, обусловленная малым количеством известного пока материала. Может быть, правильнее называть их — предскифскими.
При современном уровне наших знаний также весьма затруднительно археологически отличить культуру скифов от предшествовавшей ей, как это принято считать, культуры киммерийцев. И те и другие занимались кочевым скотоводством, и основные формы всех предметов, которыми они пользовались, были, вероятно, очень близкими. Ведь и в письменных источниках, которые так повлияли в этом смысле на археологов, киммерийцы и скифы различаются далеко не чётко. Ясно только, что это два разных племенных образования, причём киммерийцы раньше сошли с исторической сцены; в VI в. в причерноморских степях их уже не было. Но ниоткуда, даже из рассказа Геродота, не видно, что культура киммерийцев предшествовала скифской. Совершенно так же мы не можем археологически разделить памятники скифов царских и памятники скифов-кочевников, хотя Геродот в своё время эти племена и различал.
Причерноморские скифы. ^
Тематика этой работы не позволяет здесь остановиться на весьма сложных вопросах этногеографии Скифии, происхождении самих скифов, их социальном строе, религии и культурных взаимоотношениях с соседними земледельческими племенами. [5] Термин «скифская культура» понимается разными исследователями по-разному и трактуется иногда чересчур расширительно. Границы её
(114/115)
распространения археологически не ясны и вызывают разные толкования. Во всяком случае она распространена на большей территории, чем та, которую занимали известные нам по Геродоту скифские племена. Трудно дать сейчас чёткую характеристику «скифской культуры» и уверенно очертить её границы. Это определённые типы курганов и поселения в Причерноморье и на Северном Кавказе, относящиеся к VII-IV вв. до н.э., но в это же понятие могут быть включены и аналогичные памятники на других территориях, несмотря на локальные отличия и уверенность, что к собственно скифам они не относятся. Потому-то несколько расплывчато понимаю этот термин и я; но выяснение этого вопроса завело бы нас далеко в сторону.
Исторические и археологические данные с несомненностью показывают, что скифы пришли из Передней Азии обратно в Причерноморье не разрозненными толпами, а достаточно сильной и организованной массой. Видимо, резня на пиру у Киаксара лишь ускорила, а не определила их возвращение на север. Основная же причина скорее всего заключалась в том, что в организовавшемся Мидийском царстве такого приволья, как раньше, для скифов уже не было. Надо было уходить. Связи с Причерноморьем за всё это время не прерывались; несомненно, там продолжали кочевать какие-то родственные племена, и скифы ушли туда, где всё наиболее благоприятствовало их способу ведения хозяйства. Ушли, вероятно, наиболее экономически сильные группы, те же, кто по тем или иным причинам не мог совершить этот обратный переход, остались в Передней Азии, но уже как зависимое население Мидийской державы. И тут мы видим, что у вернувшихся скифов не только уже появился звериный стиль, но и прямо встречаются предметы ассирийского и урартского искусства (Келермесские и Мельгуновский курганы).
В казахских степях картина иная. «Предсакский» период там несомненно совпадает с последним этапом развития андроновской культуры, который относительно хорошо изучен. Археологически он характеризуется особой формой погребальных сооружений, характерной керамикой и некоторыми типами бронзовых орудий и оружия, в частности — наконечниками стрел.
(115/116)
Судя по имеющимся материалам, особенно по курганам Уйгарака и неопубликованным ещё замечательным раскопкам М.К. Кадырбаева в Павлодарской области, звериный стиль появляется в Казахстане несколько раньше, чем в Причерноморье.
«Клад» в Зивие. ^
К тому же времени, что и все упомянутые большие курганы, в том числе Чиликтинский, относится большинство предметов из знаменитой находки «клада» в Зивие (в районе г. Саккыза в Северо-Западном Иране), оказавшие такое большое влияние на гипотезы ряда исследователей о происхождении звериного стиля. Этот «клад» обнаружили местные крестьяне в 1947 г. и чуть было не уничтожили при дележе золотых предметов. В конце концов большая часть их попала в Тегеранский музей, а часть разошлась по частным коллекциям и музеям Европы и Америки. [6] Подобно луристанским бронзам, они стали модными, и под эту марку богатым любителям древностей продавали всё, что можно. В результате «кладу» в Зивие приписывают самые разнохарактерные предметы; между тем необходимо хорошенько разобраться, что же там было найдено в определённом комплексе. В публикациях вещей из этого «клада» А. Годар датировал найденные в нем предметы 2-й половиной VIII в., Вилькинсон — началом VII в., а Р. Гиршман — 2-й четвертью VII в. до н.э. Впоследствии А. Годар уточнил, что часть из них никакого отношения к этой находке не имеет. [7]
В 1956 г. Р. Барнет опубликовал статью, в которой убедительно доказал, что основу «клада» в Зивие составляет погребение в бронзовом гробу. Обломки его с изображениями горного козла на розетке также входили в состав «клада» и датируются, по аналогиям в Вавилоне и Уре, рубежом VII-VI вв. до н.э. [8] В конце 1962 г. на выставке в Париже, посвящённой иранскому искусству, были собраны почти все разбросанные по разным местам предметы из Зивие. Р. Гиршман в предисловии к каталогу прямо пишет о находках в Зивие
(116/117)
как о скифском погребении конца VII в. до н.э. [9] Он совершенно справедливо указывает, что ассирийские мастера, а возможно и целые «царские мастерские» работали здесь по заказу скифского царя и на его вкус; это и есть, по его словам, «азиатская фаза скифского искусства». Однако как и многие другие учёные, Р. Гиршман также переоценивает роль Передней Азии в сложении скифского звериного стиля.
Благодаря парижской выставке и обстоятельному каталогу к ней можно сейчас доказать достаточно убедительно тот факт, что в Зивие были грабительски раскопаны именно скифские погребения. К ним можно отнести следующие предметы, обязательные для комплекса инвентаря богатых раннекочевнических погребений как в Причерноморье, так и на Алтае и в Казахстане.
1. Бронзовые и костяные наконечники стрел (Ghirchman, 1954).
2. Золотая доска налучья с фигурками оленей, горных козлов и львиными мордами. Длина — 47,3 см, ширина — 16,5 см. Она была разломана находчиками на 26 кусков (большинство хранится в Тегеранском музее, часть попала в Филадельфийский в США и в Британский музей в Лондоне — Godard, 1950, табл. 48; «7000 ans...», №510, 511; Barnet, 1963). Поскольку до 1962 г. неоднократно публиковались только небольшие обломки этого налучья, их считают, по аналогии с закавказскими находками, обломками украшений пояса. Однако размеры всего изделия не позволяют с этим согласиться. Ближайшая аналогия — доска налучья с оленями из Келермеса — 31×16,2 см (Borovka, 1929, табл. 2). Характерно, что совпадает именно ширина.
3. Обкладка ножен акинака или кинжала с головками сайги (Godard, 1950, рис. 44).
4. Обкладки пластинок панциря («7000 ans...», №557, 558).
5. Нижняя часть обкладки ножен акинака с изображением двух хищников («7000 ans...», №551).
6. Гривны — 4 экземпляра, одна с головками козлов («7000 ans...», №533-536; Godard, 1950, рис. 45).
7. Браслеты — 5 экземпляров («7000 ans...», №502-505).
8. Диадема с розеткой (Godard, 1950, рис. 90). Аналогична келермесской.
(117/118)
Рис. 17. Бронзовая бляшка в виде горного козла.
Иран, Амалах, IX-VIII вв. до н.э. («7000 ans...», №156)
9. Мелкие нашивные бляшки разнообразных форм — 49 экземпляров, из них 4 в виде ромба и 3 — треугольника.
10. Обоймица ремня с головами птиц и «пантерами» («7000 ans...», №518).
11. Бляшка в виде козла с поджатыми ногами (Godard, 1950, рис. 39) *. [сноска: * Все перечисленные выше предметы сделаны из золота.]
12. Серебряные и бронзовые бляхи и подвески уздечных наборов (Godard, 1950, рис. 94-109). Такие же круглые налобные серебряные бляхи были найдены и в Келермесском кургане №1, 1904 г. (ОАК, 1904, рис. 138).
К богатому скифскому погребению могут относиться также золотые кольца, серьги, ожерелья, серебряные ритоны с головой барана, золотые сосуды, обломок бронзового псалия с головой животного и знаменитые золотые пекторали **. [сноска: ** Ритоном называется сосуд для питья вина в виде рога. Изготовлялись из глины или металла; пектораль — большое нагрудное украшение в виде полумесяца с закруглёнными углами.] Здесь, по-видимому, сказалась дань местной моде, которой скифские вожди в Передней Азии, вероятно, не чуждались. То же можно сказать и о серебряном диске с изображениями животных в скифском стиле. Такие диски известны из района оз. Ван, с фигурами в египетском и урартском стилях, и из Кархемиша — в ионийской манере с головой Горгоны в центре. [10] Назначение золотых обкладок какого-то предмета с изображениями древа жизни, львов и чудовищ в древневосточном стиле остаётся неясным. [11] Возможно, что к скифскому погребению они отношения и не имеют.
Судя по количеству гривен и браслетов, хищнической раскопке подверглось не одно погребение, а скорее всего два. Маннейскими они быть не могут, пос-
(118/119)
кольку эти последние вырубались в скалах, имитируя жилой дом, [12] а в районе Зивие таких сооружений, насколько мне известно, нет. Эти погребения судя по всему этнографически ближе к пазырыкским, а не к чиликтинским — наличие засёдланных лошадей, положенных в могилу, и бронзового гроба, который вполне заменил долблёную лиственничную колоду на Алтае. С Келермесскими же курганами Зивие сближает сходство многих предметов погребального убранства, а также захоронение лошадей.
Разные гипотезы. ^
Находка богатых скифских захоронений к юго-востоку от оз. Урмия хорошо согласуется и с данными исторических источников. Именно здесь, как мы уже видели, на территории древних маннеев, находился основной центр скифов в Передней Азии. Отсюда они и совершали свои сокрушительные набеги на соседние страны, здесь же был центр их 28-летнего «царства», коварно уничтоженного Киаксаром. Кто знает, может быть, в Зивие, у былой столицы «Скифского царства», как это предполагает Р. Гиршман, и были в 1947 г. хищнически раскопаны могилы прямых потомков Партатуа и Мадия?
При ознакомлении с вещами из погребения в Зивие бросается в глаза одна особенность. Часть из них сделана в ассирийском стиле, часть в смешанном, с отдельными скифскими элементами, и часть — в чисто скифском стиле. За последнее время Р. Барнет, Уффорд и К. Вилькинсон определили ещё несколько предметов работы урартских, маннейских и мидийских мастеров. [13]
В статьях этих исследователей были предприняты также попытки выделить определённые изделия и не только в Зивие, которые мы могли бы назвать предметами маннейского и мидийского искусства. Аргументация их убедительна, но не опровергает того несомненного факта, что ни в Манна, ни в Мидии такого искусства, которое имело бы хоть какие-то свои, характерные признаки, не сложилось. Слишком короткий срок
(119/120)
они были самостоятельными государствами, и процесс сложения народности там завершиться не успел. Характерные же черты художественного стиля обычно возникают только в определённой этнической среде. Другое дело Урарту. Несколько веков самостоятельного развития помогли сложиться определённому урартскому стилю, хотя и он не выходит за рамки того ассиро-вавилонского в своей основе искусства, мотивы которого господствовали тогда во всей Передней Азии. [14]
Находки столь разностильных предметов на территории древней Манна дали некоторым исследователям повод утверждать, что скифский звериный стиль вообще зародился где-то в Северо-Западном Иране на основе «маннейско-мидийского искусства» и имеет там корни, уходящие далеко в глубь веков. [15] Эта гипотеза кажется на первый взгляд тем более убедительной, что в Причерноморье звериный стиль появляется, как мы видели, только в начале VI в. до н.э., то есть после походов в Переднюю Азию, уже в (весьма развитых и законченных формах. Указанные авторы, основываясь на том, что в искусстве стран Передней Азии с древнейших времён широко распространены изображения зверей в самой разнообразной трактовке и позах, ссылаются на знаменитые луристанские бронзы, на печати Киркука XIV в. до н.э., на изображения животных в рельефах ассирийских дворцов и т.п. [16] Однако все привлекаемые для доказательства аналогии поневоле ограничиваются только формальным сходством самого зоологического вида животного и его позы, несмотря на то, что вся трактовка сюжета и его художественное решение — совершенно разные. Мы увидим это дальше на примере «летящих» оленей. Не следует забывать также, что в Северо-Западном Иране, кроме Зивие, никаких памятников «скифообразного» или «протоскифского» искусства до сих пор не обнаружено.
Эта гипотеза до некоторой степени повторяет старые взгляды М.И. Ростовцева, считавшего самих скифов иранцами, а их культуру и искусство смешанными, где иранский (преимущественно), а затем греческие элементы сыграли решающую роль, наслоившись на какую-то неизвестную «доисторическую» основу. При этом он правильно подчёркивал, что предметы этого искусства принадлежали верхушке кочевого обще-
(120/121)
ства. Впоследствии М.И. Ростовцев был склонен видеть корни звериного стиля в «срединной Азии», где он возник, по его мнению, в иранской среде и оттуда распространился в Скифию, а позднее и на восток. [17]
По этому вопросу есть также и другие гипотезы, на которых следует остановиться. А.М. Тальгрен считал, что родина звериного стиля находится где-то в высокогорной области к северу и северо-востоку от Передней Азии, никак не уточняя её географически. В последнее время к этой гипотезе присоединилась Н.Л. Членова, которая видит её «между Курдистаном и оз. Зайсан», то есть на территориях, где предметы звериного стиля пока известны мало. Одновременно она связывает его происхождение и с древневосточным искусством. Но если приписывать непонятное развитие какого-либо явления неисследованной территории, оно от этого понятнее не становится. [18]
Б.В. Фармаковский выдвинул гипотезу о происхождении основных элементов скифского звериного стиля от архаического искусства Ионии, не отрицая при этом и воздействия Передней Азии. Эту мысль чрезмерно развил К. Шефольд. [19] По его мнению, скифы, принеся кое-что с «североиранской родины», всеми достижениями своего искусства были обязаны, однако, исключительно древней Греции. Через неё же шли и бесспорные древневосточные мотивы в некоторых скифских изделиях. Он утверждает, что даже костромской олень и келермесская «пантера» сделаны под прямым влиянием греческой архаики. Не будучи в должной мере знаком с советской археологической литературой, К. Шефольд совершенно не учитывал, что первые греческие колонии появились на берегах Керченского пролива в середине VI в. до н.э., то есть тогда, когда Костромской и Келермесский курганы были уже насыпаны. Теперь эти построения оставлены, хотя никто и не отрицает сильного воздействия греческого искусства на скифское в VI-IV вв. до н.э.
Обе эти гипотезы исходят из предпосылки, что высокий уровень древневосточной и греческой цивилизаций оказал решающее влияние на искусство «полудиких варваров», послушно всё перенимавших. Это принципиально неверно, хотя никто и не спорит, что кочевники стояли на более низкой ступени общественного
(121/122)
развития. Именно это несоответствие в уровнях культуры и обусловливало совсем иное восприятие действительности, иное её отражение и иные требования и потребности в предметах искусства. От художественных достижений стран Передней Азии и Древней Греции степные племена заимствовали только то, что им было тогда нужно и понятно, но не больше. В свете наших материалов странно было бы предполагать, что они столь быстро восприняли чуждые им образы древневосточной мифологии, в результате чего сразу сложился скифо-сибирский звериный стиль, с удивительной быстротой распространившийся от края до края евразийских степей.
О происхождении скифского звериного стиля из Фракии, страны на Балканском полуострове, высказала предположение А.П. Манцевич. [20] Её аргументация относительно фракийского происхождения многих предметов из скифских курганов очень обоснованная. Но если взять вопрос в целом, то как быть тогда с таким ранним Чиликтинским курганом и всеми другими памятниками Казахстана и Алтая? Фракия от них слишком далеко, к тому же в её пределах нам неизвестны такие образцы звериного стиля, которые мы могли бы считать наиболее ранними. Несомненно, однако, что из фракийских рудников в Скифию вывозился тогда электрон (сплав золота и серебра).
Мысль о местных корнях «скифского искусства» впервые обосновал Г.О. Боровка. Рассматривая скифские памятники на фоне широкого археологического материала, он ввёл в науку правильное понятие «скифо-сибирский звериный стиль», которым пользуются и до сего времени. Корни этого стиля он видел в предшествующем искусстве лесной полосы Восточной Европы и Сибири, не отрицая сильного переднеазиатского и греческого влияния. Тот факт, что в карасукской культуре эпохи бронзы на Енисее (XIII-VIII вв. до н.э.) известны изображения животных в металле, схожие с последующим звериным стилем, дал повод Г.О. Боровке, а вслед за ним Э. Миннзу предполагать, что там и находится один из важнейших центров его происхождения. [21]
Всё это было бы вполне убедительно, если бы на Енисее не прослеживалось явное заимствование основ-
(122/123)
ных образов скифо-сибирского звериного стиля с запада. Мы уже видели это на примере «летящего» оленя, орла и «пантеры». Несомненно, однако, что карасукские бронзы всё же какую-то роль здесь сыграли, так как сходство стилистических приёмов очевидное, а влияние карасукской металлургии на позднеандроновскую совершенно неоспоримо. [22]
Гипотеза о местных корнях «скифского искусства» была далее развита Д.И.[здесь и ниже д.б.: Д.Н.] Эдингом на материале уральских неолитических поселений. Особенно подчёркивает он тотемистическую основу звериного стиля, уходящую в глубокую древность. Правильные по существу положения Д.И. Эдинга были поддержаны В.В. Гольмстен, С.В. Киселёвым и В.Н. Чернецовым. [23]
Из этого краткого обзора гипотез о происхождении «скифского искусства» мы видим, что разные исследователи подходили к этому явлению с разных сторон, но убедительного и однозначного решения вопроса не нашли.
На чём остановиться? ^
Прежде чем решить это, необходимо поставить вопрос: кто делал все эти великолепные произведения искусства, при каких обстоятельствах и по чьему заказу они изготовлялись? Начнём с последнего. М.И. Ростовцев ещё в 1925 г. высказал осторожное предположение, что часть вещей богатого скифского погребального инвентаря, в частности нашивные бляшки, изготовлялись специально для погребённого *. [сноска: * Такое же предположение сделал и К. Шефольд, но довёл его до абсурда. Он считал, что все без исключения вещи в любом скифском кургане обязательно сделаны одновременно для данного покойника. На этом он основывал свои датировки, ориентируясь, однако, только на вещи греческого импорта.] Это предположение можно подтвердить сейчас рядом фактов. Как уже указывалось, чиликтинский колчан живой человек носить не мог, хотя в нём и лежали настоящие боевые стрелы. Бляш-
(123/124)
ки тоже были сделаны явно для погребальной, а не для носимой одежды. Женские сапожки во 2-м Пазырыкском кургане, подошвы которых расшиты кристаллами пирита, носить было нельзя, зато они очень эффектно выглядели на погребальном ложе. [24] Деревянные украшения седельных наборов во всех курганах пазырыкской группы никак не приспособлены для повседневной верховой езды. Потёртости же и починки на некоторых из них можно объяснить длительностью погребального обряда, когда умершего царя прежде чем похоронить возили по подвластным ему племенам. Мы имеем об этом прямые сведения у Геродота (IV, 71). Рукоятки келермесского и мельгуновского акинаков, обложенные тонким золотым листом, с вытиснутыми на них изображениями не носят ни малейших следов потёртости. Золото — металл мягкий, и даже если бы это было парадное оружие и его хоть изредка носили на поясе, какие-нибудь следы употребления несомненно остались бы. Эти факты говорят о том, что значительная часть погребального инвентаря богатых раннекочевнических погребений делалась какими-то мастерами по специальному и срочному заказу наследников умершего вождя. Кто же были эти мастера?
Сравним два богатых скифских погребения, весьма далёких и во времени и в пространстве, — Куль-оба под Керчью и Зивие. Несмотря на разницу почти в 300 лет, совершенно разные территории и разную историческую обстановку, при которой они создавались, в характере их инвентаря есть одна общая черта. В Куль-обе был погребён скифский царь, кочевавший недалеко от греческой колонии Пантикапея. Погребальный инвентарь ему делали мастера, воспитанные и выученные в греческих художественных традициях, но работавшие в данном случае на вкус и потребности своих заказчиков. Так они сделали типично скифского «летящего» оленя, но украсили его совершенно античными фигурками грифона и льва, то же мы видим и на акинаке. А на знаменитом золотом сосуде из этого кургана очень реалистично, можно даже сказать портретно, изображены в каких-то эпических сценах нечёсаные, бородатые скифы в их повседневной одежде. Чтобы так живо передать облик этих людей, художнику нужно было видеть и хорошо знать их характерные особен-
(124/125)
ности. И, однако, манера выполнения всего сосуда и фигур на нём — чисто греческая. Таких примеров, когда античные мастера работали на скифского заказчика, более или менее к нему приспособляясь, множество, и они неоднократно приводились в литературе, например многие находки в известных курганах Чертомлык, Солоха и другие.
В Зивие около такого же по сути дела скифского «царя» находились маннейские, ассирийские и урартские мастера, воспитанные в древневосточной художественной традиции. Не надо забывать её огромную силу. Даже гениальный скульптор, создавший известные портреты Нефертити, изваял их все-таки в древнеегипетском стиле. Вполне естественно, что и мастера в Зивие делали вещи для скифского погребального ритуала в привычной им манере, но так же, как и в Куль-обе, сообразуясь со вкусом заказчика и пытаясь передать чуждый и незнакомый им художественный стиль кочевников, хорошие образцы которого они, несомненно, уже видели. Тогда становятся понятными фигурки «пантеры» и зайца на пекторали и «летящие» олени, перемежающиеся с горными козлами и мордами львов на доске налучья. Эти олени, несомненно, копия настоящих скифских. «Летящая» поза, плотно поджатые под брюхо ноги, заходящие одна на другую, закинутые далеко на спину рога, отсутствие деталей в трактовке туловища — все эти особенности никак не свойственны искусству стран Древнего Востока. Но мастер, копировавший какой-то неизвестный нам образец, не сумел передать все характерные черты оригинала. Отсюда и рога, исполненные в виде хорошо ему знакомых завитков «древа жизни», и двойная петлеобразная линия на лопатке вместо плавно изогнутого уступа. Изображения козла на этом налучье и на отдельной золотой бляшке также сделаны в том же синкретическом духе. Поза и членение туловища широкими плоскостями — скифские, а рога — ассирийские.
На погребённого в Зивие вождя работал, по-видимому, и какой-то свой, скифский мастер, изготовивший обкладку акинака с головками сайги — животного, никогда не водившегося в районе оз. Урмия, обоймицу ремня, диадему с розеткой и диадему с «пантерами» и головами орлов. А вот конский убор и часть
(125/126)
украшений в Зивие чисто ассирийские, вполне вероятно — военные трофеи. Такие трофеи оказались и в Келермесе и в далёком Пазырыке — ковёр, ткани, серебряная пряжка. Учитывая всю тогдашнюю политическую ситуацию, можно с большой долей вероятия предположить, что мастера-ювелиры в Зивие находились в подчинённом, если не прямо в рабском отношении к скифскому «царю».
Особенно заметна такая зависимость на вещах из Келермесского кургана 1903 г. Изображения на ножнах акинака, на рукоятке парадного топорика и на чаше сделаны той же техникой, что и чиликтинские олени. Они выдавливались из золотого листа на бронзовой матрице (см. приложение 1). Такое технологическое заключение С.А. Семёнова подтверждается находкой в Гарчиново в Болгарии бронзовой пластины с врезанными в неё фигурами оленя и других животных, относящейся к VI-V вв. до н.э. [25] С большой долей вероятия можно предположить, что аналогичная матрица для парадных ножен кинжала, сделанная урартским художником без всяких признаков звериного стиля с многими древневосточными чудовищами и «древом жизни», была в распоряжении и келермесских мастеров. [26] К ней была приставлена вторая, дополнительная матрица с «летящим» оленем и головами орлов, изготовленная уже скифскими руками. После оттиска на них обеих одного золотого листа получилась обкладка ножен акинака с характерным расширением и изображениями в двух разных стилях. Совершенно то же самое можно сказать и о мельгуновских ножнах.
Вполне возможно, что мастер, делавший келермесский акинак (но не оленя на его выступе), изготовил и парадный топорик с длинной рукояткой, обложенной золотым листом, украшенным фигурками разнообразных животных, помещёнными одна над другой. [27] Матрицы для этих изображений, где представлен весь скифский пантеон зверей, несомненно были изготовлены человеком, который не мог до конца понять и воспроизвести «скифский стиль», хотя и подражал ему. Вместо членения туловища на широкие плоскости — так же как и в Зивие, петлеобразная двойная линия, обозначающая лопатку животного. Обушок же топорика сделан в традициях древневосточного искусства и ми-
(126/127)
фологии с чудовищами, «древом жизни» и козлами. В результате получился предмет весьма высокого художественного достоинства и по общему своему облику — скифский. Но южное происхождение мастера, сделавшего эту вещь по скифскому заказу, выдаёт буквально каждая линия, не говоря уже о трактовке всех сюжетов.
Ещё более выразительна в этом отношении золотая чаша. [28] При её изготовлении на полусферическую основу укреплялись отдельные бронзовые матрицы с вогнутыми изображениями животных в несомненно ассирийской манере, а затем из золотого листа, одетого на эту основу, выбивалась чаша. Очевидно, мастер вместе со своими матрицами теми или иными путями оказался в ставке келермесских скифов. Там ему приказали сделать чашу для похорон умершего вождя. При этом заказчик, вероятно, потребовал, чтобы на ней были изображения «летящего» оленя, так как при погребении скифа сосуды имели ритуальное значение. Мастеру пришлось заменить три матрицы с изображениями каких-то животных матрицами с оленями, которые он и сделал своими руками. Но не зная, а может быть и не желая знать особенностей скифского звериного стиля, он изобразил оленей в совершенно ассирийском духе — с чётко обозначенными рёбрами, мускулами и рогами в виде ветвей «древа жизни». На чаше ясно видно, что новые матрицы подогнаны к старой основе не очень точно.
Судя по всему, на келермесского вождя работало не меньше четырёх мастеров. Скифу принадлежит налучье, большая «пантера», диадема и мелкие украшения, урарту — ножны акинака (кроме оленя) и парадный топорик, греку — зеркало и ритон и ассирийцу — золотая чаша. [29] Следует упомянуть здесь, что в Келермесских курганах найдены и чисто импортные вещи, но были ли они куплены или в своё время награблены, установить, конечно, невозможно. Рассмотренные же нами изделия явно сделаны по скифскому заказу и, видимо, требовали срочного изготовления к похоронам, что исключает предположение о том, что они могли быть трофейными, привозными или купленными где-то в Передней Азии или Греции. Несомненно также, что было и обратное сильное влияние передне-
(127/128)
азиатских мастеров на скифских. Ведь и те и другие в Келермесе работали, вероятно, рядом и как-то общались друг с другом. Можно предположить, что бóльшая орнаментальность и геральдичность скифских оленей по сравнению с чиликтинскими, где, видимо, работали только местные мастера, возникла именно под этим воздействием.
Взглянем ещё раз на рис. 7. Здесь изображены сведённые к одному размеру наиболее ранние (кроме минусинского) «летящие» олени. Какие выводы можно сделать при этом сопоставлении? Прежде всего тот, что первые шесть оленей сделаны в едином художественном стиле. Наиболее «классический» и близкий к натуре, на мой взгляд, чиликтинский олень (1). Прямым подражанием ему являются более поздние изображения оленей из Минусинской котловины (2). Все характерные особенности оригинала здесь сохраняются, но уже в несколько искажённом виде. Более условно и геральдично даны олени из скифских курганов — Костромского, бляшка из Полтавской области, Мельгуновского и Келермесского (3, 4, 5, 6).
Подражанием именно этому типу являются олени из Зивие (7), на золотой чаше (8) и на рукоятке топорика из Келермеса (9). Но, как мы уже видели, их создавали мастера совсем иной, древневосточной художественной традиции и сразу чувствуется разница. В частности, немного опустилась голова и совершенно исчезло впечатление «летящей» позы оленя. Совсем иная, идущая от иной культуры и трактовка этих трёх оленей. В искусстве ранних кочевников при изготовлении изделий из металла мускулатура животного всегда обозначалась лишь широкими плоскостями, идущими от резьбы по дереву. Чёткими, свободными линиями подчёркивалось только самое характерное, все детали опускались. Народы же Древнего Востока прошли более длинный путь развития, художественная обработка металла была известна там с глубочайшей древности, и детализация в изображении животного была развита очень сильно. Тщательно вырисовывались все мелкие особенности: мышцы, выступающие рёбра, складки кожи, шерсть, прорезь копыт и т.п.
В искусстве стран Передней Азии мотив оленя и горного козла с поджатыми под брюхо ногами был из-
(128/129)
вестей, хотя особо широкого распространения не имел и в скифской манере не трактовался никогда. На рис. 17 изображена бронзовая бляшка в виде горного козла из Амалаха в Иране, относящаяся к IX-VIII вв. до н.э. Несмотря на формальное сходство позы и отсутствие деталей, бросается в глаза её несомненное отличие от скифских. Все эти факты с достаточной, на мой взгляд, убедительностью доказывают, что и сам образ «летящего» оленя и его стилистическое оформление не могли быть заимствованы ни из ассирийского, ни из урартского, ни из гипотетического маннейско-мидийского искусства. В основе его лежит неизвестный нам пока древний прототип искусства степных племён. То же можно сказать и относительно других основных сюжетов скифо-сибирского звериного стиля.
Конечно, гораздо более развитое искусство стран Передней Азии и Греции не могло не влиять и влияло на звериный стиль и в технике, и в трактовке отдельных образов, и в стилистических приёмах изображения. Оттуда же попали и некоторые сюжеты, чуждые кочевой степи, например цветок лотоса, лев, некоторые сложные сочетания в одной фигуре частей тела человека и животного или разных животных. [30] Кроме того, вещи в зверином стиле никогда не были единственными произведениями искусства, которые можно было встретить в юртах ранних кочевников. В скифских курганах найдено большое количество предметов, сделанных явно для скифов, но не в их стиле. О переднеазиатских изделиях мы уже говорили. Греческие же художники, изготовившие такие первоклассные шедевры, как чертомлыкская и кульобская вазы, солохский гребень и многое другое, видимо, не были непосредственно подчинены скифскому «царю». Поэтому они и работали хотя и на него, но в своей манере, никак не подлаживаясь, как в Зивие и Келермесе, к вкусам заказчиков. Часто встречаются в курганах и прямо импортные вещи. Степная аристократия в VI-III вв. до н.э. несомненно воспринимала и ценила изделия переднеазиатской и греческой торевтики. Однако при этом ничуть не умалялась самобытность скифо-сибирского звериного стиля, развивавшегося всё больше в сторону усложнённости и орнаментальности. То же самое происходило и в других районах «варварской периферии» античного
(129/130)
мира. Так, например, в искусстве галлов (предков современных французов), где также преобладали изображения животных, сильное влияние Рима совершенно неоспоримо, однако оно также наслаивается там на безусловно местную основу. [31]
Подчеркнём ещё раз. Находки в кургане №5, синхронные Зивие и наиболее ранним большим скифским курганам, позволяют утверждать, что на рубеже VII-VI вв. до н.э. скифо-сибирский звериный стиль не только существовал, но и прошёл уже довольно длительный путь развития. Весь рассмотренный нами материал говорит о том, что кочевники появились в Передней Азии уже с достаточно выработанным художественным вкусом и традициями, к которым в большей или меньшей степени приходилось приспосабливаться ассирийским, урартским, маннейским, мидийским, а затем и греческим мастерам.
Корни «скифского искусства». ^
Исчерпывающий и доказательный ответ на эти вопросы дать сейчас невозможно, так как в предшествующих культурах нам неизвестно почти ничего, что можно было бы связать со скифо-сибирским звериным стилем.
Посмотрим, как обстоит дело с изображениями животных в эпоху бронзы на тех территориях, которые впоследствии были заняты кочевниками. В андроновской культуре можно указать только на бронзовый нож с двумя литыми фигурками каких-то неясных животных на рукоятке, найденный в Восточном Казахстане, три каменных жезла с головками лошадей оттуда же, глиняную фигурку верблюда из Оренбургской области и тоже глиняную головку коня с низовий Аму-Дарьи. [32] Вот и всё, хотя памятники андроновской культуры раскапывались уже многими археологами. На всей территории Сибири, Казахстана и Приуралья нет также ни одного наскального изображения, которое мы могли бы считать андроновским. Эти «писаницы», где преоблада-
(130/131)
ют фигуры горных козлов, оленей и других животных, известны уже в десятках пунктов и в подавляющем числе относятся к эпохе ранних кочевников. Совершенно нет изображений животных в чустской культуре поздней бронзы в Фергане. В срубной и катакомбной культурах, то есть на всей территории поволжских и причерноморских степей, насколько мне известно, не обнаружено ни одной фигурки какого бы то ни было зверя. Это тем более странно, что поселения срубной культуры кончают своё существование в VIII в. до н.э., то есть тогда, когда появляются уже предскифские курганы. В северокавказской культуре, оканчивающейся также в предскифское время, эти сюжеты иногда встречаются, но в очень небольшом числе. Следовательно, племена, которые мы с наибольшим основанием можем считать прямыми предками ранних кочевников, изображений животных в стойких материалах, таких как металл, камень и кость, почти не изготовляли. [33]
Иная картина у лесостепных и таёжных племён Приуралья и Западной Сибири и в северных предгорьях Кавказского хребта. На Южном Урале в горбуновской культуре, по материалам которой Д.И.[Д.Н.] Эдинг построил свою гипотезу, во всех трёх этапах её развития изображения животных и птиц известны не только из дерева, но и как орнамент на глиняных сосудах. Конец этой культуры датируется сейчас X-IX вв. до н.э. [34] То же и в Минусинской котловине. О карасукском зверином стиле мы уже упоминали. Стилистически он очень близок к скифо-сибирскому и судя по исследованиям самых последних лет имел глубокие древние традиции ещё в доандроновское время *. [сноска: * Раскопки Красноярской археологической экспедиции ЛОИА АН СССР под руководством М.П. Грязнова. Для нашей темы большое значение имеют могильники окуневской культуры, исследованные Г.А. Максименковым, где были найдены очень интересные изображения животных, людей и каких-то фантастических существ. Материал этот ещё не опубликован.] На поселении Самусь в низовьях р. Томи, относящемся к рубежу II и I тысячелетий до н.э., найдены очень выразительные фигурки медведя и человеческие личины на глиняных сосудах. [35] В кобанской культуре,
(131/132)
в центральной части Северного Кавказа, известны многочисленные фигурки животных, а также их изображения на различных бронзовых изделиях — булавках, бляшках, топорах и т.п. Однако выполнены они очень своеобразно и заметно отличаются от скифских. По мнению Н.Н. Погребовой и Е.И. Крупнова, кобанское прикладное искусство, расцвет которого относится к IX-VIII вв. до н.э., наряду с уральским и сибирским, также содержит элементы, участвовавшие в сложении скифо-сибирского звериного стиля. Позднее же, в VI-IV вв. до н.э., прослеживается и обратное влияние скифо-сибирского звериного стиля на кобанский. [36] Какие-то очень ещё неясные местные особенности прослеживаются и в Поднепровье. На пластинках уже упоминавшегося кургана 2 у с. Жаботин ясно чувствуется какая-то своя, отличная от скифской традиция. Она сказывается и в сюжете рожающей лосихи, и в трактовке орлов, и в двойном контуре головы, означающей лосиху с лосёнком. Эта же традиция заметна и на многих роговых изделиях из раннескифских курганов начала VI в. до н.э. в Поднепровье. [37] В частности, изображение головы коня и домашнего барана совершенно несвойственно другим районам скифо-сибирского звериного стиля. Остаётся добавить, что в лесной полосе Восточной Европы изображений животных этого времени известно очень мало. Такую же картину мы видим и в бронзовом веке Западной Европы. [38]
А вопрос остаётся всё-таки неясным. ^
Из этого беглого обзора памятников звериного стиля в доскифское время вытекает следующее. Предметы искусства из стойких материалов, которые мы могли бы с полной достоверностью считать прямыми предшественниками скифо-сибирского звериного стиля, отсутствуют. У степных племён эпохи бронзы изображений животных почти нет или они до нас не дошли. В других археологических культурах, относящихся к тому же време-
(132/133)
ни, они известны, причём больше всего на территориях, соседящих со степью. Из них к «скифскому искусству» ближе всех стоят карасукские и кобанские бронзовые изделия. Но здесь не хватает очень важного промежуточного звена — прямой генетической связи с ранними кочевниками, а следовательно, и с их искусством. Из карасукского вывести его невозможно, несмотря на всю близость стилистических приёмов, хотя какая-то преемственность здесь несомненно есть и в этом направлении стоит поработать. В кобанской же культуре, вероятно благодаря ощутимому влиянию Закавказья, нет и этой близости, что ещё больше затрудняет дело. Кроме того, её хронологические рамки позволяют, как мы видели, ставить вопрос и наоборот: не воздействовало ли «скифское искусство» на кобанское? Более отдалённые аналогии и во времени и в пространстве могут учитываться только как элементы общей культурной преемственности.
Одним словом, местные корни скифо-сибирского звериного стиля чувствуются на большой территории и в разных культурах, но с должной убедительностью не могут быть сейчас доказаны. Вместе с тем факты свидетельствуют о том, что основные образы и стилистические приёмы искусства ранних кочевников выросли на местной почве из многих компонентов, и прав был Д.И.[Д.И.] Эдинг, когда писал: «Тропы, которыми этот стиль вышел из лесов и долин своей родины, заросли и забыты; следы его пути отмечены на неизмеримых пространствах Евразии».
Отсутствие изображений животных и человека в степных культурах эпохи бронзы отнюдь не говорит о том, что мастера этих племён были такими уж неумелыми. На их глиняных сосудах мы видим сложнейшие геометрические узоры, требовавшие незаурядного художественного навыка. Особенно пышный и затейливый орнамент покрывает шейку и плечики андроновских горшков. Геометрический орнамент часто встречается и на предметах украшения — бляшках, браслетах, булавках, а иногда и на бронзовых орудиях и оружии — топорах, ножах и кинжалах. Следовательно, дело здесь не в неумении.
И всё-таки факт остаётся фактом. На определённой стадии развития патриархально-родового общества во
(133/134)
всей средней полосе Европы и Азии изображения животных и человека из металла и камня, можно сказать, почти отсутствуют. Причина этого явления для нас остаётся пока неясной и загадочной. Положение резко меняется с появлением военной демократии и социально-экономического неравенства. Звериный стиль, воплощённый в изделиях из золота и бронзы, очень быстро распространяется на огромной территории, главным образом среди племенной аристократии, что мы и видим на ярком примере ранних кочевников. Значит ли это, что в эпоху бронзы животных вообще по тем или иным идеологическим причинам не рисовали или запрещали рисовать? Разумеется, нет. Не надо забывать, что ведь мы имеем очень неполное представление о жизни этих давно исчезнувших племён, не оставивших нам к тому же своего живого слова. В подавляющем большинстве случаев до нас дошли только предметы из камня, металла и обожжённой глины, реже из кости и рога. Все изделия из дерева, кожи, войлока, тканей, как правило, не сохранились, хотя как раз они-то и представляли собой наиболее лёгкий и удобный материал для художественного творчества. Там, где благодаря счастливому стечению обстоятельств, так, например, в промёрзших курганах Пазырыкской группы на Алтае, такие предметы уцелели, их много и мы поражаемся великолепию и красочности погребального убранства. Что бы мы знали об искусстве народов Сибири, если бы до нас дошло только то, что обычно доходит в археологических памятниках? Почти ничего. Но за последние сто лет этнографы собрали шаманские костюмы, бубны, предметы прикладного искусства и многое другое, а также осуществили живые наблюдения над тем, что сейчас уже исчезло бесследно. Благодаря этому мы можем судить и о наличии своеобразного звериного стиля у этих народов, и о их скульптуре, только не из камня и металла, а из кожи и войлока. Напомним, кстати, что в Пазырыкских курганах VI-IV вв. до н.э. найдены великолепные скульптуры именно из этих материалов.
Это предположение можно подкрепить некоторыми данными из этнографии южносибирских скотоводческих народов. Часть из них ещё в начале нашего века сохраняла наиболее древние верования — шаманизм,
(134/135)
обожествлявший силы природы и имевший сильные пережитки тотемизма.
В искусстве этих народов изображения животных встречались довольно часто, но не просто в виде рисунков или фигурок, а всегда с определённым смыслом, символизируя того или иного духа или божество. В частности, их во множестве рисовали на коже шаманских бубнов, где они олицетворяли духов неба и преисподней. Интересно, что бубен для алтайского шамана — это «небесный конь», на котором он ездит в потусторонний мир. Но представляется этот «конь» в виде оленя, считающегося предком шамана, поэтому его изображение и рисовали на бубнах. В этом справедливо видят пережиток тотемизма, когда олень был тотемом всего племени. На алтайских же шаманских костюмах нашиты разные украшения, также имеющие каждое свой особый смысл. В их число входят и войлочные фигурки человечков и шкурки зверьков, змей и птиц, раковины и многое другое. Из металла сделаны только колокольчики, звенящие подвески и бубенцы. [39]
Широкое распространение у этих народов имели так называемые «онгоны» — изображение и вместилище какого-либо духа. Они рисовались на куске материи, делались из войлока, тряпок, дерева, глины и лишь изредка украшались человечками, вырезанными из жести. У бурят был даже особый онгон кузнецов, но и он за одним исключением представлял собой кусок материи со схематичными рисунками людей и набора кузнечных инструментов. Известно только два случая, когда к такому онгону добавлялись фигурки «сёстры кузнеца» — одна из жести, другая из железа. У алтайских народностей широкое распространение имели «тöсы». Это были рисунки людей и животных на куске материи, скульптурки из разных мягких материалов, вырезанная берёста, шкурки и тушки мелких грызунов, лапы медведя, кусочки меха, пучки шерсти или перьев и т.п. Фигурки животных в различных ритуальных целях выделывались у этих народов довольно часто, но только из глины, теста, сыра и даже масла. Изображался преимущественно горный козёл, архар, марал, птица, остальные животные значительно реже. [40]
Как это видно из этнографической литературы, у скотоводческих народов Южной Сибири изображения
(135/136)
животных встречались довольно часто. Они были примерно те же, что и в эпоху ранних кочевников (кроме «пантеры»), а также имели культовый характер. Но эти изображения почти всегда делали из различных нестойких материалов. Так было и в более отдалённом прошлом. И. Гмелин писал, что видел у бурят целый мешок войлочных фигурок-божков, но не упомянул ни об одной металлической. [41] Конечно, археологу к этнографическим параллелям следует относиться с осторожностью, но большая консервативность кочевого строя, особенно в области верований, позволяет думать, что эта традиция идёт ещё с эпохи бронзы. Она имела глубокие корни в народе и её не смогла искоренить даже вся пышность изображений животных в золоте и бронзе, присущая степной аристократии саков и скифов. Широкое распространение имели изображения животных и у осёдлых земледельческих народов в странах Древнего Востока, в античном мире, у народов Кавказа и т.д., но это тема особого исследования.
Таким образом, весь имеющийся в нашем распоряжении материал с полной, на мой взгляд, определённостью свидетельствует, что прототипы скифо-сибирского звериного стиля следует искать в культуре племён, непосредственно предшествовавших ранним кочевникам. Но воплощались они по каким-то скорее всего техническим причинам в нестойких материалах, и поэтому до нас не дошли. К тому же изготовить бронзовую матрицу с изображением животного, а потом выбить по ней бляху из тонкого металлического листа было в те времена ещё технически невозможно. Вероятно, приёмы изготовления таких сложных матриц кочевники также позаимствовали в странах Передней Азии, хотя каменные матрицы для изготовления простых украшений были уже известны в андроновской культуре. [42]
Пережитки древнего тотемизма обусловили в сознании людей представления о связи определённых животных с теми или иными силами природы, которые и сделались их символами. Вполне естественно, что фигуры таких животных от частой повторяемости и копирования быстро стали в какой-то степени схематичными и стилизованными. Очевидно, их изображали на разных культовых предметах, в частности на ри-
(136/137)
туальном костюме и иных аксессуарах племенных колдунов-шаманов, но отнюдь не всегда и везде просто из желания порисовать. Ведь только колдуны, по тогдашним представлениям, имели возможности и право путём различных магических действий оказывать нужное влияние на мир «духов» и силы природы. Незыблемые вырабатывавшиеся столетиями традиции родового строя действовали здесь с особенной силой. Вполне возможно также, что ритуальный костюм колдуна не мог иметь металлических фигурок животных и в силу какой-то очень древней традиции.
Немалую роль в развитии «скифского искусства» сыграла, по-видимому, также татуировка. Этот обычай, широко распространённый у всех первобытных народов, требует мастерства рисунка, а значит, довольно верно отражает уровень художественного развития данного племени (например, маори на Новой Зеландии). Несомненно, что она играла не только магическую, но и социальную роль, являясь в какой-то степени прерогативой племенной верхушки. Так, Геродот сообщает, что татуировка была признаком знатности у фракийских племён (V, 6). То же самое мы видим и у ранних кочевников. Чрезвычайно разнообразные и сильно стилизованные фигуры различных животных на теле вождя из 2-го Пазырыкского кургана имели какую-то очень сложную символику и тем самым подчёркивали выдающееся положение украшенного ими человека. Но вместе с тем это прекрасные образцы развитого и уже сильно усложнённого звериного стиля, указывающие на гораздо более глубокие традиции, чем такие же изображения на многих вещах из этого захоронения. [43]
Суммируя изложенное. ^
Мы можем сделать вывод, что тот самый «скифский вкус», несомненное наличие которого прослеживается в Келермесе, Зивие и других курганах, начал складываться в более древние времена, чем появление на исторической сцене ранних кочевников. Развитие скифо-сибирского звериного стиля следует, на мой взгляд, рассматривать
(137/138)
не только в связи с вторжениями в Переднюю Азию, а в первую очередь с быстрым ростом социального и имущественного неравенства, связанного с переходом к кочевому скотоводству.
Стремясь стать над племенем, господствовать не только политически, но и идеологически, вожди кочевых племён старались использовать в своих целях и ту первобытную религию, которая у них была. Вспомним, что процесс классообразования на Древнем Востоке также шёл под религиозным флагом («земли бога» в Уре, обожествление фараона в Египте). Видимо, это какая-то общеисторическая закономерность. Изображения определённого круга животных, восходящие к тотемизму, бывшие раньше прерогативой лишь колдунов и воплощавшиеся в нестойких материалах, а также татуировка становятся прерогативой вождей.
Во время походов в Переднюю Азию создалась особенно благоприятная обстановка для дальнейшего развития и усложнения этих образов. Стремясь по мере сил подняться до уровня древневосточных владык, кочевая знать использует древние и привычные изображения зверей в организации пышных ритуальных церемоний, в частности погребальных. Их начинают делать из золота и бронзы. Естественно, что на этом этапе крупный вклад в дальнейшее развитие звериного стиля внесли переднеазиатские, а затем и греческие мастера.
В заключение остановимся ещё на одном существенном вопросе. Звериный стиль в тех формах, в каких мы его знаем, быстрее и ярче всего мог оформиться там, где были для этого наиболее благоприятные условия. К ним можно отнести следующее: сырьё — золотая, медная и оловянная руда и технические сооружения по её добыче, обогащению и плавке, материалы — готовые металлы и набор необходимых приспособлений для отливки сложных матриц, плющения золота, вставки инкрустаций, зерни и т.п., мастера — в достаточной степени специализированные, с необходимыми для такой тонкой работы навыками и опытом. Словом, этот стиль мог возникнуть там, где были исходный продукт, оборудование, инструменты для его переработки и люди с определёнными производственными и художественными традициями.
(138/139)
Естественно, что эти условия распространялись на всей огромной территории степной полосы Евразии отнюдь не равномерно. Судя по всем данным, наиболее благоприятными районами для изготовления шедевров кочевнической торевтики должны были быть крупные металлургические центры того времени, в первую очередь Северо-Кавказский и Восточно-Казахстанский. [44] Вспомним, что особенности восточного и западного исполнения фигуры «летящего» оленя связаны именно с этими районами. Но из этого, конечно, не следует, что всю традицию скифо-сибирского звериного стиля нужно связывать только с ними. Золото и медь добывали ещё во многих местах Казахстана и Урала, на Енисее, в Средней Азии, в Восточной Европе и на Балканах. Например, самые крупные древние работы на золото той эпохи находятся в Кокчетавской области. Но всё же наилучшая производственная база и наиболее искусные мастера, несомненно, должны были сосредоточиваться в крупнейших металлургических центрах.
Как ни легко было передвижение по степи, а экономико-географические особенности отдельных районов должны были сказываться. Можно привести очень убедительный факт, что не у каждого скифского вождя были люди, умевшие делать нужные изображения животных. Т.Н. Книпович обратила внимание на один забытый курган, раскопанный в 1869 г. у с. Криворожье на р. Калитве в Ростовской области. В нём были найдены два сосуда местной работы, ионийский глиняный сосуд в виде головы барана начала VI в. до н.э., серебряная головка быка, по заключению Н.Д. Флитнер, поздневавилонской работы и золотой венец катушкообразной формы, надевавшийся на шлем, аналогичный келермесскому. Остальной инвентарь этого погребения не сохранился. Видимо, здесь потребность в вещах звериного стиля, несмотря на явное богатство умершего, пришлось удовлетворять только за счёт импорта. Это очень существенное обстоятельство, прямо указывающее на то, что мастера-ювелиры изготовляли свои изделия не всюду, где на них был спрос, а были связаны с определёнными производственными центрами, где им могли быть обеспечены наилучшие условия для их работы, в частности для отливки матриц.
(139/140)
Так обстоит сейчас дело с проблемой происхождения «скифского искусства». Мы видели, что незачем искать его корни в Северо-Западном Иране, так как многие археологические факты противоречат этим гипотезам. С другой стороны, мы пока не знаем и в степной полосе таких художественных изделий, которые непосредственно можно было бы с ним связывать. Эта загадка наукой ещё не разгадана, хотя и намечаются пути к её разрешению. Благодаря работам советских археологов с каждым годом накапливается всё новый и новый материал.
Дальнейшие исследования, несомненно, позволят в конце концов окончательно решить эту проблему. Однако уже и сейчас публикуемые здесь материалы из Чиликтинской долины проливают яркий свет на культуру кочевников I тысячелетия до н.э. и занимают почётное место в ряду памятников искусства, которые по старой привычке мы называем «скифским».
(/150)
(150/151)
[6] A. Godard. Le trésor de Ziwiye (Kurdistan). Haarlem, 1950; «7000 ans d’art en Iran» (каталог выставки). Paris, 1961; R.D. Вarnet. A Review of Acquisitions 1955-1962 of Western Asiatic Antiquities. «The British Museum Quarterly», vol. XXVI, №3-4. London, 1963.
[7] A. Godard. Указ.соч.; Он же. A propos du trésor de Ziwiye. «Artibus Asiae», XIV, 3, 1951; R. Ghirchman. La Trésor de Sakkez, les origines de l’art Méde et les bronses du Luristan. «Artibus Asiae», XIII, 3, 1950; С.К. Wilkinson. More Detals on Ziwiye. Iraq, XXII, 1960. В советской литературе описание находок в Зивие и рисунки наиболее интересных предметов см.: Б.Б. Пиотровский. Скифы и Древний Восток. СА, XIX. М.-Л., 1954; И.М. Дьяконов. История Мидии от древнейших времён до конца IV в. до н.э. М.-Л., 1956.
[8] R.D. Barnеtt. The Treasure of Ziwiye. «Iraq», XVII, 2, 1956.
[9] «7000 ans...», 1962, стр. 81. К сожалению, опубликована не вся коллекция вещей из Зивие, а парижскую выставку мне увидеть не пришлось. Основные предметы изданы, но разбросанно по многочисленным зарубежным изданиям.
(151/152)
[10] G. Perrot, С. Сhipiez. Histoire de l’art dans l’antiquité, tome II. Paris, 1884, fig. 398 и сл.; С.L. Woolley. The Town Defeances (Carchemich II). London, 1921, pl. 24.
[11] С.К. Wilkinson. Treasure from the Mannean Land. «The Metropolitan Museum of Art». New York, 1963, April.
[13] R. Ghirсhman. La Trésor de Sakkez...; A. Godard. Le trésor de Ziwiye...; R.D. Barnett. The Treasure of Ziwiye; Он же. Median Art. «Iranica Antiqua», vol. II. Leiden, 1962; Bivanck Quarles von Ufford. Le trésor de Ziwiye. «Bulletin van de Vereeniging tot bevordering der kennis van de anticke beschaving te s’Gravenhage», XXVII, 1962; C.K. Wilkinsоn. Treasure from the Mannean Land.
[15] A. Godard. Le trésor de Ziwiye...; H. Potratz. Die Skythen und Vorderasien. «Orientalia», vol. 28, Nova Series. Roma, 1959; М.И. Артамонов. К вопросу о происхождении скифского искусства. «Сообщения Государственного Эрмитажа», XXII. Л., 1962; N. Tschlenova. L’art animalier de l’époque scythique en Sibérie et en Pontide. «VI Congrès international de Sciences préhistoriques et protohistoriques», Moscow, 1962, стр. 8.
[16] G. Сontenau. La glyptique Syco-Hittite. Paris, 1922; A. Pierre. La glyptique mésopotamienne archaïque. Paris, 1961; A. Parrot. Nineveh and Babylon, 1961.
[18] А.М. Tallgren. Zum Ursprungsgebiet des skythischen Tierstil. «Acta archaeologica», т. IV, 2-3. Kopenhavn, 1933; H.Л. Членова. Скифский олень. Памятники скифо-сарматской культуры. МИА, №115. М., 1962.
[21] G. Borovka. Scythian Art; E.H. Minns. The Art of Northern Nomads.
(152/153)
[25] N. Fettich. Der Skythische Fund von Gartschinovo. Budapest, 1934.
[27] С.И. Руденко. Культура населения Горного Алтая...; М.И. Артамонов. К вопросу о происхождении скифского искусства. Этот топорик с клиновидным железным лезвием с лёгкой руки Геродота, упомянувшего о сакских секирах (сагариях), во всех работах, посвящённых вещам из этого кургана, называется секирой. Как известно, разница между топором и секирой состоит в той, что у топора лезвие короткое и прямое или слегка выпуклое, а у секиры длинное, сильно расходящееся в обе стороны от проушины и почти полукруглое.
[31] М. Pobé. The Art of Roman Gaul. London, 1961.
(153/154)
до н.э. (за матеріалами Посулля). «Археологія», т. XIII. Київ, 1961.
[38] G. Behrens. Das rückblickende Tier in der vor und frühgeschichtlichen Kunst Mitteleuropas. «Festschrift des Römisch-germanischen Zentralmuseum in Mainz», B.I. Mainz, 1952.
[41] Д.К. Зеленин. Культ онгонов в Сибири. М.-Л., 1936; I.G. Gmelin. Reise durch Sibirien in den Jahre 1733 bis 1743, vol. 2. Göttingen, 1751.
|