М.П. Грязнов
Связи кочевников южной Сибири со Средней Азией и Ближним Востоком в I тысячелетии до н.э.
В период, предшествовавший переходу степных пастушеских племён к кочевому образу жизни, в Средней Азии, Казахстане и Южной Сибири наблюдается два типа археологических культур, правильнее сказать две больших этнографических группы — это племена с культурой андроновского, а затем замараевско-карасукского типа и племена с культурой позднеанаусского типа.
Первая группа наиболее детально изучена по памятникам северного Казахстана, Иртыша и верхней Оби. Это были племена, занимавшиеся мотыжным земледелием и пастушеским скотоводством, жившие в сравнительно небольших посёлках с непрочной осёдлостью. Эти племена с культурой андроновского, а затем замараевско-карасукского типа занимали огромную территорию степей, частично лесостепей и горных степных районов. Возможно, что в силу различных природных условий обитаемых ими территорий их хозяйство несколько варьировало, но, по-видимому, общим для всех было то, что важнейшей отраслью их хозяйства было пастушеское скотоводство, основанное на использовании естественных пастбищ близ посёлка, с ежедневным пригоном скота домой.
Для второй этнографической группы (с культурой позднеанаусского типа) характерна другая система хозяйства и связанный с ней иной образ жизни. Здесь ведущую роль в хозяйстве играло земледелие, основанное на искусственном орошении. Поселения таких земледельцев веками оставались на одном и том же месте. Несомненно, и у этой группы племен имелись различные варианты их земледельческого хозяйства, как и различные варианты культуры, но общей для всех была, по-видимому, прочная «вековая» осёдлость, связанная с искусственно созданными земледельческими оазисами.
Точных границ расселения племён с культурой и хозяйством указанных двух типов мы пока ещё не знаем, но уже и сейчас можно наблюдать, что в пограничных областях памятники этих двух культур находятся в близком соседстве и при этом отсутствуют памятники смешанного, переходного типа. Объяснение этому надо искать, очевидно, в том, что разные системы хозяйства требовали разных земельных угодий. Для пастушеского земледельческого хозяйства нужны были приречные или приозёрные луговые пастбища или тугаи, где могли быть обработаны и использованы участки под посевы
(136/137)
и где через какое-то количество лет можно было бы переменить место поселения, а для земледельческого хозяйства нужны были плодородные искусственно орошаемые земли. Это позволяло уживаться рядом двум системам хозяйства, использующим разные земельные угодья.
Различия в системе хозяйства были настолько значительны, что отражались и на особенностях бытового уклада, на облике материальной культуры этих племён. Как уже говорилось, мы не наблюдаем смешения указанных двух типов культуры, однако известны случаи, когда в памятниках осёдлого населения встречаются обломки посуды андроновского типа и наоборот. Это свидетельствует о несомненном наличии контакта между земледельческим и пастушеско-земледельческим населением Средней Азии. Обмен между этими племенами был, несомненно, широко развит, но это пока ещё не нашло достаточного отражения в известном нам археологическом материале.
Вряд ли можно сомневаться в том, что контакт между земледельческими и пастушеско-земледельческими племенами ограничивался только, так сказать, механическим обменом тем или иным количеством некоторых категорий изделий. По всей вероятности, взаимный культурный обмен был шире, хоть это и не отражено в имеющихся памятниках. Однако характерным для этого периода надо считать наличие на территории южной Сибири и Средней Азии двух типов культуры, тесно связанных соответственно с двумя системами хозяйства и прочно сохранявших (одновременно и развивавших) свои культурные традиции, благодаря чему в пограничных областях и не наблюдается смешения двух культур, перехода одной культуры в другую.
Иначе слагались взаимоотношения различных групп населения в последующее время. Условия для развития обмена и культурных взаимодействий значительно изменились после VIII-VII вв. до н.э. Осёдлые пастушеско-земледельческие племена перешли к кочевому образу жизни. Это привело к общему увеличению их благосостояния, к выделению более зажиточной прослойки племенной и родовой аристократии, к резкому росту военной активности, к сложению у них военно-демократического строя. Значительно увеличились возможности разного рода контактов кочевых племён с другими кочевыми же племенами и с племенами и народами некочевыми.
В районах осёдлого земледелия в это время сложилось могучее рабовладельческое государство ахеменидской Персии, включившее в свой состав и ряд областей Средней Азии. Рабовладельческие общества формировались и слагались и в самой Средней Азии. Развитие торговли и ремесла в сложившихся и формирующихся рабовладельческих обществах создавали благоприятные условия для широкого обмена материальными и культурными ценностями между разными народами и племенами.
И эти два процесса протекали, несомненно, не изолированно. Хотя в каждом отдельном случае процесс сложения военно-демократического строя или рабовладельческого общества был внутренним процессом развития каждого данного общества, тем не менее наличие в соседних областях более развитых общественных форм стимулировало ускорение процесса общественного развития у отстающих племён и народов. Поэтому у основной массы как кочевого, так и осёдлого населения развитие общества шло параллельно, более или менее единовременно, как общий для обширной территории процесс.
Кочевые племена Средней Азии находились в постоянном общении с земледельческим населением, получали от него тем или иным путём
(137/138)
различные продукты его хозяйства и ремесла, заимствовали из его культурных достижений то, что могло быть применено в кочевом обществе. Через среднеазиатских кочевников многие изделия древних земледельцев Средней Азии и Ближнего Востока и некоторые культурные влияния из этих областей широко распространялись среди степных кочевых племён Сибири, Казахстана и Восточной Европы.
Наиболее полно культурные связи кочевников со Средней Азией и Ближним Востоком отражены в археологических памятниках южной Сибири, особенно на Алтае. Тем не менее и здесь, несмотря на исключительно богатые и разнообразные материалы из раскопок погребений племенной знати, о характере и объёме этих связей можно судить лишь в самой общей форме, только по некоторым случайно дошедшим до нас памятникам.
Рассмотрим некоторые примеры, наиболее наглядно показывающие значение связей кочевников южной Сибири со Средней Азией, роль народов Средней Азии в развитии культуры ранних кочевников Сибири.
Прежде всего следует отметить, что в погребениях племенной знати кочевников на Алтае и в приалтайских степях находится довольно много различных вещей, доставленных в южную Сибирь из Средней Азии или через Среднюю Азию. На Алтае и в приалтайских степях найдены серебряные и золотые изделия: на р. Бухтарме — ручка серебряного сосуда в виде фигуры лани иранского происхождения, [1] где-то в степях между Иртышом и Обью — золотая чаша из Бактрии [2] и серия других вещей. Одно из сёдел, найденное в пятом пазырыкском кургане на Алтае, украшено дорогой иранской тканью с изображениями львов, сцен жертвоприношения и орнаментальными узорами. [3] В том же кургане прекрасно сохранился древнейший памятник коврового производства — ворсовый шерстяной ковёр иранского или, что весьма вероятно, среднеазиатского изготовления. [4] Во втором и пятом пазырыкских курганах найдено кориандровое семя, очевидно полученное из Средней Азии, где кориандр культивируется с древних времён. [5] Верховые кони, погребённые в могилах племенных вождей на Алтае (курганы в Шибе и Пазырыке), частью привезены из Средней Азии, частью представляют собой помесь среднеазиатской лошади типа ахал-текинской с местной степной породой. [6] Найденные в первом пазырыкском кургане фляга и подушечка сделаны из меха гепарда, который мог быть получен только из Средней Азии. На Алтай, возможно, был доставлен не мех, а живой гепард как ловчее животное для охоты. [7]
Перечисленные находки свидетельствуют о постоянном импорте различных изделий, материалов, ценных пород скота из Средней Азии, а через
(138/139)
неё и из Ирана, а может быть, и из более дальних мест Ближнего Востока. Многие из этих вещей предназначались, вероятно, не только для потребностей племенной знати, но в какой-то мере и для основной массы кочевников. Попадали они в Сибирь, очевидно, различными путями: частью в порядке обмена, торговли, частью как военные трофеи, как приданое невесты в случае получения племенной знатью жены издалека (что в те времена широко практиковалось), в качестве даров и т.д. При этом каждый отдельный предмет мог пройти сложный путь в несколько этапов.
Среднеазиатский и иранский импорт имел заметное влияние на внешний облик культуры ранних кочевников южной Сибири. Это можно видеть на нескольких примерах. В пазырыкских курганах находятся деревянные столики, ножки которых имитируют токарные изделия. [8] Балясины на колеснице [9] и многие другие украшения, имеющие форму тел вращения, являются подражанием точёным изделиям. Очевидно, точенные на станке изделия были хорошо известны алтайским мастерам, высоко ими ценились и постоянно имитировались в технике резьбы. Такие изделия могли быть в некотором количестве получены из Средней Азии, ремесленники которой уже пользовались примитивным токарным станком. Один из столиков, ножки которого выточены на станке, попал, вероятно, на Алтай из Средней Азии. [10]
Через Среднюю Азию и южную Сибирь проникали иранские изделия с широко распространённым в странах древней цивилизации орнаментом в виде цветка лотоса и пальметки. Примером может служить приобретённый в XVIII в. Д.Г. Мессершмидтом где-то в Сибири серебряный ритон. [11] Этот орнамент получил довольно широкое распространение в декоративном искусстве кочевников Сибири, но в переработанном применительно к местным художественным вкусам виде (рис. 1).
Изобразительное искусство ранних кочевников обогатилось и новым сюжетом, заимствованным также из Ирана через Среднюю Азию. Заимствован образ грифона, который отличается от иранского не только стилистически, но и по существу. Если в основе изображения иранского грифона был лев с чертами птицы, антилопы и иногда скорпиона, то сибирский грифон представлялся в виде тигра с крыльями и оперением птицы на шее (иногда и с головой), с рогами и ушами антилопы. [12]
Кочевники Сибири заимствовали из иранского искусства и некоторые приёмы композиции. Характерная для искусства ахеменидского Ирана композиция — ряд фигур, заключённых между полосами цветных треугольников, представленная, например, на ткани из пятого пазырыкского кургана (рис. 2), почти точно повторяется на бордюре войлочного ковра из первого пазырыкского кургана (рис. 3). Разница лишь в том, что окаймляющие треугольники одного цвета соединены здесь по три вместе. Композиция шествия зверей повторяется в изображении тигров на колоде из Башадарского кургана, [13]
а харак-
(139/140)
Рис. 1.
Орнаменты — лотос и пальметка.
1 — Сибирь (ритон, приобретённый Д.Г. Мессершмидтом);
2, 12 — второй пазырыкский курган (С.И. Руденко);
3 — берельский курган (В.В. Радлов);
4-11 — первый пазырыкский курган (М.П. Грязнов);
13 — курган в Славянке (С.С. Чернов [Черников]).
(1 — серебро; 2 — войлок; 3 — берёста; 4, 9-11 — дерево, 5-8 — кожа; 12 — кость; 13 — золото с инкрустацией).
(140/141)
терную постановку ног и фигуры зверя в целом можно видеть, например, на двух сёдлах первого пазырыкского кургана, [14] в изображении грифона в сценах борьбы.
Приведённые примеры культурных заимствований стали возможными не только благодаря тому, что в южную Сибирь проникали различные вещи из Средней Азии и Ирана, но, вероятно, и в результате непосредственного знакомства сибирских кочевников с культурой Средней Азии на месте. Возможно, что при тех или иных обстоятельствах южносибирские кочевники бывали в Средней Азии или близких к ней местах, либо, наоборот, представители народов Средней Азии попадали в южную Сибирь.
Надо отметить, что указанные заимствования обогащали набор форм бытового инвентаря, сюжетов и изобразительных приёмов в искусстве кочевников южной Сибири, но не изменяли общего облика их вполне самобытной культуры. Кочевники заимствовали то, что отвечало их потребностям, их вкусам, приспосабливали это к своим потребностям и вкусам и, таким образом, обогащали свою культуру, но не изменяли общий её характер.
Вернёмся к грифону. Это — один из наиболее распространённых сюжетов в изобразительном искусстве ранних кочевников южной Сибири. Его изображали разными способами: в виде отдельной фигуры
Рис. 2. Иранская ткань из второго [пятого] пазырыкского кургана (по С.И. Руденко).
Рис. 3. Бордюр настенного войлока из первого пазырыкского кургана.
(141/142)
или в борьбе с другими животными и мифическими существами, иногда это была только голова с рогами и длинными ушами. Мотив грифона вошёл в обиход кочевников южной Сибири не только как сюжет изобразительного искусства, но им обогатилась и мифология кочевников. Среди других мифических существ, представлявшихся ранним кочевникам Сибири в образе зверей или звероподобных чудовищ, появилось новое — грифон в образе тигра, с крыльями птицы, с рогами и ушами антилопы. Образ этого мифического чудовища заимствован из Ирана через посредство народов Средней Азии. И надо полагать, что это заимствование было достоянием не только родо-племенной знати, но и всего общества в целом. Приведённые свидетельства о культурных связях ранних кочевников Сибири со Средней Азией и Ближним Востоком — это только некоторые примеры, по счастливой случайности оказавшиеся доступными нашему наблюдению. В действительности эти связи были многообразнее и глубже, они несомненно сыграли значительную роль в сложении яркой и своеобразной культуры ранних кочевников южной Сибири.
[3] С.И. Руденко. Культура населения Горного Алтая в скифское время. М.-Л., 1953, стр. 348-351, табл. CXVII.
[5] Там же, стр. 96.
[6] В.О. Витт. Лошади Древнего Востока. Сб. «Конские породы Средней Азии», М., 1937, стр. 24-26. Однако в работе, посвящённой специально исследованию лошади из алтайских курганов, В.О. Витт пришёл вряд ли к правильному заключению о местном происхождении этих высокопородных лошадей в условиях Горного Алтая (см.: В.О. Витт. Лошади пазырыкских курганов. СА, XVI, 1952).
[8] С.И. Руденко. Культура населения Горного Алтая в скифское время, табл. XX, 1-6.
[9] М.П. Грязнов. Колесница ранних кочевников Алтая. Сообщ. Государственного Эрмитажа, VII, Л., 1955, стр. 31.
[10] С.И. Руденко. Культура населения Горного Алтая в скифское время, табл. XX, 12.
[13] С.И. Руденко. Горноалтайские находки и скифы. М.-Л., 1952, рис. 143.
[14] М.П. Грязнов. Первый пазырыкский курган, рис. 37.
|