главная страница / библиотека / оглавление книги / обновления библиотеки
С.В. КиселёвДревняя история Южной Сибири.// МИА № 9. М.-Л.: 1949. 364 с.
Часть третья. Сложение государств.
Глава VIII. Алтай в V-X вв. н.э.
6. Материальная культура Алтая VI-VIII вв.
Ещё труднее, чем на Орхоне, изучить отдельные элементы культуры тех племён, которые остались в горном Алтае. Почти единственным источником здесь является археологический материал. Но он пока ещё очень скуден. Достаточно напомнить, что для древнейшего периода материалы описанного выше могильника в Кудыргэ являются единственными.
Позднейший период в истории культуры племён Алтая падает на эпоху расцвета тюркского каганата уже в Центральной Азии и на время уйгурского преобладания. В этот период Алтай не играет, повидимому, заметной роли в событиях Азии. Археологический же материал заставляет предполагать развитие более тесных связей алтайского населения с енисейско-кыргызским востоком, чем с уйгурским югом.
Это находит своё отражение и в исторических сообщениях. Народ теле (алтайские племена) считается современниками зависимым от кыргызов.
Это может быть объяснено окраинным положением Алтая для каганата тюрок и уйгур, интересы которых связывались в VII и IX вв. с более южными областями. Их влияние на Алтае слабело, а влияние кыргызов, наоборот, росло. Если же сравнивать уровень культуры кыргызов и алтайских тюрок в этот период, то, конечно, преимущество будет за жителями Енисея. Алтай с уходом наиболее сильных племён на юго-восток, к Орхону, был ослаблен и обескровлен. Кыргызы же на основе расцветающих ремёсел, плужного ирригационного земледелия и других сторон хозяйства в это время строили здание своего нового социального строя. Их молодому государству ещё предстояло сыграть выдающуюся роль в истории Азии в IX-X вв.
Основным в хозяйстве алтайских теле после образования каганата на Орхоне попрежнему оставалось кочевое скотоводство. Оно накладывает свой отпечаток на различные стороны жизни, даже на погребальный культ. Попрежнему основной формой погребения оставалось захоронение человека вместе с конём в полной седельной сбруе. Алтаец и в загробный мир должен был отправляться всадником, кочевником. О форме скотоводства мы можем скорее догадываться. Известно, например, что до прихода на Алтай русских поселенцев местное население занималось заготовкой корма в очень ограниченных размерах, не имея для этого более совершенного орудия, чем кривой нож — «оргуж», которым нарезали пучки травы, подвешивавшиеся затем на деревья. Там и находил их зимой отощавший скот. Скот обычно проводил зиму и лето на подножном корму. Летом он пасся на богатейших пастбищах высоких альпийских лугов, а на зиму подтягивался ближе к зимовкам, на склоны долин. Нет никаких оснований полагать, что и тысячелетием раньше не существовал тот же режим, который зафиксировали у алтайских народов первые русские наблюдатели. Никаких признаков косы или даже горбуши не обнаружено археологами. Нет их и в числе случайных находок на Алтае, хранящихся в местных и центральных музеях. В этом отношении Алтай невыгодно отличается от Минусинского края, где найдены древнехакасские косы-горбуши. О составе стада древних алтайцев приходится говорить, ограничиваясь исключительно малопоказательными данными погребений. В них на первом месте стоят находки костей коня. Целые скелеты, по одному, по два, а иногда и по три, обнаруживаются в могилах. К сожалению, собранная нами обширная коллекция конских скелетов ещё не нашла себе исследователя-специалиста, и поэтому невозможно говорить о разводившихся некогда на Алтае породах. Поскольку же позволительно здесь привести впечатление неспециалиста, могу только сказать, что основной породой, повидимому, была местная небольшая алтайская лошадка. Кроме скелетов лошади, мы встречаем кости овец, быков и домашних яков, коз и верблюдов. Все эти животные и сейчас входят в местное стадо. Однако наш материал не даёт никаких данных о количественном соотношении в стаде всех перечисленных видов.
Охота играла в жизни алтайцев изучаемого времени значительную роль. Находки в погребениях изделий из рога и целых рогов (повидимому, магического значения) крупных диких травоядных — маралов, горных козлов, лосей — показывают, что жизненные ресурсы населения постоянно пополнялись и продуктами мясной охоты. Однако наряду с этим большое значение имела и промысловая пушная охота. Во всех погребениях, где в силу известных условий сохранились остатки одежды, мы видим наряду с одеждами из тканей также и мех. При этом в большинстве случаев это не овчина и не козлина, а обрывки шкур пушных зверей. Вполне вероятно предполагать, что пушнина являлась также товаром, вывозившимся с Алтая на южные центральноазиатские рынки. В обмен на неё получали иноземные товары — ткани, украшения, драгоценности и т.п.
Говоря об алтайской охоте, нельзя не коснуться ещё одной её стороны, запечатлённой археологически. Как и у других центральноазиатских народов, и на Алтае, особенно у местной знати, охота была средством военной тренировки, спортивной игрой. Это прекрасно отражено в охотничьих сценах, вырезанных на костяных обкладках передней луки седла, найденного в могильнике Кудыргэ (табл. LVIII, рис. 3).
Необходимо обратить внимание и на усовершенствование основного орудия охоты древних алтайцев, а также важнейшего их оружия — лука. Находки предшествующего времени, эпохи бронзы и раннего железа, говорят о применении на Алтае простого лука, согнутого из цельного куска дерева. Кудыр- гинский могильник не дал остатков лука. Однако мы можем судить о его форме по изображению упоминавшейся уже костяной обкладки передней луки седла. Это небольшой М-образно изогнутый лук, какими и теперь являются сложные луки монголов. Раскопки на Алтае курганных могильников VII-IX вв. дали несколько случаев остатков сложного лука. Его деревянные части обычно не сохранились, зато часты находки костяных обкладок концов и середины лука. В тех случаях, когда эти обкладки лежат не потревоженными, удаётся установить, что лук имел в распущенном виде (без тетивы) размер до 1,23 м. В стянутом же состоянии он был М-образным, со слегка загнутыми концами. [62] Таким образом, именно в интересующее нас время на Алтае и на охоте и в бою стал применяться лук новой системы — сложный М-образный, с костяными обкладками, более совершенный по сравнению с древним и по дальности, и по силе, и по меткости (табл. L, рис. 12).
Едва ли, однако, лук и стрелы были единственным оружием охоты, тем более, что шкура пушного зверя, пробитая стрелою, не могла не портиться. Вполне допустимо предположение, что наряду с лучной охотой применялись и другие способы. Нет никаких оснований отрицать наличие капканов и ловушек, весьма примитивные древние формы которых дожили до наших дней и хорошо известны по этнографическим описаниям Алтая. Для более крупного зверя мог применяться также недавно только запрещённый из-за многочисленных несчастных случаев, им вызванных, так называемый самострел — устанавливавшийся в зарослях натянутый лук со стрелой, направленной на то место, где расположена спусковая педаль. Попадая на педаль, животное получало немедленно cмepтельный удар стрелой.
Совсем мало мы знаем о древнем алтайском рыболовстве. Здесь нам на помощь приходят всё те же изображения охоты на седле из Кудыргэ. На них среди различных животных мы видим двух рыб. Даже если здесь налицо какое-то воспроизведение древнего сюжета, то всё же нельзя не заметить, что в композиции рисунков на костяных пластинках из Кудыргэ эти рыбы, может быть и подсказанные художнику традицией, приобрели живую реальность — они также объект добычи.
Сложнее вопрос об алтайском земледелии. В предшествующий период, вплоть до начала нашей эры, оно если и имелось, то занимало весьма скромное место в системе хозяйства.
Хозяйство алтайцев XVIII и XIX вв. даже в тех случаях, когда оно не было затронуто влиянием земледельческой культуры русских переселенцев, наряду с архаической ручной обработкой земли (при помощи мотыги-абыла) уже знало и туземное пашенное земледелие с помощью примитивного андазына — деревянного плуга, ещё не приспособленного для перевёртывания пласта земли, но только «расцарапывавшего» её поверхность. Когда возникло это пашенное андазынное земледелие — неизвестно. Наличие же абыла зафиксировано находкой его железного наконечника в виде подтреугольной лопатки в курганах VIII-IX вв., раскопанных около с. Катанды в 1865 г. и около с. Тоба-Жек. [63] К рассматриваемому нами периоду VI-X вв. относятся некоторые существенные усовершенствования земледелия. В ряде местностей Среднего и Южного Алтая: в степи Тöтö — в Курайской долине, в долине р. Урсула — между р. Куротой и с. Шишикман, в долине р. М. Ильгумен — около с. Хабаровки и в долине р. Б. Ильгумен — около с. Купчегень, а весьма вероятно, и в других местах Алтая, ещё не изученных с этой стороны, сохранились остатки древних оросительных систем большей мощности, чем современная кустарная. Их магистральные каналы имеют иногда протяжение на десятки километров, преодолевая на своём пути скалистые выступы, которые проламывались для устройства ложа. Через выемки канал проводился по искусственным насыпям. Сложны водосбросы и распределительная сеть. Назначение этих каналов исследовалось, к сожалению, только в степи Тöтö, в связи с постройкой там в 1935 г. инженерами-гидротехниками новой оросительной сети, использовавшей, между прочим, и остатки древних распределительных оросителей. Специальные ботанические исследования этой степи, производившиеся перед постройкой, выяснили, что в древности степь Тöтö обрабатывалась под пашню. Сообщившие эти данные гидротехники, со своей стороны, добавляли, что самый характер древней распределительной сети также убеждает в её назначении орошать пашню.
Когда строились эти каналы? Можно сказать уверенно — позднее эпохи Шибэ (нач. н.э.). В этом убеждает тот факт, что головные каналы Тöтö и М. Ильгумена обходят большие курганы типа Шибэ, следовательно уже существовавшие во время их проводки.
Уточнение их датировок намечается из следующих наблюдений. В долине р. Б. Ильгумен, под южным склоном Чешикмана, где имеются остатки сложной оросительной си- стемы, особенно много археологических памятников VII-X вв. Курганные могильные и ритуальные площадки, ряды менгиров и каменные изваяния во главе с Купчегеньским балбалом составляют их богатую серию. Создается впечатление о наличии здесь, именно в эту эпоху, значительного населения.
Прямое указание на это же время обнаружено и в системе Тöтö. На 6-м километре от головы на опорной насыпи канала оказалось выложенное из камней кольцо. Второе такое же кольцо было выложено на пологом склоне ниже канала. Такие кольца встречаются на Алтае около курганов как эпохи Шибэ, так и интересующего нас периода VI-X вв., и имеют ритуальное значение. Позднее они не известны. Поскольку датировка эпохой Шибэ, как мы видели, исключена по стратиграфическим особенностям, наиболее вероятной остается последняя дата, совпадающая как раз с изучаемым здесь временем.
На более заметную роль земледелия в VI-X вв. в хозяйстве алтайских племён указывает и ещё один факт, наблюденный в Курайской степи. В курганной группе около заправочного пункта «Совмонголторга» при исследовании ненарушенной каменной насыпи кургана, в её основании, на погребённой почве, около могильной ямы была обнаружена пара каменных прекрасно сделанных жерновов ручной мельницы. Жернова лежали один на другом в естественном положении. В могильной яме было обнаружено женское погребение VIII-IX вв. н.э. [64]
В истории техники размола зерна применение ручной вращающейся мельницы является важнейшим шагом вперёд. Достаточно сказать, что эта мельница в 5-6 раз производительнее лучших зернотёрок. (За 12 часов работы она даёт до 50 кг зерна, что равняется дневной производительности современных подливных кустарных мельниц на Алтае.) Самоё их появление связывается с разложением старой родовой общины и развитием сельских общин, этих переходных форм к классовому строю. Недаром Маркс, резюмируя их значение в процессе формирования классового строя средневековой Европы, счёл возможным заявить, что «ручная мельница даёт общество с сюзереном во главе». Появление на Алтае ручной мельницы, сменившей в изучаемое нами время зернотёрку, несомненно не случайно. Ручная мельница и здесь отмечает усложнение общественного строя, на основе которого сложился каганат алтайских туг-ю. Но вместе с тем, ручная мельница является признаком усиления роли земледелия в хозяйстве алтайских племён VIII-IX вв. [65] Позднее они мельницу не знали и вновь применили её только с XIX в., позаимствовав её от русских.
Прежде чем перейти к изучению других сторон материальной культуры алтайских племён в VII-X вв. н.э., остановимся на характере основных, только что изученных производств. Кто и как работал на пашнях, строил каналы, пас скот? Кому принадлежали в это время угодья и т.п.? Важнейший вопрос о собственности на землю едва ли может быть решён сейчас со всей определённостью. Для этого слишком мало данных. Однако необходимо принять во внимание следующее. Как уже было сказано выше, у выходцев с Алтая, орхонских тюрок, ещё не установилось частное присвоение земельных участков. Земля находилась, повидимому, в руках отдельных общин, родовых групп, племён. Вместе с тем уже зародился принцип верховного суверенитета на землю со стороны бегов, ханов и других представителей аристократии. Нужно думать, что так же обстояло дело и на Алтае, тем более, что частное присвоение земельных участков здесь окончательно оформилось лишь в годы капиталистического развития. Однако известные элементы верховного суверенитета в отношении земли можно найти и в эти позднейшие времена у баев и зайсанов. Непосредственным свидетельством такого верховного права знатного лица на территории, занятые зависимым населением, можно считать один очень интересный памятник, исследованный нами в Ябоганской степи. Там, при переходе Верхне-Ябоганской степи (на которой расположен теперь Ябоганский конесовхоз) в Канскую степь, через долину протянулся длинный ряд крупных валунов, как бы разграничивающий две территории. Местные жители считают этот ряд камней границей владений сказочного богатыря, некогда жившего в Ябоганской степи.
Если поставить эту «грань» и легенду, с ней связанную, в один ряд с приводимой нами ниже пограничной надписью «владельца Карасэнгира», то, может быть, её традиционное объяснение не будет казаться только результатом народной фантазии.
Что касается отношения широких масс населения к земле, то вероятнее всего здесь предполагать общинное пользование ею. Отдельные группы землепользователей объединя- С. 289. Таблица XLVIII.Вид погребений в каменных ящиках близ с. Туяхта (рис. 1). Вещи из рядового погребения у с. Курай (рис. 2). Алтай.(Открыть табл. XLVIII в новом окне)ло в одних случаях коллективное использование выпасов, в других — коллективное сооружение оросительной системы. Конечно, всё это основывалось на различных родовых и племенных традициях, до недавнего ещё времени казавшихся многим этнографам не пережитком, а господствующей системой. Однако основной производящей ячейкой этого времени едва ли можно считать род в целом. Против этого говорит и ясно видимая по материалам могильников резкая дифференциация погребений, и резкое имущественное неравенство, зафиксированное алтайским эпосом, и те сообщения о семейном быте, которые мы черпаем из орхонских и китайских источников в отношении орхонских тюрок и соседей алтайцев — столь близких к ним енисейских кыргызов (хакасов). Повидимому, каждая семья уже хозяйствует отдельно.
Металлургия и ремесла по металлу алтайских племён VII-X вв. представляют особенно интересный раздел их культуры. Из первых разделов этой главы мы знаем, что добыча железа была характерной чертой хозяйства алтайских тюрок на заре их истории в V-VI вв. «Плавильщиками» называла их центральноазиатская молва. Следы добычи железной руды известны в различных местах Южного и Северного Алтая. Теперь они представляют собой засыпанные неглубокие шурфы и забои. К сожалению, в противоположность медным и золотым древним выработкам, их никто не обследовал. Судя по осмотренному мною в 1935 г. месту обжига железной руды около Аржаной горы на Чуйском участке трансалтайского шоссе, способ добычи железа, как и следовало ожидать, был сыродутным. Этим способом древнего прямого восстановления железа путём химического соединения окиси железа (в руде) с окисью углерода, выделяемой углём, алтайский плавильщик получал, наряду со сплавленными в шлак минеральными веществами, губчатую тестообразную (никогда не жидкую) массу металла, так называемую крицу. Вес её не мог быть значительным при небольших размерах алтайских сыродутных горнов, описанных у черневых татар посещавшими их путешественниками и этнографами. Качество кричного железа даже теперь считается гораздо выше доменного. Особенности же алтайских руд, повидимому, делали его особенно хорошим. До сих пор, когда уже давно исчезла кустарная добыча железа, в горном Алтае помнят отдельные месторождения, дававшие прославленные сорта стали. Так, гора Салынчак известна по выработке из её руды твердой, но хрупкой стали «сай-болот». Из руды другой горы Онугуг получали, наоборот, мягкую ковкую сталь «ой-болот». [66]
В каком отношении стояли древние алтайцы-металлурги к своим соплеменникам? Повидимому, это были отдельные группы, иногда целые роды, жившие в районе месторождении и занимавшиеся там добычей металла. Названия алтайских сеоков или костей — древних родовых объединений сохранили, например, роды металлургов. «Про сеок «Кобурчи конгдош» говорят,— сообщает Л.П. Потапов, [67] — что люди этого сеока специализировались на обжигании угля, который они употребляли для плавки железной руды («кобурчи» — угольщик)». [68] Наряду с такими общинами металлургов существовали, конечно, и отдельные мастера, особенно кузнецы, не занимавшиеся добычей металла, но только обрабатывавшие его для своей или нескольких соседних общин.
Что же выделывали алтайские кузнецы из своего высокосортного железа? (см. табл. XLVIII, рис. 2, табл. L, рис. 14-16, 18, 19, 22-24).
Прежде всего, различные орудия и инструменты. Среди них на первом месте стоит, конечно, простой однолезвийный нож и «керги» — тесло-топор, универсальное деревообделочное орудие. [69] Затем по находкам мы знаем четырёхгранное долото, служившее для пробивания пазов при изготовлении различных деревянных изделий. [70] Сюда же нужно присоединить различные инструменты самого кузнечного дела. Они пока не найдены на Алтае, но изучение изделий древних кузнецов с несомненностью предполагает их наличие. Можно утверждать, что употреблялись наковальни с «рогом», на котором загибали втулки (керги и пр.). Имелись также различного размера и формы молотки — от крупного тяжёлого молота для обработки крицы и первоначальной отковки заготовок до мелких молотков для нанесения тонкого узора и изгибов. По различным отверстиям можно установить наличие набора пробойников, а также зубил для разрубания или разметки металла. Все эти инструменты были особенно необходимы алтайским кузнецам при изготовлении более тонких изделий — оружия и принадлежностей сбруи. Кузнецами выделывались самые ответственные части алтайской сбруи, стремена, удила с псалиями и подпружные пряжки.
Стремена изготовлялись трёх форм. Самая распространённая имела вид восьмёрки с широкой нижней частью, снабжённой снизу плоской подножкой и небольшой верхней петлёй для ремня, отделённой от нижней части вплотную сходящимися боковыми прутьями стре- мян. [71] Эта форма появляется в Южной Сибири ещё в таштыкское время, о чём свидетельствуют находки на среднем Енисее её миниатюрных изображений, хранящихся в Минусинском музее. На Алтае она уже имеется в инвентаре кудыргинских могил. [72] В Западной Европе она впервые распространяется с VI в. (например, в Венгрии в могильниках Böleske (VI в.), Szent-Endre (VI-VII в.), Regöly, Czicó (VII в.) и Kassa (VI-VIII в.). [73]
Вторая, наиболее простая форма стремян имеет вид дуги с расплющенной верхней частью, в которой пробито отверстие для привязывания ремня. [74] На Алтае такие стремена также впервые появились ещё в кудыргинское время. [75] Характерно, что в Западной Европе явно производные от них формы появились только в IX в. [76]
Наиболее сложным является третий тип алтайских стремян. Петля для ремня у них пробита в пластинке, иногда довольно длинной, укрепленной на специальной «ножке» в вершине дуги. [77] Стремена этой системы, как и предыдущие, имелись на Алтае уже в эпоху Кудыргэ. [78] На юге Европейской части СССР они найдены в Перещепинском кладе VII в., [79] в инвентаре катакомб Верхне-Салтовского могильника, [80] в могильнике у с. Воробьёво близ Воронежа [81] и северо-кавказских могильниках VI-IX вв. [82] В Венгрии третий тип стремян впервые появляется в VI в. (мог. Martely, Szent-Endre, Böleske) и широко известен среди древностей VII (мог. Czikó, Szeged, Szirak, Nagy-Manyok, Csökmö) и VII-VIII вв. (мог. Keszthely и Kassa [83]).
Позднее, с IX в. эти стремена вытесняются там новым видом стремян с четыреугольным ушком на верху дуги, повидимому также восточного происхождения. [84] Стремена третьего типа изготовлялись в Сибири и из бронзы. [85] Бронзовыми же делали их и китайцы. [86]
Изучение алтайских стремян указывает на большое мастерство кузнецов. Встречаются стремена, дужки которых закручены для красоты винтом, подножки же пробиты затейливым узором. На отдельных стременах уцелели остатки инкрустации серебром в виде растительного рисунка.
С не меньшим мастерством сделаны и удила с псалиями. Все они двусоставные, но иногда встречаются асимметричные, у которых одно звено короче другого. Обычно удила по бокам имеют по одному кольцу. [87]
Часто встречаются также удила с двумя кольцами. Иногда в крайние кольца вдеты обоймы для поводка. [88] Псалии обычно имеют эсовидную форму и заканчиваются сверху и снизу раскованными расширениями. У псалий обязательны ушки для привязывания к уздечным ремням. Их изучение показывает, что они не всегда приклёпывались, но и приваривались к стержню псалия. Таким образом, устанавливается, что алтайские кузнецы умели сваривать отдельные куски металла, для чего необходимо иметь при горне воздуходувный мех значительной силы.
Простые кольчатые удила известны на Алтае ещё со скифо-сарматской эпохи. Встречены они и в Кудыргинском могильнике. Там иногда они оснащены изогнутыми костяными псалиями. [89] Более сложные формы алтайских удил находят себе аналогию не только в соседних областях Южной Сибири, но и далеко на Западе, где, например в Венгрии, они встречаются в могильниках VII-VIII вв. [90] В связи с вопросом о датировке отдельных типов удил следует отметить, что в Венгрии одним из позднейших являются удила с большими свободно вращающимися кольцами, датируемые X-XI вв. [91] На Алтае, повидимому, может быть установлена та же очерёдность. По крайней мере, удила с большими свободно вращающимися кольцами были найдены нами в Курайской степи в кургане № 1 VI группы, вместе со стременем также позднейшего типа (с четыреугольным выступом для ушка). [92] Такие же удила были найдены в 1865 г. в позднейших впускных погребениях Большого кургана у с. Катанды. [93] Удила этой же формы оказались и в одном из недавних теленгитских погребений, открытых при исследовании Большого кургана во II группе Курайской степи. [94]
Наряду с удилами и стременами в погребениях VI-VIII вв. постоянно находят пряжки от подпруги или ремней седельной шлейки. Особенно часты находки костяных пряжек. О них ещё будет речь ниже. Здесь же рассмотрим железные и бронзовые. Они или округлые и овальные или четыреугольные. [95] Из последних особенно интересны имеющие язычок, вращающийся вместе с осью. [96] Совершенно такие же встречены в кыргызских могилах на Енисее. [97] Замечательно, что и на Западе в VI-VIII вв. распространены, например в Венгрии, совершенно аналогичные металлические пряжки. [98]
Оружие, выделывавшееся в алтайских кузницах, разнообразно. Рубящее оружие представлено одно- и двулезвийным, сравнительно узким мечом или палашом и слегка изогнутой саблей, последняя только в позднейших погребениях. Сабли и мечи найдены в ряде могильников на Алтае (Берель I, Кокса I, Яконур, Катанда I, Кудыргэ, Сростки I). Однако в каждом могильнике только единичные могилы содержат мечи или сабли. Повидимому, меч и сабли в рассматриваемую эпоху не были ещё массовым оружием, но принадлежали только выдающимся знатным воинам, как это было и у других народов (ср., например, древних славян). Если сравнивать отдельные мечи, найденные на Алтае, между собой, то можно выделить среди них группу очень совершенных по технике выделки. Образцом для более ранних явится меч из Кудыргэ, [99] а для более поздних — меч из Сросток, украшенный роскошным звериным орнаментом. [100] Вполне возможно, что это лучшее оружие было привозным, на месте же выделывались более простые клинки. Происхождение сабли до сих пор остаётся не выясненным в военной истории. Если ещё недавно Ближний Восток считался её родиной, то теперь положительно установлено, что ни Иран, ни Малая Азия, ни Египет не знали сабель до XIV в. Начиная с Омейядской эпохи и у арабов н у персов господствовал меч. Единственной областью, где сравнительно рано стала применяться сабля, была Причерноморская степь, но и здесь древнейшие сабли едва ли старше IX-X вв. Между тем, заслуживает всяческого внимания постоянное изображение искривлённой сабли на изваяниях воинов на Алтае. Л.А. Евтюховой удалось доказать принадлежность этих изваяний к той же эпохе орхонского господства тюрок, к которой принадлежат и изучаемые здесь алтайские памятники. Таким образом, выясняется, что у алтайских тюрок сабля стала применяться едва ли не раньше, чем у других воинственных народов евразийской степи (табл. XLIX, рис. 5). [101] Судя по изображениям, алтайская сабля VII-VIII вв. имела ещё сравнительно небольшой изгиб и значительную массивность клинка — особенности, характерные и для ранних типов сабли нашего степного юга. [102] Ещё реже сабель и мечей встречаются кинжалы, обычно двулезвийные с длинным треугольным клинком. Их рукоятка делалась отдельно, вероятно из дерева (деревом же и костью обкладывались рукоятки мечей и сабель). [103] Следует также упомянуть отдельные находки железных наконечников копий с длинной втулкой и узким гранёным С. 293. Таблица XLIX.Поминальные оградки с вереницами камней и с изваяниями в Курайской степи на Алтае.(Открыть табл. XLIX в новом окне)пером, рассчитанным на преодоление панцыря. [104]
Несомненно местными являются многочисленные и разнообразные железные наконечники стрел. Основной формой стрелы для рассматриваемого времени на Алтае являлся простой черешковый трёхпёрый наконечник треугольных очертаний. Из трёхпёрых встречаются ещё имеющие вертикальные боковые грани и лишь небольшое треугольное заострение сверху. Большинство трёхпёрых наконечников имеют в нижней части перьев округлые отверстия. Кроме трёхпёрых, но гораздо реже, попадаются трёхгранные овальных и полуовальных очертаний. [105] Все эти виды железных черешковых наконечников стрел впервые появляются на Алтае в Кудыргинском могильнике. Однако там они сопровождаются значительным количеством плоских ромбических, треугольных и фигурных наконечников. [106]
Это же господство трёхпёрых и трёхгранных над плоскими наблюдается в изучаемое время и на Западе. Особенно интересны в этом отношении могильники VII-VIII вв. в Венгрии. Они дают наконечники, из которых большинство совершенно тождественны алтайским. [107]
Очень часто алтайские наконечники снабжены надетыми на черешок костяными шариками с отверстиями. При полете такие стрелы издают пронзительный свист, наводящий панику на неприятеля (табл. L, рис. 15, 18, 19, табл. XLIX, рис. 2).
Наряду с железными в алтайских курганах найдены и костяные стрелы. [108]
Здесь же уместно отметить, что стрелы обычно хранились на Алтае в берестяных колчанах. Первоначально колчан имел форму берестяного плоского футляра, расширяющегося книзу. Сверху его горловина заканчивалась плоским горизонтальным срезом. Таков колчан из Кудыргэ. [109] Позднее, сохраняя основную форму с расширением книзу, у колчана усложняют верхнюю часть. Задняя и боковые стенки вытягиваются выше передней. Образуется своеобразный карман, «предохраняющий воина от случайного поранения торчащими вверх наконечниками стрел (табл. L, рис. 24). [110]
Алтайские кузнецы, вероятно, выделывали и защитное оружие — шлемы и панцыри, но их остатков до сих пор не обнаружено. Однако, основываясь на уже разобранном выше рисунке на камне одного из кудыргинских курганов, можно утверждать наличие длинной панцырной рубашки и зашиты головы в виде своеобразной мисюрки. Алтайские кузнецы обладали всеми техническими приёмами, необходимыми для изготовления защитного оружия. Они умели, например, выделывать тонкие листы металла, из которых могли склёпывать котлы (а следовательно, и шлемы). Здесь мы касаемся нового вида работы алтайских кузнецов — изготовления ими железной посуды. Основными её формами были два вида котлов — круглого, подвесного, и стоячего на конической ножке. Делались они из отдельных листов, которые склёпывались. Швы тщательно расчеканивались в нагретом состоянии. Ножки обычно приваривались (табл. L, рис. 23). [111] В связи с этой отраслью алтайского кузнечества, может быть, уместно вспомнить, что и позднее, даже в Джунгарский период их истории, алтайцы платили хану ясак котлами и таганами. Правда, при этом они сами часто оставались без необходимой посуды, согревая воду первобытным способом, накидывая раскалённые камни в берестяные туяса!
Особым мастерством, стоявшим на весьма высокой ступени развития, была у алтайцев обработка цветных металлов — бронзы, серебра и золота. Из них изготавливались прежде всего украшения как личные, так и сбруйные.
В этом деле можно наметить ряд этапов. Из них древнейший представлен уже рассмотренными украшениями из могильника Кудыргэ. Второй этап характеризуется памятниками, относящимися к VI-VIII вв. н.э., изучаемыми именно в этой части работы. Третий этап может быть изучен по памятникам IX-XI вв., рассмотрение которых будет сделано особо.
Основное отличие изделий первого, кудыргинского, периода заключается в скупости украшения поверхности. Пряжки, наременные пластинки и бляшки за редкими исключениями имеют гладкую поверхность или весьма условный рельеф. Богатый растительный орнамент следующего этапа здесь только зарождается. Что же касается пластинок, украшенных звериной орнаментикой, то они, повидимому, не местного, но северокитайского происхождения.
Иначе выглядят украшения следующего периода — VI-VIII вв. Их внешние очертания не менее изысканны, чем более ранних, но они отличаются более богатой орнаментацией. Бронзовые и серебряные уздечные бляшки приобретают растительные очертания. Однако они ещё редко покрыты тонким гравированным узором. Рисунок или растительный, или передаёт необыкновенно тонко исполненные изображения пчёл и бабочек (табл. L, LII). [112] Особенно украшаются бляхи поясных наборов. В богатых погребениях они серебряные и золотые. Мы можем здесь представить, как образец, серебряные украшения поясов, обнаруженных в 1935 г. в курганах Курайской степи и окрестностей с. Туяхта на р. Урсуле. [113] Одно время считалось, что вся богатая орнаментация алтайских украшений представляет собой результат китайских влияний. Однако изучение этих узоров обнаружило происхождение очень многих из них из звериного орнамента скифо-сибирской эпохи, некоторые элементы которого постепенно теряли свой первоначальный сюжетный смысл, превращаясь в растительные завитки. Характерно, что и в современной орнаментике казахов и особенно киргизов Тянь-Шаня всё ещё продолжается этот процесс переосмысления животных мотивов глубокой древности. [114] Самая широта распространения орнаментов, родственных изучаемым, у современных народов Южной Сибири, Казахстана и Киргизии также свидетельствует об их глубоконародных местных корнях.
Кто были талантливые ювелиры, оставившие нам замечательные произведения своего мастерства,— сказать пока трудно. Если судить по недавнему прошлому, то эти мастера не были многочисленны и не объединялись в отдельные общины ювелиров, как кузнецы. Однако вполне возможно, что в прошлом такие объединения могли существовать. Только ещё начавшееся изучение Алтая показывает, что продукты этого ремесла имели широкий спрос и могли вызвать массовое производство.
Технические приёмы, которыми пользовались алтайские ювелиры-литейщики, достаточно разнообразны. Для формовки вещей они применяли главным образом отливку в твёрдой литейной форме. Самые формы были двух сортов — каменные, в которых рисунок вырезался, и глиняные, в которых оттискивался или готовый предмет или его заготовка из дерева или воска. Предметы, формовавшиеся по восковой заготовке, имеют более мягкие очертания, чем отлитые в форме, резной из камня. Формы были весьма сложны, так как в них отливались не только плоские рельефы, но и вещи со значительной выпуклостью и ажуром, имевшие к тому же с обратной стороны закраины и шпеньки-заклёпки для прикрепления украшений к ремням сбруи или пояса. Реже встречаются штампованные бляшки, выбитые на болванке из тонкой бронзовой, золотой или серебряной пластинки. [115] Для отделки готовых изделий помимо полировки применяли различные способы. Прежде всего, заслуживает упоминания золочение. Оно производилось уже не холодным способом инкрустации и не путём простого обёртывания предмета тонким золотым листком, как это было в древности, но и горячим способом с применением амальгамы. При этом золотильщики достигали больших эффектов, часто золотя предметы не сплошь, но только детали орнамента или только фон.
В отношении золочения Алтай в изучаемое время догнал соседей из Минусинской котловины, где горячий способ позолоты применялся уже со второй половины I тысячелетия до н.э. Следует также отметить гравировку, с помощью которой наносился тонкий графический узор на плоские поверхности украшений. Гравировали тонкими стальными зубильцами, чеканами и резцами, нанося прерывистые линии, как бы составленные из отдельных тире. В этом гравированный орнамент Алтая целиком совпадает с гравировкой на украшениях, выделывавшихся на Енисее кыргызскими ремесленниками VII-X вв. (табл. L и LII).
Близко к металлическим украшениям стоят разные изделия из кости и рога (главным образом оленя, марала). Это — рукояти плетей, псалии от удил, пластинки для отделки передней и задней луки седла, обкладки концов и средней части лука, пряжки от подпруги н шлейки седла, цурки, костыльки, застёжки от пут. Вырезались они острым резцом и тщательно отполировывались снаружи. Те же части, которые должны были плотно прилегать к предмету из другого материала, например к дереву лука, обычно покрывались бороздчатой нарезкой. В ней, повидимому, задерживался клей, которым костяная пластинка таким образом приклеивалась прочнее. [116] Снаружи костяные и роговые изделия орнаментировались. Иногда это были резные изображения, например зверей, как на кудыргинских пла- стинках с передней луки седла. Иногда самый предмет вырезался в виде головки животного. Образцом этого может служить замечательная рукоятка плети из богатого кургана Курая (табл. L, рис. 2) и пластинка от луки седла из Туяхты. [117] Большинство же костяных и роговых накладок, пластинок и других предметов украшались резным линейным и спиральным, а также кружковым (т.н. циркульным) орнаментом. Это производство носило, конечно, чисто домашний характер. Лишь иногда алтайцу приходилось обращаться к кузнецу, чтобы изготовить язычок замка к костяной пряжке или заклепать железом ременную плеть в резной рукоятке. Впрочем, чаще и здесь он обходился сам, мастеря, например, костяные же язычки для пряжек.
Изготовление глиняной посуды в это время несомненно было на Алтае в упадке. Находимые изредка в могилах глиняные сосуды — все из очень плохого теста с несоразмерной примесью дресвы. [118] От этого после обжига горшок делался хрупким и очень быстро разваливался, несмотря на большую толщину грубо сформованных стенок. Низкий уровень изготовления глиняной посуды особенно выпукло подчеркивает оторванность алтайских племён в VII-VIII вв. от своих сородичей, ушедших на Орхон. Те оставили в своих могилах глиняные вазы прекрасного качества. [119] Своеобразная «провинциальность» алтайцев по отношению к югу выступает и в том, что их восточные соседи, енисейские кыргызы, казалось бы более обособленные от Центральной Азии, выделывали в то время совершенно такие же вазы, какие находят в погребениях орхонских тюрок. Повидимому, основная посуда на Алтае делалась из другого материала — из дерева, берёсты (туяса) и из кожи. Однако остатки этих сосудов пока не обнаружены. Кроме того, были в употреблении ещё железные котлы. Одни из них были приспособлены для подвешивания над костром, [120] другие сохраняли древнюю сармато-гуннскую форму высокого колоколовидного сосуда на прорезной конической ножке. Такой сосуд ставился прямо в костёр. [121]
Производство обуви и одежды, так же как и в позднейшие времена, было делом каждой семьи, особенно женщин, которые и сейчас на Алтае являются не только портными, но и сапожниками. Форма обуви, на основании раскопок, может быть установлена довольно точно — это в основном мягкие выворотные сапоги — сагыры, без каблуков, с носком, слегка загнутым кверху. В них вставлялся чулок из тонкого войлока с простроченной подошвой. Сапоги обычно обвязывались у щиколотки ремешком, застегивавшимся на пряжку. [122]
Нижнюю часть одежды составляли штаны. К сожалению, единственный почти полный экземпляр их, найденный Радловым в первом могильнике Катанды в середине июня 1865 г., не сохранился; известно только, что штаны были сшиты «из ткани ручной работы», повидимому, шерстяной, чем и объясняется их сохранность. [123] Остатки меха в нижней части костяков некоторых исследованных нами погребений иногда позволяли предполагать наличие меховых штанов, а не пол меховой шубы. Верхняя одежда известна крайне фрагментарно, только по богатым погребениям (главным образом здесь помогают находки в кургане № 1 IV группы Курая). Прямо на тело, видимо, надевалась рубаха из бумажной китайской ткани. У бедняков она могла заменяться и местной тканью из кендыря, обработка которого на примитивных станках уцелела до последнего времени у народов Северного Алтая. На рубаху богатые алтайцы надевали халат с длинными рукавами. Иногда эти рукава были, повидимому, откидными, так как отверстие обшлага очень узко. Халаты делались из различных сортов шёлка, иногда покрытого сложным рисунком. Ткани эти главным образом китайского происхождения, хотя некоторые из них украшены рисунком, близким к орнаментации иранских тканей VII-VIII вв. [124] Шёлком же крылись и меховые шубы, носившиеся знатными алтайцами поверх халата. Остатки меха сохранились очень плохо, поэтому едва ли будет возможно его определение. Сейчас можно только сказать, что в богатых погребениях найдены не бараньи шубы, но сшитые из более ценного меха. Интересно изучение швов, которыми сшивались все перечисленные одежды. Обычно это мелкий, очень ровный выворотный шов. Однако иногда в интересах украшения применялся ёлочный шнуровой шов. Эти же способы украшения мы видим и на древних одеждах из Катанды и в современном швейном деле алтайцев.
Помимо указанных материалов, в жизни алтайцев играл большую роль и войлок, однако детали его производства для этой эпохи изу- чить нельзя из-за плохой сохранности материала.
Непременной принадлежностью костюма алтайцев VII-X вв. был ременный пояс. Он украшался фигурками, бляхами, лунницами и привесками. На специальных пряжках к нему пристегивались сабля, огниво и мешочек с трутом (табл. LI). [125]
К швейному делу тесно примыкает шорное — изготовление ременной сбруи и сёдел. В настоящее время этим делом занимаются мужчины. О сбруе изучаемой эпохи мы можем судить по остаткам ремней и сёдел и расположению наременных блях на скелетах лошадей, а также по рисункам. По своей форме сёдла, повидимому, уже целиком, совпадали с современными алтайскими. Они имели твёрдую деревянную, высоко поднятую дугообразную луку, деревянные дощатые крылья и округлое сидение. Передняя лука украшалась костяными вырезными накладками, иногда имевшими вид головок животных. Такие же костяные пластинки помещались и по краю задней луки. Эти костяные украшения покрывались сверху затейливым орнаментом в виде кружков, спиралей, крестиков и т.п. Сложное изображение охоты на луке кудыргинского седла остается пока единственным. К седлу привязывались ремни для тороков и для подпруги, которая обычно застёгивалась на железную пряжку. Более лёгкая костяная пряжка употреблялась для крепления нагрудного ремня. Кроме того, мы могли проследить и наличие подхвостного седельного ремня. Таким образом, древнее алтайское седло было снабжено легкой шлейкой. Характерно, что к подхвостному ремню обычно привязывались путы, костяные застёжки которых (так называемые цурки) постоянно находятся около крупа лошади. Уздечка делалась или из гладкого ремня, или из плетёного в канатик. Судя по расположению ремней, она не отличалась от современных. Скрещения ремней соединялись обычно узлами, а их прикрывали специальные крестовидные бляхи. Кроме того, бронзовые или серебряные бляшки украшали и самые ремни. К уздечке прикреплялись железные удила с псалиями, от которых шёл двойной ремень — чумбур и повод. На ремнях, иногда снабжённых пряжками, к седлу подвешивались стремена.
Нельзя не сказать несколько слов о каменотёсном деле древних алтайцев, об их замечательных скульптурах.
В разделе о погребальных обычаях орхонских тюрок мы упоминали о каменных статуях около ханских могил. Одни из них изображали родственников, другие, более схематичные, наиболее сильных врагов хана. Как показала Л.А. Евтюхова, на Алтае статуи изображают, повидимому, самого покойника. Стоят они около жертвенных холмиков из камней, под которыми скрыты остатки поминальной жертвы: кости животных, пепел священного костра, отдельные предметы. [126]
Конечно, эти статуи ставились только особо почитаемым и знатным людям и поэтому сравнительно редки. Однако нам удалось обследовать значительное число их. Все они распадаются на две группы — плоских и круглых скульптур. Плоские обычно представляют собой весьма схематические изображения лица усатого мужчины и реже его рук. Круглые же отличаются необычайной тщательностью моделировки всей верхней части изображаемой фигуры. Не только лицо, имеющее несомненно индивидуальные, портретные черты, но так же тщательно высекаются и плечи, и руки, и детали костюма. В руках статуя обычно держит небольшой сосуд или опирается на эфес сабли. Сабля висит на поясе, на котором тщательно отмечены даже отдельные бляхи поясного набора. Поэтому алтайские изваяния оказываются не только первоклассными памятниками местной скульптуры, но и источником нашего знания о внешнем виде древних знатных алтайцев (табл. XLIX, рис. 3-5).
Вопрос о древнеалтайских жилищах,— может быть, один из наиболее неясных. До нас совершенно не дошли их остатки. Невозможно сделать какой-либо вывод и на основании анализа погребальных сооружений — простые грунтовые ямы или каменные ящики, конечно, не отражают никакой конструкции дома. Эпос сохранил нам две формы жилища: «аил», или «аланчик», и юрта — «кереге». Аил обычно изображается как жилище бедняка. Это — шалаш, сделанный из конически составленных жердей, обложенных корой лиственницы или берёстой. В нем зимой стужа, даже если всё время пылает костер посредине. В юрте — «кереге»—обычно живут эпические герои, богатыри, ханы. Это — лёгкие складные жилища, покрытые войлочными листами. В них тепло от очага, не задувает горный ветер. Повидимому, эти две формы были в употреблении и в изучаемую нами эпоху. Современной этнографии известен еще третий вид алтайского жилища — «агаш аил» — шести- или восьмиугольная юрта из брёвен, рубленных в лапу или обло. [127] В предреволюционный период таких юрт ставилось всё меньше и меньше. Неудержимо нищавшие массы не могли уже мечтать о постройке такого «сложного» жилища. Что же касается байско-зайсанской верхушки, то её представители перенимали у русских более совершенную форму пятистен- ной избы с печыо, стеклянными окнами и другими особенностями европейской культуры, вплоть до зеркал и венской мебели. Между тем, рубленая юрта, «агаш-аил», была, повидимому, очень древней формой жилища на Алтае. Ещё в богатых курганах типа Пазырык и Шибэ мы находим её воспроизведение в виде сруба погребальной камеры. Замечательно, что даже угловые пазы этих срубов оказываются сходными с современными. Алтайские юрты и теперь рубятся главным образом в лапу.
Могло ли быть построено подобное бревенчатое жилище в VI-VIII вв.? Какие мы знаем деревообделочные инструменты этого времени? Срубы эпохи Шибэ, если судить по уцелевшим зарубкам на брёвнах, рубили орудием с узким лезвием. По сломанной рукоятке, оставленной грабителями в Пазырыкском кургане, мы можем считать это орудие кельтом. В инвентаре погребений интересующей нас эпохи уже нет древних кельтообразных форм, зато постоянно встречается железный небольшой наконечник теслообразного орудия — «керги», дожившего до прихода русских, от которых алтайцы позаимствовали обыкновенный топор. [128]
«Керги» был в ту эпоху распространённейшим орудием у всех племён Южной Сибири. В минусинских степях древние железные «керги» до сих пор постоянно выпахиваются, особенно на новинах. При помощи этого орудия, действуя им скорее, как теслом, а не топором, можно не только срубить толстое дерево и очистить его от ветвей и коры, но и вырубить пазы для сруба. Таким образом, постройка бревенчатой юрты была обеспечена основным плотничьим орудием. Следовательно, она вполне могла строиться, особенно на зимниках богатых алтайских семей.
[62] См., например, изображение лука, найденного в погребении кургана № 1 группы IV в Курайской степи — раск. Киселёва 1935 г. Евтюхова Л.А. и Киселёв С.В. Отчёт о работах Саяно-Алтайской археологической экспедиции в 1935 г. Труды ГИМ, в. XVI, стр. 108, рис. 50.[63] Zakharov A. Antiquities of Katanda. The Journal of Royal Anthropological Institute, vol. LV, 1925, стр. 55. рис. 3; его же. Материалы по археологии Сибири. Труды ГИМ, в. 1, 1926, стр. 75, табл. 1, рис. 1 и 2.[64] Евтюхова Л.А. и Киселёв С.В. Отчёт о работах Саяно-Алтайской археологической экспедиции 1935 г. Труды ГИМ, вып. XVI, стр. 98, рис. 21.[65] История ручной мельницы в древности убеждает в её появлении на определённой ступени общественного развития и в связи с применением плужной обработки земли. Лишь в редких случаях (особенно это наблюдается в позднейшее время, изучаемое этнографами) ручные жернова, будучи заимствованы со стороны, применялись племенами, знавшими только мотыжное земледелие. Для Алтая такое заимствование не исключено даже в описываемое время, хотя бы от кыргызов, у которых вместе с плужным земледелием широко применялись ручные мельницы. Самоё заимствование ручной мельницы на Алтае безусловно свидетельствует о развитии земледелия, которое уже при мотыжной обработке с применением орошения становилось более производительным.[66] Потапов Л.П. Очерк истории Ойротии. Новосибирск, 1933, стр. 28.[67] Потапов Л.П., ук. соч., стр. 96-97.[68] Там же, ук. соч., стр. 96-97.[69] Евтюхова Л.А. и Киселёв С.В. Отчёт..., стр. 103, рис. 39 (нож); стр. 97, рис. 20 и стр. 116, рис. 69 (керги).[70] Там же, стр. 112, рис. 63.[71] Курай III, кург. № 2 и Курай V, кург. № 1 — раск. Киселёва 1935 г. (Евтюхова Л. и Киселёв С. Отчёт о работах Саяно-Алт. экспедиции в 1935 г., стр. 99, рис. 28.).[72] Руденко С. и Глухов А. Могильник Кудыргэ на Алтае. Материал по этнографии, т. III, вып. 2, рис. 16—2.[73] Нamре1 I. Altertümer des frühen Mittelalters, Bd II, S. 313-316, 345, 229-230, 236-237, 314; Bd. III, табл. 241—1, 265—3, 183—9, 188—2, 240—1, 2.[74] Курай VI, кург. № 1 — раск. С.В. Киселева 1935 г. (Евтюхова Л. и Киселёв С., ук. соч., стр. 99, рис. 26).[75] Руденко С. и Глухов А., ук. соч., рис. 16—4.[76] Нamре1 I., ук. соч., том II. Мог. Pilin IX-X в. и мог. XI в.: Bodrog-Vécs, Bezded, том III, табл. 330—3-4, 354—2.[77] Курай III, кург. № 6. Курай IV, кург. № 1 и № 3 — раск. С.В. Киселёва 1935 г. (Евтюхова Л. и Киселёв С., ук. соч., стр. 108, рис. 48).[78] Руденко С. и Глухов А., ук. соч., рис. 16, 1, 3, 5, 8.[79] Бобринский А. Перещепинский клад. MAP, № 34, табл. VII, рис. 15 и 16.[80] Труды XII Арх. съезда, т. I, табл. XXII, рис. 101 и 102.[81] Archaeologia Hungarica, в. XVI, 1935, табл. V рис. 3.[82] Там же, табл. V, рис. I и II; Материалы по археологии Кавказа, т. VIII.[83] Hampel I., ук. соч., том II, табл. 109, 345, 315, 316, 272-273, 277-279, 114-115, 84-86, 360, 362-363, 177-178, 363-366; том III, табл. 87—1, 2; 241—2, 3; 208—2, 212—1, 2; 94—8; 68—1, 2; 271—1, 2; 273—1, 2; 146—3; 272—2.[84] Там же, том II, мог. Pilin (IX-X вв.), Bodrog-Vécs, Neszemeig, Csorna, Vereb, Bezded (XI в.); том III, табл. 336—1-3; 339—5; 340—1-3, 5; 343—1, 2; 344—1-6; 347—1, 2; 355 A—1; 356—1, 2.[85] См. ниже описание находок в Копёнах на Енисее.[86] Rostovtzeff М. The Animal Styl. pl. XXIII, 4.[87] Курай I, подкв. оградка № 1; Курай V, кург. № 1 (Евтюхова Л. и Киселёв С., ук. соч., стр. 116, рис. 70).[88] Курай II, кург. № 3; Курай III, кург. № 1, кург. № 2; Курай IV, кург. № 1 и кург. № 3; Курай V, кург. № 1 — раск. С.В. Киселёва 1935 г.; Туяхта кург. № 4 — раск. С.М. Сергеева, 1935 г. (Евтюхова Л. и Киселёв С., ук. соч., стр. 95, рис. 14 и стр. 114).[89] Руденко С. и Глухов А., ук. соч., рис. 16—6, 7, 9.[90] Hampel I., ук. соч., том II — мог. VII в., Regöly, Szeged, Czikó. Szirak и мог. VII-VIII вв. — Kassa (стр. 236-237, 114-115, 268, 314, 84-86, 265-266; т. III, табл. 188—4, 94—5; 205—4; 240—3, 68—3, 275—3).[91] Hampel I., ук. соч., мог. Bodrog-Vécs, Csorna, Neszemely, Vereb, Bezded, см. т. II, стр. 458-459, 481-82 476-78, 487-88, 514-515 и том III, табл. 339—11, 344—8, 343—4, 347—3, 354—3, 355; Archaeologia Hungarica, т. XXII, 1937, табл. CXXXV1I, рис. 4.[92] Евтюхова Л. и Киселёв С. Отчёт..., стр. 98, рис. 24 и стр. 99, рис. 26.[93] Zakharov A. Antiquities of Katanda, pl. IX, fig. 2.[94] Курай II, кург. № 1 — раск. С.В. Киселева 1935 г., хран. в ГИМ.[95] Курай II, кург. № 2; Курай IV, кург. № 1 — раск. С.В. Киселёва 1935 г. (Евтюхова Л. и Киселёв С. Отчёт..., стр. 106, рис. 106).[96] Курай III, кург. № 2 — раск. 1935 г. (Евтюхова Л. и Киселёв С., Отчёт..., стр. 100. рис. 32); Катанда I, кург. № 1 (Zakharov A. Antiquities of Katanda, табл. XV, рис. 1, 2).[97] Уйбатский чаатас, кург. № 3 — раск. 1936 г., хран, в ГИМ.[98] Нamре1 I., ук. соч., т. II, мог. VI в. Böleske мог. VII в. Szeged, Regöly. Czicó, мог. VII-VIII в. Csorna мог. VIII в. Zavod (т. II, 317-318, 114, 236-237, 285-288, 164-165, 324-325, том III, табл. 243—5, 94—6, 188—II, 217—5, 137—9, 249—1).[99] Руденко С. и Глухов А., ук. соч., рис. 14.[100] См. ниже, табл. LVIII, рис. 5, а также Archaeologia Hungarica, XVI, табл. VIII.[101] Евтюхова Л.А. Каменные изваяния Северного Алтая. Труды ГИМ, в. XVI, М., 1941, стр. 119-134, рис. 204, 5, 11, 13.[102] Например, из кургана на уроч. «Лучки» близ с. Россавы около Канева (хран. в ГИМ, Самоквасов Д.Я. Основания хронологической классификации. Варшава, 1892, стр. 80, № 4022) или из кургана у с. Таганчи, близ Канева (Хайновский И. Археологические сведения о предках славян. Киев, 1896 стр. 121, № 656, табл. VII).[103] Курай III, кург. № 6 — раск. С.В. Киселёва, 1935 г. (Евтюхова Л. и Киселёв С. Отчёт, стр. 95 и 97, рис. 18).[104] Катанда (Zakharov A. Antiquities of Katanda, табл. IX, рис. 1, 12).[105] Курай III, кург. № 1 (Евтюхова Л. и Киселёв С., ук. соч., стр. 95-97) и Курай IV, кург. № 1 (там же, стр. 111, рис. 54). Катанда I, кург. № 1 (Zakharоv A. Antiquities of Katanda, табл. XV, рис. 1, 8 и 9).[106] Руденко С. и Глухов А., ук. соч., стр. 44, рис. 12, 1-8.[107] Нamре1 I., ук. соч., мог. VII в. Czikó и мог. VII-VIII в. Keszthely и Veszprem (т. II, табл. 265 и 178-179 и т. III, табл. 204 и 147—7).[108] Курай IV, кург. № 3 — раск. С.В. Киселёва 1935 г. (Евтюхова Л. и Киселёв С., ук. соч., стр. 112, рис. 62).[109] Руденко С. и Глухов А., ук. соч., стр. 45, рис. 13.[110] Курай III, кург. № 1, Курай IV, кург. № 1 — раск. С.В. Киселёва 1935 г. (Евтюхова Л. и Киселёв С., ук. соч., стр. 97, рис. 19 и стр. 108, рис. 50).[111] Курай IV, кург. № 1 (Евтюхова Л. и Киселёв С., ук. соч., стр. 108, рис. 49).[112] Курай III, кург. № 2, Курай IV, кург. № 1 и № 3. Туяхта, кург. № 4 — раск. 1935 г. (Евтюхова Л. и Киселёв С., Отчёт..., стр. 99, рис. 27, стр 105 рис. 41 стр. 106 рис. 45, стр. 112, рис. 60-61).[113] Курай II, кург. № 3, Курай IV, кург. № 1 и № 3, Туяхта, кург. № 4 — раск. 1935 г. (Евтюхова Л. и Киселёв С., ук. соч., стр. 95, рис. 15, стр. 104, рис. 40 и табл. III, А и Б).[114] Бернштам А.Н. Кыргыз Элинин искусство сунун Тарихий белгилери. Советтик Кыргызстан, 1943, № 3, стр. 29-38, табл. II.[115] Туяхта, кург. № 2, раск. 1937 г. Найдены шестигранные штампованные золотые бляхи с растительным узором.[116] Курай III, кург. № 1, № 2; Курай IV, кург. № 1, № 2, № 3. Туяхта, кург. № 4, — раск. 1935 г. (Евтюхова Л. и Киселёв С. Отчёт..., стр. 106, рис. 47, стр. 109, рис. 52, стр. 116, рис. 64). Пряжки находят себе аналогию в венгерских могильниках, начиная с VI в. Hampel I., ук. соч., т. II, 316-317.[117] Киселёв С.В. Саяно-Алтайская археологич. экспедиция 1935 г. Советская археология, 1936, № 1, стр. 283, рис. 3; Евтюхова Л. и Киселёв С., Отчёт..., стр. 106, рис. 42.[118] Евтюхова Л. н Киселёв С., ук. соч., стр. 99, рис. 27.[119] Боровка Г. Археологическое обследование среднего течения р. Толы. Сб. «Северная Монголия», в. II, Л., 1927, стр. 65, табл. II, рис. 5.[120] Туяхта, кург № 1 — раск. С.М. Сергеева в 1935 г.[121] Курай IV, кург. № 1 — раск. С.В. Киселёва в 1935 г. (Евтюхова Л. и Киселёв С. Отчёт стр. 108, рис. 49 и 50).[122] Курай IV, кург. № 1 (Евтюхова Л. и Киселёв С. Отчёт..., стр. 110-111). Катанда, 1 кладбище (Радлов В. Сибирские древности, ЗВОРАО, т. VII, 1895, стр. 183).[123] Катанда, 1 кладбище (Радлов В. Сибирские древности, ЗВОРАО, т. VII, 1895, стр. 183).[124] Zakhаrоv A. Antiquities of Katanda, стр. 51-54, рис. 2 [ср. ткани мешочков, найденных в кургане № 4 у с. Туяхта на р. Урсуле (табл. LI)][125] Здесь, может быть, уместно отметить, что в рассматриваемое время высекание огня было делом, повидимому, ещё новым. Ведь в Кудыргэ ещё найдена дощечка для добывания огня сверлением (Руденко С. и Глухов А., ук. соч., стр. 44, рис. 11).[126] Евтюхова Л.А. Каменные изваяния Северного Алтая. Труды ГИМ, в. XVI, М., 1941.[127] Потапов Л.П. Очерк истории Ойротии. Новосибирск, 1938, стр. 80.[128] Курай I, кург. № 1, Курай III, кург. № 1, Курай IV, кург. № 1 (Евтюхова Л. и Киселёв С. Отчёт..., стр. 116, рис. 63. стр. 97, рис. 20).
наверх |
главная страница / библиотека / оглавление книги / обновления библиотеки