С.В. Киселёв
Древняя история Южной Сибири.
// МИА № 9. М.-Л.: 1949. 364 с.
Часть третья. Сложение государств.
Глава VIII. Алтай в V-X вв. н.э.
1. Вводные замечания.
По мере развёртывания археологических исследований в Южной Сибири и Монголии уходит в прошлое старое представление о неподвижности и господстве здесь в течение тысячелетий первобытности. Выше было показано, что ещё в середине I тысячелетия до н.э. центральноазиатские племена уже достигли значительных успехов в развитии своей культуры. Все они перешли к кочевому скотоводству, местами сочетая его с земледелием на зимниках, овладели высотами бронзолитейного мастерства, научились добывать железо. Повидимому, у большинства из них уже утвердилась отцовская форма рода. В хозяйстве иногда применялись рабы. Однако развитие различных областей огромной страны в центре Азии имело и свои особенности, о чём рассказывают нам археологические памятники. «Скифский» этап в истории Алтая (майэмирская культура) не похож на «скифский» этап в истории Минусинской котловины (тагарская культура), и оба они отличаются от современных им культур Забайкалья и Тувинской автономной области. Культура Ордоса не тождественна с одновременными этапами развития в Восточном Туркестане, во Внутренней Монголии и в Южной Маньчжурии.
Это заставляет предполагать различия и неравномерность в развитии отдельных районов, с наибольшей силой заметные в «после-скифскую» эпоху. Кочевавшие в наиболее благоприятных условиях, теснее связанные с культурой Китая, хунну первые шагнули к грани первобытно-общинного строя и создали варварское государство шаньюев. Оно было детищем богатой племенной знати, ещё недостаточно сильной для экспроприации соплеменников. Знати приходилось очень считаться с отношением остального общества к развивавшемуся имущественному и социальному неравенству. Ещё нужно было в интересах самой знати поддерживать традиционную сплочённость первобытно-общинного строя. В качестве «общественной связи» варварское государство использовало грабительскую войну, дарившую всех надеждой на возможность удачи, успеха и обогащения. Поэтому-то именно войне была подчинена политика Хуннского союза II века до н.э. Нетрудно, однако, увидеть, что такая политика, раз примененная, должна действовать постоянно. Ее перерывы влекут за собой новое и ещё большее усиление тех внутренних противоречий, которые она призвана заглушать. Но длительность её невозможна. С одной стороны, она сталкивается с внешним противодействием, которое не всегда удается осилить. С другой стороны, усиленный приток богатств, при наличии первых шагов частного присвоения и весьма крупных преимуществ знати в дележе добычи, в конце концов ускоряет, а не замедляет рост общественных различий. Всё это осложняется постоянным стремлением покорённых иноплеменных групп к освобождению. Рано или поздно, — это зависит уже от всей обстановки, — наступает кризис, особенно быстро развившийся у хунну под влиянием усиления Китая. Между тем, в другом районе Центральной Азии, на востоке, вследствие более замедленного темпа развития сяньбийских племён стало складываться новое варварское государство, уже при Тяныпихае (141-181 гг.) не менее воинственное, чем хунну в эпоху Модэ-шаныоя. Однако, достигнув первоначальных успехов, в дальнейшем оно оказалось значительно более слабым, что и было, видимо, причиной быстрого его распадения в середине III в. О возможном направлении дальнейшего развития внутреннего устройства этого государства до известной степени можно лишь догадываться по положению, установившемуся в северокитайских государствах, основанных в результате завоевания кочевниками, входившими в Синьбийский союз.
При завоевании и в среду местного китайского населения на севере внедрялись архаические принципы общинной собственности, но уже модифицированные условиями молодой
(273/274)
С. 274. Таблица XLVII. Каганаты тугю и кыргыз (VI-X в.в. н.э.).
(Открыть карту в новом окне)
государственности. Особенно ярко это выражено земельной реформой по закону 465 г., проектировавшемуся во владениях северной династии Вэй сяньбийского происхождения. Тогда предполагались земельные наделы для всего взрослого населения, по 80 му мужчинам и по 40 му женщинам. Земля должна была быть признана общественной — в виде государственного фонда, куда каждый участок должен был возвращаться по достижении пользователем предельного возраста (для мужчин 66 лет). Даже если этот закон устанавливал порядок, реально никогда не осуществлённый, всё же он свидетельствует о назревании переворота огромной важности. Нужно ведь учесть, что в предшествующую эпоху Китай знал главным образом крупные рабовладельческие хозяйства знати и купцов и массу арендаторов из давно разорившихся общинников. Рабовладение и в V в. сохранялось, но ограничивалось. Тот же закон стремился установить его нормы в зависимости от положения хозяина. Свободному населению и мелким чиновникам разрешалось иметь 60 рабов и от 100 до 300 рабов давалось высшей знати. [1] Заметен также переход к натуральному хозяйству и упадок денежного обращения. Уже с III в. разрешалось пользование зерном, шёлковыми и пеньковыми тканями в качестве денежных единиц, [2] а на территориях, занятых кочевниками, ходячей монетой делались шкуры, скот и лошади. [3]
Все эти явления ещё ждут своего детального исследования, но уже сейчас очевидно, что столкновение первобытной организации варварских государств-завоевателей со старым общественным строем древнего Китая, в основе своей ещё рабовладельческим, но попавшим в полосу затяжного разрушающего кризиса, имело своим результатом ослабление рабовладельцев и образование слоя свободных земледельцев, будущих крестьян танском и сунской эпохи. В условиях культурного Северного Китая эта подготовка феодализации быстро развивалась. В более же северных областях она была неизбежной, но далекой перспективой. Путь к ней лежал через сложение новых варварских государств в тех районах Центральной Азии, население которых ещё позднее, чем сяньбийский юго-восток, увидело конец первобытности. В центральной части Гоби к северо-западу от Ордоса и у южных отрогов Хангая на рубеже IV и V в. сложился военный союз жуань-жуаньских и гаогюйских племен. Затем начало склады-
(274/275)
ваться государство у племён Алтая, ещё позже достигших этой высшей ступени своего развития. Мы видим теперь, что формирование позднейших народов Центральной Азии не было результатом только эволюции. Самые различные элементы в конкретных условиях и благодаря определённым историческим причинам в разное время втягивались в бурный процесс этногонии. Они смешивались, изменяли свой состав и становились фундаментом новых этнообразований. Параллельно складывались новые формы культуры, как материальной, так и духовной, в частности язык. Материальная культура V в. уже совершенно не похожа на пропитанную «скифскими» пережитками культуру хунну около начала н.э. Иные формы оружия, сбруи, бытовых предметов, одежды и украшений употребляются в различных районах Центральной Азии.
О языке говорить труднее, но если принять во внимание указание на тюркский характер речи сяньби, позднее несомненную тюркоязычность жуань-жуаней и, наконец, классическую тюркскую речь алтайских туг-ю, то в формировании языка придётся признать участие разных этнических групп, часто весьма отличных друг от друга (ср. хотя бы сяньби с их маньчжуро-тунгусскими чертами и алтайцев).
* * *
О культуре племён Алтая в VI-X вв. сообщают различные источники как письменные, так и археологические. Среди письменных источников, прежде всего, нужно отметить сообщения, занесённые в китайские династийские летописи. Особенно важные сведения были извлечены из двух хроник: Вэй-шу (написана в половине VI в.) и Тан-шу (окончательно отредактирована в начале XI в.). [4] Вэй-шу сохранила наиболее архаичные сведения об алтайских племенах, в частности важнейшую версию о расселении племён алтайских тюрок (китайских туг-ю) и их ближайшем родстве с енисейскими кыргызами (китайские хягас — современные хакасы). [5] В Тан-шу подробно излагается история и быт алтайских тюрок от их возвышения и победы в 552 г. над жуань-жуанями, прежде них господствовавшими в Центральной Азии, до крушения государства туг-ю под ударами уйгуров (в 745 г.). Из китайских источников ясно огромное значение Алтая в формировании каганата (ханства) Туг-ю. Вместе с тем китайские сообщения показывают, что очень скоро после победы над жуань-жуанями центр созданного алтайскими тюрками каганата был перенесён на юго-восток, в бассейн р. Орхона и Толы в Монголии (поэтому и туг-ю называются иначе орхонскими тюрками). На Орхоне, в местности Кошо-Цайдам в 1889 г. Н.М. Ядринцев открыл важнейшие памятники — надгробные надписи тюркского хана Могиляна (Билге-кагана) и его брата Кюль-Тегина (конец VII, начало VIII в.). [6] Надписи сделаны на древнетюркском языке особым «руническим» орхонским алфавитом. Ключ к расшифровке надписей был создан в 1893 г. датским учёным В. Томсеном. [7] Академик В.В. Радлов первым перевёл орхонские надписи, а также огромное количество надписей, собранных экспедициями в Монголии, Туве и в Минусинской котловине. [8] Несмотря на то, что надписи, открытые Ядринцевым, относятся к позднему периоду истории туг-ю на Орхоне, они сообщают много таких особенностей быта, хозяйства и социальных институтов тюрок, которые, являясь пережитками, позволяют более детально, чем по китайским источникам, представить различные стороны развития каганата Туг-ю в тот период, когда его базой был Алтай. Мусульманские писатели сохранили гораздо более скудные сведения об Алтае. Здесь нужно, прежде всего, упомянуть сообщения Гардизи, Рашид-Эддина и Махмута из Кашгара о происхождении языка, внешнем виде и образе жизни населения Саяно-Алтайского нагорья. [9]
Бедность письменных свидетельств об алтайских тюрках (особенно в VIII-X вв.) увеличивает ценность археологических памятников. Таковыми, прежде всего, являются на Алтае курганы. В интересующую нас эпоху курганы на Алтае насыпались небольшие. Даже принадлежащие знатным лицам не превышают в диаметре 15-20 м при незначительной высоте (не более 1,5 м). Рядовые же курганы отличались и ещё меньшими размерами. Некоторые могильники, например разбираемый ниже Кудыргэ на Чулышмане, состоят из очень незначительных насыпей, на-
(275/276)
поминающих скорее выкладки из камней. В настоящее время можно различать древнейшие могильники алтайских тюрок, относящиеся ещё к V-VI вв., их примером является могильник Кудыргэ. Затем выделяется наиболее значительная серия курганов VI-VIII вв., образцами которых является большинство курганов в Курайской степи и около Туяхты на Урсуле, а также Сросткинский могильник около Бийска. Среди этих же курганов в Курае и в Сростках выделяются по позднейшим формам удил и украшений, а также по монетным находкам наиболее поздние курганы IX-X вв. Анализ инвентаря и обрядовости всех этих курганов и могильников даётся в соответствующих местах ниже.
Помимо могильных памятников, мы встречаем на Алтае различные сооружения поминально-культового назначения — священные жертвенные площадки, круги из камней. Следует также отметить каменные изваяния людей, стоящие около священных площадок. Особую группу составляют остатки производительной деятельности — древние оросительные сооружения и рудники. Очень скуден Алтай изображениями, высеченными на скалах. Совсем нет надписей, выбитых на камне. Вся эпиграфика древнего Алтая заключается в четырёх орхонских надписях на серебряных изделиях, найденных в курганах.
[1] Lee М. The Economic History of China. 1921 стр. 225-226.
[2] Terrien de Lacouperie. Catalogue of the Chinese Coins from the VII cent. В.С. London, 1892, p. 402.
[3] Wieger P.L. Histoire politique de la Chine. 1922. T. I. Textes Historiques, p. 1093.
[4] Иакинф. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена, ч. II, СПб., 1851.
[5] Journal Asiatique. 6-me Série, III, 1864.
[6] Ядринцев Н.М. Предварительный отчёт о поездке с археологической и этнографической целью в Северную Монголию и вершины Орхона. Изв. ВСОРГО, 1889, т. 20, № 4. стр. 1-13.
[7] Тhоmsen W. Dechifrement des Inscriptions de l’Orkhon et de l’Jenissei. Bulletin de l’Ac. Sc. et Lettres de Danemark, 1894. Copenhague.
[8] Rad1оff W. Die alttürkischen Inschriften der Mongolei Lief. 1-3, St. Pet. 1894-1895; Neue Folge. St. Pet. 1898; Сборник трудов Орхонской экспедиции, вып. I-IV; Мелиоранский П.М. Памятник в честь Кюль-Тегина. ЗВОРГО, т. XII, СПб., 1900; Thomsen W. Alttürkische Inschriften aus der Mongolei. Leipzig, 1921, и его же новое издание в Zeitschrift der Deutschen Morgenländischen Gesellschaft. Neue Folge, 3, Leipzig, 1934.
[9] Бартольд В.В. Отчёт о поездке в Среднюю Азию с научной целью в 1893-1894 гг. Зап. Академии Наук по Историко-филологическому отделению. VIII серия, 1897, т. 1, № 4; Рашид-Эддин. История Монголов. Перевод И.Н. Березина. Труды Вост. отд. Арх. о-ва, т. VII и XIII, XV, Mahmud al Kašgari. Kităbu divăni lugati-t-turki. Стамбул, 1333.
|