Ю.C. Худяков
К вопросу о культурных связях Забайкалья и Южной Сибири в эпоху средневековья.
В исторических судьбах древнего и средневекового населения Забайкалья и Саяно-Алтая наблюдается немало общего. Будучи издревле тесно связанными в экономическом, культурном, политическом и военном отношениях с Центральной Азией, они находились в непосредственных контактах с кочевыми народами монгольских степей и испытывали, хотя и в разной степени, их влияние. Благодаря этому в культурах Забайкалья и Южной Сибири, а в отдельные периоды истории и на более широкой территории можно выделить ряд общих черт, имеющих центральноазиатское происхождение. Например, уже в эпоху развитой бронзы и раннего железа в Забайкалье, Туве и на Алтае распространяются керексуры и оленные камни. В конце I тыс. до н.э. на этих территориях получают распространение хуннские памятники. В эпоху существования в Центральной Азии кочевых государств тюрок и уйгуров население более северных территорий испытывало на себе их влияние. При этом важно отметить, что влияние в области материальной культуры, в частности распространение определённых типов вещей, было значительно более широким, нежели пределы экспансии того или иного кочевого государства.
Вопрос о характере контактов и взаимовлияния между населением Забайкалья и Южной Сибири неоднократно рассматривался в специальной литературе. В свое время Г.П. Сосновский отметил на юге Забайкалья памятники с керамикой типа «кыргызских ваз», которые он приписывал селенгинским уйгурам [Архив ЛОИА]. Позднее А.П. Окладников связал средневековые памятники Прибайкалья, долины Баргузина, низовий Селенги, Тункинской долины с курыканами. Он писал, что «...археологические памятники не оставляют сомнений в тесной связи, существовавшей у них (курыкан. — Ю.X.) не только с лесными племенами Саяно-Алтайского нагорья и Красноярского края, но и с обитателями степной Минусинской котловины и верховьев Енисея — кыргызами» [Окладников, 1976а, с. 31]. Часть погребальных памятников по Селенге и её притокам, в том числе керексуры, А.П. Окладников считал уйгурскими [Окладников, 1976б,
(59/60)
с. 327]. Аналогичные взгляды высказывала Е.А. Хамзина [Хамзина, 1970, с. 88, 91, 103]. Е.В. Ковычев, анализируя средневековые памятники конца I тыс. н.э. в Восточном Забайкалье, отмечает наличие «тюркских» и «мохэских» черт, свидетельствующих о контактах местных племен с тюрками, уйгурами, мохэсцами [Ковычев, 1982, с. 154]. О влиянии тюрок и уйгуров в Забайкалье есть упоминание в работе И.И. Кириллова, который полагает, что кыргызы также подчиняли себе «отдельные районы Монголии и Забайкалья» [Кириллов, 1979, с. 66]. Наличие «тюркских» элементов отмечается исследователями и в средневековых культурах более восточных районов — Приамурья [Деревянко, 1974, с. 85-94] и Приморья [Гусева, Шавкунов, 1976, с. 146].
Большинство исследователей Забайкалья склонны считать, что распространение «тюркских», в том числе южно-сибирских, элементов в эти районы — результат контактов с носителями данных культур или инфильтрации последних в местную этническую среду. Лишь И.И. Кириллов связывает появление данных черт в культуре с вхождением отдельных районов Забайкалья в состав Кыргызского каганата. Исследователи южно-сибирских древностей оценивают рассматриваемые материалы несколько иначе.
Д.Г. Савинов писал, что «крайний восточный пункт распространения кыргызских изделий находится в Прибайкалье (Нижняя Иволга, Хойцегор), однако влияние культуры енисейских кыргызов простиралось, очевидно, гораздо дальше, до среднего Амура» [Савинов, 1973, с. 91-92]. Наличие связей между курыканами и кыргызами отмечал А.М. Мандельштам. Он писал, что распространение среди прибайкальских курыкан обряда трупосожжения «при учёте сходства части наконечников стрел с аналогичными предметами вооружения из погребений древнекыргызского времени на среднем Енисее и в Туве ставит вопрос о возможных связях какой-то части курыкан с древними кыргызами» [Мандельштам, 1974, с. 155]. По мнению Л.Р. Кызласова, с непосредственным влиянием кыргызов, уровень хозяйственного и культурного развития которых в IX-X вв. был выше, чем у прибайкальских кочевников, связано распространение на «завоеванных землях» в Прибайкалье, так же как и на Алтае, Иртыше и в Центральной Азии, «тюркоязычной енисейской письменности и грамотности» [1981б, с. 58]. Он отмечает наличие в средневековых памятниках Забайкалья многих элементов, аналогичных «древнехакасской тюхтятской культуре», и заключает: «В целом хойцегорские могилы и по устройству погребальных сооружений, и по обряду захоронения, и по инвентарю очень схожи с могилами местных тюркоязычных племён Тувы, хоронивших своих умерших в периоды Уйгурского каганата (VIII-IX вв.) и древнехакасского государства (IX-X вв.)» [Кызласов Л.Р., 1981в, с. 61]. И.Л. Кызласов полагает, что влияние кыргызской культуры на забайкальскую сохранялось и в последующие века, включая период существования монгольской империи. Об этом свидетель-
(60/61)
ствует, по его мнению, наличие в инвентаре могилы 122 в Ильмовой пади инкрустированных серебром железных накладок и крюка для шнуровка, не свойственных материальной культуре Забайкалья. «Следы влияния древнехакасской культуры на этот район в XIII-XIV вв. можно видеть и в предметах, собранных на дюнах по Нижней Иволге (Чебаков, 1927, ГЭ, № 2080/176-178)» [Кызласов И.Л., 1978, с. 138-139, прим. 39].
Таким образом, последние из указанных авторов склонны отмечать наличие устойчивого и долговременного влияния кыргызской культуры на забайкальскую в эпоху развитого средневековья, указывая на широкий круг сходных элементов в материальной и духовной культуре и известные исторические факты, сохранившиеся в письменных источниках. В круг аналогий включены особенности погребального и поминального обряда, формы керамики, орудий, сбруйных украшений, крюков для шнуровки, руническая письменность и т.д.
На наш взгляд, для констатации такого рода влияния (направления трансляции элементов культуры) недостаточно указать наличие аналогий в культурах Южной Сибири и Забайкалья. Для однозначной оценки наблюдаемого явления необходимо выделить элементы, специфичные только для данных культур, определить время их появления в каждой из культур и конкретные пути передачи инноваций от одной к другой. В отдельных случаях направление трансляции элементов культуры достаточно определённо устанавливается благодаря, например, спектральному анализу металлических изделий. В частности, такой анализ со всей очевидностью свидетельствует о влиянии в хуннскую эпоху забайкальского металлургического центра на металлургию Минусинской котловины [Миняев, 1980, с. 31]. Для периода средневековья таких данных пока нет, поэтому необходим анализ всего спектра возможных совпадений.
В письменных источниках VIII-IX вв. неоднократно упоминаются кыргызы и курыканы как противники тюрок [Малов, 1951, с. 38]. В памятнике X в. «Худул ал-алам» курыканы называются в качестве одного из подразделений кыргызов [Материалы но истории киргизов..., 1973, с. 41], что может быть истолковано как свидетельство включения Прибайкалья в состав Кыргызского каганата. Однако не исключена недостаточная осведомлённость средневекового автора, поскольку о «фури» — курыканах — он сообщает фантастические подробности.
Свидетельством проникновения кыргызов в степные районы Забайкалья считается поход разноплеменного войска кыргызского «министра» А-бо на шивэй, укрывших у себя часть бежавших уйгуров [Кызласов Л.Р., 1981б, с. 58]. Однако судя по подробному описанию этих событий в «Цзю таншу», этот поход был направлен в совершенно другой район: к границам империи Тан. Согласно хронике, после гибели кагана У-цзе из числа его людей «вновь собралась орда численностью более 5000 человек. Зерно и баранов получали от князя народа си Ши-шэ-лана» [Малявкин,
(61/62)
1974, с. 307]. «Народ си» (ку-мо-си) обитал в южной части Большого Хингана и к северу от гор Иншань [Малявкин, 1974, прим. 102].
«Весной 1-го года эры правления Дачжун (21/I-847 — 8/II-848 г.) Чжан-Чжун-у разгромил народ си, уйгурам негде стало получать пропитание и они начали разбегаться. К весне 2-го года эры правления Дачжун (9/II-848 г. — 27/I-849 г.) осталось менее 500 чел. именитых князей и знатных людей, которые во всём полагались на шивэй.
Когда шивэй проходили через Ючжоу, (Чжан) Чжун-у приказал (им) вернуться в орду, а Э-няня (кагана, сменившего У-цзе.— Ю.Х.) и других прислать в Ючжоу. Э-нянь и его люди испугались. В эту же ночь Э-нянь с женой Гэ-лу, сыном Ду-сы и другими лицами, всего 9 всадников, бежали на запад.
Шивэй разделили оставшихся уйгуров на 7 частей, и ,,Семь родов шивэй” взяли по одной части.
Через три дня министр кыргызов А-бо во главе 70 000 войска, состоявшего из различных племён, пришел со стороны юго-запада от северных границ воеводства Тяньдэ, чтобы взять Э-няня и уйгуров. Он нанес сильное поражение народу шивэй, затем собрал всех уйгуров, находившихся у шивэй, и вернул их на север от Гоби» [Малявкин, 1974, с. 30, прим. 25, 31, 52, 53]. Очевидно, что разгром кыргызами шивэй и захват уйгуров были совершены на землях к югу от Гоби и к Забайкалью отношения не имеют.
Таким образом, однозначными сведениями из письменных источников о вхождении Забайкалья во второй половине IX в. в сферу влияния кыргызов историческая наука в настоящее время не располагает.
Могут ли помочь чем-либо в этом вопросе данные археологии? Ряд авторов усматривает сходство в культурах Южной Сибири и Забайкалья, в частности в погребальной и поминальной обрядности. Однако обряды сожжения умерших или одиночного трупоположения в рассматриваемое время были распространены не только в указанных районах, но и практически по всей степной Евразии. Для погребений кыргызских кыштымов характерны преимущественно вытянутое трупоположение, бедный инвентарь, сравнительная редкость предметов вооружения. Синхронные могилы из Забайкалья довольно разнообразны по конструктивным особенностям, богаче по составу инвентаря. Нередко в них погребенный находится в скорченном положении, что нехарактерно для Саяно-Алтая (рис. 1). Поминальные курганы (по мнению Е.В. Ковычева — кенотафы) известны не только в Южной Сибири и Забайкалье, но и в Монголии (памятник Саган-Чулут на р. Орхон [Окладников, 1979, с. 18, 19]). Возможно, они действительно относятся к одной и той же культуре, хотя в настоящее время для такого утверждения ещё слишком мало данных. Во всяком случае появление поминальных курганов в Центральной Азии и Забайкалье никак не связано с событиями IX в. и возвышением Кыргызского каганата.
(62/63)
Рис. 1. Сравнительная таблица погребальных обрядов.
Думается, что для констатации южно-сибирско-забайкальскнх связей не должны привлекаться лепные, аморфной выделки горшочки, найденные в средневековых памятниках обоих районов, хотя формально у них немало общих черт [Кызласов Л. Р., 1981б, с. 61]. Эта бытовая посуда грубой выделки, не имеющая строгих форм, вряд ли вообще могла быть предметом заимство-
(63/64)
вання. Иное дело гончарная посуда и сама технология изготовления керамики на круге. Нет сомнения, что в обоих рассматриваемых районах гончарный круг появился извне. Однако в Забайкалье он известен уже в хуннское время, на несколько столетий раньше, чем в Минусинской котловине. И в Южную Сибирь, в частности на Алтай, данная технология была занесена именно хуннами [Кубарев, 1980, с. 213].
На наш взгляд, нельзя связывать распространение в Прибайкалье древнетюркской рунической письменности с влиянием только кыргызской культуры [Кызласов Л.Р., 1981, с. 52]. Как известно, эта древнетюркская руника изобретена в конце VII в. на основе согдийской письменности во II Восточно-тюркском каганате и могла быть занесена в Прибайкалье непосредственно от тюрок, возможно, через посредство согдийцев, имевших свою торговую факторию на р. Унге [Окладников, 1976б, с. 42].
Формы предметов, связанных с оснащением всадников,— стремена, удила, детали сбруи, поясного набора и украшения — из средневековых памятников Забайкалья и Южной Сибири имеют много общих черт (рис. 2). В данной области вполне возможны заимствования и взаимовлияние. В Минусинской котловине в конце I тыс. н.э. существовал развитый очаг чёрной металлургии и металлообработки, в том числе торевтики. Следы разнообразного металлообрабатывающего ремесла известны и в Забайкалье. Тем примечательнее, что не только состав предметов конского убранства и снаряжения всадников, но и детали его декоративного оформления в рассматриваемых районах не только близки между собой, но и находят широкие аналогии в кочевнических памятниках практически по всей степной зоне Евразии. Данное обстоятельство связано с общими закономерностями развития культур средневековых кочевников Евразии, быстрой ретрансляцией в кочевой среде культурных и эстетических инноваций. Немало орнаментальных сюжетов пришло на эти территории извне, например, изображения феникса, крылатого льва, рыбы, личины в диадеме, горящего светильника, пальметки, лотоса, гроздьев винограда и др. Однако, как отмечал Б.И. Маршак, несмотря на то, что «прототипы орнаментов всегда восходили к иноземным образцам», стиль каждого региона «обладал ярко выраженным своеобразием, что связано с выбором разных, причём всегда немногих прототипов и выработкой на их основе множества новых вариантов» [Маршак, 1980, с. 30].
Вероятно, сходство ряда элементов южно-сибирской и забайкальской торевтики IX-X вв. во многом объясняется тем, что они восходят к одним и тем же предшествующим, по-видимому, уйгурским образцам. С выходом енисейских кыргызов в Восточный Туркестан у их торевтов появилась возможность непосредственного заимствования значительно большего числа мотивов южного происхождения, благодаря чему южно-сибирская орнаментика по металлу становится значительно вариабельнее, чем на соседних территориях, включая Забайкалье. Вполне вероятно,
(64/65)
Рис. 2. Предметы поясного набора и сбруи.
что отдельные мотивы растительного орнамента забайкальской торевтики являются репликами кыргызских изделий эпохи великодержавия, хотя обосновать этот тезис конкретными примерами пока не представляется возможным.
Большой интерес представляет сравнительный анализ комп-
(65/66)
лекса вооружения кыргызских и забайкальских воинов рассматриваемого времени.
Наступательное вооружение ближнего боя в Забайкалье представлено линзовидными в сечении наконечниками копий с удлинённо-шестиугольным пером, ромбическими в сечении копьями с удлинённо-ромбическим пером и боевыми топорами с высоким обухом. В Южной Сибири в памятниках конца I тыс. н.э. известны однолезвийные прямые палаши, слабоизогнутые сабли, четырёхгранные в сечении, удлинённо-ромбические копья, удлинённо-пятиугольные, ромбические и круглые в сечении пики, высокообушные боевые топоры. Отличия в составе средств ближнего боя довольно существенные. Среди забайкальских находок отсутствуют палаши и сабли. В южно-сибирских материалах важную роль играют бронебойные копья (пики), которые пока не найдены в Забайкалье. В целом отмеченные различия сводятся к формированию в Южной Сибири специализированного бронебойного комплекса оружия ближнего боя, который еще не сложился к рассматриваемому времени в Забайкалье. Есть различия в оружии дистанционного боя. Характерная черта Забайкальских луков разных типов — наличие срединной фронтальной «весло-образной» накладки, ставшей в монгольское время необходимой деталью луков монгольского типа. Южно-сибирские луки этого времени в своей основе «тюркские», имеющие боковые срединные накладки. В Забайкалье в рассматриваемое время известны два типа двухлопастных наконечников стрел, шесть — трёхлопастных, пять — плоских, по одному типу трехгранно-трёхлопастных, четырёхгранных и линзовидных. В Южной Сибири получили распространение: один тип двухлопастных наконечников стрел, шесть — трёхлопастных, три — плоских, по два типа — трёхгранно-трёхлопастных и трёхгранных, три — четырёхгранных, по одному типу — прямоугольных и круглых. Среди наконечников стрел, предназначенных для поражения незащищённого противника, в Забайкалье в количественном отношении преобладают плоские, в Южной Сибири — трёхлопастные [Ковычев, 1981, с. 103; Худяков, 1982, с. 137-144]. В Южной Сибири в 3 раза больше типов бронебойных стрел. Несколько отличаются и забайкальские колчаны от южно-сибирских. В Забайкалье в это время появляются колчаны с широкими орнаментированными костяными пластинами с пластинчатым крюком. Для Южной Сибири характерны узкие костяные колчанные пластины с циркульным узором и крючки с петлёй. Впрочем, форма колчана с карманом была идентичной на этих территориях.
Среди защитных средств и в Забайкалье, и в Южной Сибири известен чешуйчатый панцирь. Пластины южно-сибирских панцирей длинные узкие с округлым нижним краем [Худяков, 1980, с. 119-123]. В Забайкалье наряду с узкими известны широкие пластины с округлым нижним краем и тремя рядами отверстий.
В целом южно-сибирский комплекс вооружения в конце I тыс. н.э. выглядит несколько более развитым, типологически более
(66/67)
Рис. 3. Предметы вооружения.
разнообразным, чем забайкальский (рис. 3). В его составе выделяются два самостоятельных набора вооружения: легко- и тяжеловооружённого всадника. Забайкальский комплекс в своей основе един, это снаряжение легковооружённого конного воина-стрелка. Однако и в Забайкалье применялись средства ведения ближнего боя и защиты.
(67/68)
Приводимые отличия в какой-то мере сопоставимы с историческими событиями конца I тыс. н.э., известными по сведениям письменных источников. Южная Сибирь в этот период была объединена под властью кыргызских каганов, опиравшихся на централизованную военно-административную систему, в то время как в Забайкалье этот процесс произошёл в начале II тыс. н.э.
Наличие своеобразных черт по всем основным рассмотренным позициям в составе каждой из культур позволяет утверждать их автономное существование. Сходство отдельных элементов может быть вполне объяснимо конвергентным развитием или заимствованием из общего исходного источника. Сказанное не означает, что какие-либо контакты или взаимовлияние культур Южной Сибири и Забайкалья в рассматриваемое время абсолютно исключены. Вполне вероятно, что с выходом кыргызов на просторы Центральной Азии они должны были стремиться в той или иной мере установить свой контроль над землями, входившими ранее в состав Уйгурского каганата, и населявшими их кочевыми племенами. К числу таких районов, по мнению большинства учёных, относится и Забайкалье. Однако ввиду кратковременности господства кыргызов в Центральной Азии, ориентации их внешней политики на захват контроля над торговыми путями через Восточный Туркестан и установление прямых связей с империей Тан, контакты кыргызов с северными племенами, находившимися на периферии каганата, носили нерегулярный характер. Исходя из этого, считаем неправомерными выводы тех исследователей, которые склонны преувеличивать влияние кыргызов на культуру средневекового населения Забайкалья.
Литература. ^
Архив ЛОИА, ф. 42, д. 162, л. 7.
Гусева Л.Н., Шавкунова Э.В. О происхождении одного орнаментального мотива у чжурчженей. В кн.: Новейшие археологические исследования на Дальнем Востоке СССР. Владивосток, 1976.
Деревянко Е.И. К вопросу о древних связях племён Дальнего Востока с кочевниками Центральной Азии во второй половине I тыс. н.э. ИЛАИ, 1974, вып. 5.
Кириллов И.И. Восточное Забайкалье в древности и в средневековье. Иркутск, 1979.
Кубарев В.Д. Разведки и раскопки на Алтае. В кн.: Археологические открытия 1979 года. М., 1980.
Кызласов И.Л. Курганы средневековых хакасов XIII-XIV вв. СА, 1978, № 1.
(68/69)
Малов С.Е. Памятники древнетюркской письменности. М.-Л., 1951.
Мандельштам А.М. Шатровый могильник у оз. Нурэ (о-в Ольхон). В кн.: Бронзовый и железный век Сибири. Новосибирск, 1974.
Материалы по истории киргизов и Киргизии. Вып. 1. М., 1973.
Миняев С.С. Производство и распространение поясных пластин с зооморфными изображениями. САИ, М., 1980, вып. Д5-7.
Окладников А.П. Древняя тюркская культура в верховьях Лены. В кн.: История и культура Бурятии. Улан-Удэ, 1976а.
Окладников А.П. Археологические исследования в Бурят-Монголии. В кн.: История и культура Бурятии. Улан-Удэ, 1976б.
Окладников А.П. Новые данные по истории Прибайкалья в тюркское время. В кн.: История и культура Бурятии. Улан-Удэ, 1976 в.
Окладников А.П. Отчет о работе СМИКЭ в полевом сезоне 1979 г. Новосибирск, 1979.
Савинов Д.Г. О границах государства енисейских кыргызов в IX-X вв. В кн.: Проблемы этногенеза народов Сибири и Дальнего Востока. Новосибирск, 1973.
Хамзина Е.А. Археологические памятники Западного Забайкалья. Улан-Удэ, 1970.
Худяков Ю.С. Коллекция железных наконечников стрел Читинского музея. В кн.: Археология Северной Азии. Новосибирск, 1982.
|