[ коллективная монография ]
Степная полоса Азиатской части СССР
в скифо-сарматское время.
/ Археология СССР. М.: 1992. 494 с. ISBN 5-02-009916-3
Часть вторая.
Население Западной Сибири и Забайкалья в скифо-сарматское время.
Глава первая. Алтай и Тува.
Алтай и приалтайская степь (М.П. Грязнов)
[ Таблицы 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70. ]
[ Введение. ] ^
Наиболее богатые произведениями скифо-сибирского изобразительного искусства и всевозможными изделиями бытового и ритуального назначения археологические памятники открыты и исследованы на Алтае и в прилегающих к нему степях. Но культура и история ранних кочевников этого региона изучены крайне неравномерно. Одни этапы их развития освещены с исключительной полнотой находками в царских и рядовых курганах, другие известны лишь по нескольким памятникам, бедным вещевым материалом; в одних районах исследовано много памятников, другие остались археологически неизученными. Рассматриваемый здесь регион включает две области экологически различные, но в историко-культурном отношении взаимосвязанные на протяжении многих веков.
Алтай — горная страна, отграниченная на севере и северо-западе от Западно-Сибирской низменности сбросовым уступом (высота 300-500 м). На востоке он сливается с Западным Саяном, на юго-востоке — с Монгольским Алтаем, на западе — отрогами опускается к Иртышу, где переходит затем в казахстанский мелкосопочник. Приалтайская степь, куда входят Алейская и Кулундинская степи и Верхнее Приобье, — это восточная часть Западно-Сибирской низменности, примыкающая к Алтаю с севера.
История изучения. ^
Первые археологические открытия относятся к началу XVIII в., когда после 1713 г. русские стали осваивать степь. В эти годы в степь отправлялись и ватаги «бугровщиков» для расхищения древних могил. Какая-то часть добытых ими из курганов ценностей, возможно небольшая, была доставлена Петру I и составила первую в России великолепную археологическую коллекцию золотых вещей, известную под названием Сибирской коллекции Петра I. Это и ныне одно из лучших собраний по изобразительному искусству ранних кочевников Сибири [Спицын А.А., 1906а; Руденко С.И., 1962а]. Такую же по составу, но значительно меньшую по объёму коллекцию сибирских золотых вещей собрал тогда же голландский юрист и государственный деятель Н. Витзен, но она сохранилась только в рисунках в посмертном издании его книги о России [Witsen N., 1785; Радлов В.В., 1894. С. 130-133].
Вскоре в Сибирь были направлены первые географические экспедиции. Участники их, учёные путешественники Д.Г. Мессершмидт (1721 г.), Г.Ф. Миллер (1733-1744 гг.), а затем П.С. Паллас (1770 г.), сообщили сведения о хищнических раскопках «бугровщиков». Г.Ф. Миллер произвёл первые научные, хотя и не вполне удачные, раскопки курганов и собрал небольшую коллекцию древних вещей скифского времени. С изданием трудов этих экспедиций алтайские древности стали достоянием русской и европейской науки.
В начале прошлого века последовало другое значительное пополнение музеев. Просвещённый деятель Алтайского горного округа П.К. Фролов собрал большую коллекцию алтайских древностей, в том числе художественных изделий в скифо-сибирском зверином стиле. Через посредство Г.И. Спасского это собрание поступило в музеи Москвы и Петербурга. Ныне лучшая часть собрания хранится в Эрмитаже, часть — в Государственном Историческом музее в Москве и две вещи — в Историческом музее в Стокгольме [Borovka G., 1928; Zakharov A.A., 1928; Arne Т.Y., 1932. Fig. 2; 3].
Начало собственно археологических исследований на Алтае связано с именем тюрколога В.В. Радлова, который в 60-х годах прошлого столетия произвёл обширные раскопки в разных районах Саяно-Алтая. Он раскопал два царских кургана скифского времени — Катандинский и Берельский [Радлов В.В., 1895]. Долгое время все сведения но археологии Алтая этого периода ограничивались лишь работами В.В. Радлова и неполными публикациями Сибирской коллекции Петра I [Радлов В.В., 1884; Толстой И., Кондаков П., 1890. С. 43-66]. Лишь в 1911 г. А.В. Адрианов раскопал небольшую серию курганов в западном Алтае (Майэмирская степь и под Солонечным Белком), содержавших материал по начальной поре развития культуры ранних кочевников Алтая [Адрианов А.В., 1916].
Исследования советского времени начались с 20-х годов нашего века и сразу же на качественно ином уровне: их проводили профессионалы-археологи. С.И. Руденко и его сотрудники исследовали серию малых курганов и несколько могильников на Алтае и близ Бийска (М.П. Грязнов, А.Н. Глухов, М.Н. Комарова, А.В. Адрианов). М.П. Грязнов в 1927 и 1929 гг. раскопал царские курганы Шибе и Пазырык I, а в 1925 г. произвёл обследование берегов р. Обь от Бийска до Барнаула и открыл серию памятников осёдлого населения скифского времени. Опираясь на опыт классификации минусинских древностей, созданной С.А. Теплоуховым, и появившиеся новые материалы, М.П. Грязнов предложил свою хронологическую классификацию памятников Алтая и приалтайской равнины [Грязнов М.П., 1930].
Значительными были археологические исследования на Алтае С.В. Киселёва и Л.А. Евтюховой в 1934-1937 гг. Они раскопали в нескольких пунктах курганы второй половины I тысячелетия до н.э., в том числе богатый Каракольский курган, курганы в Куроте, Курае и Туэкте на Алтае, а также Быстрянский могильник на р. Катунь в Приалтайской равнине [Киселёв С.В., 1951. С. 292-298, 328-330, 352-356]. В могильнике Усть-Куюм на р. Катунь Г.П. Сергеев и Г.П. Сосновский в 1932, 1936 гг. вскрыли ранние курганы с захоронениями в камеи-
(161/162)
ных ящиках [Марсадолов Л.С., 1981а]. В 1930-1935 гг. С.М. Сергеев и А.П. Марков исследовали ещё несколько курганов второй половины I тысячелетия до н.э. близ г. Горно-Алтайск в Быстрянском и Суртайском могильниках в нижнем течении Катуни [Полторацкая В.П., 1961; Завитухина М.П., 1961; 1966б]. М.П. Грязнов раскопал в 1939 г. два интересных кургана последних веков до нашей эры в Яконуре [Грязнов М.П., 1940].
Итоги всех работ довоенного периода изложены в трудах М.П. Грязнова и С.В. Киселёва. В работе, посвящённой исследованию материалов Пазырыкского I кургана, М.П. Грязнов [1941] дал описание памятников и детальный анализ культуры ранних кочевников Алтая (развитие техники, хозяйство, быт, социальный строй и искусство). С.В. Киселёв [1949; 1951] подробно описал другие группы памятников, не рассмотренных М.П. Грязновым, и провёл анализ культуры скифо-сарматского времени на Алтае преимущественно в аспекте её происхождения, связей с культурами других регионов и с основными историческими событиями в Евразии.
В послевоенные годы характер работ несколько изменился. С 1946 г. в течение ряда лет С.И. Руденко вёл систематические раскопки четырёх царских курганов в Пазырыке, двух курганов — в Туэкте и двух — в Башадаре [Руденко С.И., 1953; 1960]. Погребальные сооружения этих курганов находились в слое вечной мерзлоты. Раскопки дали совершенно исключительный материал, с небывалой полнотой освещающий все стороны жизни кочевников скифского времени. По поручению С.И. Руденко были доследованы раскопанные ранее В.В. Радловым Катандинский и Берельский царские курганы (Гаврилова А.А., 1957; Сорокин С.С., 1962; 1969б].
С начала 50-х годов для уточнения возраста больших алтайских курганов начинают привлекаться методы естественных наук. Радиоуглеродные даты окончательно подтвердили «скифский» возраст этих памятников [Бутомо С.В., 1963. С. 26]. Дендрохронологические исследования помогли с точностью до одного года установить очерёдность сооружения пяти Пазырыкских и Туэктинского I курганов [Замоторин И.М., 1959; 1963; Захариева Е.И., 1974; Марсадолов Л.С., 1981в]. Учитывая дендрохронологические и радиоуглеродные данные, а также археологические аналогии из Северного Причерноморья, Китая и Передней Азии. С.И. Руденко датировал ряд курганов Алтая, в том числе все царские, с точностью, близкой к полувеку. Он считал, что все исследованные на Алтае памятники периода раннего железа относятся к скифскому времени в рамках второй половины VII — начала III в. до н.э. На Алтае не обнаружены археологические памятники моложе III в. до н.э., в культурном отношении примыкающие к курганам с каменной наброской (т.е. пазырыкского типа. — Ред.). Поэтому, полагал С.И. Руденко, вероятнее всего, военные события, связанные с продвижением хунну на запад, начавшиеся на рубеже III-II вв. до н.э., побудили скотоводов Алтая откочевать в Восточный Казахстан или в западносибирские степи [Руденко С.И., 1960. С. 335, 336, 341].
С 1946 г. начались систематические раскопки комплекса археологических памятников на Ближних Елбанах близ с. Большая Речка на Оби. Здесь были исследованы остатки поселений, могильники и литейная мастерская осёдлого населения эпохи ранних кочевников. Памятники эти отнесены к большереченской культуре, которую автор раскопок М.П. Грязнов разделил на три последовательных этапа: большереченский (VII-VI вв. до н.э.), бийский (V-III вв. до н.э.) и берёзовский (II-I вв. до н.э.), синхронных трём соответствующим этапам на Алтае (Грязнов М.П., 1956а. С. 44-98]. В 1954 г. он раскопал 10 курганов бийского этапа близ с. Ордынское ниже по Оби [Завитухина М.П., 1968а].
Так Алтай и прилегающие к нему степи Верхнего Приобья скифского времени стали относительно хорошо изученным регионом, который всё более привлекал к себе внимание исследователей скифских культур.
С начала 60-x годов исследования на Алтае приняли широкий размах. С.С. Сорокин [1966а; 1966б; 1974] произвёл раскопки в южных и западных районах Алтая (могильники Курту, Коксу, Катон, Копай); А.М. Кулемзин [1970] — в восточном Алтае; Д.Г. Савинов [1972; 1973; 1974; 1975; 1978] — в Сайлюгемской степи, где им был найден также оленный камень (могильник Узунтал). С конца 60-х годов Н.Л. Членова [1970; 1971в] начинает исследования на Оби (Суртайский могильник). В.Д. Кубарев [1976; 1977; 1978; 1979; 1980а; 1980б; 1981] ведёт систематические раскопки в юго-восточном Алтае. Им вскрыты курганы пазырыкского и шибинского этапов с хорошо сохранившимися высокохудожественными деревянными изделиями, а также открыта большая серия оленных камней (могильники Уландрык и Бар-Бугазы; карта 8).
В последние годы среди многих других памятиков в горных районах Алтая раскопаны курганы и могильники скифского времени [Погожева А.П., 1978; 1981; Могильников В.А., Куйбышев А.В, Суразаков А.С., 1978; 1979; 1981; Могильников В.А., Суразаков А.С., 1980; Владимиров В.Н., Глоба Г.Д., 1981; Марсадолов Л.С., 1981б; Могильников В.А., 1983а: 1983б], ведутся исследования в алтайской степи и на верхней Оби [Могильников В.А., 1972; Медникова Э.М., Могильников В.А., Уманский А.П., Шемякина А.С., Сергин В.Д., 1975; Куйбышев А.В., Медникова Э.М., Могильников В.А., Неверов С.В., Суразаков А.С., Уманский А.П., 1977; Кирюшин Ю.Ф., 1979; 1980; Кунгуров А.Л., 1980, 1981; Троицкая Т.Н., 1981]. Но материалы этих раскопок полностью ещё не опубликованы и пока не могут быть использованы в достаточной мере.
Кочевники Алтая. ^
Алтай и прилегающие к нему с севера Алейская степь и лесостепная Обь в скифо-сарматское время были тесно связаны. Можно предполагать, что на севере по долинам рек и по берегам степных озёр располагались поселения осёдлых и полуосёдлых групп населения, а на юге, в горных долинах, находились зимовки кочевников, кочевые маршруты которых летом выходили за пределы гор в Алейскую, а возможно, и в Кулундинскую степи. Кочевое и осёдлое население двух смежных, экологически различных районов находилось в постоянном взаимодействии, характер которого, как увидим ниже, со временем менялся.
(162/163)
Карта 8.
Памятники ранних кочевников Горного Алтая I тысячелетия до н.э.
1 — Вавилонка; 2 — Измайловка; 3 — Жартас; 4 — Остриково: 5 — Тамураши; 6 — Ушбиик; 7 — Ашутас-Булак; 8 — Эйген-Булак; 9 — Усть-Буконь; 10 — Кызыл-Ту (Кзылту); 11 — Славянка; 12 — Баты; 13 — Кула-Журга; 14 — Канай; 15 — Чистый Яр; 16 — Юпитер; 17 — Мало-Красноярка; 18 — Караш; 19 — Пчела; 20 — Усть-Бухтарма; 21 — Майэмир; 22 — Солонечный Белок; 23 — Большие Скалы; 24 — Копай; 25 — Катон-Карагай (Катонский); 26 — Черновое; 27 — Курту; 28 — Успенка; 29 — Кырлык; 30 — Сары-Коба; 31 — Яконур; 32 — Чёрный Ануй; 33 — Семисарт; 34 — Нижний Тюмечин; 35 — Кара-Коба; 36 — Таалай; 37 — Бичикту-Бом (Дьяны-Дьел); 38 — Каракол; 39 — Курота; 40 — Койбашка: 41 — Горно-Алтайск (ул. Алферовская); 42 — Усть-Куюм: 43 — Кара-Тенеш; 44 — Кызык-Телань; 45 — Большой Еломан; 46 — Тургунда и Ак-Кем; 47 — Адыр-Кан; 48 — Белый Бом; 49 — Аргут; 50 — Коксу I; 51 — Кумуртук; 52 — Балыктыюль; 53 — Арагол; 54 — Ала-Гаил; 55 — Боротал; 56 — Курай; 57 — Чичке; 58 — Тётё; 59 — Кызыл-Джар; 60 — Талдура; 61 — Чаганка; 62 — Елангаш; 63 — Мухор-Тархата; 64 — Узунтал; 65 — Кара-Дюргун; 66 — Барбургазы; 67 — Юстыд; 68 — Ташанта; 69 — Бураты; 70 — Уландрык;
а — большие курганы, исследованные археологами; б — большие курганы, ограбленные «бугровщиками»; в — малые курганы, исследонанные археологами; г — поселения; д — каменные изваяния (оленные камни); е — наскальные изображения; ж — горные хребты; названия больших курганов даны на карте.
В горах Алтая исследовано уже довольно мною памятников, характеризующих своеобразную культуру ранних кочевников. По типам вещей и деталям погребального обряда их можно разделить на четыре последовательных хронологических этапа: куртуский (VIII-VII вв. до н.э.) выделен по небольшой пока серии небогатых могил, случайно найденных бронзовых орудий и по так называемым оленным камням; майэмирский (VII-VI вв. до н.э.) представлен несколькими курганами и случайными находками уздечных комплексов характерного типа; пазырыкский (V-III вв. до н.э.) хорошо известен по малым курганам и по великолепной серии царских курганов в Пазырыке, Туэкте и Башадаре; шибинский (II в. до н.э. — I в. н.э.) также полно представлен большими и малыми курганами, в том числе царскими курганами в Катанде, Шибе и Берели.
(163/164)
Пока трудно чётко отделить майэмирский этап от предыдущего куртуского. С накоплением материала границы этапов, несомненно, уточнятся, сама характеристика майэмирского этапа изменится, вероятно, надо будет изменить и его название, поскольку памятник, давший название (Майэмир), включён теперь в предшествующий, куртуский, этап. [1]
За восемь — десять столетий (VIII в. до н.э. — I в. н.э.) произошло много различных изменений в культуре, но её этнографический характер оставался в основном неизменным. Важнейшим событием этого времени, наблюдаемым по археологическим памятникам, был переход от бронзовых орудий к железным. Начавшись на пазырыкском этапе, а может быть, и несколько ранее, процесс этот полностью завершился к началу шибинского этапа. Другим не менее важным для кочевников культурным приобретением была узда. В VIII-VII вв. до н.э. кочевники Саяно-Алтая, как и ряда других областей, стали применять узду своеобразной конструкции с так называемыми трёхдырчатыми псалиями особой формы — с грибовидной шляпкой наверху и маленькой головкой внизу. Их плотно привязывали ремешком к удилам. Такая узда применялась в степях на запад вплоть до Дуная. Совершенствуя эту узду, кочевники создали на рубеже VI-V вв. до н.э. новый способ крепления удил с двудырчатыми псалиями, которые продевались в кольцо удил. Эта новая узда, изобретённая ими, относительно быстро распространилась по всем степям Евразии от Ордоса до Дуная, просуществовав там в разных вариантах более полутора тысяч лет.
Памятники ранних кочевников Алтая представлены в основном большими и малыми курганами, во множестве находимыми в степной части долин горных рек. Малые курганы имеют вид небольших холмиков из камня с землёй или чисто каменных. Под ними — могила, где в небольшом бревенчатом срубе или в подобии каменного ящика погребённый мужчина лежит с кинжалом, ножом, боевым чеканом или луком и стрелами, а женщина — с ножом и зеркалом. Во всех могилах — глиняные кувшины и крестец барана с хвостовыми позвонками (остатки курдюка). Часто встречаются украшения одежды, бронзовые, костяные, иногда золотые, декорированные изображениями зверей и птиц. Рядом со срубом или над ним, с северной стороны, как в мужских, так и в женских могилах погребён верховой конь с седлом и уздой, а иногда два и даже три коня.
Так же устроены могилы и в больших каменных курганах, но там они отличаются огромными размерами и богатством погребального инвентаря. В большой квадратной яме со сторонами по 6-7 м, глубиной 4-7 м, в южной её половине, поставлен деревянный сруб с двойными стенами и потолком. В нём, в огромном саркофаге-колоде — искусственно мумифицированные трупы двух человек — мужчины и женщины. Обильный сопровождающий их инвентарь расположен в камере, стены которой увешаны войлочными коврами. В северной половине могилы, за срубом, помещены верховые кони (от 5 до 22) с седлами, уздечками и другими принадлежностями пышного конского убора.
Могилы этих царских курганов и всё, что в них находилось, изумительно хорошо сохранились, и вот почему. Над могилой племенного вождя (царя) сооружали круглую каменную стену (крепиду) диаметром 25-50 м и пространство внутри неё забрасывали или закладывали крупным камнем на высоту в несколько метров. Со временем это сооружение превращалось в каменный курган высотой 2-3 м, диаметром до 50 м и более. Под каждым таким сооружением неизбежно возникал вскоре же местный небольшой очаг вечной мерзлоты. Масса набросанных камней плохо прогревается солнцем, но зато вовнутрь её свободно затекает холодный зимний воздух. Тяжёлый морозный воздух легко проникает вниз во все поры земли под насыпью и замораживает её на глубину до 7 м. Масса набросанных камней служит также конденсатором влаги из воздуха. На поверхности холодных камней оседала выделявшаяся из тёплого воздуха вода, которая, накапливаясь, стекала вниз, в могилу, замерзала там и сковывала льдом всё, что в могиле находилось. Так создавались условия, в которых вещи, находясь под землёй веками, почти не изменились. Прекрасно сохранилось множество различных изделий из дерева, меха и кожи, шерсти и травы. От них в обычных условиях не остаётся и следа. В некоторых могилах идеально сохранились мумифицированные трупы погребённых людей. Сопровождающие погребённых кони в двух случаях дошли до нас не только с шерстью, гривой и хвостом, но также с мускулатурой, внутренностями и даже остатками непереваренной пищи в кишечнике. А сёдла, уздечки и другие части сбруи сохранились полностью до последней нитки. Найденные в могилах одежды и посуда, украшения и лопаты, ковры и телеги, сыр и наркотики, колесницы, арфа и многие другие самые разнообразные вещи позволяют иногда до мельчайших подробностей восстановить картину быта и социальной жизни древних кочевников Алтая.
Ранний (куртуско-майэмирский) этап (VIII-VI вв. до н.э.). ^
Памятники этого этапа исследованы
(164/165)
ещё в очень малом количестве. Однако все они весьма своеобразны и выразительны. Наиболее характерны могильники Курту II (верховье Бухтармы), Семисарт I (с. Ело, Горный Алтай), группа курганов близ г. Горно-Алтайск (р. Катунь, устье р. Куюм) и группа в верховьях Нарыма (Майэмирская степь, Восточный Казахстан). Захоронения совершены в грунтовых ямах или каменных ящиках, сооружённых на древнем горизонте. Могильник Курту II состоял из крупных речных валунов и содержал неглубокие грунтовые ямы. Каменные ящики в курганах могильника Семисарт I были окружены кольцом из плит. Погребённые лежали скорченно, обычно на левом боку, головой на северо-запад.
Одной из отличительных черт части ранних погребений можно считать захоронение рядом с могилой, но в отдельной яме, взнузданного коня или только комплекта узды. Так, в могильнике Курту II конь, погребённый в отдельной яме, был положен на брюхо, головой на юго-запад (табл. 60, 11). По сторонам его челюстей лежала пара роговых псалиев (табл. 61, 6, 7), подобных трёхдырчатым псалиям основного типа из кургана Аржан в Туве и сходных с псалиями из Черногоровки в Северном Причерноморье. С.С. Сорокин, копавший этот могильник, датировал погребение с конём IX-VIII вв. до н.э. [Сорокин С.С., 1966а. С. 43-47].
Та же картина наблюдалась в могильнике близ устья Куюма [Сосновский Г.П., 1940. С. 30; Марсадолов Л.С., 1981а]. Под одной насыпью с погребением женщины, сопровождавшейся бронзовым ножом, белопастовыми и сердоликовой бусами (табл. 61, 17, 27), находилась могила коня (табл. 60, 8-10), в зубах которого была пара роговых трёхдырчатых псалиев простой формы (табл. 61, 4), конструктивно сходных с куртускими и аржанскими. В примыкавших друг к другу каменных ящиках могильника Семисарт I были обнаружены в одном — скелет человека, в другом — череп и кости ног коня, в третьем — обломки челюстей и трубчатых костей барана. За пределами ящиков, в небольшой ямке, был найден роговой трёхдырчатый псалий (табл. 61, 5). Предварительно курган датирован VIII-VII вв. до н.э. [Марсадолов Л.С., 1981б. С. 195].
Как погребение в отдельной яме следует, вероятно, рассматривать и захоронение коня в отдельном кургане. Так, в одном из курганов под Солонечным Белком [Грязнов М.П., 1947] были погребены подросток и женщина, лежавшая вытянуто на спине. В другом обнаружены кости овцы и скелет коня с удилами в зубах, двумя пряжками по бокам грудной клетки и четырьмя десятками бронзовых пронизок от круглых ремней узды (табл. 61, 16, 18, 20, 22, 30). Женщину и подростка сопровождали литое бронзовое зеркало с вертикальным бортиком и петлёй, каменный оселок, костяной нож (?) с фигурой зверя и роговая пронизка (табл. 61, 21, 28, 29, 31). Наконец, в третьем кургане того же могильника среди обломков человеческих костей найдены фрагмент оселка и бронзовый нож с протомой хищника (табл. 61, 26).
Отдельно от захоронения человека обнаружены принадлежности сбруи в Майэмирских курганах [Адрианов А.В., 1916. С. 8-18, 56-61; Руденко С.И., 1930; Грязнов М.П., 1947], территориально принадлежащих Восточному Казахстану, но культурно примыкающих в равной мере и к кругу рассматриваемых памятников Саяно-Алтая. В состав майэмирского конского убора входили 10 золотых листков, покрывавших деревянные бляхи с барельефным изображением свернувшегося хищника (тигра), бронзовые запятовидные бляхи и позолоченная бляшка в виде головы птицы (табл. 61, 15, 19; 62, 1-7). В разграбленном погребении человека найдено литое бронзовое зеркало (табл. 61, 24).
Общей тенденцией развития погребального обряда в VIII-VI вв. до н.э. был постепенный переход к захоронению взнузданного коня в одной могильной яме с человеком. Изменяется со временем и поза человека — его хоронят вытянуто на спине, головой на запад. На протяжении рассматриваемого этапа появляются и новые формы псалиев, и соответственно изменяется крепление узды. Наряду с трёхдырчатыми псалиями употребляют псалии с Т-образным крючком вместо центрального отверстия (табл. 61, 8) и У-образные с отростком, на который надевали кольцо удил (табл. 61, 9). В последнем случае верхняя половина стержня псалия стала лишней, и в дальнейшем от неё, по-видимому, отказались, остались только отросток и нижняя половинка. Таким путём появились двудырчатые S-образные псалии, которые затем быстро распространились по всему «скифо-сибирскому миру». Эволюцию узды ранних кочевников можно представить в следующем виде (табл. 61, 10-12): 1 — безудильная узда с трёхдырчатым псалием аржано-черногоровского типа; 2 — такой же псалий привязан ремешком к основанию кольца удил; 3 — такой же псалий привязан ремешком с помощью специального отверстия в основании кольца удил (табл. 61, 10); 4 — кольцо удил надето на Т-образный крючок в центре псалия (табл. 61, 11); 5 — кольцо удил надето на боковой отросток У-образного псалия (табл. 61, 12); 6 — двудырчатый псалий продет в кольцо удил. Первые пять типов узды характерны для VIII-VI вв. до н.э. на Алтае и в Туве, шестой — для V-III вв. до н.э. и последующих.
Из числа случайных находок к VIII-VI вв. до н.э. следует отнести бронзовые кинжалы с фигурной рукоятью (табл. 61, 1) и кинжалы с грибовидным навершием и прямой гардой, сходные с крестовидными кинжалами Северного Причерноморья и Предкавказья, а также кинжалы с плоской гардой и приспущенными вниз крыльями (табл. 61, 2, 3), сходные с кинжалами третьего типа Северного Причерноморья. К этому же времени принадлежат бронзовые втульчатые ромбовидные наконечники стрел, отдельные предметы конских уборов и зеркала с вертикальным бортиком (табл. 61, 9, 13, 14, 25, 32). Особенно интересно бухтарминское зеркало с вертикальными бортиком и фигурами пяти оленей и горного козла, изображёнными в обычном для оленных камней Монголии и Тувы стиле (табл. 62, 11) [Марсадолов Л.С., 1982. С. 30-33].
Благодаря усердным поискам В.Д. Кубарева [1979], большая серия оленных камней известна теперь и на юго-востоке Алтая. Они подобны тувинским и монгольским, но не так обильно украшены фигурами оленей и других зверей. Обычно это очень лаконичный образ воина, изображение которого ог-
(165/166)
раничивается только некоторыми символами и сводится иногда к трём косым чёрточкам вместо лица наверху одной грани и по колечку (серьги) — на двух боковых гранях (табл. 62, 13) или к ряду точек, опоясывающих верхнюю часть камня (ожерелье) и трём косым чёрточкам над ним (табл. 62, 12). На более полных изображениях показан пояс и с ним оружие — лук, кинжал, секира, оселок (табл. 62, 14-16). На юго-востоке Алтая открыты и петроглифы. К наиболее раннему времени могут быть отнесены силуэтные рисунки оленей, коней и других зверей, изображенных в позе стоящих «на цыпочках» и в галопе (табл. 62, 8-10). Стилистически они очень близки к подобным изображениям на оленных камнях. Однако хронологические рамки оленных камней пока неясны. Есть мнение [Окладников А.П., 1980], что оленные камни Монголии и Саяно-Алтая принадлежат в какой-то части ещё эпохе бронзы — карасукскому времени. Указанием на это могут служить карасукские типы кинжалов, изображённых на ряде оленных камней [Волков В.В., Новгородова Э.А., 1975. Рис. 2; 3]. Предполагают также, что их изготовляли и позже — до V-IV вв. до н.э. [Грач А.Д., 1980. Табл. 1]. Вполне достоверно, однако, лишь то, что они существовали на аржано-черногоровской фазе скифо-сибирских культур, а более точное определение времени, когда они появились в культуре ранних кочевником и когда их перестали изготовлять, — дело будущих исследователей.
Средний (пазырыкский) этап (V-III вв. до н.э.). ^
Это наиболее полно изученный этап культуры ранних кочевников на Алтае, представленный сериями курганов разных слоёв кочевого общества. Десять царских курганов, исследованных на четырёх родовых кладбищах (Пазырык, Башадар, Туэкта. Шибе), содержали огромное количество произведений изобразительного искусства, исполненных лучшими мастерами своего времени, и не только металлических и костяных, но преимущественно вырезанных из дерева, сшитых из кожи, меха, войлока, шерсти, шёлка и других нестойких материалов, которые в древних могилах обычно не сохраняются. Нет ни одного района, где бы скифо-сибирский звериный стиль был известен в таком великолепном множестве художественных образов и обилии всевозможных изделий, как на Алтае. V-III века до н.э. являют собой период пышного развития изобразительного и других искусств на Алтае в связи с общим подъёмом уровня социально-экономического развития. Большое количество различных предметов хозяйственного и домашнего обихода, сохранившихся в курганах пазырыкского типа, позволяет полно представить картину производственной деятельности и бытового уклада ранних кочевников Алтая. Эти находки дают возможность многое узнать и о вещах из скифских курганов Северного Причерноморья и курганов других степных скифо-сибирских племен и народов, поскольку там сохранились только незначительные части или детали из металла, кости или камня.
Культура и искусство ранних кочевников скифского времени наиболее полно изучены в степях нашего европейского юга и на Алтае. Скифы, населявшие западные и юго-западные пределы кочевого мира, находились в постоянных контактах с передовыми цивилизациями того времени — Грецией классического периода и Ахеменидским Ираном, откуда кочевая знать скифов получала в большом числе художественные изделия, предметы роскоши и многие другие материальные и культурные ценности. Развивая культуру под заметным воздействием этих цивилизаций, скифы всё же сохраняли и самобытные черты своеобразной культуры степных кочевников с её неповторимым скифо-сибирским звериным стилем. В отличие от них, алтайские племена, находясь вдали от центров древних цивилизаций, развивались вполне самобытно, и именно в их среде с наибольшим блеском проявилось высокое художественное мастерство, выразившееся в чрезвычайном разнообразии сюжетов, образов и форм скифо-сибирского звериного стиля. Однако и до них доходили некоторые художественные веяния далеких цивилизаций: Китая — с востока, Египта и Греции — с запада. Заимствуя через Иран египетские лотос и пальметку в орнаментальном искусстве и греческий образ грифона в изобразительном, алтайские мастера перерабатывали их применительно к своим художественным нормам, порой изменяя до неузнаваемости, и органически включали в своеобразный алтайский стиль [Грязнов М.П., 1959].
Основная масса курганов среднего этапа по устройству в общем сохраняет характер, свойственный предшествующему времени. Более бедные погребения рядовых общинников исследованы сравнительно мало. Это могильники в разных районах Алтая, состоящие из десятка или более небольших (диаметр 3-6 м) каменных и каменно-земляных курганов. В могильниках Черновая I и на Алфёровской улице в Горно-Алтайске могильные ямы были обставлены иногда по бокам каменными плитами и содержали по одному погребённому с небольшим количеством предметов: бронзовые ножи и наконечники стрел (табл. 63, 15, 16), медные и костяные вещи, украшения (табл. 63, 41, 49) и иногда плохо сохранившиеся железные предметы [Руденко С.И., 1960. С. 12, 13]. Наиболее интересен могильник Уландрык, расположенный высоко в горах юго-восточного Алтая. В нём погребены в основном подростки и дети. Здесь, в зоне вечной мерзлоты, хорошо сохранились одежды и разные деревянные изделия — посуда, скульптурные украшения (табл. 63, 24, 29, 34, 36-38) [Кубарев В.Д., 1972].
Более богатые погребения обнаружены в могильниках, представляющих собой цепочки курганов, расположенных по линии юг — север (Арагол, Кок-Су I, Черновая II) или восток — запад (Эйген-булак, Туэкта). Насыпи курганов состоят из земли и камня или только из камня. В могиле обычно помещён сруб или каменный ящик, занимавший её южную половину. В срубе погребён человек, а рядом с ним, в северной половине, — один или два верховых коня (табл. 60, 5, 6). Все курганы разграблены ещё в древности, и в них сохранилась лишь небольшая часть положенных в могилу предметов. При погребённом находились глиняные кувшины (табл. 63, 50, 52-55), бронзовые втульчатые трёхгранные или ромбические и костяные черешковые наконечники стрел (табл. 64, 14, 19), различные предметы туалета, принадлежности одежды и украшения (табл. 63, 20, 44, 45, 47, 48), в том числе серебряные и золотые серьги, золотые
(166/167)
бляшки с изображением головы антилопы и тигра и другие вещи из тонкого листового золота (табл. 63, 25, 32, 35). Кони погребены с уздой и седлом. Сохранились бронзовые и железные удила с круглыми кольцами на концах, роговые пряжки от подпруги и украшения узды из клыков кабана (табл. 63, 23, 17, 18, 33). В некоторых курганах найдены фрагменты железных кинжалов типа скифских акинаков, ножей, булавок (табл. 63, 10, 21, 22, 36), а в Арагольских курганах, могильнике Кызыл-Джар I и других некрополях — бронзовое оружие и орудия миниатюрных размеров: кинжалы, боевые чеканы, ножи (табл. 63, 2-6, 8, 9, 23, 27, 28).
Все эти памятники в основном повторяют характерные черты, свойственные памятникам предшествующего этапа. Следовательно, и главнейшие особенности хозяйственной и социальной жизни оставивших их племён сохраняли прежний характер. Наиболее полное освещение всех особенностей техники, хозяйства, быта, социального строя и идеологии алтайских племён того времени дают раскопки царских курганов в восточном (Пазырык, 1929, 1947-1949 гг.) и центральном (Туэкта и Башадар. 1950, 1954 гг.) Алтае.
В Пазырыкском I кургане почти ничего не сохранилось, кроме верховых коней, погребённых в северной части могилы, за срубом, куда грабители не могли проникнуть (табл. 60, 1-3). Здесь было 10 коней золотисто-рыжей масти, холёных, вскормленных на зерновых кормах. Лучшие из них принадлежали к прославленной в древности среднеазиатской породе, потомками которой являются замечательные современные ахалтекинцы. Остальные представляли собой помесь среднеазиатской лошади с местной алтайской, низкорослой, большеголовой, сильной и выносливой, подобной современным степным табунным лошадям Монголии и Казахстана. Кони убиты ударом бронзового чекана в лоб в связи с представлением о том, что лучшего друга кочевника, боевого коня, следовало убивать боевым оружием. Все кони имели разные метки владельцев в виде надрезов на ушах, и принадлежали они не погребённому в могиле вождю, а, по-видимому, подчинённым ему родовым старейшинам, которые принесли их в дар умершему вместе с богатым убранством.
В могиле остался лишь один гроб-колода, выдолбленный из огромного ствола 250-летней лиственницы и оклеенный полосками коры, срезанной с молодых берёзок. Борта его украшали стилизованные фигурки петухов, вырезанные из тонкой кожи и покрытые сверху листовым оловом.
На полу камеры сохранились части войлочного ковра с широкой орнаментальной полосой, которую украшали вырезанные из войлока аппликации в виде голов тигра. В своё время ковёр прибили к стенам камеры массивными медными гвоздями, которые были вырваны грабителями. Грабили могилу, видимо, соплеменники погребённого и поэтому похитили только металлические вещи, золотые, серебряные и медные предметы, а с одежды и других богато украшенных вещей сняли позолоту и тонкое листовое золото, т.е. всё то, что легко можно было переплавить и тем самым скрыть происхождение похищенного. Кроме колоды и ковра, интересна сломанная рукоять топора-кельта грабителей, сделанная из сука ели, вырубленного вместе с частью ствола. Сравнительно лёгкий бронзовый кельт (топор) насаживался на массивное утолщение конца рукояти.
В непотревоженном грабителями конском захоронении исключительно хорошо сохранились уборы верховых коней. Сёдла не имеют стремян и деревянной основы. Они представляют собой две мягкие кожаные подушки, набитые шерстью северного оленя, плотно затянутые подпругой и укреплённые подхвостным и нагрудным ремнями. Кочевники казахстанских и южносибирских степей стали пользоваться седлом, по-видимому, уже в VII в. до н.э. Между тем, в странах передовой культуры того времени (Греция, Малая Азия) ещё в течение многих веков седла не знали и пользовались при верховой езде простой мягкой подстилкой.
Приготовленные специально для погребения сёдла и уздечки были нарядно и разнообразно украшены, с применением золота и олова, но сделаны эти украшения непрочно, из непригодных для рабочего седла материалов.
Особой пышностью отличался убор двух коней (табл. 66, 3, 4). У одного из них по бокам седла висели длинные фигуры тигров, сшитые из ярко-красного войлока. Подстриженную гриву украшал войлочный нагривник со стилизованными изображениями петухов, отороченный ярко-красной бахромой из крашеного конского волоса. На хвост был надет кожаный, расшитый узорами чехол. Голову коня закрывала маска в виде фигуры зелёного тигра, увенчанная огромными рогами оленя, сшитыми выворотным швом из толстой кожи (табл. 66, 3). Убор другого коня также состоял из нагривника, чехла для хвоста и маски (табл. 66, 4).
Украшения всех 10 комплектов конского убранства в Пазырыкском I кургане отличаются чрезвычайным разнообразием сюжетов, изобразительных приемов и техники исполнения. Они выполнены из дерева, кожи, войлока, меха, конского волоса и других материалов в различных сочетаниях. Кожа, мех, войлок и волос окрашивались растительными красками — мареной, хной, индиго. Дерево и кожа покрывались сверху листовым золотом и оловом или раскрашивались минеральными красками — охрой, киноварью и др. После многовекового пребывания в земле краски потускнели, но в своё время все эти изделия выглядели очень живописно. Фигуры зверей раскрашивались обычно одной краской или вырезались из цветного материала так, что получался синий козёл, жёлтый баран, красный, зелёный или золотой тигр и т.п. Однако делались и многоцветные фигуры зверей — например, серебряный баран с жёлтыми рогами и красной бородой.
Многочисленные находки в Пазырыкском II кургане дают наиболее полное представление о домашнем быте ранних кочевников Алтая. Курган ограблен, но в нём многое уцелело, поскольку вся камера долго оставалась промёрзшей. Хорошо сохранились мумифицированные трупы погребённого вождя и его жены. Чтобы снять с них ценные украшения, грабители отрубили им головы, кисти рук, а у женской мумии — также стопы и голени. Очевидно, на обоих были надеты золотые гривны и браслеты, а на женщине — и ножные браслеты. Мумии сохранили свет-
(167/168)
лый, близкий к естественному цвет кожи. Тело вождя было почти сплошь покрыто татуировкой, выполненной обычным способом — наколами. На груди и спине помещалось изображение тигра с орлиными головами на шее и хвосте. Руки от плеча до кисти были сплошь покрыты фигурами мифических оленей с орлиным клювом и орлиными головами на концах рогов, фигурками горного барана, крылатого тигра и др. На ноге, от колена и почти до пальцев, были изображены налим, четыре горных козла и мифический хищник с орлиными головами на шее. Татуировка в те времена была широко распространена. По сообщению китайской летописи, у степных кочевников несколько более позднего времени татуировались преимущественно представители высших слоёв общества.
Камера Пазырыкского III кургана была покрыта большими полотнищами, сшитыми из проваренной берёсты. По всей вероятности их сняли с летних юрт кочевников. За срубом, в северной половине могилы, было погребено 14 верховых коней с сёдлами и уздечками, ремни которых украшены орнаментированными бляшками из дерева и рога. Сохранились мужской войлочный кафтан, войлочный головной убор в виде капора, деревянный щит и древки стрел. Головной убор снабжён наверху кожаной прямоугольной башенкой в виде зубчатой коронки, напоминающей украшения головных уборов древнеперсидских царей.
В Пазырыкском IV кургане погребённого также сопровождали 14 убранных верховых коней, при которых найдено большое количество деревянных блях с фигурами различных зверей. Здесь же находились деревянные столики-блюда, шестинога от шатра для курения конопли и другие бытовые предметы. Среди брёвен были положены примитивные лестницы, по которым спускались в могилу при её сооружении. Это брёвна с вырубленными выемками-ступеньками.
Пазырыкский V курган представлял собой каменную насыпь, под которой находилась большая могильная яма глубиной 4 м. На дне её было сооружено два бревенчатых сруба, поставленных один внутри другого. Сруб изготовлялся неподалеку от того места, куда его предполагали поставить. Все брёвна перемечены зарубками. Он был разобран и вновь собран в могильной яме. На торцах брёвен хорошо видны следы рубки бронзовым узколезвийным топором.
Потолок сруба был покрыт большими полотнищами, сшитыми из кусков проваренной берёсты, а выше над срубом многими рядами плотно уложены брёвна и навалены огромные камни. Вся эта тяжесть держалась на трёх балках, положенных на толстые столбы, поставленные по бокам сруба. Такое мощное покрытие должно было, по замыслу строителей, служить надёжной защитой. Однако вскоре после сооружения могилы она всё же была разграблена. Грабители, не жалея труда и пренебрегая опасностью, разбросали камни, прорубили топорами в двухметровой толще брёвен колодец, проникли через него в сруб и похитили то, что представляло для них ценность, порвав и поломав всё остальное. Могила замёрзла, и в ней всё сохранилось в таком виде, как будто грабители покинули её недавно. В срубе стоял долбленый гроб (длина 6 м), в котором лежали мумифицированные трупы мужчины и женщины — повидимому, вождя племени и его жены или наложницы, убитой по жестоким правилам того времени. В опустошенном грабителями срубе осталось немногое. Одежды с умерших были сняты и похищены, видимо, ради нашитых на них золотых украшений. На голове женщины уцелел головной убор в виде деревянной шапочки с двумя полыми рожками наверху. Позади рожек вертикально укреплена коса, сплетённая из конского волоса, к которой присоединены две косы умершей, продетые в отверстия на рожках и вместе с ними обмотанные войлочной лентой.
Сохранились части деревянных столиков, деревянная подушка, сделанный из рога тамбурин [теперь известно, что это обломок сосуда] и некоторые другие вещи. С помощью деревянных колышков стены сруба внутри были затянуты тонким белым войлоком, от которого уцелело несколько небольших кусков. На белый фон нашиты вырезанные из окрашенного войлока изображения мифической птицы феникса, борющейся с фантастическим чудовищем, имеющим тело хищника, птичьи крылья, человеческую голову и руки, звериные уши и оленьи рога.
Всё, что находилось за стенами сруба, уцелело от грабителей. В северной части могилы, за пределами сруба, были погребены пять верховых коней с сёдлами и уздечками, колесница с четвёркой упряжных лошадей, большой войлочный шатер и телеги для перевозки тяжестей.
Наиболее значительной находкой в этом кургане был шерстяной ворсовый ковёр очень тонкой работы, привезенный на Алтай из Средней Азии или Ирана. На изготовление такого ковра даже современной опытной мастерице понадобилось бы около полутора лет упорного труда. Древнейший из известных до сих пор стриженых ковров датируется XIII в. н.э. Ковёр из Пазырыкского V кургана на 1700 или даже 1800 лет древнее. Оказывается, с изготовлением стриженых ковров были хорошо знакомы ещё в V-IV вв. до н.э., и уже тогда оно достигло высокого совершенства. Применяя технику вязания узлов из цветных ниток, древние мастерицы получали нарядные и сложные рисунки, искусно размещая среди чисто орнаментальных узоров фигуры крылатых грифонов, ланей, осёдланных коней и всадников.
Нарядное полотнище шатра сделано в той же технике, что и войлочная драпировка стен сруба. На огромном (площадь около 30 кв.м) белом войлоке нашиты цветные аппликации — орнаментальные полосы и два ряда повторяющихся изображений сидящей на троне богини со священным деревом в руке и стоящего перед ней всадника (табл. 65, 8, 10). Основанием шатра служила рама из четырёх брёвен с прорубленными в них гнёздами, в которые вставлялись длинные шесты — остов шатра, покрывавшегося войлочными коврами. Один из них, украшенный изображениями богини и всадника, сохранился почти полностью, от другого остались небольшие фрагменты с фигурами феникса и антропоморфного чудовища. Наверху шатра были прикреплены четыре сшитые из войлока фигуры лебедей (табл. 65, 6). Возможно, что шатёр был сделан для временного помещения трупа умершего вождя, сохранявшегося в нём до дня похорон.
(168/169)
Совершенно исключительный интерес представляет найденная в кургане V колесница (табл. 66, 8). Она была разборной и приспособленной к перекочёвкам, к переходам по непроезжим дорогам. Отдельные части её связывались ремнями, оси были неподвижно соединены с кузовом и поставлены так близко, что передние и задние колёса почти касались друг друга, а расстояние между осями было меньше, чем между колёсами одной оси. Кузов колесницы состоял из платформы с резными, похожими на точёные балясинами и водружённой на неё высокой беседкой с крытым верхом. Эта громоздкая (высота около 3 м), малоповоротливая колесница запрягалась четвёркой лошадей: пара — в дышле и две пристяжные по сторонам или впереди цугом. Сбруя лошадей состояла только из уздечек, украшенных несколькими одинаковыми деревянными бляхами, покрытыми тонким слоем золота. Несмотря на тщательность изготовления, колесница весьма примитивна не только по устройству ходовой части, но и по несовершенному способу упряжки лошадей: коренные лошади впрягались в дышло с помощью ярма и пары деревянных рогулек. Колесница лежала в могиле разобранной. Ещё более примитивны повозки, на которых подвозили тяжести при сооружении курганов. Это были широкие одноосные телеги-волокуши на низких колесах, грубо сделанных из обрубков толстого бревна (табл. 66, 7).
В кургане было погребено пять верховых коней. Их убранство изготовлено из дорогих материалов и отделано большим количеством художественно исполненных украшений. Один из коней был снабжён уздой и седлом с многочисленными деревянными бляхами, изображающими тигра, лося, сайгу. Чепрак седла сшит из роскошного китайского шёлка с вышитыми на нем цветущими ветвями и фигурами птиц среди них. Убранство коня дополнялось нагривником и кожаной маской, увенчанной искусно вырезанной из дерева головой оленя с ветвистыми кожаными рогами. Седло другого коня, тоже богато украшенное, имело чепрак и нагрудник, покрытые дорогой персидской многоцветной тканью с выполненными в технике гобелена изображениями идущих львов и сцен жертвоприношения.
Почти такими же богатыми и столь же интересными оказались погребения в Туэктинских и Башадарских царских курганах. Туэктинский I курган в первоначальном виде представлял собой высокое, сложенное из камня конусовидное сооружение (диаметр около 50 м), окружённое двойной оградой из крупных каменных глыб. И большой могиле глубиной более 7 м в вечной мерзлоте прекрасно сохранился двойной сруб с двумя потолками, дощатым полом, покрытый сверху крепким бревенчатым настилом. Настил покоился на толстых балках, уложенных на 12 столбах. Сохранились и деревянные предметы, с помощью которых сооружалась могила, — колья для рыхления земли, лопаты, колотушка для забивания кольев и лестница. Хотя могила была в древности разрыта и содержимое её расхищено, в ней всё же сохранились части одежды, расшитой красивыми узорами, боевые щиты из дерева и кожи с геометрическим орнаментом, деревянные поножи и разные другие вещи. Рядом со срубом были погребены верховые кони с седлами и уздечками, украшенными резными деревянными бляхами и подвесками. Время, кажется, не коснулось их — вековой лёд сохранил вещи в их первоначальном виде. Но кожаные, войлочные и меховые части сбруи в этом кургане большей частью совершенно истлели.
Погребённый был положен в огромную, выдолбленную из двух стволов лиственницы колоду, оклеенную снаружи берёстой. До похорон умерший лежал, вероятно, на специально сделанном, похожем на стол ложе, которое также было поставлено в могильный сруб.
Туэктинский II курган был значительно меньше предыдущего, а погребение в нем — беднее. Из-за малых размеров каменной насыпи очаг мерзлоты оказался небольшим, и в могиле сохранились только истлевшие части гроба-колоды с уцелевшими на его бортах вырезанными фигурами шествующих друг за другом оленей, обрывки одежд около останков погребённой в колоде женщины и деревянные украшения сёдел и уздечек восьми верховых коней.
В бревенчатой погребальной камере Башадарского II кургана стояли два гроба-колоды, выдолбленных из толстых стволов сибирского кедра. Хорошо сохранилась только одна колода. Она украшена крупными вырезанными изображениями четырёх идущих тигров на одном борту и четырьмя такими же тиграми, двумя лосями, тремя горными баранами и двумя кабанами — на крышке (Баркова Л.Л., 1984. С. 83-89]. В камере осталось немногое — обрывки одежды и тканей, обломки музыкального инструмента (арфы) и несколько мелких украшений. Особенно хорошо сохранился мужской сапог. Он был мягким, без подмёток, с высоким голенищем, обшитым квадратными кусочками разноцветного меха, расположенными в шахматном порядке.
В северной половине могилы, за срубом, было погребено 14 верховых коней с сёдлами и уздечками. На одном из сёдел было две пары сшитых из красного войлока подвесок в виде фигур волка. Лучше сохранились различные украшения седельных и уздечных ремней, в частности, предметы, вырезанные из дерева и из клыков кабана. Наиболее интересен набор бронзовых литых бляшек, покрытых листовым золотом. Форма их в виде фигурного завитка характерна для Южной Сибири. Замечательны также деревянные, покрытые золотом накладки на передних и задних стенках подушек, изображающие орла с распростёртыми крыльями.
Поздний (шибинский?) этап (II в. до н.э. — I в. н.э.). ^
В степной полосе Евразии это — гунно-сарматское время, характеризующееся значительными переменами в культуре кочевников и в характере археологических памятников. На Алтае же продолжалось дальнейшее развитие культуры пазырыкского типа, и многие исследователи, в частности С.В. Киселёв, не различают памятники пазырыкского и шибинского этапов. Но, хотя по-прежнему наблюдаются то же разнообразие памятников по их социальной принадлежности и тот же их общий характер, они всё же отчётливо отражают веяние новой эпохи.
Большие царские каменные курганы разграблены ещё в древности современниками погребённых. Их могилы также оказались промёрзшими до дна (Шибе, Катанда, Берель I; табл. 60, 4; 64, 15, 21, 22).
(169/170)
В меньших по размерам курганах мерзлотой охвачены значительные участки могил (Каракол, Курота). Наиболее богатым был, по-видимому, курган Шибе на р. Урсул. В огромной (площадью 35 кв.м) квадратной могиле на глубине 7 м находилось такое же деревянное сооружение, как и в Пазырыкском I кургане (табл. 60, 7). В срубе, в большой колоде, лежали останки искусственно мумифицированных трупов старика и ребёнка 7 лет. От несомненного множества положенных и могилу ценных предметов сохранилось чуть более сотни золотых штампованных бляшек сарматских типов, мелкие вырезанные из листового золота фигурки, фрагменты китайской лаковой чашки, датируемой 86-48 гг. до н.э., [2] и много разнообразных мелких предметов из различных материалов (табл. 64, 11, 12, 32). В северной половине могилы, за срубом, было погребено 14 верховых коней, убитых ударом в лоб бронзовым боевым чеканом. Сохранились только кости коней и части сёдел и уздечек — железные удила, набор деревянных и роговых украшений, покрытых листовым золотом и красной краской, позолота тиснёных кожаных блях, фигурные листочки золота (аппликация кожаных блях) и много других фрагментов (табл. 64, 1-4, 6-9, 19-20). Бóльшая часть этих украшений представляет скульптурные или барельефные изображения голов тигра (табл. 64, 10, 16-18). Интересна узда, украшенная круглыми бляхами с золотым орнаментом, характерным для китайских зеркал ханьского времени (табл. 64, 5).
Катандинский царский курган раскопан ещё в 1865 г. В.В. Радловым [1895]. Такая же огромная могила была заложена брёвнами и закрыта мощным слоем берёсты. Северная половина могилы была доследована в 1954 г. А.А. Гавриловой [1957]. Двое погребённых лежали в срубе на низких столиках-ложах, вырубленных из одного куска дерева каждый. Около столиков сохранилось лишь небольшое количество вырезанных из листового золота фигурок тигра. Грабители вытаскивали предметы наверх, на потолок могилы, и здесь сдирали с них позолоту. На балке сохранились ком смёрзшихся во льду одежд и деревянные резные украшения с изображениями зверей и фантастических чудовищ (табл. 64, 13, 14, 29). Здесь же находилась шёлковая лента с нашитыми на неё деревянными фигурками осёдланных лошадей, на головах которых имелось по две пары отверстий, очевидно, для приставных ушей и рогов (табл. 64, 28, 30). Особый интерес представляют одежды, сшитые из собольего меха. Среди них — шуба, верх которой покрыт чешуевидным узором из кусочков горностаевого меха (табл. 64, 31). По бортам шубы и всей её поверхности нашито более 5 тыс. деревянных и кожаных бляшек, обтянутых листовым золотом. Другая одежда — короткая куртка с длинной спинкой. Верх её покрыт шёлком оливкового цвета и украшен по бортам и вдоль швов золотыми бляшками и полосками. В северной половине могилы погребено 22 верховых коня, уложенных в три слоя. Части уздечек и сёдел сохранились плохо. Уздечки были с железными удилами и железными прямыми псалиями.
Значительный материал дали исследования менее богатых и меньших по размерам курганов. Могилы кочевой знати встречены в курганах Каракола, Яконура и некоторых других (табл. 64, 23, 24). В Каракольском кургане на р. Урсул в менее сложном сооружении погребены старик и женщина. На скелете женщины, непотревоженном грабителями, сохранились остатки шубы, покрытой более чем 1500 золотых бляшек и квадратных листов золота, а также бронзовая позолоченная гривна. Её концы украшены головками львов, вырезанных из дерева и покрытых золотым листком (табл. 64, 26). Здесь же были найдены бронзовые зеркало (табл. 64, 25), булавка, золотые проволочные серьги и головной убор, от которого сохранились украшения из тонкого золота. В северной половине могилы погребены три коня, на одном из которых было седло с набором роговых украшений и колокольчиком (табл. 64, 27) [Киселёв С.В., 1951. С. 345-351].
Более многочисленны курганы основных слоёв населения Алтая шибинского периода. Они продолжают традиции культуры пазырыкского этапа, но в то же время материалы их имеют много аналогий, с одной стороны, в хуннских памятниках Восточной Сибири и тесинских на Енисее, а с другой — в сарматских памятниках Южного Приуралья и Поволжья. [3]
(170/171)
Карта 9.
Памятники Алтая гунно-сарматского времени.
1 — Пазырык, курганы 23, 24; 2 — Балыктыюль: 3 — Коо I; 4 — Кок-Паш; 5 — Белый Бом II; 6 — Булан-Коба; 7 — Карасу I (курган 1, погребение 1); 8 — Айрыдаш; 9 — Кара-Коба II (курган 6, впускные погребения 1-3); 10 — Берель (три малых кургана); 11 — Усть-Кокса (курган 1, впускное погребение); 12 — Катанда I; 13 — Яконур (курган 5, впускное погребение); 14 — Иня; 15 — Тугозвоново;
а — могильники типа Кок-Паш; б — могильиики типа Балыктыюль; в — могильники типа Булан-Коба IV; г — могильники берельского типа предтюркского времени (IV-VI вв.); д — погребения знати.
Хозяйство. ^
Кочевники Алтая в VIII-VI вв. до н.э. пребывали ещё в бронзовом веке. Они не употребляли и не изготовляли железных орудий, в то время как их западные соседи — массагеты и саки в Средней Азии и Центральном Казахстане — наряду с бронзовыми использовали уже и железные ножи, кинжалы, чеканы и псалии для удил. Кочевники Северного Причерноморья почти полностью заменили бронзовые орудия железными. Лишь в редких случаях употребляли они бронзовые, а также биметаллические (клинок железный, рукоять бронзовая) кинжалы. Только наконечники стрел по-прежнему оставались бронзовыми. Не следует, однако, думать, что по уровню развития металлургии ранние кочевники Алтая отставали от своих западных соседей. Железо тогда ещё не обладало достаточно высоким качеством, а получение его из руды было делом трудным. Бронзу же на Алтае выплавляли в изобилии, она была высокого качества, и именно в эпоху ранних кочевников наблюдается расцвет бронзолитейного производства. Нам известны десятки тысяч бронзовых изделий того времени, преимущественно из степей Минусинской котловины. Среди них множество изделий художественного литья и такие сложные по изготовлению вещи, как составные удила (табл. 63, 12) и так называемые скифские котлы. Алтайские и минусинские племена в скифское время достигли такого совершенства в изготовлении бронзовых орудий, что не нуждались в замене их железными. Вероятно. знакомые уже с железом, они продолжали делать из бронзы даже боевое оружие — кинжалы, копья, топоры.
Металлурги ранних кочевников Алтая широко использовали и другие металлы, особенно золото и олово. Из золота чеканили и отливали художественные изделия — украшения одежды и сбруи. Изготовляли гривны, браслеты, изумительные декоративные литые бляхи весом до 500 г каждая, ожерелья — до 1500 г (табл. 68, 3, 4, 9, 10, 13, 14, 17, 19-23). Золото и олово плющили в тончайшие (до 15-20 микрон) листки и покрывали ими огромное количество деревянных, металлических, кожаных и других художественных изделий. Примерно с V-IV вв. до н.э. стали всё шире изготовлять железные орудия и другие изделия. При этом долгое время железные изделия имитировали форму бронзовых предшественников, хотя это представляло значительные трудности и требовало от кузнеца большого мастерства. Только около рубежа нашей эры появились новые формы изделий, более простые и соответствующие технике ковки.
Значительно усовершенствованные по сравнению с предшествующими, орудия труда оставались всё же в значительной мере примитивными, и это обусловливало примитивность в технике многих производств. Так, например, для земляных работ специальных орудий не имелось. Могильную яму объёмом более 300 куб.м копали так: забивали в землю деревянной колотушкой деревянные колья (табл. 63, 42, 43), откалывали куски земли, и разрыхлённую землю выбрасывали затем деревянной лопатой. Так же примитивно обрабатывали дерево. Для деревянных изделий подбирали куски стволов и ветвей так, чтобы их естественная форма максимально соответствовала форме будущего изделия, обеспечивая тем самым минимальную затрату труда. Бревна, брусья, ветви для экономии не перерубали полностью, а, надрубив понемногу со всех сторон, переламывали затем сильными ударами. Доски, полубрёвна и брусья получали не путём продольного пиления или раскалывания древесины, а трудоёмким способом обрубания и стёсывания значительной части ствола. Чтобы сделать таким способом одну доску, надо было остальную часть ствола древесины тысячами ударов маленьким топором превратить в мелкие щепки. Трудоёмки и примитивны были и все другие процессы труда. Но тем не менее в технике обработки кожи, меха, шерсти и многих других материалов ранние кочевники Алтая добивались изумительных результатов. Так, по данным только одной могилы (Пазырыкский I курган) применялось 16 различных способов использования кожи, в том числе изготовление мелких скульптурных изделий из толстой кожи и шитьё выворотным швом таких сложных художест-
(171/172)
венных изделий, как маска с рогами оленя на голову коня (табл. 66, 3). Из разных сортов шерсти изготовлялось пять различных видов войлока, в том числе мягкий и тонкий (2-3 мм), как фетр наших современных шляп. Вообще в хозяйстве и быту кочевников материалы животного происхождения имели самое широкое применение, и техника их обработки была хотя и примитивна, но чрезвычайно разнообразна. Вся домашняя утварь, в том числе большие и малые сосуды для разных жидкостей, коробочки, сумки и многое другое, делались из кожи, меха и войлока с широким использованием сухожилий, рогов, конского волоса и длинной шерсти яка (табл. 67, 15, 16). Это и понятно — в специализированном скотоводческом хозяйстве утилизировались больше всего продукты скотоводства.
Основу хозяйства племён раннего железного века Саяно-Алтая составляло кочевое скотоводство. Ведущими видами домашних животных были лошадь, бык, овца. Правда, есть указания и на то, что в составе стада были коза и як. Возможно, разводили и верблюдов. Трудно сказать, какой вид животных был главным в жизни кочевников. Можно лишь быть уверенным, что выше всего ценился верховой конь. С его помощью осуществлялись пастьба скота, поиски и выбор пастбищ. Он был главнейшим помощником в военном деле. Кочевник не мыслил себя без коня, и с каждым умершим погребали коня, причём убивали его не как скотину — ножом или топором, а боевым оружием — чеканом. Основная масса коней, погребённых в малых курганах, принадлежит местной степной породе монгольского типа: маленькая, большеголовая, грубокостная, мохнатая степная лошадь, содержавшаяся естественными табунами круглый год на подножном корму. Большая часть лошадей, погребённых в царских курганах, в богатых могилах племенных вождей, совсем другой породы: высокорослые, с сухой несколько горбоносой головой, высоко поставленной на длинной шее, со сравнительно короткой спиной, высокой холкой, сухими длинными ногами. Это были благородные кони типа прославленных в древности боевых коней Средней Азии. Они содержались на зерновых кормах и пользовались особым уходом [Витт В.О., 1937. С. 24, след.; 1952].
Второе по значению место занимал крупный рогатый скот, главным образом как транспортное животное. В алтайских курганах это документируется находками нескольких экземпляров примитивного ярма и остатками крайне примитивных грузовых телег с колёсами из обрубков толстых брёвен и волокуш (табл. 66, 5, 7).
Овца обеспечивала хозяйство кочевников мясом и шерстью. Во всех могилах в качестве остатков мясной пищи находятся крестец барана и прилегающие к нему хвостовые и поясничные позвонки. Это говорит о том, что овцы были жирнохвостыми, или курдючными, традиционной пищей была баранина, а наиболее лакомым её куском — курдюк или жирный хвост, и, наконец, овцеводство имело мясное направление.
Скотоводство как основной источник средств существования ранних кочевников Алтая определяло собой весь уклад их жизни. Основной их пищей были молочные и мясные продукты. Одежда и предметы домашнего быта изготовлялись из меха, кожи, шерсти и других продуктов животноводства. Со скотом совершались переходы с пастбища на пастбище. Для переездов и перевозки имущества пользовались верховым конём; колесницей, в которую запрягали в дышло пару лошадей с двумя пристяжными; арбой и волокушей, влекомыми парой быков, запряжённых в ярмо (табл. 66, 1, 5, 6, 8).
Жилище. ^
Некоторые детали внутримогильных сооружений в царских курганах позволяют нам составить хотя бы общее представление о характере жилищ кочевников Алтая. Так, обнаруженные в могилах бревенчатые, брусковые и дощатые срубы сложного устройства говорят о хорошо развитом плотничьем мастерстве. Надо полагать, что на зимовках кочевники строили прочные деревянные дома и зимой жили осёдло. Срубы в могилах покрыты сверху толстым слоем древесной коры и веток кустарника Potentikka fruticosa (Курильский чай) из семейства розовоцветных, богатых дубильными веществами. Кроме того, всё это покрывалось ещё бóльшими полотнищами, сшитыми из вываренной берёсты. У современных народов Сибири такие полотнища предназначаются для покрытия лёгких переносных и разборных жилищ. Надо полагать, что ранние кочевники Алтая на покрытие могил употребляли полотнища, снятые с берестяных юрт или повозок, а не специально изготовленные. Значит, летом они жили в берестяных юртах, чумах или повозках. Но не только в берестяных. В богатых могилах бревенчатые стены покрыты расшитыми техникой аппликации войлочными коврами. В Пазырыкском V кургане сохранилось войлочное полотнище (4,5x6,5 м) от шатра (табл. 65, 9). Можно думать, что наиболее распространёнными у древних алтайцев были не берестяные, а войлочные жилища. Возможно, переносные жилища у них делались также из кож и мехов.
По сообщениям античных авторов, кочевые орды (родовые или племенные) скифов и массагетов двигались по степям в повозках. Каждая семья обладала парой быков и повозкой («восьминогие скифы»), которая служила ей постоянным домом. В повозке люди рождались, жили, трудились и умирали. Мужчины передвигались верхом на коне, а женщины управляли повозкой, в которой находились их дети и всё имущество семьи. Служили ли у алтайцев крытые повозки летним жилищем, как у скифов и массагетов, трудно сказать, но что жилища их были легко перевозимыми и покрывались берёстой и войлоком, это можно утверждать с несомненностью.
Одежда. ^
Вполне соответствовала кочевой жизни древних алтайцев и одежда. Мужчины носили узкие штаны, короткую куртку, затянутую широким поясом, и мягкую обувь, перевязанную у лодыжек. Женщина, вероятно, поверх штанов и рубахи накидывала на плечи длиннополый, свободно запахивающийся меховой халат с длинными декоративными, свисающими по бокам рукавами. Так ранние кочевники изображены на золотых бляхах в Сибирской коллекции Петра I (табл. 68, 21). Такова же одежда скифов Причерноморья и саков Средней Азии, насколько мы это знаем по сохранившимся изображениям. Одежда алтайских кочевников отличается лишь деталями покроя и декоративным оформлени-
(172/173)
ем. В ледяных курганах Алтая уцелели лишь немногие одежды и их части. Это войлочные чулки; меховые и кожаные мягкие сапоги: мужские — со скромными украшениями, женские — богато расшитые; белые рубахи без украшений: одна — из растительного волокна (конопля или кендырь), другая — из войлока. Особенно интересна женская меховая шуба из Катандинского кургана, сохранившаяся полностью, кроме содранных с неё грабителями многочисленных тонких золотых листков (табл. 64, 31). Шуба узорчато расшита кусочками крашеного красного и зелёного меха и тысячами мелких позолоченных бляшек. Декоративные рукава её были непомерной длины (102 см) и крайне узкие (в обхвате 11 см). В такую же по покрою шубу облачены сидящая под деревом женщина на упомянутой сибирской золотой бляхе (табл. 68, 21) и скифские матроны, изображённые на золотых пластинках из курганов Куль-оба и Карагодеуашх в Причерноморье.
Оружие. ^
Древнейшие изображения воина на Алтае — оленные камни — знакомят нас со стандартным комплектом оружия, всегда носимого при себе. Это кинжал, подвешенный к поясу спереди, лук в колчане на левом боку и боевой топорик или чекан — на правом (табл. 62, 13-15). Основные особенности оружия кочевников были приспособлены, как и их одежда, к подвижному образу жизни и верховой езде. На золотых сибирских бляхах они изображены с горитом, висящим на поясе (табл. 68, 21). В горите — короткий (100-110 см), как у скифов, лук и короткие (50-60 см) стрелы, вложенные в него остриём вниз, оперением вверх. Всадник легко вынимал левой рукой лук, а правой — стрелу и, быстро приведя их в рабочее положение, мог стрелять на ходу, не останавливая коня, направляя при этом стрелу в любую сторону — вперед, сбок и назад, как это выразительно показано на сибирской золотой бляхе «охота в лесу» (табл. 68, 22) и на одном иранском изображении скифа, стреляющего на скаку назад [Boardman S., 1970. Pl. 1904]. В Пазырыкском II кургане найдены древки стрел. Их длина около 80 см. Видимо, кочевники Алтая, помимо короткого лука, пользовались и длинным, порядка 150-180 см, предназначавшимся для других целей — возможно, для пешего боя и пешей охоты. Это вполне вероятно, так как о скифах по Геродоту мы знаем, что они сражались на конях с луком и стрелами, а в пешем бою — с копьём и кинжалом. Хунну Забайкалья и Монголии, судя по находкам в могилах костяных накладок на лук, пользовались в одних случаях коротким (несколько более 1 м) луком, в других — длинным (1,5-2 м).
Для пешего рукопашного боя употреблялись, кроме того, кинжал и боевой чекан. Копьё, по-видимому, редко применяли. В археологических коллекциях наконечники копий того времени редки. В богатых царских могилах находятся привязанные к седлу небольшие (около 30х35 см) прямоугольные щиты, сделанные из 35 палочек и куска кожи. По всей вероятности, они предназначались для отражения удара противника в пешем бою. Военная тактика кочевников заключалась, видимо, в стремительных набегах стреляющей на скаку конницы, а затем в коротких рукопашных схватках с лёгким оружием — кинжалом и чеканом.
Культурный обмен. ^
Подвижная жизнь, частые военные столкновения, грабительские войны — всё это способствовало более широкому, чем прежде, межплеменному обмену материальными ценностями и культурными приобретениями. Наиболее интенсивен был обмен с соседними и более далёкими кочевыми племенами. Но поскольку эти племена были близки по культуре, то изделия их мало отличались от изделий алтайских племён, и установить импорт или культурные заимствования по археологическим памятникам пока трудно, а подчас невозможно. Так, можно лишь предполагать, что большой войлочный ковёр из Пазырыкского V кургана с изображениями богини и всадника (табл. 65, 6, 8 [опечатка, надо: 8, 10]) сшит не на Алтае, но решить, откуда он привезён, — от кочевников приаральских степей или пустынь Синьцзяна, из Монголии или Ордоса, невозможно, пока декоративное искусство всех кочевых племён не будет так же хорошо изучено, как алтайских. Однако о широком обмене среди племен ранних кочевников говорит тот факт, что многие характерные черты культуры кочевников чрезвычайно быстро распространялись по всем степям. Единство культуры ранних кочевников можно видеть прежде всего в очень сходных формах оружия, сбруи и образах звериного стиля на широких просторах степей от Дуная до Китайской стены.
Значительно яснее и определённее отражены в археологических памятниках культурные связи алтайских племён с отдалёнными инокультурными народами древних восточных цивилизаций — с Китаем, Ахеменидским Ираном, Греко-Бактрией. Так, импортом из Китая были два сурьмяных зеркала типа цинь (Пазырык VI и случайная находка; табл. 65, 7), лаковые изделия и шёлковые ткани. Особенно замечательна ткань, из которой сшит чепрак одного из сёдел в Пазырыкском V кургане. Это великолепный узорчатый шёлк, на розовом фоне которого вышиты изящные многоцветные рисунки священных фениксов, поющих на ветвях дерева Удун (табл. 65, 1). В Китае такие ткани изготовлялись для особо богатых лиц, для принцесс при выдаче их замуж. Некоторые вещи, найденные на Алтае, выполнены, несомненно, под влиянием китайских художественных вкусов — например, деревянный диск с изображением двух грифонов, крутящихся как бы в вихре (Туэкта I), и вырезанные из золотых пластинок вихревые узоры на женском головном уборе (Яконур 5; табл. 64, 24; 67, 9). Одна узда из кургана Шибе украшена позолоченными крестовидными фигурками, характерными для китайских зеркал периода Хань, и трудно решить, китайский ли это импорт или заимствование китайских орнаментальных мотивов (табл. 64, 5). Во всяком случае, можно предполагать, что кочевники Алтая не только получали из Китая готовые изделия, но и воспринимали некоторые культурные достижения, по крайней мере в орнаментальном искусстве.
Более интенсивными были связи с народами Средней Азии, а через них — и с Ахеменидским Ираном. В Пазырыкском V кургане найден древнейший из известных ворсовый ковёр очень тонкой и искусной работы. Поскольку подобного рода изделия такой древности нигде больше неизвестны, трудно опре-
(173/174)
делить место изготовления этого ковра. Однако, как отмечают некоторые исследователи, его основная орнаментальная композиция построена в стиле традиций, сохранившихся в современном туркменском ковроткачестве, а не других центров ковроделия. Поэтому наиболее вероятным представляется его среднеазиатское, а не иранское или какое-либо иное, происхождение [Хлопин И.Н., 1980]. Вероятно, из Средней Азии получали и найденное в нескольких курганах кориандровое семя — пряность, издревле выращиваемую в этом регионе [Руденко С.И., 1953. С. 96]. Меховая сумка и подушечка из Пазырыкского I кургана сшиты из меха гепарда, шкура которого или сам зверь могли быть получены тоже из Средней Азии. Оттуда же поступали, очевидно, и верховые кони, погребённые в богатых курганах. Наконец, из районов Средней Азии и Синьцзяна может происходить деревянный столик из Пазырыкского II кургана. Ножки его изготовлены на токарном станке. Замечательно, что в алтайских курганах много вещей, имеющих форму тела вращения, т.е. имитирующих форму токарных изделий, но они вырезаны ножом или вырублены топориком. Это ножки столиков, балясины в кузове колесницы, некоторые украшения конской сбруи (табл. 65, 2; 67, 10). Видимо, древние алтайцы получали из районов, где было развито ремесло и имелись токарные станки, в небольшом количестве точёные изделия, ценили их и часто имитировали в технике резьбы.
Из Ахеменидского Ирана на Алтай проникали дорогие художественные изделия. Это золотая чаша весом около 1 кг с двумя ручками в виде фигур тигров (Сибирская коллекция Петра I; табл. 68, 18); массивная серебряная с позолотой фигурка скачущей лани, служившая ручкой серебряного сосуда (случайная находка 1734 г. в западном Алтае; табл. 68, 5); роскошная шерстяная ткань с вытканными на ней изображениями шествующих львов и сценой жриц у жертвенника (табл. 65, 3). Из варварски нарезанных кусков этой ткани сшиты чепрак и нагрудник одного из сёдел в Пазырыкском V кургане [Гаврилова А. А., 1980]. Подобные и другие изделия иранского художественного ремесла, по-видимому, неоднократно попадали на Алтай, и алтайские мастера обогатили своё искусство, позаимствовав наиболее полюбившиеся им приёмы орнаментации и художественные образы. Они широко использовали в орнаментике мотивы лотоса и пальметки, взяв их в иранской, а не в греческой трактовке, и при этом сильно изменив и органически включив в свой, алтайский, стиль (табл. 67, 5, 10). Алтайские кочевники заимствовали композицию шествия зверей и мифических чудовищ, образ грифона, тоже в иранской, а не греческой трактовке, но изменив в соответствии со своими художественными вкусами.
Когда в III-II вв. до н.э. сформировалось Греко-Бактрийское государство, на Алтай стали проникать дорогие художественные изделия нового стиля, созданного в среде азиатских народов на основе эллинистического искусства. Так, в Сибирскую коллекцию Петра I попало несколько золотых вещей: чаша, по форме и декоративному оформлению аналогичная глиняным мегарским (табл. 68, 15); сосуд-кувшинчик, украшенный фениксами среди аканфов: чаша на поддоне; пара гладких фаларов [Тревер К.В., 1940. С. 50, 67, 103, 105. Табл. 6, 14, 31, 32].
Право собственности. ^
Широкий обмен алтайских племён с далёкими странами стал возможен не только благодаря большой подвижности кочевников. Спрос на дорогостоящие предметы роскоши был вызван появлением значительного числа богатых владельцев скота. Собственность семьи на скот окончательно утвердилась. Семья стала самостоятельной экономической единицей в роде и племени, и это неизбежно привело к неравномерному обогащению отдельных семей. Главы более богатых семей занимали руководящее положение в роде и племени, что способствовало их дальнейшему обогащению. Право собственности семей запечатлелось в ряде памятников. Например, кони имеют метки на ушах — разное количество надрезов на правом и левом ухе. Все метки коней разные, кони принадлежали разным владельцам. Умерших одной семьи хоронили на семейном кладбище, где курганы расположены цепочкой. Как правило, курганы одной цепочки одинаковы по размерам и богатству погребений. Есть цепочки малых курганов, средних и, наконец, огромных. Это значит, что богатства и положение в обществе передавались по наследству из поколения в поколение.
На характер права собственности указывают и наблюдения над разграблением царских курганов Алтая. Они расхищены не при каких-нибудь военных набегах, а воровским способом, небольшими группами людей, возможно соплеменниками. Грабили могилы вскоре после погребения, возможно, в тот же год. Грабители хорошо знали устройство могилы. Из множества находившихся в могиле вещей они похищали только те, которые можно было легко скрыть, перелив или перековав их в новые изделия. Одежды из ценных мехов, ковры, войлок и другие роскошные вещи они оставляли, но все металлические части тщательно собирали, сдирали с одежд листовое золото и олово, с трудом выдёргивали медные гвозди из стен. Значит, отдельные лица могли становиться обладателями похищенных ценностей, могли их обменивать или продавать. Следовательно, уже вполне сложилось право частной собственности, чего не было в предшествующие периоды.
Род и племя. ^
На сооружение огромных курганов с обширной могилой сложного устройства требовалось, по самым скромным подсчётам, не менее трёх тысяч человеко-дней тяжёлого труда, что непосильно одной семье, даже если бы она имела рабов. Могилу сооружал весь род или целое племя. Традиции рода и племени были ещё сильны, и кооперация труда применялась, очевидно, не только при похоронах, но также в скотоводстве для совместной пастьбы и охраны скота, особенно же при всякого рода военных действиях. Роль родовладык и племенных вождей при этом была весьма значительна. Поэтому смерть и похороны вождя были крупным событием в жизни племени. В похоронах принимало участие всё племя, и не только своим присутствием и трудом, но и материальными приношениями погребённому вождю. Так, многими наблюдениями устанавливается, что погребённые с вождём кони и всё их богатое снаряжение принадлежали разным владельцам. Это были богатые дары умершему, вероятно, от подчиненных ему лиц.
(174/175)
Очень важные сведения мы получаем, изучая число и характер этих даров. В одном кургане (Пазырык V) погребённому было дано пять верховых коней с сёдлами и уздечками, один из них — с маской, а в двух других (Пазырык I и Башадар I) — вдвое больше, по 10 коней, и том числе по два — с маской. Ещё в одном кургане (Пазырык II) погребено семь коней с одной маской, а в четырёх других (Пазырык III и IV, Башадар II, Шибе) — вдвое больше, по 14 коней, в том числе по два — с маской. В двух курганах (Туэкта I и II) было по восемь коней, в одном (Берель) — 16. Такая закономерность будет понятна, если предположить, что при похоронах вождя на Алтае каждый родовладыка подносил ему дорогого коня с роскошным седлом и уздой. Тогда определятся и структура древних алтайских племён. Каждое племя состояло из двух фратрий, а фратрия — из пяти, семи или восьми родов. Такое точное строение племён характерно для военно-демократического строя. Так было в Аттике в период военной демократии (четыре племени, в каждом — по три фратрии, во фратрии — по 30 родов) и в Риме (три племени, в каждом — по 10 курий, а в курии — 10 родов). Такой порядок сохранялся на протяжении ряда веков и у некоторых народов Центральной Азии: гуннский племенной союз состоял из шести восточных и шести западных «поколений»; предки уйгур делились на 12 «родов»; западные тюрки в VII в. н.э. — на пять «поколений» «Дулу» и пять «Нушиби», и т.д. Можно предполагать, что в алтайских курганах с захоронением 10, 14 и 16 коней погребены вожди племени, а в курганах с пятью, семью и восемью конями — фратриархи, что каждое племя составлялось из двух фратрий, а фратрия была объединением пяти, семи или восьми родов.
Искусство. ^
Время военной демократии было героическим периодом в истории многих древних народов. У алтайских племён наряду с общим экономическим подъёмом наступил и расцвет искусств. Богатая военными событиями жизнь порождала народных героев, о них слагались первые героические поэмы. Передаваясь из уст в уста, из поколения в поколение, эти поэмы дошли до наших дней в героическом эпосе современных тюрко-монгольских народов, сильно изменённые, но сохранившие в значительной мере и древнюю сюжетную канву, и образы героев, и приёмы художественного исполнения. Идя ретроспективным путём в изучении современного тюрко-монгольского эпоса и ряда сохранившихся памятников изобразительного искусства разного времени, можно установить, что ранние кочевники Алтая в своих поэмах воспевали подвиги героя на охоте и в борьбе с мифическими чудовищами, его боевого коня, поединки с другими богатырями, побратимство с ними, коварное убиение героя и последующее его оживление [Грязнов М.П., 1961]. Героические поэмы пелись, вероятно, под аккомпанемент арфы. Четырёхструнные арфы сохранились в двух курганах (Пазырык II, Башадар II; табл. 65, 5). Они местного изготовления, но по конструкции и форме подобны ассирийской семиструнной арфе, игра на которой сопровождала торжественное жертвоприношение после удачной царской охоты Ашшурбанипала, причём играл арфист (барельеф Британского музея). Если арфа, как мы предполагаем, сопровождала мужское пение, то другой инструмент — тамбурин, обнаруженный в трёх курганах (Пазырык II, III, V; табл. 65, 4), — предназначался, возможно, для ритмического сопровождения женской пляски и нения, на что указывают его малые размеры (высота 18 см, диаметр 10 см). [теперь считается, что это сосуды, а не «тамбурины»]
С наибольшей полнотой до нас дошли памятники декоративного изобразительного искусства. Круглая скульптура и барельеф, рисунок линейный, силуэтный и полихромный и различные сочетания их в одном произведении, многочисленные изделия, исполненные разными приёмами, в разной технике, из разных материалов, во множестве экземпляров, создают представление об оригинальном, самобытном искусстве, которое в истории искусств народов Евразии занимает совершенно особое место как неповторимое по яркости, красочности и мастерству.
Самые многочисленные произведения — это барельеф и круглая скульптура, преимущественно резьба по дереву. Трудно разграничить эти два вида скульптуры, так как часто в одном произведении сочетается то и другое — например, туловище зверя дано в барельефе, а голова — круглой скульптурой (табл. 67, 17). Для изделий в круглой скульптуре характерна фронтальность изображения, — правая и левая половины всегда строго симметричны. Художник, не умея ещё передавать фигуры животных в их естественных поворотах, получал всё же динамичные, полные жизни изображения. Достигалось это тем, что отдельные части фигур, исполненные фронтально, поворачивались в обратном направлении или под прямым углом друг к другу (табл. 67, 4). В барельефной резьбе животное изображалось только в профиль или в фас. Но и здесь художник добивался удивительной динамичности и выразительности, поворачивая отдельные части изображения в противоположном направлении или выделяя вырезанную в круглой скульптуре голову, ставя её перпендикулярно к плоскости барельефа. Повернув голову животного назад, а заднюю половину тела — вверх ногами, изобразив при этом все части тела строго в профиль, художник настолько живо передавал полный движения образ, что ограниченность в изобразительных приёмах совершенно не чувствуется. Живость изображений достигалась ещё и тем, что в барельефных (да и других) изображениях у зверей обычно нет земли под ногами, нет плоскости, на которой животное стоит или лежит, по которой оно бежит. Изображения часто не имеют верха и низа — на них можно смотреть с любой стороны (табл. 67, 2, 14).
Динамичность характерна даже для таких изображений, где, казалось бы, сам сюжет не мог быть передан в движении. Так, в изображения головы птицы динамика достигалась ритмом волютообразных и S-образных изгибов отдельных элементов изображения — клюва, глаза, уха, гребня, шеи (табл. 67, 18). Вообще в искусстве алтайцев широко применялось ритмичное чередование вихревых, волнистых и S-образных изгибов, что создавало впечатление движения и стремительности даже в тех случаях, когда изображаемый объект (голова зверя, рога оленя) был неподвижен (табл. 67, 8, 11).
Совсем по-иному смотрятся орнаменты, составленные из изображений, которые большей частью привя-
(175/176)
заны, пришиты или наклеены на предметы рядами и парами, в строгом порядке, симметрично (табл. 67, 5). Эти сухие и тяжёлые орнаментальные ряды совершенно лишены не только движения, но и какой-либо лёгкости построения, свойственной в те времена, например, китайским орнаментам на лаковых изделиях. Характернейшая черта древнего декоративного искусства алтайцев — несоответствие тяжёлых, неподвижных узоров лёгкости, живости и динамичности изображения, какие свойственны их искусству.
Кроме дерева, скульптурные произведения выполнялись из рога оленя и быка, кожи, войлока, а также бронзы, золота, железа и из различных комбинаций этих материалов. Материал художественного изделия, конечно, обусловливал тот или иной характер произведения. Так, барельефные изображения, вырезанные на тонких пластинках из рога быка или оленя, делались иногда настолько плоскими и упрощёнными, что их можно назвать линейным или силуэтным рисунком (табл. 67, 6). Из роговых стержней оленя и косули часто вырезали голову птицы или зверя и даже целую фигуру зверя, причём так, что они казались как бы вписанными в естественную форму куска рога (табл. 63, 46). Из толстой кожи, необычного для скульптуры материала, вырезали барельефные фигурки зверей, птиц, сцены борьбы мифического орла с горным бараном и другие изображения. Из кожи в сочетании с войлоком, мехом и крашеным конским волосом сшивали круглой скульптурой надеваемые на голову коня фигуры грифона, петуха, голову горного барана. В деревянной скульптуре очень часто отдельные детали (рога, уши, крылья) выполнялись из толстой твёрдой кожи (табл. 67, 7, 14, 17).
Художественные изделия из металла, известные нам в меньшем количестве, представляли собой литые в круглой скульптуре фигурки птиц и зверей, но более распространены были барельефные изображения (табл. 67, 19). Особенно значительны золотые ажурные барельефы из коллекции Петра I, изображающие сцены борьбы зверей и выполненные, вероятно, лучшими мастерами-художниками того времени (табл. 68, 10, 17, 19, 20, 23).
Разнообразны и плоские изображения, выполненные как по дереву, металлу и рогу, так больше всего из мягких материалов — кожи и войлока, реже — меха и берёсты, часто из различных комбинаций этих материалов. Разнообразна и техника исполнения — резьба и инкрустация, аппликация шитьём и склеиванием, вышивка, раскраска и пр. Изображения делались силуэтными, полихромными и линейными. Как и в скульптуре, все они динамичны, что достигалось теми же средствами. Полихромные изображения создавались преимущественно техникой аппликации или «мозаичного» шитья. Части изображения вырезались из войлока и кожи разного цвета и из этих кусочков составлялись многоцветные фигурки зверей. Вся фигура животного или каждая его часть была одноцветной, без полутонов и переходов, и расцветка изображения получалась условной, часто совершенно не соответствующей реальной окраске животного. Красный, жёлтый, синий, зелёный и другие цвета, на наш взгляд, совершенно произвольно распределяются по фигуре животного.
В древнем искусстве Алтая ярко выражен народный характер художественного творчества. Каждое произведение создано многими авторами, так как мастера-художники всегда пользовались образцами своих предшественников, повторяя уже известные им приёмы изображения, композиции, художественные образы и манеру передачи образа. Кочевники хорошо знали зверей, занимались охотой не только ради промысла, но и в качестве военно-спортивных упражнений. Зверей они изображали любовно, проявляя при этом острую наблюдательность. Искусство изображать зверей в характерных позах, в движении, в ожесточенных схватках друг с другом они совершенствовали из поколения в поколение, заимствуя и отбирая наиболее удачные приёмы.
В декоративно-орнаментальном искусстве древних алтайцев изображения зверей служили украшением многих предметов, для чего изготовлялись серии совершенно одинаковых изображений. Но художники Алтая преследовали не только декоративные цели. Характерно, что использовались лишь мифологические образы. Изображались не реальные животные, а мифические существа в образе того или иного зверя. Это были тигр и волк — из хищников; лось, олень, горный баран, горный козёл — из копытных; орёл, лебедь и петух — из птиц и налим — из рыб. Реже изображались лошадь, кабан, сайга и заяц. В глубокой древности эти животные представлялись как тотемы — родоначальники и покровители рода. Здесь же они осмыслялись, по-видимому, как мифические существа, обладавшие особыми таинственными силами. Были и образы фантастических зооморфных и полиморфных чудовищ. Наиболее распространены из них мифический орёл — с длинными звериными ушами и зубчатым гребнем на голове и шее (рис. [табл.] 67, 11) и крылатый тигр (алтайский вариант грифона) с туловищем и головой тигра, крыльями (иногда и головой) орла, рогами джейрана (табл. 67, 7).
Характерные сцены борьбы зверей можно было бы принять за картины из реальной жизни животных, так живо и правдиво показаны в них реальные звери в естественных положениях. Но есть и совершенно нереальные изображения — например, крылатый тигр терзает горного козла или мифический орёл поднял в своих лапах лося (табл. 67, 3). Изображения головы оленя в пасти волка (табл. 67, 13) или налима, схватившего голову горного барана, должны были, по-видимому, показать победу волка над оленем или налима над горным бараном, а потому все представленные в подобных изображениях волки и тигры, олени и лоси, налимы и бараны и другие животные, были, очевидно, мифическими, а не реальными существами. В эпоху, когда военные набеги и столкновения были нормальным и частым явлением, когда отношения между родами и племенами устанавливались соотношением их сил, а благополучие рода и племени определялось военной мощью, изображаемый мир мифических существ также должен был представляться в состоянии постоянной борьбы, с неизбежными победами одних мифических существ и поражениями других. Вполне естественно, что, воплощая воображаемые мифические существа в образах реальных животных и чудовищ, наделённых признаками реальных животных, древние художники
(176/вклейка/177)
представляли борьбу этих существ в виде реальных картин нападения зверей друг на друга. Так сложился реалистический стиль изображения животных и сцен их борьбы.
Высокоразвитое реалистическое по форме и мифологическое по содержанию искусство ранних кочевников не получило в последующие эпохи дальнейшего развития в степях Евразии. Его традиции были забыты, а художественное мастерство исполнителей утрачено. Большая серия памятников изобразительного искусства таштыкской культуры, открытая у горы Тепсей на Енисее [Грязнов М.П., 1979б], многофигурная композиция на знаменитой костяной луке тюркского времени из Кудыргэ на Алтае [Руденко С.И., Глухов А., 1927] и бронзовые барельефы кыргызской эпохи из Копёнского чаатаса на Енисее [Евтюхова Л.А., Киселёв С.В., 1940] говорят уже о иных традициях и о более низком мастерстве исполнения. Не получила дальнейшего развития, по-видимому, и музыкальная культура древних алтайцев. Во всяком случае, музыкальные инструменты пазырыкского типа в последующие эпохи в Сибири нам неизвестны. Только героический эпос, несмотря на пронёсшиеся по степям Сибири социальные и политические бури, на волны передвижений народных масс, передавался из поколения в поколение на протяжении двух с половиной тысяч лет и дошёл, хотя и сильно изменённый, до наших дней в эпосе тюрко-монгольских народов. Жемчужина тюркского народного творчества — казахская лирико-героическая поэма Баян-Сулу и Козы Кёрпёш — сохранила и развила сюжет и традиции древнеалтайского эпоса.
Поселения на Оби. ^
Совсем другую картину исторического развития мы наблюдаем в сибирской лесостепи, на берегах Оби. Исследованные здесь могильники и поселения, подобно памятникам Алтая, делятся также на несколько хронологических групп, отчасти параллельных и синхронных алтайским: большереченский (VII-VI вв. до н.э.), бийский (V-III вв. до н.э.) и берёзовский (II-I вв. до н.э.) этапы. Весь период в целом носит название большереченской культуры.
Обращает на себя внимание бедность могильных памятников первого, большереченского, этапа. Могилы представляют собой небольшие овальные ямки глубиной всего около полуметра, куда укладывали умершего в скорченном положении, на боку (табл. 69, 1-5). Яму покрывали, видимо, жёрдочками, и насыпали над ней холмиками вынутой из могилы земли. Сопровождающий инвентарь крайне беден. Треть могил вообще ничего, кроме костей человека, не содержит. В другой трети найдено только по одному предмету: медная бусина, кончик клинка бронзового ножа, глиняная чашка (табл. 69, 49-53, 56, 59). В мужских могилах у пояса находится иногда бронзовый нож (табл. 69, 43-46), но обычно это вторично использованный обломок острия ножа, укреплённый в деревянную рукоять (табл. 69, 28-30). В предшествующие периоды как на Оби, так и вообще в Южной Сибири все могилы были более солидно устроены и богаче инвентарём, а погребённых всегда снабжали обильной пищей. Особенно же богаты могилы современников древних обитателей Оби, кочевников Алтая и приалтайской равнины, всегда хоронивших своих покойников с верховым конём, седлом и уздой.
И ещё одна новая черта в погребальном обряде осёдлого населения Оби. В 11 из 29 исследованных погребений взрослых мужчин найдены части конской сбруи, бронзовые наконечники копий, каменная булава, бронзовые и костяные наконечники стрел, остатки лука со стрелами (табл. 69, 15, 25, 32-41, 47). роговые псалии от узды (табл. 69, 31), подобные куртуским на Алтае. В предшествующее, андроновское и карасукское, время умерших никогда не хоронили с оружием. Здесь же треть мужчин погребена с оружием и уздой. Считалось, видимо, что путь в загробный мир может быть успешно преодолён только с оружием. Оружие стало одним из важнейших условий благополучного существования. Очевидно, и в реальной жизни обитатели Оби вынуждены были часто прибегать к оружию. Одним из примеров может быть могила, где погребён мужчина с вонзившимся в его бедренную кость бронзовым наконечником стрелы (табл. 69, 25, 40). Он был убит выстрелом, сделанным в упор, должно быть, в бою.
На первом этапе эпохи ранних кочевников осёдлое население Оби подвергалось их неоднократным военным нападениям. Оружие было необходимо всегда иметь при себе. Настало тяжёлое время, неспокойная, полная тревог жизнь.
О том же говорят и остатки поселения, исследованного на дюнах у с. Большая Речка. Раскопками здесь открыты большие землянки, подобные тем, какие строились в эпоху бронзы: площадь 200 кв.м и более, глубина 80-110 см. В таких землянках эпохи бронзы находят обычно по два-три, реже — больше, обломков каких-нибудь предметов (табл. 69, 12, 14, 19, 20, 26), по два-три горшка с обломанным верхом или трещинами на боках (табл. 69, 48, 57, 58, 63). Переселяясь на новое место, обитатели землянок всё с собой уносили, оставляя лишь старые, негодные к употреблению вещи. В землянках же Большой Речки осталось много целых сосудов и различных вещей. В землянке 3, почти полностью раскопанной, сохранилось 14 целых сосудов (табл. 69, 54, 55, 60-62, 64, 65) и несколько десятков вещей. Очевидно, жители посёлка покинули свои землянки внезапно, ничего с собой не взяв, и больше туда не возвращались. Так как никаких следов пожара не обнаружено, то причиной ухода обитателей посёлка, надо полагать, был военный набег. Победители забрали только ценные вещи и скот, а всё домашнее имущество оставили на месте. Жители были перебиты, бежали или, быть может, были уведены в плен.
Однако жизнь на Оби не прекращалась. Памятники последующих периодов показывают, что население Оби продолжало развивать экономику и культуру. Если на большереченском этапе все орудия и оружие были ещё бронзовыми, то на бийском наряду с бронзовыми кельтами, ножами, стрелами (табл. 70, 29, 32, 38-43) стали изготовлять железные ножи, кинжалы и чеканы (табл. 70, 44, 45). На берёзовском этапе из железа делали уже не только орудия труда, оружие и конские удила, но также обоймы для ремня, крюки для колчана и другие вещи (табл. 70, 10, 11, 21).
По могильникам берёзовского этапа можно наблюдать заметное повышение благосостояния осёдлого
(177/178)
населения Оби. Умерших стали хоронить в глубоких могилах с прочно сделанным бревенчатым срубом, часто заложенным сверху, до краёв ямы, несколькими рядами продольных брёвен (рис. [табл.] 70, 1). Каждый раз при похоронах совершалась тризна — резали барана, и лучший кусок мяса, всегда курдюк с прилегающей частью туши, давали в могилу умершему. Вместе с мясом клали и железный нож даже в тех случаях, когда на поясе погребённого нож уже имелся. Вообще вещей в могиле стало больше, наряд погребённых более богат украшениями.
В ряде случаев мужчин хоронили с верховым конём.
Улучшение обеспечения основной массы населения, очевидно, было результатом существенных изменений в отношениях между кочевниками и осёдлым населением Оби. Надо полагать, что от хищнического разорения осёдлых поселений кочевники перешли к какой-то более выгодной для них системе экономических отношений — регулярной дани или чему-нибудь подобному. Избавленное таким путём от частых грабительских набегов кочевников пастушеско-земледельческое население Оби получило возможность в более спокойной обстановке вести хозяйство и иметь более или менее постоянный минимум своей экономической обеспеченности.
[1] М.П. Грязнов сам понимал, насколько искусственно это деление, не отражающее реальных исторических событий. Именно поэтому в его последних работах выделение начальной фазы культуры ранних кочевников носит гипотетичный характер. Учитывая всё это, было решено соединить два выделенных М.П. Грязновым этапа — куртуский и майэмирский, тем более что собственно майэмирские комплексы отошли к куртускому этапу. В настоящее время ведутся интенсивные и целенаправленные исследования по изучению памятников именно начальной фазы развития ранних кочевников Саяно-Алтая [Боковенко Н.А., 1985: 1986; Марсадолов Л.С., 1985; Молодин В.И., Петрин В.Т., 1985; Степанова Н.Ф., 1986]. Надо думать, что в дальнейшем станет возможным аргументированное разделение более ранних и более поздних комплексов в рамках VIII-VI вв. до н.э. Неоднозначно решается вопрос и о дате Шибинского кургана, давшего название последнему этапу в периодизации М.П. Грязнова. Большинство исследователей [Руденко С.И., 1960. С. 336; Черников С.С., 1975б. С. 133; Баркова Л.Л., 1978. С. 43; 1979. С. 64] относит его ко времени больших алтайских курганов пазырыкского тина, т.е. к V-III вв. до н.э. (возможно, к V-IV вв. до н.э.), что представляется достаточно обоснованным. По-видимому, так же или временем не позднее III в. до н.э. следует датировать и курганы Катанда и Берель. Отнесение кургана Шибе к пазырыкской эпохе лишает смысла название последнего (шибинского) этапа. Поэтому в качестве оптимального варианта следует, на наш взгляд, этапы развития культуры ранних кочевников Саяно-Алтая обозначить так: ранний (VIII-VI вв. до н.э.), средний (V-III вв. до н.э.) и поздний (II в. до н.э. — I в. н.э.) (Ред.).
[2] Проведённое недавно в химической лаборатории Государственного Эрмитажа и на кафедре молекулярной спектрологии ЛГУ изучение обломков этой чашечки, а также фрагментов лаковых изделий из Пазырыкских курганов (V-III вв. до н.э.) и Курганов Ноин-Улы (рубеж нашей эры) показало, что лаки из Пазырыкских курганов и кургана Шибе идентичны и отличаются от лаков Ноин-Улы. Следовательно, время изготовления шибинской чашечки также укладывается в рамки V-III вв. до н.э., когда производство лаковых изделий в Китае достигло высокого совершенства [Баркова Л.Л., 1978. С. 42, 43] (Ред.).
[3] Предлагаемый текст по позднему (шибинскому) этапу развития раннекочевнических племён Саяно-Алтая был написан М.П. Грязновым ещё в 1982 г. Окончательная подготовка работы к изданию завершалась уже после смерти автора, который, к сожалению, не успел и не смог собрать, заново обработать и осмыслить обширный новый археологический материал, полученный при раскопках рядовых могильников скифо-сарматского времени Алтая и его северных предгорий. Анализ всей совокупности источников, включая и новые материалы, проведённый другими исследователями, позволил им высказать иные суждения, часть которых представляется наиболее реальной [Баркова Л.Л., 1978; 1979; Суразаков А.С., 1985]. В первую очередь речь идёт об «удревнении» памятников шибинского этапа. Его верхнюю хронологическую границу определяют концом III — началом II в. до н.э. Независимо от того, называть ли весь период конца VI-V — начала II в. до н.э. пазырыкской культурой, говорить ли об определённых этапах: конец VI — IV в. до н.э. (пазырыкский) конец IV — начало II в. до н.э. (шибинский) — в рамках одной культуры, главное заключается в следующем:
1. Все памятники, относимые М.П. Грязновым к шибинскому этапу (в том числе и курганы Шибе, Катанда, Берель и др.), датируются теперь временем не позднее начала II в. до н.э. и составляют единую культурную группу с предшествующими курганами пазырыкского типа. Почти полное отсутствие материалов последних веков до нашей эры с территории Саяно-Алтая явилось основанием, на котором выросла растянутость хронологической шкалы памятников пазырыкского типа.
2. Памятники последних веков до нашей эры — первых веков нашей эры, так называемого гунно-сарматского (С.И. Руденко) или постпазырыкского (Д.Г. Савинов) этапа, открытые лишь в последние годы, представляют собой новую культуру, которую нельзя рассматривать как результат простого эволюционного развития предшествующей пазырыкской. Она не только отличается от последней (170/171) инновациями в погребальном обряде и типах вещей, но, несомненно, отражает и появление иноэтничного населения, влившегося в состав местного субстрата или в каких-то формах сосуществовавшего с ним в рамках общих объединений. Новая археологическая культура, сменившая пазырыкскую, представляется пока что в самых общих чертах. В ней выделяется три группы памятников (карта 9): типа Булан-Кобы в центральном Алтае [Мамадаков Ю.Т., 1985. С. 173-189; Глоба Г.Д., 1983. С. 116-126; Могильников В.А., 1983а. С. 59, 62, 63], типа Кок-Паш в низовьях Чулышмана [Елин В.Н., Васютин А.С., 1986. С. 149-156] и, наконец Балыктуюльского типа [Сорокин С.С., 1977. С. 57-59, 65, 66]. (Ред.).
|