А.К. Амброз
Восточноевропейские и среднеазиатские степи V — первой половины VIII вв.
На рубеже IV-V вв. в степях Восточной Европы произошла коренная смена археологических культур. На Волге, в Приуралье и Западном Казахстане в конце IV в. исчезла культура кочевых сармат, в степях Украины, Молдавии и на придунайских равнинах Румынии прекратила существование осёдлая черняховская культура. Их место заняли одиночные погребения совсем иного облика.
Эти важные изменения связаны с событиями гуннской эпохи.
Вторжение гуннов в Европу в 70-х годах IV в. вызвало грандиозное передвижение народов, справедливо названное великим, ибо оно сокрушило Западную Римскую империю и ускорило конец рабовладельческой формации в Европе. В этом его всемирно-историческое значение в отличие от предыдущих и последующих не менее грандиозных передвижений масс населения. Великое переселение явилось важным этапом в сложении многих современных народов, а в степях к западу от Арала положило конец многовековому преобладанию иранцев и открыло не менее длительный период движения на запад тюркоязычных кочевников.
По созвучию с гораздо более древними азиатскими хунну европейские гунны (хуны, хунны) считаются их частью, ушедшей на запад, возможно, после поражения в 155 г. Предполагают, что на новом месте небольшая группа гуннов обросла местными кочевниками и постепенно усилилась. Более чем через 200 лет после ухода с востока они вторглись в Европу. К сожалению, материал по кочевникам IV в. ещё очень невелик и археологам пока не удалось выявить за Доном и Волгой такой группы степных древностей, которая была бы преемственно связана с азиатскими хунну I-II вв. или с европейскими гуннами V в. Культура последних зафиксирована в уже сложившемся виде и представляет своеобразный сплав самых разнородных элементов, отразивших участие в её создании многих народов, покорённых гуннами в Восточной и Центральной Европе. Азиатские элементы в ней немногочисленны (конструкция сёдел, любовь к чешуйчатому орнаменту, имитирующему перья, узорные бронзовые котлы). Прочие кочевнические элементы, представленные в этой культуре, были до гуннов известны и у европейских степняков, но в меньшей степени или в других сочетаниях.
Степные древности IV-V вв. в Центральной Азии почти не изучены [Уманский А.П., 1978]. Только на окраинах степи хорошо представлены по сути осёдлые культуры таштыкская, берельская (и «переходная» верхнеобская), шурмакская, джеты-асарская и каунчинская. По своему облику они слишком далеки от степных памятников, связанных с гуннским или позднее тюркским объединениями. Вероятно, лишь дальнейшие исследования в степи, особенно в соседней Монголии, прольют свет на археологию двигавшихся из Азии на запад кочевых племён IV-VI вв. Отдельные элементы в культуре кенкольского типа в Киргизии, имеющие некоторое сходство с европейскими времени господства гуннов, синхронны им или даже более поздние и не пригодны для изучения пути гуннов на запад.
На современном этапе исследования археологии кочевников лучше изученные памятники их западной группы во многом служат ключом к пониманию находок в Азии (особенно до полной публикации последних, нередко очень ярких, как в Киргизии). С запада и приходится начать рассмотрение, несмотря на то что истоки всех этих народов и культур были далеко на востоке. [сноска: В тексте не даются ссылки на публикации степных памятников V-VIII вв.: они указаны в легенде к рис. 1.]
В изучении археологических памятников V — первой половины VIII в., оставленных кочевниками европейских степей, очень много спорного и невыясненного. В 20-е годы нашего века ошибочно думали, что гуннам конца IV-V в. принадлежала обильно представленная на среднем Дунае культура кочевников с литыми ажурными принадлежностями поясов, украшенными изображениями животных и растений. Поэтому находки позолоченных вещей с инкрустациями типа обнаруженных в Унтерзибенбрунне (Австрия) и на Госпитальной улице в Керчи предположительно считали готскими. М.И. Ростовцев столь же предположительно написал, будто бы их оставили аланы на своем пути из Причерноморья в Северную Африку, когда они уходили от гуннов в конце IV — начале V в. Он датировал эти вещи догуннским временем [Rostovtzeff М., 1923, р. 145-160].
В первой сводке степных памятников с полихромными украшениями Т.М. Минаева отнесла их уже к эпохе гуннов, концу IV-V в., и пришла к выводу, что «претендентом на них могут явиться гунны и сарматы» [Минаева Т.М., 1927, с. 114]. Она считала наиболее вероятной принадлежность рассматриваемых ею древностей сарматам только потому, что западные учёные связывали с гуннами совершенно другую культуру. Также П.Д. Pay, П.С. Рыков, И.В. Синицын, К.Ф. Смирнов, Е.К. Максимов приписывали памятники кочевников в основном сарматам. Вопрос о следах алан на западе вновь рассмотрели В.А. Кузнецов и В.К. Пудовин (1961).
(10/11)
Иное хронологическое и историческое истолкование тех же древностей дал в 1932 г. венгерский исследователь А. Алфёлди. Он показал, что могилы с ажурными литыми украшениями оставлены кочевниками-аварами, а полихромные украшения на западе относятся к несколько более позднему времени, чем думал М.И. Ростовцев, и принадлежали долго жившему на Дунае населению, а не проходившим мимо беглецам. Далее он писал, что в культуре, огульно отнесённой М.И. Ростовцевым к аланам, сплавлены воедино аланские, северо-причерноморские, римские, подунайско-варварские, германские и гуннские элементы, изученная же Т.М. Минаевой «группа могил с трупосожжениями народа с бесфибульной одеждой сменила позднеаланские подбойные погребения в степях Поволжья» и принадлежала кочевым племенам гуннского объединения [Alföldi A., 1932, S. 15-16].
Гуннской проблемой занимался также и Н. Феттих [Fettich N., 1953].
Подробно изучая азиатские элементы в культуре кочевников гуннского союза, И. Вернер пришёл к выводу, что погребения собственно гуннов выделить пока не удаётся. Небывалое распространение золотых украшений с камнями связано с быстрым обогащением кочевников и их осёдлых союзников во время грабительских походов против Ирана и Рима. Дата этого нового стиля украшений — не ранее рубежа IV-V вв., в основном первая половина V в. [Werner J., 1956, S. 86, 87].
В последние десятилетия советские археологи также всё чаще высказывали предположение о наличии в степях отдельных несарматских погребений эпохи переселения народов. Наконец, И.П. Засецкая на большом материале показала, что степные погребения в основном связаны с приходом нового населения в эпоху гуннов [Засецкая И.П., 1968а; 1971; 1977].
Письменные данные по теме подробно рассмотрены в ряде обобщающих монографий [Thompsen E.А., 1948; Артамонов М.И., 1962; и др.].
В 376 г. римляне на дунайской границе узнали от беглецов, что новый кочевой народ покорил танаитских алан и остготов. Косвенные данные позволяют предположить, что эти кочевники-гунны в последней четверти IV в. жили в завоеванных степях Восточной Европы и только в первые два десятилетия V в. какая-то часть их откочевала в области к северу от нижнего Дуная, на равнины к востоку и югу от Карпат. С начала 430-х годов центр гуннской политики переместился па среднее течение Дуная. (В 432 г. прибытие туда Аэция, в 435 г. переговоры около г. Маргуса в устье р. Моравы Сербской. В 440 г. гунны обвинили епископа этого города, что он перешёл на их сторону Дуная и ограбил могилы гуннских царей.) Прилегающий район империи был опустошён гуннами и стал опорой их набегов на другие области. Но до сих пор историки не могут решить, в какой области находилась ставка Аттилы и какова более точная хронология расселения гуннов [Bóna I., 1971, S. 266-273; Párducz М., 1959; Tejral J., 1973]. Столь же спорна и пока бесполезна для археологов рисуемая историками картина провинций Паннонии [Várady L., 1969]. Занимали ли их гунны, какую роль играли там варварские федераты, как долго сохранялась там власть Рима?
В Восточной Европе оставалась в первой половине V в. часть гуннов, прежде всего акациры. Они жили в степи, так как севернее них Иордан называет «аэстов» (аистов, древних балтов), далеко заходивших в лесостепь, по данным археологии. К 463 г. акацир покорили сарагуры, уроги и оногуры. В VI в. византийские авторы сообщают имена разных крупных народов, противореча друг другу. Иордан в середине столетия говорит об альциагирах и болгарах к северу от Чёрного моря, Прокопий тогда же — только о кутригурах западнее р. Танаис (Дона и Донца). В Крыму степь занимали «варвары из племени гуннов», к востоку от Азовского моря и р. Танаис — утигуры. До начала VI в. от гуннов зависел и г. Боспор. К сожалению, неясно, насколько отнесение всех этих народов к гуннам отражает реальную связь. Во всяком случае, частая смена названий народов, вероятно, была следствием смены главенствующих племён, не сопровождаясь существенными изменениями в составе основного населения [Артамонов М.И., 1962, с. 79, 82, 87, 98].
К 555 г. под власть I Тюркского каганата с центром в Монголии попали степи до Приаралья, в 567-576 гг. — до Северного Кавказа, область утигуров и г. Боспор. Неизвестно, сопровождалось ли это появлением нового населения в степи. В 558 г. с востока ненадолго пришли авары, с 567 г. переселившиеся на Среднее Подунавье [Bóna I., 1971, S. 283-329]. В 630-е годы с ослаблением тюрок их власть прекратилась и в Восточной Европе сложилось объединение болгар. С 60-х годов преобладание в степях Восточной Европы надолго перешло к хазарам. Восточная часть болгар им покорилась, западная ушла на нижний Дунай, основав Дунайскую Болгарию.
Письменные источники не дают подробной и ясной картины расселения кочевых народов, с помощью которой можно было бы интерпретировать археологические находки. Поэтому надо сначала средствами археологии выявить былые общности в степи, проследить их судьбы и затем найти им соответствия в известиях древних авторов. Эта задача затруднена малочисленностью степных находок (рис. 1), плохой документированностью многих из них, а также отставанием темпа публикации новых материалов.
Стойбища V-VIII вв. ещё не выявлены. Лишь отдельные амфорные черепки VI-VII вв. на восточном берегу Азовского моря показывают, что маршруты кочевания тогда были те же, что и в салтовское время [Плетнёва С.А., 1967, с. 13-19]. С этим совпадают сведения середины VI в. об альциагирах: «Летом они бродят по степям, раскидывая свои становища в зависимости от того, куда привлечёт их корм для скота; зимой же переходят к Понтийскому морю» [Иордан, 1960, с. 72. § 37].
Погребения единичны, не образуют кладбищ. Чаще они впущены в насыпи более древних курганов, реже имеют свою насыпь или вообще не имеют внешних признаков. Целенаправленный поиск таких могил почти невозможен, археологи находят их случайно. По одному погребению эпохи переселения народов оказалось, например, на 385 погребений разных эпох из 142 курганов на 17 могильниках [Синицын И.В., 1959, с. 39, 40, 109, 178-181], 218 погребений из
(11/12)
38 курганов на двух могильниках [Смирнов К.Ф., 1959, с. 208, 221] и ни одного на 253 погребения из 62 курганов Калиновского могильника [Шилов В.П., 1959] или среди многих курганов, опубликованных Донской экспедицией. Поэтому среди материалов по кочевникам значительная часть происходит из случайных находок при земляных работах (комплексы сохранены неполностью, не всегда достоверны, нет данных об обряде погребения и расположении вещей в могиле). Могильники же этой эпохи образовались лишь на окраинах кочевой зоны (долины Тянь-Шаня, Кавказа, Башкирия, Карпатская котловина), но из-за их местной специфики они лишь частично освещают культуру огромных степей Евразии.
Кочевникам, несомненно, принадлежит подавляющее большинство могил в степи. О безраздельном господстве кочевников в степной зоне сообщают письменные источники. Поэтому каждое степное захоронение с конём и оружием можно уверенно считать кочевническим. Вне степи такого определённого вывода делать нельзя, так как появление оружия, сбруи, захоронений коней в могилах осёдлых народов объясняется прежде всего внутренним социальным развитием общества (возникновением дружины). Устойчивым признаком степных кочевников V-VIII вв. является отсутствие фибул, обычной находки в погребениях их осёдлых соседей, а до V в. — и степных сармат. Зато только степные женщины носили диадемы (рис. 2, схема 1) [Alföldi A., 1932, S. 59; Werner J., 1956, с. 62-68; Тиханова М.А., Черняков И.Т., 1970].
В большинстве найденных на территории СССР степных погребений эпохи великого переселения народов имеются украшения, обтянутые тиснёной фольгой или инкрустированные цветными вставками. По этому признаку археологи относят их к гуннской эпохе «конца IV — первой половины V в.» (рис. 3; 5, 1-14, 19, 24, 26, 27, 30, 31, 33-85; 6, 1-13, 16, 20, 23, 27, 32; 7, 1-15, 17-22, 24, 26; 10, 14-18). Они делают исключение только для четырёх богатых могил перещепинской группы, где инкрустированные украшения были совсем другими и имелись монеты VII в. (рис. 4а, 10-24; 5, 15-18, 21, 29, 32, 36; 6, 30, 34, 38, 41, 42, 44; 7, 23, 25, 27). Так же немного могил без инкрустированных украшений датируют «VI-VII вв.» на основании бывших в них поясных и уздечных принадлежностей так называемой геральдической формы (рис. 5, 20, 25, 29; 6, 14, 18, 22, 33, 35-37, 39, 40, 45-47; 7, 16). Получается, что почти все степные могилы V-VII вв. связаны исключительно с началом этого периода. Так, по данным И.П. Засецкой, в Нижнем Поволжье обнаружено до сих пор 27 могил «конца IV — первой половины V в.» и только пять — «VI-VII вв.» [Засецкая И.П., 1968, с. 60]: полувековой отрезок времени представлен в пять раз большим числом находок, чем последовавший за ним двухсотлетний. То же наблюдается и в остальной степной зоне. Между тем доказано, что кочевники оставляли особенно мало следов своего пребывания в том случае, когда состояние войны, враждебное окружение заставляли их собираться в большие группы и непрерывно переходить с места на место в поисках корма для своих огромных объединённых стад. В обстановке мира и стабильности наблюдалось обратное [Плетнёва С.А., 1967, с. 181, 182; Вайнштейн С.И., 1972, с. 71, 72, 75-77]. Поэтому преобладание в степи могил гуннской эпохи должно было бы означать, что тогда жизнь восточноевропейских кочевников протекала гораздо спокойнее, чем в периоды существования сильных местных объединений кутригур, утигур, болгар и хазар.
Возможно и другое решение вопроса: детальнее, чем это делали до сих пор, подразделить кочевнические погребения на группы по сочетанию разных вариантов вещей одного назначения и по особенностям их декора, а затем на этой основе ещё раз рассмотреть данные для их датирования и исторической интерпретации.
Во всех найденных до сих пор могилах I-III групп представлены золото и инкрустации. Ими украшены оружие, головные уборы, пояса, обувь, сёдла и сбруя (рис. 3-7). Создаётся впечатление особой пышности и богатства. На самом деле вещи из массивного золота редки и невелики. Обычно это серебряные и бронзовые предметы, обтянутые тонким золотым или даже позолоченным листком. Сравнительно недороги красные и лиловые камни инкрустаций. Листовая обкладка загибалась по краям вокруг основы. Зернь и филигрань напаяна или имитирована тиснением. Узор то штампован на золотом покрытии и бронзовой основе одновременно, то на гладкую основу напаяна рубчатая или кручёная проволока, оттиснувшаяся в наложенном сверху мягком золотом листке. Выпуклые камешки, стекла или пилёные пластинки из них укреплены в гнездах из напаянной на ребро ленточки, между перегородками или в прорези покрытия. Формы предметов несложны. Мотивы орнаментов ограничены набором рубчатых прямых валиков и петель. Эффект производит блеск золота и многочисленных камней. От сарматской полихромии типа находок в Новочеркасске новый кочевнический стиль отличается преобладанием красного цвета вставок (там — бирюзового) и почти полным отсутствием зооморфных мотивов, а от позднеантичной манеры исполнения — свободным расположением камней на плоскости (как бы россыпью), слабо связанным с формой предмета.
В наиболее простом и чистом виде новый стиль представлен в I группе (рис. 3, 1-23; 5, 1-14; 6, 1-13; 7, 1-5; 8, 1, 2; 9, 1, 2). Здесь очень мало зерни, формы вещей просты, многие восходят к прототипам IV в. Вставки — из гранатов (альмандинов), иногда сердолика. Янтарных вставок нет, или они очень редки. Ведущие памятники — VIII и IX курганы в Новогригорьевке, вокруг них группируется много случайно найденных мужских могил, сохранившихся с разной степенью полноты: из совхоза Калинина, Феодосии, сборов у г. Цюрупинска и на Дону; за рубежом к ним близки комплексы из Печюсёга (Венгрия), Энджыховиц (Польша), Мундольсхайма (ФРГ), в меньшей мере — Якушовиц (Польша). Раскопками изучены только погребения в Беляусе и у колхоза «Восход». Женские могилы случайно обнаружены в Берёзовке, Антоновке и др. Наличием больших двупластинчатых фибул, серёг с многогранником и серебряных вещей с пунсонным орнаментом от кочевнических погребений резко отличаются входящие в ту же I группу женские моги-
(12/13)
лы и клады типа Унтерзибенбрунна, Регёя, Эрана, Синявки, Качина, Шимлеул Сильванея, доходившие на западе до Франции и принадлежащие осёдлому населению [Kubitschek W., 1911; Fettich N., 1932; Werner J., 1960; Bóna I., 1971; Tejral J. 1973; Mészáros Gy., 1970]; их особый вариант — аланские находки на Северном Кавказе (Гиляч, могила 5 из раскопок Т.М. Минаевой в 1965 г., Брут, Вольный Аул, Рутха).
Итак, при отличиях в костюме и некоторых местных ремесленных традициях изделия I группы удивительно близки по сумме важнейших признаков. Занимаемая ими основная область — от Волги до Рейна, одно погребение есть даже в Португалии (рис. 2, схема 2).
II группа отличается нными формами пряжек, формой и орнаментом блях сбруи, деталями сёдел, возможно, луков и стрел (рис. 3, 24-28, 30-52; 5, 19, 26, 27, 30, 31, 34, 35; 6, 15-17, 21, 23, 27, 32; 7, 7, 20, 22; 8, 4, 7-9; 9, 3, 8). Многие могилы этой группы раскопаны археологами. Ведущие комплексы — курганы 2 и 3 в Шипове на р. Урал, курганы 17, 18 и 36 около г. Энгельса на Волге, курган VII у Новогригорьевки на Днепре, по ряду признаков есть сходство с Макартетом на Украине и Верхне-Погромным Оренбургской области, с турбаслинскими и позднебахмутинскими находками в Башкирии, вещами из Гижгида и Пятигорска на Кавказе, Сахарной Головки в Крыму (рис. 2, схема 2). Западнее Днепра погребения II группы пока не найдены.
III группа отличается обилием зерни на украшениях, частым применением вставок янтаря, своеобразными сложными формами лучевых «колтов», гривен, «кулонов» и диадем (рис. 3, 29, 43, 53; 5, 24, 33; 6, 20; 7, 6, 8-15, 17, 19, 21; 8, 5, 6; 9, 5-7). Археологами раскопаны погребения женщин в Кара-Агаче, Ленинске, Канаттасе, остальные найдены случайно. Могила воина одна (Боровое), но, вероятно, сюда же относятся погребения воинов с менее богатым инвентарём и маленькими лучевыми подвесками со средней Сырдарьи и из района г. Джамбула. Ареал III группы — от гор Киргизии до самых низовьев Дуная (Варна, Бэлтень) (рис. 2, схема 3).
До сих пор все такие древности считались единым целым. Первый шаг к их делению сделал И. Вернер, выделив женские украшения с обильной зернью и отметив их отсутствие к западу от Варны [Werner J., 1959, с. 64, 65]. А первая попытка обосновать традиционное мнение об однородности и одновременности (конец IV — первая половина V в.) рассмотренных находок сделана только недавно [Засецкая И.П., 1978]. Фактически И.П. Засецкая признала существование трёх групп (им соответствуют ее «подгруппы А, Д, В»), а ряд её возражений основан на недоразумениях, которые объясняются как искусственным исключением из подгрупп А (I) и Д (II) женских могил с диадемами, так и нечёткой классификацией. На самом деле во всех трёх группах представлены мужские и женские могилы (в III группе — Боровое). Коллекция из Здвиженского — не комплекс, поскольку в ней имеется гораздо более поздняя средневековая серьга с грузиком. Серьга V в. из Беляуса иная, чем украшения подгруппы В (III). В Боровом и Мелитополе нет предметов подгруппы А (I). Следовательно, выделение I-III групп находит ещё одно подтверждение в отсутствии веских контраргументов. Все же предложенная мной датировка первой группы V в., второй и третьей VII в. и, может быть, отчасти VI в. [Амброз А.К., 1971а, с. 101-105; 1971б, с. 114-117, 119, 120], конечно, предварительна и дискуссионна. Понадобится много новых фактов, чтобы получить хронологию, в равной мере убедительную для всех.
IV группа немногочисленна и небогата: Большой Токмак, Аккермень, Рисовое, Белозёрка, Иловатка, Бережновка и др. (рис. 2, схема 3; 6, 14, 22, 31, 33, 35-37, 39, 45; 8, 3, 10-12; 9, 4, 9]. Это могилы рядового населения с пряжками и накладками ремня в так называемом геральдическом стиле (многие бляшки имеют форму гербового щита). Прочие предметы обычно невыразительны, оружия и конского снаряжения мало. Богаче прочих погребение из Арцыбашева (рис. 5, 20, 25, 29; 6, 18, 19, 26, 29, 40, 46, 47; 7, 16).
В могилах V группы похоронена высшая знать того же времени (Малое Перещепино, Келегейские хутора, Глодосы), набор ценных предметов в них очень богат и разнообразен (рис. 2, схема 3; 4а, 10-24; 5, 15-18, 21, 22, 32, 36; 6, 25, 30, 34, 38, 41, 42, 44; 7, 23, 25, 27, 28; 9, 10, 11).
В VI группе объединены только по признаку одновременности несколько комплексов (Вознесенка, Романовская, Ясинова, Бородаевка). Это наиболее поздние из рассматриваемых памятников. Романовская датирована византийской монетой (рис. 2, схема 3; 4а, 25-43; 5, 37-42; 6, 48-53; 8, 13, 14; 9, 12-14).
Находки в мужских погребениях наиболее полно характеризуют конское снаряжение, оружие и отчасти костюм кочевников.
От кочевнических сёдел I-III групп сохранились часто находимые в могилах треугольные и трапециевидные парные обкладки размером 13х6,5; 14х7,5 и 16х7 см, сделанные из золотой или позолоченной фольги с чешуйчатым орнаментом (рис. 3, 7, 44-48, 51, 52). Конец многолетним спорам об их назначении положил А.В. Дмитриев, впервые найдя такие пластины на скелетах лошадей (на р. Дюрсо близ Новороссийска). Вероятно, он прав, говоря о деревянном седле с луками, поставленными на длинные полки. Пластины, по его мнению, покрывали передние концы полок. Дуговидные оковки находят реже (Мелитополь, Мундольсхайм в Эльзасе, Печюсёг в Венгрии) (рис. 3, 8, 50). Судя по ним, сёдла V в. уже должны были иметь наклонную заднюю луку, как у сёдел VII-VIII вв. из Сибири. Именно такое совершенное седло было в Бородаевке (рис. 4а, 43) (вероятно, VIII в.) и его обломок (рис. 3, 49) в Шипове (II группа). Шиповское седло соединяло признаки сёдел двух периодов. Узорные обкладки лук и, возможно, связанные с ними фигурки львов из Малого Перещепина датируются не ранее 641 г. по монетам, обнаруженным с ними (рис. 4а, 18).
Седельные бляхи I-II групп не одинаковы: во II группе часть блях делается продолговатее, приближаясь к низкой трапеции, появилась узорная кайма из З-образных оттисков, псевдозернёных треугольников, миндалин. Аналогии шиповским бляхам (рис. 3, 47, 48) имеются в комплексах периода ге-
(13/14)
ральдических пряжек из Дюрсо, Уфы (улица Тукаева), Галайты в Чечено-Ингушетии (рис. 3, 44-46, 51, 52). В последнем фигурные накладки ремней относятся ко времени не ранее VII в., а может быть, к VIII в. [Багаев М.X., 1977, рис. 1, 5]. На западе трапециевидные пластины с широкой каймой хорошо датированы первой половиной VI в. (Равенна в Италии, Крефельд-Геллеп в ФРГ).
Никаких следов деревянных или металлических стремян древнее находки из Малого Перещепина, т.е. второй половины VII в., нет, хотя у соседних авар на среднем Дунае стремян множество. Перещепинские серебряные и глодосские железные стремена (рис. 4а, 17, 23, 24) типологически позднее наиболее ранних аварских [Амброз А.К., 1973б]. Таковы же стремена из Кудыргэ и Кокэля. Вероятно, кочевники пользовались стременами, но в VII в. не было принято класть их в могилы. В Вознесенке (первая половина VIII в.) в жертвенной яме было помещено 61 стремя с петлёй или с пластинчатым ушком, отделённым снизу фигурными вырезами (такое же в Ясинове; рис. 4а, 39-42). В следующий затем период стремена — обычная находка в кочевнических могилах.
На удилах I группы концы железных грызл обложены серебром или бронзой, часто с гранением, и завершаются небольшими толстыми ребристыми кольцами (рис. 3, 4, 6). Такая техника появилась в предшествующий период и на Боспоре и в Северной Европе. Вероятно, она связана с Римом, но в гуннскую эпоху приобрела специфические формы. Редко она сохраняется во II группе, где большинство грызл уже простые железные, а кольца — простые или восьмёркообразные (рис. 3, 37-43). У последних наружная петля меньше внутренней, часто «восьмёрка» не сомкнута и имеет вид трилистника (много в Башкирии, есть в некочевническом Лебяжье на Украине и, судя по описанию,— в Макар-тете). К малому кольцу подвешено колечко или трапециевидная с перехватом петля. Грызла с восьмёркообразными концами связаны с периодом существования геральдических пряжек у авар, в Башкирии. в Крыму, в тушемлинской культуре, на Северном Кавказе. Их формы VIII в. представлены в Вознесенке (рис. 4а, 25-27). Единственные грызла III группы (Боровое) — простые, тонкие, близки сибирским «переходного» этапа на Оби, их форма необычна для I группы (рис. 3, 43).
Псалии I группы обычно имеют вид большого толстого кольца (до 4 см и более) из цветного металла (рис. 3, 4-6). Во II группе они изменились (рис. 3, 37; Фёдоровка) и почти не встречаются. Стержневые Г-образные псалии бытовали долго (есть в Кудыргэ). В I группе их скобы обычно приварены сбоку, а загнутый железный конец украшен шишечкой из цветного металла (рис. 3, 2, 3). Во II группе псалии целиком бронзовые, часто с гранёной шишечкой, или костяные. Железная скоба вдета в два отверстия в расширенной середине псалия (рис. 3, 38, 39). Верхний конец отогнут слабее. Южные экземпляры (Сахарная Головка, Дюрсо, северокавказская коллекция ГИМ) имеют гладкий или рассечённый («бахромчатый») валик на широком конце и ребристую шейку (рис. 3, 39), а серебряный псалий из Куденетова (Былым) богато украшен золотом, стеклом и обнизью из шариков. По украшениям ремней они синхронны Шипову и хорошо дополняют картину конского снаряжения времени II группы. Прямые стержневые псалии также бытовали долго. В I группе есть гладкие утолщённые к концам (Гатидомб в Венгрии), ребристые на концах (Мёртвые Соли) и ребристые целиком (Печюсёг). Все они существовали и в более позднее время. Первые S-овидные псалии VIII в. (рис. 4а, 27) были обнаружены в Вознесенском погребальном комплексе.
Ремни оголовья и повода в I группе прикрепляли к псалиям с помощью металлических пластинчатых скреп (рис. 3, 1-6) — приём, появившийся по всей Европе задолго до V в. Редко доживают типичные для III в. маленькие овальные скрепы с большими заклёпками (Муслюмово). Обычны прямоугольные скрепы. У кочевников Восточной Европы и на Боспоре они или очень длинные, или одна значительно короче другой. Их прототипы есть в III в. на Боспоре [Ашик Б.А., 1849, с. 72, рис. CCIX, 209а]. Пластинки обтянуты золотом и покрыты камнями в гнёздах, а на Боспоре — сплошной перегородчатой инкрустацией. Иногда камни заменены выпуклыми шляпками заклёпок (Беляус и керченские склепы, разграбленные в июне 1904 г.). На западных уздечках I группы (Качин, Якушовице, Унтерзибенбрунн и др.) пластинки одинаковы по длине, обычно невелики, сделаны из серебра с позолотой и украшены пунсонным орнаментом (рис. 3, 6), отражая ремесленные традиции римских провинций. Во II-V группах скрепы маленькие, простейшей формы и встречаются очень редко (рис. 3, 37).
Украшения сбруйных ремней в I-III группах состояли из многочисленных золотых и позолоченных прямоугольных пластинок разных размеров, оформление которых менялось. В I группе — это камни в гнёздах и несложные выпуклые узоры: полоски, кружки, подковки (рис. 3, 5, 13-15). Во II и III группах они редки, в Чечено-Ингушетии есть в комплексах VII в. (Галайтинский клад и погребение 19 в Харачое) [Багаев М.X., 1976, рис. 3, Б; 1977, рис. 1, 7]. В Мелитополе (III группа) узкая пластинка с луки седла имеет необычный для I группы узор из трёх поперечных валиков, как на пряжке VII в. из Бирска (рис. 3, 24). На большинстве степных сбруй II группы — бляхи нового типа: густые поперечные ряды рубчатых валиков создают своеобразный рогожный узор (рис. 3, 26-28). Чужды I группе обильные ромбы и треугольники зерни на пластинах II и III групп из Ровного и Борового (рис. 3, 25, 29). Бляшки-тройчатки I и II групп также различны (рис. 3, 17, 33). Полностью сменились наборы накладок в богатых могилах перещепинской группы (рис. 4а, 14-16, 20-22, 28-38): ленточки исчезли, фигурные рельефные бляшки разнообразных форм сделаны в византийских и отчасти аварских (?) традициях. Менее дорогие сбруйные наборы украшены геральдическими бляшками, как на поясах. Среди них есть золотые с зернью, иногда со стёклами (Арцыбашево, Белозерка, Камунта).
Перекрестия ремней в I группе и в позднеримских древностях рубежа IV-V вв. закрывались различными крестовидными бляхами (рис. 3, 18-20). Восточноевропейские кочевники пользовались бляхами, обтянутыми золотом и усаженными камнями; запад-
(14/15)
ное население — серебряными. В Шипове (II группа) перекрестия закрыты четырьмя большими квадратными рельефными бляхами с «рогожным» орнаментом (рис. 3, 55). Совсем иные квадратные и круглые бляхи с маленькой выпуклостью в центре были в Унтерзибенбрунне. Рельефные квадратные бляхи разных размеров VII-VIII вв. оказались в Галайты и Верхнем Чир-Юрте. В перещепинской группе, у авар и один раз во II группе (сбруя из Сахарной Головки) перекрестия накрывали бляшками разных форм с «бахромчатым» краем (рис. 3, 34; 4а, 22, 38) (László Gy, 1955, pl. LX, LXI; Смiленко А.Т., 1965, рис. 29-31]. Налобные бляхи в виде срезанного сверху ромба («сердцевидные») и шарнирные с лопастной или лунничной подвеской, известные с III в., есть только в I группе (рис. 3, 11-12; Новогригорьевка, курганы VIII, IX; совхоз Калинина, Феодосия, Нижняя Добринка и Печюсёг). Изображения лиц, украшавшие сбрую разных эпох, встречены на прямоугольных пластинах в I и II группах (колхоз «Восход» и курган 18 у г. Энгельса), на круглых — пока только во II группе (рис. 3, 23, 30-32).
Характерные для более поздних кочевников костяные подпружные пряжки с подвижным язычком (рис. 3, 53) известны пока только в Канаттасе (III группа), Бородаевке (с седлом) и Верхне-Погромном (в погребении 12 кургана 1, якобы с обломками стремян). В I группе подпружные пряжки (?) — железные (Беляус, рис. 3, 10).
Двулезвийные мечи имеют длину клинка 70-80 см, ширину — 4-4,5 см (рис. 5, 1-6). Встречены они пока только в I и II группах. Перекрестия в основном низкие, гладкие, иногда слабо гранённые. Более высокое инкрустированное гранатом перекрестие меча, найденного в Поволжье, на территории колхоза «Восход», вероятно, относится к концу времени существования I группы (рис. 5, 5). Б. Аррениус, специально изучавшая историю гранатовых инкрустаций, находит аналогии для ступенчатых вставок этого перекрестия только на западе во второй половине V в. и поэтому относит меч к концу эпохи Аттилы, т.е. примерно к 450 г. [Arrhenius В., 1971, S. 104-108]. В пользу мнения Б. Аррениус может говорить и то, что второе перекрестие этой редкой формы, тоже с двумя свешивающимися головками орлов, но сделанное в иной технике (рельефной резьбой), найдено в Валя луй Михай в Румынии с монетой 443 г. и относится к последней четверти V в. [Werner J., 1956, Taf. 56, 6]. Не исключено, что поволжский меч был привезён с запада. Возможно, к тому же или к немного более позднему времени относится меч с высоким и длинным перекрестием из Дмитриевки в Приазовье (рис. 5, 3, 6). Мечи I группы часто имеют подвеску из большой бусины (рис. 5, 1, 3, 14).
Ножны кинжала I группы из могилы VIII у Новогригорьевки обложены золотом, а две П-образные накладки с сердоликами [Засецкая И.П., 1975, табл. V], вероятно, обрамляли такие же прямоугольные выступы для подвешивания, какие много раз изображены в согдийской живописи V-VIII вв. Ещё красивее согдийский или иранский кинжал из Борового (III группа), определённый и реконструированный благодаря любезному содействию В. Анадзава (Япония). Он имел обоюдоострый плоский клинок, ножны сильно расширялись к концам. Перекрестие, трапециевидное устье и охватывавший их сбоку Р-образный выступ (рис. 5, 24) покрыты гранатами, альмандинами, зеленым стеклом и зернью, низ ножен и рукоять — округлыми сердоликами в оправах [Бернштам А.Н., 1951; Засецкая И.П., 1975, № 15-17, 19, 27, 28, 30-32, табл. III]. Реконструкция опирается на целый кинжал с еще более пышной отделкой, найденный в Корее, и на изображения в живописи Афрасиаба третьей четверти VII в.
Однолезвийные мечи (палаши) преобладают в IV-VI группах (рис. 5, 20). Однако возможно, что именно от таких мечей сохранились обломки в погребениях у Нижней Добринки (I группа) и кургана 17 у г. Энгельса (II группа). У авар на Дунае хорошо прослежена смена двулезвийных мечей однолезвийными в VII в. Во второй половине VII в. клинок получает изгиб, иногда очень сильный, и превращается в саблю. Характерно короткое перекрестие с высоким массивным ромбом в середине и расширенными концами (рис. 5, 23, 36), а такие перекрестия, как в Перещепине (рис. 5, 16, 21), архаичны и уже редки на саблях. Рукоять совсем без навершия или с кольцом (рис. 5, 21-23). Сабель найдено много в могилах II аварской эпохи на среднем Дунае [Амброз А.К., 1971б, с. 128, рис. 14, 4, 5; Čilinská Z., 1973, Taf., XXX, 12, LIII, 11; LVII, 1; LXIII, 16; LXXIV, 26; LXXXIII, 17; XCI, 12; CXXX, 12; CXXXI, 1 — из одного могильника]. Их изображения известны в живописи третьей четверти VII в. на Афрасиабе. Такой же изогнутой саблей вооружен всадник на пластине из Верхнего Чир-Юрта [Магомедов М.Г., 1975, рис. 3, 2]. Тем более удивляет, что их так мало обнаружено в степных погребениях — только в Перещепине и Глодосах. С VIII в. здесь и у авар на Дунае сабля надолго стала почти прямой или прямой (рис. 5, 37). С какими изменениями в тактике или в защитном вооружении связаны эти колебания кривизны сабли — пока неясно. Деревянные ножны мечей IV-VI вв. имели длинные брусковые скобы для ремня, на котором они, судя по изображениям, висели вертикально [Амброз А.К., 1971б, рис. 14, 1, 31-34]. Единственная такая скоба из нефрита относится к древностям I группы (рис. 5, 7). Вероятно, в степях преобладали более дешёвые деревянные скобы. На Боспоре известны железные скобы, украшенные инкрустацией. С VI в. преобладают ножны с плоскими боковыми выступами в виде буквы «Р» или трёхлопастными, часто окованными металлом. За петли на тыльной стороне выступов прикреплялись ремни, и ножны висели наклонно, более удобно для всадника. Оковки таких выступов (рис. 5, 15, 18, 21, 22, 24, 25) найдены в Арцыбашеве, Малом Перещепине, Глодосах (IV и V группы), Боровом (III группа), и, может быть, такой скобе принадлежат обломки из Иловатки [Смирнов К.Ф., 1959, рис. 7, 4]. Со второй половины VII в. на Западе преобладали полукруглые выступы (рис. 5, 23), но в наших степях раньше второй половины VIII в. они не найдены (хотя их изображение есть на упомянутой пластине из Чир-Юрта).
Лук — основное оружие кочевников. В комплексах I группы костяные накладки не найдены (предполо-
(15/16)
жительно к этой поре относят накладки из римских крепостей на Дунае: Интерцизы и др.). Только на Западе есть золотые обкладки двух сложных луков: большого боевого из Печюсёга и маленького из Якушовиц (рис. 5, 10-11) [László Gy, 1951]. Последний считают символом власти, а погребённого в Якушовицах — наместником гуннов. Но, возможно, что это просто модель, сделанная для погребения, подобно таштыкским моделям мечей и луков. Известно, что многие сложные луки вообще изготовлялись без накладок, и, может быть, поэтому в могилах I группы нет остатков лука. Судя по западным находкам и по золотым обкладкам, луки V в. не отличались от сарматских [Хазанов А.М., 1971, табл. VIII; Alföldi A., 1932, S. 18-24; Salamon A., 1976). Во II группе у концевых накладок чаще стали делать относительно массивные концы (рис. 5, 26-27), а у накладок VII-VIII вв. из Верхне-Погромного в Поволжье концы вновь сделаны неширокими (рис. 5, 42). Аммиан Марцеллин подробно описал костяные отравленные наконечники гуннских стрел, вероятно, из-за их необычности для римлянина. В погребениях они не представлены. Там, как правило, находятся обычные железные ромбические трёхлопастные стрелы с черешком. Во II группе они немного крупнее (рис. 5, 31, 34, 35), разных очертаний. В I группе есть массивная бронебойная стрела (рис. 5, 12), во II и III — плоские и уплощенные (рис. 5, 30, 33). В Глодосах и Вознесенке — вытянутые наконечники (рис. 5, 40, 41), бытующие и позднее. В восточноевропейских степях пока не найдены крупные наконечники с отверстиями в лопастях и с костяными свистульками, которые хорошо известны в Сибири, встречаются в хазарском Верхнем Чир-Юрте и у авар с VII в. В Арцыбашевском комплексе была скоба для подвешивания (рис. 5, 29), в Перещепине — золотые обкладки дна и устья колчана (рис. 5, 32).
Кольчуги найдены в погребениях у колхоза «Восход» (I группа) и Фёдоровки (синхронная группам II и IV), обрывки кольчуг — в Вознесенке (VIII в.). Их редкость, вероятно, связана с какими-то особенностями погребального обряда. У авар встречались в погребениях пластинчатые шнурованные доспехи, распространенные тогда во всей Евразии [Werner J., 1974]. Остатки их попадаются и в Верхнем Чир-Юрте в Дагестане.
Мужской костюм известен слабо. В I-III группах воины носили золотые шейные гривны, реже — браслеты и одну серьгу слева, а позднее — две. Этот обычай сохранился до VIII в. (Глодосы, Перещепино, иранское блюдо Пур-и-Вахмана, живопись Средней Азии). В Шипове (II группа) были кусочки цветной шёлковой рубахи или халата, запахивающегося на груди (рис. 8, 7). Правый край обшит золочёными ромбическими бляшками, как и край подола (выше колен) и края длинных рукавов (?), свисавшие ниже кистей рук. Ремни обуви часто заканчивались металлическими застёжками, иногда разными на правой и левой ногах. Пряжки обычны в мужских и реже встречаются в женских погребениях. Хорошо видно различие обычаев. Например, древнегерманские женщины носили широкий (до 7 см) пояс с большой пряжкой. Кочевнические женщины погребены с небольшой пряжкой или без неё, а более широкие пояса и пряжки носили мужчины. Пряжки с массивной утолщённой спереди рамкой, с хоботковым язычком, срезанным высокой ступенькой на утолщённом основании, безраздельно господствуют в I группе. Многие из них отличаются от пряжек IV в. язычком, далеко выступающим вперёд за рамку. Новы также обтягивание золотым листом, инкрустации в гнёздах и перегородчатые; нова форма обойм с тремя заклёпками по сторонам (рис. 6, 1-5, 10-12). Пряжки I группы удивительно стандартны по всему ее ареалу от Волги до Рейна. Эти формы сохранялись еще очень долго, до VI-VII вв., причем поздние образцы отличаются в основном деталями обоймы [Амброз А.К., 1971б, с. 107, рис. 9, 12-14, 29, 34-38, 62, 63, 70; табл. III, 7, 13, 20, 34, 35, 37, 40-42]. Из них у степных кочевников найдены пока только крупные пряжки с небольшой овальной обоймой (рис. 6, 32; Мёртвые Соли, Фёдоровка). В древностях Прикамья и Фёдоровки они использованы на наборных поясах с поперечными пластинками и коротким широким наконечником с валиком (рис. 6, 27, 32). Более разнообразны пояса с поперечными пластинками из Казахстана (Зевакино, курган 1; Кзыл-Кайнар-тобе, Канаттас). Их синхронизация с поясом из Фёдоровки пока спорна. Но ареал пластинчатых поясов совпадает с областью распространения полых серёг с гроздью шариков (Харино, Бирск, Уфа, Таш-Тюбе, степное междуречье Иртыша и Оби, откуда, по предположению С.И. Руденко, происходят серьги коллекции Витзена), вероятно отражая реальные связи.
Геральдическими названы пряжки и накладки ремней, имеющие элемент в форме гербового щита. Из найденных в степи только одна относится к византийскому типу Суцидава второй половины VI в. (рис. 6, 14), прочие датируются более поздним временем [Амброз А.К., 1973а]. Пояса с геральдическими деталями исследователи считали изобретением кочевников Азии, однако их прототипов не оказалось ни там, ни в европейских степных древностях эпохи Аттилы (в последних пояса не имели подвесных ремешков, а встреченные в комплексах узкие наконечники ремней связаны или со сбруей, или с обувью). Зато в Риме солдаты в первые века нашей эры уже носили пояс с подвесными ремешками и металлическими накладками. В IV в. в римских провинциях попадаются В-образные пряжки с выступами у основания, поясные бляхи с фестончатым краем, позднее прослеживаемые в геральдических украшениях VI в. Во всяком случае, самые ранние геральдические пояса найдены в комплексах второй половины VI в. в пограничных владениях Византии, в полуварварской среде готских (?) федератов. Позднейшие образцы несут рудиментарные признаки преемственности с ними. Характерно, что чем дальше от границ Византии, тем более они изменялись. У восточноевропейских кочевников таких поясов найдено мало, не всегда на них есть подвесные ремешки.
Группа геральдических пряжек очень разнообразна, так как разные народы видоизменяли их в соответствии со своими вкусами и традициями. Общий признак более поздних из них — очень толстая (широкая) рамка при относительно узком отверстии для продевания ремня (рис. 6, 16, 23, 35). Характерны
(16/17)
полые с обратной стороны рамки, выгнутые из пластины или из совсем тонкого листка металла, а также неподвижные рамки. Именно ко времени массового распространения геральдических пряжек относятся пряжки из ведущих комплексов II группы (курганов 2 и 3 в Шипове, погребения с диадемой из Верхне-Погромного на Волге, рис. 6, 16, 23). Близки шиповским пряжки из поздних могил Бирска в Башкирии (рис. 6, 24), встречающиеся вместе с пряжками VII в.
Особую группу составляют пояса с псевдопряжками (рис. 6, 42, 44) [Мацулевич Л.А., 1927; Fettich N., 1937, S. 280-293; László Gy., 1955, p. 219-238, 252-256, 275-284]. Вопреки общепринятому мнению они не были прямым развитием обычных геральдических поясов. Их нет в главной области распространения последних: на Кавказе, в Крыму, в Италии и в Византии. В степи рядовое население носило обычные пояса (Бережновка, Иловатка, Аккермень и др.) и только высший слой — с псевдопряжками (драгоценные пояса из Малого Перещепина, Келегейских хуторов, со среднего Дуная, из Тепе, Бочи, Кунбабоня, Пакапусты и др.). Необычна сама идея делать шарнирные бляхи в виде поясных пряжек с неподвижно приделанным язычком (отлитым с рамкой или припаянным) и обшивать ими пояс. По внешнему виду такой пояс похож только на дальневосточные с ажурными шарнирными бляхами (рис. 6, 43, 44). Их делали в Корее, Китае и Японии в IV-VI вв., им подражали в «таштыке». Такой пояс, по-видимому, изображен в 663 г. на стеле монаха Дао-инь. Появление их в Восточной Европе можно предположительно объяснить азиатскими связями одной из кочевых групп, поселившихся в Восточной Европе. Псевдопряжки переняли некоторые из соседей кочевников: анты и население Кернье в Венгрии, хотя они делали их по-своему. Позднее простые псевдопряжки появились в Прикамье, Приаралье (Джеты-асар № 3), Сибири.
Для всех поздних геральдических поясов характерна многоцветность: роскошные золотые псевдопряжки украшены большими вставками камней и эмали, обнизью из шариков, иногда рельефным орнаментом (рис. 6, 30, 38, 42, 44), более дешёвые серебряные детали поясов — гнездами со стёклами, вставками в прорези золотых пластинок или окантовкой из золотой проволоки (Белозёрка, Мокрая Балка); самые дешёвые — очень большими прорезями, сквозь которые виднелась цветная кожа пояса (рис. 6, 18, 26, 31, 33). В этом сказался подъём ювелирного дела у кочевников в период сложения болгарского и хазарского объединений. Полихромным бляшкам сопутствуют золотые наконечники с обильной зернью (рис. 6, 46, 47). Во второй половине VII-VIII в. усилилось влияние Византии (византийские пряжки и целые пояса в богатых могилах, с VIII в. — двухчастные бляхи со щитовидным верхом) (рис. 6, 50, 51). Большую византийскую пряжку и такой же наконечник из Перещепина принято относить к одному поясу с псевдопряжками. Но в Перещепине, как и в Кунбабоне [Tóth Е.Н., 1971], Боче, Урдомбе, псевдопряжкам сопутствовал местный узкий длинный наконечник с перегородчатой инкрустацией и обнизью из шариков (рис. 6, 44).
Женские могилы I группы находили только случайно, и их инвентарь и обряд погребения известны неполно. В Берёзовке сохранились диадема, зеркало с радиальным орнаментом и ушком в центре, янтарные бусы; в Антоновке — диадема и железное ботало. Из других находок не уцелело ничего, кроме диадем, обтянутых золотым или позолоченным листком. Они имеют вид широкого обруча, цельного или составного, укреплявшегося на кожаной основе с завязками сзади (рис. 7, 1, 3). Только на одной диадеме имеется сверху выступ в форме трилистника (рис. 7, 2) — обычного у многих народов символа древа жизни и плодородия. При общей симметричности композиции видно стремление мастеров избежать монотонности: камни подобраны так, чтобы их форма варьировалась, их осям придан разный наклон (рис. 7, 1-3). Центр обычно выделен более крупными камнями. Зерни нет, имеется лишь скромная филигрань или её тисненая имитация. Серьги найдены пока только в двух мужских могилах. Одна из них — в виде утолщённого снизу колечка («калачиком»), другая — богато украшенная, с полым корпусом, без шариков, имеет античные и сарматские прототипы (рис. 7, 4, 5). В европейской степи нет типичных для эпохи переселения народов серёг с многогранником. Возможно, правы те исследователи, которые считают их провинциально-римским нововведением и достоянием осёдлых пародов.
Самый яркий комплекс II группы — курган 2 в Шипове (рис. 8, 8). Голову погребённой в нём женщины увенчивала бронзовая диадема (рис. 7, 7), под которой уцелели остатки шёлка с аппликациями из позолоченных кожаных ромбиков. На шее находилась позолоченная бронзовая гривна, у левого виска — золотая серьга «калачиком», на поясе — две пряжки, на левой ноге — пряжка от обуви, на правой — глиняный диск с отверстием (пряслице или застёжка?). Диадема и серьга «калачиком» сохранились от убора женщины в Верхне-Погромном на Волге (рис. 8, 4). В кургане 36 у г. Энгельса (рис. 8, 9) голову погребённой покрывали следы позолоченной кожи и бусы, по бокам располагались две серьги с полым корпусом (рис. 7, 20), костюм дополняли поясная пряжка, пластинчатые браслеты. От закрывавшей щиколотки кожаной обуви сохранились на каждой ноге по позолоченной пряжке и наконечнику ремня. Набор украшений женского костюма отличается от мужского лишь диадемой. Листовое покрытие шиповской диадемы почти не сохранилось: вероятно, здесь не было гнёзд, а круглые стёкла были закреплены под прорезями в тонком покрытии, как это характерно для пряжек и фибул VI-VII вв. из Бирска, Турбаслы и с Северного Кавказа. Напротив, диадема из Верхне-Погромного весьма близка диадеме I группы из Антоновки, но пряжки погромненской сбруи имеют все признаки геральдических, определяя тем самым её более позднюю дату (рис. 6, 23).
Украшения III группы полнее всего представлены в Кара-Агаче. Бывшая на голове захороненной там женщины диадема, сплошь усыпанная треугольниками зерни, имела высокие проволочные «усики», с которых свисали трубчатые подвески (рис. 7, 9). От шейного украшения, сделанного из какого-то органического материала, сохранились только два золотых наконечника в виде фигурок рогатых зверей
(17/18)
(рис. 7, 11). Комплект дополняли серьги (рис. 7, 19). Шестнадцать янтарных бусин, лежавших у поясницы, возможно, когда-то украшали косы. В Ленинске, кроме узкой диадемы и «рогатого» наконечника от истлевшего шейного украшения (рис. 7, 8, 12), обнаружены 12 золотых подвесок, покрывавших грудь в два ряда, обломки двух железных пряжек на талии, браслет и перстень на левой руке (рис. 8, 5). В Канаттасе женщине была положена только диадема. Прочие находки предметов III группы случайны (рис. 7, 6, 10, 13, 14, 17, 21). На золотых украшениях треугольники зерни заполняют всё свободное пространство. Это усиливает впечатление симметричности и сухости, отличающей ювелирные изделия III группы от I. Изменился набор вставок: место гранатов часто занимают сердолик и особенно янтарь.
Большинство диадем III группы имеет ряды фигурных выступов, изображающих растения. В центре мелитопольской диадемы — более сложный символ древа жизни: два «ромба с крючками», поставленные друг на друга (рис. 7, 6). Подобные растительные мотивы до наших дней сохранились на металлических женских украшениях у кочевников. Дуги с подвесками, отдаленно напоминающие кара-агачскпе, есть на головных уборах богинь в живописи Шахристана (Уструшана). Узор узкой золотой диадемы представляет собой оттиски З-образного штампа (рис. 7, 8), широко распространённого на бордюрах сёдел II группы из Шипова, Уфы, Дюрсо и Галайты (рис. 3, 46-48, 51, 52), а также на фибулах VI-VII вв. из Абхазии и Кабардино-Балкарии. На изделиях из погребений I группы его нет. Золотые трубчатые наконечники шейных украшений заканчиваются оскаленными мордами рогатых животных (рис. 7, 10, 11) [Скалон К.М., 1962; Засецкая И.П., 1975, табл. II]. Они напоминают не только дракона в резьбе Варахши, но и фантастические урало-сибирские изображения мамонта, занимавшего видное место в космогонических представлениях и культах народов Сибири. С тем же кругом образов, возможно, связаны роговидные мотивы (рис. 7, 12).
В Восточной Европе были распространены большие плоские с длинными лучами височные подвески (рис. 7, 21), а на средней Сырдарье, в Семиречье, на Таласе и в Кетмень-Тюбе известны маленькие, с едва намеченными лучами (рис. 10, 14, 18). В двух случаях маленькие подвески происходят из мужских могил, об остальных нет данных. Серьги в виде знака вопроса со скрученным стержнем из Борового (рис. 7, 17) и Зевакино подобны верхнеобским [Амброз А.К., 1971б, с. 120-121, рис. 12, 75], а серьги из Кара-Агача — харинским, бахмутинским, сибирским из коллекции Петра I (рис. 7, 19-20). Полые серьги I группы иные (рис. 7, 5). Арочные подвески из Борового (рис. 7, 14) можно предварительно сопоставить с подвесками, найденными на усадьбе Уфимского медицинского института [Ахмеров Р.Б., 1951, рис. 38, 3]. Очень своеобразное искусство III группы связано с Азией больше, чем изделия остальных групп. Недаром один из его очагов находился в предгорьях Тянь-Шаня и в Восточном Казахстане.
Погребения IV группы в восточноевропейской степи почти не содержали украшений, кроме деталей поясов и обуви. Судя по богатым могилам (Арцыбашево, Перещепино, Глодосы), в это время под влиянием Византии появились серьги с перевёрнутой пирамидкой зерни, серьги с бусами, надетыми на стерженьки снизу и на ободе сверху (эту форму кочевники варьировали потом в течение столетий), и перстни с шариками вокруг вставки (рис. 7, 16, 25, 27, 28). В кочевническом мире и в земледельческих странах Востока во второй половине VII — первой половине VIII в. очень распространены браслеты с утолщенной серединой (рис. 7, 23). Через степи в Башкирию и Среднее Поволжье попали византийские прототипы роскошных золотых колтов (Уфа, Койбалы) и цепей медальонов (см. раздел этой главы о турбаслинской культуре). Более грубые подражания таким колтам обнаружены в противоположных концах кочевнического мира: в Кудыргэ на Алтае (могила 4) и в Веспреме-Силашбалхаше в Венгрии. Вероятно, к тому же времени относятся золотые вещи из Морского Чулека в Приазовье. Их перегородчатая инкрустация сделана не в напаянных перегородках, а в цельных прорезных пластинах техникой, применявшейся в Византии в разные эпохи. Искажённый мотив трилистника (рис. 7, 24) характерен для бляшек VII в. из Херсонеса и долины Чегема, подвеска в форме перевернутой капли с пирамидкой зерни внизу (рис. 7, 26) встречена в Джигинской на Кавказе с монетой 527 г.. а перстень такой же, как в Уфе (с колтом) и в Шамси в Киргизии (рис. 7, 13; 10, 17).
Бытовая утварь почти неизвестна. Лишь в курганах Киргизии сохранилось много деревянной посуды, столики и даже детские колыбельки обычного в этнографии Средней Азии типа с костяной трубочкой (сувак) для отвода мочи (рис. 10, 1, 2). Кружка из Шипова и корытце из Бородаевки показывают, что эти вещи мало различались во всём кочевом мире. Среди деревянных изделий небытового характера выделяются статуэтки лошадей, золотые обкладки от которых найдены в мужских могилах I-III групп (Беляус, Кзыл-Кайнар-тобе, Новогригорьевка, курган IX), где они лежали справа у бедра или колена (рис. 8, 1, 2, 6 а, б). Обычай класть статуэтку нельзя считать датирующим, так как еще в кыргызских трупосожжениях VIII в. из Капчалы и Уйбата есть статуэтки баранов, у которых, как и в Кзыл-Кайнар-тобе, золотом обложены лишь голова и шея.
Глиняная посуда кочевников I группы пока не изучена. Керамика из Новогригорьевских курганов известна только по описаниям. Во II-IV группах керамика представлена слабо профилированными горшками разных пропорций, иногда кувшинообразными с более узким горлом и ручкой (рис. 4а, 7, 8). Некоторые горшки покрыты грубой штриховкой (рис. 4а, 5). В Вознесенке (VIII в.) найдены обломки лощеных кувшинов с налепленными валиками. Большие мастерские для массового производства их и другой лощёной керамики раскопаны в Канцырке на Днепре (Мiнаєва Т.М., 1961; Смiленко А.Т., 1975, с. 118-157). На Северном Кавказе, по данным Г.Е. Афанасьева, такие кувшины известны с VIII в.; есть они и в салтовской культуре в VIII-IX вв.
Богато украшенные бронзовые литые котлы на ножке, которые археологи называют «гуннскими»,
(18/19)
имеют далёкие прототипы в Сибири и Монголии. Однако, как показала И. Ковриг, европейские котлы существенно от них отличаются деталями формы и орнамента. Первый тип (рис. 4а, 1), характерный для Восточной Европы, на западе найден лишь в 1 экз. в Энджыховице в Польше, второй тип обнаружен в Подонье (1 экз.) и в Подунавье (9 экз.) (рис. 4а, 2), третий — только на Днестре, на Дунае и 1 экз. во Франции (рис. 4а, 3; Kovrig I., 1972). Область распространения котлов совпадает в общих чертах с территорией государства европейских гуннов и хорошо отражает три этапа их продвижения: в Восточную Европу, в район к востоку и юго-востоку от Карпат и, наконец, в Карпатскую котловину (рис. 4б). Котлы из римских крепостей в Подунавье, возможно, связаны с пребыванием варваров на римской службе. На нижней Сырдарье в джетыасарской культуре есть глиняные подражания металлическим котлам, очень похожим на европейские первого типа, но не литым, а клёпаным [Левина Л.М., 1971, с. 17, 72, 73, рис. 3, 194, 195; 16, 15].
Погребальный обряд не позволяет выделить локальные группы кочевников прежде всего из-за малочисленности данных. Трупоположение I группы изучено специалистами только в Беляусе (рис. 8, 1, 2). Мальчик лежал на спине, в вытянутой позе, головой к северу, в узкой яме, вырытой в полу разрушенного античного склепа. Части костюма располагались, по-видимому, так, как их носили при жизни. У ног была сложена сбруя, а над ней на покрытии могилы лежали кучкой череп, нижние части четырёх ног с копытами и бедро лошади: возможно, остатки скомканной шкуры, снятой с головой и копытами, и кусок жертвенного мяса. Упоминания костей человека и лошади нередки для случайных находок I группы.
Вытянутая поза сохранилась и позднее, как и ориентация на север, северо-восток и в виде исключения на запад или восток (рис. 8, 3-13). Во II-IV, VI группах ямы простые, разной ширины или подбойные (с дном ниже входа); только раз встречена яма с продольными заплечиками на высоте 0,35 м от дна (Большой Токмак). В Казахстане есть наземные погребения под каменной засыпью, ямы под каменными плитами (рис. 9, 5-7). В долине Таласа и на средней Сырдарье два погребённых лежали на полу более древних заброшенных сводчатых зданий. Встречаются следы гробов, нередко решётчатых (рис. 8, 7, 12), а также покрытие берёстой. Сосуды расположены чаще у головы, шкура жертвенного животного и конское снаряжение — у ног. В Шиповском кургане 3 на крышке гроба над ногами обнаружены седло и сбруя, а над ними, на засыпи ямы на уровне почвы,— кости животных и овечий череп. Дно ямы было посыпано мелким углем. В могилах V-VII вв. целых скелетов лошадей пока не найдено. Во всех документированных случаях это лишь череп и концы ног, вероятно остатки шкуры, снятой тем способом, который был принят у многих народов для жертвоприношения [Засецкая И.П., 1971, с. 65-70]. Обычно они лежат кучкой у ног; если есть входная яма, то в ней, как бы на ступеньке по отношению к покойному. Растянутая шкура барана была только в мужском погребении 7 кургана 1 в Бережновке. В могилах встречаются отдельные кости от кусков жертвенного мяса.
Трупосожжения изучены лишь в Новогригорьевке (I и II группы). В ямах (?) глубиной 0,70-1,23 м и диаметром до 7 м, опущенных до материковой глины, рассыпаны остатки, принесённые с погребального костра: уголь, пережжённые лошадиные, овечьи и человеческие кости, меч, стрелы, обкладки сбруи и сёдел, пряжки, иногда глиняная или стеклянная посуда. Сверху на гораздо большей площади слоем до 35 см набросаны камни, перекрытые слоем чернозёма. Иногда поверх камней в центре бывают кости и посуда от тризны. Из описания неясно, были ли здесь такие широкие ямы или все остатки и камни первоначально находились на поверхности и затем опустились в слой чернозема (схема на рис. 9, 1, 2). Близ Новогригорьевки раскопано семь таких сооружений, в большинстве своём перекопанных и ограбленных [Самоквасов Д.Я., 1908]. Интересно, что известный по письменным данным обычаи тюрок VI — начала VII в. сжигать человека с конём и вещами до сих пор не представлен археологически. Если верить самоквасовскому определению костей, в Новогригорьевке обнаружены пока единственные в степях настоящие трупосожжения.
В степи сейчас известно уже немало следов сооружений поминального культа, связанного с применением огня. В Нижнем Поволжье раскопаны небольшие курганы с кострищами, повреждёнными огнем вещами, с костями животных (чаще без следов огня) и совсем без человеческих костей (Ровное, курган Д-42; г. Энгельс, курганы 17, 18; рис. 9, 3, 8 — II группа, прочие разграблены и группа неизвестна) [Минаева Т.М., 1927; Pay П.Д., 1928; Засецкая И.П., 1971]. В Макартете на Украине вещи II группы лежали, по-видимому, кучкой, несли следы огня, костей не было [Пешанов В.Ф., Телегин Д.Я., 1968]. На среднем Дунае для времени употребления геральдических поясов известны изолированные находки конского снаряжения, оружия и украшений со следами огня [Csallány D., 1953]. Не было человеческих костей и в поминальных ямах Вознесенки (VIII в.). Там в восточной части ограждённого участка раскопано полуразрушенное каменное кольцо окружностью около 29 м. На его северном краю была вырыта яма размером 0,55х0,40 м при глубине не более 1 м. На её дне лежали три стремени из разных комплектов, выше — поломанные ножны от трёх палашей, обложенные золотом, вместе с богато украшенными портупеями, а также части сбруи с более чем 1400 узорчатыми украшениями из позолоченной бронзы (рис. 4а, 28-38; 5, 38, 39; 6, 48-50, 53). Среди этих вещей находились поврежденные огнём серебряные литые фпгурки льва и орла (последний с византийской монограммой «Петрон»), бывшие, вероятно, навершиями отнятых у византийцев военных штандартов. Ещё выше были сложены железные вещи: 40 удил, более 60 сбруйных пряжек, гвозди, 7 стрел. Над ними находились 58 стремян, среди них три — парных лежавшим на дне, и обрывок кольчуги (рис. 4а, 25-27, 39-42). Многие вещи несли следы огня. Сверху в эту кучу вещей с силой вбили три палаша, так что они погнулись и их концы сломались, и яма была засыпана землей (рис. 5, 37; 8, 14; 9, 12-14). Западнее нахо-
(19/20)
дилась вторая яма, размером 1,25х1 м при глубине 1,55-1,63 м, заваленная 10 слоями камня, взятого из кольца и перемешанного с горелыми и сырыми костями лошадей, черепками, стрелами, угольками, древесной трухой и кусочками обожжённой глины. Вокруг ямы с камнями было разбросано более 800 обломков лошадиных костей и немного черепков посуды. Предполагают, что в Вознесенске погребён целый отряд воинов, поскольку там не один комплект оружия и снаряжения [Грiнченко В.А., 1950, с. 61; Смiленко А.Т., 1975, с. 106-109]. Но в Глодосах было два набора стремян, а в Малом Перещепине — несколько наборов оружия, украшений и множество сосудов. Скорее всего, это обильные дары одному умершему, игравшему выдающуюся роль в обществе. Несколько комплектов оружия (два меча, два кинжала) бывает в могилах сармат и апсилов, в погребениях мужчин встречается кучка женских украшений — дары покойному от близких людей. Вероятно, такой же обычай был у раннесредневековых кочевников.
Неясно, чем были знаменитые находки в Малом Перещепине и в Глодосах — могилами или поминальными жертвами. В первом вещи, не имеющие следов огня, лежали в куче. Там были части двух или трёх сабель с портупеями, пояса, колчан и седло с золотыми обкладками, серебряные стремена, сбруя с более чем 200 узорными позолоченными бляхами, браслеты, гривны, перстни, подвески из золотых монет, 17 золотых и 19 серебряных сосудов IV-VII вв. из Византии, Ирана и местных кочевнических (рис. 4а, 10-18; 5, 15-18, 21, 32; 6, 25, 30, 34, 38, 41, 42, 44; 7, 23, 25). В Глодосах в яме диаметром 1 м и глубиной 0,7 м, по рассказам нашедших «клад», были две кучки жжёных костей. Над одной кучкой находилось конское снаряжение, около второй — украшения. Там были три золотых ожерелья, серьги, браслеты, перстни, сабля, кинжал, копьё, двое удил, три стремени, сбруйные бляхи (рис. 4а, 19-24; 5, 22, 36, 40, 41; 7, 27), оплавленные обломки четырёх серебряных восточных сосудов, железная мотыжка. Среди немногих мелких костей, попавших в руки специалистов, определены кости мужчины и овечьи.
Кочевнические могилы, как правило, одиночны, что объясняется не столько редкостью населения, сколько его подвижным образом жизни в тот беспокойный период [Плетнёва С.А., 1967, с. 180, 181; Вайнштейн С.И., 1972, с. 72-77]. Часто погребения впущены в насыпь древнего кургана, возможно принимавшегося за небольшое естественное возвышение — нередко в стороне от курганной группы. Насыпанные самими кочевниками курганы невелики (рис. 9, 7, 8). В Шипове диаметры курганов — 9 и 15 м, высота — 0,5 и 0,55 м, их полы соприкасались. Лишь в Новогригорьевке каменные насыпи достигают 10-21 м в диаметре (рис. 9, 1, 2). Небольшие каменные курганы «с усами» в Казахстане (Канаттас, Зевакино) имеют направленные к востоку многометровые каменные выкладки (рис. 9, 7).
В конце VII — первой половине VIII в. от Монголии и Тувы до Украины (Глодосы и Вознесенка, рис. 9, 10-15) кочевники сооружали грандиозные поминальные храмы в честь умерших царей. В Глодосах участок с ямой огражден двойным рвом, соединявшим концы двух оврагов. Памятник расположен на склоне, нижняя часть которого теперь затоплена. Поэтому неизвестно, имелись ли рвы с этой нижней стороны. Так же, как в Глодосах, по линии восток — запад с отклонением к северу ориентирован двор размером 62х31 м в Вознесенке, окруженный валом из камней и земли шириной 11 м и высотой 0,9 м. В его восточной части расположено кольцо с жертвенными ямами, о которых говорилось выше. Оба сооружения принято считать укреплёнными лагерями военных отрядов хазар или славян, а круг — основанием шатра предводителя. Но в вознесенском «укреплении» нет культурного слоя, нет следов костров и сооружений. Лишь в юго-западном углу (частично под валом?) были два разбитых сосуда и 11 обломков конских костей. Скопление более 800 конских костей на небольшом пространстве вокруг жертвенной ямы и над ней — явно не бытового характера (рис. 9, 13, 14).
Близкая параллель Вознесенскому лагерю — укреплённый поминальный комплекс, выстроенный в 732 г. в Монголии в честь Кюль-тегина, второго по власти лица в Тюркском каганате (рис. 9, 15). Ориентирован он примерно так же, окружён толстой глинобитной стеной и рвом глубиной 2 м при ширине 6 м. Площадь двора — 1934 кв.м (в Вознесенке — 1922 кв.м). В каркасном павильоне со статуями Кюль-тегина и его жены — три глубокие обмазанные глиной ямы для жертвоприношений. К западу от павильона — большой каменный жертвенник с отверстием, под этим отверстием на земле обнаружено кострище [Jisl L., 1960]. На памятнике в Сарыг-Булуне (Тува) имелись следы круглой каркасной юрты (?). Кроме гигантских храмов тюркских царей, изучены меньшие сооружения знати и маленькие каменные поминальные оградки для рядовых людей. Погребений в них тоже нет. Естественно, обычаи кочевников Поднепровья и Сибири должны были во многом отличаться. В Сибири вещи в поминальных оградках встречаются не часто (см. главу 2). Храмы владык там разграблены и разрушены врагами, ценных вещей в них не осталось. Но в храме тюркского сановника Тоньюкука были найдены золотые вещи. Интересно, что в некоторых поволжских курганах, как и в Вознесенке, остатки жертвоприношений (кости животных, битая посуда, а в Иловатке — скопления камня, с попавшими в них отдельными украшениями) расположены к западу и юго-западу от большого жертвенного кострища или погребения (рис. 9, 3, 4). Именно так размещали жертвенные оградки тюрки в Сибири: западнее или юго-западнее изображения покойного.
Было ли сооружение в Глодосах в отличие от столь похожего на него Вознесенского надмогильным, пока выяснить не удаётся. Однако следует учитывать, что пережжённые кости человека со следами рубящих ударов на черепе и бедре могли и не быть останками князя. При оплакивании тюркского хана Истеми, по словам Менандра, ему в жертву были принесены четыре пленных «гунна» вместе с их конями [Византийские историки, 1860, с. 422]. Случайно ли следующее соотношение? В Перещепине «клад», зарытый на небольшой дюне, без следов сооружений, содержал более 21 кг золота; в Глодосах при довольно скромных сооружениях — золота
(20/21)
2,6 кг; в грандиозном храме в Вознесенке — 1,2 кг. Возможно, этот факт является своеобразным отражением процесса развития социальных отношений и складывания государственности. Исчезла примитивная варварская роскошь в погребениях, и формировались сооружения публичного культа умерших ханов. Новые находки внесут ясность в загадку этих памятников.
Со стороны Средней Азии зона степей ограничена течением Сырдарьи с густо заселёнными областями джеты-асарской, каунчинской и отрарско-каратауской культур, имеющих монументальные поселения из сырцового кирпича, окружённые большими курганными могильниками [Левина Л.М., 1971]. Скотоводческая область без осёдлых поселений, родственная по керамике и погребальным сооружениям каунчинской культуре, расположена в горных районах верховья Таласа, долинах Чаткала и Кетмень-Тюбе [там же, с. 189-193]. Обширные курганные могильники, иногда до тысячи насыпей, расположены в горных, подчас трудно доступных долинах с прекрасными пастбищами на склонах и возможностями для земледелия внизу. Погребальный обряд в них — трупоположение в подкурганных катакомбах с дромосами пли реже в подбойных могилах. Обычно их относят к I-V вв. [Кожомбердиев И., 1963, с. 76; 1968; Левина Л.М., 1971, с. 192], а VI-VIII вв. датируют погребения с конём. Однако эти последние, имеющие соответствия в кудыргинской и катандинской группах Южной Сибири, следует датировать не ранее конца VII-VIII в. До полной публикации огромных материалов из могильников этого района трудно говорить об их периодизации, но уже сейчас можно предполагать, что часть опубликованных вещей из катакомб относится ко времени позднее V в. (вплоть до VII в.).
Раскопки курганов показали сильное имущественное расслоение оставившего их населения [Бернштам А.Н., 1940; Кожомбердиев И., 1960 а, б; 1963; 1968]. Многие богатые курганы выделялись и размерами. В них обнаружены все виды оружия (мечи, палаши, стрелы, щиты, панцири, кольчуги — рис. 10, 3, 5-13), богатая сбруя, золотые украшения с инкрустацией и зернью. Замечательно случайно найденное катакомбное погребение женщины в Шамси (Чуйская долина) [Jamgerchinov В.D., Kozhemyako P., Aitbaev М.Т., Kozhemberdiev E., Vinnik D.F., 1963; Кожомбердиев И., 1968]. На голове её была серебряная диадема с красными инкрустациями, обвешанная бахромой из трубочек, и золотая маска с глазами из сердолика н, возможно, изображением татуировки в виде деревьев (рис. 10, 15-77). Кроме того, в погребении найдены серьги и ожерелье с гранатовой инкрустацией (близкое ожерелью из храма в Пенджикенте), нефритовые браслеты и другие украшения, инкрустированная конская сбруя, золотая чаша, бронзовый котёл на ножках. Аналогии золотым перстням с альмандинами, известные в Морском Чулеке в Приазовье (рис. 7, 13) и в Уфе на усадьбе мединститута, датируют Шамси в пределах VII в.
При тесных связях со среднеазиатским междуречьем, своеобразие вещей говорит о развитом местном ювелирном производстве, близком, но не тождественном III группе степных древностей. Пока неясно, были ли маленькие лучевые подвески отсюда (рис. 10, 14, 18) и из Семиречья (Кетмень-Тюбе, Алай, Актобе-2, Кзыл-Кайнар-тобе, Сатах) прототипами больших лучевых подвесок III группы (рис. 7, 21) или они сделаны небольшими специально для мужчин.
Хронология степных древностей изучена неравномерно. I группа преимущественно относится к первой половине V в.: по всей области распространения ей предшествуют хорошо датированные памятники IV в. (самая поздняя монета в склепе 31 Инкермана — 379-395 гг.). После I группы на западе был период Турнэ — Апахиды, датированный второй половиной V в. (вещи в Турнэ зарыты в 482 г.).
К середине V в. в степи относится могила у колхоза «Восход» (рис. 3, 23; 5, 5; 6, 2; 7, 4), далее следует пробел около столетия. Возможно, второй половиной V в. или VI в. можно датировать могилу у Дмитриевки в балке Вольная Вода (рис. 5, 3, 6). Ко второй половине VI в. относится погребение у Большого Токмака (с пряжкой типа Суцидава ) (рис. 6, 14; 8, 3). Остальные могилы с геральдическими пряжками из степи, судя по южным аналогиям, VII в. Княжеские сокровища в Малом Перещепине и Келегейских хуторах не могли попасть в землю ранее 641 г. (по монетам) [см.: Вóna I., 1970, S. 262. 263]. Сопоставление с другими материалами показывает, что они отражают быт кочевой знати второй половины VII в. Романовская (по монете), Вознесенка, Ясинова, возможно, Бородаевка датированы первой половиной VIII в.
Спорна дата II и III групп. Обычно их не отделяют от I группы. Однако набор наиболее важных признаков и территория их распространения говорят против такого отождествления. Уже Т.М. Минаева основные аналогии для шиповских вещей находила в керченских склепах с пальчатыми фибулами и пряжками VI-VII вв. (№ 152/1904 г., № 6/1905 г., № 78/1907 г.) [Minajeva Т.М., 1927, S. 207-208] (правда, она их датировала V в.). Хорошие аналогии для II группы известны среди могил с геральдическими пряжками в Башкирии, Крыму и на Северном Кавказе. Они определяют её дату в пределах VII в. III группа, как мы видели, характеризуется Р-образной скобой ножен, костяной подпружной пряжкой, очень широкими короткими наконечниками ремней с бахромчатым орнаментом, изогнутыми полыми серьгами с шарами, узорами — З-образным и состоящим из трёх поперечных валиков. Все это обычно для VII в., лишь отчасти свойственно для VI в. и совсем чуждо I группе. Основная масса украшений III группы вообще не имеет аналогий или имеет их в лишенных узкой даты древностях Таласа и Тянь-Шаня. Сами по себе не определяют дату и редкие находки вещей V в. или их обломков в комплексах III группы (Марфовка, Ленинск): ведь отдельные стеклянные сосуды и другие предметы римской эпохи известны в комплексах VI-VII вв. и на западе. Их или долго берегли, или помещали в могилы, находя случайно при рытье ям.
I группа по времени и территории распространения принадлежала народам, объединённым на короткое время европейскими гуннами (рис. 2, схема 2). Грабительские войны и огромные контрибуции (о которых сообщают письменные источники) позволи-
(21/22)
ли гуннам собрать баснословные богатства. Следы этих богатств — клады не бывших в употреблении римских золотых монет первой половины V в.: более 6 кг около Ходмезёвашархея в Венгрии (1440 монет), 108 монет в Бине (Словакия), 201 в Рублёвке на Полтавщине. Подданные и союзники гуннов участвовали в дележе этой добычи. В I кладе из Шимлеул Сильваней (Румыния) было 2,5 кг золотых предметов. Послегуннскнй (гепидский?) клад в Петроссе (Румыния) содержал 18,8 кг золотой посуды и женских украшений. Эти цифры говорят, как богата была разноплеменная правящая верхушка хуннского государства. В этой среде и возникла у варваров мода покрывать всё золотом и камнями — своеобразное всеобщее упоение богатством, небывалое ни до, ни после. Неверно считать, что воины с позолоченными вещами I группы принадлежали к высшей знати, поскольку вещи из кочевнических могил, блистая золотом и камнями, не дороги: под тонким листком золота или позолоченного биллона скрыты серебро и бронза, не дороги и камни (альмандины, сердолик, позднее янтарь). Цельнозолотые вещи редки и невелики по размерам. В великих империях юга усыпанные драгоценностями одежда и предметы обихода, являвшиеся привилегией только высшей знати (см. портрет императора Констанция па блюде из Керчи), были исключением. У подражавших этому варваров золотой убор стал правилом. Таким образом, вполне вероятно, что все известные до сих пор в степи могилы I группы принадлежали рядовым воинам, основе могущества гуннов, а могилы знати ещё не найдены.
По косвенным данным источников, исследователи так рисуют развитие общества европейских гуннов: 1) племена под водительством своих вождей образовали временный союз для завоеваний; 2) этот союз упрочился для господства над покорёнными народами; 3) превратился при Аттиле в кочевое государство с неограниченной властью главы [Thompsen E.А., 1948; Harmatta J., 1951, 1952; Werner J., 1956, S. 2-3]. Это произошло за короткое время в условиях войн, поэтому здесь не развивалась глубокая социальная дифференциация (не обеднела рядовая масса), общество в значительной мере сохранило свой варварский, доклассовый характер. Отсюда — «золотой» убор большой массы воинов, которые подражали правящему слою, носившему действительно драгоценный убор. Изучение фибул, одного из основных компонентов I группы, показало, что они, а с ними и стиль I группы у осёдлого населения в основном складывались в дунайский период государства гуннов, т.е. на этапе превращения союза племён в государство — в первой половине V в. Тогда же сложился золотой убор кочевников.
После изгнания гуннов из Подунавья местное население сохранило многие традиции первой половины V в. и они сказывались по всей области расселения древних германцев до VI-VII вв. Как показывает кочевническая группа II, то же явление происходило в степях Восточной Европы: кочевники до VII в. сохраняли традиции V в., постепенно их трансформируя (рис. 2, схема 2). В VII в. новое южное влияние принесло моду на пояса с геральдическими украшениями, позднее на серьги с подвеской византийских типов и т.д. В степи пока плохо представлен VI в.; а в VII в. кочевники предстают уже сильно дифференцированными в социальном отношении. С одной стороны, могилы без оружия, с несколькими дешёвыми бляшками на поясе, с другой — богатейшие комплексы типа перещепинского. В конце VII — начале VIII в. появились даже обширные поминальные сооружения (Глодосы, Вознесенка), не уступавшие каганским II Тюркского каганата. Именно в VII в. на базе этого процесса восточноевропейские кочевники смогли основать уже не эфемерные, а прочные государства.
Наиболее трудно дать оценку III группы. Она не связана с эпохой Аттилы ни по занимаемой области от нижнего Дуная до Киргизии (рис. 2, схема 3), ни по формам и декору вещей (совершенно чуждым общеевропейской I группе), ни по весьма ещё малочисленным датирующим признакам. Внутри неё выделяются две зоны: восточноевропейская и тянь-шаньская — со своими особенностями. Ещё совсем неизвестен быт знати I каганата тюрок, объединившего во второй половине VI — начале VII в. степи от Гоби до Приазовья. Кочевнические трупоположения с конём катандинского и кудыргинского типов (последний соответствует Вознесенке и II аварской группе на Дунае) отражают эпоху II Тюркского каганата, но не ранее. Возможно, что явно азиатская культура кочевников III группы связывается с наследием I каганата, как I и II группы с наследием гуннской державы. Тогда становится понятным её появление на самых низовьях Дуная: ведь болгары Аспаруха были возглавлены тюркской династией Дулу и могли иметь в своём составе группы азиатских степняков (восточноевропейские компоненты представлены у них II поясом из Мадары и бляшкой перещепинского круга из Ветрена). Такая трактовка III группы — пока только предположение. Ясно одно, что в степи одновременно обитали кочевники разного происхождения, антропологического облика, с разными обычаями и культурой. Но материал ещё так мал, что нельзя очертить локальные группы и сопоставить их с названиями народов в письменных источниках.
Кто были эти народы этнически? Источники, сообщив о присоединении к гуннам части алан, после этого больше не называют их среди населения. Аланы остались на Кавказе и в конце IV-V вв. упоминаются также на западе. Кавказские аланы, усвоившие культуру I группы, по своим обычаям сильно отличались и от степняков, и от группы Унтерзибенбрунна (Рутха, Вольный Аул, Брут, Гилячская могила 5 из раскопок Т.М. Минаевой в 1965 г.). На западе пока не удаётся внутри I группы разделить могилы готов, алан, потисских сармат, гепидов, ругов и других живших там народов. Об участии алан в создании культуры I группы говорит появление в ней зеркал и некоторых форм сосудов [Кузнецов В.А., Пудовин В.К., 1961]. Украшения из Северной Африки, приписанные аланам М.И. Ростовцевым, оказались местными и притом датируются временем на 100 лет позднее. В восточноевропейской степи на смену могильникам сармат пришли одиночные могилы с совсем новыми обычаями и традициями. Вероятно, правы источники, относя степное население V-VIII вв. к гуннам. Правда, неясно, это были сами гунны конца IV в. Культура I груп-
(22/23)
пы появилась внезапно, без прямых предшественников. Археологи и историки до сих пор не выяснили, где жили европейские гунны перед вторжением в Восточную Европу: в восточных степях не выделяется пока особой локальной группы. Вполне вероятно, что после поражения азиатских хунну (гуннов) в 155 г. на запад ушла лишь кучка воинов, принесшая название народа, язык, военные обычаи, но усвоившая в новых местах другую материальную культуру [Гумилёв Л.Н., 1960].
Отношения кочевников с покорённым населением варьировались от рабства до союзничества и совместных походов. Кочевники нуждались в продуктах земледелия, в ремесленных изделиях. Война с осёдлыми соседями сменялась дружественными отношениями, экономическими связями, заключались браки между представителями знати. Гунны вытеснили из степи алан, привели к исчезновению черняховской культуры, ограбили многие античные поселения на Боспоре, вероятно оказавшие им сопротивление. Но, судя по некрополю столицы Боспора, местная знать в период зависимости от гуннов сохранила свои богатства, оставив великолепные наборы украшений в стиле I группы. Лежавший более 100 лет в развалинах Танаис при гуннах был вновь заселён на всей площади и лишь позднее угас окончательно [Шелов Д.Б., 1972, с. 307-335]. Известно, что на Дунае гунны, а позднее авары уводили к себе и поселяли в своих владениях население целых византийских городов. В пределах Аварского каганата отдельные группы осёдлого населения достигали в VII в. большого благосостояния (Кёрнье и памятники кестхейской культуры вокруг Балатона).
Спорен вопрос о роли Боспора в жизни кочевников V-VII вв. Считается, что он и в эпоху переселения народов был законодателем моды для огромных пространств Европы и Азии и снабжал их своими ювелирными изделиями. На самом деле у кочевников нет специфически боспорских предметов. Боспорское влияние на степи прослеживалось до середины III в., после чего быстро исчезло из-за варварских нашествий и натурализации боспорского хозяйства. Во владениях кочевников VI-VII вв. только изредка встречаются настоящие боспорские вещи: таковы две пальчатые фибулы и серьги с многогранником из женской могилы в г. Жданове, детский антропоморфный амулет с Белосарайской косы, обломки двух двупластинчатых фибул с золотыми накладками в Волобуевке [Сибилёв Н.В., 1926, табл. XXXI, 8, 11). Эти чуждые кочевникам находки отражают или брачные союзы, или плен, или обмен подарками (что менее вероятно, учитывая чуждость этих вещей кочевникам). Возможно, на окраинах степи имелись и отдельные небольшие осёдлые поселения выходцев с юга. Кочевническое же влияние на соседей проявилось в появлении псевдопряжек у антов и в Приуралье, а также кочевнической керамики на поселениях типа Пеньковки.
|