В.Д. КубаревПалеоэкономика населения Монгольского Алтая(по петроглифам и этнографическим источникам).// Алтае-Саянская горная страна и соседние территории в древности. Новосибирск: 2007. с. 275-285.(Текст дан без редакторской правки и может не в полной мере соответствовать опубликованному.)
Материалы, полученные в результате изучения памятников наскального искусства за последние 10 лет (Jacobson, Kubarev, Tseevendorj, 2001; Кубарев, 2003) и их корреляция с археолого-этнографическими данными позволяют определить основные направления производящей экономики древнего населения, сложившийся в горах Монгольского Алтая четыре тысячи лет назад и сохраняющиеся в этом регионе до настоящего времени.
При анализе сцен взаимоотношений человека с домашними и дикими животными, запечатлённых на скалах Монголии, можно выделить несколько главных отраслей комплексного скотоводческо-охотничьего хозяйства древних жителей алтайских гор.
Табунное скотоводство состояло из четырёх, органично дополняющих друг друга, видов: коневодства, верблюдоводства, разведения крупного рогатого скота и овцеводства.
Судя по петроглифам, лошадь играла первостепенную роль в хозяйстве древних скотоводов и использовалась в качестве транспортного средства: верховое, вьючное, а также упряжное — для волокуш, телег и колесниц (табл. I). Разведение лошадей не требовало больших усилий, и было выгодным: табуны в малоснежных районах Западной Монголии выпасались круглый год на подножном корму, не требуя заготовки кормов и особого ухода. Однако, высокопородистые кони, появившиеся в Центральной Азии, может быть уже в развитом бронзовом веке, содержались в специальных загонах или даже конюшнях, изображённых на скальных выходах долины р. Бага-Ойгур (табл. II, 1, 2). Их подквадратная или прямоугольная форма, показанная в плановой проекции, напоминает конструкцию погребальных срубов Алтая и Тывы, как известно, имитировавших зимние жилища древних кочевников Центральной Азии. В рисунках построек, как и в настоящих домах, можно различить выходы, в одном случае в виде тамбура. В рисунках людей на этих композициях нет ничего необычного. Так в центре уникальной сцены, можно рассмотреть, очевидно, членов одной семьи, где женщина с длинными косами и мужчина (её муж?) держат за руки ребёнка. Другие дети или подростки помогают загонять лошадей. Хорошо заметно, что размеры и пропорции фигур всех лошадей в этой группе петроглифов, совершенно одинаковы, а изображение животных спинами друг к другу (как на колесницах) заставляет думать, что лошади упряжные. К тому же, в одной из «конюшен», лошади показаны, как бы наполовину впряжёнными. На рисунке присутствует прямое дышло с поперечной перекладиной, но самой колесницы нет. Они явно одновременны изображениям лошадей отдельных колесниц, особенно тех, в которые впряжены очень изящные и грацильные, возможно, высокопородные кони. Их выделяют и объединяют в одну группу, не только маленькие «сухие» головки и длинные тонкие ноги, но и оригинальное оформление копыт в виде шариков.
Многие древние приёмы приручения, выездки и другие навыки обращения с животными, сохранились до сих пор, в пережиточной форме, в традиционном кочевом хозяйстве монголов и теленгитов. Так, к примеру, монгольские табунщики для ловли необъезженного или слишком ретивого коня, загоняют весь табун на водопой и именно к тому месту, где имеются высокие берега или скалы, являющиеся преградой для свободного передвижения животных. Используя эти естественные природные загоны, табунщики ловят коня укрюком (ургой) или арканом, а также ставят петлю возле колодца или водопоя. В 60-х годах ХХ века монгольские скотоводы в бассейне р. Орхон ловили необъезженных коней весьма своеообразным способом. Они пригоняли весь табун к глубоководной реке, хорошо поили его, а затем загоняли выбранную лошадь в воду и заставляли её переходить реку. На другом берегу её поджидали всадники и так же гнали обратно через реку, и так повторялось много раз, пока лощадь не обессилевала. Уставшее животное затем уже легко догоняли и ловили укрюком. Можно предположить, что концентрация рисунков диких лошадей на скальных выходах, нависающих над руслом реки Цагаан-Салаа, является свидетельством применения подобных приёмов не только в сценах охоты, но и в сценах приручения лошадей.
Вторым этапом приручения пойманной лошади является её объездка и тренинг, для чего необходимо приблизиться к ней, обуздать и оседлать животное. С этой целью лошадь усмиряют несколькими приёмами: чихдэх (держать за уши) — табунщик держит за уши коня и очень сильно скручивает их; или цоновдох— перевязывает верхнюю губу коня ремнём и сильно натягивает. Такие действия причиняют сильную боль лошади, которая приходит в шоковое состояние и подчиняется человеку. В это время второй табунщик, обуздав и оседлав лошадь, садится на неё верхом. Как только первый человек отпускает её, лошадь, почуствовав себя свободной, пытается скачками, прыжками сбросить с себя наездника. Постепенно лошадь устаёт и начинает привыкать к человеку, а через несколько дней её уже обучают и тренируют для различного использования в хозяйственной жизни кочевника.
Во время дойки кобылиц для приготовления кумыса (айрик), монголы и казахи привязывают жеребят к специально натянутой верёвке (зэле). Поскольку лошади не могут оставить своих жеребят, то весь табун оказывается как бы привязанным к одному месту и можно легко подойти к каждой кобылице. Данный приём, несомненно, также унаследован с древних времён и его применяют многие кочевые народы Центральной Азии, используя природный материнский инстинкт лошадей. Монголы, алтайцы и тувинцы широко используют подобный прием при уходе и за другими видами скота (коровы, верблюды, козы, овцы). Приведённые здесь наблюдения, возможно, свидетельствуют о первичных приёмах приручения животных, известных с глубокой древности.
Другой элемент хозяйственной деятельности, описанный монгольским этнографом Н. Хавхом, заключался в том, что ещё совсем недавно пастухи проводили осеменение скота, ориентируясь на время совокупления диких коз и баранов в горах. Дикие животные заранее предчувствовали стихийное бедствие — зуд,и наблюдения за ними позволяли скотоводам сохранить свои стада (Хавх, 2000, с. 218). Приведённые примеры — лишь небольшая часть богатого традиционного и многовекового опыта ведения скотоводческого хозяйства монгольскими кочевниками. Но и они, на наш взгляд, позволяют представить первоначальную картину приручения и доместикации животных. Тем более что в древности Центральная Азия, и в частности Монголия, была чрезвычайно богата различными видами животных, в том числе и дикими предками домашней лошади, дожившими до нашего времени в диком состоянии (лошадь Пржевальского и дикий осёл — кулан).
В горно-степных условиях Монголии, Тувы и Алтая, наряду с лошадьми в качестве средства передвижения служил и крупный рогатый скот. Верховая езда и перевоз вьюком различных грузов на быках, судя по рисункам петроглифического комплекса в долине р. Цагаан-Салаа (табл. III), были известны уже в ранней бронзе, предшествуя освоению коня под верховую езду, но затем, сосуществуя с ним на протяжении всей истории кочевников. В отдельных петроглифах вьючные быки показаны в специальной сбруе, необходимой для управления кастрированными быками-волами. Монгольский археолог Д. Цэвээндорж даже попытался при помощи этнографических источников реконструировать отдельные элементы древней упряжи. На одном изображении домашнего вола он различает «палочку», прикреплённую к поводьям. Обычно, такое приспособление монголы вешают на шею верблюда, чтобы он далеко не уходил от юрты. «Когда верблюд, опуская голову, ест траву, она не мешает, а когда он, поднимая голову, идет быстро, то палочка бьёт его по передним ногам и животное останавливается» (Цэвээндорж, 1997, с.56). Он также различает на древних рисунках и другие детали сбруи вола: недоуздок-ногт, нашейник-хузуувч, кляп или поводья-дор,вдеваемые в нос быка (Цэвээндорж, 1997, с. 55). Транспортными животными были и верблюды, изображения которых достаточно часто встречаются в петроглифах Монгольского Алтая. На них также как на лошадях и быках ездили верхом, даже охотились и, возможно, принимали участие в военных действиях (табл. IV).
Овцеводство в петроглифах Монгольского Алтая отражено слабо. Значительно чаще изображались стада козлов и коз, которых невозможно различить, домашние они или дикие (табл. V, 2), но конечно за исключением сцен охоты на них (табл. VIII).
Охотазанимала значительное место в хозяйстве древнего населения рассматриваемого региона, охватывая фауну как таёжной, так и горно-степной и полупустынной зон. Судя по петроглифам, объектом охоты в горах Алтая служили: марал, лось, медведь, бык, лошадь, кулан, верблюд, горный баран, кабан, волк, ирбис, антилопа, дзерен и кабарга (табл. V). Охотились также на мелкую дичь: лиса, сурок, горностай; на различных птиц. Например, найденные в курганах фрагменты одежды из собольего меха, дают представление о палеофауне Российского Алтая (Радлов, 1989, с. 446; Грязнов, 1980, с. 21; Кубарев, 1987 а, с. 84). К числу других, исчезнувших видов животных, относятся дзерены (Сапожников, 1949, с. 296), антилопа Оронго и дикий верблюд (Потапов, 1957, с. 430-431). Наскальные изображения комплекса, открытого в долинах рек Цагаан-Салаа и Бага-Ойгур (Монгольский Алтай) также информируют о ещё более разнообразном животном мире в этом регионе, в эпоху бронзы и в раннем железном веке. В сценах охоты очень часто изображались дикие лошади, быки, верблюды и куланы, которые давно уже не обитают в алтайских горах.
В отличие от охотников саяно-алтайской тайги древние скотоводы Монгольского Алтая владели более широким диапазоном приемов охоты. Организация охоты также отличалась большим разнообразием форм. От коллективных загонных облав со сворой собак на копытных зверей (табл. VI), — до охоты в одиночку (табл. VII). В алтайских горах наиболее распространённым сюжетом являются лаконичные сцены охоты на козлов и баранов (табл. VIII), в редких случаях с приманиванием диких козлов к домашним животным (см. табл. VIII, 13). В древности охотились и по следу с собакой на поводке, один конец которого привязывали к поясу охотника (см. табл. VII). Надо полагать, это делалось намеренно, для того чтобы руки человека были всегда свободны, и охотник мог быстро воспользоваться луком или палицей.
Петроглифы Алтая свидетельствуют, что уже во II тыс. до н.э., получает широкое распространение облавная охота и загонная охота с собаками. Многочисленные сцены охоты передают разнообразие различных способов добычи зверя и видов оружия: пешим способом с луком, дротиком или палицей; на коне с луком, арканом или ловчей сетью. Фигуры участников облавных охот часто показаны в разных масштабах. Наиболее крупные из них, с подробной детализацией одежды и вооружения (главный герой: меткий стрелок из лука — мерген), соответствовали более высокому социальному рангу, в отличие от схематичных и мелких изображений других людей — загонщиков зверей.
В огромном массиве рисунков Монгольского Алтая найдено единственное изображение охотника на лыжах (табл. VIII, 12). Д. Цэвээндорж, подробно описав этот сюжет, приводит летописные свидетельства Рашид-ад-дина о существовании у древних монголов такого редкого средства передвижения. По стилю рисунка, форме колчана и лука, он датирует сюжет бронзовым веком (Цэвээндорж, 2000, с. 324). Но, судя по таким же редким, но аналогичным рисункам вооруженных лыжников в петроглифах Енисея и Белого Июса в Хакасии (Пяткин, Мартынов, 1985, рис. 25; Ларичев, 1992, с. 123; 2002, рис. 5), более реальным представляется отнести монгольское изображение лыжника к раннему железному веку. Этому не противоречат рисунки козла и собаки (волка?), выполненных в скифо-сибирском зверином стиле, присутствующих в рассматриваемой сцене. Несомненно, одно: лыжи — изобретение сибирских охотников, действительно появились в бронзовом веке или даже в неолите, в зависимости оттого, как датировать единственное наскальное изображение лыжника на Ангаре (Окладников, 1966, рис. 12) и главную композицию Томской писаницы. На ней, среди изображений лосей, также присутствует фигура бегущего лыжника, выполненного в ином стиле и с другими атрибутами. Авторы публикации сравнивают его с подобными рисунками из Тьома в Норвегии и из Залавруги на Белом море, предлагая интерпретировать эту фигуру как иллюстрацию к известному в Сибири мифу о «космической погоне» (Окладников, Мартынов, 1972, с. 214-215).
Значение охоты было велико из-за её непрерывности в течение всего года и разнообразия добычи, что придавало устойчивость всему комплексу хозяйственной жизни скотоводов-охотников. О большой роли охоты в жизни кочевников можно судить и по охотничьим трофеям-амулетам, найденным в погребениях охотников. Наряду с охотничьим промыслом, очевидно, значительное место в хозяйстве кочевника занимало рыболовство. Об этом свидетельствуют остатки ихтиофауны в погребениях кочевников Российского Алтая (курганы Юстыда и Курайской котловины), обычно представленные позвонками крупных сиговых рыб. Косвенно о занятиях рыболовством можно заключить по реалистичным изображениям рыб в пазырыкском искусстве и редким наскальным изображениям рыб в изученном нами комплексе Бага-Ойгур (Кубарев, 1999).
В качестве традиционного образца петроглифов алтайских высокогорий, отражающего характерный уклад жизни древнего кочевника, достаточно рассмотреть всего одну сцену. Многофигурная композиция (табл. IX) расположена на южном склоне горы, на горизонтальной плоскости, в центральной части участка, условно названного нами Бага-Ойгур III. На ней выбито 30 фигур. Из них 3 антропоморфные, 27 — изображения различных животных. Все рисунки выполнены очень тщательно и реалистично. В северо-западной части плоскости, человек, одетый в длиннополую одежду, держит за повод трёх быков-волов. Два из них имеют небольшие кривые рога, а на их груди оставлены большие просветы не тронутой выбивкой поверхности камня, в которые, в свою очередь, включены несколько выбитых пятен. У обеих фигур по четыре крепких ноги, длинный хвост, туловище вытянутое, с мощной грудью. На их шеях показаны три короткие подвески-кисти (?). Третий вол показан с большим вьюком, передняя часть которого возвышается над головой быка и также украшена кистью (?). Форма вьюка несколько необычна и сильно скошена к хвосту животного. Его четыре ноги изображены в характерной позе внезапной остановки и как бы упираются в землю. Хвост, неестественно длинный, доходит до груди контурного рисунка козла. Сразу за ним изящная лошадь с гривой в виде десяти коротких чёрточек. Пара маленьких ушей направлена вперёд, ноги расставлены, длинный хвост под острым углом. От головы лошади идет длинный повод, который заканчивается петлёй. Она, в свою очередь, соединяется с мордой ниже стоящей коровы.
В верхней части композиции изображён бык с длинными лирообразными рогами. От его морды также идёт тонкий длинный повод, который, возможно, соединялся с хвостом одного из быков. Выше этого рисунка бегущее животное, напоминающее лося или оленя. Его преследует крупный волк или собака. В центре композиции, сразу же за быком изображён дикий сибирский баран (аргаль) с массивным, круто закрученным рогом. Он спокойно стоит на четырёх тонких и длинных ногах (на кончиках копыт?). Прямо под его ногами выбита узкая горизонтальная полоса (мотив тропы — «дороги жизни»). На барана с трёх сторон нападают три хищника с раскрытыми пастями. Но, возможно, это собаки, поскольку на шеях у них короткими черточками обозначены поводки (?). За бараном идёт ещё один нагруженный вол. Его плоский вьюк, подпрямоугольной формы, без каких-либо дополнительных деталей. Справа от него, единственная в композиции, реалистическая фигурка кабана.
В нижней части панно, отделённой от верхней, хорошо различимой полосой поверхности камня, не затронутой выбивкой, нанесено около десятка изображений. В центре это небольшая фигурка человека, очевидно погонщика. Вокруг него профильные фигуры вьючных быков, козлов и собак.
Таким образом, в композиции, выполненной в один приём, присутствуют как домашние животные: быки-волы, коровы, лошади, козлы, собаки, так и дикие: лось, олень, кабан, козероги и горный баран. Главной и значимой для древнего художника представлялась тема кочёвки на быках с массивными (эквивалент — богатыми) вьюками. Охота на диких животных обозначена как бы попутным и второстепенным занятием при перекочевке — основном и важном событии в хозяйственном цикле кочевников. И сегодня, на высокогорных тропах Монгольского Алтая можно наблюдать аналогичные сцены сезонного кочевания, когда вооружённый пастух, оставив на некоторое время свой скот, охотится с собаками за лисой или сурком.
Каким же временем можно датировать рассмотренную сцену? Диагностирующими, можно сказать эталонными изображениями в ней являются быки. Особенно выразительна фигура быка с лирообразными рогами. Стилистические особенности (правильные пропорции, форма рогов, четыре ноги, повод на морде и др.) позволяют провести прямую параллель между монгольскими и алтайскими быками, выбитыми на стеле, найденной в долине р. Теньга, на Российском Алтае (Кубарев, 1988; Молодин, Погожева, 1989). Ещё более очевидная связь обнаруживается при сравнении быков из Бага-Ойгура с тувинским изображением из Мугур-Саргола (Дэвлет, 1998, рис.8, 13). Приведённые аналогии, исследователи датируют ранним бронзовым веком. Логично отнести и нашу сцену из Бага-Ойгура к тому же времени. Тем более что ещё одним датирующим элементом данной композиции, является рисунок воина и охотника, вооруженного двумя палицами. Как известно, палицы применялись в Евразии у многих народов в качестве боевого и охотничьего оружия. Они известны от палеолита до этнографического времени. Анализируя находки из различных археологических источников, в сравнении с их изображениями в петроглифах Калбак-Таша на Алтае, — этот вид вооружения был определён как палица или булава (Кубарев, 1987 б). Палицы имели навершия разнообразной формы и выполнялись из разного материала (камень, металл, и даже дерево). В национальном историческом музее Монголии хранятся каменные навершия палиц, округлой, шаровидной, полусферической, конусовидной форм, и в виде многогранных шипов. И сегодня можно встретить в обиходе населения Монголии палицы муна или борохой, изготовленные из корневищ деревьев. Они используются как ударное орудие для вбивания больших кольев для ремней, к которым привязывали жеребят. Ещё одна функция монгольских палиц магическая, — борохой хранится у входа юрты как символическая защита от злых духов. Судя по наскальным рисункам Алтая, палица использовалась не только в ближнем бою в батальных сценах, но часто применялась и на охоте.
Таким образом, рассмотренная наскальная композиция является прекрасной и полноценной иллюстрацией жизни алтайских скотоводов-охотников в эпоху бронзы.
Собирательство не отражено в петроглифах, но имеются факты, подтверждающие, что в жизни древнего населения Алтая большое значение имела растительная пища. В курганах найдены деревянные корнекопалки и землеройные орудия из оленьих рогов. Древние кочевники алтайских гор может быть как современные монголы, тувинцы и алтайцы, собирали впрок и употребляли в пищу корни сараны, стебли ревеня, дикий лук, семена сульхира и кедровые орехи (Викторова, 1980, с. 30). В отдельных погребениях Юстыда, у женщин в кожаных мешочках находились хорошо сохранившиеся кедровые орехи. Они также служили украшением в виде бус или ожерелий. Как амулеты использовались косточки от экзотических фруктов (дикий миндаль из южных районов Монголии или Тянь-Шаня). Отсутствие продуктов земледелия в погребениях, которое вряд ли было возможным в суровых условиях алтайского высокогорья, свидетельствует о том, что кочевники не владели приёмами даже примитивной обработки земли. Но оно компенсировалось сбором дикорастущих злаков, из зёрен которых мололи муку. Наверное, для этих целей, как и по данным этнографии монголов, использовались зернотёрки и ручные мельницы — гар гээрэм, которые были известны уже в эпоху ранней бронзы на многих археологических памятниках Евразии. Самые ранние (VII-VI вв. до н.э.) находки на Алтае известны по обломкам зернотерки в составе «клада» у оленного камня на р. Юстыд (Кубарев, 1979) и погребальным сооружениям пазырыкской культуры V-III вв. до н.э. (Руденко, 1960; Кубарев, 1991; Молодин, Бородовский, 1994). Подобные орудия были найдены и в насыпях курганов древних кочевников Монголии (Кубарев и др., 1995). Возможно, наше предположение о специфическом применении зернотёрок подтверждается единственной на Алтае и уникальной в своём роде находкой остатков лепёшек из протёртых зёрен дикорастущего волоснеца, в одном из погребений Уландрыка (Кубарев, 1987 а, с. 137). Они близки формой монгольским борцокили казахским баурсакам —кусочкам теста, сваренным в животном жире. Вопрос о том, откуда поставлялась земледельческая продукция древним кочевникам алтайских высокогорий, пока остаётся открытым.
Археологических данных по железоделательному производству Монгольского Алтая пока нет, но, судя по большому числу железоплавильных печей в Чуйской степи (Российский Алтай), граничащей с Монголией, ремесло плавильщиков железа уже во второй половине I тыс. до н.э. отделилось от скотоводства (Зиняков, 1988, с. 134-138; Кубарев, 1997, с. 19).
В заключение можно констатировать, что население Монгольского Алтая уже во II тысячелетии до н.э. имело высокорентабельное комплексное хозяйство. В отличие от охотников тайги и кочевников степей, древние племена, населявшие Западную Монголию, оказались более приспособленными, более мобильными и гибкими в хозяйственной жизни. Оценивая экономическое значение хозяйственного комплекса древне-алтайского населения, необходимо признать его более прогрессивным по сравнению с формами узкой специализации натурального хозяйства таёжных охотников и степных скотоводов Центральной Азии.
Подписи к таблицам статьи В.Д. Кубарева: ^ (Каждый рисунок откроется в новом окне.)
Литература ^
Викторова Л.Л. Монголы. Происхождение народа и истоки культуры. М.: Наука, 1980. 234 с.Грязнов М.П. Аржан. Царский курган скифского времени. Л.: Наука, 1980. 80 с.Дэвлет М.А. Петроглифы на дне саянского моря (гора Алды-Мозага). М.: Памятники исторической мысли, 1998. 288 с.Зиняков Н.М. История чёрной металлургии и кузнечное ремесло древнего Алтая. Томск: ТГУ, 1988. 275 с.Кубарев В.Д. Древние изваяния Алтая. Новосибирск: Наука, 1979. 120 с.Кубарев В.Д. Курганы Уландрыка. Новосибирск: Наука, 1987 а. 302 с.Кубарев В.Д. Антропоморфные хвостатые существа алтайских гор // Антропоморфные изображения. Новосибирск: Наука, 1987 б. С. 150-167.Кубарев В.Д. Древние росписи Каракола. Новосибирск: Наука, 1988. 173 с.Кубарев В.Д. Курганы Юстыда. Новосибирск: Наука, 1991. 190 с.Кубарев В.Д. Древние кочевники Восточного Алтая. Автореф. дис. … д-ра ист. наук. Новосибирск: НГУ, 1997. 30 с.Кубарев В.Д. Пазырыкские сюжеты в петроглифах Алтая // Итоги изучения скифской эпохи Алтая и сопредельных территорий. Барнаул: АГУ, 1999. С. 84-92.Кубарев В.Д. Алтай — Монголия: итоги и перспективы изучения наскального искусства // Древности Алтая. Горно-Алтайск: Изд-во ГАГУ, 2003. № 10. С. 46-61.Кубарев В.Д., Якобсон Э., Цэвээндорж Д. Исследования в Монголии // АО 1994 года. М.: Наука, 1995. С. 324-325.Ларичев В.Е. Святилища и могильники Сундуков как палеоастрономические объекты древних культур // Археология, геология и палеогеография палеолитических памятников юга Средней Сибири. Красноярск: Зодиак, 1992. С. 123-127.Ларичев В.Е. Структуры Мироздания и обитателей его в мировоззрении тагарского жречества Южной Сибири // Астрономия древних обществ. М.: Наука, 2002. С. 217-220.Молодин В.И., Погожева А.П. Плита из Озёрного (Горный Алтай) // СА. 1989. № 1. С. 167-177.Молодин В.И., Бородовский А.П. Каменные ручные жернова в древней погребальной обрядности Западной Сибири // Altaika. 1994. № 4. С. 72-79.Окладников А.П. Петроглифы Ангары. М.;Л.: Наука, 1966. 322 с.Окладников А.П., Мартынов А.И. Сокровища томских писаниц. М.: Искусство, 1972. С. 295.Потапов А.П. К истории фауны Центральной Азии (о наскальных изображениях животных в горах Танну-Ола и Монгун-Тайги) // Сб. МАЭ. Л.: 1957. ХVIII. С. 429-431.Пяткин Б.Н., Мартынов А.И. Шалаболинские петроглифы. Красноярск: КГУ, 1985. 188 с.Радлов В.В. Из Сибири (страницы дневника). М.: Наука, 1989. 750 с.Руденко С.И. Культура населения Центрального Алтая в скифское время. М.; Л.: АН СССР, 1960. 359 с..Сапожников В.В. По Алтаю. М.: Географич. Лит-ра, 1949. 579 с.Хавх Н. Естественно-природные условия возникновения и существования кочевой цивилизации монголов // Проблемы истории и культуры кочевых цивилизаций Центральной Азии. Археология. Этнология. Улан-Удэ: Бурятск. Научн. Центр СО РАН, 2000. Т. 1. С. 216-219.Цэвээндорж Д. Использование волов для езды и транспорта в древней истории Монголии // АС. УБ.: 1997. Т. ХVII. F. 4. С. 54-60.Цэвээндорж Д. К истории лыж в Центральной Азии // Проблемы истории и культуры кочевых цивилизаций Центральной Азии. Археология. Этнология. Улан-Удэ: Бурятск. Научн. Центр СО РАН, 2000. Т. 1. С. 322-325.Jacobson E., Kubarev V.D., Tseevendorj D. Mongolie du Nord-Ouest: Tsagaan Salaa/Baga Oigor. 2 vols. Répertoire des Pétroglyphes d’Asie Centrale, fasc. no. 6. Paris: De Boccard, 2001. 481 pp., 15 map., 399 pl.
наверх |
