А.М. Хазанов

Золото скифов.

// М.: «Советский художник». 1975. 144 с.

4. Греки изображают скифов.

В царских курганах встречаются вещи различного происхождения. Изделия, изготовленные скифскими мастерами, соседствуют в них с чисто греческими и с такими, которые были изготовлены греческими мастерами, но в скифских традициях.

Из этих же курганов происходит ещё одна особая группа предметов, заслуживающая специального рассмотрения. Это вещи парадного назначения, изготовленные из драгоценных металлов — золота и серебра. По своим художественным достоинствам они, бесспорно, являются произведениями искусства, и притом первоклассными. Все они созданы выдающимися греческими мастерами, но имена их создателей до нас не дошли.

Скифские курганы, таким образом, дают бесценный материал для изучения греческого художественного ремесла. И всё же несмотря на то, что эти предметы изготовлены греческими мастерами, в классических формах греческого реализма, их недаром иногда называют «произведениями греко-скифского искусства».

Они производились для скифской знати в соответствии с её вкусами и потребностями. Их форма, как и сюжеты были традиционно скифскими. И не греки, а скифы предстают здесь в труде, на отдыхе и в бою.

***

В погребении кургана Куль-Оба был найден электровый сосуд ритуального назначения [Илл. 46, 47].

На сосуде выгравированы и вычеканены четыре сцены из скифской жизни. На первой из них сидящий царь, вождь или военачальник, облокотившись руками на копьё, слушает стоящего перед ним на коленях воина, о чём-то почтительно докладыва-

(107/108)

ющего. На второй сцене скиф, опершись коленом о землю, натягивает тетиву на лук. На третьей — скиф пытается помочь товарищу, страдающему зубной болью. На лице пациента отчётливо видны боль и испуг, своей рукою он схватил руку «лекаря». На четвёртой сцене скифский воин перевязывает ногу раненому. Одежда скифов, их причёски, оружие переданы мастером с детальными подробностями.

Спустя восемьдесят лет после кульобской находки, далеко от Керчи, под Воронежем, в урочище «Частые курганы» было раскопано погребение скифского времени. Среди прочих вещей в нем находился серебряный позолоченный сосуд, по форме очень похожий на кульобский [Илл. 45]. Изображения на воронежском сосуде по сравнению с куль-обскими менее пластичны. Фигуры скифов, их лица выглядят более застывшими. Но и на воронежском сосуде скифы изображены натуралистически точно, со всеми этнографическими подробностями.

Мы встречаем на нём всё тех же воинов с длинными волосами и бородами клином, одетых в подпоясанные у талии кафтаны, узкие штаны и высокие мягкие сапоги с ремешками у щиколоток. У них типично скифское оружие — лук в горите, копьё, щит.

На воронежском сосуде представлены три сцены.

В первой из них — безбородый юноша сидит на камнях, закинув нога [ногу] на ногу и облокотившись на секиру. Он внимательно слушает бородатого воина, который сидит на камнях против него и протягивает юноше натянутый лук, в то время как другой лук торчит из горита, висящего у него на поясе.

На второй сцене изображён скиф, сидящий на камнях, опершись рукой на клевец, он что-то объясняет или доказывает другому скифу, протянув к нему руку с загнутыми пальцами. Тот сидит на земле на корточках, спиной к собеседнику, но повернув к нему голову, зажав под мышкой прямоугольный щит, а другой рукой сжимая два копья.

На третьей сцене мы видим двух сидящих друг против друга и о чём-то спокойно беседующих воинов. Один из них облокотился на секиру, другой дер-

(108/109)

45. Сосуд со сценами из скифской жизни. IV в. до н.э. Электр.

(Открыть Илл. 45 в новом окне)

жит перед собой нагайку, в то время как на боку у него висит горит с луком.

Опять перед нами сцена воинского быта, столь характерного для жизни скифской знати. Если на кульобском сосуде воины показаны после боя, то на воронежском, скорее, перед боем.

Следующая находка подобного круга была сделана почти через шестьдесят лет, в 1969 году в кургане Гайманова могила.

Наиболее ценной и уникальной находкой из Гаймановой могилы оказалась серебряная с позолотой чаша с круговым рельефным фризом [Илл. 57; полную прорись см.: Золото степу / Gold der Steppe 1991: 154]. На ней мы вновь встречаем сцены из скифской жизни, боевые и мирные. Но на чаше из Гаймановой могилы перед

(109/110)

нами предстают уже не только рядовые воины, но и скифские аристократы, богатые и влиятельные, окружённые слугами.

Все фигуры скифов позолочены. В серебре оставлены лишь лица и кисти рук. Благодаря такому приёму мастер не только добился большого декоративного эффекта, сама композиция получила дополнительный динамизм, так как фигуры представляются как бы находящимися в движении.

К сожалению, центральная сцена на чаше попорчена. Однако можно различить фигуры двух мужчин в воинском убранстве, сидящих на каменных возвышениях, в мирной позе, обратив лица и протянув руки друг другу, может быть, ведущих пере-

говоры. В руке одного из скифов кубок, на шее гривна — символ власти. У обоих к поясам прикреплены гориты с луками.

Позади одного из сидящих находится коленопреклонённый воин; одной рукой он опирается на камни, одновременно что-то протягивая своему предводителю, другой касается лба, вероятно, в знак почтительного приветствия или обращения. Позади другого сидящего стоит на коленях юноша с кубком в руках, наклонившийся к бурдюку с вином.

На противоположной стороне чаши мы видим двух пожилых, полных достоинства мужчин с широкими бородами, подкрученными вверх усами и волосами до плеч, они степенно ведут неторопливую бесе-

(111/112)

ду. На фризе подчёркнуто их равноправное положение и независимость друг от друга. Оба сидят на камнях, облокотившись на щиты и обернув к собеседнику головы. Один держит в руке плеть, другой — булаву, на шее того и другого — золотые гривны.

Итак, перед нами три, видимо, культовых сосуда сходной формы, найденных в курганах, в которых хоронили скифскую знать. На всех трёх представлены сцены из скифской жизни, причём с определённым уклоном — изображался быт воинов и аристократии. Что скрывается за подобным однообразным подбором сюжетов? Желание мастера угодить вкусам заказчиков? Его хорошее знакомство с обычаями и нравами скифов, с их бытом и обиходом? Оба эти момента, конечно, имели место. Но, может быть, не только они. Тем более что скифы и незамысловатые сцены из их повседневной жизни изображались не только на одних ритуальных чашах.

(113/114)

В 1862-1863 годах один из крупнейших русских археологов И.Е. Забелин раскопал курган Чертомлык. В нём скифский царь был похоронен с наложницей и слугами, окружённый пышной варварской роскошью. Курган был частично ограблен уже вскоре после смерти царя, но и на долю археоло-

50 [стр. 114-115]. Ваза со сценами из скифской жизни. Разворот фриза. IV в до н.э. Серебро.

(Открыть Илл. 50 в новом окне)

гов остались сокровища, по своему количеству и качеству не уступающие кульобским.

Рядом с женским погребением была найдена большая серебряная с позолотой ваза, которую в многочисленных публикациях обычно не совсем правильно именуют амфорой. Эта уникальная ваза предназначалась для вина: в горле её и трёх сливах, приделанных к нижней части сосуда, имеются

(114/115)

ситечки для процеживания. Носики сливов украшены скульптурными головками львов и крылатого коня — Пегаса. Они закрывались пробками на серебряных цепочках. Поверхность вазы богато украшена сложным растительным орнаментом, выполненным в чеканном рельефе, и сидящими на стилизованных побегах птицами. На шейке сосуда — два фриза. На верхнем — орлиноголовые грифоны терзают оленей. На нижнем — скифы в степи, пасущие и укрощающие лошадей.

Две лошади пасутся спокойно — люди их не тревожат. Двум другим конюхи накинули арканы на шею (арканами на фризе служили тончайшие серебряные нити) и, присев на землю, не дают им осво-

(115/116)

бодиться. Одну лошадь конюх пытается повалить на землю, сгибая ей левую переднюю ногу и туго затягивая уздечку. Трое скифов с трудом удерживают особенно непокорное животное. Лицом к зрителю обращён скиф, собирающийся напиться из перекинутого через плечо небольшого бурдюка.

51 [стр. 116-117]. Ваза со сценами из скифской жизни. Разворот фриза. IV в. до н.э. Серебро.

(Открыть Илл. 51 в новом окне)

Эти идиллические сцены нарушает всадник, вероятно, только сию минуту прискакавший в табун и спутывающий передние ноги уже взнузданному и объезженному коню.

Через пятьдесят лет после Чертомлыка было сделано ещё одно сенсационное открытие — раскопан курган Солоха. Его тоже копали два года, он тоже оказался частично ограбленным, но и в нём на

(116/117)

долю археологов остались произведения искусства, изготовленные из драгоценных металлов.

Среди прочих вещей в тайнике был найден горит с луком и стрелами. Дерево истлело, но сохранились 180 бронзовых наконечников стрел. Горит был обит серебряной, местами позолоченной обкладкой с рельефными изображениями. Верхняя часть горита украшена традиционной сценой терзания: грифоном и львом, набросившимися на оленя. Куда более интересна центральная сцена. На ней пешие воины сражаются с конными. И те и другие, судя по оружию и одежде, скифы, но пехотинцы молоды и безбороды, в то время как всадники имеют характерные для скифов бороды. Лица юношей

(117/118)

дышат благородством, их фигуры подчёркнуто красивы. Лица и позы бородатых скифов, напротив, злобны и утрированно безобразны.

Слева обнажённый по пояс юноша, прикрываясь щитом и подняв над головой секиру, сражается с всадником, который направил в него копьё и оса-

дил коня. Справа молодой воин держит меч в одной руке, а другой схватил за волосы своего бородатого врага, который вынужден был спешиться, так как лошадь его ранена и упала на передние ноги. Он подался всем телом назад, пытаясь избежать смертельного удара меча противника и одно-

(119/120)

временно освободить свои волосы и достать меч из ножен. Сзади него виден ещё один пехотинец, который, прикрываясь щитом, нацелил копьё для удара.

Другая не менее знаменитая находка из Солохи — золотой гребень для волос, высотой 12,3 см и весом 294,1 грамма, состоял из длинных четырёхгранных зубцов, соединённых фризом, украшенным пятью скульптурными фигурками лежащих львов. Над ним, вместо рукояти, расположена скульптурная сцена боя двух всадников и пехотинца. Конь одного из всадников уже ранен и бьётся на земле. Его хозяину пришлось спешиться. Прикрываясь щитом, он пытается отразить удар копья второго всадника, вздыбившего лошадь для того, чтобы добить противника. К тому же на помощь всаднику спешит пехотинец с щитом и обнажённым мечом в руке. Судьба потерявшего лошадь воина уже решена.

Выражения лиц всех участников боя очень индивидуальны. У всадника, замахнувшегося на противника копьём, оно сосредоточенно, но спокойно, полно сознания собственного достоинства; у пехотинца полно яростного желания добить врага; у спешившегося всадника на лице написано мужество отчаяния. В одежде и оружии противников подчёркнуты социальные различия. Всадники, безусловно, аристократы. Хотя они одеты по-скифски, на головах у них греческие шлемы, а на голенях греческие кнемиды. Кроме того, они одеты в чешуйчатые панцири — оборонительный доспех скифской знати. Пеший воин сражается с непокрытой головой, его оружие и одежда выдают в нём рядового незнатного воина.

Находки из Солохи вновь заставили задуматься о том, что же имели в виду греческие мастера, изображая сцены из скифской жизни, и только ли поверхностным приобщением скифской знати к греческой культуре объяснялась популярность подобных изделий в Скифии. А между тем время от времени следовали новые открытия и они вновь выдвигали на повестку дня старые не решённые наукой вопросы.

(120/121)

54. Обкладка ножен меча со сценой битвы скифов с греками.

IV в. до н.э. Золото.

(Открыть Илл. 54 в новом окне)

Наиболее интересной находкой из раскопанного в 1959 году Пятибратнего кургана была золотая обкладка ножен меча, абсолютно такая же, как в Чертомлыке. На ней изображены сцены битвы скифов с греками. Скифский вождь заносит меч над греческим военачальником в тот момент, когда тот призывает на помощь подкрепления. Греческий воин, поддерживающий раненого товарища, защищается от наступающего скифа. Скифский всадник спешит на помощь раненому пехотинцу, которого стремится добить грек. Ещё один греческий воин, оказывающий первую помощь, пытается зубами вытащить стрелу из колена раненого товарища. Раненый скиф, сброшенный на зем-

(121/122)

лю мчащейся лошадью, отчаянно пытается удержать в руках поводья.

В целом перевес в бою на стороне скифов. Очевидно, мастер стремился угодить заказчику и ради этого готов был даже поступиться своим патриотизмом. Но две одинаковые обкладки ножен мечей, явно вышедшие из одной мастерской, — не говорят ли они о пристрастии скифской знати к каким-то определенным сюжетам?

В том же кургане была обнаружена золотая обкладка горита. На ней изображены сцены из жизни популярного греческого героя Ахилла. Работа греческая и сюжет типично греческий. Удивляться особенно было бы нечему, если бы не одно обсто-

ятельство. Точно такую же обкладку и с точно такими же сценами находят уже в четвёртый раз. Сначала в Чертомлыке, затем в кургане у села Ильинцы, в нынешней Винницкой области, затем в 1954 году в кургане, раскопанном на территории города Мелитополя [Илл. 55, 56], и пять лет спустя на берегу Дона. Значит была где-то, скорее всего в Пантикапее, мастерская, серийно выпускавшая подобные изделия, которые, видимо, были популярны и расходились по всей Скифии.

Основу знаменитой золотой пекторали из кургана Толстая могила [Илл. 58-61] составляют четыре витых проволочных жгута. Между ними заключены три фриза, три пояса изображений. Верхний и нижний состоят

(123/124)

57 [стр. 124-125]. Сосуд со сценами из скифской жизни (деталь). IV в. до н.э. Серебро с позолотой.

из миниатюрных скульптур. Нижний пояс посвящён сцене терзания — львиноголовые грифоны нападают на лошадей. Средний пояс составляет растительный орнамент: стилизованные цветы, листья и среди них птицы. Наиболее интересны и неожиданны в сюжетном отношении сцены верхнего пояса.

(124/125)

На нём мы видим скифов в немногие мирные минуты их жизни. Двое обнажённых по пояс мужчин, став на колени, шьют или, скорее, чинят рубашку из овечьей шкуры. В руке одного из них даже видна нитка. Рядом пасущиеся с детёнышами животные — лошади, коровы, козы. Далее скифянка доит

(125/126)

58. Пектораль. IV в. до н.э. Золото.

(Открыть Илл. 58 в новом окне)

овцу; другая не то собирается последовать её примеру, не то сливает молоко в амфору, очевидно, практично приспособив в хозяйстве сосуд, в котором раньше хранилось вино. Все сцены очень спокойные, буколические. Это удивляет, пожалуй, больше всего.

На ножнах мечей из Чертомлыка и Пятибратнего кургана, на гребне и горите из Солохи мы видим сцены битвы. На воронежском сосуде воины готовятся к битве, а на кульобском — они отдыхают после неё. Спокойное течение жизни стерегущих табун конюхов на чертомлыцкой вазе прерывает приезд какого-то гонца или вестника. На сосуде из Гаймановой могилы изображена скифская знать.

(126/127)

Но почему художник-грек стал изображать самых заурядных скифов, да ещё в тот момент, когда они заняты самыми немудрёными повседневными делами? Изображать это на очень дорогом даже в его время предмете, специально предназначавшемся для самого высшего слоя скифского общества? Почему был он так уверен в том, что изображение удовлетворит заказчика или покупателя? А ведь оно, действительно, его полностью удовлетворило — иначе оно бы не последовало за владельцем в могилу. Мирные идиллические сцены из жизни рядовых скифов удовлетворили воинственную и кичившуюся своим происхождением скифскую знать Почему? Впрочем, возможно, что на пекторали изображены не простые животные. Некоторые из них на лбу имеют солярный знак — символ солнечного божества.

***

Мы переходим к очень трудному, спорному и до сих пор не решённому вопросу о глубинном смысле сцен из скифской жизни, предназначенных для скифской аристократии и достаточно обильно представленных в произведениях греческих художников, ювелиров и торевтов. Точнее, к вопросу о том, имеют ли они вообще какой-либо глубинный смысл?

Можно ведь предположить, что никакого скрытого смысла в них вообще нет. Так и считают многие исследователи. Просто мастера, хорошо знакомые с бытом своих беспокойных соседей, тешили заказчиков картинами их жизни, отбирая наиболее типичные для неё мотивы. Разве битвы и всё, что их сопровождало, разве уход за скотом не были в ней главным? Отчасти с ними можно согласиться. Но далеко не во всём.

Многие подобные сцены всё же слишком конкретны. Можно даже сказать, что некоторые из них подчёркнуто индивидуализированы. Художник, их создавший, далеко не всегда выступал в роли бесстрастного бытописателя. Напротив, он нередко подчёркивал свои симпатии и антипатии. Вспомним лица сражающихся на золотом гребне из Солохи и

(127/128)

особенно бой юношей-пехотинцев с уродливыми бородатыми всадниками на обкладке горита из Солохи.

И вместе с тем большинство подобных сцен довольно лаконично. В то время как на обкладках горитов, посвящённых изображению Ахилла, по-

59 [стр. 128-129]. Пектораль (деталь). IV в. до н.э. Золото.

(Открыть Илл. 59 в новом окне)

(128/129)

следовательно разворачиваются кульминационные моменты из жизни героя, наши сцены производят впечатление сиюминутных. Они дают зрителю намёк, привлекают его внимание в расчёте, и очевидно обоснованном, на то, что остальное он легко вспомнит и домыслит сам.

(129/130)

60. Пектораль (деталь). IV в. до н.э. Золото.

(Открыть Илл. 60 в новом окне)

Но такой расчёт на лёгкое узнавание возможен лишь в одном случае: если изображения говорят о том, что было хорошо знакомо исполнителю и ещё лучше заказчику. Невольно напрашивается аналогия со звериным стилем. Там тоже достаточно было одного намёка, одной детали, и современник отлично понимал, какое именно животное изображено на рукояти меча или детали конской сбруи.

Совсем не исключено, что в сценах из скифской жизни мы сталкиваемся с чем-то подобным. Мастер и заказчик говорили друг с другом на вполне понятном для обоих языке символов. Только нам он кажется непонятным и зашифрованным.

(130/131)

Попытки расшифровать скрытый от нас смысл сцен из скифской жизни предпринимались, предпринимаются и, очевидно, будут предприниматься в дальнейшем. Первая из них датируется 1830 годом, тем самым днём и часом, когда из земли был вынут кульобский сосуд. Археологи заметили в челюсти захороненного царя больной зуб, как раз в том же месте, что и у страдающего зубной болью скифа на сосуде. Поэтому трудно было удержаться от предположения, что на сосуде перед зрителями предстала царская биография. И такое предположение было высказано. Но, несмотря на всю его заманчивость, с ним всё же трудно согласиться.

Во-первых, в таком случае мы должны были бы предположить, что сосуд изготовлялся после смерти царя, специально для того, чтобы последовать за ним в могилу, а это весьма маловероятно. Во-вторых, ни в оружии, ни в облике, ни в одежде скифа на сосуде нет ничего царского. В-третьих, сцены на нём производят впечатление одновременных, а не разделённых значительными промежутками времени, как должно было бы быть в том случае, если б они являлись иллюстрированной биографией.

Б.Н. Граков, доказавший, что на некоторых работах скифских и греческих мастеров, о которых шла речь в предыдущей главе, отображены скифские религиозно-мифологические предания, выдвинул ещё одно предположение. [49] Он считал, что сцены из скифской жизни, которые мы встречаем на изделиях греческих мастеров, на самом деле являются сценами из почти не дошедшего до нас скифского героического эпоса. И эта гипотеза кажется самой убедительной.

Тогда становится понятным пристрастие скифской знати к подобным изделиям. Ведь в эпосе наверняка много говорилось о её родовитости и славе, о её собственных подвигах и подвигах её предков, подлинных или мнимых. Тогда можно объяснить, почему на драгоценных сосудах, предназначенных для воинственных царей и аристократов, вдруг появляются сценки мирной жизни рядовых скифов. Ведь в любом эпосе кульминационные боевые или

(131/132)

драматические эпизоды перемежаются с оттеняющими их описаниями мирной идиллии. И кроме того, герои эпоса нередко испытывают на себе превратности жизни. Тогда можно ответить на вопрос, почему художник вносил в некоторые изображения столько пристрастия — потому что он

61 [стр. 132-133]. Пектораль (деталь). IV в до н.э. Золото.

(Открыть Илл. 61 в новом окне)

(132/133)

изображал положительных и отрицательных героев эпоса. Тогда можно объяснить и пристрастие скифской знати к сценам из жизни Ахилла. Воспитанная на героическом эпосе, она готова была внимать даже рассказам о подвигах чужих героев и любоваться иллюстрациями к ним. Тем более что

(133/134)

культ Ахилла был широко распространён в Причерноморье и, может быть, даже проник в сказания местных племён. Для этого было вполне достаточно поверхностной эллинизации. Словом, тогда можно объяснить многое, иначе остающееся непонятным.

Но знали ли греки скифский героический эпос? На этот вопрос можно с уверенностью сказать: да, знали. Иначе отрывки из него не попали бы в книги Геродота, Лукиана и других писателей.

Очень заманчиво, конечно, связать тот или иной эпизод эпоса с конкретным изображением на сосуде, горите или обкладках ножен меча. Но всё, что сделано пока в этом отношении, не выходит за рамки предварительных гипотез. Предполагают, например, что некоторые изображения передают эпизоды борьбы с Дарием, или легенды о происхождении скифов, или подавление восстания потомков скифских рабов и свободных женщин. [50] Но сходство всюду весьма относительное. Если на горите из Солохи действительно изображена битва между скифами и восставшими рабами, то почему мастер, который по всем причинам должен был сочувствовать скифам, облагородил их противников, а их самих изобразил злобными и безобразными?

К сожалению, скифский эпос дошёл до нас только в отрывках. О многих его сюжетах и героях мы не имеем никакого представления. При таких обстоятельствах попытки сопоставить малоизвестное с практически неизвестным не предвещает скорого успеха. Но сам факт отражения эпоса в изобразительном искусстве весьма примечателен.

Выясняется, что в сделанных руками греческих художников вазах, горитах и ножнах мечей скифскими были не только форма и тема изображений, но и конкретные сюжеты. Выясняется, что образ человека, каким он предстаёт перед нами во всех этих предметах, исполнен с неповторимым греческим совершенством, но в конечном счете вдохновлён самими скифами и их культурой.

(/136)

Примечания.   ^

(136/137/138)

Глава 4.

[49] Б.Н. Граков. Скифы. М., 1971, стр. 81.

[50] Д.С. Раевский. Скифский мифологический сюжет в искусстве и идеологии царства Атея. ― «Советская археология», 1970, №3; Б.Н. Граков. Скифы, стр. 80.

наверх