 Л.Н. Гумилёв
Хунну. Срединная Азия в древние времена.
// М.: Изд-во Восточной литературы. 1960. 292 с.
Глава II. Изгнанники в степи.
^ Предыстория хуннов. При изучении древнейшего периода истории хуннов неожиданное значение приобретает вопрос о древнем населении Сибири и его ареале. Как будет показано ниже, хунны впервые упоминаются в китайской истории под 1764 г. до н.э. Следующие упоминания о них идут под 822 и 304 гг. до н.э. Почти полторы тысячи лет истории хуннов остаются в глубокой тени. Чтобы приблизиться к освещению этого периода, мы должны обратиться к археологии Сибири.
Во II тысячелетии до н.э. в Южной Сибири археологи различают две синхронные самостоятельные культуры: глазковскую на востоке и андроновскую на западе. «На территории Прибайкалья обитала группа родственных друг другу племён, которые могли быть скорее всего предками современных эвенков, эвенов или юкагиров. Культура их... была чрезвычайно близка к культуре обитателей верховьев Амура и Северной Маньчжурии, а также Монголии, вплоть до Великой Китайской стены и Ордоса. Не исключено, следовательно, что вся эта обширная область была заселена родственными друг другу по культуре племенами охотников и рыболовов неолита и ранней бронзы... вероятно, говорившими на родственных друг другу племенных языках». [1] Позднее с южной частью этих племён — носителей глазковской культуры — столкнулись и перемешались некото-
(23/24)
рые предки хуннов. [2] Западную половину Южной Сибири и Казахстан до Урала занимала с 1700 по 1200 г. до н. э. андроновская культура. Носители её, принадлежавшие к белой расе, в XVIII в. до н.э. овладели Минусинской котловиной и чуть-чуть не сомкнулись с глазковцами на Енисее. [3] Андроновцы были земледельцы и осёдлые скотоводы; [4] из металлов они знали бронзу, в их могилах сохранились многочисленные изящно орнаментированные глиняные сосуды. Андроновская культура связана с западом. «Неоднократно отмечалось большое сходство андроновских памятников со срубными нижневолжских, донских и донецких степей». [5] Но не андроновцы и не глазковцы играли первую роль в Южной Сибири во II тысячелетии до н.э.
Выше мы уже говорили о динлинах, обитавших в «песчаной стране Шасай», т.е. на окраине Гоби. [6] Они же населяли Саяно-Алтайское нагорье, Минусинскую котловину и Туву. Тип их «характеризуется следующими признаками: рост средний, часто высокий, плотное и крепкое телосложение, продолговатое лицо, цвет кожи белый с румянцем на щеках, белокурые волосы, нос выдающийся вперёд, прямой, часто орлиный, светлые глаза». [7] Эти выводы, построенные на основании письменных источников, нашли себе подтверждение и в археологии. Саяно-Алтай был родиной афанасьевской культуры, датирующейся приблизительно с 2000 г. до н.э. Антропологически афанасьевцы составляют особую расу. Они имели «резко выступающий нос, сравнительно низкое лицо, низкие глазницы, широкий лоб — все эти признаки говорят о принадлежности их к европейскому стволу. От современных европейцев афанасьевцы отличаются, однако, значительно более широким лицом. В этом отношении они сходны с верхне-палеолитическими черепами Западной Европы, т.е. с „кроманьонским” типом в широком смысле этого термина». [8]
(24/25)
Наследниками афанасьевцев были племена тагарской культуры, дожившей до III в. до н.э. [9] Это заставляет думать, что афанасьевцы-динлины пронесли свою культуру через века, несмотря на нашествия иноплеменников.
Около 1200 г. в Минусинских степях андроновскую культуру вытеснила новая, карасукская, принесённая переселенцами с юга из Северного Китая, [10] с берегов Жёлтой реки. Впервые в Западную Сибирь проникает китайский стиль. Это не просто заимствование. Вместе с новой культурой в могильниках появляется новый расовый тип — смесь монголоидов с европеоидами, причём европеоиды брахикранны, а монголоиды узколицы и принадлежат к «дальневосточной расе азиатского ствола». [11] Такая раса сложилась в Северном Китае в эпоху Яншао. Внешне представители её напоминают современных узбеков, которые тоже являются продуктом смешения европеоидного и монголоидного компонентов. На месте они перемешались в свою очередь, но для нас особенно важно отметить, что «в Южную Сибирь переселился уже смешанный народ. К узколицым южным монголоидам примешан европеоидный брахикранный тип, происхождение коего неясно, так же как и место его в систематике». [12]
Напрашивается сопоставление этого загадочного брахикранного европеоидного элемента, пришедшего из Китая, с ди. Но наличие европеоидного элемента разных типов в Сибири и Китае заставляет решать вопрос так: ди и динлины — народы европейского расового ствола, но различных расовых типов; сходные, но не идентичные. [13]
Г.Е. Грумм-Гржимайло, отождествлявший ди и динлинов, отмечал: «Длинноголовая раса, населявшая южную Сибирь в неолитическую эпоху, едва ли имела какую-либо генетическую связь с племенами ди, т.е. динлинами (?), жившими, как мы знаем, с незапамятных времён в области бассейна Жёлтой реки. Скорее в ней
(25/26)
Распространение племён в Срединной Азии около VII в. до н.э.
(26/27)
можно видеть расу, остатки которой и до настоящего времени сохранились на дальнем востоке Азии (айны.— Л.Г.)». [14] Но динлинами китайцы считали именно эту длинноголовую расу, а Саянские горы называли «Динлин». [15] Динлины исчезли с исторической арены в середине II в. н.э., а дили — степная группа ди — вступили на неё в IV в. И надо полагать, что енисейские кыргызы были связаны именно с аборигенами Сибири, динлинами, а не с пришлыми с юга ди. Южная ветвь динлинов, кочевавшая к югу от Саянских гор, перемешалась с предками хуннов, и не случайно китайцы внешним отличительным признаком хуннов считали высокие носы. Когда Ши Минь приказал перебить всех хуннов до единого, в 350 г. «погибло много китайцев с возвышенными носами». [16]
Итак, динлины были тем народом, с которым смешались пришедшие с юга предки хуннов.
Китайская история сохранила описание жизни ху, предков хуннов, [17] в доисторический период их жизни. Это тем более интересно, что в этом описании ху мало похожи на исторических хуннов по социальному строю, но близки к ним по бытовым чёрточкам.
В древности, по-видимому, никакого государственного устройства у хуннов не было. Отдельные семьи кочевали по степи со стадами, состоявшими из лошадей, крупного и мелкого рогатого скота и в меньшей степени верблюдов и ослов.
Кочевой быт отнюдь не предполагал беспорядочного блуждания по степи. Кочевники передвигались весной на летовку, расположенную в горах, где пышная растительность альпийских лугов манила к себе людей и скот, а осенью спускались на ровные малоснежные степи, в которых скот всю зиму добывал себе подножный корм. Места летовок и зимовок у кочевников строго распределялись и составляли собственность рода или семьи. Так было и у хуннов.
(27/28)
Однако необходимо отметить, что Сыма Цянь, [18] быть может, отнёс в глубокую древность некоторые черты хуннского быта, привычные для него настолько, что он не представлял, чтобы могло быть иначе. Думается, что он преувеличил роль кочевого скотоводства в экономике ху, но отрицать полностью скотоводство у степняков Внутренней Монголии эпохи неолита было бы неосновательно. Вопрос лишь в том, до какой степени это скотоводство было кочевым.
Наиболее важны для характеристики этого периода истории хуннов следующие замечания: «Могущие владеть луком все поступают в латную (?!) конницу... каждый занимается воинскими упражнениями, чтобы производить набеги... Сильные едят жирное и лучшее; устаревшие питаются остатками после них. Молодых и крепких уважают, устаревших и слабых мало почитают... Обыкновенно называют друг друга именами; прозваний и проименований (родовых. — Л.Г.) не имеют». [19] Всё это свидетельствует о каком-то ослаблении родовых связей, о господстве физической силы над обычаем и традициями. Особенно важно, что в эпоху родового строя источник отмечает отсутствие родовых прозваний, тогда как для поздней исторической эпохи он ясно констатирует полное торжество родовых взаимоотношений (см. ниже). Можно предположить, что вышеприведённые замечания относятся к какому-то периоду, когда предков хуннов связывала не общность происхождения, а общность исторической судьбы.
Но ослабление родовых связей должно было иметь свои причины, тем более потому, что наряду с указанными явлениями мы наблюдаем институты и обычаи, бесспорно относящиеся к родовому строю. Например, формой брака была не парная семья, а многожёнство, причем жёны переходили в числе прочего имущества по наследству: мачехи к сыну, невестки к брату, что характерно для патриархально-родового строя. Было бы неверно рассматривать это только как приниженное положение женщины; часто форма брака гарантировала женщину от нищеты в случае вдовства, так как новый муж обязан был предоставить ей место у очага и долю
(28/29)
в пище и не мог бросить её на произвол судьбы. Всё вместе указывает на какой-то прерванный исторический процесс, протекавший скорее всего ещё тогда, когда хунны жили внутри Китая.
Сверим изложенное с данными археологии.
Шведской экспедицией 1927-1937 гг. во Внутренней Монголии открыта культура неолита, причём поздний этап её датируется «временем около 2000 г., если не позже». [20] Эта культура резко отличается от неолита Северного Китая, с «которым она имела только известный контакт». [21]
Вывод напрашивается сам. Неолитическая культура принадлежала тем степным охотничьим племенам, к которым бежали из Китая сначала разбитые ди, а потом их низвергнутые победители — сторонники династии Ся. Подтверждается указанный вывод тем, что «повсюду обнаруживается много инфильтраций северо-китайской неолитической культуры». Попытка реконструкции быта неолитического населения приводит к заключению, что это были охотники, рыболовы и собиратели, жившие в постоянных поселениях вдоль рек и озёр.
Итак, древние ху, принявшие в свою среду две волны изгнанников из Китая, по согласным указаниям нарративных и вещественных источников, были народом весьма примитивным, лишённым государственной организации и ещё не имевшим даже потребности в ней. Заслуга их перед культурой лишь в том, что, освоив кочевое скотоводство, они сумели перебраться через пустыню — песчаное море Гоби, т.е. открыли Сибирь, как их современники-финикийцы, научившись плавать по морю, открыли Европу. Оба открытия были важны для судеб истории, и трудно сказать, какое из них более значительно. Так как археология подтверждает, насколько ей под силу, данные китайских хроник, мы должны со вниманием отнестись и к той их части, которая по самой своей природе не может найти археологических подтверждений, т.е. к описанию брачных обычаев и непочтительного отношения к старшим. Данные хроник говорят об отсутствии семейных традиций, а к этому может привести лишь резкое ухудшение условий
(29/30)
жизни, когда всё слабое обречено на гибель. Бедность, постигшая предков хуннов, была такова, что все силы уходили на поддержание физического существования, и традиции умирали вместе со стариками.
^ Становление хуннов. Нам ничего не известно о войнах между кочевниками ху и государством Шан-Инь. Однако археологический материал указывает на тесное общение Китая и степняков в эту эпоху. Не исключена возможность, что крупных столкновений между ними не было, так как, с одной стороны, «варвары» ещё были слабо организованы, а с другой — и у тех и у других был общий враг — растущая мощь княжества Чжоу.
Для степных народов, не меньше чем для самого Китая, торжество чжоуского вана оказалось событием, определившим их историю. Ещё до восстания княжество Чжоу было заслоном Китая против северных племён. Около 1158 г. Вэнь-ван напал на хяньюней и «устрашил их». [22] У-ван, постоянно сражаясь, покорил северных «варваров», т.е. жунов, и, видимо, так стеснил степных ху, что они сочли за благо удалиться от китайской границы, а путь был только один — на север.
Необходимо отметить, что хунны XII в. до н.э. весьма значительно отличаются от своих предков. Дегинь, опираясь на Сыма Цяня, считает, что «около 1200 г. до н.э. мы должны помещать создание хуннского царства». [23] Эту дату принимает и Кордье. [24] В это время хунны населяли степи от Хэбэя до озера Баркуль и уже делали набеги на Китай. Описание их быта и порядков показывает на значительные сдвиги и прогресс. «Они не имеют домов и не обрабатывают землю, а живут в шатрах... Они уважают старших, и в установленное время года собираются, чтобы упорядочивать свои дела». [25] Поэтому отнюдь не удивительно, что, переправившись через пустыню, они получили перевес над разрозненными носителями глазковской и андроновской культур.
(30/31)
^ Открытие Сибири. Вторая дата хуннской предыстории, нащупанная археологами, — приблизительно 1200 г. до н.э. Около этой даты, как уже отмечалось, совершился первый переход южных кочевников через пустыню Гоби; с того времени пустыня стала проходимой, и хунны освоили оба её края. [26]
Прежде всего возникает вопрос: почему именно в этот период переход через песчаное море оказался возможным. По-видимому, хуннское кочевое скотоводство развилось уже настолько, что хунны в поисках пастбищ двинулись на север, причём это же самое скотоводческое хозяйство обеспечило их достаточной тягловой силой. Наскальная писаница запечатлела тот «корабль», на котором предки хуннов перебрались через песчаное море. Это крытая кибитка на колёсах, запряжённая волами, ибо для лошадей она слишком тяжела и неуклюжа. [27] Изложенное предположение будет верно, но недостаточно. Нельзя также пройти мимо перемены климата на рубеже II тысячелетия до н.э. и связанных с ним изменений в распределении ландшафтов. Возможно, что именно в это время начался процесс похолодания и небольшого увлажнения климата, закончившийся к середине I тысячелетия до н.э. Засушливый ксеротермический период стал заменяться субатлантическим влажным, и соответственно должны были сдвинуться границы пустыни Гоби. В тот период должно было увеличиться и число озёр, тянущихся поясом от нижнего Поволжья, через Казахстан и Монголию, до Хингана (сухость климата и озёрность — взаимосвязанные географические явления). [28] Вместе с этим «таёжное море» начало наступление на юг. Лесостепи превратились в дремучие чащи, и это подорвало экономическую базу обитателей Сибири. Обстоятельства сложились в пользу южных кочевников, которые сумели ими воспользоваться. Письменные источники не сохранили следов тысячелетней борьбы за степь, но к III в. до н.э. хунны уже были хозяевами всех степных пространств от пустыни Гоби до сибирской тайги. На берегах Енисея и Абакана рядом с бревенчатой избой появилась круг-
(31/32)
лая юрта кочевника. Вместе с культурным произошло расовое смешение: в эту эпоху, именуемую карасукской, в погребениях начинает появляться монголоидный, узколицый северокитайский тип [29] и европеоидный брахикранный южного происхождения.
Но если хунны повлияли на аборигенов Южной Сибири, то последние не в меньшей мере повлияли на них. «Жизнь неолитических рыбаков конца каменного и начала бронзового века на Ангаре и верхней Лене вовсе не была такой мирной и тихой идиллией, какой её изображали раньше... Постоянные межродовые и межплеменные войны обычны, как известно, в условиях родового быта». [30] «Целью войн было приобретение рабов для того, чтобы избавить себя и жён от тяжелых хозяйственных забот, и добывание „богатства”. Однако „богатство” имело совсем не тот смысл, который вкладываем в этот термин мы. Эти „ценности”, по существу, не имели никакого значения в повседневной жизни. Они были предметом гордости владельцев, но лежали в амбарах, как мёртвое сокровище... Это были обработанные куски нефрита, морские раковины, перламутр и т.п. вещи, блеском радовавшие глаз, но не приносившие реальной пользы». [31] Культурные связи древних обитателей Прибайкалья тянутся к Южной Маньчжурии и Северо-Восточному Китаю. [32] Здесь прослеживается обмен главным образом украшениями из нефрита (диски, кольца, полудиски), бусами, морскими раковинами и, что особенно важно, металлическим сырьём. На основании новых данных археологии можно заключить, что во II тысячелетии до н.э. существовал самостоятельный культурный комплекс на территории от Ангары до Уссури. Собранные А.П. Окладниковым археологические материалы, характеризующие жизнь прибайкальских племён во II тысячелетии и в начале I тысячелетия до н.э., рисуют картину патриархально-родового строя с существованием рабства, причём рабы, добываемые путём пленения и покупки, использовались для трудоёмких и неприятных домашних работ, а также для кро-
(32/33)
вавых жертвоприношений. [33] Судя по вышеприведённому описанию, хунны были примитивнее аборигенов Халхи и, следовательно, должны были воспринять многое из их культуры. Действительно, в III в. до н.э. мы наблюдаем у хуннов патриархально-родовой строй и бытовое рабство, подобное тому, которое предположил Окладников для племён глазковской культуры.
Хотя история хуннов с 1200 до 214 г. до н.э. (за малыми исключениями) не освещена письменными источниками, но за 1000 лет должно было произойти немало событий, и мы не имеем права опустить этот период, не сказав о нём ни слова. Правда, здесь будут только предположения и соображения, основанные на аналогиях, но они могут пролить некоторый свет если не на историю, то на этнографию хуннов.
Археологическими исследованиями установлено, что по всей Южной Сибири в бронзовый век существовал обычай соумирания жены или наложницы и захоронения её в могиле мужа. [34] Но, кроме того, обнаружены также и мужчины, принесённые в жертву. [35] Это можно трактовать как обычай «туом», очень древний обряд вызывания духа войны путём пролития крови. Этот обычай существовал у нижнеленских племён, и память о нём сохранилась поныне. [36]
Однако мы имеем значительно более близкие аналогии. У киданей существовал обычай — во время войны по пути во вражескую страну приносить в качестве «искупительной жертвы» духам предков какого-либо преступника, расстреливая его «тысячью стрел». Точно так же и по окончании войны они приносили духам в жертву одного из врагов, на этот раз как «благодарственную жертву». [37] Аналогичный обычай во II в. до н.э. зафиксирован у хуннов. [38] Тут связь несомненна, так как кидани были, по-видимому, юго-восточной ветвью носи-
(33/34)
телей глазковской культуры, а хунны с 1200 г. до н.э. поддерживали с глазковцами тесные связи, тогда как нижнеленские племена, принадлежавшие к циркумполярным культурам, были отделены от южного Прибайкалья «таежным морем» и связь с ними хуннов проблематична.
Таким образом, можно сказать, что жертвы приносились не богу войны Ильбису, [39] а духам предков, очевидно очень кровожадным.
Особенно важен следующий вывод А.П. Окладникова: в глазковское время произошло «появление нового похоронного обряда, обусловленного идеей о существовании подземного мира, в который ведёт река мёртвых, и замена старой обрядности, имевшей в основе иные представления о судьбе покойников в загробном мире». [40]
Эта смена мировоззрения сопоставляется с переходом от матриархата к патриархальному родовому строю. Она радикально меняет всё жизнепонимание и прежде всего отражается на культе предков: «По воззрениям этого времени возвращение мёртвых приносит несчастья и беды живым, тогда как ранее оно считалось неизбежным и желанным звеном круговорота жизни и смерти». [41] С этой точки зрения понятны «искупительные» и «благодарственные» жертвы духам предков как воздаяние за невмешательство в земные дела.
В связи с этим мировоззрением возникает дуалистическая система: небо — отец — добро и земля — мать — смерть, и отсюда вытекает солярный культ, выразившийся в изготовлении дисков и колец из белого нефрита. А.П. Окладников предполагает, что культ солнца в Прибайкалье заменил существовавший ранее культ зверя.
Наконец, последним интереснейшим наблюдением и выводом А.П. Окладникова является интерпретация двух захоронений глазковского времени как шаманских. [42] Однако надо признать, что шаманизм, т.е. близкое, даже сексуальное, общение с духами, отнюдь не соответствует описанному выше мировоззрению, и если признать, что описанные погребения действительно ша-
(34/35)
манские, то правильнее сделать вывод, что они позднейшего происхождения, т.е. датировать их после 1200 г. до н.э. и сопоставить с южным шаманизмом, уже существовавшим в Китае и пришедшим в Сибирь, очевидно, вместе с хуннами. Такое предположение не противоречит ни общей концепции А.П. Окладникова, ни собранному им материалу, ибо он сам сопоставляет костяные ложки из погребения, обнаруженного около деревни Аносово, с бронзовыми ложками из Ордоса. [43] Предположение, что шаманизм возник в Сибири самостоятельно на базе развития более древних верований, не только не доказано, но, по-видимому, и не может быть доказано; наоборот, культурные связи Сибири и Дальнего Востока прослеживаются с бронзового века. Описание культуры и общественного строя рыболовческих племён Прибайкалья имеет для нашей темы второстепенное, но существенное значение. Хунны тысячу лет впитывали в себя и перерабатывали эту культуру, и самостоятельный облик хуннской культуры, столь отличный от китайского и даже противоположный ему, есть следствие этого факта. Почти все отмеченные обряды мы встретим с некоторыми изменениями в державе Хунну во II в. до н.э. Поэтому исследования и выводы А.П. Окладникова приобретают особую ценность: они выясняют второй исток того творческого своеобразия, которое нашло своё воплощение в создании державы Хунну и кочевой культуры.
^ Продвижение хуннов на север. А.П. Окладников выделил в особый этап шиверскую культуру, возникшую от соприкосновения древних хуннов с древними тунгусами. От предшествующего глазковского этапа она отличается бурным развитием металлической техники и появлением «удивительной близости к особенностям примитивных топоров кельтов и архаического Китая иньской (или шанской) династии». [44] Наконечники копий также повторяют иньские, а кинжалы и ножи принадлежат к архаическим вариантам карасукских плоских кинжалов.
(35/36)
Учитывая прослеженный нами ход событий, мы можем с уверенностью датировать эту культуру началом I тысячелетия до н.э. Ведь хунны были врагами Чжоу и, следовательно, друзьями Шан-Инь. [45] Будучи выбиты из Китая У-ваном в самом конце XII в., они перенесли заимствованные у китайцев навыки и формы в Сибирь; таким образом, для Сибири вещи, сходные с аньянскими, должны датироваться эпохой, непосредственно следующей за гибелью царства Шан-Инь. Но это не следует распространять на область идеологии, так как разница в быте и хозяйственном укладе у кочевников и китайцев исключала прямое заимствование.
Итак, мы вправе констатировать, что шиверский этап прибайкальской культуры и карасукская культура не только синхронны, но и возникли по одной и той же причине. Однако судьба их была различна.
Западный отряд хуннов, переваливший за Саяны, оказался окружённым воинственными динлинами и изолированным от основной массы своих соплеменников. Как бы ни шла борьба, но победили динлины. [46]
Тагарская культура мощно перекрыла карасукскую, местная традиция восторжествовала над пришлой. По новейшим измерениям, карасукские черепа напоминают больше всего черепа узбеков и таджиков (сообщено В.П. Алексеевым), а это значит, что как и в Средней Азии, монголоидный компонент был поглощён европеоидным.
Карасукская культура была распространена гораздо шире, чем антропологический тип её носителей. [47] Она
(36/37)
широко взаимодействовала с предшествовавшей андроновской культурой и оставила след на последующей тагарской. Это позволяет допустить, что внедрившиеся с юга пришельцы быстро установили с аборигенами мирные отношения и, оплодотворив их культуру своей, растворились в их массе.
Не то было на востоке. Близкие по крови к хуннам и менее организованные прибайкальские племена подчинились им и к III в. до н.э. вся Центральная Монголия и степное Забайкалье составили основную территорию хуннов. Борьба за степные просторы заняла, видимо, около 300 лет, и в Китае всё это время про хуннов не было слышно. В эти 300 лет формировался новый народ, смешиваясь с аборигенами и совершенствуя свою культуру (например технику бронзы). А в Китае за это же время династия Чжоу разложилась и пришла в упадок. Но, кроме китайцев, у хуннов было ещё немало других соседей.
^ Соседи древних хуннов. Жуны занимали территорию, весьма однородную по ландшафту и монолитную: на северо-западе они населяли оазис Хами, [48] где граничили с индоевропейским чешисцами, обитавшими в Турфане; на юго-западе они владели берегами озера Лобнор и Черчен-Дарьи, примыкая к Хотану и горам Алтынтага, где кочевали тибетцы — жокянь (или эрркян); жунам принадлежало также плоскогорье Цайдам, а родственные им племена ди жили в северной Сычуани. Но главная масса жунских племён группировалась в Северном Китае. В провинции Хэбэй жили племена: бэйжун (они же шаньжун), цзяши (ответвление племени чиди), сяньлюй, фэй и гу (ответвления племени байди), учжун. Общее их название было — бэйди. На западе жили племена, получившие общее название жунди. Они обитали среди китайского населения, не смешиваясь с ним, в провинциях: Шэньси — дажуны, лижуны, цюаньжуны; Ганьсу — сяожуны; Хэнани и Шаньси — маожуны, байди, чиди, цянцзюжуны, луши, люсюй и дочэнь. [49] К жунскому племени принадлежали кочевые племена лэуфань и баянь. Лэуфань вначале помещались в Шаньси (в области современной Тай-
(37/38)
юань), [50] но потом мы застаём их в Ордосе. Очевидно, именно их имел в виду Птолемей, рассказывая о народе серов, живущих по соседству с синами — китайцами.
Самое восточное из жунских племён — шаньжуны жили в южном Хингане, соседствуя с дунху и хуннами. Местопребывание хуннов в древности точно определено в «Цзиньшу», гл. 97. [51] Хуннская земля на юге соединялась с уделами Янь и Чжао (современные провинции Хэбэй и Шаньси), на севере достигала Шамо, на востоке примыкала к северным и, а на западе доходила до шести жунских племён, т.е. древние границы распространения хуннов совпадали с современными границами Внутренней Монголии без Барги. Впоследствии они сузились, так как степи к востоку от Хингана заселили дунху, точнее хоры, народ монгольской расы. Необходимо отметить, что северокитайский тип весьма разнится от монгольского. Китайцы узколицы, худощавы, стройны, а монголы широкоскулы, низкорослы, коренасты. В степи мы наблюдаем оба типа: чистых монголов китайцы называли дунху, т.е. восточные ху, а среди ху-хуннов преобладал китайский узколицый тип с примесью динлинских черт, например высоких носов. [52] Разумеется, хунны и дунху-хоры на протяжении веков смешивались, и это смешение определило в значительной степени характер хуннов: динлинская неукротимость сочеталась с китайской любовью к системе и с монгольской выносливостью.
К северу от хуннов обитали динлины. Они населяли оба склона Саянского хребта от Енисея до Селенги. На Енисее помещались кыргызы (по-китайски цигу) — народ, возникший от смешения динлинов с неизвестным племенем гяньгунь, а на запад от них, на северном склоне Алтая, жили кипчаки (по-китайски — кюеше), по внешнему виду похожие на динлинов и, вероятно, родственные им.
Начиная с V в. до н.э. в китайских хрониках появляется упоминание о юэчжах, кочевом народе в Хэси, т.е. в степях к западу от Ордоса. Территория их опре-
(38/39)
деляется «от Дунь-хуана на север, от Великой Стены при Ордосе — на северо-запад до Хами». [53] Однако эта территория не могла быть родиной многочисленного юэчжийского народа, так как в эту же эпоху китайская география помещает сюда усуней и чиди-уйгуров. До V в. о юэчжах китайцы не пишут, чего не могло быть, если бы те занимали столь близкую к Китаю область. Отсюда вытекает, что юэчжи овладели Хэси в V в. до н.э., имея уже вполне освоенную базу для наступления; такой базой могла быть только Джунгария, ибо Центральная Монголия была уже занята хуннами, а западная — кипчаками и гяньгунями. [54]
Переходим к последнему и наиболее загадочному белокурому народу — северным бома. Бома населяли
(39/40)
северные склоны Саяно-Алтая. [55] Известно о них следующее: «Они ведут кочевой образ жизни; предпочитают селиться среди гор, поросших хвойным лесом, пашут лошадьми; все их лошади пегие, откуда и название страны — Бома (пегая лошадь).
К северу их земли простираются до моря. Они ведут частые войны с хагасами, которых очень напоминают лицом; но языки у них разные, и они не понимают друг друга. Дома строят из дерева. Покровом деревянного сруба служит древесная кора. Они делятся на мелкие кланы и не имеют общего начальника». [56] В переводе Н.Я. Бичурина находим некоторые отличия: так, например, масть лошадей — саврасая, верхом бома не ездили, а держали лошадей только из-за молока, войско бома исчислено в 30000 человек. [57]
Итак, это был народ по сибирским масштабам крупный. К счастью, мы имеем подлинные названия его в китайской передаче: бице-бике и олочже. [58] Отсюда становится понятно, что бома — просто кличка, и сопоставление сибирских бома с ганасуйскими [ганьсуйскими] не обосновано, тем более, что они пишутся разными иероглифами. [59] Этнонимы их совпадают с бикинами, древним племенем, упомянутым Рашид эд-Дином, и алакчинами, о которых Абуль-Гази пишет, что «у них все лошади пегие, а очаги золотые». Страну Алакчин он помещает на Ангаре. [60] Таким образом, мы не можем причислять бома ни к дили, ни к динлинам.
(40/41)
Локализовав алакчинов, обратимся к антропологии Прибайкалья. Там в неолитическую эпоху, вероятно, очень затянувшуюся, намечаются три типа: 1) эскимоидный — на среднем течении Ангары, где нет европеоидной примеси; 2) палеосибирский — на верхнем течении Ангары и Лены и 3) европеоидный, просочившийся из Саяно-Алтая и смешавшийся с аборигенами. Область распространения этого типа в Прибайкалье ограничивается южными его районами, прилегающими к островкам степей или чернозёмных почв, цепочка которых тянется от Минусинского края до Канской степи примерно вдоль линии нынешней железной дороги. [61] Сходную картину мы наблюдаем и в Красноярском крае. [62]
Итак, наличие северных бома, вернее, алакчинов и бикинов подтверждается. Этническое различие их с динлинами при расовом сходстве не должно нас ни удивлять, ни поражать. Распространены они были, вероятно, очень широко: от Алтая до Байкала, рассеянными группами, как многие другие сибирские племена.
[1] А.П. Окладников, Неолит и бронзовый век Прибайкалья, ч. III, М.-Л., 1955, стр. 8.
[2] Там же, стр. 9-10.
[4] М.П. Грязнов, Памятники карасукского этапа в Центральном Казахстане («Советская археология», 1952, т. XVI).
[8] Г.Ф. Дебец, Палеоантропология СССР, М.-Л., 1948, стр. 65.
[11] Г.Ф. Дебец, Палеоантропология СССР, стр. 83.
[13] Л.Н. Гумилёв, Динлинская проблема (ИВГО, 1959, №1).
[20] А.П. Окладников, Новые данные по древнейшей истории внутренней Монголии (ВДИ, 1951, №4), стр. 173.
[21] Там же, стр. 172.
[22] W. McGovern, The early empires of Central Asia, London, 1939, p. 91.
[23] Y. Deguignes, Histoire des Huns, des Turcs, des Mogols et des autres Tartares occidentaux avant et depuis, J.C. jusqu’à présent, vol. I, Paris, 1758, p. 216.
[24] H. Cordier, Histoire générale de la Chine, vol. I, Paris, 1920, p. 205.
[25] Цит. по кн.: H. Cordier, Histoire générale de la Chine, vol. I, p. 205.
[28] Э. Мурзаев, Северо-восточный Китай, М., 1955, стр. 83, 113.
[29] Г.Ф. Дебец, Палеоантропология СССР, стр. 83.
[30] А.П. Окладников, Неолит..., стр. 261.
[31] Там же, стр. 244, 247.
[32] Там же, глава IV.
[33] Там же, стр. 231 и сл.
[34] А.П. Окладников, Неолит..., стр. 233, 237; С.В. Киселёв, Древняя история..., стр. 24, 113; К.В. Сальников, Древнейшие памятники истории Урала, Свердловск, 1952, стр. 68, 69.
[35] А.П. Окладников, Неолит..., стр. 259.
[36] А.П. Окладников, Исторические рассказы и легенды нижней Лены («Сборник МАЭ», 1949, №11), стр. 82, рассказ 9.
[37] J.H. Plath, Geschichte des östlichen Asiens, Göttingen, 1830, S. 105; ср.: А.П. Окладников, Неолит..., стр. 261.
[39] А.П. Окладников, Неолит..., стр. 259.
[40] Там же, стр. 328.
[41] Там же, стр. 334.
[42] Там же, стр. 339 и сл.
[43] Там же, стр. 347.
[44] А.П. Окладников, Шиверский культурно-исторический этап (рукопись).
[45] Весьма примечательно, что хунны сохранили традиции танского искусства до V в. н.э. и донесли их до Западной Европы. На Каталаунском поле найдена ручка бронзового жертвенного сосуда гуннского происхождения. Аналогичные находки были сделаны в Венгрии, Силезии, на юге России, в Горном Алтае у Телецкого озера, в Монголии и Ордосе. Датируются они эпохой старшей Хань, III-I вв. до н. э., но стиль их восходит к стилю эпохи Шан-Инь, когда подобные сосуды назывались «ю» [см.: Z. Takáts, Catalaunis chen Hunnenfund und sein ostasiatischen Verbindungen («Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae», t. V. Budapest, 1955), S. 143-173].
[46] М.И. Артамонов, К вопросу о происхождении скифов (ВДИ, 1950, №2), стр. 46.
[50] Ed. Chavannes, Les mémoires historiques de Sse-ma Ts’ien, Paris, 1899, p. 71. 89.
[51] См.: А.Н. Бернштам, Очерк истории гуннов, Л., 1951, стр. 219.
[54] Историю вопроса см.: Г.Е. Грумм-Гржимайло, Западная Монголия..., стр. 91-94. Территория, на которой жили юэчжи, восстанавливается на основе сопоставления таким образом. В эпоху, предшествовавшую хуннскому завоеванию степной Азии, к Алтаю примыкали два государства: с запада Кангюй и с востока Юэчжи. Кангюй вопреки мнению С.П. Толстова находился в Восточном Казахстане, и мало данных за то, чтобы степняки обладали горными долинами Алтая. Область юэчжей, по китайским сведениям, лежала между Алашанем и Хами, но южную, плодородную часть этой территории занимали усуни, покорённые юэчжами около IV в. до н.э. Попытка понять китайские сведения буквально, т.е. поместить два больших народа на одной пустынной территории, не дала результатов. Необходимо допустить, что эта область была завоёвана юэчжами с запада, а так как область оазисов была населена тохарами, а территория Монголии — хуннами, то остаётся только Джунгария, примыкающая к Алтаю и Тяньшаню. Отсюда юэчжи были вытеснены хуннами в 165 г. до н.э. За отождествление «пазырыкцев» с юэчжами говорят следующие данные:
1) Китайские вещи, например зеркало из княжества Цинь, тесно связанного с юэчжами.
2) Юэчжи брили голову; останки, найденные в Пазырыке, свидетельствуют о том же.
3) Резкий характерный профиль на пазырыкских изображениях, являющийся эстетическим каноном, совпадает с профилем на кушанских монетах.
4) Предполагаемая датировка V-III вв. до н.э. совпадает с расцветом юэчжей, тогда как Кангюй существовал ещё 500 лет, а в циньское время с Китаем не сносился, и циньское зеркало с другими вещами попасть на Алтай могло опять-таки только через юэчжей.
Много больших каменных курганов пазырыкского типа расположено в восточных районах, ландшафтом связанных с Монголией и Джунгарией, а не с Карагандинской степью и не с Бара-
(39/40)
бой; сходство же пазырыкских вещей со скифскими объясняется просто тем, что оба эти народа имели сношения и обменивались культурными ценностями, причём посредниками были родственные скифам аланы.
Литература о юэчжах огромна. Из новых работ, см.: P. Pelliot, Les coutchenes et les tokhariens («Journal asiatique», 1934); G. Haloun, Zur Üe-tsi Frage («Zeitschrift der Deutschen Morgenländischen Gesellschaft», 1937), И.И. Умняков, Тохарская проблема (ВДИ, 1940). С.П. Толстов сопоставил юэчжей с массагетами, опираясь на звучание имён в предположительной реконструкции (см.: «Древний Хорезм», М., 1948). Эта гипотеза принята не всеми учёными.
[56] Е. Chavannes, Documents sur les Tou-kiue (turcs) occidentaux («Сборник трудов Орхонской экспедиции», т. VI, СПб., 1903), стр. 29, прим. 4.
[61] Г.Ф. Дебец, Палеоантропология СССР, стр. 58-61.
[62] Там же, стр. 62.
|