П.П. Азбелев
Таштыкские крестовидные распределители ремней.
В Государственном Эрмитаже среди случайных находок из Минусинской котловины хранится интересная вещь с таштыкскими признаками — крестовидный бронзовый цельнолитой распределитель ремней (Рис. 1, 1). Вещь поступила в Эрмитаж в 1954 г. из ГМЭ, куда попала, в свою очередь, уже депаспортизованной; согласно пометкам в эрмитажных документах, из сравнения различных описей следовало, что первоначально она входила, видимо, в коллекцию И.А. Лопатина (почему и была отнесена к двум коллекциям, «сборной» и «лопатинской», и соответственно имеет два номера, 2130/7 и 5531/1385). Точное место находки неизвестно.
(122/123)
В основе изделия — таштыкская пряжка с розеткой на чуть расширенном в центральной части щитке; розетка украшена крупным «жемчужником» и имеет в середине небольшое углубление (гнездо для вставки чего-либо?) со сквозным отверстием (может быть, для крепления вставного элемента). От розетки в обе стороны перпендикулярно к оси изделия отходят такие же рамки с Т-образным просветом, что и у пряжки, но без шпеньков. Все образующие вещь элементы обычны для таштыкской культуры, но составленная из них композиция до недавнего времени не имела аналогий. В последние годы аналоги нашлись, худшей сохранности, зато в комплексах.
Рис. 1. 1 — Минусинская котловина, сборы; ГЭ ОАВЕС: 2130/7 и 5531/1385, рис. автора; 2-3 — Маркелов Мыс I, склеп № 16, по Ю.В. Тетерину; 4 — Красная Грива, по Э.Б. Вадецкой; 5, 5а — Кудыргэ, ограда № 104, по А.М. Илюшину, А.С. Васютину; 6 — Степной Чумыш, по А.П. Уманскому; 7 — Минусинская котловина, сборы; Минусинский музей: № А8468, прорись по фотографии; 8 — Усть-Тесь, скл. 1, по Э.Б. Вадецкой. 3 — железо, прочее — бронза.
(123/124)
1) Находка в южном склепе (объект № 16) могильника Маркелов мыс I (Рис. 1, 2); отнесена публикатором к числу принадлежностей «особого ритуального поясного набора, который использовался только в погребальных церемониях» (Тетерин 2007. С. 83). В том же склепе найдена, среди прочего, стремечковидная подвеска (Рис. 1, 3); к сожалению, опубликованы лишь нечёткие фотографии, по которым не вполне ясно, можно ли считать эту подвеску второй (после арбанской) находкой миниатюрной модели стремени в склепе. Но вне зависимости от того, вотивная ли это модель или изображающая стремя подвеска, — она воспроизводит узнаваемый тип ранних стремян: с петлёй на высокой невыделенной пластине, V-VI вв.; Ю.В. Тетерин, датируя памятник, ссылается на стремена IV-VI вв., но подвеска плоская, а стремена с пластинчатым корпусом на самых ранних этапах ещё не делали, уплощённость появилась лишь в V, а то и в VI в., и занижать дату заведомо вторичной имитации было бы неверно.
2) Находка в оградке № 104 могильника Кудыргэ, в каменном ящике (Рис. 1, 5, 5а; различающиеся в деталях рисунки см.: Илюшин 1997, 2000; Васютин 2002 [д.б.: 2003]). А.М. Илюшин без объяснений счёл распределитель сбруйной принадлежностью, а перечисляя [в печ. тексте выпало: датирующие] аналогии, ограничился алтайскими и проигнорировал основной в данном случае таштыкский массив бронзовых предметов фурнитуры. В комплексе — бронзовая пряжка таштыкского облика, и железные: колчанный крюк с треугольной петлёй и перекладиной; удила с большими внешними кольцами без псалиев; две подпружные пряжки, с подквадратной и 8-образной рамками; «коленчатые» ножи и др. Аналоги — в кокпашских и кудыргинских материалах. Для даты важна находка В-образной пряжки в соседней оградке № 103А; А.М. Илюшин верно указал ей уйбатскую аналогию, но ошибочно датировал пряжки VII-VIII вв.: уйбатская пряжка, как и другие таштыкские В-образные пряжки, относится ко второй половине V-VI вв. (Азбелев 1993, 2007 [д.б.: 2000], 2008).
Маркеловский распределитель отличается от эрмитажного отсутствием углублённого «гнезда», кудыргинский же из-за разнобоя в публикациях трудно понять в деталях; суммируя правдоподобные элементы опубликованных рисунков, можно заключить, что и здесь имеется «жемчужная» розетка со сквозным отверстием. Все три вещи явно однотипны и, скорее всего, в целом одновременны; кудыргинская, насколько можно судить по
(124/125)
мелким рисункам в публикациях, исполнена грубее других. Делать окончательные выводы о назначении этих вещей, как и о непременной вотивности мелких таштыкских предметов фурнитуры, ещё рано (из публикаций не видно, сломаны ли рамки при использовании, или же их дефекты — лишь недолив при изготовлении модели). Нужно учесть и размещение находок в каменном ящике кудыргинской оградки: распределитель лежал с пряжкой таштыкского облика, бусами, ножами и колчанным крюком; за исключением бус, эти предметы ожидаемы на поясе; удила же и подпружные пряжки найдены в противоположной части ящика. Возможно, в ящик были раздельно положены предметы амуниции как всадника, так и его коня, причём распределитель входил в состав «человеческой» части инвентаря. Это не означает отнесения его именно к наборному поясу: были же и разные портупейные принадлежности, «саадачные/сагайдачные» пояса и т.п.
В целом перед нами — определённо не разовая прихоть мастера, а чёткий серийный тип, лучше всего представленный впервые публикуемым здесь эрмитажным экземпляром.
Принцип компоновки сложных изделий из стандартных простых элементов давно известен в таштыкских материалах. Именно так — рамка перпендикулярно к оси щитка — скомпонованы «вставные» (между двурамчатыми накладками) бляшки с рамками для подвесок, входившие в состав поясных наборов (Рис. 1, 4); иногда они жёстко соединялись с двурамчатыми накладками — ср. хранящуюся в Минусинском музее накладку необычного вида (ММ № А8468); её особенность, среди прочего, в том, что на месте короткого щитка, обычно разделяющего рамки, помещена отлитая вместе с накладкой «вставка» с боковой рамкой (Рис. 1, 7). Очевидно, что и эта композитная накладка, и бляшки-«вставки» для поясных подвесок выполнены в рамках той же традиции, что и крестообразные распределители.
Интересно сравнить крестовидные распределители с «колесовидной пятилучевой» бляхой из разрушенной могилы у с. Степной Чумыш (Уманский 1974); она скомпонована из пряжек и розеток с жемчужником (всё — таштыкского облика), посаженных на основу-«колёсико» (Рис. 1, 6). Если таштыкские и кудыргинская дополнительные рамки соединены со щитками всегда перпендикулярно основной оси, то здесь — не рамки, а уже целые пряжки состыкованы с бляхой радиально, под острым углом. По одной вещи неясно, особая это ветвь развития
(125/126)
или отклонение от таштыкского стандарта; скорее первое. А.П. Уманский предположил, что к этой бляхе подвешивался палаш. Из двух основных способов крепления ножен мечей — поясного и портупейного — первый вряд ли подразумевал использование такой бляхи: неудобно сводить ремни, на которых висят ножны, в одну точку на поясе. Раннесредневековые изображения висящих на поясе ножен убеждают в том, что ремни выводили к далеко отстоящим наременным бляхам. Портупейные тройники (иногда принимаемые за сбруйные) обычно выглядели иначе, но порой включали и «колесовидную» основу (см. сводку реконструкций для мечей: Baumeister 1998); вероятно, предложенная А.П. Уманским версия верна, но применима ли она к таштыкским крестовидным тройникам — решать рано.
По сопутствующим находкам бытование крестовидных распределителей надо отнести ко втор. пол. V — нач. VII вв., кудыргинскую вещь — ближе к концу этого интервала. Больше оснований связывать эти находки со снаряжением человека (портупея?), чем со сбруей, но в точности выяснить их назначение на имеющихся материалах вряд ли возможно, тем более что не вполне очевидно, функциональные это изделия или же вотивные модели — обычная проблема в случае с таштыкскими типами.
Учитывая, с одной стороны, обнаруживаемую серийность таштыкских проявлений принципа перпендикулярного сращивания рамок и щитков, а с другой — отличие от них способа построения чумышской колесовидной бляхи, можно предположить, что кудыргинский распределитель (и найденная вместе с ним шпеньковая пряжка) имеют, в отличие от оригинальной чумышской находки, таштыкское происхождение. Возможно, что кудыргинская оградка № 104 сооружена в память о каком-то пришельце со Среднего Енисея; может быть, здесь следует напомнить летописные известия о походе Чеби-хана (с активностью которого, скорее всего, и связано появление могильника Кудыргэ на Алтае, см.: Азбелев 2000) на кыргызов-гйегу (=цигу, кигу), с которыми обоснованно связываются таштыкские склепы (Савинов 1988).
Сам же принцип компоновки, существовавший в «перпендикулярной» и «лучевой» версиях, вероятно, был принесён в Южную Сибирь раннетюркскими племенами в ходе расселения на алтайском этапе их истории (по периодизации С.Г. Кляшторного, 1965) , т.е. после 460 г. В более ранних
(126/127)
южносибирских материалах этот приём не представлен, а в таштыкских склепах — уже есть, причём не только на цельнолитых, но и на шарнирных пряжках (Рис. 1, 8).
[ Дополнение веб-версии к печатным тезисам из доклада, читанного на КАИФ СПбГУ 18.XII.2008: ]
Какое значение могут в перспективе иметь все эти частные, на первый взгляд, рассуждения? Принцип жёсткой компоновки сложных форм из простых элементов в южносибирских культурах, насколько можно судить, словно бы застыл на ранних этапах своего развития. Но в других регионах те же композиционные принципы продолжали развиваться, и всего вероятнее, именно это развитие впоследствии привело к формированию одного из самых узнаваемых признаков т.н. «геральдического стиля», для которого скомпонованные по сходным «правилам» композитные предметы фурнитуры тоже весьма характерны. Можно даже говорить о том, что для «геральдики» данный принцип стал одним из стилеобразующих. Поэтому изложеннные обстоятельства — не только частный вопрос южносибирской археологии; они при должной дальнейшей разработке могут стать и дополнительным аргументом в пользу азиатской, кочевнической версии происхождения элементов одного из самых ярких раннесредневековых декоративных стилей.
Представляется полезным в перспективе сравнить состав металла, из которого отлиты все эти находки, чтобы дополнить приведённые типологические соображения выводами естественнонаучной экспертизы.
В заключение я должен с благодарностью вспомнить М.П. Завитухину, когда-то впервые познакомившую меня с публикуемой здесь находкой. Также благодарю С.В. Панкову за необходимые уточнения по эрмитажной документации, и Н.В. Леонтьева — за содействие в привлечении материалов Минусинского музея.
|