С.В. Алкин
Коллекция из кургана Бома в Северном Притяньшанье:
Материалы к изучению гунно-сарматского времени
в Восточном Туркестане.
Археологические материалы из районов Восточного Туркестана, непосредственно граничащих с территориями Восточного Казахстана и Российского Алтая, имеют принципиальное значение для выяснения истории этнокультурного развития в целом региона Центральной Азии. Исследования китайских археологов в Восточном Туркестане (Синьцзян-Уйгурский автономный район КНР) в последнее десятилетие приобретают всё более экстенсивный характер. Однако некоторые «белые пятна» в археологии этой части Китая остаются незаполненными.
В ряду важных и одновременно малоизученных проблем археологии Восточного Туркестана — поиск и выявление археологически памятников гунно-сарматского времени (конец III в, до н.э. — VI в. н.э.) и ранней поры истории тюрков. Одним из наиболее интересных районов является Или-Казахский (Yili Kazak) автономный округ, который расположен на северо-западе Синьцзян-Уйгурского автономного района КНР и граничит с территориями Российского Алтая и республик Средней Азии. Ключевое значение данной территории осознавалось археологами давно. Однако до недавнего времени мы были вынуждены использовать в своих исследованиях результаты работ китайских коллег тридцатилетней давности [Восточный Туркестан, 1995, с. 297-302]. Практически отсутствовали данные об археологических памятниках гунно-сарматского времени и надёжно атрибутированных комплексах раннетюркского времени. В то же время корпус источников по этим эпохам на сопредельных территориях с каждым годом неизменно увеличивался. Поэтому любая новая информация по археологии китайской части Притяньшанья привлекает внимание сибирских археологов.
В конце 1990-х гг. китайскими археологами была опубликована коллекция погребального инвентаря из древнего кургана на южном участке китайско-казахстанской границы [Ань Инсинь, 1999]. В октябре 1997 г. при проведении земляных работ в местности Бома оказался вскрытым древний курган. Были собраны предметы из состава погребального инвентаря, включая значительное количество изделий из драгоценных металлов. Анализу этих материалов посвящена данная работа.
Погранзастава Бома находится в уезде Чжаосу. Это район предгорий северных отрогов Тянь-Шаня. Географические координаты памятника 80° 15' 11,4'' в. д., 42° 41' 30,4'' с. ш. Высота над уровнем моря 1820 м. Могильник состоит из цепочки трёх больших курганов, представляющих собой круглые в плане земляные насыпи. Цепочка курганов ориентирована по линии ЮВ-СЗ. Расстояние между курганами около 30 м, высота насыпей 0,7-1,5 м, диаметр 20-30 м. Известно также, что находки извлечены крестьянами с глубины около 3,5 м от современной поверхности. Кроме предметов погребального инвентаря были обнаружены остатки человеческого скелета и сопроводительное захоронение коня.
К сожалению, этот уникальный комплекс в ходе хозяйственных работ местными
жителями был полностью разрушен. Благодаря полицейским мерам местного
руководства значительную часть коллекции удалось собрать и передать для
изучения археологам. Однако существенный объём научной информации оказался
безвозвратно утерян. В подобных печальных для археологов ситуациях требуется
провести максимально тщательный анализ всех категорий вещей и сохранившихся
компонентов погребального обряда, составлявших утраченный погребальный
комплекс. Китайский археолог Ань Инсинь не только опубликовал коллекцию из
Бома, но и предложил свой вариант хронологической и этнокультурной
интерпретации этих материалов. Однако, по нашему мнению, результаты анализа,
представленные китайским коллегой, нуждаются в существенной корректировке.
Центром коллекции, насчитывающей всего 35 предметов, являются изделия из драгоценных металлов: золотая, инкрустированная рубинами мас-
(91/92)
Рис. 1. Золотая маска из кургана Бома.
ка мужчины; золотой сосуд с крышкой, оформленный растительным орнаментом и рубиновыми вставками; инкрустированный рубинами и агатами золотой кубок с литой ручкой в виде кошачьего хищника; фрагменты золотой обкладки ножен с рубиновыми вставками и зернью; золотой перстень с рубиновым кабошоном и зернью; изделие из двух соединённых шарнирным креплением золотых прямоугольных пластин; золотые пластинчатые бляшки и трехлепестковые подвески; серебряный кувшин с широкой полосой позолоты на шейке. Другая группа находок представлена железными предметами вооружения: фрагментом кольчатого доспеха (кольчуги) и трёхлопастными наконечниками стрел с насадом двух типов. При археологическом обследовании остатков кургана собраны многочисленные фрагменты ткани. Были найдены фрагменты обуви из бычьей или лошадиной кожи. Завершают коллекцию фрагменты тонкостенных сосудов из агата и стекла.
Рис. 2. Предметы коллекции из кургана Бома.
1. Золотые изделия.
Золотая маска, инкрустированная рубинами (рис. 1). Высота 17 см, ширина 16,5 см, вес 245 г. Деформирована. Изготовлена способом чеканки; состоит из двух частей. После тщательной полировки поверхности левая и правая половинки маски были припаяны и с помощью маленьких заклёпок соединены в единое целое. Маска имеет подквадратную форму и изображает мужское лицо с широкими густыми бровями и большими глазами с круглыми зрачками. Губы едва приоткрыты; усы длинные, свисающие и остроконечные. Рельеф рта, носа, глаз, а также щёк тщательно прочеканен. Из бровей в первоначальном виде сохранилась только одна. Выполнена она в виде иволистой пластины с перегородчатой инкрустацией рубиновых вставок. Вся эта конструкция приклёпана в бровной области. На месте второй бровной накладки сохранились четыре сквозных отверстия от заклёпок. Зрачки глаз сделаны в виде пары круглых больших рубинов, которые помещены внутри гнезда глазной впадины поверх заклёпки, с помощью которой гнездо под зрачок прикреплено к лицевой поверхности маски. Усы показаны сравнительно широкими, несколько изогнутыми вверх.
(93/94)
Они также изготовлены методом прикрепления золотой накладки с инкрустацией из рубинов, однако все вставки уже утрачены. Борода изготовлена из двух полосовидных накладок шириной около 1 см, приклёпанных к щекам. В верхней части они доходят до висков, внизу сходятся на подбородке. В полоски золотых накладок вставлены 39 сердечковидных рубинов (правая сторона — 20 зёрен, левая —19 зёрен), которые симметрично ориентированы заострёнными концами вниз. У внешних концов бровей и в области переносицы по верхнему обрезу (краю) маски и под нижней челюстью имеется три маленьких висячих колечка, предназначенные, очевидно, для крепления маски на лице умершего. Цвет использованного для инкрустации камня (рубина) мог в данном случае, по нашему мнению, указывать на рыжий цвет волос.
Золотой сосуд с крышкой (рис. 2, 3). Сохранность этой находки очень хорошая. Общая высота 14 см, диаметр отверстия 7 см, диаметр тулова в наиболее широкой части 12,3 см, диаметр дна 5,7 см, вес 489 г. Имеет сферическое тулово, суженную горловину с расширением к венчику и покатые плечики. Основание сосуда оформлено в виде кольцевого поддона, припаянного к тулову. Он несколько расширен вовне, на его кромку напаяна витая золотая проволока. Крышка куполообразная, с изображением семи цветков, в каждом из которых в центре первоначально были помещены вставки каплевидной формы. Все они утрачены. На кромке крышки имеется 25 прямоугольных гнёзд под такие же вставки. Навершие-рукоять крышки отсутствует, однако сохранились четыре сквозных отверстия на месте заклёпок. Плечики сосуда украшены напаянным жгутиком из золотой проволоки. Под ним размещен ряд гнёзд овальной формы с вставленными в них рубинами. Ниже этой орнаментальной полосы размещены 14 групп инкрустаций, составленных из трёхлепестковых вставок рубинов в форме рисовых зёрнышек. Первоначально на плечике сосуда располагались два поперечно расположенных одно под другим ушка. От них сохранились только места крепления к тулову.
Золотой кубок с ручкой (рис. 2, 1). Изделие имеет высоту 16 см, диаметр отверстия 8,8 см, диаметр тулова в медиальной части 10,5 см, диаметр дна 7 см, вес 725 грамм. Поверхность изделия прочеканена и разбита на квадратные участки. В центре каждого из них помещено овальное гнездо для рубиновой или агатовой вставки-инкрустации. Кубок снабжён ручкой в виде круглой скульптуры кошачьего хищника. Его тело длинное, поджарое. Ань Инсинь определил это животное как тигра.
Золотой перстень с рубиновым кабошоном (рис. 2, 10). Вес 16,5 г. Гнездо, в котором находится крупный овальный рубин (2,1 х 1,5 см), окаймлено двумя рядами шариков крупной золотой зерни. Вся оставшаяся внешняя поверхность лицевого щитка перстня покрыта более мелкой зернью. Щиток имеет треугольные окончания, к внутренней поверхности которых приклёпаны тонкие дужки. Они замыкают кольцо перстня, а вторыми концами прикреплены к небольшому противостоящему щитку овальной формы с гнездом для небольшого кабошона.
Золотые обкладки ножен (2 экз.) (рис. 2, 12). Одна пластинчатая внешняя обкладка ножен кинжала сильно повреждена. Длина сохранившейся части 21,4 см, ширина от 4,3 до 5,8 см, вес 66 г. Поверхность инкрустирована каплевидными и полукруглыми вставками из агата и рубина, которые организованы в три продольные линии. Поверхность между вставками заполнена треугольными и ромбическими фигурами, выполненными в технике золотой зерни. Края орнаментального пояса оформлены парными линиями из шариков такой же зерни.
Другая обкладка находится на остатках деревянных ножен с сохранившимися внутри фрагментами железного клинка. Длина фрагмента 13.5 см, вес 167 г. Поверхность обкладки гладкая с прочеканенными рёбрами жёсткости.
Золотая поясная пряжка (рис. 2, 4). Её длина 7,4 см, ширина 3 см, вес 28 г. Состоит из двух прямоугольных пластин, которые соединены креплением (подобие шарнирного). Возможно, первоначально это крепление было подвижным. Одна поверхность гладкая (возможно, это тыльная сторона), а на другой имеются 5 рядов прямоугольных углублений. Орнамент напоминает кирпичную кладку. Судя по имеющимся описаниям и иллюстрациям, эти углубления не могли быть использованы, как пазы для инкрустации, а следы заполнения пастой отсутствуют.
Золотые пластинчатые украшения (41 экз.).
Тип 1. Нашивные бляшки (38 экз.). По форме это листовидные пластинки подтреугольной формы с закруглённым основанием. По средней линии заметно желобчатое углубление; по краям имеются 4 отверстия для крепления к основе. Изготовлены методом прокатки. Размеры невелики: 2,7 х 2,2 см. Вес 7 экземпляров в среднем равен 5 г (рис. 2, 9).
Тип 2. Трёхлепестковые подвески сложной формы. Для изготовления использовался ряд технологических операций; прокатка фольги, кройка, резание, пайка. Верхняя часть оформлена в облака, нижняя бутонов, обращённых заострённой стороной вниз. К ним через колечко прикреплены круглые пластинчатые подвески. Крепление на основу осуществлялось посредством одного или пары ушек-колечек расположенных по верхнему краю изделия.
(93/94)
Подтип 1 (1 экз.). Подвеска инкрустирована рубиновыми вставками в виде боба, сердечка, капли и стрелки. Длина 5,5 см, ширина 3,5 см, вес 2,5 г (рис. 2, 5).
Подтип 2 (2 экз.). Абрис проштампован, поверхность чиста. Длина 6,6 см, ширина 5,3 см, вес 3 г (рис. 2, 6).
2. Серебряные изделия.
Серебряный кувшин (рис. 2, 2). Сохранность изделия хорошая. Высота 17,2 см, диаметр отверстия 7,4 см, диаметр шейки 6,8 см, диаметр тулова 10,8 см, диаметр дна 5,5 см, вес 544 грамма. На горловине имеет полосу золочения шириной 2 см. Ниже находится орнаментальный пояс из горельефно выполненных концентрических окружностей, между которыми расположен растительный узор. В средней части тулова первоначально размещалась вертикальная рукоять, от которой сохранились только зелёного цвета пятна окиси от медных заклёпок.
Серебряное украшение. Фрагментировано на кусочки различного размера с ровными внешними краями, отверстиями от клёпок и остатками заклёпок. Первоначальная форма не установлена.
3. Железные изделия.
Панцирь. Железный доспех, изготовленный по типу кольчужного плетения. Фрагмент 4,5 х 4 см.
Наконечники стрел (3 экз.). Трёхлопастные железные наконечники стрел с черешком. Железо сильно корродированное; сохранились остатки древков стрел округлого сечения. Кроме двух целых наконечников к этой группе находок отнесён фрагмент черешка наконечника стрелы (длина 4 см), тип которого не установлен.
Тип 1. Ярусный наконечник. Имеет остроугольное остриё и пологие плечики с выемкой в нижней половине сводчатой ударной части. Длина 7 см (рис. 2, 7).
Тип 2. Ассиметрично-ромбический наконечник. Имеет остроугольное остриё и покатые плечики. Длина 4,8 см (рис. 2, 8).
Железный клинок. Фрагмент железного обоюдоострого клинка длиной 7 см, шириной 3 см и толщиной 0,5 см. Это изделие упоминается в тексте отчёта о раскопках вместе с описанием золотых обкладок ножен. Возможно, эти две находки взаимосвязаны.
4. Ткань.
На месте разрушенного кургана собрано 16 фрагментов ткани. Кроме одного фрагмента с золотой нитью, остальные могут быть разделены на 4 вида: хлопчатобумажная ткань, тонкий шёлк атласного плетения, тонкий шёлк типа тафты, шёлк с тканым узором (рис. 2, 11).
5. Изделия из кожи.
Найдены четыре фрагмента обуви из бычьей или лошадиной кожи коричневого цвета, в том числе 3 фрагмента ранта и один фрагмент подошвы (длина 29 см, ширина сохранившейся части 8 см). Присутствуют следы сшивания фрагментов изделий в виде отверстий от иглы для шовного материала.
6. Изделие из камня.
Фрагмент очень тонкой пластинки из агата. Вероятно, часть тулова пиалы или поддона бокала.
7. Изделие из стекла.
Фрагмент изделия из стекла кофейного цвета. Осколок кромки пиалы или бокала.
Китайский публикатор материалов из Бома Ань Инсинь для определения хронологической принадлежности древнего памятника привлёк в качестве аналогий ряд материалов с территорий Азии, лежащих западнее (от Киргизии до юга России и Крыма) и восточнее (Китай эпох Северных династий и династии Тан) могильника Бома. Эта выборка выглядит случайной, а предлагаемые датировки часто не соответствуют современным представлениям. Например, Ань Инсинь сравнивает ткани из Бома с находками из могильника Астана, принимая для него узкую и позднюю датировку. В качестве одной из датирующих аналогий привлечён серебряный сосуд из Причерноморья, возраст которого определён VII в. н.э., но культурный аспект совершенно не учитывается. Китайский автор относит момент сооружения кургана в Бома ко времени не позднее VI-VII вв. н.э. Отмечая, что по сведениям письменных источников в ханьское время в Илийском округе проживали племена усуней, а в эпохи Тан и Сун — западные тюрки, он даёт его раннетюркскую атрибуцию. Для Ань Инсиня кажется логичным сделать смелый вывод о значении бомаской коллекции в решении проблемы локализации родовых земель западнотюркских каганов.
Учитывая практически полное отсутствие собственно раннетюркских археологических
материалов из данного района Восточного Туркестана, предположение китайского
коллеги выглядит заманчиво интересным. Однако отдельное рассмотрение предметов
коллекции из кургана в Бома и сопоставление этих данных с сохранившимися
элементами погребального обряда позволяет предложить иную хронологическую и
этнокультурную интерпретацию этого памятника.
Входящие в состав коллекции предметы обладают различным датирующим потенциалом.
Требуется отдельное рассмотрение каждой из категорий инвентаря, обнаруженного в Бома.
Железные черешковые наконечники стрел с трёхлопастным боевым оголовьем и уступом при
переходе к черешку начали бытовать в сарматское время, а наиболее всего были
распространены в III-IV вв. [Засецкая, 1983]. Как и ярусные наконечники
(94/95)
(в том варианте, который представлен в Бома), они массово использовались в
гунно-сарматское время на территории Центральной Азии, включая Прииртышье,
Туву, Алтай, Монголию и Забайкалье [Коновалов, 1976, табл. XIII,
6, 7, 1; Давыдова, 1985, с. 48, 66; Данчёнок, Нестеров, 1989, с. 94-96;
Мандельштам, Стамбульник, 1992, с. 198, 200, 202-203; Соёнов, 1995; Матющенко,
Татаурова, 1997, с. 64-66 и др.]. Их распространение напрямую связано исследователями
с продвижением хуннских или родственных им племён. Обращает на себя внимание
крупный размер наконечников из Бома, что обычно свидетельствует об
использовании луков крупного размера (так называемого «гуннского типа») [Мошкова, 1989, с. 184-185].
Кольчужное защитное вооружение население Центральной Азии, как известно, приобрело примерно с середины I тыс. до н.э., заимствуя его из районов западнее Тянь-Шаня [Горелик, 1993, с. 161, 164]. Оно продолжало бытовать довольно длительное время, в том числе и у тюркских племён, о чём свидетельствуют не только археологические находки, но и письменные источники [Гаврилова, 1965, с. 31; Иванов, 1987, с. 182; Кожомбердиев, Худяков, 1987, с. 97-98; Слюсаренко, Черемисин, 1995; Юнусов, 1990, с. 98].
Наиболее яркую часть коллекции составляют изделия из драгоценных металлов, выполненные в полихромном стиле. Полихромный стиль получил распространение в западном ареале евразийского пояса степей и является одним из свидетельств влияния кочевых сарматских племён. В восточной части степной полосы Евразии предметы с использованием элементов полихромного стиля очень редки. Трудно согласиться с мнением отдельных исследователей, видящих истоки стиля в материалах гунно-сарматского времени Тувы, оставленных хунну или родственным им населением [Мандельштам, Стамбульник, 1992, с. 200].
Полихромный стиль представляет собой манеру инкрустации отдельных элементов изображений и композиции вставками из полудрагоценных камней и цветного стекла. Известны две группы вещей, отличающиеся по технике изготовления: со вставками в отдельно напаянные гнёзда и со сплошной перегородчатой инкрустацией. Если вопросы классификации и хронологии полихромных изделий в западной части ареала их распространения уже достаточно изучены [Амброз, 1971; Засецкая, 1982], то проблематика полихромного стиля в регионе Центральной Азии только начинает разрабатываться. Для районов Алтая и Притяньшанья очевидным является западное направление заимствования полихромного стиля. Появление его на интересующей нас территории Центральной Азии датируется IV-V вв. н.э. [Уманский, 1978]. Это совпадает по времени с окончательным складыванием основных характеристик этого направления в производстве ювелирных изделий, истоки которого лежат в скифо-сарматских культурах Евразийских степей [Засецкая, 1982]. Несколько сложнее представляется вопрос об использовании золотой зерни, которая часто сопутствует технике инкрустации. В Восточной Европе технология изготовления зерни была известна с середины I тыс. до н.э. В ханьское время её широко использовали китайцы. Например, ею украшен ряд предметов из кирпичной могилы у с. Шуанхэцунь в провинции Шаньдун, в том числе золотое скульптурное изображение лягушки, которое полностью покрыто мелкими шариками зерни [Лю Юньтао, 1999, с. 27]. В сочетании с вставками из драгоценных камней золотая зернь в IV-V вв. встречалась на Алтае [Уманский, 1978, с. 135-155]. Технология зерни, в т.ч. в сочетании с каменными вставками, была известна в саргатской культуре первой половины I тыс. н.э. в Западной Сибири [Матющенко, Татаурова, 1997, с. 74; Матвеев, Матвеева, 1987, с. 192-196]. На памятниках гунно-сарматского времени в Восточном Туркестане тоже известна техника изготовления украшений из драгоценных металлов с инкрустацией. Это, например, золотые броши со вставками из бирюзы из могильников рубежа эр — первых веков новой эры в Ярхото [Молодин, Кан Инук, 2000, с. 91] и Чаухугоу [Цунь Дэсинь и др., 1990]. указывающие на западно-азиатские связи (Афганистан, Семиречье) населения Турфанской котловины [Сарианиди, 1983, с. 128-129; Заднепровский, 1992, с. 82]. В 1976 г. в погребении Сятай (Чжаосу, Синьцзян) найден перстень и позолоченная поясная пряжка. На щитке перстня есть вставка красного камня, обрамлённая шариками и пирамидками зерни [Ань Инсинь, 1999, с. 13; примечание 5, с. 14]. Золотые изделия с инкрустациями цветного камня, украшенные зернью найдены в погребениях Кенкольского могильника позднеусуньского этапа в Семиречье, материалы которого отдельные исследователи связывают с началом гуннского этапа [Заднепровский, 1992, с. 86].
Особого рассмотрения требуют трёхлепестковые подвески. Изделия этого типа известны по
памятникам сакского времени в Приаралье. Причем встречаются простые формы
(Северный Тагискен) и со вставками из цветных камней (Бабиш-Мулла) [Степная
полоса..., 1992, табл. 2:9; 14:32]. Последние близки экземплярам из одного из
ранних погребений Тулхарского могильника в Северной Бактрии, где золотая
серьга, очевидно, представляла собой изображение птицы с распростёртыми
крыльями. Кроме вставок из бирюзы использована перегородчатая техника с
известковым заполнением [Мандельштам, 1992а, с. 113; Степная полоса...,
(95/96)
табл. 43: 4]. Комплекс Тулхарского могильника датирован в пределах последней
трети II в. до н.э. — I в. н.э. [Мандельштам, 1992а, с. 114]. Трёхлепестковые подвески из Бома выглядят как
более стилизованные изображения птиц, чем это можно видеть на описанных
материалах рубежа эр. Сходный приём стилизации можно предположить и в случае с
нашивными бляшками типа 1. Если допустить, что их нашивали на ткань заострённой
частью вниз, то нетрудно заметить сходство с бронзовыми накладками из
тувинского могильника Аймырлыг, изображавшими головки животных [Мандельштам, 1992б, с. 190; Степная полоса..., табл. 77: 42].
Серьёзным вопросом является анализ сосудов, изготовленных из драгоценных металлов. Проблема
их атрибуции чрезвычайно сложна из-за малого количества сравнительных материалов.
Очевидно, сосуды из Бома находятся в русле той же традиции восточной торевтики,
которая представлена древним ремеслом среднеазиатского междуречья (Согдианы) и
на раннем этапе тесно связанной с сасанидским искусством III-VII вв. н.э.
[Маршак, 1971]. Серебряные чаши разных форм широко известны по степным
скифо-сарматским памятникам, а отдельные экземпляры встречаются в саргатских
комплексах 1I-IV вв. н.э. [Матющенко, Татаурова, 1997, с. 68]. Однако близких
аналогов сосудам из бомаского комплекса нам обнаружить не удалось. Подобные
типы сосудов и стилистика их орнаментального оформления продолжали
существовать продолжительное время (см. например [Tòth, 1992, р. 180-181]). Поэтому возможности использования
сосудов коллекции для датирования всего комплекса следует признать ограниченными.
В тоже время среди коллекции Бома присутствует одно изделие, которое принадлежит
к так называемому искусству звериного стиля. Это сосуд с ручкой в виде круглой
скульптуры кошачьего хищника. Именно в кругу скифо-сарматских древностей
удается обнаружить единственную аналогию этому экземпляру. Это находка из
могильника Высочино VII с левобережья нижнего Дона: серебряный шаровидный
кубок с вертикальным бортиком и ручкой в виде стоящей пантеры, плечи и круп
которой были украшены вставками [Мошкова, 1989, с. 182; Степи европейской
части..., 1989, табл. 79: 16]. Стилистика этих двух изображений
кошачьего хищника очень близка. Можно сказать, что в Бома найдено одно из
последних по времени ярких изображений в скифо-сибирском стиле. Однако его
архаичность никак не может быть связана с культурами второй половины I тыс. н.э., к которым могильник Бома относит Ань Инсинь.
Важнейшей в деле интерпретации памятника в Бома могла бы быть информация по конструктивным особенностям погребального сооружения. К сожалению, она в значительной части оказалась утраченной. Но даже имеющиеся в нашем распоряжении данные свидетельствуют о более раннем, нежели это представляется китайским коллегам, времени сооружения кургана. Изученные на настоящий момент погребальные сооружения, которые относятся к раннетюркскому времени, не имеют столь крупных размеров насыпи, как это отмечено в Бома. С другой стороны, среди ближайших аналогий можно обратить внимание, например, на позднесаргатские памятники II-IV вв. н.э. в Прииртышье, где изучены курганы с сопоставимыми по размерам грунтовыми насыпями [Матющенко, Татаурова, 1997]. На наш взгляд, подобные размеры надмогильного сооружения определённо могут считаться архаичным признаком в погребальном обряде. Сопроводительное захоронение коней тоже не является исключительным признаком тюркской погребальной обрядности. Обряд сопогребения с конём сформировался в обширном ареале, включающем Алтайский регион, задолго до появления там тюрок и непрерывно существовал в течение I тыс. до н.э. — первой половины I тыс. н.э. Что касается Восточного Туркестана, то один из редких случаев использования коня в погребальном обряде отмечен в могильнике Ярхото вблизи городища Цзяохэ. Отличительной особенностью мужских погребений там является наличие в них черепа и двух длинных костей ног лошади, уложенных перпендикулярно друг другу [Молодин, Кан Инук, 2000, с. 90]. Кроме того, на одном из участков могильника вскрыто более пяти десятков жертвенных ям с захоронениями лошадей и верблюдов [Цзяохэ гучэн. 1998, с. 36-45; Ян Июн, 1999, с. 19-21]. По мнению российских и корейских исследователей ярхотоский тип памятников гуннского времени характеризуется наличием как сакских, так и пазырыкских (т.е. связанных с территорией Горного Алтая) элементов в материальной и духовной культуре, что, возможно, демонстрирует линию культурных связей между культурами Алтая и этого района Синьцзяна [Молодин, Кан Инук, 2000, с. 97]. Черепа лошадей присутствуют в некоторых погребениях гунно-сарматского времени в Туве [Мандельштам, Стамбульник, 1992, с. 202]. Что касается собственно хуннской среды, то в ней прототипа обряда погребения с конём нет. В районах, пограничных Илийскому округу Синьцзяна, отмечено погребение позднесакского (раннего усуньского) периода, где рядом с останками человека обнаружен полный скелет лошади [Заднепровский, 1992, с. 82].
В равной степени не является исконно тюркским обычай использования металлических масок для сохранения облика умершего. Специально исследовавший вопрос об использовании в Центральной Азии
(96/97)
погребальных масок и лицевых покрывал Е.И. Лубо-Лесниченко нашёл ближайшие аналоги в ареале катакомбно-подбойных культур (могильник Шамси в Северном Притяньшанье, известная маска из Турфана, хранящаяся в Государственном Эрмитаже) [Лубо-Лесниченко, 1984, с. 115]. Из Илийского округа с реки Кунгес происходит ещё одна маска. Она изготовлена из нетрадиционного материала — мелкозернистого песчаника [Чжан Юйчжун, 1985]. Находка не имела стратиграфической привязки, но можно предположить её принадлежность к погребальному обряду. Чжан Юйчжан по весьма отдалённым аналогиям из киданьских древностей Северного Китая отнёс эту маску к культуре Западного Ляо, что мы считаем ошибочным.
Из недавно открытых материалов следует упомянуть маску мужчины из погребения 15
некрополя в Инпань. Памятник расположен на р. Кунцяохэ (Кончедарья), в южных
предгорьях хребта Куруктаг, в 200 км восточнее ханьского городища Лоулань.
Маска изготовлена путём последовательного наложения на лицо умершего трёх слоёв
материи, которые сохранили рельеф лица. Использовалась техника аппликации
золотой фольгой, а детали лица прорисованы черной тушью и красной краской [Чжоу
Цзиньлин, Ли Вэньин и др., 1999, с. 13]. Из погребения в Инпань происходит и
коллекция древних тканей. Наряду с образцами западного (античного) импорта,
есть ханьские шелка, по технологии изготовления и орнаментике во многом сходные
с бомаскими образцами. Материалы погребения датированы I — началом II в. н.э.
Что касается шёлковых тканей, то, сравнивая их с находками из могильника Астана,
китайский исследователь отнёс этот известный памятник к эпохе Северных
династий, что в дальнейшем позволило ему предложить позднюю дату для могильника
в Бома. Однако период функционирования некрополя в Астане определён промежутком
со второй половины III в. и до конца IX в. н.э. Как
убедительно показал Е.И. Лубо-Лесниченко [1984, с. 114-118], основной материал
Астаны по истории ткачества относится к IV-V вв. н.э. Полагаем, что некоторые
образцы шёлка из Бома имеют аналогии в материалах раскопок памятников
финального периода Восточная Хань в Синьцзяне [Чжоу Цзиньлин, Ли Вэньин и др., 1999].
Однако шёлковые ткани это единственное, что связывает комплекс в Бома с ханьской культурой, ретрансляторами которой в Восточном Туркестане были хунну и родственные им племена. Этот факт является дополнительным свидетельством в пользу того, что могильник был оставлен местным, а не пришедшим из отдалённых территорий на востоке населением.
В целом бомаская коллекция имеет отчётливо выраженный «западный» облик, обладает внутренним единством стиля, содержит все характерные особенности полихромного стиля эпохи его расцвета. Совокупность имеющихся данных позволяет нам датировать коллекцию из курганного могильника Бома временем не позднее середины I тыс. н.э. Для уточнения датировки важную роль могут сыграть алтайские материалы полихромного стиля из с. Тугозвоново на р. Чарыш (приток Оби) [Уманский, 1978]. Это ближайший аналог находкам Бома в регионе. Памятник датирован IV-V вв. н.э. Единственное различие заключается в том, что в Бома шире использован перегородчатый вариант инкрустации, а он считается стадиально более поздним относительно гнездового типа крепления вставок. В Тугозвоново перегородчатые инкрустации присутствует на ограниченной поверхности некоторых предметов, в частности, на перекрестье кинжала. У населения, оставившего могильник Бома, вероятно, эта техника была более развита. Кроме того, в Бома отмечено большее разнообразие форм вставок. Это позволяет предположить меньшую древность комплекса в Бома, который должен быть датирован в пределах V — рубежа V-VI вв. н.э.
С открытием комплекса полихромных предметов в Бома становится более понятным существование памятника в Тугозвоново, Ранее он считался самым восточным форпостом полихромного стиля поздней поры гунно-сарматского времени. Его материалы были оторванным от основного ареала распространения памятников с находками такого типа, и ответ на вопрос о происхождение полихромного стиля на Алтае оставался открытым.
При анализе материалов курганного могильника в Бома одной из важнейших представляется проблема этнической атрибуции памятника. Ань Инсинь решает эту проблему однозначно. В заключительной части своей статьи он пишет о том, что в ханьское время на берегах р. Текес, в верховьях р. Или всё ещё проживали племена усуней, а в эпоху китайских династий Суй и Тан эти земли принадлежали западным тюркам. Таким образом, примерно в VI в. н.э. на р. Текес находились родовые очаги западнотюркских каганов [Ань Инсинь, 1999, с. 14]. Хотя Ань Инсинь уклонился от прямого указания на тюркскую принадлежность находок в Бома, но, учитывая предложенный им возраст находок в Бома (не ранее VI-VII вв. н.э.) и логику исследования, он однозначно отводит им решающую роль в изучении ранней истории тюрок.
Исходя из нашего анализа коллекции из Бома и предложенный нами возраст могильника в пределах V — рубежа V-VI вв. н.э., предпочтительнее поставить вопрос о его принадлежности к культуре усуней. Такой вывод в целом согласуется со сложившимися в науке представлениями об этнической принадлеж-
(97/98)
ности кочевых племён бассейна р. Или и сопредельных территорий в последние века I тыс. до н.э. — первой половине I тыс. н.э. [Заднепровский, 1971]. Как известно, на
рубеже III-II вв. до н.э. в истории Семиречья и Тянь-Шаня наступил
период усуней, которые, вероятно, пришли в эти районы из Центральной Азии.
Они подчинили местные сакские племена и вытеснили на юг большую часть юэчжей,
которые создали там впоследствии Кушанское государство [Заднепровский, 1992, с.
81]. С первых веков новой эры в развитии культуры кочевников этого региона
начался новый этап, связанный с началом очередной волны переселения кочевых
племён из глубин Центральной Азии. Эти племена, известные под собирательным
именем «хунну» (гунны), сыграли ведущую роль в указанном миграционном процессе.
Приход нового населения не привёл к резкой смене культуры на территории
Притяньшанья. Археологические материалы демонстрируют, что в первой половине I тыс.
н, э. шел медленный процесс изменений в культуре на основе контаминации
местных и пришлых элементов. До включения этой территории в состав Первого
тюркского каганата Тяньшань продолжал оставаться местом компактного проживания
значительной части усуньских племён.
Наряду с позднеусуньскими памятниками культура кочевников Тянь-Шаня и соседнего
Семиречья представлена памятниками с курганными могильниками катакомбного
типа, имеющими вход-дромос (Кенкол, Актасты, Амисарай. Бериктас и др.). Их
этноопределяющие признаки рельефно проявляются на фоне массива сако-усуньских
древностей этого района Средней Азии. Они отнесены к рубежу эр и вполне
обоснованно атрибутированы как хуннские некрополи [Заднепровский, 1992, с.
85-86]. В науке есть также мнение о «мирных отношениях хунну с жившими в
Семиречье и на юге Казахстана усунями и канцзюями и формировании долговременных
ставок, которые являлись культурно-экономическими и политическими центрами на
пути их дальнейшего поэтапного движения на запад» [Хабдулина, Акишев, 2000, с. 327].
В связи с выдающейся ролью тюркских народов в этнокультурной истории Евразии
проблема происхождения культуры ранних тюрок исключительно велика. Известно,
что она напрямую связана с историей хуннского проникновения в районы Восточного
Тяньшаня. Историческая канва ранней истории тюрок реконструируется по сведениям
китайских источников и этногенетическим легендам. Согласно тюркской легенде
(есть два ее варианта), зафиксированной китайскими историками VI
в., предки тюрок, «жившие на краю большого болота», были истреблены воинами
соседнего племени. Уцелел лишь один десятилетний мальчик, которому враги
отрубили руки и ноги. Выкормившая его волчица впоследствии стала его женой.
Скрываясь от врагов, которым всё-таки удалось убить мальчика, волчица скрылась
в горах севернее Турфана (Восточный Тяньшань). Там в пещере она родила десять
сыновей, отцом которых был спасённый ею мальчик. Жёнами сыновей волчицы стали
женщины из Турфана. Ашина был одним из внуков волчицы. Он стал вождём нового
племени и дал ему своё имя, Позднее вожди рода Ашина привели своё племя на
Алтай, где приняли имя тюрк. Таким образом, легенда связывает
происхождение тюрок с районом Восточного Тяньшаня. С этой легендой согласуются
данные китайских исторических хроник, которые отметили переселение в 460 г.,
под давлением со стороны жуанжуаней из района Турфана, далее на запад
(возможно, на Алтай) группы хуннских племён [Восточный Туркестан..., 1992, с. 121-125].
Анализ этих данных позволяет сделать вывод, что возникновение раннетюркской культуры
восходит к хуннской (монголоязычной) этнической среде. В период нахождения их
предков в Турфанском оазисе в процесс могло включиться ираноязычное население
этого района, В настоящее время в районе Турфана изучается памятник, который, с
некоторой степенью вероятности, может представлять материалы, характеризующие
одну из ранних стадии этого исторического процесса [Цзяохэ гучэн, 1998;
Молодин, Кан Инук, 2000; Ларичев, Варёнов, 2001, с. 105-114]. Это уникальная
возможность, т.к. до сих пор среди известных археологических памятников
восточного Туркестана выделение комплексов кочевых культур гунно-сарматского
времени сталкивалось со значительными трудностями [Худяков, 1999, с. 152-153].
В равной степени это касается более северных территорий Саяно-Алтая [Васютин,
1999]. Тем не менее, в настоящее время в Восточном Туркестане и на Алтае
известно несколько археологических культур гуннского времени. Их
возникновение, с одной стороны, было связано с реакцией местного населения на
продвижение хунну на запад, а с другой — дало начало этническому процессу,
который привёл к возникновению культуры ранних тюрок. Однако их изучение находится в начальной стадии.
Что касается раннетюркской археологической культуры, то она тоже выделена на
материалах эпохи раннего средневековья в регионе Центральной Азии. Памятники,
которые отнесены к этой культуре, находятся на территории Монголии,
Саяно-Алтая, Восточного Туркестана, Казахстана и Кыргызстана. Есть мнение, что
археологические комплексы, приписываемые древним тюркам в Восточной Европе,
существенно отличаются от центральноазиатских и относятся к иной археологической культуре [Худяков, 1997, с. 60]. Подавляющее большинство из-
(98/99)
вестных в настоящее время древнетюркских памятников на территории Центральной Азии
относится ко времени существования Второго Восточнотюркского каганата и
периоду вхождения тюрок в состав государств уйгуров и кыргызов (VII-X вв.). В
Притяньшанье большая часть памятников также относится ко времени
существования Западнотюркского и Тюргешского каганатов (VII-VIII
вв.). Археологические комплексы, относящиеся ко времени существования Первого
тюркского каганата (VI-VII вв.) и к периоду переселения тюрок на Алтай (V-VI вв.),
известны в значительно меньшем количестве. В связи с этим важно обратить
внимание на тот установленный факт, что на территории Горного Алтая верхняя
граница памятников гунно-сарматского времени, несущих отчётливое гуннское
влияние, не должна быть позднее середины VI в. н.э.
[Кубарев, Журавлёва, 1986; Савинов, 1994, с. 146]. Время сооружения курганов в
Бома хронологически близко этому рубежу.
Существует также «экстремальная» гипотеза Л.Р. Кызласова о «наиболее древних тюркоязычных племенах и народностях скифского и гунно-сарматского времени (VII в. до н.э. — IV в. н.э.)» [2001]. Однако приходится признать, что она не выдерживает критики, так как не имеет никаких оснований в реальных археологических материалах. Процесс постепенной монголизации ранее европеоидного сакского населения и тюркизации местных ираноязычных кочевых племён под воздействием миграционной активности центральноазиатских кочевников был протяжённым по времени. Только относительно VII в. можно говорить о широком распространение на Тянь-Шане тюркоязычного населения.
Итак, древнетюркский культурный комплекс восходит к хуннской культуре. А в материалах могильника Бома собственно хуннского компонента нет. Коллекция Бома носит отчётливо «западный» характер. За исключением тканей восточного импорта в ней нет ничего, что могло быть связано с хуннским влиянием. Однако население, оставившее эти курганы, очевидно, было вовлечено в процессы, связанные с упрочением раннетюркской культуры. Учитывая уникальный характер комплекса в Бома, можно надеяться, что после открытия и комплексного изучения подобных памятников появится дополнительная возможность уточнить наши предварительные выводы по вопросам этнической и культурной принадлежности этого древнего могильника.
Работа выполнена в рамках исследовательского проекта «Кочевые цивилизации Восточного Туркестана в древности и раннем средневековье», осуществлявшегося при финансовой поддержке РГНФ (проект № 99-01-00319). Выражаю благодарность Б.А. Литвинскому, Ю.А. Плотникову, В.Д. Кубареву, Г.В. Кубареву и К.И. Рец за благожелательные консультации и неоценимые советы, высказанные в процессе обсуждения работы.
Список литературы (с. 99-100)
Ань Инсинь, Драгоценные золотые и серебряные предметы, обнаруженные в древнем погребении в уезде Чжао-су Илийского округа Синьцзяна // Вэньу. 1999. № 9. С. 4-15 (на кит. яз.).
Васютин А.С. Некоторые итоги изучения хуннского времени Саяно-Алтая // Археология, этнография и музейное дело. Кемерово, 1999. С. 104-108.
Восточный Туркестан в древности и раннем средневековье: Этнос, языки, религии. М.: Наука, 1992. 687с.
Восточный Туркестан в древности и раннем средневековье: Хозяйство, материальная культура. М.: Восточная лит-ра, 1995. 523 с.
Горелик М.В. Защитное вооружение степной зоны Евразии и примыкающих к ней территорий в I тыс. н.э. // Военное дело населения юга Сибири и Дальнего Востока. - Новосибирск. 1993. С. 149-179.
Данчёнок Г.П., Нестеров С.П. Два погребения гунно-сарматской эпохи из Аймырлыгской долины// Методические проблемы реконструкции в археологии и палеоэкологии. Новосибирск, 1989. С. 94-103.
Иванов В.А. Вооружение средневековых кочевников Южного Урала и Приуралья (VII-XIV вв.) // Военное дело древнего населения Северной Азии. Новосибирск: Наука, 1987. С. 172-189.
Заднепровский Ю.А. Ранние кочевники Семиречья и Тянь-Шаня // Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время. М.: Наука, 1992. С. 73-87.
Засецкая И.П. Классификация полихромных изделий гуннской эпохи по стилистическим данным // Древности эпохи Великого переселения народов V-VIII вв. М.: Наука, 1982. С. 14-30.
Засецкая И.П. Классификация наконечников стрел гуннской эпохи: коней IV-V вв. н.э. II История и культура сарматов. Саратов, 1983. С. 70-84.
Кожомбердиев И.К.. Худяков Ю.С. Комплекс вооружения кенкольского воина // Военное дело древнего населения Северной Азии. Новосибирск: Наука, 1987. С.75-106.
Кубарев В.Д., Журавлёва А.Д. Керамическое производство хуннов Алтая // Палеоэкономика Алтая. Новосибирск: Наука, 1986. С. 101-109.
Кызласов Л.Р. Первый Тюркский каганат и его значение для Восточной Европы // Древности Алтая. Горно-Алтайск, 2001. С. 119-124.
Ларичев В.Е.. Варёнов А.В. Золотые календари и космограммы запада Центральной Азии // Традиционная культура Востока Азии. Благовещенск: Изд-во Амур. Гос. ун-та, 2001. Вып. 3. С. 91-115.
Лубо-Лесниченко Е.И. Могильник Астана // Восточный Туркестан и Средняя Азия. М.: Наука, 1984. С. 108-120.
Лю Юныпао. Ханьская могила Шуанхэиунь в уезде Цзюйсян // Вэньу. 1999. № 12. С. 25-27 (на кит. яз.).
Мандельштам А.М. Кочевое население Среднеазиатского междуречья в последние века до нашей эры и первые века нашей эры // Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время. М.: Наука, 1992а. С. 107-115,
Мандельштам А.М. Ранние кочевники скифского времени на территории Тувы // Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время. М.: Наука, 1992б. С.178-196.
Мандельштам А.М., Стамбульник Э.У. Гунно-сарматский период на территории Тувы // Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время. М.: Наука, 1992. С. 196-205.
Матвеев А.В., Матвеева Н.Л. Ювелирные изделия Тютринского могильника (к проблеме Сибирской коллекции Петра 1) // Антропоморфные изображения: Первобытное искусство.- Новосибирск: Наука, 1987. С. 191-201.
Матющенко В.И., Татаурова Л.В. Могильник Сидоровка в Омском Прииртышье. Новосибирск: Наука, 1997.198 с.
Молодин В.И., Кан Инук. Памятник Ярхото в контексте гуннской проблемы // Археология, этнография и антропология Евразии. 2000. № 3. С. 89-99.
Мошкова М.Г. Среднесарматская культура // Степи европейской части СССР в скифо-сарматское время. М.: Наука, 1989. С. 177-191.
Савинов Д.Г. Гунно-сарматское время //Древние культуры Бертекской долины. Новосибирск, I994. C. 144-146.
Сарианиди В.И. Афганистан: Сокровища безымянных царей. М.: Наука, 1983. 159 с.
Слюсаренко И.Ю., Черемисин Д.В. Находка кольчуг близ с. Джазатор (Горный Алтай) // Гуманитарные науки в Сибири. 1995. №3. С. 100-104.
Соёнов В.И. Классификация наконечников стрел гунно-сарматского времени из Верхней Катуни // Гуманитарные науки в Сибири. 1995. № 3. С. 97-100.
Степи европейской части СССР в скифо-сарматское время. М.: Наука, 1989. 464 с.
Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время. М.: Наука, 1992. 492 с.
Уманский А.П. Погребение эпохи «Великого переселения народов» на Чарыше // Древние культуры Алтая и Западной Сибири. Новосибирск: Наука, 1978. С.129-163.
Хабдудина М.К., Акишев К.А. Хуннский могильник Бериктас I // Археология, палеоэкология и палеодемография Евразии. М.: ГЕОС, 2000. С. 316-328.
Худяков Ю.С. Генезис древнетюркской культуры // Россия и Восток: археология и этническая история. Омск, 1997. С. 58-63.
Худяков Ю.С. Материалы хуннского времени в музеях Восточного Туркестана // Древности Алтая. Горно-Алтайск, 1999. С. 152-159.
Цзяохэ гучэн - 1993-1994 няньду Kaogu фацзюэ бао-гзо (Городище Цзяохэ: Отчёт об археологических раскопках за 1993-1994 гг.). Пекин: Дунфан, 1998. 218 с, (на кит. яз.).
Цунь Дэсинь, Лю Хуй. Краткий отчёт о раскопках могильника Чаухугоу 3 в уезде Хэцзин. Синьцзян // Каогу. 1990. № 10. С. 882-889.
Чжан Юйчжун. Каменная маска, обнаруженная на берегу р. Гунайсы в Синьцзяне // Вэньу. 1985. № 1. С. 65.
Чжоу Цзиньлин, Ли Вэньин, Ни Цзяти, Хасыети. Краткое сообщение о раскопках погребения № 15 могильника Инпань в уезде Вэйли, Синьцзян // Вэньу. 1999. № 1. С. 5-16 (на кит. яз.).
Юнусов А. С. Военное дело тюрок в VII-X вв. (по арабским источникам) // Военное дело древнего и средневекового населения Северной и Центральной Азии. Новосибирск: Наука, 1990. С. 97-105.
Ян Июн. Краткое сообщение о раскопках могильника на первой террасе севернее рва городища Цзяохэ в Турфане // Вэньу. 1999. № 6. С. 18-25 (на кит. яз.).
Тòth Е.Н., Horváth А. Kunbábony. Das grab eines awarenkhagans. Kecskemet, 1992. 295 p.
|