И.П. Засецкая
О роли гуннов в формировании культуры южнорусских степей конца IV — V века нашей эры.
// АСГЭ. Вып. 18. Л.: «Аврора». 1977. С. 92-100.
В конце IV в. н.э. Восточная Европа была потрясена нашествием гуннов. Их внезапное и стремительное движение на запад вызвало ужас не только в цивилизованных кругах римского общества, но и в варварской среде, которая первой почувствовала силу сокрушительного удара гуннских полчищ.
Из письменных сообщений древних писателей и, главным образом, римского историка Аммиана Марцелина — современника гуннской экспансии, известно, что в 370-х гг. гунны, появившись откуда-то из-за Меотийских болот, напали на аланов и, произведя «у них страшное истребление и опустошение», [1] завладели их землями. В это время аланы занимали степные пространства к северу от Меотиды и течения Танаиса, а также северное предгорье Кавказа. [2] Преследуя уцелевших от разгрома аланов, которые, спасаясь от врага, устремились на Северный Кавказ, часть гуннских полчищ, пройдя через Прикубанские степи, проникла на Таманский полуостров. Здесь они подвергли уничтожению жителей городов и поселений Азиатского Боспора. Как показал Н.И. Сокольский, опираясь на археологические данные, путь гуннов проходил по северной части Таманского полуострова. [3] В результате от пожарищ и разрушений погибли такие крупные города, как Кепы, Фанагория, Гермонасса, укреплённые поселения Фанталовского полуострова. [4] Пройдя в самом узком месте Керченский пролив, гунны вступили на территорию Европейского Боспора, разгромив город Тиритаку. [5] Из сообщений древних писателей узнаем, что в Крыму гунны столкнулись также с готами. Победив крымских готов, они вышли в «обширные и плодородные» владения остготов, граничившие с землями аланов (междуречье Дона и Днепра). Здесь, соединившись с главными силами, двигавшимися через степи, севернее Азовского моря, гунны вступили в борьбу с остготами. После длительного сопротивления последних гунны одержали полную победу над ними. [6] Продвигаясь на запад, гунны достигли Поднестровья — территории везиготов. В битве у Днестра гунны вновь оказались победителями. [7]
Преследуемые гуннами везиготы, а также присоединившаяся часть остготов, сарматов и аланов, продвинулись к Дунаю, ища защиты у римского императора Валента. С его разрешения варвары переправились через Дунай и заняли земли Фракии и Мезии. [8]
Как сообщают письменные источники, варвары были поставлены римлянами в тяжелейшие условия, что побудило их восстать против своих спасителей. В результате жесточайшей борьбы в битве при Адрианополе в 378 г. римляне потерпели поражение, а император Валент погиб. [9] В это время гунны приостановили движение на запад и вернулись в степи Северного Причерноморья, чтобы навести порядок на завоёванных землях — принудить к повиновению покорённые народы и предотвратить периодически возникающие междоусобицы среди самих гуннских племён.
Так закончился первый этап гуннского завоевания в Восточной Европе. Гунны завладели степными пространствами от Дона до Днестра, объединив подчинённое население этой области (сарматов, аланов, готов) в племенной союз, возглавленный гуннским вождём. По сведениям древних жителей, некоторые из побеждённых народов, например остготы, имели своего вождя, но назначался он согласно решению гуннов. [10]
Ставка главного вождя находилась где-то в Северном Причерноморье. Письменными данными засвидетельствовано, что в 412 г.
(92/93)
к гуннскому вождю Донату было направлено посольство Восточной империи, возглавляемое Олимпиодором. Чтобы достигнуть владений вождя, послы должны были переплыть Чёрное море. [11]
В 425 г. в правление Руи, предшественника Аттилы, гунны вновь предприняли поход на запад, пытаясь захватить придунайские земли. Но эти попытки закончились неудачей. [12] Лишь с приходом к власти Аттилы владения гуннов расширились до Дуная и ставка вождя была перенесена на земли Паннонии. [13] Правление Аттилы явилось триумфом и одновременно концом гуннского господства в Европе. Силой оружия гунны удерживали в повиновении покорённые народы. Из сообщений Приска Панийского известно, как жестоко покарал Аттила племя акатиров, вступившее в переговоры с римлянами. [14] Страх перед военной мощью гуннов ставил в зависимость от них римского императора, который вынужден был платить огромные дани золотом. Неоднократно римляне отправляли к Аттиле послов с дорогими подарками. [15] Воинская мощь гуннов была той силой, на которой держался гуннский племенной союз. Вот почему первая же крупная неудача в битве на Каталаунских полях в 451 г. подорвала могущество гуннов и их вождя Аттилы. [16] Начавшиеся межплеменные распри способствовали разложению племенного союза. Разыгравшийся спор между наследниками Аттилы, после смерти последнего в 454 г., привёл к окончательному распаду гуннского объединения. [17] Так закончился сравнительно короткий, но насыщенный бурными событиями период гуннского господства в Европе.
Таким образом, присутствие гуннов в конце IV-V в. н.э. на территории южнорусских степей ни у кого из исследователей не вызывает сомнения. Вопрос заключается в том, какое значение имели,гунны для истории местных племён и народов.
Большинство историков, которые опираются на письменные источники, рассматривают гуннскую экспансию как причину коренных изменений в исторической обстановке в южнорусских степях, что выразилось в крушении крупных племенных объединений — сармато-аланского и готского, гибели черняховской культуры лесостепной полосы Северного Причерноморья и некоторых античных городов Крыма и Тамани (М.И. Артамонов, [18] М.А. Тиханова, [19] В.В. Кропоткин, [20] А.Н. Бернштам, [21] Н.И. Сокольский, [22] И.П. Засецкая [23]).
Вопреки этой точке зрения ряд исследователей придерживается противоположного мнения, полагая, что гуннское нашествие не вызвало никаких существенных перемен как в политической, так и в культурной жизни населения степей. Основная линия развития материальной культуры якобы продолжает традиции предшествующей сармато-аланской, а потому ей полностью соответствует термин «позднесарматская культура» (Т.М. Минаева, [24] И.В. Синицын, [25] Б.Н. Граков, [26] Е.К. Максимов, [27] Л.М. Рутковская [28]). Многие авторы отрицают также роль гуннов в гибели черняховской культуры, стремясь показать, что развитие её в той же мере продолжалось и в гуннскую эпоху (В.П. Петров, [29] Э.А. Сыманович, [30] М.Ю. Брайчевский [31]).
Причина подобных высказываний, как мы полагаем, коренится прежде всего, в неправильной интерпретации памятников гуннского времени, которые в основном связываются с культурой сарматов и аланов, а также в отсутствии в советской литературе сводных обобщающих работ по археологическому материалу данного периода, что не позволяет представить материал в целом.
До сих пор советские исследователи не пытались выделить собственно гуннские памятники или проследить признаки гуннской культуры на территории южнорусских степей. [32] В то же время происхождение отдельных вещей, как например, бронзовых котлов, сложносоставного лука, многими авторами определяется как гуннское. Венгерский учёный А. Альфольди выделяет пять признаков гуннской культуры: обряд сожжения, конская упряжь, лук, котлы, золотые пластины с чешуйчатым орнаментом от седла. [33] Немецкий исследователь И. Вернер, изучая памятники гуннской эпохи Центральной Европы, рассматривает ряд предметов — лук, некоторые типы мечей, бронзовые котлы, зеркала с петелькой на обороте, конскую узду, вещи полихромного стиля — как элементы культуры восточных кочевников и связывает их распространение здесь с движением гуннов на запад. Однако И. Вернер замечает, что европейские гунны не могут считаться единственными носителями данной культуры. Пытаясь связать отдельные погребения с конкретными племенами (аланами, гуннами, германцами), он приходит к заключению, что большинство захоронений не поддаётся этническому определению. [34]
Концепция о сармато-аланском происхождении погребальных комплексов южнорус-
(93/94)
ских степей гуннского периода впервые была разработана на основе материалов Нижнего Поволжья, представлявших до недавнего времени наиболее многочисленную группу. В 1925 г. П.С. Рыков, раскопав два кургана у станции Шипово в Южном Приуралье и два погребения с сожжением близ г. Покровска Саратовской области в Нижнем Поволжье, указывал на то, что подобные погребения не встречались ранее и что это, вероятно, «наиболее поздние формы сарматской культуры». [35] Затем эти материалы вновь были опубликованы Т.М. Минаевой, которая, обратив внимание на новые элементы в погребальном инвентаре этих комплексов, высказалась за их сарматское происхождение, якобы свидетельствующее о длительном и непрерывном бытовании сарматов на юго-востоке России. [36]
В 1936 г. И.В. Синицын опубликовал несколько нижневолжских погребений, которые он также отнёс к сарматской культуре, объединив их в одну группу с захоронениями в узких ямах III-IV вв. н.э. [37] Как признак сарматской культуры им рассматривается совершенно новый и не характерный для сарматов ритуал — захоронение шкуры коня. Исходя из этой ошибочной предпосылки, И.В. Синицын отнёс к позднесарматской культуре и погребения VIII в. н.э., в которых также зафиксированы шкуры коней. [38] Вслед за И.В. Синицыным Е.К. Максимов выделяет группу «позднейших сармато-аланских памятников V-VIII вв. н.э.», в которую фактически вошли комплексы трёх исторических эпох — позднесарматской, гуннской и поздних кочевников. [39] Наконец, Б.Н. Граков, разрабатывая хронологическую классификацию сарматской культуры, включает материалы гуннского периода в группу памятников, характеризующих последний этап развития культуры сарматов (III-IV вв. н.э.). [40] Таким образом, в литературе прочно укоренилось мнение о сармато-аланском происхождении поволжских погребальных комплексов гуннской эпохи.
По материалам степной полосы Северного Причерноморья и Крыма в настоящее время нет сколько-нибудь обобщающих работ. Авторы отдельных публикаций, сопоставляя северочерноморские погребения с поволжскими, также определяют их как сарматские или аланские (В.П. Пешанов, [41] И.Ф. Ковалёва, [42] Т.Н. Высотская и Е.Н. Черепанова, [43] А.П. Щепинский, [44] Л.М. Рутковская [45]). Лишь немногие авторы связывают конкретные комплексы непосредственно с гуннами (В.В. Гольмстен, [46] М.А. Тиханова, [47] О.Д. Дашевская [48]).
Вопрос о культурной принадлежности памятников гуннской эпохи вновь был поставлен автором данной статьи в диссертационной работе «Гунны в южнорусских степях». [49] В основу работы положены материалы Нижнего Поволжья, Северного Причерноморья и степного Крыма. Главной задачей автора было выявление новых черт в погребальном обряде и инвентаре гуннского времени (по сравнению с предшествующим сармато-аланским) и роли гуннов в сложении культуры южнорусских степей данного периода. Эпоха нашествия и господства гуннов в Восточной Европе охватывает, по письменным источникам, сравнительно короткий промежуток времени, 370-454 гг., и представлена в материальной культуре небольшим количеством погребальных комплексов и случайных находок (около 65 памятников). Большинство из них не имеет подробной, а иногда и вовсе никакой документации, что в значительной степени затрудняет их изучение.
Анализ погребального обряда, для характеристики которого могли быть использованы только 49 погребений, подробно изложен в специальной статье. [50] Рассмотрев имеющийся в нашем распоряжении материал, мы выделили те особенности погребального ритуала, появление и распространение которых относится лишь ко времени присутствия в южнорусских степях гуннов. Это погребения с сожжением, представленные кострищами в курганах и трупосожжением на стороне, погребения с захоронением коня или шкуры коня, бескурганные погребения. Кроме того, характерным признаком гуннского времени является изолированность захоронений от могильников, расположение их в уединённых скрытых местах — в оврагах или на склонах водоёмов.
Указанные особенности не продолжают традиций погребальных обычаев сарматов или аланов и могут быть связаны лишь с расселением в южнорусских степях гуннов. Одни из них — погребальные кострища, трупосожжение, захоронение коня и шкуры коня — отражают погребальный ритуал пришельцев. Другие, например, бескурганные погребения, различаясь по погребальному обряду, очевидно, принадлежат представителям разных племён. То же самое следует сказать и об изолированности и одиночности отдельных захоронений. Вероятно, эти явления порождены тревожной политической обстановкой,
(94/95)
сложившейся в южнорусских степях с приходом сюда гуннов, и связаны с желанием соплеменников сохранить от разграбления могилы погребённых. [51]
Некоторые черты погребального обряда — прямоугольные ямы, подбои, вытянутое положение и северная ориентация умерших, а также обычай деформации головы — восходят к позднесарматскому периоду (II-IV вв. н.э.). Однако такие же черты можно наблюдать и в синхронной по времени культуре среднеазиатских племён Тянь-Шаня, участие которых в движении гуннов вполне допустимо. [52]
Несмотря на малочисленность памятников гуннской эпохи, они характеризуются значительным разнообразием как погребального обряда, так и инвентаря. Последний представлен оружием, конской упряжью, украшениями, зеркалами, посудой и котлами.
Оружие составляет неотъемлемую часть погребального инвентаря мужских захоронений гуннской эпохи. Это — мечи, кинжалы, наконечники стрел, обкладки лука, редко копья.
Среди мечей различаются две группы: длинные двулезвийные и однолезвийные. Двулезвийные мечи представлены тремя типами: 1) мечи без металлического перекрестья и навершия с черенком, плавно переходящим в клинок (2 экземпляра); 2) мечи без металлического навершия и перекрестия с черенком, переходящим в клинок под прямым углом (3 экземпляра); 3) мечи без металлического навершия с прямым массивным перекрестьем, украшенным иногда цветными вставками в перегородчатых гнёздах (2 экземпляра). Навершия таких мечей в виде кружка, конуса или шара изготовлялись обычно из полудрагоценного камня — халцедона, реже янтаря. Мечи первого и второго типов были широко распространены в сармато-аланскую эпоху. [53] В Нижнем Поволжье они появляются во II в. н.э.; несколько раньше, в I в. н.э., на Кубани и Боспоре. [54] В это же время аналогичные мечи бытовали у населения Средней Азии и Сибири, а также на западе — в Молдавии, Румынии, Венгрии. [55] Специфической чертой подобных мечей гуннской эпохи является богатая отделка наверший и ножен золотыми накладками с цветными вставками. Третий тип мечей появляется лишь в гуннскую эпоху и встречен как на территории Северного Причерноморья, так и в Центральной и Западной Европе, где он получает дальнейшее развитие в меровингскую эпоху. [56]
Однолезвийные мечи впервые появляются в южнорусских степях лишь в период обитания здесь гуннов. Их известно три экземпляра — два из Нижнего Поволжья и один из степного Крыма. [57] В это же время они входят в употребление и у боспорцев. [58] В более ранних памятниках данной территории однолезвийные мечи не встречаются. Это оружие по характеру удара отлично от двулезвийного меча и является переходной формой к сабле. Появившись в гуннскую эпоху, однолезвийные мечи продолжают бытовать и позднее, сосуществуя с двулезвийными. В Центральной Европе, как отмечает И. Вернер, начало бытования однолезвийных мечей относится ко времени правления Аттилы. В меровингскую эпоху подобные мечи встречаются во франкских и аламанских могилах вместе с двулезвийными длинными спатами. [59]
Кинжалы гуннской эпохи делятся соответственно мечам на двулезвийные и однолезвийные. Последние в южнорусских степях появляются впервые именно в это время.
О наличии у гуннов сложносоставного лука свидетельствуют находки костяных обкладок и крупных наконечников стрел. Как показал в своей работе А.М. Хазанов, сложносоставные луки бытовали с I-II вв. н.э. на широкой территории от Сибири до Западной Европы у различных племён и народов. [60] Были с ним знакомы и сарматские племена Нижнего Поволжья. Таким образом, сам по себе сложносоставной лук не может рассматриваться как признак именно гуннской культуры. Но сопутствующие ему наконечники стрел, напротив, характерны лишь для эпохи гуннского нашествия. Это — крупные трёхпёрые с угольчатыми лопастями наконечники стрел. (Широкие лопасти их представляют собой почти равнобедренный треугольник, боковые стороны которого соединяются под тупым углом). Подобные наконечники стрел неизвестны для более раннего времени. Крупные трёхлопастные наконечники стрел позднесарматской культуры II-IV вв. н.э. конструктивно отличаются от стрел гуннской эпохи. Они меньше гуннских, с узкими лопастями, заканчивающимися ровными или слегка опущенными жальцами.
Крупные угольчатые стрелы гуннской эпохи обнаружены на всей территории Восточной и Центральной Европы, завоеванной гуннами, и время их бытования ограничивается рамками господства здесь гуннов. [61] В погребениях последующего этапа, VI-VII вв., подобные формы наконечников стрел не встречаются.
Из оборонительных доспехов имеется лишь одна находка — обрывки кольчуги из погребения у колхоза «Восход» в Саратовской обла-
(95/96)
сти. [62] Судя по археологическим данным, гунны, в отличие от сарматов, не носили металлических доспехов. [63]
Главное наступательное оружие гуннов — лук и меч. Аммиан Марцелин сообщает, что гунны были «отменными воителями» и бой вели издали стрелами, а сблизившись с неприятелем, бились мечами. Уклоняясь от удара, набрасывали на врага аркан, чтобы лишить его возможности усидеть на коне или «уйти пешком». Ядро гуннского войска составляла, вероятно, легковооружённая конница, быстрая и подвижная. Они (гунны. — И.З.) вступают в битвы клинообразным строем со свирепыми криками. Будучи чрезвычайно легки на подъём, они иногда неожиданно и нарочно рассыпаются в разные стороны и рыщут нестройными толпами, разнося смерть на широкое пространство». [64]
Погребения воинов гуннской эпохи часто сопровождались конским снаряжением, символизирующим захоронение коня. Иногда упряжь в погребениях находилась вместе с конскими останками. Характер конского снаряжения гуннской эпохи отличается своеобразием устройства удил, оригинальностью уздечного набора, состоящего из геометрической формы бляшек, орнаментированных цветными вставками, и украшений сбруи и седла.
Удила представлены 10 экземплярами и делятся на два типа: первый — железные удила с кольчатыми псалиями, второй — железные удила со стержневыми псалиями. Первый тип имеет два варианта: 1) удила в виде прямого стержня, с загнутыми в петлю концами, сквозь петли свободных концов продеты крупные бронзовые или серебряные кольчатые псалии; 2) удила с бронзовым или серебряным гранёным наконечником, заканчивающимся гранёным же кольцом, сквозь которое продевались кольчатые псалии. В обоих случаях псалии снабжены двумя зажимами из согнутой пополам металлической пластины, образующей в месте изгиба петлю. Лицевая сторона зажимов часто покрыта золотым листом и украшена цветными вставками в напаянных или перегородчатых гнёздах и штампованным рубчатым орнаментом. Один зажим с помощью штифтов соединялся с кожаным ремнем повода, другой — с ремнем оголовья. Подобная конструкция удил неизвестна в сарматской культуре, и её появление в южнорусских степях совпадает с продвижением сюда гуннов.
Удила с кольчатыми псалиями были известны в предшествующую эпоху на Кубани, в черняховской культуре, на Боспоре, но конструктивно они отличаются от удил гуннского времени. [65] Для ранних экземпляров удил характерны иные пропорции — более короткие стержни и, наоборот, большого диаметра кольца-псалии, отсутствие зажимов и гранёных наконечников. Аналогии последним широко известны в памятниках римского времени на территории Западной Европы. [66] Формы их восходят к удилам гальштатской и кельтской культур VII-V вв. до н.э.
Второй тип удил со стержневыми псалиями представлен одним целым экземпляром и обломком псалия. Обе эти находки принадлежат к различным вариантам стержневых псалиев. Целый экземпляр удил происходит из впускного в римский склеп погребения со шкурой лошади, обнаруженного на городище Беляус в Крыму. [67] Удила состояли из прямых стержней с загнутыми в петлю концами с прямоугольными петлями на свободных концах и Г-образными псалиями с двумя отверстиями в средней части, с пирамидальными утолщениями на верхних концах, обтянутых бронзовым листом. Ближайшей аналогией им являются удила из погребения гуннской же эпохи на Северном Кавказе. [68]
Уздечные ремни украшались определённым стандартным набором накладок различных геометрических форм — узкими прямоугольными накладками, фигурными бляшками в виде строенных ромбов или кружков, крестовидными равноконечными накладками, подвесками-лунницами и крупными бляхами ромбовидной формы с одной срезанной прямой стороной. Все они вырезаны из бронзовых пластин и обтянуты сверху золотым листом. Лицевая сторона украшена цветными вставками в напаянных гнёздах и штампованным или накладным геометрическим орнаментом. Функциональное назначение бляшек и накладок следующее: крестовидные бляшки помещались в месте перекрещивания налобного и наносного ремней с боковыми — нащёчными. К ним со всех четырёх сторон примыкают прямоугольные накладки. Ромбовидные бляхи украшали центральную часть налобного и наносного ремней, по сторонам их располагались лунницы-подвески. Боковые ремни сплошь покрывались прямоугольными и фигурными накладками. Концы уздечных ремней оформлялись узкими наконечниками прямоугольной формы с заострённым или скруглённым свободным концом. Ни в одном из боспорских склепов гуннской эпохи не встречены аналогичные комплекты уздечных бляшек. Они составляют специфику кочевнической культуры, сложившейся в юж-
(96/97)
нерусских степях в период господства здесь гуннов.
Подобные уздечные наборы не известны ни в сарматских, ни в аланских памятниках до-гуннского периода. Ближайшие аналогии им имеются в культуре поздних кочевников тюркского происхождения IX-XI вв. н.э. [69] Однако они резко отличаются друг от друга художественной отделкой. Интересно отметить, что в одном из поздних погребений, обнаруженном в Крыму близ с. Сарайлы-Кият, уздечный набор, конструктивно близкий наборам гуннской эпохи, сочетается с тюркским погребальным ритуалом — захоронением шкуры лошади. [70]
В гуннскую эпоху впервые в южнорусских степях появляются сёдла с жёсткой конструкцией, передняя и задняя луки которых украшались металлическими пластинами с чешуйчатым орнаментом. К деталям седла относятся и узкие металлические полоски с мелкими отверстиями от штифтов, расположенными вдоль всей длины краёв. В некоторых случаях в отверстиях сохранились мелкие штифты-гвоздики, которыми полоски прикреплялись к краям деревянной основы седла. Остатки самого седла были обнаружены в кургане 3 у станции Шипово вместе с металлическими деталями, непосредственно скреплёнными с деревянной основой. [71]
В культуре сарматов и аланов седла с жёсткой деревянной конструкцией не известны. Вероятно, у последних, так же как и у скифов, бытовали мягкие войлочные седла.
Кроме того, для гуннской эпохи типично распространение бронзовых литых котлов цилиндрической формы с округлым дном и воронкообразной ножкой, с двумя ручками, увенчанными грибоподобными выступами. Тулово котла обычно орнаментировано геометрическим шнуровым орнаментом в виде вертикальных линий. [72]
Среди древностей гуннского времени самую большую группу вещей составляют золотые ювелирные изделия с цветными вставками полудрагоценных камней или стекла. О происхождении предметов полихромного стиля гуннской эпохи были высказаны различные гипотезы. Их рассматривали как произведения готского, греко-сарматского, сармато-аланского или гуннского искусства. История вопроса изложена в ряде работ и потому здесь мы не будем останавливаться подробно на данной проблеме. [73]
Изучение ювелирных изделий южнорусских степей гуннской эпохи позволило выделить две основные группы полихромных предметов, каждая из которых характеризуется специфическими художественными и техническими особенностями.
Главными признаками первой группы являются: сочетание золотого фона с яркими красных оттенков вставками полудрагоценных камней граната, альмандина, сердолика, реже янтаря или стекла в напаянных отдельных гнёздах, расположенных горизонтальными или вертикальными рядами; наличие геометрических орнаментов из зерни и филиграни.
Вторая группа, исполненная в технике перегородчатой инкрустации, характеризуется отсутствием золотого фона и накладного орнамента из золотых проволочек и зерни. Пластинчатая поверхность предмета с лицевой стороны сплошь покрывалась цветными вставками в напаянных золотых перегородках, образующих гнёзда-ячейки различных геометрических форм, верхний заглаженный край перегородок создаёт орнаментальный узор.
Общее для обеих групп — геометрические формы предметов и цветные вставки, густо покрывающие поверхность изделий.
Изделия первой группы наиболее характерны для памятников южнорусских степей и представлены различными украшениями: диадемами, колтами, кулонами, серьгами, а также уздечными бляшками и накладками ножен мечей. Значительно реже, лишь как одиночные предметы, встречаются в степных погребениях вещи перегородчатой инкрустации.
Обе группы ювелирных изделий являются порождением гуннской эпохи и составляют особенность культуры данного периода.
В изделиях первой группы можно видеть сочетание культурных традиций пришельцев-гуннов и античного мастерства боспорских ювелиров. Формы некоторых украшений костюма — диадемы, колты, кулоны, так же как и бляшки уздечных наборов, не были известны на территории южнорусских степей в догуннскую эпоху. Насыщенность изделий цветными вставками отражает варварский вкус пришельцев. Каменные вставки, расположенные геометрическими рядами, имитируют шитьё цветными бусинами. В одной из могил Нижнего Поволжья гуннского времени на черепе погребенной женщины найдены остатки налобной кожаной повязки, орнаментированной золочёными бусинами. [74]
Несомненно, что многие золотые украшения гуннской знати вышли из ювелирных мастерских Боспора, который по-прежнему оставался торговым и ремесленным центром Северного
(97/98)
Причерноморья. Античные мастера, обладавшие высокими техническими навыками, создавая чуждые боспорской культуре ювелирные изделия, вносили в них элементы эллинского искусства. Это выразилось прежде всего в мотивах и технике орнаментации. Широко применяемые в предшествующие периоды античные филигранные орнаменты из золотой проволоки в виде «верёвочки», «плетёнки», «рубчика», а также треугольники, пирамидки и ободки, выложенные зернью, являются постоянным компонентом изделий гуннской эпохи. Подобные украшения, так же как и конские наборы, не встречены ни в одном из керченских склепов, оставленных жителями Боспора. Все они происходят из захоронений степной полосы Нижнего Поволжья, Северного Причерноморья и Крыма, где складывалась и развивалась кочевническая культура гуннского племенного союза.
Труднее понять возникновение изделий второй группы, исполненных в технике перегородчатой инкрустации. Несмотря на то, что бытование их также совпадает с гуннской эпохой, у нас нет основания связывать их с культурой гуннов. Не имеют они корней и в ювелирном искусстве Боспора. Однако следует заметить, что вещи с перегородчатой инкрустацией сосредоточены в основном в боспорском некрополе. Это обстоятельство позволяет предположить, что стиль украшений, исполненных в технике перегородчатой инкрустации, зародился на Боспоре под влиянием первоначально сложившегося полихромного стиля первой группы и отражает вкусы самих боспорцев.
Желание исследователей рассматривать полихромный стиль гуннской эпохи как сармато-аланское искусство представляется неверным. Своеобразием сарматского художественного творчества, известного в литературе под названием «сарматский звериный стиль», является сочетание полихромии с изображениями животных.
Сарматские украшения отличаются от изделий геометрических форм гуннской эпохи не только по форме и содержанию, но и по цветовой гамме и по технике гнёзд. Золотые украшения сарматского «звериного стиля» орнаментированы преимущественно голубыми вставками бирюзы или пасты, расположенными в гнёздах-углублениях, выемках, отлитых или оттиснутых одновременно с изделием в целом. Вставки здесь подчёркивают мышцы, глаза, уши, лапы животных. В полихромном стиле гуннского времени не прослеживаются стилистические черты сарматского искусства. С предшествующей эпохой, возможно с сарматской культурой, связано изображение ритуальной сцены — древо жизни и стоящие вокруг него животные на оборотной стороне золотого колта из разрушенного погребения у хутора Верхне-Яблочного. [75] Однако эта сцена, исполненная в технике зерни, не определяет стилистические особенности колта. Его форма, красные вставки в напаянных гнёздах, расположенные рядами и густо покрывающие лицевую сторону украшения, геометрические орнаменты — всё это черты, типичные для полихромного стиля гуннской эпохи.
Рассмотрев основные категории вещей, характерные для кочевнического мира — оружие, конскую упряжь, украшения костюма, а также погребальный обряд, мы приходим к выводу, что в гуннскую эпоху в южнорусских степях складывается культура, отличная от предшествующей сармато-аланской культуры, которой никак не может соответствовать термин «позднесарматская».
Характерные для позднесарматских погребений двулезвийные мечи без перекрестья, стеклянная посуда, зеркала, гладкие проволочные браслеты и гривны, бронзовые клёпаные котелки, продолжая бытовать в более позднее время, не являются определяющими признаками культуры гуннской эпохи. Например, зеркала с петелькой на оборотной стороне, сохраняя старую форму, украшаются новым звездообразным орнаментом, что отличает их от сармато-аланских зеркал. [76] Часть предметов — стеклянные сосуды, бронзовые клепаные котелки — импортные изделия и не имеют непосредственного отношения к сарматской или аланской культуре. Следует также отметить, что, в отличие от позднесарматских погребений, в захоронениях гуннского периода почти полностью отсутствует глиняная посуда. Таким образом, происшедшие в гуннскую эпоху коренные изменения в материальной культуре южнорусских степей не являются результатом простого смешения двух культур.
Здесь произошло вытеснение старого местного новым пришлым. Синхронность археологического материала с письменными данными о нашествии гуннов в Восточную и Центральную Европу позволяет говорить о том, что именно гунны и пришедшие с ними племена определили характер культуры южнорусских степей в этот период. Гунны отличались от европеоидных ираноязычных (сармато-аланских) и германских (готских) племён не только по культуре, но и тем, что они принадлежали к иной расовой и языковой группе.
(98/99)
По описаниям античных авторов гунны — низкорослые, крепкие и мускулистые, с крупной головой на толстой шее, с маленькими глазками и приплюснутым носом. Как особый признак подчёркиваются их гладкие безбородые лица, похожие на лица скопцов. [77]
Атилла, обращаясь к своему войску накануне Каталаунской битвы, поднимая их воинский дух, напоминает об отпугивающем действии на европейцев внешнего облика гуннов: «Кто же, наконец, открыл предкам нашим путь к Мэотидам, столько веков пребывавший замкнутым и сокровенным? Кто же заставил тогда перед безоружными отступить вооружённых? Лица гуннов не могло вынести всё собравшееся множество». [78] Очевидно, гунны принадлежали к монголоидной расе, не знакомой до сих пор европейцам. В ряде погребений гуннской эпохи встречены монголоидные черепа и черепа с признаками монголоидности.
С гуннами Восточной Европы отождествляется серия племенных наименований с характерными окончаниями «гуры», «дзуры», «гиры», «иры», «ары» — акатиры, альциагиры, савиры, алмидзуры, альцилдзуры, итимары, утигуры, ультидзуры, хунугуры. [79] Все эти имена не имеют ничего общего с иранскими племён догуннского времени и, напротив, они созвучны более поздним названиям тюркских народов — например, авары, уйгуры, огузы, хазары и др.
Гуннское движение на запад положило конец тысячелетнему господству иранских племён и открыло дорогу массового переселения в Европу тюркских племен.
Тюркский элемент прослеживается в культуре гуннского времени. Это погребальный обряд с сожжением, захоронение шкуры коня (ритуал, связанный с обрядом жертвоприношения, широко распространённый у тюркских народов в VIII-XI вв. н.э.), характер конского снаряжения — уздечный набор и форма сёдел. Любопытно, что в одном случае шкура коня обнаружена с умершим, принадлежащим монголоидной расе. [80]
Стремление некоторых исследователей связать все памятники гуннской эпохи с культурой сарматских или аланских племён противоречит археологическим и письменным данным. Мы не отрицаем, что аланы, сарматы, готы не были уничтожены гуннами полностью, но разбитые и сорванные со своих мест, они потеряли политическую и культурную самостоятельность, и в историческом плане их роль в южнорусских степях была ничтожна, по сравнению с пришельцами.
[1] СК, т. 2, с. 337-345.
[2] Там же, с. 331, 339-340, 351; СК, т. 1, с. 484.
[3] Сокольский Н.И. Гунны на Боспоре. — Studien zur Geschichte und Philosophie des Altertums, Budapest, 1968, S. 251-261.
[4] Там же.
[5] Там же; СК, т. 1, с. 762-763, 800-801; Васильев А.А. Готы в Крыму. — ИГАИМК, Л., 1921, т. 1, с. 289-300.
[6] СК, т. 2, с. 342.
[7] Там же. с. 343.
[8] Там же, с. 344.
[9] Jordanis Getica, 131-138.
[10] Jordanis Getica, 249-250.
[11] Gordon С.D. The Age of Attila, Michigan, 1960, p. 59.
[12] СК, т. l, c. 810.
[13] Там же, с. 811- 814.
[14] Там же, с. 823.
[15] Там же, с. 815.
[16] Jordanis Getica, 192-218.
[17] Jordanis Getica, 259-263.
[18] Артамонов М.И. История хазар. Л., 1962, с. 40-68.
[19] Тиханова М.А., Черняков И.Т. Новая находка погребения с диадемой в северо-западном Причерноморье. — СА, 1970, №3, с. 117-127.
[20] Кропоткин В.В. Клады римских монет на территории СССР. — САИ, 1961, вып. Г4-4, с. 34.
[22] Сокольский Н.И. Гунны на Боспоре..., с. 251-261.
[23] Засецкая И.П. Гунны в южнорусских степях, конец IV — первая половина V в. н.э. Автореф. дис. на соиск. учён. степени канд. ист. наук. Л., 1971.
[24] Минаева Т.М. Погребение с сожжением близ г. Покровска. — УЗСГУ, Саратов, 1927, т. 6, вып. 3, с. 91-123.
[25] Синицын И.В. Позднесарматские погребения Нижнего Поволжья. — ИНВСИК [Известия Нижневолжского саратовского института краеведения], Саратов, 1936, т. 7, с. 71-85.
[26] Гpаков Б.Н. Пережитки матриархата у сарматов. — ВДИ, 1947, №3, с. 100-121.
[27] Максимов Е.К. Позднейшие сармато-аланские погребения V-VIII вв. на территории Нижнего Поволжья. — ТСОМК. Археологический сборник, Саратов, 1956, вып. 1, с. 65-85.
[28] Рутковская Л.М. Кочевники и земледельцы на территории степной Украины в середине I тыс. н.э. — Археологiя, Киев, 1969, №22, с. 149-160.
[29] Петров В.П. Письменные источники о гуннах, антах и готах в Причерноморье.— КСИА, 1970, вып. 121, с. 67-73.
[30] Сыманович Э.А. Итоги исследований черняховских памятников в Северном Причерноморье. — МИА, 1967, №139, с. 205-237.
[31] Брайчевский М.Ю. Бiля джеоел славянсько державной. Киiв, 1964.
[32] В вопросе выделения гуннской культуры в Восточной Европе тормозящим фактором явилась распространённая в литературе гипотеза о тождестве западных гуннов (IV-V вв. н.э.) с центральноазиатскими племенами хунну (III в. до н.э. — I в. н.э.), археологические памятники которых резко отличаются от гуннских. Бернштам А.Н. Указ.соч.
[33] Аlföldi A. Funde aus der Hunnenzeit und ihre ethnische Sonderung. — AH, Budapest, 1932, IX.
[34] Werner J. Beiträge zur Archäologie des Attila-Reiches, München, A, 1956, S. 1-4.
(99/100)
[35] Рыков П.С. Археологические раскопки и разведки в Нижнем Поволжье и Уральском крае летом в 1925 г. — ИНВСИК, Саратов, 1926, т. 1, с. 13-15, 47.
[36] Минаева Т.М. Указ.соч.; Мinajevа Т.М. Zwei Kurgane aus der Völkerwanderungszeit bei der Station Sipowo. — ESA, 1929, IV, S. 208-209.
[37] Синицын И.В. Указ.соч.
[38] Синицын И. В. Археологические памятники в низовьях р. Иловли.— УЗСГУ, Саратов, 1954, т. 39, с. 230-234.
[39] Максимов Е.К. Указ.соч.
[40] Гpаков Б.Н. Указ.соч.
[41] Пешанов В.П. Мелитопольская диадема. — КСИА, Киев, 1961, вып. 11, с. 70-74.
[42] Ковалёва И.Ф. Погребение IV в. у с. Старая Игрень. — СА, 1962, №4, с. 233-238.
[43] Высотская Т.Н., Черепанова E.H. Находки из погребения IV-V вв. в Крыму. — СА, 1966, №3, с. 187-195.
[44] Щепинский А.П., Черепанова E.H. Исследования в Северном Крыму. — АО 1966 г., М., 1967, с. 180.
[45] Рутковская Л.М. Указ.соч.
[46] Гольмстен В.В. Археологические памятники Самарской губернии. — Труды РАНИОН, М., 1928, т. 4, с. 134-135.
[47] Тиханова М.А., Черняков И.Т. Указ.соч.
[48] Дашевская О.Д. Погребение гуннского времени в Черноморском районе Крыма. — МИА, 1969, №169, с. 52-61.
[49] Засецкая И.П. Указ.соч.
[50] Засецкая И.П. Особенности погребального обряда гуннской эпохи на территории степей Нижнего Поволжья и Северного Причерноморья. — АСГЭ, 1971, вып. 13, с. 61-72.
[51] Там же, с. 70-72.
[52] Кожомбердиев И. Катакомбные памятники Таласской долины. Фрунзе, 1963 (отдельный оттиск); Бернштам А.Н. Историко-археологические очерки Центрального Тянь-Шаня и Памиро-Алая. — МИА, 1952, №26.
[54] Соколовский Н.И. Боспорские мечи. — МИА, 1954, №33, с. 123.
[56] Werner J. Op.cit., S. 41.
[57] Курган 17, погребение с сожжением у г. Покровска, случайная находка у д. Нижняя Добринка Саратовской обл.; Минаева Т.М. Указ.соч., с. 91-94, 103-104, табл. VI.
[58] Керченские склепы 154, 165, материалы не опубликованы. Инв. №ГЭ 1820/444, склеп на Тарханской дороге. — ОАК за 1913-1915 гг., с. 101.
[59] Werner J. Op.cit., S. 43-46.
[61] Засецкая И.П. Гунны в южнорусских степях, конец IV — первая половина V в. н.э. Дис. на соиск. учён.степени канд. ист. наук (рукопись).
[62] Синицын И.В. Позднесарматские погребения..., с. 73-80.
[63] Изображения сарматских воинов в длинных чешуйчатых панцирях и шлемах широко известны по стенной росписи керченских склепов I в. н.э., а также в барельефах и скульптуре. Кроме того, в сарматских погребениях найдены остатки металлических доспехов. Ростовцев М.И. Античная декоративная живопись. Спб., 1914, табл. LXIV, LXXIX, LI; Хазанов А.М. Очерки военного дела..., с. 59-63.
[64] СК, т. 2, с. 338.
[65] Засeцкая И.П. Гунны в южнорусских степях...
[67] Дашевская О.Д. Указ.соч., с. 59, рис. 5, _2_.
[68] Минаева Т.М. Археологические памятники на реке Гиляч в верховьях Кубани. — МИА, 1951, №23, с. 284, рис. 10, _5_.
[69] Кирпичников А.Н. Снаряжение всадника и верхового коня на Руси IX-XIII вв. — САИ, 1973, вып. E1-36, с. 20-30.
[70] ОАК за 1892 г., с. 6-7, рис. 1-3.
[71] Minajeva T.M. Op.cit., s. 198-203, kuv. 31.
[72] Fettiсh N. La trouvaille de tombe princière hunnique á Szeged-Nagyszĕksós. — AH, 1953, XXXII, köt. XXVI, XXXVI; Werner J. Op.cit. S. 57-61, Taf. 27, _10-11_, 28, _1-3_.
[74] Курган 36, погребение 2 близ бывшего г. Покровска Саратовской обл. Синицын И.В. Позднесарматские погребения..., с. 81-82.
[75] ОАК за 1902 г., с. 126-127, рис. 212-213.
[76] Werner J. Op.cit., S. 19-24, Taf. 10, _4_; 13, _1-2, 4-5_.
[77] СК, т. 2, c. 337; Jordanis Getica, 182-183.
[78] Jordanis Getica, 206.
[79] Jordanis Getica, 37; Иордан. О происхождении и деянии готов. Комментарий. М., 1960, №121, с. 223.
[80] Дашевская О.Д. Указ.соч.
|