Э.Б. Вадецкая

Таштыкская эпоха в древней истории Сибири.

// СПб: «Петербургское востоковедение». 1999. 440 с.
ISBN 5-858303-075-0 (Archaeologica Petropolitana, VII).

Посвящаю памяти моих учителей

Сергея Владимировича Киселёва

и Михаила Петровича Грязнова

Введение.

Южная Сибирь отделяется от Центральной Азии широкой полосой горных хребтов Алтая и Саян. Центральной частью Южной Сибири является Присаянье, где по р. Енисей проходит граница между Западной и Восточной Сибирью. Присаянье имеет чёткие природные границы. С юга и востока его сжимают Западный и Восточный Саяны, с запада — Кузнецкий Алатау, а севернее г. Красноярска подступает тайга. Степи и лесостепи Присаянья выглядят маленькими островками среди лесистых гор (рис. 1). Они сосредоточены главным образом в котловине, разделённой невысоким кряжем на две почти равные — Чулымо-Енисейскую, северную, и Минусинскую, южную. Наибольшая длина каждой, по оси, чуть более 200 км. Археологические исследования производятся преимущественно на территории, где до недавнего времени административные названия (Минусинский округ Енисейской губернии с центром в г. Минусинске) совпадали с географическими (Минусинская или Минусинские котловины), поэтому в археологической литературе за ней закрепились названия «Минусинская котловина», «Минусинский край». Поскольку ныне это южная часть Красноярского края, с маленькой автономной областью Хакасией и восточной окраиной Кемеровской области, допустимы и иные, условные географические наименования от узких типа «степи Енисея», «Минусинские степи» до широкого «Южная Сибирь». В книге используются разные, но только географические названия, т.к. административные не соответствуют древней истории Присаянья, которая по совокупности сведений исторических наук была очень сложной из-за проживания на этой территории этнически смешанного населения.

В XVII в. в таёжных местах и предгорьях обитали кетоязычные и самодийские народности, а в степях кочевали тюрко-монгольские роды и колена, получившие от томских казаков общее название «киргиз». Часть из них в конце XVII или начале XVIII в. ушли за Саянский хребет, а другие остались на месте [Кузнецов-Красноярский, 1902].

Кетские и самодийские топонимы древнее тюркских. Судя по топонимам и генетической связи некоторых тюркоязычных племен XVII в. с самодийцами, последние ранее занимали и степи Присаянья. Однако в южных, Минусинских степях сохранились и иранские географические названия, единичность которых может быть объяснена их наибольшей древностью [Розен, Малолетко, 1986].

Этнографические гипотезы связывают всю территорию Саяно-Алтая с прародиной южных самодийцев, т.к. в материальной культуре северных самодийцев выявлены южные степные черты. Эту гипотезу не опровергают, а скорее подтверждают археологические материалы, но лишь для определённых групп древних народностей, наряду с которыми выделяются отличающиеся от них [Вадецкая, 1983а, с. 20-23; 1992б, с. 40-41; 1993а, с. 14-20].

Согласно лингвистическим исследованиям, самодийскоязычность населения Минусинского края наиболее достоверна для второй половины I тыс. до н.э., когда северные самодийцы локализуются между Средней Обью и Енисеем и находятся далеко от иранцев и монголов (Хелимский, 1983, с. 9). Между тем именно в могилах этого времени на Енисее больше всего предметов «звериного стиля», позволяющего некоторым сибирским исследователям говорить о культурном единстве «скифо-сибирского мира».

Палеоантропологические материалы из степных районов Присаянья наиболее загадочны. Они устанавливают устойчивую европеоидность населения степей от эпохи энеолита и до средневековья. При этом генетическая связь между европеоидными типами чаще не прослеживается, имеются смешанные типы, в том числе с монголоидной

(5/6)

примесью. Наибольшее сходство в физическом облике неожиданно обнаруживается между популяциями, отделёнными тысячелетиями (афанасьевцами и тагарцами). Значит, можно предполагать периодическое вытеснение племён из степей в предгорья и их последующее возвращение в степные районы.

Археологические исследования в Присаянье ведутся давно, но односторонне, т.к. охватывают практически только древние могилы. Кроме того, систематизация материала и его источниковедческий анализ во много раз отстают от его накопления. Тем не менее постепенно вырисовывается очень сложная история проживавшего здесь в разные эпохи населения. Самые многочисленные курганы давно стали местным пейзажем. Их особенность — видные всем стелы по углам оград. Впечатление от них в поэтической форме выражено еще в начале XIX в. А. Кузьминым:

Я видел множество могил,

Которому мой взор конца не находил.

Сии старинные курганы,

Рассеянные по полям,

У коих камни по углам

Стоят, как грозны великаны.

Из-за массовости эти курганы первоначально были названы Минусинскими, но название не прижилось. На основании раскопок преимущественно этих курганов в XIX в. сложилось ошибочное мнение о едином степном народе, проживающем на протяжении тысячелетий. Теперь, напротив, за немногочисленными исключениями, культуры представляются синкретичными, т.е. в их сложении принимали участие народности разных культур, часто этнически неоднородных [Вадецкая, 1986, с. 62-64; 97-100; 141-144]. В этом одна из причин оригинальности обычаев и погребальной практики древнего населения Минусинского края. Вторая причина вытекает из географического расположения Присаянья, куда проникали культурные влияния южных цивилизаций, а также нашли отражение восточные и западные культуры Сибири [Теплоухов, 1929, с. 42]. С Западной Сибирью Чулымо-Енисейская котловина соединяется узким коридором между отрогами Кузнецкого Алатау и Восточного Саяна. Связь с Центральной Азией через Саяны была сложнее, ибо нужно было пересекать несколько раз Саянские хребты. Можно предполагать, что использовался заснеженный перевал Шабин-Даван (горный проход), по которому с XVII в. проходили русские послы, а позже географические экспедиции. Очевидно, к перевалу вели разные горные тропы, но всегда очень трудные. Перевал был на высоте 7465 футов (2490 м), хребет разделен седловиной, спуск с которой необычайно крут; по перевалу «ехали 3 дня каменной щелью» [Риттер, 1860, т. 3, с. 420-427; 1877, т. 4, с. 565-568]. Все известные тропы через Саяны были охотничьими и конскими.

На территории, окруженной Саянами, импортные изделия иногда имитировались и «жили» много дольше, чем там, откуда происходили, постепенно изменяя свой облик и смысл. Культурные влияния закреплялись в столь оригинальных традициях, что им нет аналогов. С естественно-историческими районами совпадают и культурно-бытовые зоны [Теплоухов, 1929, с. 41]. Поэтому особенное различие между культурами Присаянья, с одной стороны, и культурами Горного Алтая и Центральной Азии, с другой, начинается с того времени, когда в степях Евразии развивается кочевничество и распространяются навыки железного дела. В Присаянье же, по разным причинам, в том числе из-за его изолированности, эпоха бронзы продолжалась до рубежа н.э. Здесь по-прежнему существовал быт осёдлых пастухов. Сложилась своеобразная экологическая ситуация, когда скотоводство развивалось интенсивно, а пастбища традиционно отводились под обширные кладбища, что стало одной из причин появления обычая совместного захоронения большого количества людей с предварительной мумификацией трупа для его сохранения к моменту погребения [Вадецкая, 1986, с. 84-87].

Работа посвящена исторической эпохе Присаянья, с которой сложная мозаика культурных традиций начинает «прочитываться» в похоронной практике населения из-за их контрастности. Эпоха называется таштыкской. Вероятно, к уже сложным этногенетическим процессам, протекающим в Сибири, добавляются новые, в той или иной степени явившиеся следствием международных событий, происходящих на территории Восточного Туркестана и Центральной Азии I в. до н.э. — II в. Это война ханьцев и хуннов за контроль не только над основными трассами шёлкового пути, но и над второстепенными дорогами, ведущими в сибирские глубинки, а также создание китайских колоний в Восточном Туркестане. Эпоха плохо изучена, хотя давно привлекает внимание не только археологов редчайшими находками: гипсовыми масками и бюстами, деревянной скульптурой, миниатюрной графикой по дереву, китайскими тканями. Однако среди специалистов нет даже близкого мнения о хронологических границах эпохи, её содержании, датах основных типов погребальных сооружений. К тому же большинство памятников публикуется мною впервые. Датировать таштыкские памятники стало возможным сравнительно недавно благодаря исследованиям, казалось бы, не имеющим ничего общего с минусинскими. Так, для ранних памятников даты определились после разработки типологии античных бус Северного Причерноморья [Алексеева, 1975; 1978; 1982], т.к. в таштыкских могилах имеются аналогичные бусы, причем их происхождение из Восточного Средиземноморья установлено

(6/7)

Рис. 1. Степи и лесостепи Южной Сибири
внутри Саянских гор.

(Открыть Рис. 1 в новом окне)

химическими анализами стекла. Для поздней группы памятников (склепов) даты определились после разработки типов средневековых пряжек для Восточной Европы [Амброз, 1971], Приуралья [Голдина, 1985] и других областей. В настоящее время таштыкская эпоха означает период приблизительно с I в. по начало VII в., но поздние даты ещё не закрепились в науке.

Систематические раскопки в Минусинском крае начались в 80-х гг. XIX в. благодаря их финансированию со стороны Императорской археологической комиссии в Санкт-Петербурге и Московского археологического общества. Председатель Московского общества графиня П.С. Уварова связалась со всеми людьми, которые могли бы раскапывать курганы и составлять археологиче-

(7/8)

ские карты, от государственных чиновников до ссыльных революционеров. «В усердии минусинских археологов-любителей и их любознательности не было основания сомневаться», но все они, по их собственному признанию, «сильно нуждались в руководстве, в общении с деятелями науки» [ГИМ ОПИ, ф. 17, № 1030/6, л. 231]. И за это они были благодарны П.С. Уваровой. Из письма к ней Д.А. Клеменца, от 11.06.1888 г.: «Из отношения Вашего и Московского Археологического Общества ко мне я вижу, что уплата за всё добро, сделанное Вами мне и мне подобным, последует не от нас. Вам ответит за нас русская наука, ответит то высокое дело, которому Вы служите» [ГИМ ОПИ, там же, л. 263].

В начале XX в. в Минусинском крае были известны практически все типы древних могил, а также большинство изваяний и петроглифов. С тех пор в литературе закрепились 2 условных термина — «курган» и «писаница». По замечанию Д.А. Клеменца, в местных языках (у инородцев, татар, сойотов, монголов) слово «курган» отсутствовало [ГИМ ОПИ, ф. 17, № 1030/6, л. 230]. Русские под ним подразумевали «насыпи». Только в 60-х гг., когда насыпи стали исследоваться, выяснилось, что они представляют собой развалы сложных надмогильных конструкций. Тем не менее условное обозначение сохраняется и используется в данной работе. «Писаницы» — это рисунки на скалах, которые русские называли «писанными горами», «писанцами». Основные раскопки, копирование писаниц, археологические карты местностей произведены публицистом, чиновником, археологом А.В. Адриановым. Свою цель он видел в том, чтобы «принести посильный труд для умножения научного материала» своей «родимой Сибири». «Я просто человек, — писал он П.С. Уваровой, — всецело преданный своей родине, которую изучать и служить ей по мере собственных сил составляет цель и содержание моей жизни» [ГИМ ОПИ, ф. 17, № 1030/1, л. 32, 41]. Своими добросовестными и подробными отчётами о раскопках, точными эстампами писаниц, планами могильников, скрупулёзными наблюдениями А.В. Адрианов обеспечил многим поколениям материал для исследования, а себе — долгую память несмотря на то, что был расстрелян большевиками в Томске. Первые таштыкские могилы были открыты А.В. Адриановым и вызвали сенсацию. Сначала в гробнице площадью 25 кв.м (1883) были найдены маски двух видов — маски на лицевых костях скелетов и бюсты около кучек пепла человека. Позже (1898-1899) раскопаны небольшие срубы, где похоронено по одному-два человека, иногда остатки кремации. И тоже с масками. Но главное открытие произошло в 1903 г. в горах Оглахты, на склоне, где по геологическим условиям трупы превращаются в мумии, сохраняются одежды и вся утварь из берёсты, кожи, дерева. Поздней осенью 1902 г. в одну из таких ям провалился местный пастух. Его тёща частично расхитила могилу, а весной собиралась найти другие. Узнав о происшествии, А.В. Адрианов в феврале 1903 г. прибыл на место и установил охрану. Ежедневно, по очереди, все домохозяева ближайшего улуса Саргова были обязаны посещать могилу и «о всяком замеченном подозрительном её изменении» немедленно докладывать уряднику. Тем же летом А.В. Адрианов от Императорской комиссии произвёл раскопки, найдя ещё 2 могилы в идеальной сохранности. О раскопках опубликовал очерк в иллюстрированном приложении двух номеров Красноярской газеты «Сибирская жизнь», выслал Комиссии краткий отчёт и составил подробнейшую опись вещей, включая каждый фрагмент кожи и ткани. В могилах находились набитые травой кожаные чучела человека, в которые, как выяснилось лишь в 1969 г., был помещен пепел человека. Лица чучел были обшиты шёлком либо облицованы гипсом. После гибели учёного газету или приложение с очерком изъяли из всех библиотек. По припрятанному в Минусинском музее экземпляру мне удалось ознакомиться с ярким описанием могильника, а в архиве, приобрётенном Томским университетом у родственников А.В. Адрианова, найти эту опись, по которой определяется, как шили одежду и погребальные чучела — имитации сожжённого трупа.

В 20-х гг. выдающимся археологом, антропологом и этнологом С.А. Теплоуховым была начата систематизация археологических памятников Минусинского края. Его чёткое представление о целях исследования, логика, широкие всесторонние знания позволили ему успешно завершить работу в 1929 г. С.А. Теплоухов поставил перед собой задачу раскопать древние могилы разного типа в одном микрорайоне (у с. Батени), подобрать к ним уже известные по раскопкам преимущественно А.В. Адрианова и выстроить классификационные группы по вертикали, от древнейших могил до XI-XII вв. Типы могил выделены по их внешнему виду, конструкциям, содержанию. Итог работы опубликован (в кратком изложении) в статье «Опыт классификации древних металлических культур Минусинского края» [Теплоухов, 1929]. О самой рукописи ничего не известно, т.к. в 1933 г. С.А. Теплоухов был арестован и вскоре погиб. Название статьи не соответствует широте проблематики, в ней поставленной. Она напоминает конспект книги об истории минусинских племён с древнейших времён, с подробной источниковедческой характеристикой древних могил, которые от них остались, и их возможными связями с сопредельными и отдаленными территориями. Состояние источников не позволило С.А. Теплоухову строго выдержать одинаковый принцип при выделении культур и их названий, что внесло нечёткость в такие его определения, как «археологическая культура», период

(8/9)

или эпоха. В своих предыдущих работах он оговаривал, что под «культурой» понимается определённый тип могил, классификационная единица, которая вводится лишь для удобства изложения схемы. В соответствии с численностью исследованных памятников в одних случаях С.А. Теплоухов строил свои исторические периоды на одном или нескольких могильниках и даже отдельных курганах, для других же выбирал только эталонные, избегая переходные формы. Названия культур даны как по месту собственных раскопок, так и по местным названиям, а самые многочисленные курганы объединены в одну минусинскую курганную культуру, состоящую из четырёх этапов. До сих пор условность термина «культура» сохраняется и не пересматривается, поскольку представления о культурах по-прежнему основаны только на могилах, во многих из которых предметы материальной культуры не только не отражаются в полной мере, но и вообще заменены символическими моделями, иногда крошечными. Датирующих вещей в могилах, как правило, нет, поэтому все «абсолютные» датировки могил условные. В связи с этим приобретает особую важность относительная хронология памятников, разработанная С.А. Теплоуховым. С теми или другими уточнениями классификация и периодизация минусинских культур выдержала проверку временем, хотя не всегда сразу признавалась. Особое возражение вызвала его внутренняя периодизация таштыкской эпохи.

С.А. Теплоухов раскопал 14 могил с небольшими срубами и 2 бревенчатые камеры площадью 16 и 36 кв.м. В них пепел от десятков людей, а в одной гипсовые бюсты. Могилы он назвал «таштыкскими» и отнёс к «таштыкскому переходному этапу». Обширные камеры назвал «могилами с бюстами». Ныне за первой группой закреплено название «грунтовые могильники», а за второй — «склепы». Подключив к своим раскопкам материалы А.В. Адрианова, С.А. Теплоухов обнаружил, что в могилах и склепах присутствуют сосуды трёх форм: кубки, банки, сферические. Однако в склепах имелись сосуды и иных форм, причём вылепленные из другого теста, иначе орнаментированные. Поскольку «керамика лучше всего реагирует на появление другого быта» [Теплоухов, 1929, с. 51], С.А. Теплоухов датировал могилы I-II, а склепы — III-IV вв.

Период грунтовых могил С.А. Теплоухов назвал «таштыкским переходным этапом», когда на одной территории проживало, возможно, как местное население, хоронившее покойников в курганах позднего этапа минусинской культуры, так и новое, т.е. таштыкское. Свою мысль выразил осторожно: «...Быть может одновременно с курганами четвёртого этапа, мы находим могилы другого вида, что даёт основание выделять их в особый переходный этап, названный по речке Таштык, у с. Батени, где впервые он был установлен» [Теплоухов, 1929, с. 50]. Как на одну из причин нарушения вековых культурных традиций на Енисее, он указал на возможное «массовое проникновение сюда новых народностей», подчеркнув, что в I в. «гунны теряют свое могущество в Монголии, во II в. усиливаются сяньбийцы, которые ведут войны с народностями, живущими на Енисее» [Теплоухов, 1929, с. 50, примеч. 1]. С.А. Теплоухов логически вычислил, что в таштыкскую эпоху, как переходную, должно быть, сооружались могилы и «уклонявшиеся от вышеописанного стандартного типа» [Теплоухов, 1929, с. 50, примеч. 2].

Таштыкский переходный этап в истории Южной Сибири, а также две разные хронологические группы таштыкских памятников выделены С.А. Теплоуховым на очень малом материале. Особенно это касалось склепов. Они требовали проверки новыми раскопками. К сожалению, эта работа задержалась на несколько десятков лет. В 30-40-х гг. археология как историческая наука стала «политизированной». Она нуждалась в исторических концепциях, которые опережали источниковедческий анализ. Только этим я объясняю постепенный отход от фактического материала к социальным концепциям крупного исследователя Сибири С.В. Киселёва. Он был первым, кто проверил всю классификацию и периодизацию С.А. Теплоухова и во многом с ней согласился, изменив лишь название «минусинской курганной» культуры на «тагарскую», по месту первых раскопок А.В. Адрианова, и обогатив периодизацию С.А. Теплоухова новыми сведениями и источниковедческими анализами материала. Неоспоримы его заслуги в исследовании таштыкских склепов и изобразительного искусства эпохи. С.В. Киселёв близко подошёл к периодизации таштыкских памятников, аналогичной периодизации С.А. Теплоухова. Об этом можно судить по тому, что еще в 1928 г., раскопав 5 склепов, он выделил серию характерных для них вещей и датировал памятники V-VII вв. В 1929 г. он производил раскопки на двух грунтовых могильниках, около которых не было склепов, что косвенно подтверждало разные исторические периоды для могил и склепов. Позже С.В. Киселёв выявил генетическое сходство между позднейшими тагарскими (минусинскими) курганами и большими таштыкскими склепами, что подтверждало возможность существования таштыкского переходного периода. Однако в 1949 г. он в своем разделе «Таштык на Енисее» в монографии «Древняя история Южной Сибири» [Киселёв, 1949, с. 216-272] поставил одной из своих задач пересмотр вывода С.А. Теплоухова о хронологической разнице двух «кажущихся совершенно чуждыми друг другу» видов таштыкских погребений [Киселёв, 1949, с. 218]. В отрыве от фактического материала собственных раскопок (в чём убеждает его архив) С.В. Киселев, предваряя описание памятников,

(9/10)

утверждает, что основное содержание эпохи — это закрепление в погребальном обряде ранее начавшихся процессов обособления наиболее богатых и знатных от массы соплеменников. По его мнению, на одном полюсе масса рядовых некрополей (грунтовые могильники), на другом — богатые усыпальницы родовой знати (склепы) [Киселёв, 1949, с. 218]. Предполагаю, что такая убежденность вызвана тем, что если С.А. Теплоухов руководствовался своей логически выстроенной хронологической схемой минусинских культур, то С.В. Киселёв — своей схемой эволюции общественных отношений от древнейших эпох до средневековья.

В 1960 г. была опубликована новая интерпретация грунтовых могил и склепов Л.Р. Кызласова, который, в соответствии со своей версией происхождения таштыкской культуры, предложил считать могилы местными погребениями, а склепы — погребениями для пришлого населения [Кызласов, 1960]. В 1986 г. в разделе «Таштыкская культура» в монографии «Археологические памятники в степях Среднего Енисея» я обобщила результаты изучения культуры к настоящему времени, ввела новые даты для склепов, дала краткую характеристику каждого раскопанного могильника и поселения. Работа в основном источниковедческого характера, с акцентом на исследовании похоронной обрядности. Я сознательно не заостряла внимания на приоритетности той либо иной периодизации или концепции культуры, т.к. только публикации раскопок, со всеми их планами и вещами, на мой взгляд, могут объективно подтверждать или вызывать сомнение по тому или иному суждению. В приложении к настоящей книге я публикую практически все источники (рис. 2). Больше половины публикаций составляют мои собственные раскопки разных лет. Подробно публикуются материалы, переданные мне с этой целью ещё несколькими археологами. Значительная часть публикаций подготовлена по архивным материалам и музеям. Самую малочисленную группу составляют ранее публиковавшиеся склепы. Я даю их в кратком изложении, с комментариями, дополненными рисунками масок и вещей. Вещи и керамика из склепов, а также керамика из могил публикуются по комплексам. Исключение составляют вещи из грунтовых могильников. Их рисунки помещены при их описании в основном тексте книги.

Структуру книги определило то обстоятельство, что важнейшим вопросом для понимания всей эпохи [Киселёв, 1949, с. 218] по-прежнему остается интерпретация могил и склепов. Поэтому все касающееся грунтовых кладбищ вынесено в I часть книги, а всё касающееся кладбищ с каменными сооружениями (склепов) — во II часть. Вопросы происхождения таштыкских грунтовых могильников вынесены в III часть работы, чтобы отделить версии от более объективных источников. Самым главным в этой части является пересмотр датировок позднейших тагарских курганов и их функционирование в таштыкский переходный этап. Материалы даны в насыщенных рисунками таблицах в основном тексте. Вопрос о происхождении склепов вынесен в заключение работы, так как выводы носят предварительный характер.

При исследовании таштыкской культуры я не ставила перед собой задачи проверить чьи-либо концепции. Это явилось побочным результатом обобщения всего накопленного материала. Но он закрепляет выводы С.А. Теплоухова (рис. 3). Моей целью было изучение похоронных обрядов и разных погребальных ритуалов, что связано с многолетними личными раскопками в Сибири и интересом к этой проблематике в целом, вне зависимости от эпохи. Изучение похоронной обрядности в Присаянье началось лишь с 60-х гг. и имеет своё объяснение.

С начала 60-х гг. в Присаянье развернулись широкомасштабные археологические работы, продолжавшиеся в течение почти 30 лет. Основная тяжесть их выполнения легла на археологов Санкт-Петербурга (Ленинграда), которые работали на территориях, затопляемых Красноярским и Саяно-Шушенским водохранилищами, позже — на угольных разрезах (КАТЭК), оросительных системах Хакасии. Это стало жизнью двух поколений археологов, практически так и не успевших не только опубликовать, но часто даже систематизировать материалы своих раскопок. Последствия интенсивности полевых исследований неоднозначны. С одной стороны, приходилось раскапывать памятники, не считаясь ни с их научной значимостью, ни с собственными интересами. Накопление материала по таким культурам, как тагарская, стало тормозом для решения её же основных проблем. Утешает, что результатами воспользуются будущие поколения. С другой стороны, принципиально изменились методика раскопок и сам подход к памятникам. Стали исследовать «насыпи», восстанавливая первоначальный вид надмогильных сооружений, фиксировать не только то, что осталось от покойников, но и их первичную позу, время ограбления и иных изменений. Новый подход к памятникам был заложен крупнейшим методистом-археологом М.П. Грязновым, считавшим, что раскопками должна изучаться «жизнь кургана»: когда и как выкопана яма, что построено не только в ней, но и над ней, как уложены погребённые, что с ними происходило по мере разложения связок, ограбления, как постепенно разрушались наземные конструкции. В соответствии с этими установками и приобретёнными навыками раскопок моими самыми первичными задачами являлись следующие. Во-первых, раскапывать на могильниках не отдельные могилы, а значительные группы, до половины и больше из видимых, чтобы реконструировать

не погребения, а древние кладбища. Во-вторых, восстанавливать первичное состояние погребения, т.е.: труп ли захоронен или мумия; сразу ли после смерти или спустя определённый срок; трупы ли перезахоронены или кости скелетов; пепел человека помещён в его ли имитацию или в иную ёмкость. В-третьих, сравнение между могилами и склепами производить не только по находящимся в них вещам, но и по реконструкции похоронных обрядов. Эти задачи при дальнейшем исследовании позволили представить не отдельные звенья обряда, а всю длительную процедуру от смерти покойника до его вторичного захоронения и последних поминальных тризн. В результате в отдельных случаях археологические материалы доведены до уровня палеоэтнографических. Что же касается излагаемых методов и результатов реконструкций обряда, то они, хотя основаны преимущественно на эмпирическом уровне познания, открыли путь к синтезированию.

Работа многоплановая, в ней не только затронуты все те проблемы, которые ранее рассматривались в науке, но и поставлены совершенно новые. Произошло это из-за стремления собрать по крупинке все архивные и музейные материалы, а также учесть все наблюдения, просеять все версии своих предшественников вне зависимости от того, кем и где они высказаны, т.е. в публикациях, отчётах либо дневниках или в указателях к описям музейных коллекций. Моя позиция продиктована тем, что слабая изученность таштыкской эпохи не позволяет сейчас в полной мере оценить ту или иную высказанную идею. В частности, те выводы исследования, которые будут иметь последствия для пересмотра датировок археологических памятников на сопредельных с Присаяньем территориях Горного Алтая и Тувы, возвращают нас к представлениям не только С.А. Теплоухова, но и А.А. Спицына, А.В. Адрианова, И.Р. Аспелина, А.М. Тальгрена. Иными словами, лучше изложить суждения, которые в дальнейшем окажутся ошибочными, чем пренебречь ими вовсе. Сто лет назад ту же мысль, но в присущем ему образном стиле высказал находящийся у истоков минусинской археологии Д.А. Клеменц в письме к П.С. Уваровой: «Я видел тайгу, знаю золотые промыслы и теперь мне известно, что и государственная золотая монета, и блестящее украшение сделаны из тончайших крупиц металла, добытого в самых глухих и негостеприимных местах, что нужно было для приобретения мелкой горошинки дробить целые горы камня и освобождать металл из целой кучи посторонних примесей. И, наверное, каждый из нас, местных самоучек, археологов-любителей, сообщая Вам свои нехитрые замечания, сведения и соображения, утешает себя тем, что шлиф и песок будут отделены от металла другого и крупица его войдёт в то высокохудожественное произведение человеческого ума, которое мы называем наукой» [ГИМ ОПИ, ф. 17, № 1030/6, л. 266].

наверх