Д.Г. СавиновПотомки кокэльцев на страже уйгурских городищ.// Археология Южной Сибири. Вып. 24. [Сб. к 30-летию кафедры археологии КемГУ.] Кемерово: «Летопись», 2006. С. 44-50.
Образование уйгурского каганата — один из переломных моментов в истории Центральной Азии. Начало его связано с падением древнетюркской государственности, а конец — с широким расселением енисейских кыргызов и сложением кимако-кыпчакской конфедерации. Немаловажным фактором в «цепочке» событий, определивших расцвет и падение Уйгурского каганата, было завоевание уйгурами в середине VIII в. территории современной Тувы. В памятнике создателя Уйгурского государства кагана Боян-чора говорится: «Там (на Енисее — Д. С.) я распорядился устроить свой беловатый лагерь и дворец... там я заставил построить крепостные стены... там я провел лето, и там я устраивал моления высшим божествам... Мои знаки (тамги) и мои письмена я там приказал сочинить и врезать в камень» [Малов 1959, с. 40]. В другой надписи этого времени (Терхинской) содержится указание по защите границ Уйгурского каганата, в которой, в частности, говорится: «По Когмену (Западные Саяны — Д.С.) северную границу защищай» [Кляшторный, 1980, с. 92], что ещё раз подтверждает факт вхождения Тувы в состав Уйгурского государства. Возможно, что это могло послужить одной из причин, ускоривших гибель государства, созданного уйгурами: завоевав территорию Тувы, они пришли в непосредственное соприкосновение с енисейскими («минусинскими») кыргызами, в отличие, например, от древних тюрков, совершавших только кратковременные военные походы за Саяны, оставляя при этом независимым «буферное» местное население.
Памятники уйгурского времени в Центральной Туве, одном из основных «плацдармов» северной экспансии уйгуров, представлены крепостными сооружениями-городищами и разнообразными погребениями, отражающими различные традиции. Этнокультурная атрибуция городищ, установленная работами С.И. Вайнштейна [1958; 1959; и др.] и Л.Р. Кызласова [1959; 1969; и др.], ни у кого из исследователей сомнения не вызывает.
Такие же городища-крепости, в том числе и столица уйгуров город Орду Балык, известны в Монголии [Данилов, 2004, с. 56-60; Худяков, 1994, с. 16-22]. По заключению Л.Р. Кызласова, «все известные городища в Туве (всего 17 — Д. С.) расположены стратегически продуманно, как бы по одной дугообразной линии, обращённой выпуклостью к северу, в сторону Саянского хребта, прикрывая центральные, наиболее плодородные районы Тувы от возможного вторжения с севера» [Кызласов, 2001, с. 119]. Археологические материалы из раскопок уйгурских городищ в Центральной Туве — фрагменты керамики, зернотёрки, отдельные металлические орудия и костяные поделки — имеют достаточно широкий круг аналогий и поэтому в хронологическом отношении мало информативны. Исключение составляет железный двулезвийный черешковый кинжал из III Шагонарского городища [Кызласов, 1979, рис. 109—4], аналогичный найденным в составе известного Тюхтятского клада [Евтюхова, 1948, рис. 12]. «В древностях Минусинской котловины, — писала Л.А. Евтюхова., — подобная форма встречается впервые, но зато она известна на Алтае, в кочевнических погребениях VII-IX вв.» [Там же, с. 69]. Хотелось бы также отметить фрагменты глиняных сосудов с резным ромбическим орнаментом, найденные на площадке I Шагонарского городища [Кызласов, 1979, рис. 97], о которых подробнее будет сказано ниже.
Значительно больше вариантов для интерпретации представляют материалы катакомбных погребений, расположенных около городищ: могильник Чааты I, полностью раскопанный С.А. Теплоуховым (1927 г.) и Л.Р. Кызласовым (1958-1960 гг.), в 600 м от III Шагонарского городища; и могильник Чааты II, частично исследованный С.А. Теплоуховым и Л.Р. Кызласовым в эти же годы, расположенный приблизительно на таком же расстоянии от II Шагонарского городища [Кызласов, 1979, с. 158, 184]. Для них характерны катакомбная форма погребений; керамика — вазообразные сосуды с геометрическим орнаментом в виде вписанных ромбов и горшки тюльпановидной формы, в том числе с налепным орнаментом, напоминающие хуннскую керамику; уплощённые ланцетовидные наконечники стрел; железные клёпанные котлы с вертикальными ручками; лук с концевыми и срединными накладками, а также фронтальной пластиной-вкладышем с расширяющимися концами (хуннского типа). Из более мелких находок следует отметить небольшие щитовые пряжки и глиняные пряслица, одно из которых также украшено штампованным ромбическим орнаментом [Кызласов, 1969, рис. 17-25; 1979, рис. 118-137]. В целом, предметный комплекс из катакомбных погребений в Туве достаточно разнообразный, но не содержит чётко выраженных хронологических признаков, что и вызвало различные точки зрения по поводу их этнокультурной принадлежности.
Публикуя эти материалы, Л.Р. Кызласов определил рассматриваемые памятники как курганы уйгуров VIII-IX вв., отметив при этом древнюю хуннскую традицию в материалах могильников Чааты I, II (форма захоронения — подбой, орнамент и технические приёмы изготовления керамики, конструкция сложного лука), что, по его мнению, «свидетельствует о глубоких центрально-азиатских корнях уйгурской культуры» [Кызласов, 1969, с. 75]. Однако сразу бросалось в глаза, что найденные здесь вещи не имеют ничего общего ни с изображениями на уйгурских росписях из Турфана, ни с реалиями тувинских изваяний, относящихся, по тому же Л.Р. Кызласову, к относительно поздней, так называемой «уйгурской» группе. На этом основании А.А. Гаврилова первая высказала сомнение в уйгурской принадлежности катакомбных погребений в Туве [1974, с. 180], однако высказанное ею самой предположение о том, что «памятниками уйгурской культуры на Алтае следует, повидимому, считать памятники так называемой сросткинской культуры» [Там же] впоследствии оказалось ошибочным.
В дальнейшем данная тема — о датировке и этнокультурной принадлежности тувинских могильников Чааты I, II — приобрела дискуссионный характер. Раскопки в Орду Балыке, столице уйгуров в Монголии, дали керамику, отличную от тувинской, но имеющую с ней некоторые общие элементы [Худяков, Цэвэндорж, 1982, рис. III, IV]. Фрагменты керамики типа орду-балыкской (с вписанными полукружиями) были ещё раньше найдены на р. Орхон в погребении со «шкурой» коня (Орхон-Дель), которое Л.А. Евтюхова считала возможным относить к уйгурам [1957, с. 222-223]. Если это так, отмечал Ю.С. Худяков, «не исключена возможность, что погребения со шкурой коня в Монголии и Южной Сибири, а также инвентарём конца I тыс. н.э. и керамикой, напоминающей орду-балыкскую, оставлены уйгурами», а тувинские катакомбные захоронения «оставило население, находившееся в подчинении у уйгуров, но отличавшееся от них в этническом отношении» [Худяков, Цэвэндорж, 1982, с. 93-94]. В других работах Ю.С. Худяков ещё более определённо высказался за уйгурскую принадлежность погребений со шкурой коня, которые он иногда прямо называет «уйгурскими» [Худяков, 1985, с. 93; 1986, с. 170; 1992, рис. 3-6; и др.]. Такое определение представляется на сегодняшний день наиболее близким к действительности, однако не учитывает всего разнообразия погребений со «шкурой» коня в различных этнических общностях, в которых уйгурский (огузский) компонент сыграл определённую формирующую роль. Что касается этнокультурной принадлежности населения катакомбных погребений в Центральной Туве (по Ю.С. Худякову, подчинённого уйгурам), то она так и осталась не определённой.
Позднее О.Б. Варламов, вслед за А.А. Гавриловой, также усомнился в датировке, предложенной Л.Р. Кызласовым, отметив при этом «полное несоответствие погребального инвентаря “уйгурских” захоронений предметному комплексу древнетюрской эпохи», и предложил датировать их гунно-сарматским временем, в пределах I-V вв. н.э., хотя никаких позитивных фактических оснований для этого не было [Варламов, 1987, с. 182-183]. Этот вывод повторил П.П. Азбелев, [1] высказавший предположение о принадлежности чаатинских могильников народу юэбань, обитавшему в I-VI вв. в Восточном Туркестане и долгое время сохранявшему хуннские традиции. «Правильность такой интерпретации, — по словам автора, — зависит от степени достоверности и полноты летописных сообщений» [Азбелев, 1991, с. 65], которых на самом деле, во всяком случае применительно к территории Тувы, нет. И спорить в данном случае не о чем. Попутно вопроса о принадлежности катакомбных погребений в Туве коснулся С.С. Миняев, отметивший «несовместимость уйгурской атрибуции тувинских захоронений в подбоях и катакомбах с гипотезой о центрально-азиатском происхождении уйгуров» и согласившийся с мнением Ю.С. Худякова о том, что вполне возможно «эти захоронения оставлены населением, входившим в Уйгурский каганат, но имевшим иное происхождение» [Миняев, 1990, с. 80].
* * *
Обращаясь ещё раз к данной теме, следует сказать, что «чаатинская проблема» распадается на две части: 1) синхронизация (или отсутствие таковой) материалов катакомбных могильников и городищ; 2) вопрос о происхождении населения катакомбных могильников и возможной причине нахождения их в непосредственной близости (в условиях Центральной Азии расстояние в 600 м не может быть принято как существенное) от городищ. При этом следует иметь в виду, что так называемые городища Центрально-Тувинской котловины представляют собой не городища в полном смысле этого слова, а скорее оборонительные сооружения на случай военной опасности, чем объясняется отсутствие остатков жилых построек, следов длительного содержания скота и специфический состав происходящих отсюда археологических материалов.
Основным аргументом в пользу точки зрения Л.Р. Кызласова о датировке катакомбных (или подбойных) погребений в Туве является керамика. На площади I Шагонарского городища найдены фрагменты керамики, украшенной штампованным ромбическим орнаментом — (Рис. I-2) [Кызласов, 1979, рис. 97], которая не могла появиться здесь раньше, чем возникло городище. Фрагменты такой же керамики найдены при раскопках уйгурского городища Бажин-Алаак, также в Центральной Туве (Рис. I-1) [Щетенко, 1996, рис.4, 1-5]. Такая же керамика представлена целыми формами вазообразных сосудов в погребениях могильника Чааты I (Рис. I-7) [Кызласов, 1979, рис. 121, 137] и в материалах городища Пор-Бажин на оз. Тере-Холь (Рис. I-5) [Вайнштейн, 1959, табл. IV], уйгурская принадлежность которого ни у кого из исследователей сомнения не вызывает. В отличие от центрально-тувинских городищ-укреплений, это настоящий город, строительство которого хорошо согласуется с приведёнными выше сведениями о завоевании каганом Боян-чором территории Тувы. Керамика с ромбическим орнаментом представлена и в сангийн-толгойской коллекции из Монголии, относящейся к уйгурскому времени [Баяр, Худяков, 2002, рис. III]. Важное хронологическое значение имеет и то обстоятельство, что такой же геометрический орнамент из вписанных ромбов украшает стенки крупного глиняного сосуда, найденного в поминальном комплексе Бильгэ кагана (основан в 735 г.) [Баяр, 2004, рис. 2]. На керамику гунно-сарматского времени такой орнамент никогда не наносился.
Расширяя круг возможных аналогий, следует выделить вазы из Михайловского могильника на р. Кие в Кемеровской области, на которые обычно ссылаются противники поздней датировки чаатинских погребений. Однако, как установила сама автор этих раскопок Г.С. Мартынова, Михайловский могильник неоднороден и состоит из двух видов погребальных сооружений: склепов, относящихся к западному варианту таштыкской культуры (действительно гунно-сарматского времени) и двух курганов (№№ 1, 2), датируемых автором VI-IX вв. [Мартынова, 1985, с. 95-96]. В последних и были найдены вазообразные сосуды с таким же ромбическим орнаментом (Рис. I-6) [Там же, рис. 110, 114]. В одной из предшествующих публикаций они были определены как «кыргызские» вазы [Мартынова, 1976, с. 80], но на самом деле ничего общего по характеру орнаментации с кыргызскими вазами не имеют и представляют ближайшую параллель вазообразным сосудам, найденным в могильнике Чааты I и в уйгурском городе Пор-Бажин (Рис. I-5). Очевидно, такого рода орнаментацию вообще следует считать одной из наиболее характерных для памятников уйгурского времени.
Таким же образом украшено глиняное пряслице из древнетюркского погребения Элст Хутул в Северной Монголии (Рис. I-4) [Худяков, Турбат, 1999, рис. 4, 2]. «Судя по находке пряслица со штампованным ромбическим орнаментом, — отмечают авторы, — захоронение с конём из Элст Хутул следует отнести к уйгурскому времени, VIII-IX вв.» [Там же, с. 87]. Но такое же пряслице с ромбическим узором найдено в одном из курганов могильника Чааты I (Рис. I-3) [Кызласов, 1979, рис. 129-4]. Судя по этим и некоторым другим находкам, подобного рода пряслица с ромбическим орнаментом вообще получили широкое распространение в это время. То же самое можно сказать относительно железных клёпанных котлов с вертикальными ручками. Помимо могильника Чааты I [Кызласов 1969, рис. 21-10], они найдены в юго-западной Туве [Грач, 1968, рис. 50] и на Горном Алтае [Бородовский, Новиков, 1999, рис. 1] и входят в число характерных предметов туэктинского этапа культуры алтае-телеских тюр- |
