П.П. Азбелев
К исследованию культуры могильников Чааты I-II
Уникальный для Тувы комплекс подкурганных катакомбных ингумаций, исследованных С.А. Теплоуховым (1927) и Л.Р. Кызласовым (1958-1960), стал предметом дискуссий по вопросам датировки и этнокультурной интерпретации памятника. С.А. Теплоухов, основываясь, видимо, на находках гончарных ваз, отнёс его к «культуре чаатас», но такая трактовка, как отметил Л.Р. Кызласов, неприемлема. [1]
Решая вопрос об этих могильниках, Л.Р. Кызласов выделил ряд архаических признаков, восходящих к культуре хунну, отметил соседство курганов с Шагонарскими городищами, связываемыми с уйгурами, сходство керамики из могил с находками фрагментов сосудов на этих городищах и в Орду-Балыке, находки фрагментов лощеных гончарных ваз в тех регионах, где, по данным летописей, в то или иное время присутствовали уйгуры; анализируя предметный комплекс, автор указал ряд дальних западных аналогий VII-X вв. наборам накладок на лук, серию аналогий наконечникам стрел с территорий от Иртыша до Дальнего Востока из памятников VIII-IX вв., на этих основаниях датировал комплекс уйгурским временем и связал его непосредственно с уйгурами. Автором отмечено согдийское влияние и указаны этнографические аналоги в погребальном обряде синьцзянских уйгуров. [2]
Не анализируя могильники Чааты, А.А. Гаврилова предложила считать уйгурскими традиции комплексов сросткинского типа; основанием послужили заведомо уйгурские турфанские аналоги. Касаясь вопроса о могильниках Чааты, А.А. Гаврилова отметила недостаточность оснований для их точной датировки и предположила, что это кладбища не кочевого, а осёдлого населения. [3]
Не оспаривая предложенной Л.Р. Кызласовым даты, другие авторы выразили сомнение в правильности этнической интерпретации, считая, что памятник нужно связывать не с уйгурами, а с зависимыми от них группами. [4] Д.Г. Савинов на основании серии аналогий предположил, что катакомбы могли быть оставлены сохранившимися до уйгурского времени носителями кокэльской культуры, которую автор датировал первой половиной тысячелетия, оговорив особо лишь нижнюю дату. [5]
О.Б. Варламов, указав несколько южносибирских аналогов чаатинским материалам (из недостоверно датированных комплексов) и опираясь на сарматские катакомбы, аналогичные чаатинским по форме, датировал Чааты I-II I-V вв., не решая вопроса о его этнокультурной интерпретации. [6]
(61/62)
Ю.С. Худяков отметил, что «в инвентаре катакомбных погребений нет вещей, которые позволили бы датировать их VIII-IX вв.»; без развёрнутой аргументации автор отметил, что аналогии некоторым чаатинским материалам имеются в кенкольской, кок-пашской и верхнеобской культурах, и на этом основании датировал памятник предтюркским временем «до образования Первого каганата и широкого распространения... древнетюркского предметного комплекса». Касаясь вопроса о соотношении кокэльского и чаатинского комплексов, автор предположил, что первый из них предшествует второму. [7]
В основе сомнений по поводу датировки и интерпретации тувинских катакомб лежит отсутствие прямо датирующих находок и несоответствие представленного памятником погребального обряда китайскому описанию уйгурских обычаев. Авторы опираются на синхронизацию чаатинских находок с аналогами из других регионов, не анализируя вопроса о времени и обстоятельствах появления в Туве могил, не имеющих прототипов среди надёжно датированных местных ранних памятников. Последнее же показывает, что носители традиции катакомбных погребений появились в Туве из тех регионов, где эта традиция бытовала в течение долгого времени, то есть из Средней Азии или Восточного Туркестана. Уникальность чаатинского комплекса позволяет считать миграцию единовременной, а пребывание мигрантов в центре Азии — кратковременным. Поэтому прямо датировать памятник по южносибирским аналогиям невозможно: его культура сформировалась задолго до миграции в ином регионе, и дата могильников Чааты должна запаздывать по сравнению с хронологией представленной ими культуры в исходной точке миграции.
Тезис о среднеазиатском или восточнотуркестанском происхождении культуры могильников Чааты дополняется следующими обстоятельствами.
Могильные сооружения. Нехарактерная для Южной Сибири традиция погребения в катакомбах до VI в. была распространена в Восточном Туркестане, в Средней Азии и у сарматов. Наиболее важна устойчивая деталь — помещение керамики в особую подбойную нишу, устроенную в стене катакомбы со стороны дромоса близ головы погребённого, — типичная для могильников Чааты. Аналогии имеются в кенкольской культуре [8] и в гаочанских могильниках Астана и Караходжа, где прослежен путь от особой «микрокатакомбы» до ниши, прямо аналогичной чаатинским, со второй половины III до начала VI вв. [9] Гаочанские ниши по отношению к кенкольским, как можно полагать, прототипичны.
Физический облик погребённых в ряде случаев отличается кольцевой деформацией черепа, что нехарактерно для Южной Сибири и типично для среднеазиатских народов. [10]
(62/63)
Комплекс вооружения, представленный в чаатинских катакомбах, во многом аналогичен кенкольскому. Это определяется по форме наконечников стрел, [11] по форме и набору накладок на лук, [12] по форме ножей. [13]
Керамический комплекс могильников Чааты связывается со среднеазиатскими традициями применением гончарного круга, находкой ангобированного сосуда (Чааты II, кург. 74), [14] приёмом украшения тулова налепными шишечками (Чааты I, кург 25). [15] Изготовленные на круге вазы в целом (но не более) сопоставимы с хуннскими, [16] к чему практически и сводится архаический элемент культуры могильников Чааты.
Территориальный разброс наиболее близких аналогий чаатинским материалам позволяет полагать, что миграция осуществлена с территории, находящейся не западнее Семиречья и не восточнее Турфана, то есть из Джунгарии либо прилегающих территорий. Хронология астанских погребений с нишами, детально разработанная по находкам датированных документов, позволяет отнести миграцию ко времени не ранее конца первого периода формирования гаочанских комплексов, то есть не ранее VI в. Могильник Чааты I более однороден, чем Чааты II и, возможно, предшествовал ему.
Следует рассмотреть южносибирские аналоги чаатинским материалам. Обстоятельства появления рассматриваемых комплексов указывают на то, что эти аналоги, если их местный генезис исключён или недоказуем, говорят о влиянии мигрантов на местное население.
Могильные сооружения. Кокэльские подбойные ниши для сосудов аналогичны чаатинским лишь функционально; по форме и расположению этих ниш можно заключить, что они независимо от чаатинских восходят к центральноазиатским и более древним дунбэйским отсекам могил, гробов и каменных ящиков. Более интересна полностью аналогичная чаатинским ниша за тыном могилы ограды № 6 Койбальского чаатаса, содержавшая часть керамического набора. [17] Полное отсутствие минусинских прототипов позволяет считать эту нишу последствием влияния тувинских «катакомбников».
Комплекс вооружения. Сходство чаатинских и кокэльских наборов накладок на лук ограничивается полнотой набора и общей формой срединных накладок. Кокэльские концевые накладки — спрямлённые с резко загнутым концом — мало сопоставимы с чаатинскими. [18] Последние же аналогичны плавно изогнутым накладкам из полных наборов Михайловского могильника. [19] Чаатинские ножи со скошенным черенкоми с уступом на переходе от обушка к черенку имеют кокэльские и кыргызские аналоги, [20] причём в позднем Уйбатском чаатасе найден коленчатый кинжал, представляющий собой нож того же типа, но усовершенствованный добавлением напускного железного перекрестья. [21] Типологически он позже чаатин-
(63/64)
ских ножей и аналогичен кинжалам, изображавшимся на изваяниях с реалиями VII-IX вв. [22]
Керамический комплекс. Чаатинские сосуды с налепами на венчике не могут быть сопоставлены с кокэльскими сосудами, имеющими на венчиках угловидные выступы (имитирующие, как можно полагать, более ранние южносибирские многогранные сосуды), однако аналогичны, как уже отметил Л.Р. Кызласов, [23] некоторым кыргызским сосудам. Приём украшения тулова налепными шишечками имеет аналоги в кокэльских и таштыкских комплексах. [24] Чаатинские вазы по ряду признаков сопоставимы с кыргызскими, михайловскими и двумя монгольскими вазами, [25] но отличаются наличием признаков хуннского происхождения; отсутствие южносибирских прототипов гончарных ваз позволяет считать тувинские вазы наиболее ранними (не считая хуннских), всего вероятнее, прототипичными для всех прочих групп.
Наиболее ранние свидетельства влияния культуры могильников Чааты на южносибирские культуры, имеющие надёжные даты (коленчатые кинжалы и инновации в кыргызской культуре) относятся к VII в. [26] Находка фрагментов ваз чаатинского типа в жертвенных ямах в храме на мемориале в честь Кюль-тегина [27] показывает, что мигранты, несмотря на кратковременность пребывания в центре Азии, не только оказали заметное влияние на местные культуры, но и внесли какой-то вклад в сложение культуры Второго каганата. По совокупности фактов присутствие мигрантов в Туве относится к VII в.
Историческая ситуация, реконструируемая по материалам могильников Чааты I-II, такова: миграция из Джунгарии в Центральную Азию — кратковременное там пребывание с ощутимым влиянием на местные культуры — исчезновение мигрантов как самостоятельной активной группы и некоторый вклад в сложение новой тюркской культуры. События происходили в VII в.
Единственная в центральноазиатской истории ситуация, сопоставимая с предложенной реконструкцией, имела место в первой половине VII в. С начала века шёл постепенный отток телеских племён из Джунгарии в Центральную Азию, вызванный предельным обострением их отношений с западными тюрками. Во второй половине 620-х гг. миграция приняла массовый характер, а во главе её встали сиры (кит. сеяньто), создавшие в 630 г. собственный каганат, сменивший тюркскую державу, разгромленную при активном участии сиров. Сирский каганат просуществовал до 646 г., успев установить контроль над енисейскими кыргызами и, вероятно, другими народами Саяно-Алтая. После разгрома 646 г. часть сиров вместе с тюрками боролась за создание новой тюркской державы и впоследствии вошла в ее состав на правах привилегированной этнической группы. [28]
(64/65)
Полное соответствие археологической реконструкции и исторической ситуации позволяет уверенно датировать могильники Чааты сирским периодом (второй четвертью VII в.), однако соотнести их не с сирами, но с какой-то осёдлой группой, втянутой в массовое переселение и использовавшейся сирами для охраны северных границ каганата — свою степную конницу сиры, вероятно, берегли для решающих боёв на юге, где решалась судьба каганата.
Предположительная этническая идентификация могильников Чааты возможна благодаря наличию в их культуре хуннского компонента. Единственная группа, обитавшая в Восточном Туркестане в I-VI вв, и безусловно хранившая отдельные хуннские традиции — это народ юэбань. Он стал известен китайским хронистам в конце I в. н.э., когда разгромленные северные хунну перешли через Тарбагатай и ушли «на запад в Кангюй», а подвластная им ранее группа местного, как можно полагать, происхождения осталась, сохранив в своей культуре ряд черт хуннской культуры (например, титул «шаньюй»). Источники описывают юэбань как осёдлую группу. [29] Последний раз летопись упоминает юэбань в VI в., причём этот народ действует в союзе с гаогюйскими (телескими) племенами, [30] сильнейшими из которых были сиры. Поэтому не исключено, что народ юэбань был втянут в миграцию своих союзников на восток; следует, однако, признать, что прямых известий о союзе юэбань именно с сирами нет, но предполагать это вполне возможно.
Таким образом, юэбань является единственной группой, удовлетворяющей всем условиям для идентификации с населением, оставившим могильники Чааты I-II. Правильность такой интерпретации зависит лишь от степени достоверности и полноты летописных сообщений.
[3] Гаврилова А.А. Сверкающая чаша с Енисея (к вопросу о памятниках уйгуров в Саяно-Алтае). // Бронзовый и железный век Сибири. Новосибирск, 1974. С. 180. Следует добавить, что в чаатинских могилах нет предметов конской упряжи и поясного набора, обязательных для кочевнических погребений.
[4] Худяков Ю.С., Цэвендорж Д. Керамика Орду-Балыка. // Археология Северной Азии. Новосибирск, 1982. С. 93; Савинов Д.Г. Народы Южной Сибири в древнетюркскую эпоху. Л., 1984. С. 87-88.
[6] Варламов О.Б. О датировке «уйгурских» погребений Тувы // Проблемы археологии степной Евразии / Тез. докладов. Ч. II. Кемерово, 1987. С. 181-183.
(65/66)
[8] Бернштам А.Н. Кенкольский могильник. (Археологические экспедиции Государственного Эрмитажа. Вып. II). Л., 1940. С. 41. Табл. IX; Кожомбердиев И. Катакомбные памятники Таласской долины // Археологические памятники Таласской долины. Фрунзе, 1963. С. 47. (Кург. 19). С. 50 (кург. 28). С. 50 (кург. 29).
[9] Лубо-Лесниченко Е.И. Могильник Астана // Восточный Туркестан и Средняя Азия. История. Культура. Связи. М., 1984. С. 109-110, 219. Рис. 19.
[11] Трёхлопастные черешковые наконечники с треугольным сечением усиленного бойка. Ср.: Кызласов Л.Р. История Тувы... С. 76. Рис. 25, 2; Кожомбердиев И.К., Худяков Ю.С. Комплекс вооружения кенкольского воина // Военное дело древнего населения Северной Азии. Новосибирск, 1987. С. 85. Рис. 5; Брыкина Г.А. Юго-Западная Фергана в первой половине I тыс. н. э. М., 1982. С. 187-188. Табл. 34-35.
[12] Полный набор, включающий концевые (плавно изогнутые), срединные боковые (срезанные наискось концы) и фронтальные (с плавным расширением на концах) накладки. Ср.: Кызласов Л.Р. История Тувы... С. 72. Рис. 21, 1-8. С. 74. Рис. 24; Кожомбердиев И.К., Худяков Ю.С. Комплекс вооружения... С. 79. Рис. 1. С. 80. Рис. 2, 1-8; См.: также Бернштам А.Н. Кенкольский могильник... Табл. XXVII, XXVIII.
[13] Ножи со скошенным черенком и плавным либо резким уступом на переходе от обушка к черенку. — Ср.: Кызласов Л.Р., 1) История Тувы... С. 73. Рис. 22, 12; 2) Древняя Тува... С. 161. Рис. 118, 2, 4. С. 168. Рис. 123, 4-6; Кожомбердиев И.К. Катакомбные памятники... С. 38. Рис. 3, 4; Брыкина Г.А. Юго-Западная Фергана... С. 190. Табл. 37, 1-7.
[14] Кызласов Л.Р. Древняя Тува... С. 179. Рис. 135, 2.
[15] См.: например, Бернштам А.Н. Кенкольский могильник... С. 7; Брыкина Г.А. Юго-Западная Фергана... С. 184. Табл. 31, 1, 2.
[17] См.: Кызласов Л.Р. Отчёт о работе Хакасской археологической экспедиции МГУ в 1970 г. Архив ИА АН СССР. Р-1, №4242.
[18] Ср.: Худяков Ю.С. Вооружение средневековых кочевников Южной Сибири и Центральной Азии. Новосибирск, 1986. С. 65. Рис. 21; Кызласов Л.Р. История Тувы... С. 72. Рис. 21, 1-2. С. 74. Рис. 24, 3, 7-9. Вопрос, однако, представляется более сложным. Кокэльские луки, по-видимому, первоначально не предусматривали применения концевых накладок, ибо концы кибити орнаментировались. Появление спрямлённых концевых накладок было результатом усиления лука исходной формы совершенно специфическими концевыми накладками, получившими свою форму от прямых окончаний кибити. Сходство чаатинских и кокэльских серединных накладок позволяет предположить, что образцом послужили луки чаатинско-кенкольского типа; если это так, то Чааты для кокэльских могил, содержавших накладки, являются датирующим памятником. Исходная кокэльская форма — лук без накладок, заменяемых уплощениями кибити, придающими её середине и окончаниям необходимую жёсткость, а плечам, наоборот, гибкость, — воспроизводит лук так называемого «сасанидского» типа, распространенный на западе Средней Азии начиная с первых веков н.э. (Литвинский Б.А. Сложносоставной лук в древней Средней Азии (к проблеме эволюции лука на Востоке). // СА, 1966. №4. С. 53. Рис. 1, 4. С. 54. Рис. 2, 14, 17, 18. С. 61, 69). Такие луки часто изображались на сасанидских блюдах (см.:
(66/67)
например, Тревер К.В., Луконин В.Г. Сасанидское серебро. Собрание Гос. Эрмитажа. Художественная культура Ирана III-VIII вв. М., 1987. С. 107. Рис. 3. С. 112, Рис. 17. Особенно чёткое изображение: С. 109. Рис. 10. Иллюстрации. №21. ) Вопрос о времени и обстоятельствах появления луков «сасанидского» типа в Центральной Азии составляет особую тему, связанную с проблемой западного компонента в кокэльской и таштыкской культурах; ясно лишь, что хронология этого компонента укладывается в период до времени появления чаатинского комплекса. Если конструкция «сасанидского» лука базируется на оригинальном техническом решении, то чаатинско-кенкольская традиция ориентирована прежде всего на применение накладок. Таким образом, позднекокэльский лук со спрямлёнными концевыми накладками сочетает элементы двух совершенно разных традиций — центрально-азиатской и иранской.
[19] Мартынова Г.С. Таштыкские племена на Кие. Красноярск, 1985. С. 93. Рис. 112, 2.
[20] Вайнштейн С.И., Дьяконова В.П. Памятники в могильнике Кокэль конца I тыс. до н.э. — первых веков н.э. // ТТКАЭЭ. Т. II; Материалы по этнографии и археологии районов бассейна р. Хемчика. М.-Л., 1966. С. 285. Табл. VIII; Худяков Ю.С., Нестеров С.П. Средневековые памятники в зоне есинской оросительной системы. // Археологические исследования в районах новостроек Сибири. Новосибирск, 1985. С. 213. Рис. 18, 1.
[22] Евтюхова Л.А. Каменные изваяния Южной Сибири и Монголии. // Материалы и исследования по археологии Сибири. Т. 1. М., 1952. С. 79. Рис. 12. С. 112. Рис. 68; Кызласов Л.Р. История Тувы... С. 27. Рис. 2, 2; Кубарев В.Д. Древнетюркские изваяния Алтая. Новосибирск, 1984. С. 41. Рис. 8; См.: также Шер А.Я. Каменные изваяния Семиречья, М., Л., 1966. С. 79. Табл. 111, 16. С. 83. Табл. V, 21. С. 89. Табл. VIII. 37.
[23] Кызласов Л.Р. История Тувы... С. 75.
[24] Вайнштейн С.И. Раскопки могильника Кокэль в 1962 г. (погребения казылганской и сыын-чюрекской культур) // ТТКАЭЭ. Т. III; Материалы по археологии и антропологии могильника Кокэль. Л., 1970. С. 61. Рис. 95; Дьяконова В.П. Большие курганы-кладбища на могильнике Кокэль (по результатам раскопок за 1963, 1965 гг. ). // ТТКАЭЭ. Т. III. С. 200. Табл. V, 2, 3, 5, 8, 12, 17. С. 201. Табл. VI, 9, 10, 17, 19, 20; Грязнов М.П. Таштыкская культура. // Комплекс археологических памятников у горы Тепсей на Енисее. Новосибирск, 1979. С. 95. Рис. 556, 1. С. 125. Рис. 72, 18. Следует отметить, что сосуд из мог. 40, Тепсей III (последний из названных) наиболее сопоставим с упоминавшимся сосудом из Кайрагача (см. прим. 15).
[25] Мартынова Г.С. Таштыкские племена... С. 90. Рис. 108, 13. С. 92. Рис. 110. С. 94. Рис. 114; Боровка Г.И. Археологическое обследование среднего течения р. Толы // Северная Монголия. Т. II. Предварительные отчёты лингвистической и археологической экспедиций о работах, произведенных в 1925 году. Л., 1927. Табл. 11, 5. Табл. III, 11. Вторая ваза привлекается к сопоставлению впервые; прямые аналогии см.: Кызласов Л.Р. История Тувы... С. 69. Рис. 18, 2; Он же. Древняя Тува... С. 169. Рис. 124, 5.
[26] Таштыкские и кокэльские аналогии не могут быть признаны датирующими по причине неразработанности вопросов хронологии этих культур. Датировку ранних чаатасов VII в. см.: Азбелев П.П. Конструкции оград минусинских чаатасов как источник по истории енисейских кыргызов. // Памятники кыргызской культуры в Северной и Центральной Азии. Новосибирск, 1990. Изваяния с изображением кинжалов «уйбатского» типа датируются не ниже VII в. по изображениям вещей катандинского комплекса (прямоугольные и полуовальные поясные бляхи с прорезью).
(67/68)
[28] Кляшторный С. Г. Кипчаки в рунических памятниках. // Tūrcologica, 1986. (К восьмидесятилетию академика А. Н. Кононова). Л., 1986; См.: также: Бичурин Н.Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. Т. 1. М.-Л., 1950. С. 339-343, 354; Кюнер Н.В. Китайские известия о народах Южной Сибири, Центральной Азии и Дальнего Востока. М., 1961. С. 41-48.
[29] Бичурин Н.Я. Собрание сведений... Т. II. М.,-Л., 1950. С. 258-260. «Юебаньцы не были не только хуннами, но и кочевниками» и локализуются «на южных и северных склонах Тарбагатая и в бассейне Иртыша» (Грумм-Гржимайло Г.Е. Западная Монголия и Урянхайский край. Исторический очерк этих стран в связи с историей Средней Азии. Т. II. Л., 1926. С. 134, 137-138. Оба тезиса подробно и убедительно обоснованы. Вызывает удивление позиция А.Г. Малявкина, полагающего, что юэбань — это «разрозненные тюркские племена (тюрки туцзюе и теле)» и здесь же отмечающего, что «в IV-V вв. разрозненные тюркские племена находились в самом начале пути» (Малявкин А.Г. Танские хроники о государствах Центральной Азии. Тексты и исследования. Новосибирск, 1989. С. 218-219. Прим. 431). В конце I в. н.э., когда народ юэбань появился на исторической арене, ни тюрков, ни теле еще не было.
[30] Бичурин Н.Я. Собрание сведений... Т. III. М.-Л., 1953. С. 30, 79; На китайской карте периода династии Северная Вэй (386-534 гг. ) владения народа юэбань помещены в Семиречье, на берегах Или (там же. Вклейка, карта 5, правая половина).
|