Д.Г. Савинов

Система хронологии сибирских древностей в трудах М.П. Грязнова.

// Степи Евразии в древности и средневековье. Материалы научно-практической конференции, посвящённой 100-летию со дня рождения М.П. Грязнова. СПб: 2002. Книга I. С. 74-78.

Периодизация древних культур Южной и Западной Сибири — важнейшая составляющая научного наследия М.П. Грязнова. Открытые им памятники и введённые в науку дефиниции (наименования культур и этапов — хронологических подразделений этих культур) настолько прочно вошли в теорию и практику археологических исследований, что даже трудно представить, как бы развивалось без них отечественное сибириеведение. При этом необходимо иметь в виду, что основная часть научной деятельности М.П. Грязнова протекала в то время, когда в сибирской археологии ещё не использовались методы абсолютного датирования, а на первом месте находились иные подходы к определению исторического места культуры (памятника): в первую очередь, естественно-географические и типологические методы, а также стратиграфические наблюдения.

Известно, что исследовательские принципы М.П. Грязнова, во всяком случае на исходных позициях, формировались в русле палеоэтнологической школы [Матющенко, 2001]. По образному выражению А.В. Жука, «М.П. Грязнов стал археологом в среде палеоэтнологов Петрограда» [Жук, 1987, с. 18]. Влияние палеоэтнологической школы выразилось в признании детерминирующего фактора географической среды (отсюда крайне осторожное, если не негативное, отношение к выделению локальных вариантов культуры на одной и той же территории) и в целом эволюционного характера культурогенеза (стремление к выделению переходных этапов; впервые у С.А. Теплоухова — «таштыкский переходный этап»).

Для правильной оценки системы хронологии М.П. Грязнова весьма существенно определение ее исходных теоретических оснований, хотя сам Михаил Петрович высказывался по этому поводу крайне редко. «Культура, как термин археологической классификации, по М.П. Грязнову, это — период в истории конкретного общества». Этап — более дробное хронологическое деление культуры [Грязнов, 1969, с. 21]. «Очевидно, — пишет М.П. Грязнов в одной из своих более поздних работ, — при сравнении памятников разных этапов одной культуры или хронологически близких культур надо сопоставлять не отдельные категории вещей, а их комплексы, и даже не отдельные памятники, а культурно-исторические комплексы, то есть культуры, этапы, представителем которых является данный памятник» [Грязнов, 1975, с. 6].

Данные положения более применимы к первобытности, которой преимущественно занимались палеоэтнологи, чем к тем динамичным эпохам, изучению которых посвятил свою жизнь М.П. Грязнов, но в то время, повидимому, это был единственно возможный путь исторической систематизации всего имеющегося (и постоянно поступающего) археологического материала.

Большое значение имел принцип исследования археологических микрорайонов, впервые блестяще реализованный С.А. Теплоуховым. «Сергей Александрович, — писал М.П. Грязнов, — исходил из предпосылок, хотя и не совсем верных, но полностью оправдавших на первых порах исследования, что если в одной местности находятся могильники, отличающиеся друг от друга по устройству могил, обряду погребения и по типам находимых в них вещей, то значит эти могильники принадлежат разным эпохам или культурам и эти культуры распространены по всей степи» [Грязнов, 1988, с. 72-73]. Та же идея заложена в основе археологических работ М.П. Грязнова у с. Большая Речка на Верхней Оби (раскопки 1946, 1947 и 1949 гг.) и у горы Тепсей на Енисее (основные раскопки 1968-1970 гг.). Полученная культурная стратиграфия исследованных микрорайонов, в контексте «классификации» С.А. Теплоухова [Теплоухов, 1929], образует своеобразный «каркас» системы хронологии М.П. Грязнова. Материалы же Новосибирской экспедиции (раскопки 1952-1954 гг.), включающие не менее яркие, но дискретно расположенные памятники (Ирмень, Ордынское, Старый Шарап и др.), по-видимому, с этой точки зрения представляли для М.П. Грязнова меньший интерес и, возможно, поэтому остались неопубликованными.

Выделение локальных вариантов культуры, соответствующих «определенным естественно-географическим районам» [Грязнов, 1956, с. 40], возможно, по М.П. Грязнову, только в очень широких пределах. Таковы три варианта верхнеобской культуры (барнаульско-бийский, новосибирский и томский); десять вариантов карасукской культуры (в работе 1956 г.) и аналогичным образом выделенные «разные варианты скифо-сибирских культур аржано-черногоровского типа» [Грязнов, 1983]. Что касается абсолютных датировок, то они определялись М.П. Грязновым, главным образом, по кругу вещественных аналогий, но «не отдельных памятников (курганов, могил и пр.), а всего этапа или культуры в целом» [Грязнов, 1975, с. 6-7]. При этом, отмечает М.П. Грязнов, их следует «принимать как приближение к истине, но не твёрдо установленные. Их придется ещё не раз уточнять, поправлять и изменять, по мере того как в других регионах азиатских степей, более близких

(74/75)

к центрам древних цивилизаций, будут открываться и хронологически определяться комплексы, подобные саяно-алтайским» [Грязнов, 1979, с. 5].

Полевые исследования М.П. Грязнова, давшие основной фактический материал для создаваемой им периодизации, начались на Горном Алтае. В 1927 г. был раскопан курган Шибе, давший впоследствии название шибинскому этапу. К 1929 г. относятся раскопки 1-го Пазырыкского кургана, определившего название пазырыкского этапа (культуры). Однако в первом варианте периодизации алтайских древностей, опубликованном в 1930 г., они не отражены. По справедливому замечанию Л.С. Марсадолова, в ней ещё «можно видеть включение минусинской схемы С.А. Теплоухова и более ранней классификации В.В. Радлова» [Марсадолов, 1996, с. 20]. Это своеобразная «точка отсчёта», начало культурно-хронологических построений М. П. Грязнова.

В 1939 г. М.П. Грязновым вводится в науку понятие «ранние кочевники», получившее самое широкое распространение [Савинов, 1995]. Тогда же была предложена новая периодизация культуры ранних кочевников Алтая с выделением трёх последовательных этапов: майэмирского, пазырыкского и шибинского [Грязнов, 1939]. В 1947 г. в небольшой статье (текст доклада 1945 г.) было дано обоснование майэмирского этапа как начального периода формирования культуры ранних кочевников [Грязнов, 1947], имевшее принципиально важное значение. Во многом благодаря этому впоследствии быстро и аргументированно были введены в научный оборот такие известные памятники, как Тасмола в Казахстане, поздний Тагискен и Уйгарак на юге Средней Азии, алды-бельская культура в Туве. Касаясь датировки 1-го Пазырыкского кургана, М.П. Грязнов достаточно осторожно писал, что время его сооружения «не может быть определено точно. Ясно лишь, что он принадлежит к той группе памятников на Алтае, которые относятся ко времени с V по III вв. до н.э. Наиболее вероятной датой его (по наличию или отсутствию китайских, ахеменидских и греко-бактрийских элементов. — Д.С.) следует считать IV в. до н.э.» [Грязнов, 1950, с. 43].

С 1946 г. разворачиваются работы у с. Большая Речка (Ближние Елбаны) на Верхней Оби на памятнике, открытом М.П. Грязновым ещё в 1925 г. «Ближние Елбаны, — по М.П. Грязнову, — исключительный в своем роде археологический пункт», позволяющий «на примере истории одного древнего посёлка... установить детальную периодизацию памятников древних племён с эпохи бронзы по XVII в. н.э.» [Грязнов, 1952, с. 93-94].

При этом необходимо учесть, что если при работе на Енисее и на Горном Алтае М.П. Грязнов имел предшественников в лице С.А. Теплоухова, Д.А. Клеменца и В.В. Радлова, то здесь все начиналось с «белого листа». Положение усугублялось ещё и тем, что при полном отсутствии каких-либо импортных изделий, а также ощутимых влияний со стороны высоких цивилизаций, как это имело место в Пазырыке, основными источниками информации могли стать только самый тщательный типологический анализ, главным образом керамики, и детальные стратиграфические наблюдения.

В результате трёхлетних раскопок, проведённых на самом высоком методическом уровне, была создана первая периодизация древних культур Верхней Оби, ставшая основой всей западносибирской археологии. В графическом исполнении она представлена в виде таблиц, сделанных по принципу «теплоуховских», но с иллюстрацией (по каждому этапу) обряда погребения [Грязнов, 1951, рис. 29-30], к сожалению, не вошедших в полное издание материалов экспедиции [Грязнов, 1956]. Помимо андроновской и карасукской культур эпохи бронзы, М.П. Грязновым были выделены и всесторонне проанализированы три новые археологические культуры: для I тыс. до н.э большереченская с делением на три этапа —собственно большереченский, бийский и берёзовский; для I тыс. н.э. — верхнеобская, также с делением на три этапа — одинцовский, переходный и фоминский; и сросткинская (IX-XI вв.). Датировка и культурная атрибуция фоминского этапа впоследствии были пересмотрены в связи с изучением кулайской культуры Новосибирского [Троицкая, 1979; 1981] и Томского [Чиндина, 1977] Приобья, хотя сам факт прихода населения верхнеобской культуры с севера был установлен М.П. Грязновым. Материалы большереченского этапа были синхронизированы М.П. Грязновым с майэмирскими на Горном Алтае и баиновскими (здесь впервые появляется это название) на Енисее, а бийского этапа — с пазырыкскими. Погребения карасукской культуры (или эпохи) конца II — начала I тыс. до н.э. были разделены на две группы; из них позднюю, по мнению М.П. Грязнова, «следует ограничить более коротким временем, примерно двумя последними веками, т.е. IX-VIII вв. до н.э.» [Грязнов, 1956, с. 36]. Позже таким же образом будет выделен каменноложский этап карасукской культуры на Енисее.

По материалам работ Красноярской экспедиции (начиная с 1960 г.) М.П. Грязновым была видоизменена периодизация минусинской курганной (теперь уже — тагарской) культуры: четырем выделенным С.А. Теплоуховым этапам были даны собственные наименования по названиям эталонных памятников — баиновский, подгорновский, сарагашенский и тесинский [Грязнов, 1968, с. 187-196]. В этом виде периодизация памятников тагарской культуры, во всяком случае в петербургской (ленинградской) школе сибирской археологии, стала общепринятой. В работах М.П. Грязнова нет специальных

(75/76)

указаний по этому поводу, но совершенно очевидна синхронизация им материалов баиновского и подгорновского этапов — с майэмирскими и большереченскими, сарагашенских — с пазырыкскими, тесинских — с шибинскими.

Таким образом, в результате многолетних исследований, помимо того, что «классификация» С.А. Теплоухова была распространена на всю территорию Саяно-Алтайского нагорья, М.П. Грязновым была создана уникальная система хронологии, где каждый из вновь открытых памятников мог занять своё место в пределах выделенных и синхронизированных между собой этапов и археологических культур. По своему замыслу эта система напоминает знаменитую периодическую систему элементов Д.И. Менделеева и, учитывая склонность М.П. Грязнова к естественным наукам, такое сравнение вряд ли можно считать случайным. При этом М.П. Грязнов часто возвращался к предложенным датам, уточнял их, что вообще было свойственно ему как исследователю. Особенно это видно при сравнении работ разных лет в определении рубежей майэмирского и пазырыкского этапов на Горном Алтае, баиновского и подгорновского этапов в Минусинской котловине, конца берёзовского и начала одинцовского этапов на Верхней Оби.

Особо следует сказать о работах ближайших сотрудников М.П. Грязнова, проводивших свои исследования по заложенной им «программе». Так, М.Н. Комарова после выделения большереченской культуры передатировала основную часть погребений Томского могильника [Комарова, 1952], а в 1947 г. по материалам Окунева улуса, давшего впоследствии название окуневской культуре, выделила ранний («окуневский») этап андроновской культуры. Известная монография А.А. Гавриловой о могильнике Кудыргэ является как бы «заполнением» средневековой части истории Горного Алтая, т.е. того, что не было сделано М.П. Грязновым [Гаврилова,1965]. Показательно, что среди выделенных А.А. Гавриловой «типов могил» два (одинцовский и сросткинский) непосредственно вытекают из дефиниций М.П. Грязнова, а третий (часовенногорский) является фактическим обоснованием заключительного этапа «классификации» С.А. Теплоухова, замыкая тем самым на уровне монгольского времени минусинскую и алтайскую периодизацию. В 1966 г. В.П. Полторацкая публикует все материалы из раскопок С.А. Теплоухова в Туве [Полторацкая, 1966], как бы «подготавливая почву» для будущего открытия кургана Аржан. Ряд углублённых аналитических исследований предпринят учениками М.П. Грязнова: М.Н. Пшеницыной — по тесинскому этапу [Пшеницына, 1975], Л.С. Марсадоловым — по хронологии курганов Горного Алтая [Марсадолов, 1985], Н.А. Боковенко — по типологии предметов конской упряжи [Боковенко, 1986]. Эти и многие другие работы существенным образом дополнили и детализировали культурно-исторические построения М.П. Грязнова; в этом плане известное выражение «школа Грязнова» значительно весомее своего первоначального значения.

Раскопки кургана Аржан в 1971-1974 гг. как будто нарушили уже сложившуюся систему хронологии М.П. Грязнова. В связи с этим он должен был констатировать, что «аналогии Аржану противоречивы» и «в существующей периодизации эпохи ранних кочевников в Туве аржанскому этапу (предшествующему майэмирскому на Алтае. — Д.С.) нет места» [Грязнов, 1980, с. 52, 54]. Однако именно эти противоречия и несоответствие с существующей периодизацией (не касаясь здесь вопроса об абсолютной дате Аржана) привели к обоснованию идеи об «аржано-черногоровской фазе» в развитии скифо-сибирских культур, положившей начало новому направлению в археологии степной Евразии. В целом, работу М.П. Грязнова по созданию системы хронологии сибирских (а точнее — сибирско-центральноазиатских) древностей можно образно сравнить с известным украшением эпохи бронзы — «кольцо в полтора оборота»: им был пройден полный круг исследований (от Енисея — через Горный Алтай и юг Западной Сибири — снова на Енисей) и на втором, не завершенном витке положено начало изучению глубинных, пока еще во многом не ясных истоков сложения кочевнических культур.

Из сказанного не следует, что надо идеализировать систему хронологии М.П. Грязнова. Существуют другие, бесспорно заслуживающие внимания периодизации, в первую очередь С.В. Киселёва, Л.Р. Кызласова, В.Н. Чернецова, В.А. Могильникова. Появилось много новых, отличных от взглядов М.П. Грязнова, точек зрения, что вполне естественно, так как наряду с накоплением материалов изменилась и сама парадигма научного исследования: теперь, особенно с развитием точных методов датирования, главное внимание сосредоточено на выделении культурно-территориальных комплексов (групп памятников, археологических культур и их локальных вариантов). Так, в рамках большереченской культуры (в данном случае уже надо говорить — общности) выделены каменская культура [Уманский, 1986], каменская и староалейская культуры [Могильников, 1997], быстрянская культура [Абдулганеев, Кунгуров, 1996] или три варианта большереченской культуры [Алёхин, 1999]. В периодизации памятников Новосибирского Приобья сохраняются два этапа большереченской культуры с названиями, данными им М.П. Грязновым — бийский и берёзовский [Троицкая, Бородовский, 1994]. Указанные разночтения отражают разное видение авторами взаимодействия различных групп населения — местных и пришлых (условно — сакских) — в пределах хронологичес-

(76/77)

ких границ, установленных М.П. Грязновым. Значительно расширились представления о культурах эпохи бронзы Северного Алтая [Кирюшин, 1991] и локальных вариантах сросткинской культуры [Савинов, 1984], период бытования которой был совершенно точно определён М.П. Грязновым (IX-XI вв.). Эти и многие другие новации, вполне корректные по отношению к предшествующим разработкам М.П. Грязнова, отражают естественное развитие науки.

Вместе с тем, вряд ли можно согласиться с переименованием выделенных М.П. Грязновым этапов или культур (при фактическом сохранении их содержания). Например, бийкенская культура вместо майэмирской, одинцовская культура вместо верхнеобской, верхнеобская культура (на позднем этапе) вместо сросткинской и т.д.

Точно также правомерно с позиции хронологии М.П. Грязнова выделение куюмского [Степанова, 1986] и бийкенского (по названию могильника Бийке) типов памятников в рамках майэмирского этапа или культуры; кара-кобинской культуры [Могильников, 1983; Суразаков, 1983] или типа памятников [Кубарев, 1992] в рамках пазырыкского этапа. Полностью сохраняет свое значение положение М.П. Грязнова об историческом месте памятников шибинского этапа [Савинов, 1978; Кубарев, 1987] даже при условии, что датировка самого кургана Шибе может быть «удревнена» [Баркова, 1978]. Мнение М.П. Грязнова о датировке 1-го Пазырыкского кургана IV в. до н.э. как будто подтверждается раскопками последних лет на плато Укок. Впрочем, этот вопрос остаётся наиболее сложным: притом, что цепочка больших Пазырыкских курганов была сооружена всего в течение 50 лет [Марсадолов, 2000], а все курганы пазырыкского типа на Укоке — в течение 39 лет [Полосьмак, 2001 ], вполне вероятно, что для каждой такой группы необходима своя микрохронология (в пределах общего периода существования пазырыкской культуры).

Изучение памятников тагарской культуры пока идёт по пути уточнения и конкретизации выделенных М.П. Грязновым этапов, хотя совершенно очевидна необходимость выделения и здесь локальных вариантов культуры (групп или типов памятников). В этой связи уже не может быть принято поэтапное (с точностью до одного века) деление тагарской культуры, предложенное в коллективной монографии о Тепсее [Грязнов, 1979, с. 4] и оказавшееся своего рода «ловушкой» при абсолютизации такого метода [Субботин, 2001]. Что касается памятников лепёшкинского этапа, то, вероятно, их можно рассматривать в контексте периодизации М.П. Грязнова, так как именно в это время (III в. до н.э.) аналогичные и очень серьезные изменения происходят и в пазырыкской культуре [Суразаков, 1988], и во всех других областях скифского мира. Вместе с тем, вряд ли следует принимать как руководство к действию новую хронологию Э.Б. Вадецкой [Вадецкая, 1999], в которой, исходя из возможности сосуществования нескольких культур на территории Минусинской котловины, предлагается омоложение позднего этапа тагарской культуры на два-три столетия, что, естественно, не может пройти безболезненно для периодизации культуры в целом. Предлагаемые общие хронологические рамки тагарской культуры (с VIII-VII вв. до н.э. по IV в. н.э), помимо того, что они вообще выводят её за предел скифского времени (со всеми вытекающими из этого обстоятельствами), излишне широки для существования одной культуры. Понимая это, автор ставит вопрос не об одной (тагарской), а о «трёх генетически близких, но имеющих свое происхождение культурах» [Вадецкая, 1999, с. 132] — новое прочтение «трёх стадий» С.В. Киселева, требующее совершенно иной системы доказательств.

В хронологии памятников эпохи ранних кочевников в настоящее время представлены две противоположные тенденции: одна — это удревнение существующей периодизации (в свете последних работ М.П. Грязнова); другая — её «омоложение». Отправной точкой архаизации культур скифского типа служат абсолютные даты Аржана (всего 18) по данным карбонового анализа [Марсадолов, 2000, с. 21]. Соответственно, материалы раннескифского времени Алтая датируются IX-VI вв. до н.э. или IX-VII вв. до н.э. В свете ранней даты Аржана по отдельным вещественным параллелям предложено пересмотреть начальную дату развития тагарской культуры [Курочкин, 1993]. Существует мнение о возможности выделения ещё более раннего, «скрытого» этапа формирования аржанских традиций [Боковенко, 1994], по сути дела, уводящее их в глубину эпохи бронзы. Этому как будто соответствуют (через незаполненные пока периоды существования карасукской и андроновской культур) весьма ранние даты памятников афанасьевской культуры на Алтае [Кирюшин, 1991] и первые определения по ¹⁴С погребений окуневской культуры [Лазаретов, 1997].

Другая «омолаживающая» тенденция представлена, в основном, работами Н.Л. Членовой, упорно отстаивающей позднюю датировку Аржана — VII-VI вв. до н.э.; практически одновременное бытование ирменской культуры — VIII-VI вв. до н.э. (синхронной памятникам каменноложского этапа на Енисее); длительное, включая время существования пазырыкской культуры, переживание карасукских бронз [Членова, 1993; 1994; 1997 и др.]. Тот же «вектор» отражают эпизодически возникающая идея поздней датировки Пазырыкских курганов [Чугунов, 1993], разработки Э.Б. Вадецкой и

(77/78)

предлагаемая некоторыми авторами более поздняя относительно установленной А.А. Гавриловой дата могильника Кудыргэ.

Ни та, ни другая тенденции пока не образуют системы и как бы «работают на разрыв», оставляя без внимания многие промежуточные (или предшествующие) этапы культурогенеза. Однако нельзя передатировать целые этапы развития культуры, не затронув хронологическую цепочку в целом. Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что все ранние датировки даны по результатам радиокарбонного анализа; а поздние — в основном по вещественным аналогиям из памятников тех, преимущественно западных, областей, где радиокарбонные определения отсутствуют. Каким образом будут преодолены эти противоречия должны показать будущие исследования, основополагающее значение для которых так или иначе будет иметь система хронологии М.П. Грязнова.

наверх