Д.Г. Савинов

Оленные камни в культуре кочевников Евразии.

// СПб: СПбГУ. 1994. 208 с. ISBN 5-288-01245-8

Глава IX.

Оленные камни как исторический источник.

Оленные камни, как неотъемлемая часть духовной и социальной культуры ранних кочевников, вследствие своего широкого распространения и длительного периода бытования, являются важнейшим источником, позволяющим проследить основное направление историко-культурных процессов, происходивших в степной полосе Евразии в первой половине I тыс. до н.э. Однако, как и во многих других случаях, степень познания этого вида источников ограничена, с одной стороны, характером имеющегося фактического материала, с другой — возможностями современного уровня его интерпретации. Поэтому общая картина генезиса и распространения оленных камней как свидетельств определённых историко-культурных процессов пока может быть намечена только ориентировочно — в виде некоей системы связей между оленными камнями (или памятниками, имеющими отношение к оленным камням), основанной в первую очередь на их временном и пространственном соотношении.

В предшествующих главах были проанализированы материалы, характеризующие различные аспекты проблемы оленных камней; в каждой из них сделаны краткие выводы, принципиально не противоречащие друг другу. Суммируя их, а также некоторые другие материалы как исходные данные для реконструкции, можно представить развитие оленных камней, а следовательно, и стоящие за этим историко-культурные процессы. При этом методологически могут быть выделены три уровня, различные по своей информативности и степени отражения в них исторических процессов: 1) субстратное основание, в условиях которого формировался основной комплекс представлений, связанных с «идеей» оленных камней; 2) уровень взаимодействия компонентов, обусловивших особенности их оформления и функционального назначения; 3) распрост-

(151/152)

ранение оленных камней, которое можно рассматривать в связи с известными из других источников (археологических и письменных) историческими событиями. Настоящим историческим источником на современном этапе изучения оленные камни становятся только на третьем уровне, однако осмысление его невозможно без двух предшествующих.

Субстратное основание, на базе которого формировался комплекс представлений, отражённый в рисунках на оленных камнях, вероятно, было очень широким, охватывало разные культуры эпохи бронзы и выражалось в различных формах изобразительной деятельности. Определяющей содержательной стороной данного комплекса представлений служили жертвоприношения и нанесение на камень изображений сакральных предметов вооружения, главным образом топоров и кинжалов, используемых при жертвоприношениях. Такие рисунки вообще чрезвычайно широко распространены в петроглифах, на менгирах и стелах эпохи бронзы различных территорий — от Скандинавии и Средиземноморья до глубин Центральной Азии. В качестве примера можно привести многочисленные рисунки на мегалитах Морбихана (Pequart et Rouzic, 1927), один из которых даже имеет характерную скошенную верхнюю часть камня (Табл. XXVII, 3). Крайне интересные изображения на стелах и скалах из Северной Италии (по данным Е. Анати) привела в связи с предполагаемыми истоками представлений, отразившихся в изображениях на оленных камнях, М.А. Дэвлет (Дэвлет, 1982, рис. 11). На них, как и на оленных камнях, изображены расположенные друг над другом фигуры животных и предметы вооружения — кинжалы и топоры (Табл. XXVII, 1, 2). Конечно, между этими рисунками и оленными камнями нет никакой генетической связи, но, как справедливо отмечает М.А. Дэвлет, они «интересны с точки зрения выявления возможной подосновы того культурного единства, которое складывается на огромной территории в последующую скифскую эпоху» (Дэвлет, 1982, с. 49).

Аналогичные петроглифические композиции известны и в Южной Сибири. Из них в первую очередь необходимо отметить петроглифический комплекс в урочище Кизань (Минусинская котловина), на котором изображены серия кинжалов, по типу таких же, как и на оленных камнях, — с дисковидными навершиями и прямым перекрестием, а также геометрические рисунки и фигуры животных, выполненные в характерном карасукском стиле — Табл. XIX, 1 (Пяткин, 1985, рис. 1-3). Следует отметить, что в петроглифах такое же значение, как и на оленных камнях, очевидно, имели расположенные друг над другом фигуры животных, особенно выполненные в стиле оленных камней (Дэвлет, 1982, табл. 12, 1; Самашев, 1992, рис. 62, 9). Среди них редко, но встречаются и рисунки кинжалов, типа изображённых на оленных камнях (Самашев,

(152/153)

1992, с. 152-154). Кроме того, некоторые элементы символики, характерной для оленных камней (круги, круги с точкой, геометрические фигуры в виде «ёлочки», схематические изображения топоров), также встречаются в наскальных изображениях Монголии и Тувы (Табл. XX, 1, 2, 5, 6). По своему значению петроглифический комплекс из урочища Кизань аналогичен наиболее ранним оленным камням (тип I, подтип 1), где также отдельно изображались кинжалы и фигуры (жертвенных?) животных, что ещё раз подчёркивает семантическую связь оленных камней с древней петроглифической традицией. Такие петроглифические центры, широко известные сейчас в наскальных изображениях Монголии и Саяно-Алтая, по всей вероятности, первоначально играли роль тотемических (?) святилищ и были связаны с жертвоприношениями и реинкарнацией душ наиболее почитаемых персонажей зооморфного пантеона.

Можно предполагать, что на определённом этапе произошёл «переход» от изображений жертвенных животных и сакральных предметов вооружения на скалах к рисункам их на специально обработанных камнях или стелах, хотя чёткую хронологическую границу между ними, конечно, провести трудно. При этом, при сохранении основной «идеи», отразившейся в изображении наиболее значимых её атрибутов, должна была вырабатываться определённая символика, выражающая тот же мифологический контекст, но минимальными изобразительными средствами. Параллельно, в связи с развитием социальных отношений, происходила антропоморфизация центрального персонажа, которому были посвящены эти жертвоприношения, а сами композиции, обогащённые новыми, семантически значимыми деталями, приобретали всё более синкретический характер.

Яркий памятник этого периода в пределах будущего западного ареала оленных камней — известный Керносовский идол, представляющий собой уникальное сочетание различных традиций: лицевая и оборотная его стороны с изображениями лица, рук, стоп, топоров и симметрично расположенных косых параллельных линий («ёлочки») характерны для европейских изваяний эпохи бронзы; боковые стороны — со скошенной верхней частью, чётко выраженными «поясками» и геометрическим орнаментом из ряда треугольных фигур, напоминающим украшение «мешка» на Усть-Лабинском камне, более соответствуют принципам оформления оленных камней (Табл. XXVII, 7). Другие интересные детали Керносовского идола — отдельные изображения остроугольных ушей, как и на оленных камнях типа Бичикту-Бом, и сцена coitus на левой боковой стороне камня, свидетельствующая о включении его в круг представлений, связанных с культом плодородия (Крылова, 1976, рис. 1-4). Следует отметить, что сцены coitus сопровождают

(153/154)

и некоторые композиции с крупной фигурой оленя, выполненного в стиле оленных камней, в петроглифах Монголии (Новгородова, 1984, с. 36). Широко представлены эротические сцены того же культово-генеалогического цикла и в наскальных изображениях Казахстана и других территорий (Самашев, 1992, рис. 101, 110). Однако главными среди других изобразительных символов, представленных на Керносовском идоле, несомненно являются изображения предметов вооружения на его лицевой стороне. Очевидно, именно с этих позиций — как ритуализованных изображений сакральных предметов вооружения — следует рассматривать и рисунки на новомордовских стелах, имеющих, по сути дела, своеобразную фаллическую форму (Табл. XXVII, 4, 5). В этих и во многих других памятниках воплотились представления о жертвоприношении и плодородии как составляющих частях единого цикла реинкарнации; отразился тот уровень развития мировоззрения, благодаря которому могла появиться «идея» оленных камней.

Очевидно, на этом уровне появились и наиболее значимые образы в пантеоне будущих оленных камней и характерные приёмы их стилизации, получившие широкое распространение (изображения хтонических персонажей — хищников с раскрытой пастью, оленей с клювообразной мордой и некоторые другие). Культурные «трансляции» в этот период могли распространяться во всех направлениях, донося до самых глубин Евразийского континента идеи и образы, появившиеся в центрах высоких цивилизаций. Однако на современном этапе изучения вряд ли им можно придавать какое-либо значение, кроме стадиального.

С наибольшей степенью достоверности, по имеющимся материалам, может быть прослежен генезис оленных камней восточного ареала. В Монголии на определённом этапе развития степных племён эпохи бронзы в прежних петроглифических центрах (или отделяясь от них) возникают первые специальным образом обработанные стелы с аналогичными изображениями. На них наносятся крупные фигуры жертвенных животных (оленей) и обязательные для проведения ритуала рисунки сакральных предметов вооружения (тип I, подтип 1). Во многих случаях на таких памятниках зафиксировано «круговое» или «встречное» расположение фигур животных, символизирующее непрерывный характер процесса реинкарнации. На территории Саяно-Алтая, очевидно, ту же функцию исполняли наиболее ранние изваяния типа Бичикту-Бом, к сожалению, очень мало сохранившиеся. Представленные на них зооантропоморфные персонажи ещё чрезвычайно архаичны как по содержанию образа, так и по средствам его художественного воплощения. Вероятно, одним из поздних памятников такого рода является оленный камень из ритуального сооружения у горы Черга в Центральной Туве, в нижней части которого на-

(154/155)

несена композиция, по стилю очень близкая к петроглифам. Как особый случай, следует отметить то повышенное, но пока труднообъяснимое внимание, которое уделялось в этой группе памятников изображению ушей, эпизодически проявляющееся и на более поздних оленных камнях (например, оленный камень из могильника Халыр).

К предшественникам оленных камней Саяно-Алтайского нагорья могут быть отнесены и стелы, связанные с памятниками монгун-тайгинского типа; однако отсутствие на них изображений позволяет говорить об этом только предположительно. Вместе с тем необходимо отметить, что наиболее ранние среди них камни с рисунками — кружками в верхней части и пояском (Аргалыкты XIII) — относятся к III типу оленных камней, время появления которых, вероятно, было синхронным с наиболее ранними оленными камнями I типа. Таким образом, подтверждается существование двух исходных центров формирования оленных камней восточного ареала: монгольского — со стилизованными изображениями оленей (тип I), и саяно-алтайского — без изображений животных (тип III). О культурной принадлежности того и другого типа, ввиду отсутствия соответствующих археологических материалов, пока говорить трудно.

Дальнейшее развитие оленных камней восточного ареала было обусловлено двумя взаимосвязанными процессами: последовательной антропоморфизацией образа, «фокусирующего» все связанные с ними представления, и влиянием со стороны окуневской и андроновской культур, отразившимся как в функциональном назначении памятников, так и в особенностях их внешнего оформления. В этом отношении оленные камни восточного ареала являются важным источником при реконструкции ареальных связей и преемственности традиций культур эпохи бронзы на севере Центральной Азии. Несмотря на общую субстратную основу и многие стадиальные совпадения, влияние окуневской и андроновской культур в монгольском и саяно-алтайском центрах сказалось по-разному, что в конечном счёте и обусловило своеобразие происходящих из этих регионов оленных камней.

Влияние окуневской традиции на оленные камни Саяно-Алтайского нагорья затронуло в основном некоторые внешние стороны их оформления. Так, вероятно, его можно проследить в особенностях зооантропоморфных изображений на изваяниях типа Бичикту-Бом, причём в данном случае речь идёт, скорее, не о собственно окуневской культуре Минусинской котловины, а о памятниках кара-кольского типа (или культуры) Горного Алтая, относящихся, если следовать гипотезе западного происхождения окуневского искусства, к более раннему времени. Значительно большее влияние окуневские традиции оказали на формирование оленных камней I типа, где они за-

(155/156)

тронули как внешние, так и содержательные стороны оформления памятников. С исторической точки зрения это можно объяснить оттеснением населения окуневской культуры на юг, скорее всего под давлением андроновцев, и более длительным сохранением окуневских традиций в Центральной Азии, в то время как в Южной Сибири на смену окуневской культуре пришли андроновская, а затем карасукская культуры, в меньшей степени сохранившие древние культурные традиции. С наследием окуневской культуры можно связывать появление в Монголии крупных оленных комплексов, вероятно, игравших роль племенных (?) святилищ; определённые особенности их планиграфии (установленные рядами оленные камни с помещёнными около них жертвоприношениями), а также антропоморфные изображения на оленных камнях типа Ушкийн-Увэра и фигуры фантастических хищников, больше всего напоминающие произведения окуневского искусства. Не исключено, что окуневское происхождение (возможно, на субстратном уровне) имеет и крестообразная планировка херексуров, широко распространённых в Западной и Центральной Монголии и в южных районах Саяно-Алтайского нагорья. Подобный комплекс заимствований мог распространиться и адаптироваться в местной среде только вместе с соответствующими им представлениями, значительно усложнившими внутреннее содержание оленных камней и всех связанных с ними сооружений. Скорее всего, именно отсюда берёт своё начало та поливариантность осмысления оленных камней, которая не позволяет дать однозначного определения их назначения и семантики и в настоящее время.

Центральное место в этих представлениях занимает антропоморфный персонаж или присущие ему атрибуты — ожерелье, пояс с подвешенными к нему предметами вооружения, где главное место по-прежнему отводится топорам (или клевцам) и кинжалам. Не исключено, что первоначально на оленные камни могли «надевать» реальные предметы, имевшие сакральное значение. В таком случае с этой «двухслойностью» связано странное отсутствие конкретных признаков антропоморфности на абсолютном большинстве оленных камней, а сами памятники представляли собой изображение мифологического персонажа, воспринимаемого полностью только в момент совершения ритуальных действий. С течением времени иконографическая «схема» оленных камней I типа становилась всё более полной и насыщенной, а характер расположения реалий — упорядоченным. Особо следует отметить, что формирование оленных камней I типа, впитавших в себя традиции древних тотемических (?) центров и ритуальных комплексов окуневской культуры, было целиком связано с развитием культовых сооружений, своеобразных степных «храмов» древ-

(156/157)

них кочевников, исполнявших в этом отношении не только коммуникативную, но и социальные функции.

Влияние андроновской традиции наиболее ощутимо проявилось в функциональном назначении оленных камней III типа как погребальных памятников. Открытие камней-обелисков в погребениях андроновской и ирменской культур позволяет синхронизировать их с разными этапами развития памятников монгун-тайгинского типа в Центральной Азии. Нам неизвестны глубинные истоки этого процесса, но можно предполагать, что в связи с трансформацией погребального обряда, вызвавшей широкое распространение погребений на уровне древней поверхности, соответствующее положение на поверхности занимают и связанные с этими погребениями оленные камни. Во всяком случае вертикальные стелы и оленные камни, найденные в погребениях шанчигского типа и около херексуров, в памятниках алды-бельской культуры и аржанского типа в Туве, связаны именно с этой культурной традицией. В результате оленные камни I и III типов оказываются в одинаковых условиях; однако образующие их компоненты имеют хотя и близкое, но всё же различное происхождение: первые — генетически восходят к культовым центрам Центральной Азии; вторые — отражают особенности погребального обряда, характерного для степных культур эпохи бронзы. Далёким воспоминанием об этой последней традиции служат условия нахождения Гумаровского оленного камня, очевидно, установленного в могильной яме, на перекрытии, в погребении мужчины-воина. Не исключено, что связью с андроновской традицией объясняется отсутствие изображений животных на оленных камнях III типа: известно, что образное искусство вообще не было характерно для андроновской культуры, хотя это только одно из возможных предположений.

Таким образом, развитию оленных камней в основных центрах их формирования присущи одни и те же закономерности: во-первых, местная «питательная среда», в которой ещё в предшествующее время сложился определённый круг представлений и соответствующая им изобразительная символика; во-вторых, активное восприятие и «соорганизованность» внешних влияний; в-третьих, поступательное и, судя по материалам археологических раскопок в Туве, непрерывное саморазвитие. Очевидно, именно так, используя в качестве источника оленные камни, следует рассматривать и основное направление историко-культурных процессов, происходивших на севере Центральной Азии на рубеже эпохи поздней бронзы и раннескифского времени.

Видимо, достаточно рано на оленных камнях III типа стали наноситься изображения животных, что знаменует собой появление оленных камней II типа. Однако чёткую границу между ними провести трудно: первые изображения животных

(157/158)

могли наноситься краской и не сохраниться; оба типа оленных камней (II и III) продолжали существовать параллельно; не исключена вероятность социального фактора в различиях между ними и т.д. Можно предполагать, что первоначально на оленных камнях II типа наносились реалистические фигуры животных (в этом отношении одним из наиболее ранних оленных камней II типа можно считать камень из Ортаа-Тей в Туве), но окончательно их сложение относится к раннескифскому времени, когда появились высокие хорошо обработанные стелы с чётким зональным делением и стилизованными изображениями животных, в первую очередь — оленей и кабанов, выполненных в скифо-сибирском зверином стиле (тип II, подтип 2). Так же как и все их типологические предшественники, эти оленные камни («классические» для II типа), судя по находке аржанского оленного камня, являлись погребальными памятниками, что не исключает значительно более широкого спектра заложенных в них иррациональных представлений. Можно предполагать, что чёткое зональное деление оленных камней II типа в свою очередь было воспринято или сыграло свою роль в окончательном оформлении оленных камней I типа. Во всяком случае, имеются основания для синхронизации этих двух «классических» видов оленных камней (тип I, подтип 4 — тип II, подтип 2), что имеет определённое датирующее значение, так как позволяет относить период их формирования к предшествующему времени (условно — до середины VIII в. до н.э.).

Формирование двух основных типов оленных камней нельзя рассматривать изолированно друг от друга. Многие изобразительные элементы, характерные для оленных камней I типа, оказываются перенесёнными на оленные камни II типа, и, наоборот; образуется группа «смешанных» памятников, на которых сочетаются признаки обоих типов оленных камней. Совершенно очевидно, что вместе с этим распространялись и соответствующие им образы и представления, дополнялась планиграфия памятников, усложнялись обрядовые действия, т.е. происходил своеобразный «гетерозис» в традиции оформления оленных камней, благодаря чему постоянно поддерживались и воспроизводились как новые, так и старые формы. Вероятно, именно поэтому до сих пор не удаётся проследить чёткую типологическую линию развития оленных камней. Однако выделяются центры их формирования и периферийные области распространения. Оленные камни I типа в своём окончательном виде сложились в центральных районах Монголии, и отсюда традиция их изготовления распространилась на восток — в Восточную Монголию и в Забайкалье, в меньшей степени на север — в Туву и, постепенно затухая, на запад — вплоть до Горного Алтая. На востоке, в восточных районах Монголии и в Забайкалье, оленные камни пользова-

(158/159)

лись особым отношением со стороны населения плиточных могил, использовавшего их в своих погребальных сооружениях. Оленные камни II и III типов сложились на территории Саяно-Алтайского нагорья и в прилегающих районах Западной Монголии. Отсюда традиция их изготовления распространялась в основном в западном направлении — в сторону Казахстана и горных районов Средней Азии, хотя как далеко она простиралась и каким образом смыкалась с западным ареалом оленных камней — пока сказать трудно. Кроме того, очевидно, необходимо различать пределы распространения оленных камней II и III типов в период их формирования и оленные камни западного ареала, появившиеся здесь в результате перенесения уже сложившейся традиции изготовления оленных камней. Вероятно, первые подготовили «почву» для вторых, но каким образом это происходило, можно будет сказать только после того, как будут опубликованы все имеющиеся материалы по оленным камням Средней Азии и Казахстана.

Своеобразная ситуация сложилась на севере Саяно-Алтайского нагорья, в Минусинской котловине, где имелись все предпосылки для начала формирования оленных камней (окуневские изваяния, «круговые» композиции в петроглифах эпохи поздней бронзы), но сама традиция их изготовления так и не появилась. Однако о том, что аналогичные представления и соответствующая им изобразительная символика в эпоху поздней бронзы здесь существовали, свидетельствуют гравированные гальки, обнаруженные в большом количестве (более 250 экз.) на поселении карасукского времени Торгажак на юге Хакасии (Савинов, 1991, с. 19-20). На некоторых из галек, несомненно имеющих антропоморфный характер, нанесены изображения опоясывающих линий (поясов с подвешенными к ним предметами и ожерелий), кружков-серёг в верхней части и в одном случае даже трёх наклонных параллельных линий (Табл. XXVIII). Показательно, что здесь же была найдена верхняя часть антропоморфного изваяния с поперечной полосой на лице и острыми ушами, занимающего как бы промежуточное положение между изваяниями окуневской культуры и зооантропоморфными изображениями типа Бичикту Бом (Табл. XII, 6). Почему в дальнейшем в Минусинской котловине эта традиция не получила развития, неясно. Возможно, по своему значению с ними могут быть сопоставлены плиты с изображениями животных типа известной Бейской стелы (Дэвлет, 1990а, рис. 1, 2). Некоторые приёмы оформления памятников, характерные для оленных камней, прослеживаются позже, на антропоморфных изваяниях таштыкской культуры (Савинов, 1977, с. 237-242, рис. 1).

Ареальный принцип исследования оленных камней на современном этапе изучения является наиболее эффективным

(159/160)

подходом к выделению этнокультурных общностей, существовавших на севере Центральной Азии в первой половине I тыс. до н.э. Важный шаг в этом направлении был сделан В.В. Волковым, выделившим здесь два больших этнокультурных ареала: 1) восточный, преимущественно монголоидный, включающий Забайкалье, Прибайкалье, восточную и центральную Монголию и доходящий до границ северного Тибета — культура плиточных могил; 2) западный, преимущественно европеоидный, охватывающий западную Монголию до Гоби, Туву и Алтай — курганы с каменной наброской, по терминологии В.В. Волкова, «саяно-алтайского типа» (Волков, 1974, с. 69-72). Продолжая эту линию исследований, по материалам оленных камней, можно выделить, не считая культуры плиточных могил, для которой использование оленных камней было вторично, две основные этнокультурные области: 1) Центральная и Восточная Монголия, а также Забайкалье, для которых характерны оленные камни I типа; 2) Западная Монголия и Саяно-Алтай, для которых характерны оленные камни II и III типов. В каждой из этих областей сложилась определённая культурная общность со своими традициями, материальными и духовными ценностями, системой внешних и внутренних связей и т.д.

Взаимоотношения между этими двумя областями, одна из которых в силу своего географического положения в большей степени была ориентирована на исторические связи с более восточными районами Северного Китая, а другая — с более западными районами Средней Азии и Казахстана, во многом определили направление культурно-исторических процессов, происходивших в степной части Евразии на рубеже раннескифского времени. Судя по изображениям на оленных камнях I типа и многочисленным случайным находкам бронзовых изделий из Монголии, культура населения центрально-восточномонгольской области в наибольшей степени сопоставима с культурой северных провинций Китая, сложившейся здесь в эпоху Западного Чжоу (1027-770 гг. до н.э.), хотя в силу традиционного развития самой культуры древнего Китая многие характерные для неё изделия трудно отличить от более ранних Иньских образцов (Комиссаров, 1988; Линь Юнь, 1990). Как считают исследователи, «Западное Чжоу с самого начала не было единым. По своей исторической структуре оно более всего, пожалуй, напоминало Хеттскую державу, где царевичи, наместники, подчинённые цари платили дань верховному царю, но сами автономно управляли своими областями», причём «подвластных западному дому Чжоу союзных правителей традиция исчисляет десятками и сотнями» (Степугина, 1989, с. 426-427). Не исключено, что среди них могли быть и племена, жившие в более северных районах и наносившие на оленные камни рисунки предметов вооружения, ана-

(160/161)

логичные известным в чжоуских бронзах. Эта традиция сохранялась на оленных камнях I типа на всём протяжении их существования.

Культура племён западномонгольской — саяно-алтайской — области, как свидетельствуют изображения на оленных камнях II и III типов и археологические находки из погребений Южной Сибири, на определённом этапе своего развития претерпела существенные изменения. Именно здесь появляется (вероятно, достаточно быстро складывается) и затем широко распространяется культурный комплекс, который лёг в основу всех последующих культур скифского типа. Датировка Аржана, в материалах которого «скифская триада» (определённые формы оружия, предметов конского снаряжения и звериный стиль) представлена уже во вполне сформировавшемся виде, указывает на время его сложения — середина VIII в. до н.э.

Известно, что династия Западного Чжоу пала под ударами кочевников, пришедших с северо-запада, из глубин Центральной Азии, в 770 г. до н.э. Непосредственными участниками этих событий были племена жунов, жившие в провинции Шэньси. Обращает на себя внимание совпадение этих двух дат: падение государства Западного Чжоу, в сферу влияния которого, возможно, входила и область распространения оленных камней I типа, и сложение в Центральной Азии мощного союза кочевых племён с новой своеобразной культурой скифского типа, к элите которого, несомненно, относились люди, погребённые в кургане Аржан, где был найден и наиболее ранний из оленных камней II типа. Трудно утверждать, что это были те самые кочевники, которые вторглись в северо-западные провинции Китая, скорее в данном случае могла иметь место «цепная миграция» племён, позволяющая говорить об относительной синхронизации событий (Савинов, l991a). Но сам факт образования в это время на севере Центральной Азии этносоциального объединения, которому принадлежало будущее в степных просторах Евразии, позволяет рассматривать их как явления сопряжённые. То обстоятельство, что на это же время падает расцвет оленных камней восточного ареала, имеющих немногочисленные, но достаточно яркие аналогии в материалах более западных территорий, придаёт им характер своеобразного «индикатора» при рассмотрении дальнейших, не освещённых письменными источниками процессов.

Бесспорная связь оленных камней II типа с ранним этапом развития скифской культуры позволяет ограничить исходную территорию её сложения соответствующими областями Западной Монголии и Саяно-Алтайского нагорья. Отсюда, скорее всего, началось распространение на запад всех элементов культурного комплекса, в том числе и представлений, свя-

(161/162)

занных с традицией установки оленных камней. Об этом косвенным образом свидетельствуют несколько обстоятельств: 1) широкое распространение (от Аржана до Келермеса) изображений животных, выполненных в стиле оленных камней II типа; 2) принадлежность всех оленных камней западного ареала к III (двух северокавказских — II) типу оленных камней; 3) связь всех оленных камней западного ареала с погребениями; 4) отсутствие на них изображений, характерных для оленных камней I типа. Сами условия нахождения оленных камней западного ареала, найденных в единичных экземплярах на широкой территории в погребениях, впущенных в курганы эпохи бронзы, указывают на пришлый характер их происхождения. Вместе с тем вряд ли процесс распространения оленных камней с востока на запад следует рассматривать как единовременный (или одноактный). Вслед за первыми «мигрантами» в нём могли принять участие и создатели оленных камней I типа (или «смешанной» группы памятников), вместе с которыми на запад распространяется образ «летящего» оленя, ставший своего рода символом скифского искусства.

Воспоминания о символике оленных камней сохранились в религиозных представлениях скифов. Так, неоднократно подчёркнутая выше роль кинжала в ритуале, связанном с оформлением оленных камней, нашла своё яркое воплощение в почитании скифского божества Ареса. Согласно сообщению Геродота, скифы сооружали холм («курган»?) из связок хвороста с ровной площадкой наверху. «Поверх этой кучи во всех округах водружён древний железный акинак (т.е. кинжал или меч. — Д.С.), он и является изображением Ареса. Этому акинаку ежегодно приносят в жертву мелкий скот и лошадей» (Геродот, 1972, IV, 62). Как отмечает А.Ю. Алексеев, «меч, водружённый на алтаре из хвороста, являлся продолжением и составной частью сакральной оси, соединявшей через воздушное пространство две плоскости мира — землю и небо» (Алексеев, 1991, с. 277-278). Всё это весьма напоминает ситуацию, которая могла иметь место в ритуальном использовании оленных камней: крупные степные святилища; особая сакральная роль кинжала, играющего роль мировой «оси» (не исключено, что и сама форма оленного камня со скошенным верхом могла восприниматься подобным образом); массовые жертвоприношения животных. Следует отметить, что у Геродота говорится о «древнем» акинаке, что соответствует предположению о сакральном значении именно древних предметов вооружения, изображённых на оленных камнях.

Другая линия сопоставлений связана со священными предметами скифов (сделанные из золота плуг с ярмом, секира и чаша). Изображение секиры (топора, клевца) — один из наиболее распространённых атрибутов оленных камней. Что касается чаши, то Т.М. Кузнецовой высказано предположение

(162/163)

о том, что чаша или фиала, которую скифы носили на поясе, можно ассоциировать с зеркалом с бортиком, одним из наиболее характерных предметов раннескифского времени (Кузнецова, 1991, с. 16-20). Изображения таких зеркал, в некоторых случаях даже с рельефным бортиком по краю, часто встречаются на оленных камнях восточного ареала. Если принять эту точку зрения, то количество священных предметов, одинаково почитавшихся скифами и создателями оленных камней, будет достаточно полным: меч (или кинжал), секира (или топор), фиала (или зеркало). Конечно, эти параллели нельзя рассматривать в качестве прямых аналогий изображениям на оленных камнях, но они показывают, что в мировоззрении древних скифов, истоки которых были связаны с Центральной Азией, сохранились представления о сакральной роли определённых предметов, которые наносились и на оленные камни.

Приведенные материалы проливают определённый свет и на вопрос об историческом соотношении оленных камней восточного и западного ареалов, при рассмотрении которого (больше, чем в каком-либо другом аспекте проблемы оленных камней) мы вступаем в область предположений. Учитывая широкое распространение изображений сакральных предметов вооружения и животных как свидетельств развития того уровня мировоззрения, в условиях которого могли появиться оленные камни, а также находки типа Керносовского идола, нельзя исключать возможность в западном ареале самостоятельного генезиса подобных памятников. Однако такие памятники пока неизвестны и даже, если они будут открыты, то вряд ли их можно будет генетически связывать с оленными камнями восточного ареала. Скорее они могут относиться к тому субстратному «основанию», когда складывалась сама «идея» оленных камней, вызвавшая некоторые сходные приёмы их оформления.

Все оленные камни западного ареала (за исключением группы северокавказских) в деталях отличаются друг от друга. Среди них, несомненно, есть более ранние и более поздние, связанные с разными группами населения, пришедшего с востока и адаптировавшегося в местной среде. Их хронологическое, культурное и этническое определения могут рассматриваться только в общем русле решения проблемы о соотношении различных групп памятников (в первую очередь черногоровской и новочеркасской), соотносимых с киммерийцами, и связи их с культурой ранних скифов, не получившей однозначного разрешения (Иессен, 1953; Тереножкин, 1976; Лесков, 1979, 1984). После открытия кургана Аржан М.П. Грязновым была выделена аржано-черногоровская фаза развития скифо-сибирских культур, одним из свидетельств существования которой является широкое распространение оленных камней

(163/164)

(Грязнов, 1978, 1980, 1983). В этой связи заслуживает внимания точка зрения Н.А. Боковенко, считающего, что «материалы черногоровского и новочеркасского этапов значительно сильнее связаны со скифской эпохой, чем с эпохой бронзы (всаднический характер культуры, погребальный обряд, керамический комплекс)», и выделяющего три этапа проникновения восточных элементов в южноевропейские степи: около X-IX вв. до н.э.; в VIII в. до н.э.; в начале VII в. до н.э. (Боковенко, 1989, с. 80). Распространение оленных камней западного ареала, при условии их связи с восточными, может быть синхронизировано с двумя последними этапами по этой периодизации, т.е. относится к концу VIII — началу VII в. до н.э. Причём наиболее ранним в этом ряду является оленный камень из с. Целинного, а наиболее поздними — группа северокавказских оленных камней, отличающаяся наибольшим своеобразием своего оформления, что говорит о проявлении уже глубоко укоренившейся местной традиции.

Ответ на вопрос, кому принадлежали оленные камни западного ареала — киммерийцам или каким-то группам населения восточного происхождения, условно называемым «древнейшими скифами», — зависит от того содержания (хронологического, этнокультурного или этнического), которое вкладывается в эти понятия. Достоверно можно сказать только одно: данные памятники являются первыми наиболее весомыми свидетельствами начала того мощного процесса сложения культур скифского типа, истоки которого находились в глубинах Центральной Азии и откуда приходит традиция установки оленных камней. В этом отношении представляется весьма заманчивым предположение Г.Н. Курочкина о том, что «скифские переднеазиатские походы явились продолжением того похода (или серии походов и завоеваний. — Д.С.), который имел истоки в Центральной Азии», благодаря чему в столь короткий срок скифы стали «владыками Азии» (Курочкин, 1989, с. 109). В контексте рассматриваемых событий вполне правомерно также отнесение Гумаровского комплекса (кстати, единственный случай совместной находки золотых фигурок «скифского оленя» и оленного камня) к группе «отделившихся скифов». Как отмечает Н.Л. Членова, «наряду со стрелами среднеазиатско-казахстанского типа это указывает и на очень раннюю дату Гумаровского комплекса, и на близость его к азиатскому очагу происхождения скифов» (Членова, 1988а, с. 8). Таким образом, оленные камни западного ареала могут относиться как к киммерийской (с включением восточных элементов), так и к раннескифской культуре. Для более дифференцированного их рассмотрения необходимы новые материалы. Вместе с тем такое состояние источников, вероятно, адекватно отражает последовательность сложнейших процессов аккультурации, которые должны были про-

(164/165)

исходить в период завоевания скифами господства в западной части Евразийских степей.

Остаётся неясным вопрос о соотношении оленных камней западного ареала и скифских каменных изваяний. По мнению Е.А. Поповой, скифы познакомились с монументальной скульптурой во время пребывания в Передней Азии и у себя на родине воплотили её с учётом особенностей местных изваяний (оленных камней) белоградецкого типа (Попова, 1976, с. 109-110). Подобное объяснение представляется несколько упрощённым. Необходимо иметь в виду, что перед «глазами скифов» в Причерноморье находились и более ранние антропоморфные изваяния эпохи бронзы (например, типа Керносовского идола). Серия своеобразных каменных антропоморфных стел с изображениями кинжалов скифского типа найдена в Чечено-Ингушетии. Некоторые из них были вторично использованы при сооружении погребений IV-III вв. до н.э., следовательно, могут датироваться более ранним периодом, ориентировочно VI-V вв. до н.э. (Багаев, 1981, рис. 1-3). К ещё более раннему времени относятся упоминавшиеся выше антропоморфные стелы из Иранского Азербайджана, найденные на поселении Арджак-калех (всего более 120 стел). «Стелы стоят рядами или использованы в качестве строительного материала для стен, окружающих поселение или его отдельные части. Это дало исследователям основание предположить, что стелы предшествовали строительству поселения, и датировать их приблизительно концом II — началом I тыс. до н.э.» (Погребова, 1984, с. 188). В настоящее время эти и другие материалы трудно свести в определённую систему, но они дают основание предполагать, что изготовление антропоморфных изваяний в западной части Евразийских степей имело очень давнюю и, возможно, непрерывную традицию, продолжавшуюся, как показывают новые интересные находки на Устюрте, в северо-восточном Прикаспии (Галкин, 1986, 1987), вплоть до сарматского времени. В таком случае появление здесь оленных камней, не имеющих продолжения в собственно скифской культуре, следует рассматривать как своеобразный «клин» восточного происхождения, возникший на рубеже эпохи поздней бронзы и раннескифского времени, что не исключает возможности существования общих субстратных представлений, связанных с подобного рода памятниками.

В дальнейшем традиция изготовления и установки оленных камней сохранилась, по-видимому, дольше всего на Кавказе. Такая точка зрения была высказана относительно особенностей каменного изваяния из с. Мескеты, которое было «изготовлено в местной среде, поэтому совмещало детали скифских изваяний и оленных камней» (Петренко, 1986, с. 177). Однако этот вопрос, как и многие другие, ещё далёк от своего окончательного разрешения.

наверх