Л.А. Мацулевич

Серебряная чаша из Керчи.

// Л.: Издание Гос. Эрмитажа. 1926. 66 с. + 3 табл.
(Памятники Государственного Эрмитажа. II.)

I.

Место керченской чаши в современной науке.

Серебряная чаша из Керчи ¹, [1] хранящаяся в Эрмитаже ² [2] уже 34-ый год (в литературе, большею частью, называемая щитом или диском), пользуется мировой известностью (табл. I). Она принадлежит к числу тех предметов древности, которые предназначались не для практического применения, а, исключительно, для почётных подарков ³. [3] На внутренней её стороне изображён в линейном рисунке, расцвеченном позолотой и чернью, император верхом на коне. Он вооружён мечем и в правой руке у него копьё. Ему предшествует венчающая его Ника с пальмовою ветвью в руке, за ним следует телохранитель-protector, на щите которого помещён христианский символ — монограмма Христа.

Всадника на нашей чаше обычно принимают за византийского императора Юстиниана I (527-565); весь же памятник в целом рассматривают, как один из характерных и важнейших среди немногих представителей Константинопольского искусства VI века. В литературе, постоянно возвращающейся к нему, мы увидим его в центре иллюстрации движения художественной формы, как последнее звено закончившегося к VI веку процесса превращения пластической рельефной античной формы в плоский линейный рисунок.

Все эти положения и выводы покоятся на первой публикации памятника в 1891 году, сразу же после его находки. Не для того, чтобы писать по какому то шаблону, я, заведя речь о нашем памятнике, начинаю её с литературы; и отнюдь не для полемики, так как глубоко убеждён, что каждый позднейший шаг преемственно зависит от предшествующих и, по существу, неминуемо является лишь продолжением их. Итак, вовсе не ради полемики. Напротив, здесь предлагается пересмотр вопроса в иной плоскости и решение его по новому, вне зависимости от текста первых издателей керченской чаши — Стжиговского и Покровского ⁴. [4] Поэтому то и необходимо объективно изложить их мотивы и аргументацию.

(5/6)

Стжиговский относит керченскую чашу к числу, так называемых, вотивных щитов и в своём сочинении Der Silberschild aus Kertsch, прежде всего, выделяет её из серии других известных памятников подобного рода, на основании особенностей её техники и композиции. Он связывает её с ныне пропавшей перуджийской чашей, для которой, вслед за Росси, принимает дату — 537 год, год освобождения Рима от готов Велисарием. На обоих памятниках рисунок линейный, тогда как на остальных щитах этой группы он рельефный. Затем, сопоставляя керченскую чашу с изображением Юстиниана на мозаике церкви Виталия в Равенне, видит и там и на нашем памятнике одни и те же портретные черты. Но, так как иконографическая датировка, по признанию Стжиговского, «не может считаться несомненною», то, писал он: «При попытке определить дату блюда нам, к счастью, не приходится ограничиваться лишь типом головы императора. Главным образом, следует принять в соображение ещё и телохранителя ... Отличительною чертою, которою можно воспользоваться при датировке, служит украшение его щита. Обыкновенно на средине щита является простая выпуклость; монограмма же Христа, помещённая на щите нашего воина, встречается ещё только на Юстиниановой мозаике в S. Vitale... и орнамент, идущий по краю щита, почти такой же ... Таким образом, все вышеприведённые данные указывают на первые годы царствования Юстиниана: сходство техники и типа изображения со щитом 537 года, соответствие типа голов и соответствие протектора мозаике в S. Vitale». В виду этого Стжиговский датирует керченскую чашу между 527 и 547 годами, т.е. между датами воцарения Юстиниана и освящения церкви Виталия. Общее Заключение: «Керченский щит изготовлен византийским серебрянником, может быть, в Константинополе ... Серебряные щиты свидетельствуют о развитии техники вплоть до Юстиниановых времён, но здесь характерный переход от античного направления к византийскому и замена рельефа плоскостною техникою проявляются в том, что оба щита Юстинианова времени уже не исполнены рельефом, а гравированы ... В Константинополе уже во времена Феодосия искусство приняло своеобразные формы, из которых именно в Юстинианово время развился окончательно древне-византийский стиль» ¹. [5]

Покровский выдвигает для уяснения даты признаки иконографические и стилистические. К первым относятся: наличность монограммы Христа, отсутствие бороды у императора, форма диадимы. Эти признаки намечают лишь крайние грани в пределах трёх столетий — от IV по VI. Что же касается стиля, то, по мнению Покровского, изображение на керченской чаше «нельзя отнести ни к IV ни даже к V веку. В нём уже довольно явственно выступают те признаки условности и некоторой тяжеловатости форм, которыми характеризуется эпоха первого расцвета византийского искусства: он ближе к эпохе Юстиниана, чем Константина». Покровский останавливается на VI веке, как на дате блюда. «Мы решаемся, писал он, пойти ещё далее и представить попытку определения личности всадника-императора». И определяет керченского всадника, как Юстиниана I, на основании портретного сходства со многими изображениями последнего. При этом, подобно Стжиговскому, прибавляет: « Едва ли следует признать случайностью и то, что как на нашем памятнике, так и в равеннской мозаике, щит в руках Спафария украшен одною и тою же монограммою». Вероятным местом изгото-

(6/7)

вления керченской чаши Покровский считал Константинополь, так как «нет достаточных оснований предполагать, что здесь [в Пантикапее] более или менее были распространены художественные произведения a niello ... Памятник этот дополняет собою небольшое число памятников V-VI века, найденных в Керчи, и свидетельствует о близости художественной культуры Боспора к Византии» ¹. [6]

Тогда же, скоро после выхода в свет публикации Стжиговского — Покровского, определение изображения керченской чаши, как Юстиниана, вызвало сомнение со стороны профессора Беляева. «Характеристика внешности Юстиниана, которую делает Прокопий Кессарийский и которая повторяется у некоторых хронистов, говорят... против признания в изображённом императоре именно Юстиниана I. Против говорят и... изображения этого императора». Поэтому Беляев считал предположение Стжиговского — Покровского «весьма сомнительным и во всяком случае нисколько не доказанным » ². [7]

Сомнения Беляева не получили решающего влияния в европейской литературе и, как уже отмечено выше, все современные оценки покоятся на мнениях Стжиговского — Покровского, и, вместе с тем, от этих мнений, как от исходных пунктов, идут дальнейшие построения.

Не изжило себя до сих пор и одно сомнение, вызванное случайным характером находки такого необычного своеобразного памятника, каким является керченская чаша с изображением всадника-императора. Многие уже сразу усумнились в её подлинности.

[1] ¹ Настоящая работа была доложена в извлечении на соединённом заседании Отдела Древностей Эрмитажа и Разряда греко-римского искусства ГАИМК 13. I. 1925 г.

[2] ² Инв. №: Виз 91/201.

[3] ³ H. Graeven, Heidnische Diptychen, RM. XXVIII (1913), 203-204, прим. 2. Разбирается вопрос о названии и назначении подобных предметов.

[4] ⁴ MAP, №8 (1892).

[5] ¹ Там же, 9-11, 12, 12-14, 20-21.

[6] ¹ Там же, 25-29, 31-37.

[7] ² Д.Ф. Беляев, Облачение императора на Керченском щите, ЖМНП, 289 (1893), 322-323.

наверх