Б.И. Маршак

Материалы по среднеазиатской торевтике.

// СА. 1976. №1. С. 227-240.

С каждым годом в поле зрения исследователей попадают всё новые и новые памятники восточной торевтики. В своей книге о согдийском серебре [1] я предложил методику определения памятников такого рода и свёл в типологическую таблицу известные мне сосуды. Здесь я пытаюсь, используя методические правила, изложенные в книге, дать определение ранее не входивших в таблицу вещей. Читатель этой статьи должен использовать книгу, поскольку в журнале невозможно воспроизвести обширную типологическую таблицу. (Номера вещей на таблице даются с буквой Т, например: Т10, Т40 и т.д.).

После выхода книги началась самая жестокая проверка типологии — проверка новым материалом. Если методика неправильна, а типология неверна, то, как хорошо знают археологи, новые находки разрушают все построения. Между тем сейчас таблицу можно пополнить более чем на четверть, доведя число сосудов от 50 (на таблице с аналогиями — 53 предмета) до 67. Речь идёт прежде всего о двух кладах: Афанасьевском, [2] хранящемся в Горьковском музее, и Кудымкарском 1934 г., хранящемся в Эрмитаже. [3] Кроме того, оказалось возможным включить в сводку чашу из Монголии, хранящуюся в Исламском отделении берлинских музеев, [4] чашу из Архиерейской заимки в Томске, [5] фрагмент чаши неизвестного происхождения, переданный мне на определение Д.В. Наумовым, и блюдце из жертвенного места на реке Море-Ю в Коми АССР, с рисунком которого меня любезно ознакомил А.А. Каприелов. [6]

Уже по общему сходству, до детального рассмотрения можно сказать, что чарка Кудымкарского клада (инв. №S 301, диам. 9,3 см, рис. 1) близка к Т40, ложчатая кружка того же клада (инв. №S 302, диам. 9 см, рис. 2) — к Т46, 47, тогда как найденный вместе с ними «светильник» (инв. №S 254, диам. 8,2 см, рис. 3, 4) близок к Т48. Труднее определить кружку-кувшин тоже из Кудымкыра (инв. №S 300, выс. 12 см, рис. 5). Общая форма напоминает Т20, но техника явно другая.

На том же первом этапе классифицирования можно приблизительно распределить и остальные вещи. В частности, сосуды Афанасьевского клада распределяются так: ведёрко [7] — близ Т35, чаша с двумя головами слонов на ручке [8] — близ Т25 с похожей ручкой, чарка [9] — около Т44, округ-

(227/228)

лодонная чаша [10] по гравированному орнаменту из пальметт — около Т44, чаша с розеткой на дне [11] — около Т38 тоже со сложной розеткой. Наконец, кружки-кувшины [12] — там же, где кудымкарская кружка-кувшин. Чаши Д.В. Наумова (диам. 15 см, рис. 6) и из Архиерейской заимки по форме ложатся около чаши с гравировкой из Афанасьевского клада, а по неглубокому сплошному рифлению — близ Т25, 26. Блюдце из Коми АССР имеет розетку, похожую на розетку Т36. Наконец, берлинская чаша близка к Т16.

Теперь переходим к выявлению других связей и оценке их сравнительной значимости, чтобы установить, по какую сторону должны стоять но-

(229/230)

вые вещи от похожих вещей таблицы и насколько они должны быть сдвинуты в эту сторону. Кудымкарская чарка по точкам на концах линий сближается с единственным сосудом, близким к школе С — Т42. Все направления связей, определившие место Т42 на таблице (и, конечно, на рис. 2 в «Согдийском серебре» [стр. 35]), прослеживаются и у кудымкарской чарки. Пояскп с насечками сближают оба сосуда с Т25, 26, разные признаки (расположение декора и форма у чарки, контур щитка ручки у кружки Т42) — с Т40, такие разные признаки, как приострённый фестончатый контур щитка в сочетании с рельефным изображением у Т42 и рельефная фигурка льва на щитке чарки, — с Т34. Два пояса насечек и неокаймлённый щиток — типологически более ранние признаки, которые не встречаются на поздних этапах, заставляют поместить кудымкарскую чарку немного ниже, чем Т42.

Узор в виде поворачивающейся то одной, то другой стороной ленты из длинного листа — отдалённый типологический «родственник» орнамента бордюра ковра в сцене пира на Т31. Маленький лист, образующий округ-

(231/232)

Рис. 5. Кудымкарская кружка-кувшин.

1 — общий вид, 2 — вид со стороны ручки.

(Открыть Рис. 5 в новом окне)

лый выступ внизу кольца ручки, сближает кудымкарскую чарку с Т12, 25, 45 и с чаркой Афанасьевского клада. Все сосуды с такими ручками занимают на таблице непрерывающийся ряд.

Кудымкарская кружка и афанасьевская чарка по схожему растительному декору образуют особую группу вещей. Их ручки с золочёным, но лишённым орнамента кружком на щитке подтверждают близкое «родство» обоих сосудов. Приострённый и лишившийся рельефного бортика край щитка заставляет поместить чарку выше и ближе к сосуду Т46, а кружку — ниже и ближе к сосуду Т44, с которым её сближают и фигурные бордюры орнаментального поля. В соответствии с методикой предпочтение оказано не форме, а деталям декора. Узоры при всём их своеобразии напоминают орнаменты сосуда Т42 («линзы» между расходящимися стеблями, сердцевидные фигуры из перевязанных полупальметт) и отчасти Т45, 47.

Особое значение этой группы в школе С заключается в том, что через неё становится отчётливее связь школ В и С, которая до сих пор прослеживалась несколько слабее, чем этого требовала историческая интерпретация. Лежащий джейран, выгравированный на дне кружки, по пропорциям и позе (особенно по прижатым к телу передним копытам) схож с рельефными козлами на кружке Т20, тогда как мотив джейрана находит аналогию только в Т10, а расположение животного в звёздчатом, образованном ложками медальоне заставляет вспомнить Т16 и особенно Т21, 40-а. Концы трёхчастных пальметт чарки с одинаковыми округлыми крайними завитками нехарактерны для школ А и С, но они есть на Т10, 37 и среди разнообразных пальметт более позднего блюда Т43, в декоре которого встретились разные традиции. Этот привнесённый признак отличает декор чарки от более раннего орнамента кружки.

Кудымкарский «светильник» находит место левее Т48, так как на нём появляется выделенное только позолотой изображение на дне и подтреугольные листья, как у Т46, а с другой стороны — шестилепестковые цветы, как на Т43, тогда как пальметты похожи и на детали Т42, 43. Этим отнюдь не исчерпываются признаки Т42, 43, 46, 47, 48 и 52, которые легко обнаруживаются в декоре кудымкарского «светильника». Все они закрепляют его место на таблице между Т48, Т46 и Т43.

(232/233)

Рис. 6. Фрагмент каннелпрованной чаши.

1 — вид снизу, 2 — вид сбоку.

(Открыть Рис. 6 в новом окне)

Важно, что здесь объединены признаки разных вариантов школы С, которая ранее казалась недостаточно цельной. Надо отметить, что изображение слона на дне даёт ещё одно подтверждение связи ранних и поздних этапов школы С, на этот раз на уровне сюжета (ср. головы слонов на Т25).

Ведёрко Афанасьевского клада, как и аналогичное ему Т35, тесно связано со школой В (с Т20 — по розетке дна, с Т39, 40-а — по фигуркам птиц). Отсутствие характерных для верха таблицы лепестковых бордюров и сходство розеток ведёрка и Т20 позволяют считать его типологически более ранним, чем Т35, и поэтому помещать на таблице немного ниже. Каких-либо новых направлений связей здесь не выявляется.

Ведёрко, как и упоминавшиеся ручки чарок, позволяет напомнить о ещё одном способе проверки таблицы. Если типология верна, то на отдельных участках таблицы соседствуют «родственные» вещи. Поэтому могут быть найдены признаки, которые не были учтены при построении таблицы, но характерны для её компактных зон. Так, прямоугольные рамки орнаментальных полей ведёрок едва ли случайно соседствуют на таблице с квадратным устьем светильника Т34 и прямоугольным ковром Т31. Вообще же прямоугольные очертания весьма редки на произведениях торевтики. С другой стороны, птицу на афанасьевском ведёрке можно сопоставить с изображениями птиц на сосудах, занимающих правый верхний угол таблицы.

(233/234)

Блюдце из Коми АССР интересно тем, что в нём сочетаются признаки Т35, 36, 37, 38, а это подтверждает справедливость совместного размещения предметов на значительном участке таблицы. [13]

Фрагмент чаш, любезно предоставленный Д.В. Наумовым, как и схожая чаша из Архиерейской заимки, оказывается более важным для типологии (рис. 6). По каннелюрам и пояску перлов он похож на Т25, 26. По мотиву стебля с трёхчастным концом и по самим очертаниям таких стеблей, составляющих довольно неловко скомпонованную розетку на дне, чаша попадает на незаполненное место таблицы между Т25 и Т47. При этом вновь подтверждается связь Т19 со школой С по мотивам таких же стеблей.

Другие новые сосуды, находя себе по общему сходству и по мотивам место в таблице, в то же время по приёмам исполнения и по деталям должны быть выделены как представители ранее неизвестных школ, хотя я связанных со школами А, В и С, но в значительной мере самостоятельных. Чтобы показать место таких сосудов в «пространстве культуры», недостаточно не только плоской таблицы, но и «объёмной» схемы на стр. 35 «Согдийского серебра», так как необходимо было бы ввести новые измерения, соответствующие новым школам, а многомерное пространство невозможно представить в легко обозримом виде. Однако по мотивам мы можем найти на таблице зоны, наиболее близкие к новым школам на тех этапах, когда были изготовлены изучаемые сосуды. Характерно, что и это сопоставление приводит к небольшим участкам таблицы, подтверждая обоснованность её составления.

Три кружки-кувшина по двойному бордюру из валиков с редкими косыми насечками и по приклёпанным на трёх шпеньках деталям близки к Т37; между валиками здесь не поздний заимствованный ряд лепестков, как на Т37, а выпуклые полушария, характерные для школы В. С более ранними этапами школы В кружки сближаются и сердцевидной формой щитков под ручками (ср. Т15) и отгибающимся к дну профилем низа тулова (ср. Т11) при простом, без обрамления венчике (ср. Т11, 12). Глубокие и широкие каннелюры лишь отдалённо напоминают мелкие и узкие ложбинки сосудов школы С.

Так же точно к родственным между собой сосудам ведут связи чаши с ручкой из Афанасьевского клада. Кольцо её ручки такое, как у Т12, Т44, афанасьевской и кудымкарской чарок, тогда как щиток ручки соединяет черты Т25, 26 и Т28, 42 (слоны и «силены»). Лежащие, повернув голову назад, звери заставляют вспомнить ручку кудымкарской чарки, а то, что среди них есть олени и джейраны, — школу В и кудымкарскую кружку. Полоса перлов под венчиком соответствует аналогичной детали Т25 и кудымкарской чарки. Общая схема соединения чередующихся больших и малых пальметт проще, чем на сосудах таблицы с этим мотивом (ср. Т28, 44, 45, кудымкарскую кружку). Трёхчастные окончания пальметт при этом приближаются к пальметтам афанасьевской чарки. Рельефная голова в медальоне дна своеобразна. Ограничение рельефа волнистой линией по нижнему краю шеи — это античный приём, он заставляет вспомнить медальон Т12, хотя и не имеющий этого признака, но тоже восходящий к античному образцу. Рельефная разделка наружной стороны низкой чаши напоминает фрагмент чаши школы С. В таблице чаша с ручкой связана с Т12, 25, 26, 28, 42, кудымкарскими чаркой и кружкой, афанасьевской чаркой. Место чаши между Т25 и Т42 хорошо согласуется со всеми направлениями связей, но техника нанесения декора (по В.П. Даркевичу и В.Ф. Черникову — литьё) резко выделяет этот сосуд из круга аналогий. Манера передачи деталей также не находит прямого соответствия на каких-либо ранее известных вещах.

(234/235)

Афанасьевская чаша в форме сферического сегмента, которая предварительно была помещена близ Т44, по технике (гравировка и канфарение фона) и по форме (близкой к каннелированным чашам) примыкает к школе С. Восьмилучевая розетка дна заставляет вспомнить о школе В. Наиболее характерно для декора чаши упрощение рисунка пальметт и стеблей с трёхчастными завершениями. О том, что это не более ранний простой вариант, а именно огрубление, связанное с копированием рисунка мастером другой традиции, свидетельствуют перевязи у основания пальметт. Их исходная форма — прямая или изогнутая лента, однако нередко перевязи трактовали и как чашечку с фестончатым краем на месте сочленения колен стебля растений (Т42, 44). На афанасьевской чаше фестоны сохранены, но перевязь перестала обходить вокруг стеблей и сделалась выпрямленной полоской чисто декоративными дужками. Потеряв первоначальное значение, полоска с фестонами превратилась в элемент узора, не играющий изобразительной роли. Поэтому почти такая же полоска соединяет концы разделённых просветом лопастей потерявших свою динамику больших пальметт. Типологически чаша более ранняя, чем Т42, 44. Она связана со школой С и в какой-то мере со школой В, но неизобразительный и статичный растительный узор с обилием простых коротких дужек по общему характеру своей выразительности не находит аналогий, заставляя относить и эту чашу к какой-то до сих пор неизвестной традиции. Впрочем, во всех школах, представленных на таблице, статичность нарастает на поздних этапах.

Чаша из Монголии (рис. 7) свидетельствует о таком же использовании чужих форм и мотивов. По форме она близка сосудам Т1 и Т16. Возможно, приподнятость площадки среднего медальона связана с такой же особенностью сосуда Т3. Однако трактовка почти гротескного зверя не находит аналогий на таблице.

Наконец, чаша с розеткой из Афанасьевского клада по сложной розетке и по уплощённым ложкам примыкает к школе В на её поздних этапах. Почти вертикальный борт чаши тоже находит аналогию на поздних этапах школы В. Украшающая борт полоска, идущая зигзагом, как уже отметили В.П. Даркевич и В.Ф. Черников, похожа на занимающую гораздо меньше места аналогичную полоску Т46. Связь со школой В и гораздо более тесная связь со школой С (через Т46) ещё не определяют облик чаши. Пристрастие мастера к углам и прямым линиям заставляет и эту чашу отнести к какой-то новой школе, которая родственна школе В.

Теперь без каких-либо затруднений разместив сосуды, надо проверить, не противоречат ли их местам в таблице даты и локализации аналогий. Сосуды, относящиеся к уже представленным на таблице школам, не находят других аналогий, чем их соседи по таблице. Надо отметить, что недавно найденный в Сиани великолепный клад драгоценной посуды, спрятанный в середине VIII в., [14] полностью подтвердил мнение Б. Гюлленсвэрда, что лепестковых бордюров не было вплоть до середины VIII в. [15] В «Согдийском серебре» я при проверке типологии в значительной мере опирался на это положение. Кроме того, новый клад дал прекрасные аналогии формам Т26 и Т46, 47, [16] что соответствует датировкам в «Согдийском серебре».

Однако видно, что сами китайцы считали эти формы «западными». Так, на гранёных чарках мастер изобразил целый оркестр «хуских музыкантов». Орнаменты китайских сосудов гораздо дальше от орнаментации школы С, чем их формы от форм сосудов этой школы. Как известно, китаисты обычно объясняли появление таких форм в Китае влиянием Ирана.

(235/236)

Рис. 7. Чаша из Монголии.

(Открыть Рис. 7 в новом окне)

Вопрос о среднеазиатском влиянии на танскую торевтику был поставлен в одном и том же плане как в «Согдийском серебре», так и в вышедшей одновременно с ним статье Асадуллаха Сурена Меликян-Ширвани, [17] который при этом относит в основном к Согду (и шире — к землям восточноиранских народов) наши Т7, 11, 17-20, 26, 28, 29, 34, 35, 40-42, 46, 47, т.е. треть таблицы, в основном приходящуюся на школы А и С; Т16, по его мнению, скорее не согдийский сосуд, зато одну ложчатую чашу с явно индийскими признаками, которую я не привлекал, иранский исследователь считает возможным отнести к Согду. [18] Однако он сам отмечает аналогии её декору на территории Афганистана. Мне кажется, что чаша была изготовлена в странах к югу от Согда. Она была вполне обоснованно сопоставлена с афанасьевской рельефной чашей по сходству фигур оленей и джейранов. [19]

Афанасьевская чаша, как и другие представители ранее неизвестных школ, позволяет существенно пополнить набор аналогий. Рельефный медальон с профильным изображением на дне и рельефный декор снаружи на сферической поверхности ведут к «бактрийской» группе чаш эфталитского времени. [20]

Именно связи с югом определили своеобразие чаши, хотя указать место её изготовления пока невозможно. Связи между Тохаристаном, Семи-

(236/237)

речьем, Восточным Туркестаном, в которых был распространён буддизм, видимо, отличались по своему характеру от их связей с согдийской метрополией, где буддистов в VII-VIII вв. было очень мало. Появление на ручке чаши голов слонов объяснили влиянием «буддийской мифологии». [21] Надо отметить, однако, что трон в виде двух смотрящих в разные стороны голов слонов входил в иконографию одного из согдийских богов, изображавшегося в короне и с лирой или кифарой в руке. [22]

Чаша в форме сегмента шара из Афанасьевского клада по профилю идентична двум гладким чашам с согдийскими надписями по краю. [23] Тот же профиль известен и по найденным в Пенджикенте бронзовым чашам. Орнамент афанасьевской чаши позволяет связать с таблицей эти неукрашенные сосуды согдийцев.

Чаша с розеткой на дне обособляется от других сосудов таблицы обилием острых и прямых углов, сохраняя при этом наибольшее сходство со школой В и слабую связь со школой С. Керамическая чаша из Кувы, [24] подражание металлическому блюду, украшена похожей розеткой из заострённых, нарисованных прямыми линиями лепестков. Там тоже видна близость к школе В (по розетке и по трём полушариям на местах заклёпок).

Чаша, вероятнее всего, ферганская. Связь с более поздними, чем начало VIII в., этапами школы В позволяет датировать её временем ближе к концу VIII в.

Кружки-кувшинчики заставляют вспомнить не только сходно декорированные, хотя и отличные по форме, хотанские керамические сосуды, [25] но и более похожие по профилю и ручкам каннелированные кружки согдийской керамики VIII в. [26] и серебряные каннелированные кружки аваров Паннонии. [27]

Изображённые на стенных росписях Средней Азии VI-VIII вв. металлические сосуды обычно украшены такими же каннелюрами и крупными перлами, [28] хотя более близкие по форме и способу крепления кольцевидной ручки кружки пенджикентский живописец снабдил декором с фигурами танцоров вместо каннелюр (рис. 8). Традиция крепления ручки через щиток хорошо известна по степным тюркским металлическим сосудам. Она засвидетельствована и на китайских фарфоровых сосудах — подражающих металлическим кружкам с округлым туловом. [29] Низ тулова также находит аналогии в профиле тюркских кружек со щитком-прокладкой под ручкой, [30] а не только в особенностях Т11, 22. Появление кудымкарской и афанасьевских кружек-кувшинов — результат тюркско-согдийских контактов, хотя определять этническую принадлежность мастеров было бы ещё преждевременно. Во всяком случае, новый материал подтверждает, что намеченное в книге направление связей между Согдом и тюрками действительно играло большую роль в развитии прикладного искусства Средней Азии.

Наконец, найденная в Монголии чаша по изображению тигра резко отличается от средневосточных образцов. Здесь отразилась не вполне по-

(237/238)

нятая китайская трактовка этого зверя. Общие пропорции фигуры, изгиб длинной шеи, пучки волос у локтей и пяток и другие особенности ближе всего к суйской и раннетанской версии (конец VI — первая половина VII в.), позже тигры и львы получают совсем другую иконографию. [31] Странно вывернутая задняя нога восходит к изображениям драконов, показанных как бы сверху. [32] Одинаковые «горы» внизу и вверху издревле включались в китайские композиции с животными. [33] Дата ближайших аналогий хорошо согласуется с типологической датой. Локализация затруднительна. Несмотря на иконографическое сходство, манера исполне-

Рис. 8. Изображение золотой кружки в пенджикентской живописи (объект XXIV, пом. 1, около 740 г.).

(Открыть Рис. 8 в новом окне)

ния явно не китайская. Нет сходства в деталях и со школой В. Скорее всего, чаша, найденная на территории Монголии, была изготовлена в первом тюркском каганате, центр которого был в Монголии. Согдийцы играли важную роль в политической, экономической и культурной жизни этого государства. [34]

Итак, новый материал не требует каких-либо перестановок в таблице. Однако интерпретация безусловно обогащается и уточняется. Прежде всего оказывается, что в начале IX в. в школе А происходит ещё более резкая перемена, чем написано в «Согдийском серебре». В технике декорирования блюд от чеканки с оборота возвращаются к сасанидскому снятию фона. [35] Такой отход от среднеазиатской традиции, видимо, связан с «сасанидским ренессансом» в Хорасане эпохи Мамуна, ко времени правления которого были отнесены сосуды пятого этапа школы А. Усиление связей с иранской средой в эту эпоху отмечено в книге, однако масштаб его был больше, чем предполагалось. Кроме того, связи всех школ оказались гораздо более тесными. В частности, многие особенности, выделявшие из

(238/239)

таблицы Т43, нашлись у новых сосудов. Идентичная по форме афанасьевской чаше с гравировкой и чашам с согдийскими надписями чаша была найдена в 1909 г. в дер. Малая Аниковка. Её декор близок к Т43, а детали человеческого изображения — к пятому-шестому этапам школы А. Между тем в декор введена куфическая надпись X в. на языке фарси. [36] Это подтверждает близость Т43 к позднесогдийской и раннетаджикской культурам, хотя заметны, как это отмечено в книге, и более западные элементы. Отсутствие единого для всего региона канона при тесных и разнообразных связях многочисленных школ, из которых школы А, В и С лишь лучше всего представленные в коллекциях, — существенная черта среднеазиатской торевтики эпохи торгового и культурного преобладания согдийцев в VII-VIII вв. Чаша из Монголии относится к VII в., а остальные рассмотренные сосуды — к первой половине VIII в. (кудымкарская кружка и, может быть, кружки-кувшины) и к середине или второй половине этого столетия соответственно своим местам на таблице. Афанасьевское ведёрко и кудымкарский «светильник» датируются рубежом VIII-IX вв. Керамика и живопись также отражают разнообразие ремесленно-художественных традиций в отдельных центрах согдийской культуры, разделённых всего лишь одним или несколькими днями пути.

В то же время влияние согдийской культуры достигает весьма отдалённых областей. Монеты Хорезма, Тохаристана, Ферганы, Семиречья с согдийскими легендами, согдийские надписи Семиречья и Монголии, согдийские рукописи Восточного Туркестана показывают, что согдийцы представляли собой активный культурный элемент, сближавший различные народы Средней и Центральной Азии. Общность в торевтике также естественнее всего объяснить тем, что в ней проявилась эта выходящая за пределы Согда роль согдийцев, хотя, конечно, часть вещей могла быть выполнена представителями других народов, входивших в тот же историко-культурный регион.

Эта статья посвящена проблеме атрибуции, что не позволяет останавливаться на значении изображений и их художественном своеобразии. Надо всё же отметить, что при всём их разнообразии рассматриваемые сосуды составляют определённое стилистическое единство. Множество нитей связывает между собой среднеазиатские школы на протяжении VII-IX вв., причём связывают гораздо теснее, чем с изделиями соседних стран. Несколько более обособлен только Хорезм с его своеобразной культурой.

Вопрос об истолковании значения фигур животных на сосудах — это часть более обширной проблемы согдийской (и отчасти вообще восточно-иранской) культовой иконографии. Почти все животные, изображённые на чашах, кружках и кувшинах, украшают троны богов на росписях и в терракоте Согда, Уструшаны, Ферганы. При этом в Хорезме серебряные чаши с изображениями богов и нанесёнными при изготовлении надписями, возможно, относились к культовой утвари. В странах расселения согдийцев зооморфные символы богов на сосудах соответствовали аналогичным изображениям живописи не только в сценах поклонения богам, но и в батальных или пиршественных композициях. [37] Поэтому торевтика не становилась культовой, а символы имели, скорее всего, благопожелательный характер, что и помогло длительному сохранению этих сюжетов в условиях арабского завоевания.

(239/240)

Однако сюжеты изображений (равно как и стиль вырисовывающейся всё более определённо школы С) заслуживают специального исследования. Здесь же я хотел только показать, что методика атрибуции, предложенная в книге «Согдийское серебро», выдерживает проверку достаточно обширным новым материалом.

В.I. Marchak

Nouvelles informations sur la toreutique de l’Asie Centrale.   ^

Résumé.

Dans cet article on publie le trésor trouvé dans le village de Koudymkar (région de la Kama) (fig. 1-5), et encore quelques vases provenant de différents endroits. Tous ces objets ont été étudies au moyen de la méthode proposée par l’auteur dans son livre «Argenterie Sogdianne» (Moscou, 1971). Il en résulte que la majorité de ces vases ont pu être attribués à des artisans de la région historique et culturelle de la Sogdiane. La coupe représentée sur la fig. 7, a été peut-être exécutée dans le kaghanat Turque, à la limite des VIe et VIIe siècles. Les autres vases datent du VIIIe s. et de la fin dn VIIIe, début du IXe siècle.

[1] Б.И. Маршак. Согдийское серебро. Очерки по восточной торевтике. М., 1971.

[2] В.П. Даркевич, В.Ф. Черников. Новое в изучении среднеазиатской торевтики (Афанасьевский клад). КСИА АН СССР, 128, М., 1971.

[3] Издана только одна кружка (V. Lukonin. Persia II. Geneva, 1967, fig. 162).

[4] J.H. Schmidt. Sasanian silverwork. — II. Apollo, vol, XV, March, 1923, p. 126, fig. XII. (Инв. №J5557, диам. 12, 7 см, рис. 7.)

[5] А.А. Спицын. Материалы по доисторической археологии России. ЗРАО т. XI, вып. 1-2, 1899, табл. IV, 15.

[6] О месте находки см. В.И. Канивец. Древнее святилище в Большеземельной тундре. Тезисы финно-угорской конференции, 1970 г.

[7] В.П. Даркевич, В.Ф. Черников. Ук.соч., рис. 44.

[8] Там же, рис. 46, 47.

[9] Там же, рис. 49.

[10] Там же, рис. 50, 1.

[11] Там же, рис. 50, 2.

[12] Там же, рис. 51, 1, 2.

[13] Еще одно недавно изданное блюдо этой группы (В.Ю. Лещенко, В.А. Оборин. Новые находки восточного серебра в Прикамье. СА, 1966, 3, стр. 241-243, рис. 1) во всём подобно ранее известному сосуду (см. И.А. Орбели, К.В. Тревер. Сасанидский металл. М.- Л., 1935, табл. 34).

[14] W. Watson. The Genius of China. London, 1973, №305-328, p. 137, 145-147; Вэньхуа дагэмин цицзянь чугу вэньу, 1972, стр. 8, 44-65.

[15] В. Gyllensvärd. T'ang Gold and Silver. Stockholm, 1957, p. 134, 135, pl. 12, e, 20, a, d, 21, 22, в.

[16] W. Watson. Op. cit. №306; Вэньхуа, стр. 51, 52; Каогу 1972, №1, вклейка 11, рис. 1.

[17] A.S. Melikian-Chirvani. Iranian silver and its influence in T’ang China. — Pottery and Metalwork in T'ang China. A. colloquy held 29 June to 2 July 1970 (Colloquies in Art and Archaeology in Asia №1), L., 1971, p. 9-15.

[18] Ibid., p. 11; И.А. Орбели, К.В. Тревер. Ук. соч., табл. 58.

[19] В.П. Даркевич, В.Ф. Черников. Ук. соч., стр. 108. Рога оленей в виде короны находят аналогию в танском искусстве (В. Gyllensvärd. Op. cit., fig. 71).

[20] Б.И. Маршак, Я.К. Крикис. Чилекские чаши. Тр. ГЭ, X, 1969.

[21] В.П. Даркевич, В.Ф. Черников. Ук. соч., стр. 112.

[22] A. Belenitsky. Central Asia. Geneva, 1968, pl. 103.

[23] Я.И. Смирнов. Восточное серебро. СПб., 1909, рис. 71, 72.

[24] Д.П. Вархотова. Об одном керамическом блюде VII-VIII вв. из Кувы. СА. 1964, 3.

[25] В.П. Даркевич, В.Ф. Черников. Ук.соч., стр. 116.

[26] Б.И. Маршак. Влияние торевтики на согдийскую керамику VII-VIII вв. Тр.ГЭ. V. 1961, табл. 2.

[27] G. Laszlo. Etudes archéologiques sur l'histoire de société des avars, AH, XXXIV. 1955.

[28] В.А. Шишкин. Варахша. M., 1963, табл. XIV; Л.И. Альбаум. Балалык-тепе. Ташкент. 1960, рис. 132, 133.

[29] B. Gyllensvärd. Chinese Gold, Silver and Porcelain: The Kempe Collection. N.Y. 1971, Cat. n°80.

[30] Например, кружки Курая и Туяхты (С.В. Киселёв. Древняя история Южной Сибири. М., 1951, табл. LII [табл. LII в издании 1949 г.]).

[31] В. Gyllensvärd. Op.cit., p. 101, 117, 118, fig. 57, 70.

[32] Ibid., fig. 56 с.

[33] W. Watson. Op.cit., p 111, №175 (I в. до н.э.).

[34] С.Г. Кляшторный, В.А. Лившиц. Согдийская надпись из Бугута. Сб. «Страны и народы Востока», X, М., 1971. Специально о тюрко-согдийских связях, проявившихся в торевтике, см. Б.И. Маршак, К.М. Скалон. Перещепинский клад. Л., 1972, стр. 12-18.

[35] В результате фотографирования в рентгеновских лучах проф. П. Мейерс (Метрополитанский музей) выяснил, что блюда ВС 63, 64, как и эфталитская чаша из Чилека, выполнены в этой технике, а не спаяны из двух листов серебра, как это казалось ранее.

[36] Б.И. Маршак. Серебряные сосуды X-XI вв., их значение для периодизации искусства Ирана и Средней Азии. Тезисы докладов II Всесоюзной конференции по искусству Ирана на тему «Проблема периодизации искусства Ирана и его взаимосвязь с искусством других народов в средние века». 19-23 ноября 1973. M., 1973. стр. 20-22; OAK за 1909-1910 гг., стр. 227.

[37] О зооморфных символах см. A.M. Belenitski et В.I. Marshak. L’art de Piandjikent à la lumière des dernières fouilles (1958-1968). «Arts asiatiques» XXXIII, 1971, p. 12-16.

наверх