С.В. Киселёв
К изучению минусинских каменных изваяний.
За 35 лет исследовательской работы над минусинскими каменными изваяниями накоплен огромный новый материал, позволивший сделать ряд важных наблюдений и выводов. Поэтому целесообразно напомнить историю изучения этих изваяний в советское время.
До Великой Октябрьской социалистической революции производились только сборы сведений, описания и зарисовки отдельных минусинских изваяний.
В 1926 г. в журнале «Природа» М.П. Грязнов и Е.Р. Шнейдер опубликовали статью «Каменные изваяния Минусинских степей», в которой впервые выделили большую серию стел, отнесенных ими к карасукской культуре. [1] В 1929 г. М.П. Грязнов и Е.Р. Шнейдер напечатали под тем же названием фундаментальную работу, где интересующие нас древние стелы были изданы и проанализированы как карасукские. [2] С.А. Теплоухов тогда же, публикуя рядом с исследованием М.П. Грязнова и Е.Р. Шнейдера свою широко известную работу «Опыт классификации древних металлических культур Минусинского края», поместил среди карасукских памятников и эти стелы. [3]
С тех пор, т.е. с 1929 г., убеждённые анализом М.П. Грязнова и Е.Р. Шнейдера, все археологи стали считать эти изваяния карасукскими. [4] Это определение М.П. Грязнова и Е.Р. Шнейдера попало и в энциклопедические словари, [5] и в университетские учебники по археологии, [6] и в научно-популярные издания, [7] и в работы иностранных ученых. [8]
В 1945 г. при раскопках группой археологов в г. Абакане ранне-андроновского погребения были найдены две костяные пластинки с гра-
(53/54)
вированными изображениями человеческих личин, отличающихся длинноволосыми прическами (рис. 1). [9] При публикации этой находки мной были подобраны к ней несколько параллелей и в том числе каменное изваяние, отличающееся такой же длинноволосой причёской. На основании такого сходства и это изваяние, так называемая уйбатская Кыс-таш, было помещено мной среди андроновских памятников. [10] Необходимо при этом подчеркнуть, что этот тип изваяний обособлен от той
Рис. 1. Костяные пластинки с изображением длинноволосых личин из раннеандроновского погребения в г. Абакане.
группы, которую вслед за М.П. Грязновым и Е.Р. Шнейдером все признавали карасукской.
В 1950 г. М.П. Грязнов выступил со статьей «Минусинские каменные бабы в связи с некоторыми новыми материалами». В этой работе М.П. Грязнов также придал большое значение находке в раннеандроновском погребении в г. Абакане изображений личин с длинными волосами. Он также выделил несколько изваяний, отличающихся длинноволосыми причёсками, и тоже отнёс их к андроновской культуре. Однако М.П. Грязнов этим не ограничился, но на основании ряда косвенных соображений счёл андроновскими и все остальные стелы, в своё время им же совместно с Е.Р. Шнейдером определённые как карасукские. [11]
(54/55)
Соображения М.П. Грязнова в пользу такой передатировки всей серии древних изваяний меня не убедили. Поэтому, осуществляя в 1951 г. 2-е издание «Древней истории Южной Сибири» и вновь ссылаясь в разделе о карасукских изваяниях на работу М.П. Грязнова и Е.Р. Шнейдера 1929 г., я отметил свою неудовлетворённость доводами М.П. Грязнова в его статье 1950 г. [12] Я оказался не одинок в своих сомнениях. В 1956 г. в статье «Андроновские антропоморфные фигурки из Средней Азии» Л.Р. Кызласов также выразил своё несогласие с отнесением М.П. Грязновым всех древних минусинских изваяний к андроновскому времени. [13] С тех пор много лет никто не обращался к вопросам, связанным с минусинскими каменными изваяниями. Только в 1960 г. мне пришлось в статье «Неолит и бронзовый век Китая» напомнить об исключительно важном изображении на боковой грани Знаменской стелы карасукской четырёхколёсной кибитки. [14] В это же время появилась заметка М.П. Грязнова «Писаница эпохи бронзы из д. Знаменки в Хакасии». [15] Она очень важна в той своей части, где сообщаются новые факты и соображения, позволяющие с ещё большей обоснованностью относить изображение четырёхколёсной кибитки к карасукскому времени. [16] Более чем ясно, что такой факт, как наличие у карасукских племен колёсного упряжного транспорта, позволяющий судить о значительной высоте культурного уровня в ту эпоху, всегда должен быть возможно прочнее аргументирован. Однако далеко не все другие построения заметки М.П. Грязнова могут быть приняты. Так, приходится только пожалеть, что в заметке искажённо представлен ход работ по определению времени минусинских древних каменных изваяний. [17] Впрочем, не этот досадный недостаток представляется основным в последней заметке М.П. Грязнова. Вызывает недоумение, почему, вновь подтверждая своё мнение об андроновском возрасте минусинских каменных изваяний, наш автор не только забывает о прошлом, о своей ведущей роли в прежнем определении их возраста карасукским временем, но забывает и о настоящем, о тех исключительной важности открытиях, которые заставляют совершенно по-иному ставить вопрос об этих извая-
(55/56)
ниях со всех точек зрения. Здесь имеется в виду уже отмеченное в примечании исследование А.Н. Липского в Тас-хазе на правом берегу р. Абакана у южной оконечности Койбальской степи, близ улуса Чаптыкова. Раскапывая летом 1957 г. это интереснейшее сооружение, как оказалось относящееся к афанасьевскому времени, А.Н. Липский обнаружил в центральной могиле на плитах стенок погребальной цисты и на плитах, перекрывавших её ярусные погребения, различные изображения. [18] Тонкими линиями, гравированными каким-то остриём, были там изображены фантастические фигуры людей с птичьими головами (масками?), грифы и человеческие личины, очень близкие к личинам минусинских стел. Последние, как известно, отличает зональное деление лица горизонтальными линиями, отграничивающими лоб, среднюю часть лица и рот с подбородком. Совершенно такие же особенности характерны и для личин из Тас-хаза. При этом необходимо отметить, что изучение плит из Тас-хаза показало, что изображения уже были на них, когда их выламывали из утёсов для строительства афанасьевской усыпальницы. Таким образом, возникновение того вида личин, которые неизменно украшают стелы, определявшиеся ранее карасукским временем, должно относиться к эпохе, предшествовавшей афанасьевской культуре. Наиболее же поздние афанасьевские памятники типа той же Тас-хаза, судя по сделанным в них находкам, едва ли могут быть отнесены ко времени позднее последней четверти III тысячелетия до н.э. Очевидно, что после этих открытий А.Н. Липского трактовать вопрос о минусинских древних изваяниях, не учитывая чуть ли не неолитические их истоки, в настоящее время стало совершенно невозможно.
В этой связи обращает на себя внимание одно интересное обстоятельство. Известно, что скульптурные и графические изображения человеческих личин, украшающие древние минусинские изваяния, помимо уже отмечавшегося зонального деления лица отличаются и другими особенностями. Среди них прежде всего нужно отметить постоянное наличие звериных ушей и рогов, то бычьих или бараньих, то ветвистых оленьих. В этом отношении личины минусинских изваяний очень близки к личинам Тао-тэ китайской символики времени Шан-инь и Си-чжоу. Однако в настоящее время развитие археологических исследований в Народном Китае доставляет из бассейна Хуанхэ параллели, ещё более древние и более близкие по времени к доафанасьевским изображениям личин из последних находок А.Н. Липского в Тас-хаза на Абакане.
Во время раскопок ставшей всемирно известной стоянки культуры Яньшао [Яншао] у д. Бань-по близ Сиани среди многочисленных расписных сосудов были найдены две большие открытые чаши с росписью, особенно важной для сопоставлений с изображениями личин из Минусинско-Хакасской котловины. Внутри этих чаш нарисованы личины, поразительно сходные с минусинскими. Их отличает горизонтальное деление лица на три зоны, наличие рогов и треугольной фигуры над головой, а также треугольники на подбородке (рис. 2). [19] Такие совпадения едва
(56/57)
ли могут быть объяснены простой случайностью. Ещё за несколько лет до открытий в Бань-по мне пришлось обращать внимание на ряд черт, сближающих энеолитическую афанасьевскую культуру среднего Енисея с культурой расписной керамики Северного Китая. [20] По-видимому, находки в Бань-по ещё раз подтверждают эти наблюдения. Вместе с тем отмеченные находки и сопоставления показывают, что возникновение-образов, столь характерных для древних каменных изваяний среднего Енисея, не только уходит в глубокую древность предафанасьевского времени, но связывается, по-видимому, со сложным миром символических изображений Дальнего Востока, известных теперь по памятникам неолита Древнего Китая.
Рис. 2. Стоянка Бань-по около г. Сиань. Чаша с росписью в виде рогатой личины.
Принимая во внимание все сделанные за последние годы находки и сопоставления, далеко не простым делом становится отнесение минусинских изображений к той или иной культуре. Обратимся в этой связи вновь к той группе изображений, которые можно с большей или меньшей долей уверенности относить к андроновскому времени. Это прежде всего две костяные пластинки из раскопок раннеандроновского погребения у церкви в г. Абакане. К ним на основании аналогии в причёске и форме серёг может быть присоединена Таштыпская каменная фигурка. [21] По длинным волосам и нерасчленённости лица на зоны в эту же группу может быть включена и так называемая Усть-Есинская Кыс-таш, хотя её фрагментарность всегда будет оставлять в этом определении долю гипотетичности. [22] Бейская каменная фигурка только сходством трактовки и приёмом моделировки лица может быть сближена
(57/58)
с фигуркой из Таштыпа. [23] Вот те пять изображений, которые будучи весьма разнородными и по размерам и по материалу, всё же, хотя и с различной долей достоверности, могут быть объединены в типологическую группу и отнесены к андроновской культуре. При этом одно представляется несомненным: особенности этих пяти изображений резко отделяют их от всех остальных, как находящихся на каменных изваяниях, так и вновь открытых на плитах могилы в Тас-хаза. Создаётся впечатление, что это различные группы, с различным художественным и смысловым значением. Такого вывода не может поколебать и так называемая Уйбатская Кыс-таш, которую и С.В. Киселёв и М.П. Грязнов по изображению длинных волос считали андроновской. [24] Эта её «андроновская» особенность сочетается с совершенно иными чертами, характерными для основной группы изображений на изваяниях и на плитах из Тас-хаза. Прежде всего следует отметить деление её личины на три зоны, а также передачу всей фигурой беременности. Для М.П. Грязнова в этом сочетании признаков обеих групп на одном памятнике заключено главное основание к отнесению и всех других каменных минусинских древних изваяний к андроновской культуре. [25] Между тем совмещение на Уйбатской Кыс-таш особенностей, характерных для обеих групп, вовсе не является доказательством их единства. Оно вполне может быть результатом сосуществования, заимствования и множества других причин. Мне представляется, что принадлежность Уйбатской Кыс-таш к андроновской культуре была в своё время решена мной правильно на основании изображения длинных волос. [26] Что же касается последних построений М.П. Грязнова, то они в настоящее время, как мы видим, опровергнуты новыми открытиями. Коль скоро раскопки А.Н. Липского в Тас-хаза доказали наличие изображений, считавшихся прежде карасукскими, в гораздо более древнее, доафанасьевское время, отпала возможность утверждения только адроновского их возраста так же, как отпала и возможность всякой другой узковременной их локализации. Перед нами встают теперь совершенно иные задачи: тщательная классификация всех изображений, выяснение возможностей увязки их с отдельными памятниками тех или иных культур, по-видимому, на очень большом промежутке времени, их стилистичский и семантический анализ.
Только после выполнения этих работ можно будет определить, в какой мере и какие именно древние минусинские каменные изваяния и изображения личин могут стать источником для суждения об изменениях в экономике, общественной структуре и идеологии древнего населения Минусинско-Хакасской котловины на протяжении, как это теперь совершенно ясно, многих и многих столетий.
* * *
Рассматривая историю работ над древними минусинскими каменными изваяниями, мы уже отмечали большую ценность тех новых фак-
(58/59)
тов и соображений, которые привёл М.П. Грязнов в недавней своей заметке о рисунках на Знаменской стеле. [27] Эти данные ставят на прочную основу датировку карасукским временем изображения четырёхколёсной кибитки, находящегося на одной из плоскостей Знаменской стелы. Выше уже отмечалось первостепенное значение этого подтверждения. Оно позволяет на основании фактов, а не предположений делать выводы о различных сторонах жизни населения Южной Сибири в развитом бронзовом веке, уверенно принимая во внимание наличие там колёсного транспорта с использованием быков в дышловой упряжке. Однако это положение важно и в другом отношении. В последние годы раскопки в окрестностях г. Аньяна, где находятся некрополи последней столицы древнейшего китайского государства Инь, дали неожиданно новые данные для определения назначения ряда вещей, до сих пор остававшихся непонятными. Среди них прежде всего привлекает
Рис. 3. Могила эпохи Инь близ Аньяна. Бронзовая деталь боевой колесницы.
внимание так называемый «предмет неизвестного назначения», как его обычно называли и китайские и европейские археологи. Этот предмет представляет собой продолговатую слегка выпуклую пластину, заканчивающуюся дугами, обычно украшенными по концам изображениями конской головы, копыта коня или прорезным бубенчиком (рис. 3). Только авторы Каталога Международной выставки китайского искусства в Лондоне в 1936 г. пытались дать определение этих предметов. [28] Они видели в них ритуальные изображения упряжного ярма, очевидно, аналогичного чересседельным дугам дышлового упряжного приспособления этрусских колесниц. Но это определение так и осталось предположением.
Лишь в 1953 г. при раскопках в Ташкунцзун около Аньяна было обнаружено погребение, относящееся к иньскому времени, находки в котором показали, насколько близки были авторы Каталога к раскрытию правильного определения «предметов неизвестного назначения». В интересующей нас могиле близ Ташкунцзун оказалось погребение колесничего, рядом с которым была установлена двухколёсная колесница, запряжённая парой коней. В кузове этой колесницы в переднем правом (ю.-з.) и в заднем левом (с-в.) углу и было найдено по одному такому предмету (рис. 4). [29] Их дуги завершены бубенчиками с большим числом прорезей, а основная пластина украшена посередине рельефной восьми-
(59/60)
конечной звездой. [30] Таким образом, совершенно ясно обнаружилось, что эти загадочные предметы относятся здесь к снаряжению иньской боевой колесницы. Вероятнее всего они служили держателями для копий и
Рис. 4. Ташкунцзун близ Аньяна. Погребение колесничего эпохи Инь вместе с боевой колесницей. Так наз. «предметы неизвестного назначения» отмечены №5 и 25.
дротиков, клевцов, боевых топоров и другого оружия, которым пользовался колесничий в бою.
Находка в Ташкунцзуне позволяет разобраться и в ряде других не менее важных фактов. Ещё в 1950 г., раскапывая большую иньскую гробницу около Аньяна, проф. Го Бо-цзюн исследовал плохо сохранившее кости погребённого, но богатое инвентарём погребение одного из «соумиравших» — Е9. В нём лежали грудой четыре роскошно орнаментированных бронзовых сосуда с клеймами. В дно могилы были воткнуты
(60/61)
два плоских и один проушной клевец типа «ко». Но самое замечательное открытие было сделано в центре могилы (где, очевидно, находился пояс погребённого). Там рядом лежали бронзовый нож, очень близкий к карасукским Енисея, и «предмет неизвестного назначения», украшенный по концам дуг бубенчиками, а по середине пластины рельефной личиной Тао-тэ. [31] Исходя из этих находок, в свете открытий в Ташкунцзун следует, что в могиле Е9 большой гробницы около Аньяна был положен колесничий, который должен был сопровождать главного покойника в загробный мир. Из-за недостатка места при нём не поставили колесницу, но важная её часть как символ была ему положена вместе с боевым ножом.
Эта находка в недавнее время приобрела важное значение и для советской археологии. Тот же неутомимый исследователь древностей Хакасии А.Н. Липский при исследовании в 1957 г. карасукских могил нашёл погребение, в котором обнаружил обстановку, в деталях совершенно аналогичную только что описанной в могиле Е9 под Аньяном. В области таза человека карасукской культуры здесь также лежали вместе массивный бронзовый нож, весьма близкий к аньянским, и «предмет неизвестного назначения», почти такой же, как и найденный у шан-иньского колесничего. [32] Находка А.Н. Липского прежде всего окончательно разрешает сомнения в принадлежности минусинских «предметов неизвестного назначения» определённого типа карасукской культуре, что само по себе очень важно. Однако это ещё не всё. Нельзя не заметить, что раскопки на Енисее и на Хуанхэ обнаружили тождество бытового назначения этого предмета, при тождественном положении его и в карасукском и в иньском погребальном ритуале. Это обстоятельство может иметь весьма существенное значение для решения вопроса о происхождении карасукской культуры Саяно-Алтая. Наконец, эти же полные аналогии бытования и ритуального использования «предметов неизвестного назначения» заставляют полагать, что и карасукские могилы типа, открытого А.Н. Липским, являются погребениями южносибирских колесничих. Ещё недавно такой вывод мог встретить возражения из-за отсутствия данных о наличии у населения минусинско-хакасских степей в бронзовом веке колёсного транспорта. Однако после работ М.П. Грязнова и это возражение отпадает. Правда, на Знаменской стеле высечено изображение четырёхколёсной кибитки, а не колесницы. Но самый факт наличия на среднем Енисее в карасукское время колесной тягловой упряжки вместе с ритуалом открытого А.Н. Липским погребения делают вполне возможным применение колесниц в карасукской культуре, столь тесно связанной со сходными с ней культурами Забайкалья, Монголии и Китая в районе Великой Стены.
[1] «Природа», 1926, №11-12, стр. 100-105.
[2] «Материалы по этнографии», стр. 82: «Можно таким образом предполагать, что время сооружения изваяний предшествовало курганной (т.е. тагарской. — С.К.) культуре или совпадало с I этапом курганной культуры, что менее вероятно. Вероятнее всего, изваяния следует приписывать карасукской культуре (по С.А. Теплоухову, время, близкое к 1000 г. до н.э.). Ко времени более древнему изваяния отнесены быть не могут, так как изготовление их требует применения массивных металлических орудий, каковые едва ли могут быть в начальных стадиях бронзовой эпохи».
[3] С.А. Теплоухов. Опыт классификации.., стр. 45 и табл. I, рис. 57.
[4] Во всех моих работах это определение неизменно сопровождалось ссылкой на основную статью М.П. Грязнова и Е.Р. Шнейдера.
[5] «Сибирская советская энциклопедия», т. II, стр. 479-480; БСЭ, изд. 2, т. 20. М., 1953, стр. 139.
[8] См. A. Sаlmony. Sino-siberian Art. Paris, 1933, табл. III, 57.
[9] В раскопках участвовали: Л.А. Евтюхова, С.В. Киселёв, В.П. Левашева и А.Н. Липский.
[11] СА, XII, 1950, стр. 156.
[12] Ср. [ДИЮС-1951] стр. 165, прим. 1: «В настоящее время М.П. Грязнов склонен все эти изваяния отнести к андроновской эпохе (см. его работу «Минусинские каменные бабы». СА, XII, 1950, стр. 128-157). Однако его доводы могут быть приняты только в отношении одного типа (табл. VIII, рис. 5)».
[13] КС ИИМК, 63, 1956, стр. 17.
[14] СА, 1960, №4, стр. 259-262.
[15] КС ИИМК, 80, 1960, стр. 85-89.
[16] Значение изображения кибитки на Знаменском изваянии в экономическом и историко-культурном отношении отмечалось уже давно. См. С.В. Киселёв. Разложение рода и феодализм на Енисее. Л., 1933, стр. 11; В.П. Левашева. Из далёкого прошлого южной части Красноярского края. Красноярск, 1939, стр. 20; С.В. Киселёв. Древняя история Южной Сибири, изд. 2. Изд-во АН СССР, М., 1951, стр. 161.
[17] М.П. Грязнов в двух местах своей заметки, очевидно, совершенно позабыв изложенную выше историю работ по датировке древних минусинских изваяний, в которой именно ему принадлежит определение их карасукским возрастом, пытается с совершенно необоснованными упрёками выставить авторами этого карасукского определения С.В. Киселёва и Л.Р. Кызласова. Последнему, кстати, в 1926 г., когда М.П. Грязнов и Е.Р. Шнейдер уже в публикациях обосновывали карасукский возраст древних минусинских изваяний, было всего два года! Если в чём С.В. Киселёв и Л.Р. Кызласов и повинны, так, очевидно, в излишнем доверии к работам М.П. Грязнова. Что же касается несогласия этих археологов с последней передатировкой М.П. Грязновым всех древних минусинских изваяний андроновским временем, столь остро воспринятого им, то жизнь нас уже рассудила. После описываемых ниже открытий А.Н. Липского в афанасьевском могильнике Тас-хаза целиком отпадает тезис М.П. Грязнова о принадлежности всех древних минусинских изваяний только к одной из культур бронзового века.
[18] «Неолитическое поселение». «Китай», 1959, №5, стр. 28; «Путеводитель по стоянке Бань-по», 1958, рис. 12 (на кит. яз.); «Китайский исторический музей». Пекин, 1959, рис. 6 (на кит. яз.).
[19] А.Н. Липский об этом открытии прочитал за последние годы, ряд докладов с демонстрацией подлинных рисунков и прорисей: а) на Секции неолита и бронзы Пленума ИИМК АН СССР в марте 1958 г. в Москве; б) на Конференции, посвящённой 250-летию добровольного присоединения Хакасии к России, состоявшейся в г. Абакане в июне 1958 г.; в) на подсекции археологии, этнографии и антропологии Научной конференции по истории Сибири и Дальнего Востока 16 марта 1960 г. в Иркутске.
В настоящее время плиты с рисунками из Тас-хаза находятся в Отделе истории первобытной культуры Гос.Эрмитажа, куда их доставил... М.П. Грязнов.
[22] См. М.П. Грязнов. Минусинские каменные бабы, рис. 6-[7]-8.
[23] См. М.П. Грязнов. Минусинские каменные бабы, стр. 137, рис. 5.
[24] См. С.В. Киселёв. Древняя история Южной Сибири, табл. VIII, рис. 5, М.П. Грязнов. Минусинские каменные бабы, стр. 139-141, рис. 11 и 12.
[25] См. там же, стр. 139-141, 152 и сл.
[26] Вместе с тем я не могу согласиться с М.П. Грязновым, когда он причисляет к андроновским «длинноволосым» изображения личины, нанесённые на изваяния из окрестностей улуса Верхний Долгий Маяк и улуса Чаркова. (М.П. Грязнов. Минусинские каменные бабы, рис. 14). То, что М.П. Грязнов принимает там за волосы, является и на этих изображениях личин и на многих других изображением лучей, сияния и также находит параллели в Китае.
[28] «International Exhibition of Chinese Art. Illustrated Supplement to the Catalogue». London, 1935-1936, No.204, 206.
[29] Учебник «Основы археологии». Пекин, 1958, стр. 72, рис. 5 (интересующие нас предметы см. под №5 и 25 плана).
[31] Го Бо-цзюн. Доклад о раскопках Иньского городища осенью 1950 года Табл. IV, рис. 3 и табл. XXIII, рис. 1 и 2.
[32] Сообщение А.Н. Липского на Пленуме ИИМК АН СССР в 1958 г.
|