В.Н. Добжанский
Наборные пояса кочевников Азии.
// Новосибирск: НГУ. 1990. 164 с. ISBN 5-7615-0009-4
Глава I. История изучения наборных поясов.
Исследование наборных поясов началось сравнительно недавно. Можно наметить общую тенденцию в истории их изучения. Первый период характеризуется только публикациями работ об отдельных элементах поясной гарнитуры или полностью сохранившихся поясах, зафиксированных в погребениях in situ. Хронологически этот период соответствует раннему этапу развития археологической науки в Сибири и Центральной Азии. Его окончание приходится на 50-е годы XX в.
С начала 60-х годов пояса рассматриваются не как простая совокупность украшений, а как очень важный предмет одежды средневекового воина. Продолжается публикация новых материалов, в особенности связанных с погребениями эпохи раннего средневековья, делаются первые шаги в осмыслении культурной и хронологической принадлежности наборных поясов. В это же время появляются первые исследования по их семантике.
Типология наборных поясов не являлась специальным предметом исследования. В зависимости от целей и задач археологи в своих работах высказывали определённые суждения об интересующем нас вопросе. Так, С.В. Киселев отметил сходство таштыкских поясов с позднейшими тюркскими. Критерием для выявления типологического сходства послужили пряжки-колечки на таштыкском поясе для подвешивания оружия и других предметов с функционально сходными элементами тюркских поясов. [1] С.В. Киселёв, а вслед за ним и Л.Р. Кызласов относят появление наборных поясов к таштыкскому времени и связывают их наиболее ранние формы с территорией Южной Сибири и Центральной Азии. [2] Л.Р. Кызласов отмечает, что в гунно-сарматскую эпоху (изыхский этап таштыкской культуры) «наборные пояса были уже достаточно распространены, и в каждом конкретном случае пояса из разных мест имеют разные формы бляшек и пряжек». Это свидетельствует о процессе поисков наиболее «рациональных форм, который привёл к тому, что в VI-X вв. в кочевом мире распространяются набор-
(6/7)
ные пояса, имеющие уже большое сходство в формах наременных бляшек, привесок и пряжек». [3] В отличие от таштыкских наборных поясов, пояс из хуннского кургана № 6 могильника Ноин-Ула был украшен овально-выпуклыми удлинёнными бляшками. [4] Но в большей степени для хунну были характерны пояса, которые покрывались пластинами-пряжками, выполненными в зверином стиле. Большой вклад в разработку типологии этих пластин, их хронологии и культурной принадлежности внесла М.А. Дэвлет. [5] Для более раннего времени предполагалось существование простых ременных поясов с одной пряжкой. [6] Находки таких поясов, в том числе и наборных, в погребениях скифского времени очень редки. Однако их многочисленные изображения известны на оленных камнях Монголии, Тувы, Забайкалья и Горного Алтая. В.Д. Кубарев считает, что «большая часть орнаментированных поясов, видимо, полностью копировала настоящие боевые и парадные пояса древних воинов». [7] По мнению этого исследователя, боевой пояс — «первостепенная деталь мужского воинского снаряжения» на оленных камнях — был украшен рядом вертикальных линий, треугольниками, ромбами и шевронами, а «звенья орнамента означали отдельные наборные бронзовые бляхи или защитные пластины». [8] В данном случае В.Д. Кубарев опирается на факт применения скифами защитного панциря. В его состав входил и так называемый боевой пояс, пластины которого были идентичны панцирным. Можно полагать, что на оленных камнях даны изображения подобных боевых поясов. На это указывает как будто бы и ширина поясов, выгравированных на стелах, — она колеблется от 10 до 17 см. [9] Как известно, боевые пояса, входившие в комплект защитного снаряжения тяжеловооруженного скифского всадника, отличались от парадных не только формой и размерами накладок, но и их шириной, которая колебалась в пределах 15 см. [10]
В свою очередь А.А. Гаврилова, характеризуя изменения в убранстве алтайских всадников эпохи раннего средневековья, намечает и схему эволюции поясов от эпохи ранних кочевников и до этнографической современности. Она выделяет четыре периода — ранних кочевников, катандинского и часовенногорского этапов и недавнего прошлого, по этнографическим данным. [11] В рамках интересующего нас времени фактически бытовал один тип пояса — с подвесными ремешками, который прошел три стадии в своём развитии. Критерием для выделения стадий послужили форма и орнаментация блях-оправ, с помощью которых подвесные ремешки крепились к поясу. Уже на завершающей стадии бытования этого типа поясов бляхи-оправы теряют своё утилитарное значение и становятся частью декоративного убранства пояса. [12] А.А. Гаврило-
(7/8)
ва не замыкается территорией Горного Алтая, полагая, что эта схема была характерна в целом для населения Южной Сибири. К сожалению, в неё не попали наборные пояса таштыкской культуры, о которых писали С.В. Киселев и Л.Р. Кызласов.
В противоположность А.А. Гавриловой, для территории Южной Сибири и Центральной Азии А.К. Амброз выделяет два типа поясов, которые были распространены в среде тюркоязычных кочевников середины и второй половины I тыс. н.э. Первый тип украшался бляхами геральдической формы и был характерен для погребений могильников Кудыргэ на Горном Алтае и Таш-Тюбе в Киргизии. Население, оставившее памятники катандинского типа, носило пояса с бляхами геометрической формы. Этот тип поясов прошёл два этапа развития. На первом этапе господствуют «ранние тюркские пояса — с гладкими бляхами-оправами и без декоративных подвесных ремешков». Датируются они концом VII — началом VIII в. и представлены в росписях Пенджикента, Афрасиаба, Восточного Туркестана, а также на изваяниях тюрок в орхонских памятниках Тоньюкука, Кюльтегина и Бильге-кагана. [13] На следую щем этапе бытуют пояса «с узорчатыми бляхами-оправами или с декоративными подвесными ремешками» и относятся ко второй половине VIII и IX вв. [14]
Опыт типологии наборных поясов тюркского времени Саяно-Алтая предложила Б.Б. Овчинникова. В основу выделения типов древнетюркских поясов положены «количественный состав и форма накладок». Наиболее ранние из них представлены кудыргинскими типами — VII в. В VIII-IX вв. получают широкое распространение полуовальные и прямоугольные накладки и бляхи. [15]
В 1978 г. были осуществлены более точные прорисовки поясов в росписях Афрасиаба, что позволило выявить достаточно существенные детали. Их типологический и классификационный анализ проведён в статье И.А. Аржанцевой, в которой наибольшее внимание уделено разбору пряжек, накладок и наконечников поясов, отмечено устойчивое сочетание и преобладание тех или иных форм накладок на поясах представителей разных народов. [16]
Все указанные авторы опирались в основном на словесное описание типов наборных поясов тюркского времени. Резюмируя их умозаключения, В.А. Могильников приводит графическую таблицу эволюции наборных поясов тюрков с VI по X вв., [17] считая, что каждый тип поясов соответствует определённому периоду древнетюркской истории. В целом эту типологию принял и Д.Г. Савинов. [18]
Аналогичную работу на материалах тюркского времени Горного Алтая осуществил В.Д. Кубарев, выделив шесть типов поясов,
(8/9)
изображённых на древнетюркских изваяниях. С большинством из них соотносятся наборные пояса из погребений алтайских тюрков. [19]
В отличие от типологии семантика наборных поясов Южной Сибири и Центральной Азии практически не разработана. [20] Поэтому данный вопрос приходится рассматривать с привлечением материалов других территорий.
Академик Б.А. Рыбаков одним из первых сопоставил между собой серебряные наборные пояса антского времени и определённой социальной группы восточных славян — воинов-дружинников. В 1947 г. был найден интересный клад бронзовых и серебряных вещей антского времени, получивший в литературе наименование «Суджанского клада». В его состав входил и набор серебряных поясных украшений, которые, по мнению Б.А. Рыбакова, хорошо иллюстрируют «широкие связи и заметную однородность дружинной культуры в эпоху сложения племенных союзов и формирования mhoгоплеменных армий». [21] Учёного интересовали в первую очередь вопросы источниковедческого характера. В то же время он указывал, что наборный пояс являлся символом дружинной культуры. «Авары, аланы, анты, болгары, готы и лангобарды, — писал Б.А. Рыбаков, — одинаково стремились украсить себя поясами, символизировавшими воинские достоинства». [22]
В 1961 г. В.Б. Ковалевская в автореферате кандидатской диссертации отметила, что «евразийская мода в IV-IX вв. проявлялась в поясных бляшках, украшавших пояс и служивших показателем знатности обладателя пояса». [23] В последующие годы этот тезис был развит ею и получил более чёткую аргументацию. По её мнению, «создавая наборный пояс с подвесными ремешками по заказу императора, шаха, хана или крупного военачальника, мастер мыслил его как сложную систему символов с вполне определённой смысловой нагрузкой, и нашей задачей является правильно прочесть и понять её». [24] Для прочтения автор обращается к системе прорезной орнаментации поясных бляшек. Анализ, проведённый методами теории информации, показывает, что сочетание бляшек с различными прорезями было не беспорядочно, а обусловливалось определённой закономерностью, которая свидетельствует о существовании какой-то иерархии наборных поясов, отражающих социальную или военную иерархию их владельцев. [25]
Предложенный В.Б. Ковалевской путь прочтения имеет свои сложности. Во-первых, не совсем ясен способ перевода с формализованного языка на общеисторический. Во-вторых, этот метод анализа прорезной орнаментации пока не может быть приложим к поясам, украшенным накладками с растительными н зооморфными мотивами.
(9/10)
Почти одновременно с В.Б. Ковалевской С.А. Плетнёва, проработав материалы Подгоровского могильника, относящегося к салтово-маяцким памятникам, пришла к мысли о знаковой сущности наборного пояса в воинской среде носителей этой культуры. Выводы, к которым приходит автор, следующие: «1. Поясные наборы сопровождали только мужские погребения; 2. Их клали в могилу не всем мужчинам, а, по-видимому, выдающимся воинам-военачальникам; 3. Бляшкам каждого поясного набора свойственен свой, отличный от других узор». [26] Эти выводы были получены в результате анализа всего десяти погребений, из которых три женских, два мужских и два детских; три погребения разрушены ещё в древности». [27] В работе, посвященной происхождению и развитию салтово-маяцкой культуры, С.А. Плетнёва вновь обращается к данной проблеме. Выводы, сделанные ранее, были уточнены и приобрели несколько иную окраску: «во-первых, каждый кочевник, ставший воином, носил специальный “боевой пояс”»; во-вторых, «количество бляшек на поясе зависело от общественного положения воина»; в-третьих, «особое значение при этом придавалось конечным длинным бляшкам-“наконечникам”, свисавшим с пояса». [28] Полученные результаты, однако, не являлись следствием анализа только салтовских наборных поясов, количество которых не превышало полутора десятков. С.А. Плетнёва обобщила весь имеющийся в археологической литературе материал по семантике наборных поясов IV-VII вв. [29] Что касается собственно салтовских поясов, то автор монографии подчёркивает: ни в одной из катакомб Салтовского, Дмитровского и Подгоровского могильников нет «ни одного совершенно идентичного поясного набора». [30]
В 1965 г. была опубликована статья В.И. Распоповой, в которой значительное внимание уделялось наборному поясу как символу или знаку социального и военного положения его владельца в согдийском обществе. «Золотой пояс, — писала В.И. Распопова, — был признаком сословной принадлежности среднеазиатской знати». [31] На это указывают, в частности, росписи Пенджикента, где знатные воины всегда изображены с золотыми поясами, а также письменные свидетельства современников. [32]
На фоне довольно многочисленных и выразительных тюркских и хазарских поясных наборов подобные изделия гунно-сарматского времени не столь заметны. Исключение, пожалуй, составляют известные сибирские поясные ажурные пластины. Их трактовали различно. [33] Функция блях окончательно установлена после находки пластин в неразграбленной могиле № 100 Иволгинского могильника. «Их назначение ясно, — писала автор раскопок А.В. Давыдова, — они являются поясными пряжками...». [34] Вместе с тем
(10/11)
значение этих пластин «состояло не только в том, чтобы служить пряжкой. Подобная пластина-пряжка была связана с особым положением погребённого в обществе, она была как бы специальным знаком этого положения». [35] В специальной статье, посвящённой социальной характеристике хуннского общества, А.В. Давыдова предприняла попытку прокоррелировать категории погребального инвентаря — пища, оружие, орудия труда, одежда — с общественным положением погребённого. Она выделяет пять категорий поясов с различным количеством украшений в виде пряжек, колец и пуговиц. Самые богатые пояса находятся в могилах с наиболее богатым оружием и наибольшим количеством еды. «Таким образом, несомненно, что набор предметов на поясе отражает степень материальной обеспеченности погребённого. Учитывая же то исключительное значение, которое пояс со всем его набором имеет в одежде кочевника, вероятно, что он также играет роль своеобразного паспорта, указывающего на общественное положение, общественный ранг хозяина». [36]
Для западных регионов евразийских степей гунно-сарматского времени вопрос о наборных поясах как знаках социального и военного положения их владельцев, насколько можно судить, никто не ставил, ибо не были известны сами наборные пояса конца I тыс до н.э. и первой половины I тыс. н.э. Так, А.В. Гадло появление поясной гарнитуры в степях Восточной Европы датирует V в. н.э. [37] В сарматских погребениях до последнего времени исследователи не выделяли наборных поясов. Лишь находка фрагмента такого пояса в одном из курганов в Ворошиловградской области, а также анализ материалов довоенных раскопок дали «возможность выделить ещё один тип сарматского пояса — наборный». [38] Между тем, еще в 1953 г. К.Ф. Смирнов указывал на то, что со II-I вв. до н.э. в Прикубанье среди местной знати широко распространялись золотые круглые и овальные фибулы, которые применялись не только по своему прямому назначению — застёжек для одежды, но и как поясной набор. [39] К.Ф. Смирнов не идентифицировал пояс как символ имущественного или социального положения погребённого, но находка таких фибул в качестве поясных бляшек, как правило, среди зажиточной части сарматского и синдо-меотского населения Прикубанья, косвенно свидетельствует об этом. На употребление наборных поясов в сарматском обществе указывают и памятники торевтики, в частности изображения на золотом фаларе из Северского кургана. Типично кочевническая одежда на двух фигурах фалара подпоясана широкими поясами, украшенными круглыми бляшками. Дата изготовления фалара — II в. до н.э.» [40] Известно также, что отдельные слои византийского общества, особенно связан-
(11/12)
ные с военно-аристократической средой, восприняли моду на кочевническую одежду. Указанный факт хорошо иллюстрируется изображением императора Констанция II на серебряном блюде, найденном в Керчи в 1891 г. Император одет в короткий кафтан и узкие штаны — одежду кочевников для верховой езды. Кафтан подпоясан широким поясом, который украшен прямоугольными металлическими накладками со вставками из драгоценных камней. [41]
Обращаясь к наборным поясам скифского времени, необходимо отметить односторонность в их изучении. Если скифские изделия исследованы в общем неплохо, то это нельзя отнести к степной и лесостепной Евразии данной эпохи в целом. [42]
Одним из основных элементов скифского доспеха был боевой пояс. По своему назначению Е.В. Черненко выделил два его типа — портупейный и защитный. Основная масса поясов — узкие портупейные — была украшена различными металлическими пластинками и бляшками, как правило, выполненными в зверином стиле. Впервые на пояса с такими бляшками обратила внимание А.И. Мелюкова. Е.В. Черненко назвал их парадными из-за их небольшого количества и материала, из которого они изготовлены (золото, серебро, бронза с золочением). [43] Подобные пояса с бляшками в зверином стиле были найдены в скифских курганах ещё в конце XIX в. [44]
Почти во всех работах, посвящённых истории скифского вооружения и доспеха, внимание исследователей привлекали пояса. Учёные отмечали, в частности, знаковую роль пояса в скифском обществе. [45] Однако в своих оценках этого явления они в большей степени опирались не на анализ этих предметов, а на известное место из скифской генеалогической легенды, согласно которой Геракл оставил своим трём сыновьям лук и пояс с золотой чашей с условием, что хозяином страны станет тот из них, кто сумеет натянуть лук и опоясаться поясом (Геродот, IV, 9, 10).
Проблему семантики поясов не обошли вниманием и зарубежные исследователи. Много и плодотворно потрудились венгерские учёные, оказав определённое влияние и на советских специалистов. В нашей стране наиболее широко известен труд Д. Ласло, посвящённый социальной истории авар. Учёный проработал большой археологический материал, что позволило ому сделать достаточно чёткие выводы о знаковой сущности наборных поясов в аварском общество. Д. Ласло показал, что наборный пояс у авар служил своеобразным знаком отличия. По количеству поясных бляшек и материалу, из которого они изготовлены, можно судить о месте, занимаемом владельцем такого пояса в военно-административной иерархии. [46]
(12/13)
Специальную работу аварскому поясу посвятил другой венгерский археолог — Д. Чаллань. Он даёт подробный анализ различных видов аварских поясов, в том числе и оружейного или боевого. [47] Венгерский учёный скрупулёзно разбирает терминологию и назначение различных элементов пояса, материал, из которого они изготовлены. Завершает работу раздел, посвященный символике поясной гарнитуры и наборному поясу в целом. Большое количестве изображений животных и сцен охоты на аварских поясных накладках способствовало повышению производительности охоты, в них «увековечивалось охотничье и военное искусство аварских мужчин». [48] Выдающиеся достоинства аварских мужчин: героизм, храбрость, ловкость, ум, а также их общественное положение — выражались не только в символике поясных украшений. Большую роль в определении общественного положения аварского воина играл и материал (железо, бронза, серебро, золото), из которого изготавливались поясные украшения. [49]
На иных археологических данных построил свою работу немецкий исследователь Д. Гропп. Учёный подверг анализу пояса с подвесными ремешками на позднесасанидских рельефах из грота Так-и-Бустан. По мнению автора, пояса с подвесными ремешками наряду с кафтаном являются сасанидской традицией, перенятой впоследствии центральноазиатскими народами, в том числе и тюрками. [50] Подвесные ремешки, их количество и длина являлись знаком отличия и были введены в годы правления Хосроя I. [51]
Таким образом, в немногочисленной археологической литературе по наборным поясам степей Евразии наметилось два подхода: источниковедческий и семантический.
[1] Киселёв С.В. Древняя история Южной Сибири. М., 1951. С. 437-439.
[3] Кызласов Л.Р. Таштыкская эпоха... С. 83.
[4] Там же; Руденко С.И. Культура хунну и Ноин-Улинские курганы. М., 1962. С. 40.
[5] См.: Дэвлет М.А. Сибирские поясные ажурные пластины: II в. до н.э. — I в. н.э. М., 1980.
[6] Киселёв С.В. Древняя история Южной Сибири. С. 438; Кызласов Л.Р. Таштыкская эпоха... С. 83.
(83/84)
[7] Кубарев В.Д. Древние изваяния Алтая: Оленные камни. Новосибирск, 1979. С. 55.
[8] Там же. С. 55-56.
[9] Волков В.В. Оленные камни Монголии. Улан-Батор, 1981. С. 237.
[10] Манцевич А.П. О скифских поясах // СА. 1941. Вып. VIII. С. 25.
[11] Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ как источник по истории алтайских племён. М.;Л., 1965. С. 89.
[12] Там же. С. 89-96.
[14] Там же. С. 127.
[15] Овчинникова Б.Б. Тюрки-тугю на Саяно-Алтайском нагорье в VI-X вв.: По материалам погребений человека с конём. Автореф. дисс... канд. ист. наук. М., 1984. С. 10-11.
[16] Аржанцева И.А. Пояса в росписях Афрасиаба. Деп. в ИНИОН АН СССР 13.03.85, ФН.19918.
[17] Могильников В.А. Тюрки // Степи Евразии в эпоху средневековья. М., 1981. С. 128-129, рис. 23.
[20] Добжанский В.Н. Итоги и перспективы изучения наборных поясов: Семантический аспект (постановка вопроса) // Западная Сибирь в древности и средневековье. Тюмень, 1985. С. 81-89.
[21] Рыбаков Б.А. Новый Суджанский клад антского времени // КСИИМК. 1949. Вып. 27. С. 84.
[22] Рыбаков Б.А. Древние русы // СА. 1953. Вып. XVII. С. 54.
[23] Деопик (Ковалевская) В.Б. Стеклянные, каменные и металлические украшения IV-IX веков Северного Кавказа и Крыма как исторический источник: Автор. дисс... канд. ист. наук. М., 1961. С. 16.
[26] Плетнёва С.А. Подгоровский могильник // СА. 1963. № 3. С. 250.
[27] Там же. С. 241-246.
[29] Там же. С. 161.
[30] Там же. С. 162.
[33] Дэвлет М.А. Сибирские поясные ажурные пластины. С. 17.
[34] Давыдова А.В. К вопросу о хуннских художественных бронзах // СА. 1971. № 1. С. 101.
[35] Там же. С. 102.
[36] Давыдова А.В. О социальной характеристике населения Забайкалья по данным Иволгинского могильника // СА. 1982. № 1. С. 137.
[37] Гадло А.В. Болгарские пояса // Сб. докл. на VI и VII Всесоюз. археол. студ. конф. М., 1963. С. 98.
[38] Симоненко А.В. О сарматских поясах // Памятники древних культур Северного Причерноморья. Киев, 1979. С. 62.
[39] Смирнов К.Ф. Северский курган. М., 1953. С. 29.
[40] Там же. С. 32-37, табл. VIII.
[41] Искусство Византии в собраниях СССР: Каталог выставки. М., 1977. Ч. I. С. 53, рис. 34.
[42] Мелюкова А.И. Вооружение скифов. М., 1964. С. 73-75; Черненко E.В. Скифские боевые пояса // Археологiя. 1964. Вып. XVI. С. 27-45; Он же. Скифский доспех. Киев, 1968. С. 57-73.
[43] Мелюкова А.И. Вооружение скифов. С. 75; Черненко Е.В. Вооружение скифов, С. 57-68.
[44] ОАК за 1890 г. Спб., 1893. С. 4-5, рис. 1-2; Бобринский А. Курганы и случайные археологические находки близ местечка Смелы. Спб., 1901. Т. 3. С. 96.
[45] Манцевич А.П. О скифских поясах. С. 19; Петренко В.Г. Правобережье Среднего Приднепровья в V-III вв. до н.э. М., 1967. С. 29, 50; Черненко Е.В. О времени и месте появления тяжёлой конницы в степях Евразии // Проблемы скифской археологии. М., 1977. С. 36-37.
[46] Laszlo G. Études archéologiques sur l’histoire de la société des Avars. Budapest, 1955. P. 16, 55, 56.
[47] Csallany D. Der awarische Gürtel // Acta archeologica. Budapest, 1962. T. XIV, fasc. 3-4. S. 454-460.
[48] Ibid. S. 479.
[49] Ibid. S. 480.
(85/86)
[50] Gropp G. Der Gürtel mit Riemenzungen auf den sasanidischen Reliefs der grossen Grotte des Taq-e-Bostan // Archäologische Mitteilungen aus Iran: Neue Folge. Berlin, 1970. Bd. 3. S. 284.
[51] Ibid. S. 282.
|