П.П. Азбелев
О численности аристократии
в государстве енисейских кыргызов.
(См. также на academia.edu)
Обычно в сибирской археологии, в масштабах целой культуры, а не отдельного могильника, о палеодемографии речь не идёт — слишком невелика доля изученных погребений, чтобы что-либо всерьёз подсчитывать и анализировать в демографическом аспекте. Однако в случае с кыргызскими памятниками это не совсем так: чаатасы хорошо заметны, их невозможно спутать с иными типами могильников и легко пересчитать; поддаются учёту и крупные сооружения на чаатасах (ограды со стелами и без стел, иногда курганы). Наконец, имеющаяся выборка раскопанных сооружений достаточно репрезентативна для того, чтобы приблизительно оценивать неисследованные сооружения. Всё это позволяет сделать ряд предварительных количественных оценок и сопоставить их с другими имеющимися данными.
В сводной статье Л.Р. Кызласов перечислил 52 чаатаса [Кызласов 1980]; учитывая данные разведок и раскопок, проведённых различными исследователями в последующие годы и исключая совпадения (некоторые чаатасы зафиксированы у разных авторов под разными названиями), можно говорить не более чем о 75 известных кыргызских могильниках этого типа. Если допустить, что сохранилась и учтена лишь половина этих некрополей, всего их было не больше ста пятидесяти. На каждом чаатасе — от трёх до пятидесяти оград и курганов; считая по максимуму, общее число сооружений, составляющих кыргызскую часть чаатасов, следует определить как 150 х 50 = 7500. При этом фактически оказываются учтёнными и малые сооружения на чаатасах — небольшие оградки и курганчики, пристройки и т.п. В центральной могиле каждого сооружения размещалось не более трёх погребений; на периферии сооружения в ямках-«ячейках» бывает захоронено ещё не более пяти человек. Это верно для крупных оград, а обычно общее число погребённых в каждом сооружении — 3-5, в среднем — четыре (в курганах же обычно и вовсе по одному). Всего по чаатасам получаем: 7500 х 4 = 30000 погребённых, причём это — максимально возможное число. На самом деле их меньше.
Нижняя и верхняя границы периода строительства кыргызских оград на чаатасах устанавливаются разными исследователями по-разному. Однако вне зависимости от расхождений в абсолютных датировках все исследователи определяют продолжительность существования чаатасовской традиции примерно в 350 лет, или примерно 14-15 поколений (обычно в исследовательской практике на поколение как своеобразную «единицу измерения времени» отводят около четверти века). При всей условности подобных подсчётов следует заключить, что в каждом поколении общее число людей, которых полагалось после кончины захоронить в оградах чаатасов, не превышало двух тысяч человек (30000/15), причём при оценках использовались максимально возможные и даже заведомо завышенные числа.
Между тем, говоря о кыргызах, китайские хронисты пишут о воинствах в десятки (до ста) тысяч всадников — конечно, если выступают «все поколения». При всей условности летописных данных о численности варварских орд очевидна несо-
(166/167)
поставимость чисел. Такая разница означает, что на чаатасах погребена лишь малая часть населения Минусинской котловины кыргызского времени. Исследователи, глядя на монументальность многих оград, оценивая трудоёмкость их возведения и качество инвентаря (там, где находки поддаются такого рода оценкам), неоднократно называли чаатасы престижными, аристократическими некрополями. Это, как показывают приведённые здесь подсчёты, совершенно верно, но такое определение чаатасов ставит вопрос о памятниках рядового населения, связанный с проблемой развития этносоциальной структуры населения минусинских котловин.
На разных этапах развития кыргызской культуры мы обнаруживаем признаки существования совершенно разных этносоциальных структур. На раннем этапе определяющим становится вопрос о длительности бытования таштыкского обычая погребения в склепах. Провести верхнюю границу существования типа памятников и тем более отдельной традиции гораздо сложнее, чем нижнюю, и вопрос о верхней дате склепов таштыкского типа уже многие годы открыт; по мере поступления новых материалов появляются и свидетельства существования обычая склепных погребений не только в докыргызское время, но и в пору строительства оград со стелами. Таковы находки ваз в склепах Михайловского могильника и миниатюрной модели стремени с широкой плоской подножкой в склепе Арбанского чаатаса; также показательны и весьма перспективны наблюдения о сосуществовании таштыкской и кыргызской керамических традиций [Панкова 2000]. В то же время специфические признаки кыргызской культуры имеют неташтыкское, инокультурное происхождение. В целом ничто не препятствует предположению о том, что на раннем этапе развития культуры енисейских кыргызов именно поздние склепы таштыкского типа и служили коллективными усыпальницами рядового населения каганата. Таким образом, есть основания говорить о том, что социальная структура населения кыргызского государства на раннем этапе его истории отразилась в системе погребальных ритуалов как двухуровневая иерархия: высший ранг — погребения под оградами (ингумации под оградами без стел и кремации под оградами со стелами); второй ранг — склепы таштыкского типа.
Позднее, во времена кыргызо-уйгурских войн, археологически фиксируется усложнение социальной структуры населения. Судя по всему, именно с этого времени появляются курганные группы вне чаатасов, известные по могильникам Капчалы I-II, у станции Минусинск, Над Поляной и т.д.; также появляется другой, весьма специфический вид погребений представителей среднего социального ранга: впускные «дружинные» (по терминологии А.А. Гавриловой) погребения, причём не только на чаатасах, но и на памятниках предшествующих эпох (в тагарских курганах и таштыкских склепах), как правило – в южной, реже в центральной части основного сооружения. Эти впускные погребения могут быть совершены как по обряду трупосожжения в ямках-«ячейках», так и по обряду трупоположения в могилах различной конструкции, с конём, заменяющим его бараном или просто набором «всаднического» инвентаря. Ю.С. Худяков предложил считать минусинские погребения по обряду ингумации «кыштымскими» [Худяков 1983]; для части ингумаций это, скорее всего, справедливо, но по крайней мере «впускную» часть этих захоронений, как и ингумации в центральных могилах под оградами чаатасов, следует считать «дружинными», ориентируясь не столько на условные «богатство» или «бедность» сопроводительного инвентаря, сколько на принадлежность комплексов к тому или иному устойчивому типу погребений в рамках единой культуры и, соответственно, к той или иной социальной группе [Азбелев 1992].
Различия в обряде и другие признаки палеоэтнографического характера указывают на усложнение в IX в. не только социальной структуры, но и этнического состава населения, а предметные и другие аналогии указывают на западное происхождение «свежей крови», что согласуется и со сведениями китайских хроник о контак-
(167/168)
тах енисейских кыргызов со своими западными соседями. Д.Г. Савинов считает допустимым предпололожение, что «в обществе енисейских кыргызов периода господства Уйгурского каганата произошли существенные изменения (смена правящей династии?), в результате которых у власти оказалась пришлая группа» [Савинов 2005: 261]. Продолжалось ли в это время строительство склепов — пока нельзя сказать определённо; во всяком случае, судя по имеющимся данным, в IX в. таштыкские вещи встречаются лишь эпизодически, в могилах различных типов, и уже не образуют комплексов.
К сожалению, перечисленные изменения уже не поддаются даже приблизительным количественным оценкам, и велик ли был процент мигрантов в кыргызском обществе IX века — сказать пока затруднительно, однако ясно, что примерно на рубеже VIII и IX вв. в кыргызском обществе произошли глубокие социальные, этнические и демографические перемены, всестороннее исследование которых остаётся пока делом будущего.
Литература
|