А.К. Амброз

Бирский могильник
и проблемы хронологии Приуралья в IV-VII вв.

// Средневековые древности евразийских степей. М.: 1980. С. 3-56.

[ OCR и вёрстка выполнены автором сайта
по сканам Алексея Гордиенко, спасибо ему. ]

Кочевники раннего средневековья, уходившие в соседние горные или лесные области с благоприятными природными условиями, сравнительно удалённые от беспокойного мира степей, переходили к менее подвижному образу жизни и потому оставляли гораздо больше вещественных свидетельств своего пребывания, чем в открытой степи. К таким областям наряду с Карпатской котловиной, предгорьями Северного Кавказа и долинами Киргизии принадлежала Башкирия. Среди её памятников IV-VII вв. особое место занимает Бирский могильник. Расположенный на стыке различных археологических культур, насыщенный датирующими южными элементами, раскопанный достаточно большой площадью (206 погребений) и подробно опубликованный Н.А. Мажитовым, [1] он сразу же получил значение эталонного.

Хронологию памятников, близких Бирску, начал изучать А.В. Шмидт. Раскопанные им 25 погребений Бахмутинского могильника он разделил на две стадии, датированные V — началом VI в. и VI-VII вв. [2] А.П. Смирнов предложил удревнить эти даты до IV-V и V-VI вв. [3] На новом большом материале Бирского могильника Н.А. Мажитов подробно разработал периодизацию, определил ведущие признаки этапов, показал постепенный рост могильника с севера на юг. В основе эта периодизация принята и последующими авторами. Однако на деталях исследования и особенно при определении абсолютных дат сказалась неразработанность хронологии Крыма и Северного Кавказа, откуда привлекались основные датирующие аналогии. Ранний этап исследователь отнес ко II-IV вв., поздний — к V-VII вв. [4] В последнее время Н.А. Мажитов пришёл к выводу о необходимости упозднения части этих дат. [5]

В 1971 г. мною опубликованы краткие итоги своей работы над хронологией Бирского могильника. [6] Новым по сравнению с выводами Н.А. Мажитова были объединение групп В и Г в один IV период в результате пересмотра хронологии Крыма, Кавказа и степей и разделение группы А на I-III периоды. Подтвердились вывод Н.А. Мажитова о направлении роста могильника и характеристика ранних периодов как очень бедных материалом. Общая дата определилась в пределах IV-VII вв.

В 1972 г. В.Ф. Генинг ввёл в научный оборот ещё одну периодизацию Бирского могильника. [7] Он также подтвердил принципиальный вывод Н.А. Мажитова о росте могильника с севера на юг. Однако при построении своей системы В.Ф. Генинг исходил из методической предпосылки, что «так как могильник функционировал непрерывно, резкой смены отдельных типов вещей здесь быть не может». [8] Такой взгляд иногда высказывается археологами. Но он основан скорее на повседневном житейском опыте,

(3/4)

чем на действительных возможностях археологического датирования. Совершенно правильно, что в реальной жизни старые типы вещей исчезают очень постепенно и столь же постепенно возрастает употребление новых. Но, чтобы по археологическим остаткам реконструировать этот процесс непрерывного, ежедневного изменения совокупности используемых в быту древнего человека вещей, исследователь должен был бы располагать датой каждого погребения с точностью до года или хотя бы десятилетия. К сожалению, археологи, изучающие раннесредневековое Приуралье, из-за малочисленности абсолютно датированных находок ещё не всегда могут достаточно уверенно определить даже столетие, в которое совершено захоронение. Возьмём такой случай, когда столетие уже «точно» известно. Тогда отнесение погребения, скажем, к VI в. означает только то, что оно могло быть совершено в любом году из ста в пределах VI в. Иногда этого пытаются «избежать» и «сузить» дату, утверждая, что если в могиле, кроме вещей VI в., есть хоть одна вещь V в., то эта могила древнее прочих могил того же этапа и должна относиться к первой половине VI в. Рассуждая так, забывают, что нам не известно, как эти «устаревшие» вещи попали к последнему владельцу, имели ли они широкое хождение при его жизни или достались в наследство от дедов. Забывают и то, что лишь основной период сравнительно кратковременного бытования предмета характеризует и датирует хронологический этап. В случае долгого бытования предмета он со временем теряет значение для точного датирования и уже сам датируется по сопутствующим ему новым предметам. Но главное даже не в этом.

Датируя, нельзя забывать, что хронологический «период» в археологии — это как бы моментальный неподвижный снимок непрерывно движущегося процесса. Археолог имеет в своём распоряжении очень мало комплексов, где указана точная дата их зарытия (например, в эпитафиях на Востоке), даже в Крыму или на Кавказе абсолютная дата по монетам — результат реконструкции, более или менее вероятной. Хотя конечная цель археолога — изучить каждый хронологический период (и состоящий из них исторический) во всей его сложности и полноте, из-за ограниченности пока имеющихся фактов он может уловить в каждом хронологическом периоде лишь самое основное, как бы его ядро. Реальный процесс хронологических изменений, который на графике можно условно изобразить восходящей прямой линией, археолог представит в виде последовательной смены внутренне статичных отрезков, а на графике — также восходящей, но ступенчатой, ломаной линией (подчёркиваю, что здесь речь идёт не об исторической периодизации средствами археологии, а о хронологизации археологических фактов, о проблеме источниковедческой).

Признак каждого нового периода — появление новых форм вещей. При этом может ещё использоваться в быту и часть старых, появившихся в предшествовавшем периоде и изготовлявшихся также позднее. Но одного исчезновения старых форм вещей недостаточно для того, чтобы выделить на этом основании новый период или стадию, как часто делается в таблице I В.Ф. Генинга. Стадии в его таблице крайне нечётки: вместо шести там

(4/5)

можно фактически выделить не более трёх, а при условии включения ещё нескольких комплексов и признаков, опущенных В.Ф. Генингом, прибавилась бы самая ранняя, бедно представленная стадия, совсем не отмеченная автором. Причина — в нечётком отборе показательных признаков. Например, все маленькие хоботковые пряжки без обойм отнесены к непоказательным. Большие пряжки и ромбические накладки наборных поясов бахмутинского типа признаны показательными, а наконечники тех же поясов — непоказательными для систематизации комплексов. [9]

Поэтому я не могу согласиться с периодизацией Бирского могильника, предложенной В.Ф. Генингом. К сожалению, здесь невозможно разобрать всю его таблицу: материал в ней расположен настолько хаотически, что пришлось бы обсуждать каждый «крестик» (знак наличия вещи). Скажу лишь, что, перегруппировав признаки в его таблице более компактно, добиваясь большего различия между стадиями, я получил результаты, близкие к своим. В статье В.Ф. Генинга очень занижены абсолютные даты (например, геральдические пряжки почему-то отнесены к концу V — середине VI в.) и обоснования этого совсем не приведены.

В статье В.Ф. Генинга следует принять предложение изучать хронологию Бирского могильника по его составным частям. Такая работа была проделана мною позднее — в 1974 г. [10] Как признано всеми исследователями, памятник делится на две большие зоны — I и II (рис. 1, 1, 2). В зоне I могильные ямы простые, в могилах есть жертвенные комплексы (например, кучка женских украшений у плеча мужского скелета), височные подвески в виде знака вопроса, посуды мало. По отсутствию или наличию в погребении костей животного, лежащих у ног покойного, внутри I зоны можно выделить меньшие зоны — 1-а и 1-б (рис. 1, 1). В южной части раскопа (зона II) большинство могильных ям имеет подбой или ступеньку в головном конце, где обычно стоит сосуд и лежит кость крупного животного (в основном лошади; рис. 1, 7). Посуды много, и её формы иные, чем в зоне I. Считается, что зона I — могильник местного населения, а возникновение зоны II объясняют или влиянием извне на то же население, или приходом новых поселенцев. [11]

В ходе работы выяснилось, что, кроме деления на зоны, при периодизации надо учитывать степень сохранности погребений. Почти все могилы зоны II, многие в зоне 1-б и лишь некоторые в зоне 1-а были перекопаны в древности (рис. 1, 3). Едва ли это делалось с целью грабежа. Очень ценных предметов там не было. Среди многих неразрушенных могил только в 35-й найдены три маленькие золотые лунницы. Из разрушенных могил вещи то взяты все, то большинство их брошено обратно, включая обильные украшения из массивного серебра или бронзовые, обтянутые серебряной позолоченной фольгой и инкрустированные стеклами (например, погребения 123 и 165). Вероятно, целью массового перекапывания было «обезвредить враждебных духов» умерших иноплеменников после того, как в этом районе сменилось население. Зависимость процента разрушенных погребений от зоны наводит на предположение, что после прекращения функционирования могильника не все погребения сохраняли внешние

(5/6)

признаки, хотя первоначально они все должны были их иметь (совсем нет случаев взаимоперерезания могил). [12] Перед нами весьма своеобразный показатель неодновременности.

Самая ранняя фибула из Бирского могильника — бронзовая прогнутая подвязная с ленточным корпусом (рис. 2, 1). [13] У сармат Поволжья и Приуралья таких фибул не было. Образцом послужили фибулы черняховской культуры Украины IV в., причем способ соединения пружины с дужкой с помощью широкого кольца не применялся в черняховской культуре, зато характерен для крымских и северокавказских подражаний IV в. и позднее. Увеличение, размеров, судя по находкам в Прибалтике и на средней Оке, более часто в V в. [14] Крупные фибулы этого варианта найдены в Уфимских курганах М.X. Садыковой (курган 9) и С.М. Васюткиным (Орджоникидзевский могильник, 1967 г., курган 29, вместе с лощеным лепным кувшином, имеющим трубчатый носик). Маленькая фибула той же формы есть в богатой уральской находке не ранее V в. из Муслюмова. [15] Вероятно, близка к ним по времени починенная большая подвязная фибула иного варианта из бирского погребения 61. Двучленную «воинскую» фибулу из погребения 114 и местную равноконечную из погребения 40 сейчас трудно датировать из-за недостатка сравнительных данных.

Двупластинчатые фибулы характерны для погребений зоны I-б (рис. 3, 4-9). Первоначально эта форма украшений также сложилась в черняховской культуре IV в., откуда распространилась в Крым и на Кавказ. У сарматов Поволжья и Приуралья она не найдена ни разу. Самые ранние двупластинчатые фибулы Башкирии обнаружены в Уфе. [16] Фибула I подгруппы из погребения на ул. Зенцова отличается от обычных черняховских IV в. пропорциями и окантовкой краёв (рис. 3, 1); возможно, она сделана здесь или на Кавказе и несколько позднее черняховских изделий. Самые поздние фибулы I подгруппы известны на юге в первой половине V в. Именно этим временем датирует комплекс вторая фибула с узкой вытянутой ножкой II-а варианта (рис. 3, 2). [17] Небольшая массивная серебряная фибула из уфимской находки 1930 г., украшенная красными стеклами в гнездах (рис. 3, 3), также может относиться к V в. без более узкого подразделения. Она сильно отличается от изделий дунайских и крымских мастеров, ближе к северокавказским, но и среди них не имеет достаточно полных соответствий (сравните образцы из Рутхи,

Рис. 1. Деление Бирского могильника на зоны.

1 — могильные ямы простые (а), сложные (б, в), с костями животных у головы погребенного (в) или у ног (г); граница I и II этнографических зон (д), намеченная по этим признакам и уточнённая по различию керамики (рис. 12, 1);

2 — распространение в могилах жертвенных комплексов (а), височных подвесок в виде знака вопроса (б), в — оба признака в одном погребении, г — остальные погребения;

3 — погребения, нарушенные в древности (а) и ненарушенные (б). Малыми криволинейными контурами на этом и последующих рисунках показаны семейные участки, а длинным извилистым — граница двух этнографических зон.

(6/7)

(Открыть Рис. 1 в новом окне)

(7/8)

Рис. 2. Фибулы Бирского могильника. 1 — прогнутая подвязная; 2, 3 — «бабочковидные» с завитком на конце (1 —погребение 35; 2 — погребение 25; 3 — погребение 27). 1 — бронза, 2, 3 — железо, покрытое тонким бронзовым листком и бронзовыми заклепками.

(Открыть Рис. 2 в новом окне)

с Гиляча и Дюрсо). Возможно, что все три фибулы из Уфы сделаны местными мастерами.

Уже простое сравнение этих фибул с бирскими показывает, что последние относятся к гораздо более позднему времени. Только маленькая фибула из погребения 205 (рис. 3, 4) отдалённо сопоставима по форме с инкрустированной фибулой V в. из Уфы: довольно высокая узкая дужка, полукруглая пластина с выступом для насаживания шарика, почти посередине расширенная ножка (но в отличие от образцов V в. не угловатая, а скруглённая). Другие вещи из погребения 205 уничтожены при рытье канавы. Остальные бирские фибулы очень однородны: выгнуты из тонких пластинок меди и плохого серебра, углы головных пластинок скруглены, иногда пластинка близка овалу, дужки низкие, иногда даже плоские с выпуклым валиком посередине; у фибул из погребений 78 и 108 верхняя часть ножки выше «излома» составляет 11-12% общей длины ножки (рис. 3, 8, 9) — признак самых поздних вариантов фибул II подгруппы.

Рис. 3. Двупластинчатые фибулы Бирского могильника и их аналогии.

1, 2 — г. Уфа, погребение на ул. Зенцова, 1957 г.; 3 — г. Уфа, ул. К. Маркса, 1930 г.;

4-9 — Бирск (4 — погребение 205; 5 — погребение 136; 6 — погребение 77; 7 — погребение 96; 8 — погребение 108; 9 — погребение 78); 10,  12 — Кумбулта, Северная Осетия (ГИМ); 11, 14 — Кушнаренково, погребение 21; 13 — Верхний Чирюрт (Дагестан), катакомба 40. 1-6, 8, 9, 14 — сплавы серебра (3 — с красными стеклами), 7, 11 — сплав меди.

(8/9)

(Открыть Рис. 3 в новом окне)

(9/10)

Последние датированы в Суук-Су (Крым) монетами 527-565 и 597-602 гг., причём более мелкие фибулы изготовлялись особенно долго — весь VII в. Северокавказские варианты в Верхнем Чирюрте были с имитациями монет 613-641 гг., а в Пашковской — с «геральдическими» украшениями ремней. [18] Пропорции ножки, тщательно выдерживавшиеся при изготовлении больших фибул, у поздних маленьких на Кавказе и, как видим, в Бирске (рис. 3, 6, 7) не всегда выдержаны. Однако и такие экземпляры настолько во всём остальном однородны с найденными в погребениях 78 и 108, что их одновременность несомненна. Это подтверждают и сопровождающие находки. Фибула, подобная бирским (рис. 3, 14), найдена в погребении 21 Кушнаренковского могильника с геральдическими бляшками VII в. и с подражанием литым северокавказским фибулам VII в. (рис. 3, 11, 13; последняя — из погребения 40а Верхнего Чирюрта была с золотой имитацией монеты 613-641 гг.). Из двупластинчатых фибул Европы ближе всего к бирским северокавказские из Северной Осетии и Кабардино-Балкарии (рис. 3, 10, 12; коллекции ГИМ и республиканских музеев). Вероятно, их производство заимствовано оттуда, но мелкие отличия заставляют предполагать работу южноуральских мастеров. При этом фибул совсем нет в степях, разделяющих оба района.

В погребениях 25 и 27 есть редкие для Бирска мазунинские фибулы (рис. 2, 2, 3), железные, покрытые бронзовым листком, с множеством выпуклых шляпок бронзовых гвоздиков. «Бабочковидный» крупный со слабым перехватом в середине (как бы восьмёркообразный) щиток из погребения 27 относится к завершающей стадии развития мазунинских фибул. Экземпляр из погребения 25 не имеет пока аналогий: на толстой узкой спинке были приклёпаны, вероятно, «цепочкой» два или три небольших округлых щитка. По комбинации вещей мазунинская культура Удмуртии делится на четыре периода. [19] Фибулы I периода — местное ответвление восточносарматских коленчатых с завитком, характерных для последнего, предгуннского этапа сарматских могильников в Поволжье и Приуралье (IV в.). [20] Они надёжно датируют I период мазунинской культуры не ранее IV в. (близкие фибулы есть и в Темясовских курганах в Башкирии). В периодах II-IV нет южных вещей, что затрудняет их абсолютное датирование. Сравнение причудливых «бабочковидных» фибул с их сарматскими прототипами IV в. убеждает в том, что их разделял значительный промежуток времени. Рабочая гипотеза о том, что II-IV периоды могли укладываться приблизительно в V-VII вв., находит подтверждение в бирской хронологии. [21]

Многочисленные и разнообразные пряжки Бирского могильника благодаря их сильной изменчивости служат одним из основных показателей при разработке относительной хронологии (периодизации). Но только немногие формы, связанные с югом, пригодны для абсолютного датирования. В первую очередь — это геральдические пряжки и накладки ремней, названные так по элементу в виде гербового щита в их декоре (рис. 4, 13-22). [22] Геральдические украшения Евразии очень разнообразны в деталях (форма рамок, щитков, язычков; подвижный или неподвижный

(10/11)

способ их соединения; изготовление то из тонкой жести, то из толстой пластины металла) и декоре (одноцветный рельефный и гравированный; многоцветный: ажурный прорезной с окрашенной кожей ремня в качестве фона, с комбинацией двух металлов разного цвета, с инкрустацией красных, синих, зелёных, жёлтых стекол и камней в напаянных гнёздах или перегородках). Геральдические украшения распространены на огромной территории и делятся на локальные группы. На фоне аналогичных по назначению изделий предыдущего и последующего времени, несмотря на всё своё разнообразие, они выглядят удивительно однородными. Это следует объяснять, во-первых, общим происхождением от провинциально-византийских прототипов, во вторых, стремлением мастеров создать видимость очень массивной и тяжёлой вещи при небольшой затрате металла. Отсюда преувеличенно толстые, но полые снизу, нередко даже заполненные для прочности гипсом рамки и т.д.

Хотя геральдические пряжки имеют ряд специфических элементов, восходящих к провинциально-римским IV в. (B-образность рамок, отгибы наружу у их основания, фестончатый край пластин), их постепенное сложение пока не удалось проследить, так как в провинциях с углублением христианизации перестали помещать вещи в могилы. Геральдические пряжки впервые предстают в уже сложившемся виде во второй половине VI в. на территории нижнедунайских и южнокрымских владений Византии. В основном это византийские пряжки типа «Суцидава» и очень редко наборные пояса. Когда заходит речь о дате геральдических поясов, наши археологи обычно ссылаются на крымскую находку такого пояса с монетами 518-527 и 527-565 гг. в погребении 56 Суук-Су. Однако сами по себе монеты из комплексов указывают только год, ранее которого комплекс не мог попасть в землю, в данном случае 527 г. — дата начала выпуска этого типа монеты или начала царствования.

Верхний предел зарытия монет практически не ограничен. Римские и византийские монеты, особенно медные, обращались в течение многих столетий после их выпуска не только у приграничных «варваров», но и в византийских городах (Диногеция, Херсонес). [23] Замечательна находка на Ильичевском городище на Тамани — кувшин со 130 медными боспорскими монетами III-IV вв. и поверх них пятью золотыми юстиниановскими (яркое свидетельство их одновременного хождения). [24] Сасанидские монеты или оттиски с них нередки в могилах VIII-IX вв. (Верхнее Чми, Мыдлань-Шай). Большинство владельцев явно не обращало внимания на изображения и надписи; известны роскошные византийские браслеты с небольшими золотыми монетами Ираклия (610-641 гг.), вставленными вокруг большой монеты с портретом казненного им «узурпатора» Фоки (602-610 гг.). [25] Не показательна и степень изношенности монет — она отражает интенсивность хождения, а не длительность хранения.

Не помогают и среднестатистические поправки к дате монет: исследователи то подсчитывают среднее запаздывание монет по сравнению с принятой археологической датой сопровождавших их в погребении предметов, то делают это для отдельных типов монет из монетных кладов.

(11/12)

Возможно, что подобная методика пригодна для изучения общих закономерностей денежного обращения. Фактический разброс монет в кладах (разница между датами выпуска и зарытия) сильно отличается от среднего показателя. Также и судьба каждой монеты из погребения индивидуальна. В самые удалённые от Византии или Ирана области она могла попасть с купцом или воином через год после чекана и сразу же очутиться в земле. Но есть много примеров того, что в могилы помещали и монеты, чеканенные за полвека до того и за 100-200 лет (например, римские монеты в могилах VI-VII и даже VIII в. в Западной Европе, в Паннонии и в Крыму), иногда же вторично употреблялись монеты, найденные древними при рытье земли, как и нередкие в раннесредневековых кладбищах римские украшения. Пока единственным методом, учитывающим конкретные обстоятельства находки каждой монеты в погребении, остается общепринятый в археологии метод разработки детальной относительной хронологии комплексов, определения места в ней комплексов с монетами и отбора по этому признаку датирующих монет от недатирующих запоздавших.

Дата находки из Суук-Су уточняется обнаружением близких поясных деталей в византийской крепости Садовско-Кале в Болгарии. В верхнем слое этой группы крепостей нет монет позднее рубежа VI-VII вв., а гибель крепостей в огне согласуется с письменными данными об опустошительном вторжении славян и аваров в Дунайскую область именно в это время. В итоге дата поясов определяется как вторая половина VI в. (в более ранних сочетаниях не найдены) и они значительно отличаются в деталях от основной массы подобных находок в Восточной Европе. Это заставляет отнести остальные геральдические украшения уже к VII в., что подтверждают и монетные находки (самые поздние — в Перещепине и Келегеях 641-668 гг.). Как и в раннем периоде, для них есть хорошие стратиграфические данные: в славянском слое, отложившемся поверх развалин византийского города Юстиниана Прима, разрушенного упомянутым вторжением на рубеже VI-VII вв., найдена Т-образная бляшка. Она типологически более поздняя (III периода), чем садовские и суук-

Рис. 4. Позолоченные и геральдические детали ремней из Бирского могильника и их аналогии.

1, 6 — Новогригорьевка, 1884 г., могила VIII; 2 — г. Керчь, 1904 г., склеп 154; 3 — Тызыл (Кабардино-Балкария), склеп, вскрытый крестьянами осенью 1928 г. (КБКМ); 4 — близ г. Пятигорска, раскопки А.С. Уварова, могила 7; 5, 8-11, 13-22 — Бирск (5, 8, 10, 11 — погребение 130; 9 — погребение 77; 13 — погребение 158; 14 — погребение 162; 15, 19 — погребение 18; 16 — погребение 127; 17 — погребение 138; 18 — погребение 170; 20 — погребение 2; 21 — погребение 147; 22 — погребение 181); 7 — совхоз им. Калинина (Крым); 12 — Гижгит (Кабардино-Балкария).

1-4, 18, 19 — серебро; 5-12, 15-17, 20-22 — бронза; 13, 14 — железо; 1-4, 12 — обтянуты золотым или позолоченным тиснёным листком; 1, 6 — украшены сердоликами и гранатом, 4, 5, 11 — стёклами, 7, 12 — альмандинами.

(12/13)

(Открыть Рис. 4 в новом окне)

(13/14)

синение (I периода), но обычна для аварских поясов и перекрестными находками (Боча, Кишкунфеледьхаза) синхронизируется с Перещепино и ранним Чми. Эти данные показывают, что довольно многочисленные монеты VI в. из Агафоновского, Неволинского, Веслянского, Лихачевского и Кудыргинского могильников следует отнести к числу запоздавших и не датирующих, так как бывшие с ними поясные детали отделены от деталей VI в. продолжительным периодом эволюции. Иногда приходится слышать от археологов, что они не видят разницы между теми и другими и что, напротив, сложно декорированные перещепинские псевдопряжки несопоставимы с простыми агафоновскими. Требование подробно» анализировать сопоставляемые вещи по деталям и делить их на варианты по максимальной степени сходства уже более ста лет стало аксиомой в археологии. Естественно, при обращении к материалу мимоходом, на короткое время, трудно уловить мелкие особенности. Поэтому можно порекомендовать постепенное параллельное сопоставление двух сравниваемых предметов деталь за деталью. Я уже неоднократно сравнивал в печати разные варианты двухчастных роговидных и Т-образных бляшек. Достаточно положить рядом обе пряжки из знаменитого склепа 56 в Суук-Су (с монетами VI в.) и агафоновскую псевдопряжку, чтобы убедиться, насколько в последней трансформирована исходная простая форма В-образной рамки. Это различие никак нельзя свести только к особенностям работы разных производственных центров одного времени как из-за его значительности, так и потому, что во многих районах есть промежуточные формы (в том числе в погребении 165 Бирска, рис. 5, 1, 2), и это различие не локальное, а хронологическое.

Нижнюю дату агафоновских псевдопряжек могли бы дать находки из Келегейских хуторов и Малого Перещепина и соответствующие им (безмонетные) находки с территории Венгрии. Было бы неверно отвергать эти аналогии только потому, что они сделаны в высокой ювелирной технике: с инкрустацией, зернью, бордюром из золотых шариков, имитирующим излюбленную в византийском искусстве жемчужную обнизь. Основа псевдопряжки, если снять пышный византинизированный декор, та же, что у простых образцов с Верхней Камы. В Византии псевдопряжки пока не найдены. Вероятно, эта необычная форма пояса с пряжками вместо блях была создана именно для степной знати и из степи попала к другим народам. Показательно, что, кроме отдельных кочевых групп, она привилась в основном в Верхокамье, где в предшествующую эпоху геральдические поясные принадлежности были очень редки. Она не привилась в Крыму, на Кавказе и, по-видимому, в Нижнем Поволжье, где традиция ношения геральдических поясов была прочной. Зато под влиянием степного юга и там на поясных и сбруйных геральдических деталях появились скромные элементы полихромии: узкие золотые окантовки по гладкому серебряному фону; вставки цветного стекла; просто широкие прорези, сквозь которые виднелась окрашенная кожа ремня. Не только эти признаки, но и нечастые совместные находки бляшек из таких наборов вместе с южными псевдопряжками (Боча) говорят об их одновременности. Срав-

(14/15)

Рис. 5. Комплексы I и IV периодов Бирского могильника.

1-11 — погребение 165; 12 — погребение 172; 13 — погребение 194; 14, 27 — погребение 134; 15-26 — погребение 156; 28-30 — погребение 48; 31-33 — погребение 72; 34-37 — погребение 60.

1-3, 7, 8, 11, 15, 17 — серебро; 4, 5, 12, 21-25, 27, 31 — железо; 30 — железо и бронза; 6, 26, 33 — кость; 9, 10, 13, 14, 16, 18-20, 28, 29, 32, 34-37 — бронза (9, 10, 18-20 — обтянуты позолоченным листком; 10, 18, 20 — со стёклами; 28 — с тёмно-синей стеклянной бусиной).

(Открыть Рис. 5 в новом окне)

(15/16)

ниваемые иногда с агафоновскими, псевдопряжки из днепровских кладов типа Мартыновки по сходству пальчатых фибул синхронизируются не с I, а уже с IV периодом Суук-Су, т.е. тоже относятся к развитому VII в.

Большие В-образные с подвижным щитком пряжки из погребения 165 Бирского могильника (рис. 5, 1, 2) значительно отличаются от ранних пряжек из Садовско-Кале и Суук-Су, у которых не было подобных толстых рамок с узкой щелью для ремня, а округлые расширения концов фигурной щели у пряжек из погребения 165 соответствуют таким же у псевдопряжек (нередко сливаясь у последних в отдельные круглые отверстия). Железные рамки без щитков из бирских погребений 158. 167 и 186 (рис. 4, 13, 14) того же варианта, что в погребении 165, и также относятся к развитому VII в. Пряжки с простой щелью из погребений 170 и 192 — VII в., без более детального подразделения (рис. 4, 18). Геральдические В-образные пряжки с характерным высоким скошенным краем рамки надо отличать от В-образных пряжек из круглого (иногда гранёного) и узкого прямоугольного стержня (по рисункам и фото их не всегда удается уверенно различить, если не приведены разрезы рамки). Они появились в разное время на разных территориях и, возможно, не имеют общего происхождения. В Бирске часть их явно связана с поздним периодом (погребения 25, 27, 57, 96). Скошенная передняя грань у пряжек из погребений 122, 132, 196, вероятно, связана с влиянием геральдического стиля.

Бляшки геральдических форм найдены в погребениях 165, 172, 194 (рис. 5, 3, 8, 11-13). Из них Т-образная бляшка (рис. 5, 12), сделанная из двух соединённых частей (щитка с длинной лапкой и перекладины), — местное подражание южным цельнолитым. Остальные бляшки обычны. Ж-образные накладки из погребений 85 и 134 (рис. 5, 14) также следует причислить к геральдическим. На юге они обычно плоские, более широкие и с прорезями (например, Верхнее Чми, катакомба XII с монетой 531-579 гг.). Рельефностью бирские бляшки ближе к неволинским (Неволино, погребение 71).

По технике изготовления к геральдическим принадлежат мелкие пряжечки с овальной рамкой, неподвижно соединенной с треугольным или прямоугольным щитком (рис. 4, 16, 17; 5, 7, 15-17). Первые имеют три округлых выступа по сторонам щитка. Многие кавказоведы относят этот тип пряжек к V в. без всяких доказательств. Однако в комплексах V в. таких пряжек нет, встреченные в них единичные пряжки с треугольной пластиной (иногда даже с диском на конце — Качин) [26] — совсем другие по пропорциям и технике изготовления. Пряжки, подобные бирским, неоднократно были в могилах вместе с такими геральдическими, определение которых не вызывает споров (Тырныаузский склеп 1955 г. и Кугульский склеп № 2; [27] хранящийся в Нальчикском музее инвентарь двух склепов, аналогичных Тырныаузскому, разрытых крестьянами: из Гижгида, купленный у М. Узденова, и из местности «Тызыл» — у Ю. Тотиева [28]). В бирских погребениях 138 и 165 они сопутствовали

(16/17)

описанным выше поздним В-образным пряжкам (рис. 4, 17; 5, 1-11), в погребениях 156 и 189 найдены с другими вещами последнего периода Бирского могильника (рис. 5, 15-26), на среднем Дунае известны в могильнике аварского времени VII в. Чакберень. [29]

Овальные пряжечки второго типа имеют прямоугольный граненый щиток со слегка вогнутыми сторонами (рис. 4, 17; 5, 15). Аналогии есть только у южноуральских кочевников, в шиповских курганах 2 и 3, [30] обычно неправильно относимых к V в. Находки из этих курганов по всей сумме признаков отличаются от комплексов V в. (как Новогригорьевка, Березовка, совхоз им. Калинина и др.), с чем в своей последней статье фактически согласилась также И.П. Засецкая (продолжая ещё относить Шипово к V в. и ошибочно видя в погребении у колхоза «Восход» связующее звено между ним и Новогригорьевкой). [31] С поздним Бирском Шипово синхронизируется также звериноголовыми браслетами, орнаментом позолоченных наконечников ремней, формой зеркал. Почти тождественные по форме и сложному орнаменту седельные бляхи, кроме Шипова, найдены при раскопках А.В. Дмитриева в конских погребениях 5 и 9 на р. Дюрсо около Новороссийска с вышерассмотренными пряжечками с треугольной пластиной. В Бирске пряжки с прямоугольной обоймой сопутствуют пряжкам с треугольным щитком (погребения 138 и 156, в первом имелась еще поздняя В-образная рамка из железа). Шиповские находки не противоречат дате рассмотренного типа пряжек VII в.

Полые снизу четырехугольные пряжки из погребений 147 и 181 тоже VII в. У первой (рис. 4, 21) — раздвоенная обойма, обыкновенно изготовляемая из двух отдельных пластин; [32] y второй — в виде гербового щита (рис. 4, 22). Редкой формы — зооморфная пряжка из погребения 18 (рис. 4, 15). Мотив сопоставленных головок, например дельфиньих, известен на провинциально-римских пряжках с IV в. Но бирская пряжка сделана полой снизу и на конце острия имеет две поперечные нарезки, рудимент изображавшейся на этом месте с V в. звериной головки (рис. 4, 2) — схематизация, распространённая в VI-VII вв. (рис. 4, 5, 11, 12, 17). Окончательно решает вопрос о дате то, что в погребении 18 имелся поясной наконечник, большой, «коробочкой» с желобчатой окантовкой устья, — вещь, типичная на Северном Кавказе и у аваров Подунавья для VII в. (рис. 4, 19; он крупнее прочих). В погребениях 15 и 39 Мокрой Балки и в погребении 2 могильника «О» в Кишзомборе (Венгрия) им сопутствовали монеты Фоки (602-610 гг.), [33] в погребении 3 на территории городского садового хозяйства в Ньиредьхазе (Венгрия) — монета Тиберия (582-602 гг.), [34] в катакомбе XII Верхнего Чми — монета Хосрова I (531-579 гг.).

Геральдические детали ремней равномерно рассеяны в зонах I-б и II Бирского могильника (рис. 6, 5), покрывая участок, занятый погребениями с костями животных у ног и у головы (рис. 1, 1) и погребениями, разрушенными в древности (рис. 1, 3). Тем самым определяется поздняя часть могильника, датирующаяся в пределах VII в. (в середине зоны II таких вещей нет потому, что там от разграбления уцелели в основном одни

(17/18)

сосуды). Лишь в зоне I-а почти нет могил с геральдическими украшениями, а остальные пряжки отличаются по форме от найденных в поздних зонах I-б и II (рис. 6, 1, 2, 3а). Следовательно, сложение зоны I-а предшествовало появлению геральдических пряжек.

Бирские пряжки и украшения ремней с инкрустацией (рис. 4, 5, 8-11; 5, 9, 10, 18-20) вызывали самые противоречивые суждения исследователей. Обтяжка позолоченным листком из белого металла с вытисненными на нём узорами и вставка стёкол, казалось бы, связывали их с традициями полихромного стиля гуннской эпохи. Поэтому А.П. Смирнов датировал их IV-V вв., В.Б. Ковалевская пряжку с самым сложным орнаментом отнесла к V — началу VI в., остальные — к середине и второй половине VI в., В.Ф. Генинг все эти предметы — к началу и середине VI в. [35] На самом деле такие ювелирные приёмы, как вставка камней или стёкол и обтягивание тиснёной фольгой, применялись в разные эпохи и не обязательно связаны с V в. Есть они в III в. на античных вещах, есть на самых поздних двупластинчатых фибулах из Северной Осетии. [36] На последних, как и в Бирске, круглые стёкла тоже укреплены не в напаянных гнёздах, а в прорезанных в фольге отверстиях. В решении вопроса о дате определяющее значение имеют несомненные признаки влияния геральдических пряжек: рамки преувеличенно широкие, подчёркнуто «массивные», но косо срезанные или вогнутые с изнанки; с этим же влиянием связана нередкая B-образность. Пряжка из катакомбы 10 могильника 2 у Лермонтовской скалы близ Пятигорска отличается от остальных неподвижным щитком с перегородчатой инкрустацией и рубчатой рамкой [37] и имеет аналогию в Бердутинской катакомбе VII в.

В Башкирии большие инкрустированные пряжки поясов сопровождались такими же малыми для портупей и обуви, а также короткими позолоченными наконечниками ремешков и лунницами. Они найдены в погребениях 77, 83, 88, 111, 123, 124, 130, 156, 165 Бирского могильника, погребении 1 кургана 8 в Ново-Турбаслы, неоднократно в г. Уфе, в погребении 1

Рис. 6. Распространение пряжек и фибул в погребениях Бирского могильника.

1 — пряжки с невыступающим язычком и без обоймы (б — с более поздними вещами);

2 — пряжки с далеко выступающим концом язычка и без обоймы (б — с более поздними вещами);

3 — пряжки с фигурной пластиной (а — с пластиной средней длины, рис. 7, 4, 6, 7; б — с длинной сужающейся пластиной, рис. 7, 9, 13-19; в — такие же вместе с геральдическими украшениями) и геральдические (г — пряжки и накладки, рис. 4, 15-22 и рис. 5, 3, 7, 8, 11-17; в — пряжки с фигурной прорезью рамки, рис. 4, 13, 14; 5, 1, 2; е — детали поясов, как на рис. 7, 5, 33);

4 — большие пряжки с четырёхугольной пластиной (а), большие прямоугольные наконечники (б), ромбические накладки ремней вместе с этими деталями (в) или без них (г), накладки-тройчатки (д);

5 — позолоченные принадлежности ремней (а), двупластинчатые фибулы (б), оба предмета вместе (в), удила (г), жертвенные ямы с костями лошадей (д). Тонкими штрихами обозначены погребения без картографируемых признаков, извилистой линией — граница двух этнографических зон, замкнутыми контурами — семейные участки. Частичное налегание двух знаков означает совместную встречаемость двух признаков в одном погребении.

(18/19)

(Открыть Рис. 6 в новом окне)

(19/20)

в Кувыково (раскопки Н.А. Мажитова), в Дежнёвских курганах (раскопки М.X. Садыковой), на Северном Кавказе в Гижгиде (без комплекса, рис. 4, 12), в могиле 7 в предгорье Машука (рис. 4, 4) [38] и у Лермонтовской скалы. В степи подобные принадлежности не встречены, кроме Шипова. Кавказские и южноуральские пряжки очень близки, но устойчиво повторяющиеся мелкие различия в пропорциях и декоре говорят, что при несомненном наличии связей те и другие изготовлены на месте. Пряжка с предгорья Машука была в могиле вместе с инкрустированной брошкой, украшенной головками. А.С. Уваров предположительно отнёс её к VII-VIII вв. Дату надо сузить: кавказские броши с головками обычны для времени поздних геральдических пряжек VII в. Бирские погребения 156 и 165 датируются геральдическими пряжками VII в. (рис. 5, 1-11, 15-26). Чтобы убедиться в несходстве пряжек V в. (рис. 4, 1, 2) и бирских, достаточно их внимательно сравнить (рис. 4, 1-5). Широкую рамку полукруглого сечения и широкое остриё с поперечными нарезками на конце (рудимент изображения звериной головки) имеет среди ранних только пряжка из колхоза «Восход», датируемая перекрестьем меча серединой V в. [39] Но и её отделяет от бирских длительная эволюция. Позолоченные украшения ремней сосредоточены в той части Бирского могильника, которая сложилась в течение VII в. (рис. 6, 5).

Не противоречат ли всему сказанному выше находки из катакомбы 10 у Лермонтовской скалы, которые принято считать единым комплексом конца IV — первой половины V в.? Там действительно есть много характерных вещей этого времени: пряжки, удила, уздечные бляхи, фибула, двустворчатые пластинки, стекло с налепами, даже обычные в комплексах V в. на Северном Кавказе многогранные бусы из яркого вишнёвого сердолика. [40] Из них только большая серебряная пряжка лежала на тазе среднего костяка, остальные находились в заполнении. Но в катакомбе не менее чётко выделяется и второй комплекс предметов, совершенно неизвестный в V в.: уже упоминавшаяся большая инкрустированная пряжка; маленькие геральдические, специфические бляхи-тройчатки; детали ремней с рубчатым («бахромчатым») утолщением; бронзовые псалии той своеобразной формы, которая известна с близкими вещами в Сахарной Головке в Крыму, в Былыме (Куденетово, Кабардино-Балкария), в конском погребении 4 на р. Дюрсо (раскопки А.В. Дмитриева); седельная бляха с бордюром, имитирующим зернёные треугольники, как в Шипове; наконец, меч с высоким перекрестием. [41]

К сожалению, при раскопках не было зафиксировано точное положение каждой вещи. Сообщается лишь, что они залегали беспорядочно и на разном уровне в заполнении почти до потолка катакомбы. Зеркало диаметром 12,5 см лежало у плеча ближайшего от входа покойника (с которым автор раскопок ещё связывает находившийся несколько выше меч с высоким перекрестием). Такие большие зеркала не известны в комплексах V в. (Берёзовка, раскопки Т.М. Минаевой на р. Гиляч в 1965 г., Унтерзибенбрунн, Лаа, Смолин, Мад и др.), но есть с геральдическими деталями ремней в раскопанном А.П. Руничем западном кугульском склепе 3.

(20/21)

С поздним комплексом связан и кувшин из катакомбы 10: аналогичное оформление вытянутого тулова, носика и поперечно-полосчатого горла обычно у кувшинов VII в. из Мокрой Балки (в том числе с монетами 578 и 602-610 гг.). [42] В могилах V в. (Вольный Аул, Брут, Гиляч-1965 г., Мокрая Балка) таких сосудов нет. Вероятно, основное погребение в катакомбе 10 совершено в V в., а в VII в. помещён ещё один покойник со столь же богатым инвентарём. Явно вторично перемещенные находки в катакомбе не дают основания удревнять бывшие в ней поздние предметы и считать их одновременными ранним.

Многочисленные в Бирском могильнике маленькие пряжки с рамкой из круглого стержня, с подвижной обоймой или без нее делятся на варианты по форме и длине острия, по форме обоймы (рис. 7, 1-19, 21, 22, 27). Их разнообразие — показатель длительного развития. В ранней зоне I-а преобладают пряжки без щитков, крепившиеся к ремню непосредственно за рамку (рис. 6, 1, 2; 7, 1-3). Типологически самые простые — с почти не выступающим за рамку остриём (рис. 7, 1). Их круглая или слегка овальная рамка массивна, нередко утолщена спереди, остриё в виде сужающегося вперёд изогнутого хоботка часто ступенчато срезано сзади (у пряжки на рис. 7, 2 конец острия выступает несколько сильнее, чем у остальных пряжек этого варианта). Ранее их датировали II-III вв., опираясь только на черняховский клад из Турий на Украине с монетами 180-192 гг. [43] Увеличение датированных монетами находок в Крыму, выделение в крымских могильниках особого периода IV в. показало, что пряжки с такими рамкой и острием (с обоймой и без неё) впервые появились в Крыму и черняховской культуре не ранее конца III в., а массово там распространились только в IV в. Пряжки из хорошо датированных комплексов второй половины III в. еще совсем другие. [44] Поскольку простейший вариант бирских пряжек заимствован с юга, где прослежено его постепенное сложение, он и в Бирске не может быть ранее IV в. Девятнадцать погребений с этими пряжками сосредоточены в зоне I-а, которую все исследователи считают ранней (рис. 6, 1).

Пряжки с такой же рамкой, но с остриём, далеко выступающим за неё (рис. 7, 3), появились на юге (Крым, Подунавье) в эпоху переселения народов, не ранее начала V в. В предшествующем IV в. они ещё неизвестны: например, их нет среди пряжек с коротким хоботком в могиле 31 из Инкермана с монетой 379-395 гг. [45] Заимствованные с юга, они в Башкирии и Прикамье появились тоже не ранее V в. Девять погребений с этими пряжками без обоймы находятся в зоне I-а, лишь погребения 136, 137, 169 — в зонах I-б и II (рис. 6, 2).

Хоботковые пряжки с пластинчатой подвижной обоймой для прикрепления к ремню тоже восходят к южным прототипам. [46] Сложение последних началось в III в., особенно широко они изготовлялись в IV-V вв., и, вероятно, через Крым или Северный Кавказ варианты IV-V вв. попали в Приуралье. Отдельные пряжки этих форм встречаются на юге в комплексах до VI-VII в. вместе с новыми характерными для того времени вещами (Керчь, 1907 г., склеп 78; Харачой, погребение 23; Кугуль, склепы

(21/22)

2 и 4). На юге хоботковые пряжки III-V вв. датируют преимущественно по различиям острия и рамки. Из форм щитка в V в. появилась только одна: с тремя цилиндрическими выступами для заклёпок по сторонам. В Бирске такие щитки не представлены, кроме очень поздней, уже геральдической реплики (рис. 4, 18). Рамки и острия бирских пряжек варьируют мало, зато обоймы очень разнообразны, многие их формы неизвестны на юге — это приуральские варианты (рис. 7, 5, 7-9, 13-19). Детальную классификацию (с названиями всех вариантов) подобных бирским пряжек из могильников харинской культуры Прикамья сделали В.Ф. Генинг и Р.Д. Голдина. [47] Это позволяет мне не делать формальной описательной классификации бирских пряжек, а сосредоточить внимание лишь на тех признаках, которые позволяют разделить находки на устойчивые группы и в конечном итоге на периоды. В Тураевском могильнике В.Ф. Генинг классифицировал пряжки с помощью подсчёта пропорций. [48] Его вывод, что со временем треугольные обоймы становились все длиннее, в общих чертах совпадает с моим. [49] Но простое измерение пропорций не исчерпывает проблему классификации. Ведь древние мастера, варьируя форму украшений, руководствовались зрительным впечатлением от вещи («как мера и красота скажут») и меняли не только пропорции, но и кривизну линий, абрис вещи. Достаточно сравнить пряжки, изображенные на рис. 7, 6-9. Одни отличаются только пропорциями, другие — изгибом углов пластинки или кривизной её сторон. В другом примере (рис. 7, 13-19) у пряжек не только разнится соотношение длины и ширины трапециевидного щитка, но и различна ширина узкого конца трапеции по сравнению с её основанием. Более того, у одного варианта основание прямое (рис. 7, 13), у другого — заострённое (с врезами, рис. 7, 15), у третьего — уголки основания оттянуты в стороны двумя маленькими поперечными зубчиками (рис. 7, 14). От них отличаются пряжки с широкими боковыми выступами (часто с насечкой на них, рис. 7, 17-19). В своей массе эти варианты легко различаются глазом, что естественно, ведь мастера вносили изменения осознанно, в расчёте на заказчиков. Есть некоторое количество пряжек со слабо выраженными признаками, их трудно отнести с уверенностью к определённому варианту. Это неизбежно при ручном несерийном их производстве разными мастерами. Но общая закономер-

Рис. 7. Пряжки, накладки, наконечники ремней из Бирского могильника и их аналогии.

1 — погребение 50; 2 — погребение 10; 3 — погребение 1; 4, 7 — погребение 12; 5, 33 — погребение 161; 6, 10 — погребение 55; 8 — находка 1958 г.; 9 — погребение 52; 11 — погребение 18; 12 — погребение 181; 13 — погребение 93; 14 — погребение 78; 15 — погребение 117; 16, 32 — погребение 2; 17, 20 — погребение 71; 18 — погребение 113; 19, 31 — погребение 89; 21, 29 — погребение 75; 22 — погребение 137; 23 — г. Керчь, 1904 г., склеп 145; 24 — погребение 61; 25, 30 — погребение 137; 26 — погребение 121; 27 — погребение 193; 28 — погребение 96.

1, 28 — железо; 23, 33 — серебро; 12 — светлый сплав; остальные — бронза (2, 19, 20, 25, 30, 31 — с остатками кожи).

(22/23)

(Открыть Рис. 7 в новом окне)

(23/24)

ность изменений видна хорошо. Надо ещё сказать, что названные в этом абзаце детали пряжек, важные для разработки периодизации и решения вопроса о местах их производства и о связях приуральского населения, не отмечены в излишне, на мой взгляд, формальных классификациях у В.Ф. Генинга и Р.Д. Голдиной.

Треугольные обоймы пряжек делятся на короткие (длина не более ширины; обычны на юге в IV в., не найдены в Бирске), средние (длина превышает ширину не более чем в 1,5 раза; рис. 7, 6, 7), длинные (рис. 7, 8, 9). Среди последних имеется вариант с вогнутыми краями пластины (рис. 7, 9). Трапециевидные щитки более разнообразны: длинный простой (рис. 7, 13), длинный с оттянутыми в сторону углами основания (рис. 7, 14), укороченные с широкой тыльной стороной (рис. 7, 15; углы основания заострены вперёд), с широкими выступами по бокам (рис. 7, 17-19). Вероятно, к трапециевидным надо отнести сужающиеся, закруглённые на конце пластины (рис. 7, 16). Бирские пряжки с треугольными и трапециевидными обоймами не имеют датированных южных аналогий. Лишь поперечные нарезки на конце острия многих из них (рис. 7, 13, 14, 18; ср. рис. 4, 5, 11, 12, 15, 17) — пережиток изображения звериной головки, появившейся на юге в V в. (рис. 4, 2) и удержавшейся там в VI-VII вв. (рис. 4, 3, 4). Пряжки со средним треугольным щитком характерны в Бирске для зоны I-а (погребения 12, 33, 55, 61 — все без следов нарушения в древности; рис. 6, 3а), в той же зоне обнаружены пряжки с длинным вогнутым щитком (п. 52, 61). Остальные пряжки с длинными треугольными и трапециевидными щитками равномерно рассеяны в зоне I-б и только по разу найдены в зоне II (рис. 6, 3). Их малочисленность во II зоне можно было бы попытаться объяснить сильной разграбленностью могил на этом участке (поэтому все три пряжки найдены на периферии зоны). Однако функционально равнозначных мелких пряжек с прямоугольной обоймой (рис. 7, 21, 27) найдено в зонах I-б (погребения 75, 108, 114, 121, 125, 158, 169) и II (погребения 95, 107, 166, 172, 175, 193, 195) поровну. Поэтому, возможно, бирские мелкие пряжки с фигурной обоймой больше связаны с традициями местной этнографической группы I-б. В пользу этого могло бы говорить их отсутствие в более южных областях и обилие в расположенных севернее памятниках харинского и ванвиздинского типов.

Различные пряжки с рамкой из округлого и граненого стержня и прямоугольным щитком найдены в зонах I-б и II и, как исключение, в зоне I-а. Крупные со щитком, близким к квадрату, и овальной, иногда В-образно изогнутой рамкой принадлежали характерным для Бирска поясам с длинным наконечником из согнутой пополам пластины (часто с ромбическими накладками, рис. 6, 4; 7, 20, 22, 26). Перечисленные выше небольшие с обоймой, то близкой к квадрату, то сильно вытянутой, чаще всего служили застёжками обуви (рис. 7, 21, 27).

Маленькие пряжки с полукруглым щитком найдены в погребениях 12, 40, 70 зоны I-а (рис. 6, 3; 7, 4), в погребениях 40 и 42 были еще пряжки с более удлинённым щитком. Различие ареалов служит основанием противопоставить мелкие пряжки без щитков, а также с округлыми и с тре-

(24/25)

угольными средней длины щитками из зоны I-а (рис. 6, 1-3) всем прочим лелким пряжкам с треугольными, трапециевидными и прямоугольными щитками из зон I-б и II. Ареал последних на территории Бирского могильника совпадает с ареалом геральдических пряжек VII в., в ряде погребений они находились совместно, подтверждая эту дату (рис. 6, 3).

Большие овальные пряжки с округлённой обоймой немного различаются в деталях: рамки сделаны из круглого или гранёного стержня, щиток пряжки из погребения 5 — овальный, из погребений 157 и 161 — «полукруглый», очерченный очень характерно (как бы прямоугольный с плавно скруглёнными углами), на его основании сделаны врезы так, чтобы получились заострения, обращённые вперёд (рис. 7, 5). С ними на поясах были широкие короткие наконечники из согнутой пополам пластины, усаженные у основания сплошным рядом заклёпок с выпуклыми шляпками (рис. 7, 33). Эти пояса особенно часты в харинских древностях, но там весь ремень ещё покрывали поперечными прямоугольными пластинками. [50] У степных кочевников тоже встречаются пояса с пластинками. Из них особенно близок харинским пояс из Фёдоровки. [51] Его широкий наконечник, когда-то инкрустированный, имеет по краю рубчатый валик — декоративную деталь, известную на юге на сбруйных наконечниках VII-VIII вв. (Кунагота, Глодосы, Галиат-1935 г.). Наконечники с рубчатым валиком, найденные у Сахарной Головки в Крыму и при раскопках А.П. Рунича в районе Пятигорска, были вместе с геральдическими украшениями. В Бирске пряжки и наконечники рассматриваемого типа в основном связаны с зонами I-б и II, входя в ареал геральдических и поздних мелких пряжек (рис. 6, 3, е). Это наблюдение может вызывать возражение, что овальные пряжки и широкие наконечники не найдены здесь с геральдическими в одной могиле и их отнесение к самому позднему этапу могильника основано только на сопоставлении ареалов. Для проверки рассмотрим близкий набор пряжек харинского этапа ломоватовской культуры.

Открыв первые харинские погребения, А.В. Шмидт датировал их второй половиной IV-V вв. В.Ф. Генинг после больших раскопок изменил дату на III — первую половину VI в. [52] В статье 1971 г. я сопоставил с бирскими немногие харинские находки, доступные мне тогда из публикаций, предположив в качестве их даты конец V-VII в. Раннехаринских комплексов среди этих материалов не было. [53] Не соглашаясь с такой датой харинской культуры, В.Ф. Генинг и Р.Д. Голдина все же пересмотрели её начальную дату с III на V в. Тогда они считали, что «памятники харинского типа представляют собой единый культурно-хронологический комплекс» V — первой половины VI в. [54] Дискуссия может теперь опираться на публикацию 173 погребений Бурковского и Митинского могильников. Хотя комплексы в публикации воспроизведены В.Ф. Генингом и Р.Д. Голдиной не целиком — даны лишь типы вещей, подбор типов так подробен и чёток, что материал хорошо поддаётся первичной систематизации. [55] В пояснение надо сказать несколько слов об археологических классификациях вообще.

(25/26)

Давно отвергнут ошибочный взгляд, что классификация должна быть прежде всего простой и удобной в пользовании. Прежде всего она должна достаточно полно и гибко отражать всё многообразие материала, пытаться уловить объективные закономерности его создания древними мастерами. К сожалению, археологи нередко создают «парадную», чисто формальную классификацию «для отчётности». В хороших работах рядом с нею как бы «негласно» существует вторая, «неофициальная» классификация, по которой составляются иллюстрации и ведётся описание погребений. Именно она даёт объективную и ясную картину фактического состояния материала. Но почему-то для научного анализа памятника применяется исключительно первая, «парадная», — возможно, потому, что вспомогательная источниковедческая классификация и периодизация смешиваются с основанной на ней исторической, оперирующей более обобщённым делением материала. Так, в опубликованных В.Ф. Генингом ценных исследованиях о мазунинской культуре Удмуртии иллюстрации и описание погребений содержат всю сгруппированную информацию для разделения фибул и поясов на этапы, но в аналитической части работ классификация кратка и формальна, а этапы не выделены. Так же обстоит дело с публикацией харинских могильников. Конечно, даже по исчерпывающим указаниям типов и вариантов вещей в публикациях можно сделать только первый вариант периодизации. Для углубления исследования надо видеть каждую вещь в оригинале. Но это уже не всегда удаётся — при хранении она может депаспортизироваться, утеряться, разрушиться от коррозии. Единственное средство избежать этого — полная публикация всех вещей no комплексам и, конечно, обязательное полное воспроизведение их в полевом отчёте.

Большинство харинских пряжек на таблицах в статье В.Ф. Генинга и Р.Д. Голдиной аналогичны бирским. Поэтому я перегруппировал их изображения по тем же признакам (рис. 8). В I группу вошли мелкие пряжки с короткой и средней треугольной обоймой и с полукруглой обоймой. У большинства образцов острия не выходят далеко за рамку. Во II группу — с более длинной треугольной пластиной. В III группе объединены пряжечки с трапециевидным щитком, с выступами по бокам или с их имитацией, сделанной насечкой (кстати, такая поздняя пряжка, как на рис. 7,

Рис. 8. Украшения из харинских могильников и их аналогии.

1-28, 30-42, 45-52, 54 — Бурково и Митино; 29 — Харино (эти рисунки типов вещей воспроизводятся по статье: Генинг В.Ф., Голдина Р.Д. Курганные могильники..., табл. 1, 8-13, 18, 20; 2, 24, 25; 3, 5, 11; 4, 1, 3-6, 8, 9, 11-14, 23-25; 5, 2, 4, 6, 8-10, 13-15, 17, 20, 21; 6, 2, 4, 7, 10, 11, 14, 15, 17; 7, 5, 6, 21, 23, 24, 29); 43 — Пашковская (Прикубанье), могильник I, погребение 5, 1949 г., тайник; 44 — Харх (Северная Осетия), 1882 г., катакомба I; 53 — Полом, могильник I, погребение 80; 55-57 — Деменки (55, 56 — 1901 г., погребение 43; 57 — 1953 г., погребение 8); масштаб 58 к рис. 1-8, 10-12, 16-18, 20-22, 27, 29, 36, 38-40, 42, 45, 46, 49-52; масштаб 59 к рис. 9, 13-15, 19, 23-26, 28, 30-35, 37, 47, 48; масштаб 60 к рис. 41, 54; масштаб 61 к рис. 56, 57; масштаб 62 к рис. 43, 44; 43 — серебро; 44 — бронза.

(26/27)

(Открыть Рис. 8 в новом окне)

(27/28)

Рис. 9. Периодизация погребений с вещами харинских типов.

По вертикали помещены номера типов предметов, изображённых на рис. 8; по горизонтали — номера погребений (в виде дроби — номера курганов и погребений под ними). Сокращения: Б — Бурково, М — Митино, В — Весляна, П — Полом. Рамками обведены погребения, находившиеся в одной яме, заливкой выделены датирующие вещи.

(Открыть Рис. 9 в новом окне)

17, насколько можно судить по неясному фото в отчёте, найдена в погребении 1 кургана I, по набору вещей и стратиграфии отнесенном В.Ф. Генингом к заключительному этапу Тураевского могильника). [56] Острия пряжек III группы чаще всего далеко выступают вперёд, за рамку. Некоторые пряжечки с округлённой и короткой трапециевидной пластинкой трудно отнести к определенному варианту, и они включены в группы по встречаемости с характерными для групп вещами. На хронологическое разли-

(28/29)

Рис. 10. Этапы роста территории харинских могильников.

1 — Митинский могильник; 2-4 — Бурковский. Схема 1: а — погребения с вещами II периода; б, в — III периода (в — самое позднее); схема 2: а — I периода, б — II периода; схемы 3 и 4: а, б, в — III периода (б — с геральдическими пряжками, в — самые поздние). Штрихами показаны не распределяющиеся по периодам ограбленные погребения; криволинейными контурами — очертания курганов.

(Открыть Рис. 10 в новом окне)

чие I-III групп пряжек указывает их распространение на территории Бурковского могильника тремя последовательными зонами (I, II, III), Митинского — двумя (II, III).

Остальной инвентарь могильников здесь не рассматривается. Часть его аналогична бирскому. Проволочные колечки-серьги, ножи, удила, оружие пока не делятся на типологически последовательные варианты и

(29/30)

потому временно непригодны для более детального деления материала. Для выяснения взаимовстречаемости вещей в комплексах были отобраны погребения с двумя и более показательными для периодизации вещами (критерий показательности: вещи, судя по их изменчивости, достаточно кратковременны и образуют с другими вещами устойчивые сочетания). Так как большинство харинских могил разграблено, удалось из 173 отобрать только 20 погребений. По сочетанию вещей их находки легко распались на три группы (вещей и комплексов немного, поэтому их связи было просто прослеживать визуально по карточкам с рисунками).

В I группу вошли предметы, изображенные на рис. 8, 1-9, во II — на рис. 8, 10-16 и в III — на рис. 8, 17-42, 45-54. Две первые группы выделены по мелким пряжкам, остальные вещи из этих могил на варианты пока не делятся. Могильные комплексы III группы, кроме мелких пряжек, содержали харинские наборные пояса того типа, о котором уже шла речь при обсуждении находок из Бирска (рис. 7, 5, 33; 8, 20-26), а также «серповидные» гривны ромбического и треугольного сечения, двускатные наконечники ремней, браслеты со звериными головками, подвески в виде бутылочек, коньков и полые серьги с гроздью шариков (рис. 8, 38-41, 45-48), т.е. все те вещи, которые многократно встречены в зонах I-б и II Бирского могильника.

Для «шлифовки» первоначального варианта периодизации была составлена таблица встречаемости вещей в комплексах, где погребения и признаки расположены по этапам, намеченным при классификации и визуальной группировке комплексов, а внутри этапов — по степени сходства (рис. 9). Такие таблицы широко применяются археологами многих стран (у нас первым это сделал П.П. Ефименко) и имеют то преимущество перед пропагандируемыми в последнее время якобы более совершенными сложными методами формализации, что в них видны состав каждого комплекса, количество коррелируемых вещей, все варианты их сочетаний — комплекс

Рис. 11. Находки из Бирского и Манякского могильников.

1-4 — височные подвески; 5-12, 28, 31, 32 — пронизки (5-8 — фигурки медведя; 9 — колоколовидная; 10, 31 — в виде «уточки»; 11, 12, 32 — фигурки лошадей; 28 — с изображением звериноголовой птицы); 13, 14 — кольца с шишечками; 15, 16 — гривны; 17, 18 — кольцевые застёжки; 19, 20 — браслеты со звериными головками на концах; 21, 22 — детали удил; 23-27 — части поясных украшений; 29 — накладка на ручку ножа; 30 — подвеска.

1-22 — Бирск (1 — погребение 48; 2 — погребение 71; 3, 4, 17 — погребение 78; 5 — погребение 39; 6 — погребение 59; 7 — погребение 2; 8 — погребение 192; 9 — погребение 39; 10 — погребение 128; 11 — погребение 130; 12 — погребение 138; 13 — погребение 75; 14 — погребение 186; 15 — погребение 108; 16 — погребение 125; 18 — погребение 183; 19 — погребение 110; 20 — погребение 124; 21 — погребение 88; 22 — погребение 147);

23-32 — Маняк, из разных погребений.

1-20, 23-25, 27-32 — бронза; 21, 22 — железо; 26 — серебро. Масштаб относится ко всем, кроме 21.

(30/31)

(Открыть Рис. 11 в новом окне)

(31/32)

погребения сохраняет свою конкретность. Система обозрима, в ней легко делать перемещения для достижения большей чёткости, дополнять её и вносить в неё уточнения. Противоречия хорошо заметны и устранимы. Этот простой и наглядный метод формализации незаслуженно объявляется некоторыми археологами устаревшим. Работа с таблицей подтвердила намеченную периодизацию. [57]

Итоговое картографирование могил трех периодов (рис. 10) показало, что в Буркове и Митине они расположены последовательными зонами (в Буркове, повторяясь на двух соседних участках), отражающими постепенное расширение могильника. Результаты не только подтвердили относительную периодизацию бирских пряжек, но и показали наличие промежуточного II харинского этапа, плохо представленного в Бирске (этапом III). Первый период Бурковского могильника должен был начаться после I бирского, так как в нём нет самых ранних бирских пряжек без обоймы, восходящих к южным образцам IV в. Тождество большинства вещей III харинского периода с бирскими IV периода, иногда бывшими в могилах с геральдическими украшениями и массово входящими с ними в один ареал (рис. 6, 5), показывает, что III период «харина» синхронен времени поздних геральдических пряжек в Башкирии и на юге. Поэтому не случайно в Бурковском (погребение 3), Веслянском I (погребение 14) и в Харинском могильниках есть местные подражания типичным на Северном Кавказе геральдическим пряжкам двух вариантов (рис. 8, 29, 42-44). [58]

В результате выясняются следующие ориентировочные даты харинских древностей: I период — V в., II период — VI в., III период — VII в. В последнее время Р.Д. Голдина тоже пришла к выводу о неодновременности харинских могильников и об их делении на два периода, [59] но деление нечётко (в обоих периодах преобладают поздние вещи), оно не привело к выделению на планах отдельных хронологических зон.

Кроме пряжек, и многие другие категории бирских вещей показательны для разработки относительной хронологии. Височные подвески в виде знака вопроса — этнографическая особенность бирских зон I-а, I-б (рис. 1, 2; 11, 1, 2) и мазунинской культуры Удмуртии. Маленькие подвески

Рис. 12. Распространение в Бирском могильнике керамики, стрел, украшений и жертвенных ям с лошадиными костями.

1 — находки керамики: чашевидной со скудным орнаментом (а), сплошь покрытой ямками (б — без дополнительного орнамента, в — с простым дополнительным орнаментом, г — с более богатым дополнительным орнаментом из зигзагов), турбаслинской группы (д) и кушнаренковской (е);

2 — могилы с позолоченными пряжками и обкладками ремней (а), с кушнаренковской посудой (б) и жертвенные ямы с костями лошади (в);

3 — распространение костяных наконечников стрел: узких (а) и широких (б);

4 — находки фигурок медведя (а — низких, б — высоких или с трубочкой сверху), лошади (в), колец с шишечками (г), височных колец с многогранником (д). Погребения без этих признаков отмечены штрихами, границы двух этнографических зон — извилистой линией, семейные участки — замкнутыми криволинейными контурами.

(32/33)

(Открыть Рис. 12 в новом окне)

(33/34)

существовали раньше больших — они связаны с ранним периодом мазунинских могильников Ныргында (погребение 9) и Мазунино (погребения 31, 47; в погребении 47 — с позднесарматской фибулой IV в.) и с самыми ранними пряжечками IV в. в Бирске (погребения 48, 60; рис. 5, 28-30, 34-37). Небольшие височные бронзовые кольца с многогранником не делятся на юге по столетиям в пределах V-VII вв. (а в Дагестане — V-IX вв.). В Бирске они есть только в зонах I-б, II и поэтому в пределах этого памятника пригодны для периодизации (рис. 11, 4; 12, 4). У степняков не найдены, следовательно, служат еще одним свидетельством далеких избирательных связей с Северным Кавказом. Полые серьги с гроздью шариков обычны у кочевников (Киргизия, Кара-Агач в Казахстане, курган близ г. Энгельса на Волге, «сибирская коллекция» Витзена) и в харинской культуре, они часто сделаны из золота в сложной ювелирной технике. Бирские бронзовые, склеенные из двух оттиснутых половинок, — дешёвая имитация золотых (рис. 11, 3; 12, 4). Их прообразы IV-V вв. совсем иные (Темясово, Беляус). Эволюция харинских серёг завершилась в агафоновский период (Подчеремский клад и др.).

Подвески в виде коня, круглой «бутылочки», уплощённой «бутылочки» с нижней частью в виде совершенно схематизированной фигурки медведя, уточки, кольца с шишечками связаны с зонами I-б и II (рис. 11, 7-14; 12, 4). Ошибочно считается фактом, что в Дубровичах на Оке «уточки» найдены в одном комплексе с фибулами «III-IV вв.». — те и другие собраны крестьянами при неизвестных обстоятельствах на территории развеянного могильника. [60] В среднеокских и мордовских могильниках они обычны для комплексов VII в.; другой, пока не найденный в Бирске вариант, возможно, появился уже в VI в. Низкие фигурки медведя связаны с поздними погребениями зон I-а, I-б (рис. 11, 5, 6; 12, 4); следовательно, — это поздний этнографический признак местного населения.

Узкие «серповидные» гривны ромбического и треугольного сечения, как в Бирске, Буркове и Митине (рис. 8, 47, 48; 11, 15, 16), характерны для среднеокских комплексов также VII в. [61] Недавно там, по данным В.П. Даркевича, прибавилась еще одна выразительная находка: на разрушающемся краю Шатрищенского могильника местным жителем на площади 0,7 кв.м собран инвентарь погребения с сильно уплощенной гривной треугольного сечения и поздними В-образными геральдическими пряжками (как в погребении 165 и в сборах В.В. Гольмстен из Бахмутина, хранящихся в ГИМ). Следующий этап развития гривен, ставших широкими, представлен в «предсалтовском» периоде мордовских могильников (Серповского и др.) и погребении 80 в Поломе, относящемся хронологически к грани между харинским и агафоновским периодами. [62] Такие же звериноголовые браслеты, как в Бирске, есть в III харинском периоде и у кочевников в Шипове (рис. 8, 38; 11, 19, 20). Кольцевые застежки с выпуклостями по ободу (рис. 11, 18) отличаются от неволинской и перейминской только расположением выпуклостей и, следовательно, существовали до конца VII в.

Удила с восьмёркообразными окончаниями грызл (рис. 11, 21) неизвестны в V в., но обычны в VII в. (I аварский период на среднем Дунае,

(34/35)

Рис. 13. Периодизация Бирского могильника (стр. 36, 37).

По горизонтали обозначены номера I-IV периодов и погребений. Могилы IV периода разделены на три подгруппы: IV-a — ненарушенные; IV-б и IV-в — нарушенные в древности (IV-б — в первой зоне и IV-в — во второй зоне). По вертикали указаны номера сопоставляемых признаков:

1 — малые височные подвески в виде знака вопроса;

2 — хоботковые пряжки без обоймы и со слабо выступающим остриём;

3 — узкие костяные наконечники стрел;

4 — пряжки с треугольной обоймой средней длины;

5 — большие прогнутые подвязные фибулы;

6 — пряжки с закруглённой обоймой (рис. 7, 4);

7 — подражание поясной накладке III периода мазунинской культуры (рис. 7, 10);

8 — наконечник с «сечковидным» концом;

9 — большие височные подвески в виде вопросительного знака;

10 — большие поясные пряжки с прямоугольным щитком;

11 — маленькие пряжки с удлиненным закругленным на конце щитком (рис. 8, 17, 28);

12 — большие наконечники поясов из согнутой пополам пластинки;

13 — такие же наконечники средней величины;

14 — узкие заострённые наконечники (рис. 7, 29);

15 — кости животного в могиле у ног погребённого;

16 — мелкие пряжки с длинным треугольным щитком (рис. 1, 8);

17 — пряжки, как на рис. 7, 13;

18 — заострённые наконечники средней ширины с площадкой у основания (рис. 7, 30);

19 — пряжечки с длинной прямоугольной обоймой (рис. 7, 27);

20 — круглые наременные бляшки с четырьмя прорезями;

21 — ромбические поясные накладки;

22 — кольцевые застёжки (рис. 11, 17, 18);

23 — бляшки-тройчатки (рис. 7, 11);

24 — полые серьги с гроздью шариков (рис. 11, 3);

25 — крупные позолоченные стеклянные бусы;

26 — браслеты со звериными головками;

27 — «серповидные» гривны;

28 — двупластинчатые фибулы;

29 — малые круглые бляшки с прорезями (рис. 7, 12);

30 — низкие фигурки медведя;

31 — фигурки лошадей;

32 — подковообразные застёжки с точечным орнаментом;

33 — бутыльчатые подвески;

34 — пряжечки с оттянутыми в стороны углами трапециевидного щитка (рис. 7, 14);

35 — В-образные пряжки круглого или четырёхугольного сечения;

36 — большие поясные пряжки с угловато-скруглённым концом обоймы (рис. 7, 5);

37 — наконечник с расширенным заострённым концом (рис. 7, 31);

38 — короткие широкие наконечники поясов (рис. 7, 33);

39 — пряжечки с заострёнными углами трапециевидной пластины (рис. 7, 15);

40 — пряжечки с выступами или насечкой на углах щитка (рис. 7, 17-19);

41 — пряжечки со скруглённым концом трапециевидного щитка (рис. 7, 16);

42 — геральдическая пряжка (рис. 4, 20);

43 — подвеска-«уточка»;

44 — фигурка медведя (высокая или с трубочной; рис. 11, 7, 8);

45 — удила с восьмёркообразными и «трёхлопастными» концами и со стремевидными петлями (рис. 5, 27; 11, 21);

46 — гранёные подвески;

47 — мазунинские поздние «бабочковидные» фибулы;

48 — проушной топор с насечками;

49 — широкие костяные наконечники стрел;

50 — железные плоские или узкие граненые наконечники стрел;

51 — пряжки и детали ремней, обтянутые позолоченным листком с тиснёным орнаментом и инкрустацией;

52 — лунницы с выступом в середине;

53 — мелкие геральдические пряжки, как на рис. 4, 16, 17;

54 — укороченные заострённые наконечники с площадкой у основания;

55 — массивные В-образные пряжки со скошенным передним краем рамки;

56 — рельефные Ж-образные накладки ремней (рис. 5, 14);

57 — геральдическая пряжка (рис. 4, 22);

58 — сосуды с богатым узором из зигзагов и кушнаренковские;

59 — геральдические накладки на ремень поздних типов (рис. 5, 3, 11-13);

60 — поздние геральдические пряжки с фигурным вырезом рамки (рис. 4, 13, 14; 5, 1, 2);

а — вещи, по которым выделены периоды; б — вещи, позволяющие определить дату; в — предметы тех форм, которые появились в предыдущих периодах; г — вещи определены предположительно, так как известны только по краткому упоминанию или сохранились в обломках.

(37/38)

с 568 г., а в основном VII в.; Сахарная Головка в Крыму) и в конце VII — первой половине VIII в. (Глодосы и Вознесенка на Украине). В Бирске наиболее част их вариант с несомкнутыми краями «восьмёрки» (в виде трилистника, иногда их называют «ромбическими»; рис. 5, 27), встречающийся по всей Восточной Европе (Макартет на Украине, Велемичи в южной Белоруссии, погребение 3 Лебяжьинского могильника в Посеймье). В последнем, как и в погребении 156 Бирска, они были с геральдическими поясными деталями III этапа. [63] Узкие костяные стрелы (рис. 5, 33) связаны в Бирском могильнике с зонами I-а, I-б (это — этнографическая особенность местного населения, имевшаяся уже в ранний период), широкие массивные костяные и плоские железные — с зонами I-б и II (рис. 5, 5, 6, 25, 26; 12, 3), различными этнографически (следовательно, этот признак в пределах данного памятника только хронологический).

Уже простой обзор находок из Бирского могильника позволяет наметить его основные хронологические вехи: IV, V и VII вв. Визуальный анализ сочетания вещей в погребениях позволил выделить три основные группы комплексов, соответствующие этим датам и характеризующие относительно-хронологические периоды I, II, IV (о периоде III будет сказано ниже). Могилы I и II периодов немногочисленны и небогаты материалом, хотя каждый период имеет свои специфические признаки. К последнему, IV, периоду относится больше всего могил и самый богатый набор вещей. Подобная неравномерность в соотношении ранних и поздних находок наблюдается в археологических культурах различных эпох и областей. Она связана с постепенным ростом населения, развитием ремёсел, возможно, и с изменением погребальных обычаев.

Для большей обозримости комплексы с двумя признаками и более, показательными для различения периодов, сведены в формализованную таблицу взаимосочетания (рис. 13). В ней погребения IV периода разделены на подгруппы: IV-a — ненарушенные в древности могилы в зонах I-а и I-б; IV-б — нарушенные в тех же зонах; наконец, IV-в — нарушенные в зоне П. При больших этнографических различиях между подгруппами IV-аб и IV-в (рис. 1, 1, 2; 12, 1) выразительнее видна общность их хронологических признаков. Не все введённые в таблицу признаки равноценны для выделения периодов. Так, из трёх признаков I периода только № 1 (маленькие подвески) не встречен позднее. Признаки № 2 и 3 есть и в более поздних комплексах, но там определяют картину уже пряжки и стрелы иных вариантов, а в I периоде других нет. Относительно ранняя

(38/39)

Рис. 14. Этапы роста территории Бирского могильника.

1 — погребения I периода;

2 — погребения II периода;

3 — погребения III периода;

4 — ненарушенные погребения IV периода (подпериод IV-a);

5 — нарушенные в древности погребения IV периода (подпериод IV-б, кроме могил, выделенных в следующую, 6-ю, схему);

6 — разрушенные в древности погребения IV периода с богато украшенной зигзагом и с кушнаренковской посудой; а — погребение с характерным для периода инвентарём; б — с менее выразительными в хронологическом отношении находками; в — могилы предшествующих этапов; г — границы семейных участков и I и II этнографических зон.

(Открыть Рис. 14 в новом окне)

(39/40)

дата признаков № 2 и 3 подтверждается их картографированием на плане памятника (рис. 6, 1; 12, 3). Большие подвески в виде знака вопроса (№ 9) одинаково есть в периодах II-IV местной этнографической группы и введены в таблицу только для того, чтобы противопоставить те I периоду. До появления новых данных период III выделен условно — он пока не имеет только ему одному присущих признаков, все они, появившись впервые в III, есть в последующем IV периоде уже в комбинациях с более поздними вещами. Однако рабочая гипотеза о его существовании подтверждается обособленным положением предполагаемых могил III периода на плане могильника (рис. 14, 3).

Следовало ожидать, что самые ранние комплексы окажутся в зоне I-а среди могил с простыми хоботковыми пряжками без обойм и с маленькими подвесками в виде знака вопроса. С сочетанием обоих признаков выявлено только две могилы: 48 и 60 (рис. 5, 28-30, 34-37). В первый комплекс (женский) входили ещё серьга колечком с напущенной 14-гранной синей бусиной, 70 мелких бус, подвески из раковин; во второй (мужской) — наконечник копья. В большинстве погребений с пряжками раннего типа были также и более поздние вещи. Не было поздних вещей ещё в погребениях 50 и 72. Кроме пряжечки, в погребении 72 были узкие костяные наконечники стрел (рис. 5, 31-33), а в жертвенном комплексе было ожерелье из мелких бус. Итак, в набор вещей I периода входят: хоботковые пряжечки без обоймы с почти не выступающим за рамку остриём; маленькие височные подвески в виде знака вопроса; мелкие бусы; серьга с напущенной стеклянной бусиной, узкие костяные стрелы. Ямы неглубокие, керамики нет, иногда есть жертвенный комплекс. Могилы сосредоточены в северной половине зоны I-а, на невысоком пригорке (рис. 14, 1). Как они расположены — рядами или скоплениями (сравните ниже текст о зонах I-б, II), трудно уверенно судить из-за небольшой вскрытой здесь площади. По пряжкам период датируется не ранее IV в. Это подтверждают упоминавшиеся мазунинские аналогии височным подвескам.

Ко II периоду следует относить могилы с теми маленькими пряжками, которые имеют короткие полукруглые или треугольные обоймы. Это погребения 12, 55, 70 (рис. 14, 2). В двух из них есть ещё большие подвески в виде знака вопроса (аналогичное увеличение подвесок наблюдается во II периоде мазунинских могильников: в Мазунино, погребение 40 — с «бабочковидной» фибулой более развитого варианта, чем в комплексах с малыми подвесками). В погребении 35 Бирска большие подвески сопровождались золотыми лунницами, чашевидным глиняным сосудом и большой прогнутой подвязной фибулой (рис. 2, 1), имеющей аналогию в комплексе V в. из Муслюмова (маленькую). Это определяет дату II периода V в. Дату подтверждает находка в погребении 55 трёх поясных бляшек мазунинского типа, только более узких (рис. 7, 10, местное подражание?), чем в упомянутом погребении 40 в Мазунино. Возможно, ко II периоду относятся также погребения 14 и 47. В первом — наконечник с сечковидным концом для ремня имеет отдалённые аналогии в погребении 2 кургана III в Тураеве и в Муслюмове; его сопровождал узкий костяной наконечник стрелы.

(40/41)

В погребении 47 такая же стрела и пряжечка I периода были с большой височной подвеской. Во II периоде представлены мужские и женские могилы, в четырёх из шести есть жертвенные комплексы, в трёх — ожерелья из мелких бус, в одной — сосуд; почти все могилы глубже, чем в I периоде.

Учитывая хронологический разрыв между погребениями V и VII вв., можно предполагать, что между ними имелся ещё один, III, период, относящийся к VI в. Надо ожидать, что в нем будут элементы сходства с харинским II периодом (поскольку харинский I период соответствует II бирскому, а III харинский — IV бирскому) и со средним и поздним этапами Тураева, которые существовали явно раньше IV периода Бирска. Можно предполагать, что в течение III периода у населения, оставившего Бирский могильник, должны были складываться местные пояса с длинным наконечником из перегнутой пластины. В качестве рабочей гипотезы я отвес к III периоду погребения 19, 29, 38, 40, в которых найдены поясные гладкие пряжки с близкой к квадрату обоймой и упомянутые перегнутые наконечники крупных и средних размеров, а также двускатные наиболее вытянутых пропорций (рис. 7, 22, 25, 26, 29; 13; 14, 3). Последние заметно укорочены (по пропорциям, не только по размерам) по сравнению с тураевскими и гладкими наконечниками из «классических» комплексов V в. из Керчи. [64] Еще сильнее укорочены бирские наконечники IV периода (рис. 7, 30, 31). В принципе вещи периода III — те же, что и вещи периода IV. Выбраны те комплексы, где нет типично поздних вещей (ромбических накладок и др.). Ещё критерий отбора — ненарушенность погребений, так как далее показано, что рубеж между повреждёнными и неповреждёнными могилами проходит внутри IV периода. В статье 1971 г. мною неправильно были включены в III период несколько разрушенных могил — отсутствие в них признаков IV периода может быть связано с ограблением.

Кроме больших пряжек и двух типов наконечников, сохранивших в сильно изменённом виде степные традиции V в., среди находок III периода ещё встречаются простые хоботковые пряжечки без обойм, узкие костяные наконечники стрел, мелкие бусы. Подвески в виде знака вопроса — всегда крупные. Жертвенные комплексы имелись в трёх из четырёх могил, сосуд — в одной. Глубина ям — как во II периоде. Погребения III периода сосредоточены на возвышении в пределах первоначального могильника (рис. 14, 5).

К IV периоду относятся все могилы зон I-б и II, где, тесно переплетаясь в комплексах по взаимовстречаемости (рис. 13; 14, 4, 5), сосредоточены находки мелких пряжек с поздними вариантами обоймы, поясов с ромбическими накладками, позолоченных украшений пояса и обуви, поясов харинского типа со сплошным рядом выпуклых заклёпок на широком наконечнике, геральдических пряжек и бляшек, двупластинчатых фабул, подвесок в форме лошадок, высоких фигурок медведей (часто с трубочкой), колец с шишечками, кольцевых застёжек с выступами, серёг с многогранником или гроздью шариков, узких серповидных гри-

(41/42)

вен, браслетов с головками, коралловых, янтарных, продолговатых позолоченных и сделанных из раковин каури бус, широких костяных и плоских железных стрел, удил с восьмёркообразными концами (рис. 6, 3-5; 12, 3, 4). Объединяет эти могилы присутствие в них костей животных (рис. 1, 1; их нет в I-III периодах). Только небольшая часть могил с вещами поздних типов заходит в зону I-а. Пятнадцать комплексов с геральдическими украшениями ремней равномерно рассеяны по площади зон I-б и II, ещё два — в пограничье зон I-б и I-а (рис. 6, 3). Геральдические украшения сопутствуют в погребениях ведущим типам вещей IV периода. Они датируют его в пределах всего VII в. Начинать этот период с середины VI в. нет никаких оснований, если опираться на южную хронологию не как на единое целое — VI-VII вв., а по её периодам.

Рассмотренная общность признаков IV периода именно хронологическая. Это подчёркивается тем, что относящиеся к нему зоны I-б и II существенно различаются по этнографическим признакам. В зоне I-б могильные ямы простые, кости животных лежат у ног погребённых, есть жертвенные комплексы, височные подвески в виде знака вопроса, низкие фигурки медведя, очень мало керамики и вся она (за двумя исключениями) I типа, по классификации Н.А. Мажитова (рис. 1, 1, 2; 12, 1а, 4а). Там же сосредоточено большинство позолоченных пряжек поясов и обуви, все двупластинчатые фибулы (рис. 6, 5). Во II зоне большинство ям — усложнённой конструкции со ступенькой или нишей-подбоем в узком конце, кость животного лежит в изголовье, сосуды найдены почти во всех погребениях и совсем иных типов, чем в I-б зоне (рис. 1, 1, б-г; 12, 1, б-е). Люди, хоронившие своих близких на обоих могильниках, различались по костюму, отчасти по вооружению, по некоторым производственным традициям, по верованиям. Вероятно, оба коллектива действительно различны по происхождению: одни (зона I) жили здесь давно, другие (зона II) — пришлые, как считают исследователи, возможно оседающие кочевники. Наличие у разных групп населения одинаковых предметов, особенно геральдических пряжек, говорит об одновременности содержащих их захоронений.

В зоне II погребения расположены свободными скоплениями по 8-12, разделенными пустыми промежутками разной ширины (рис. 14, 5). Далее к северу они густо заполнили всю раскопанную площадь и скоплений, казалось бы, выделить невозможно. Однако в зоне I-б одни погребения разрушены в древности, другие нет. Последние не рассеяны беспорядочно, как следовало бы ожидать, а образуют три компактных скопления: А (погребения 77, 130, 156), Б (погребения 122, 125, 126, 128, 129, 132, 136, 137, 138, 139, 162), В (погребения 78, 80, 96, 108). Если предположить. что разрушены только те могилы, которые имели в тот момент ясные внешние признаки, последует вывод, что на раннем отрезке IV периода зона I-б состояла из трёх плотных скоплений могил, как и в зоне II, разделённых пустыми промежутками (рис. 14, 4; 15). Подобные скопления прослежены на кладбищах железного века во многих странах. Обычно их считают семейными участками. [65] Например, могильник III-VII вв. близ горы Шапка в Абхазии делится, па данным Ю.Н. Воронова, на неболь-

(42/43)

шие кладбища (участки больших семей — патронимии). Анализ раскопанных площадями патронимических участков Абгыдзраху, Алраху, Ахаччараху показывает, что они, в свою очередь, состоят из участков малых семей, параллельно расширявшихся в течение 500 лет, пока в ряде мест разделявшие их первоначально пустые промежутки не были заняты. [66]

В бирском участке А зоны I-б (I-бA) первоначально были похоронены три воина с мечами и позолоченными украшениями поясов, портупей и обуви. Им положили также топоры, наборы стрел и деревообделочные инструменты, а в погребении 156 ещё и удила. Их окружали пять разрушенных погребений воинов, в которых сохранились позолоченные пряжки поясов или обуви, наборы стрел, а у четырёх — ещё и по два топора: проушной и втульчатый. На периферии этой компактной группы владельцев позолоченных поясов были нарушенные могилы ещё одного мужчины со стрелами, шести женщин, двух детей и две неопределимые. [67]

Соседний участок Б (I-бБ) первоначально состоял из трёх мужских могил (погребение 139 с двумя топорами, стрелами и удилами и погребения 132, 137 без оружия), детского погребения 138 со стрелами, шести женских (погребения 128 и 136 с двупластинчатыми фибулами ) и одного безынвентарного. Их окружили восемь разрушенных могил: две мужские (в погребении 134 уцелели удила и пояс с ромбическими накладками), три женские (?), одна детская и две неопределимые. На участке В (I-бB) находились первоначально три могилы девочек, две из них (78, 96) с двупластинчатыми фибулами, и женское погребение 108. Вокруг них разрушены: шесть мужских могил (в четырёх уцелели стрелы, в одной — копьё, в последней, по-видимому, только часть жертвенного комплекса), четыре женские, две неопределимые. И на ненарушенных могильниках других культур (абхазов, древних германцев и др.) видно, что состав погребённых сильно менялся по этапам — больше то мужчин, то женщин — и сильно варьирует вооружённость воинов по периодам как внутри семейных участков, так и между семьями. Сейчас ещё трудно объяснить различия в инвентаре одновременных погребений (возрастные, социальные, этнические). Особое обилие оружия в некоторых семейных участках (в Бирске I-бA) можно было бы объяснить весьма различно: особым положением в обществе; рождением большего числа сыновей, чем в других семьях; тем, что часть воинов из других семей погибла на войне и не погребена на семейном кладбище. Ответ на эти вопросы зависит от накопления фактов.

В зоне II только на самом южном семейном участке есть одно ненарушенное погребение 148 (женское). Вероятно, с него и начался в этом месте рост могильника пришлого населения (зона II) в конце того периода IV-a, когда севернее уже заканчивалось заполнение могилами ранних участков I-бA, бБ, бВ. Эта часть могильника II росла к северу, пока не подошла близко к также разросшейся зоне I-б. Между ними лежит, как бы отделяя их, полоса могил, отличающихся от остальных в зоне II преобладанием посуды кушнаренковского типа, посуды со сложным гре-

бенчатым узором, нанесённым поверх обычного в зоне II ямочного, и появлением могильных ям со ступенькой вместо ниши (рис. 14, 5, 6; 16); В этой полосе сосредоточено много жертвоприношений лошадей (рис. 6, 5; 12, 2): неглубоко от поверхности зарывали нижние части четырёх ног коня; возможно, это остатки шкуры, снятой вместе с копытами. [68] Такие же есть около участков I-бA, бБ. Неясно, все ли жертвы лошадей принесены при обрядах на кладбище I-б или в полосе южнее него связаны уже с могилами, содержавшими кушнаренковскую керамику (рис. 12, 2; в зоне I шесть могил с удилами, в зоне II — одна, рис. 6, 5). Ясно лишь, что полоса могил с кушнаренковской посудой возникла между кладбищами II и I-б на заключительном этапе их существования (рис. 12, 1, г, е; 14, 6). Ведь ими заполнен последний свободный промежуток. В последующих курганах лагеревского типа посуда тоже кушнаренковская (уже иного варианта) и нет ниш в могилах.

Именно эти черты нарастали тогда, когда заполнялась захоронениями узкая полоса между кладбищами II и I-б.

Впервые Н.А. Мажитов разделил могильник на две зоны, причем зона II, по его мнению, сложилась с участием пришлых носителей турбаслинской культуры. [69] В.Ф. Генинг предложил более детальное деление II зоны на несколько «археолого-этнических типов (АЭТ)». Критикуя археологов южного Приуралья, которые выделяют археологические культуры только по керамике, он сообщает, что в отличие от них положил в основу АЭТ «устойчивые сочетания между типом керамики, типом погребений, отдельными типами женских украшений и рядом других специфических особенностей». [70] Для II зоны Бирска он оставил, правда, только два первых признака: керамику и устройство могильной ямы, показав их сочетание в своей таблице VIII. [71] Но, как справедливо отметил Н.А. Мажитов, [72] почти все типы керамики II зоны сочетаются в этой таблице (и на могильнике) почти с одинаковым в процентном отношении набором типов ям. В этом легко убедиться, подсчитав, сколько погребений без ниши, с нишей у дна и выше дна связано с каждой керамической подгруппой, согласно таблице В.Ф. Генинга. «Третья» и «четвёртая» подгруппы тождественны по набору ям, «первая» им очень близка. Во всех них преобладают ямы с нишей выше дна (что, по В.Ф. Генингу, является ведущим признаком «бирского АЭТ»). [73] Лишь в «подгруппах» 2 и 5 процент ниш меньше, но это уже хронологическое отличие, так как в последующих курганах с кушнаренковской посудой ниши исчезают совсем. Таким образом, и АЭТ у В.Ф. Генинга, по крайней мере для Бирска, «характеризуются лишь специфической керамикой, которая не увязана с иными материальными остатками». [74]

Если признать, что разделенные интервалами скопления могил — семейные участки, то в каждом из них (и, следовательно, в обиходе каждой семьи) представлены в смешении сосуды тех же трех типов: чандарского, бирского и чандарско-бирского, по терминологии В.Ф. Генинга (рис. 12, 1). Трудно предполагать, чтобы каждый из этих малых участков обязательно включал в себя погребения людей, связанных с тремя разными этниче-

(46/47)

скими компонентами (кстати, мне кажется более осторожным говорить об АЭТ как об «археолого-этнографических типах»). Вероятно, и здесь более прав Н.А. Мажитов: как и в других районах Восточной Европы, население, оставившее кладбище в зоне II, просто применяло в быту разные варианты посуды [75] (без орнамента, со слегка варьирующимся орнаментом, из более тонкого и более грубого теста). Поэтому и не удаётся найти в Башкирии «чистых» памятников с этими группами посуды. Решение многих вопросов зависит здесь от очень детального изучения стратиграфии поселений, сбора и обработки поселенческой керамики по слоям и ямам, а не по стандартным пластам. Очень важна также исчерпывающая публикация зауральских памятников.

Связь могил с кушнаренковской посудой с семейными участками зоны II позволяет предполагать, что на изученном участке могильника её появление не связано с новым населением: она появилась в обиходе тех же семей в конце использования этой территории для захоронения. Изучая кушнаренковскую керамику, Б.Б. Агеев пришёл к выводу, что типологически самый ранний сосуд найден в погребении 78. Не отличаясь по вещам, оно действительно более раннее среди могил зоны II, согласно анализу плана (рис. 12, 1; 14, 4-6).

Итак, Бирский могильник использовался в IV-VII вв.: его первый период датируется IV в., второй — V в., третий — VI в., четвёртый — VII в. Из-за малочисленности надежных опорных точек для абсолютной хронологии эти даты имеют лишь самую общую привязку к столетиям. Например, неизвестно, весь ли IV в. длился период I или только вторую половину IV в., учитывая малочисленность относящихся к нему могил. Определённо можно лишь сказать, опираясь на периодизацию южнокрымских и черняховских могильников, хорошо подкреплённую комплексами с монетами и историческими данными, что ранее IV в. первый период датироваться не может. Ведь ещё в конце III в. пряжки на юге были иных форм. Также для IV периода мало надёжных абсолютно датированных опор. Ясно лишь, что геральдические пряжки из погребения 165 и наременные бляшки из погребения 194 никак не могут относиться к VI в., когда предметы этого стиля были на юге совсем другими и только начинали распространяться (их находки очень редки). Таким образом, под-период IV-бв (с нарушенными могилами) не существовал ещё и в начале VII в., но датируется ли он второй и третьей четвертями или только второй половиной VII в. — этого сейчас ещё просто нельзя сказать из-за отсутствия данных. Ещё сложнее датировать предшествующий ему подпериод IV-a (поздние ненарушенные могилы). По набору вещей и, следовательно, по времени он близок к подпериоду IV-бв, тоже приближённо увязывается с VII в., но с его первой половиной или только с началом — это пока неизвестно. Тем более неясно, заходил ли он в конец VI в. Трудности того же рода присущи сейчас большинству разделов хронологии древностей эпохи великого переселения народов, присущи всем дискутируемым вариантам этой хронологии, но не всеми исследователями ещё осознаются в должной мере (так, В.Ф. Генинг бирскую «стадию А» пред-

(47/48)

лагает датировать в пределах 200 лет, а пять последующих — отрезками по 20-30 лет каждую).

Для надёжного датирования конца Бирского и харинских могильников важно выяснить дату сменившего их этапа с «агафоновскими» украшениями (поясами, подвесками, пронизками и другими предметами, кроме агафоновской группы памятников Верхокамья, распространенными во многих других областях; рис. 11, 23-32) и его соотношение с деменковским этапом Верхокамья (которому в бассейне р. Сылвы соответствует по времени и по многим формам изделий неволинский). Мною высказано предположение, что агафоновский и деменковский этапы одновременны, что их различия связаны с этнографическими особенностями, а не с разновременностью. Дата обеих групп определена мною между 680-690 гг. и серединой или второй половиной VIII в. [76] Учитывая данные о планировке I Агафоновского могильника, введённые в дискуссию Р.Д. Голдиной, можно предполагать, что агафоновский набор вещей, появившись одновременно, исчез раньше деменковского, который стал основой для сложения инвентаря следующей, урьинской стадии.

Р.Д. Голдина и В.Ф. Генинг считают агафоновский и деменковский периоды последовательными стадиями одной культуры, датируют их второй половиной VI — первой половиной VII в. и второй половиной VII — первой половиной VIII в. [77] О преемственности деменковской группы с последующей урьинской уже говорилось. Ещё одно основание даты — устойчиво повторяющееся различие сасанидских монет. В комплексах с агафоновскими вещами они чаще всего первой трети VI в., с деменковскими — конца VI — первой трети VII в. Напомню, что при датировании археологических материалов по монетам принято исходить из даты начала выпуска, если монета чеканилась несколько лет. Из многих монетных находок фактически только три можно было бы связать с предлагаемым Р.Д. Голдиной началом агафоновской стадии с конца VI в.: монету 570 г. из погребения 81 в I Агафоновском могильнике, 575-577 гг. из погребения 15 в Кудыргэ на Алтае и 589 г. из погребения 10 в Лихачёве в Зауралье. Остальные довольно многочисленные находки монет середины V — первой трети VI в. для точного датирования бесполезны. Даже по хронологии Р.Д. Голдиной их запаздывание колеблется от 50-120 лет до 150-200 лет. Большинство монет Хосрова II из комплексов деменковской стадии лишь на один год (590 г.) позднее, чем упоминавшаяся монета из Лихачёва (589 г.). Только три монеты из погребений 34, 53 и 54 Неволинского могильника, согласно определениям, относятся к 623 и 628 гг. И здесь их запаздывание очень велико (от 50 до 150 лет — амплитуда возможного колебания даты зарытия этих самых поздних монет, для прочих — 100-200 лет). Были ли они столько времени в обращении или хранились в сокровищницах, всё равно их датирующее значение ничтожно. И сама Р.Д. Голдина определяет теперь хронологические рамки деменковской стадии с конца VII по конец VIII в. не по этим сасанидским монетам, а по пенджикентским аналогиям и по появлению арабских монет в комплексах следующей стадии. [78] Фактически немногим меньше отставание монет из агафо-

(48/49)

невских погребений, поэтому и их датирующие возможности столь же относительны.

Р.Д. Голдина считает, что нет смешанных комплексов с вещами агафоновской и деменковской стадий, кроме неволинского погребения 13, которое даже по монете Хосрова II ближе к могилам деменковской и неволинской стадий. Агафоновские веши, по предположению Р.Д. Голдиной, надо в этом случае считать запоздавшими. Но в погребении 9 Лихачевского могильника (раскопки В.Ф. Генинга и С.Я. Зданович) агафоновские псевдопряжки найдены вместе с бляхой-оправой конца VII-VIII в., по хронологии А.А. Гавриловой и В.И. Распоповой, принятой Р.Д. Голдиной. В составленной Р.Д. Голдиной корреляционной таблице [79] имеют смешанный состав погребения 4, 73, 174, 192 I Агафоновского могильника и погребения 4, 5, 13, 22, 41, 57 Неволинского (поздние признаки: 174, 196, 197, 198, 234; из них характерные сердцевидные бляшки иные, чем в наборах VII в., и связаны с упоминавшимися тюркскими поясами с бляхами-оправами конца VII-VIII в.).

Р.Д. Голдина показала, что на I Агафоновском могильнике участок, занятый погребениями агафоновской стадии, содержит отдельные позднехаринские захоронения, а расположенная рядом зона деменковских могил охватывает его дугой. Из этого Р.Д. Голдина делает вывод, что могильник возник в конце харинской стадии и продолжал функционировать в агафоновскую и, после неё, в деменковскую эпохи. [80] Однако сравнение с подобной топографией Бирского могильника даёт равную возможность и другого решения: раньше возникшее кладбище местного населения с одной стороны окружено одновременным ему местом захоронений деменковских пришельцев, вероятно, входивших в ту же территориальную общину; не связана с датой и плотность размещения могил в Бирске. Так, аргументы с монетами и структурой I Агафоновского могильника не дают однозначного ответа. Это относится и к перечисленным Р.Д. Голдиной небольшим различиям между агафоновской и деменковской стадиями в формах подвесок, пронизок и в погребальном обряде — ведь они могут быть чисто этнографическими, а не хронологическими, причём деменковские признаки ближе к урьинским, чем агафоновские, потому что именно деменковский компонент сыграл главную роль при сложении последующей урьинской стадии, вероятно, ассимилировав агафоновскую группу. Также в Бирске из двух одновременных и, по-видимому, дружественных этнографических групп только пришлая II группа оказалась основой дальнейшего развития, найдя продолжение в населении, оставившем в Башкирии курганы с керамикой позднего кушнаренковского типа.

Ссылки на южные аналогии для геральдических поясов тем более не могут доказать, что агафоновская стадия началась со второй половины или с конца VI в. В.Ф. Генинг вообще не обсуждал вопроса о месте прикамских геральдических поясов в общеевропейском развитии, ограничиваясь простым указанием дат. В статьях Р.Д. Голдиной более многочисленные «датирующие» аналогии для поясов очень разнородны и мало похожи на своеобразные прикамские материалы (рис. 11, 23-27). Они обосновы-

(49/50)

вают не точную дату, а лишь самую общую принадлежность последних к геральдическим украшениям Евразии. Невольно напрашивается вывод, что оба автора не занимались специально проблемой геральдических поясов и считают их все более или менее одинаковыми. Они делят все пояса, кроме неволинских, не по своеобразию деталей каждого предмета, а по связи отдельных экземпляров с тем или иным типом археологических находок. Справедливо выделяя неволинские пояса, В.Ф. Генинг и Р.Д. Голдина не придают значения тому, что эти пояса почти не имеют общих типов блях с агафоновскими и потому развились не из агафоновских, а из каких-то других прототипов (уже одна эта необъяснимо радикальная смена типа поясов вызывает сомнение в том, что деменковская стадия была прямым продолжением агафоновской). Одновременными агафоновским они считают самые разные пояса и детали уздечек из Кушнаренкова, Ново-Турбаслы и даже раннего периода Суук-Су, а экземпляры из Буркова и Бирска почему-то становятся у них гораздо более древними! Оказывается при датировании В.Ф. Генинг и Р.Д. Голдина исходили не из группировки поясов по наибольшему сходству в деталях, а из априорного убеждения, что, как только первые геральдические пояса появились на юге, они сразу же должны были массами появиться и в Прикамье, так как оно не было «медвежьим углом» и за свои меха его обитатели сразу могли получить любые южные новинки. [81] Развивая эту мысль, легко прийти к выводу, что «медвежьим углом» тогда была Византия, так как в её дунайских и крымских владениях найдено только три восточноевропейских наборных пояса второй половины VI в., а в Прикамье — якобы десятки. Вызывает возражение сама постановка вопроса; ведь уровень развития народа оценивается по экономическим и социальным показателям, по высоте духовной культуры, а не по его пристрастию к новинкам иноземного костюма. Устойчивость традиционного костюма ещё не признак отсталости.

Итак, по мысли В.Ф. Генинга и Р.Д. Голдиной, только массовое появление геральдических деталей ремней относится ко второй половине VI в. А как быть с одиночным? Оказывается, его просто «не было»: если геральдических пряжек в харинской стадии мало (рис. 8, 29, 42), то они уже не геральдические пряжки, а «предшественники этих форм». [82] Поскольку же утверждается, что они существовали раньше самых первых геральдических образцов, то их дата предложена соответственно более ранняя: V — первая половина VI в. Противоречивость такого подхода стала гораздо заметнее при обращении к Бирску, где геральдических пряжек уже много и есть типичные детали наременных наборов. Но В.Ф. Генинг без всяких комментариев информирует, что поздний этап Бирского могильника принадлежит «V — середине VI в.» и, конкретизируя это, что погребение 165 (рис. 5, 1-11) относится к «началу VI в.». [83] Можно лишь догадываться, что В.Ф. Генинг получил эти числа простым переносом своей даты харинской стадии. Здесь им используется уже не признак массовости или единичности геральдических пряжек, а только признак наличия или отсутствия харинских параллелей: в Бирске они есть, значит,

(50/51)

датой позднего этапа избирается «V — первая половина VI в.», в Кушнаренкове нет, и оно также голословно датируется «VI-VII вв». Конечно, в старой археологической литературе среди случайных высказываний на эту тему можно найти как «прецедент» любую дату геральдических украшений, вплоть до «IV в.» Но ведь авторы использовали и более новую литературу: статью В.К. Пудовина. Есть и иностранные работы. [84] Временем появления первых геральдических украшений уже давно считается вторая половина VI в., но не раньше.

Сказанное полностью подтверждается новой большой стать`й В.Ф. Генинга, специально посвящённой поясам Прикамья и призванной обосновать взгляды этого автора на хронологию. Вот один из примеров содержащихся в ней противоречий. В.Ф. Генинг считает, что погребения 4 и 13 Неволинского могильника надо датировать по найденным в них «наиболее ранним монетам» концом VI и первой половиной VII в. [85] Но ведь в них, кроме агафоновских деталей ремней, есть бляхи-оправы сибирских поясов, датируемых А.А. Гавриловой, В.И. Распоповой и Р.Д. Голдиной концом VII-VIII в. И в этой статье В.Ф. Генинга аргументация дат для VI в., по существу, не приведена.

Давно признано, что псевдопряжки характерны для последней стадии развития геральдических поясов. Это подтверждается монетами из перещепинской и келегейской находок. Псевдопряжки — одна из основных деталей агафоновских поясов (рис. 11, 25). Приняв хронологию В.Ф. Генинга и Р.Д. Голдиной, надо было бы признать, что все типы геральдических поясов, кроме неволинских, сложились сразу же во второй половине VI в., включая, если отбросить крайности датировок В.Ф. Генингом бирских находок, и последние. Но тогда неизбежен вывод, что после того они все сохранялись без изменений 100 лет, до тех пор когда прикамское население в конце VII в., отказавшись от агафоновских поясов, ещё успело заимствовать с юга иные образцы для неволинских. Но раз все типы поясов параллельно и не меняясь существовали со второй половины VI до конца VII в., то где основания ограничивать дату харинских и бирских экземпляров только ранним временем до середины или конца VI в.?

Эти противоречия исчезают, если признать, что развитие и видоизменение геральдических поясов происходило в течение всего периода их существования, что поздний Бирск и III период харинской стадии относятся к большей части VII в., как и поздние южные пояса, послужившие образцами для неволинских и деменковских. Новый аргумент в пользу этого — комплекс погребения 54 Бурковского могильника, содержавшего разнообразный харинский инвентарь (рис. 8-10). Погребение раскопано на самом краю поздней части кладбища, недалеко от погребения 3, датированного двурогой геральдической пряжкой VII в. На остатках костяка Находился «около левой руки на груди... набор из бус с фигуркой уточки и основы коньковой подвески» (рис. 8, 52, 54). [86] Судя по «уточке», близкой позднеломоватовским (голова с ушками, вероятно, «собачья», как на фигурках «кричащих птиц»; полоска псевдозерни в желобке),

(51/52)

погребение совершено в конце III харинского периода. Но особенно интересна подвеска с двумя конскими головками и четырьмя петельками для прикрепления шумящих звеньев. Внеся её в классификацию харинских украшений как «тип VIII», авторы публикации к ней больше не возвращаются. Два почти тождественных изделия (рис. 8, 55, 56) найдены при раскопках А.А. Спицына в погребении 43 Деменковского могильника вместе с монетой 590-628 гг. и обычными вещами деменковской стадии конца VII-VIII в. [87] В харинской группе нет ничего даже отдалённо похожего. Двуглавые коньки появились в последующую эпоху. Во многих местах — это полные фигурки (рис. 11, 32; Маняк, Переймино) или колокольчики с головами коней, в сылвенской и деменковской группах преобладают крупные и детальнее выполненные шумящие подвески с конскими головами. Видно, что маленькие подвески, подобные бурковской, не могли быть для них исходным образцом, а сами возникли как упрощение и сильная схематизация основного типа подвесок, существуя наряду с ними и слабо видоизменяясь в VIII-X вв. [88] Находка подвески конца VII-VIII в. в харинской могиле необъяснима в свете хронологической системы, приведенной в статье В.Ф. Генинга и Р.Д. Голдиной. Но она не удивляет, если исходить из того, что деменковская стадия началась тогда же, когда кончилась харинская, — примерно в конце VII в. Вероятно, погребение 54 — одно из последних погребений в харинской традиции — было совершено в начальный период деменковской стадии (так же, как поломское погребение 80 в начале агафоновской). [89]

Таким образом, факты говорят «за» и «против» предположения Р.Д. Голдиной о неодновременности агафоновской и деменковской групп. Самый веский аргумент «за» — распространение обеих групп по всему Верхокамью (от Деменок и Висима до Агафонова), как это доказала Р.Д. Голдина. Раскопки на юге одного Деменковского могильника не дают пока основания говорить об отливе части южного населения деменковской группы к северу, чтобы объяснить им двухкомпонентность северного Агафоновского могильника. Самый веский аргумент «против» — соотношение памятников с «харинскими» и «агафоновскими» элементами в Верхокамье и Башкирии. Бирский и Бурковский могильники, судя по южным аналогиям, не могли бы прекратить своё существование ранее середины VII в. при самом заниженном по сравнению с реальностью расчёте дат (бурковское погребение 54 даже позднее), и для следовавших за ними памятников с одинаковыми «агафоновскими» вещами (Агафоново, Висим, Маняк и др.) осталась бы только одна, третья, четверть VII в. — до начала деменковской стадии. Ведь последнюю стадию нельзя больше сдвигать вверх, поскольку она сложилась тогда, когда на юге ещё были в широком употреблении геральдические пояса без псевдопряжек, отражавшие более ранние традиции, чем агафоновские.

Предстоит ещё большая работа всего коллектива исследователей над хронологией раннего средневековья. Главное условие этого — скорейшая полная публикация по комплексам тех новых замечательных материалов, которые получены в Волго-Камском бассейне и в Зауралье за последние

(52/53)

десятилетия раскопками Р.Д. Голдиной, В.А. Оборина, Э.А. Савельевой, Н.А. Мажитова, И.И. Стефановой, П.Н. Старостина, Г.А. Архипова, М.Р. Полесских, В.А. Семёнова, М.Ф. Жиганова, Е.М. Берс и многих других археологов.

[1] Мажитов Н.А. Бахмутинская культура. М., 1968.

[2] Шмидт А.В. Археологические изыскания Башкирской экспедиции Академии наук. — Хозяйство Башкирии, 1929, № 8/9, прил., с. 16, 19, 23-26.

[3] Смирнов А.П. Железный век Башкирии. — МИА, 1957, № 58, с. 52, 54, 58.

[4] Мажитов Н.А. Бахмутинская культура, с. 12-14, 30-37.

[5] Мажитов Н.А. Южный Урал в VII-XIV вв. М., 1977, с. 15, 16.

[6] Амброз А.К. Проблемы раннесредневековой хронологии Восточной Европы, ч. II. — СА, 1971, № 3, с. 107, 112, рис. 9, табл. III.

[7] Генинг В.Ф. Южное Приуралье в III-VII вв. В кн.: Проблемы археологии и древней истории угров. М., 1972, с. 228-235, табл. I-V, VIII, рис. 2, 3.

[8] Генинг В.Ф. Южное Приуралье..., с. 228.

[9] Генинг В.Ф. Южное Приуралье..., табл. I.

[10] Амброз А.К. Хронология раннесредневековых древностей Восточной Европы V-IX вв.: Автореф. дис.... докт. ист. наук. М., 1974, с. 35-38.

[11] Мажитов Н.А. Бахмутинская культура, с. 25-27, 64, 71-73; Генинг В.Ф. Южное Приуралье..., с. 238, 241, 243-245, 251.

[12] Мажитов Н.А. Бахмутинская культура, с. 10.

[13] Там же, табл. 13, 3. Кроме этой основной публикации, статья основана на полевых отчётах Н.А. Мажитова и коллекциях из его раскопок в Бирске, хранящихся в ИИЯЛ БФАН СССР и Уфимском музее. Далее они используются с указанием только номеров погребений. Приношу глубокую благодарность Н.А. Мажитову за возможность выполнить публикуемую работу.

[14] Амброз А.К. Фибулы юга Европейской части СССР II в. до н.э. — IV в. н.э. — САИ, М., 1966, Д1-30, с. 62, 66, 68, табл. 10, 9-11; 12, 6; Он же. Проблемы раннесредневековой хронологии Восточной Европы, ч. I. СА, 1971, № 2, с. 107.

[15] Werner J. Beiträge zur Archäologie des Attila-Reiches. München, 1956, Taf. 59, 11 (место хранения: ГЭ, 1697-17).

[16] Ахмеров Р.Б. Уфимские погребения VI-VIII вв. КСИИМК, 1951, вып. XL, с. 133, рис. 39, 7; Садыкова М.X. Новые памятники железного века Башкирии. АЭБ, 1962, т. I, с. 129-131, табл. III.

[17] Амброз А.К. Фибулы..., с. 86-91.

[18] Амброз А.К. Фибулы..., с. 86-91; Он же. Проблемы..., ч. I, с. 123, рис. 3, табл. II, 8, 15, 23.

[19] Амброз А.К. Проблемы..., ч. II, с. 106, рис. 9, 2-11, 22, 23, 26, 39, 49, 59, 68; Он же. Хронология..., с. 42-43.

[20] Скрипкин А. С. Фибулы Нижнего Поволжья. СА, 1977, № 2, с. 115, рис. 6, 16, 17.

[21] Амброз А.К. Проблемы..., ч. II, с. 112, табл. III, 9, 48.

[22] Амброз А.К. Проблемы..., ч. I, рис. 5, 6; Он же. [Рец. на кн.:] Erdélyi L, Ojtozi E., Gening W.F. Das Gräberfeld von Newolino. — СА, 1973, № 2, c. 291-298, рис. 1, 2.

[23] Barnea J. L‛incendie de la cité de Dinogetia au VIe siècle. Dacia, X. Bucureşti, 1966, p. 257; Сводный отчёт о раскопках в Херсонесе. В кн.: Античная древность и средние века. Свердловск, 1971, 7, с. 55.

[24] Фролова Н.А., Николаева Э.Я. Ильичёвский клад монет 1975 г. — Византийский временник. М., 1978, т. 39, с. 173-175, 178.

[25] Ross M.С. Catalogue of the Byzantine and Early Mediaeval Antiquities in the Dumbarton Oaks Collection. Washington, 1965, p. 44-46, pl. XXXVII, 46.

[26] Петров В.П., Калiщук А.П. Скарб срiбних речей з с. Качин, Волинськоï обл. — МДАПВ, 1964, № 5, рис. 1, 6.

(53/54)

[27] Акритас П.Г. Вновь открытые аланские подземные склепы в Баксанском ущелье. УЗ КБНИИ, 1957, т. XI, рис. на с. 409; Кузнецов В.А. Аланские племена Северного Кавказа. — МИА, 1962, № 106, с. 78, 79, рис. 25, 7; Рунич А.П. Раннесредневековые склепы Пятигорья. СА, 1979, № 4, рис. 4, 12, 21.

[28] Записи М.И. Ермоленко в книге поступлений КБКМ за 1928 г.

[29] Fettich N. Das awarenzeitliche Gräberfeld von Pilismarót-Basaharc. Budapest, 1965, S. 107, Abb. 166, 5, 11; 168, 9.

[30] Амброз А.К. Проблемы..., ч. II, рис. 10, 3, 4.

[31] Засецкая И.П. О хронологии и культурной принадлежности памятников южнорусских степей и Казахстана гуннской эпохи. СА, 1978, № 1, с. 68.

[32] Амброз А.К. Проблемы..., ч. 1, рис. 5, 14, 18; 6, 8, 11.

[33] Рунич А.П. Аланский могильник в «Мокрой Балке» у г. Кисловодска. МАДИСО, 1975, т. III, с. 137, 142, рис. 4, 47; Csallány D. Grabfunde der Frühawarenzeit. — Folia archaeologica, Budapest, 1939, I/II, Taf. III, 4.

[34] Csallány D. Szabolcs-Szatmár megye avar leletei. — A Nyiregyhazi Jósa András Múzeum Évkönyve, Nyiregyhaza, 1960, I, tabl. VII, 15.

[35] Ковалевская В.Б. Башкирия и евразийские степи IV-IX вв. В кн.: Проблемы археологии и древней истории угров. М., 1972, рис. 8; Генинг В.Ф. Южное Приуралье..., подписи к табл. I.

[36] Амброз А.К. Фибулы..., рис. 8, 6, 7.

[37] Рунич А.П. Захоронение вождя эпохи раннего средневековья из Кисловодской котловины. СА, 1976, № 3, рис. 3, 9.

[38] Каталог собрания древностей графа А.С. Уварова. М., 1907, отдел III, с. 9, рис. 8.

[39] Синицын И.В. Позднесарматские погребения Нижнего Поволжья. Изв. СНВИК, 1936, т. VII, с. 77, 78, рис. 6, 1, 2; Arrhenius В. Granatschmuck und Gemmen aus nordischen Funden des frühen Mittelalters. Stockholm, 1971, S. 107, 108.

[40] Рунич А.П. Захоронение вождя..., рис. 2, 12-14; 3, 12-14, 16-18; 4, 4, 6, 7; 5, 4, 9; 6, 13.

[41] Рунич А.П. Захоронение вождя..., рис. 3, 1-11, 19-21; 4, 5, 5а; 5, 3, 7. Бляхи с рубчатым утолщением из могил с вещами VII в.: Рунич А.П. Раннесредневековые склепы Пятигорья, рис. 7, 12; 8, 9. Инкрустированные детали ремней VII в.: там же, рис. 4, 16, 17; 6, 5, 9-11, 32-35, 7, 13-16.

[42] Рунич А.П. Аланский могильник..., рис. 2, 3, 8, 9, 21 и др.; Он же. Два богатых раннесредневековых погребения из Кисловодской котловины. СА, 1977, № 1, рис. 2, 1, 3, 4; Афанасьев Г.Е. Хронология могильника Мокрая Балка. КСИА, 1979, № 158, рис. 1, III.

[43] Генинг В.Ф. Могильник Качка. В кн.: Отчёты Камской (Боткинской) археологической экспедиции. М., 1959, вып. 1, с. 206.

[44] Амброз А.К. Проблемы..., ч. I, с. 100, 102, рис. 2, 1-16.

[45] Веймарн Є.В. Археологiчнi роботи в районi Iнкермана. АП УРСР, 1963, т. XIII, с. 36, 37, рис. 9, 3, 4, 9; 21, 3.

[46] Черных Е.Н., Барцева Т.Б. Сплавы цветных металлов. МИА, 1972, № 187, рис. 16; Diaconu Gh. Tîrgşor. Bucureşti, 1965, p. 89-92, pl. CLXI-CLXII.

[47] Генинг В.Ф., Голдина Р.Д. Курганные могильники харинского типа в Верхнем Прикамье. ВАУ, 1973, вып. 12, с. 72, 74.

[48] Генинг В.Ф. Тураевский могильник V в. В кн.: Из археологии Волго-Камья. Казань, 1976, с. 88-92, 100-108.

[49] Амброз А.К. Проблемы..., ч. II, рис. 9, 12, 13, 34, 62, 63, табл. III, 3, 11, 13, 34, 35, 40-42.

[50] Генинг В.Ф. Археологические памятники Удмуртии. Ижевск, 1958, рис. 40. Он же. Очерк этнических культур Прикамья. Тр. Казан. ФАН СССР. Сер. гуманитарных наук, 1959, № 2, табл. V, 1; Генинг В.Ф., Голдина Р.Д. Курганные могильники..., табл. 6, 1-8, 10; 7, 1-7, 11-19, 24, 28-30.

[51] Гольмстен В.В. Археологические памятники Самарской губернии. — ТСА РАНИОН, 1928, т. IV, с. 134, рис. 56; 57; 60.

(54/55)

[52] Smidt A.W. Kačka. — ESA, 1927, I, S. 29; Генинг В.Ф. Могильник Качка, с. 206, 208.

[53] Амброз А.К. Проблемы..., ч. II, с. 112.

[54] Генинг В.Ф., Голдина Р.Д. Курганные могильники..., с. 84-86.

[55] Амброз А.К. Хронология..., с. 38, 39.

[56] Генинг В.Ф. Тураевский могильник V в., с. 101, 108, рис. 25, 4.

[57] Включено четыре комплекса из Веслянского I могильника, исследованного Э.А. Савельевой (Савельева Э.А. Хронология погребальных комплексов Веслянского I могильника. КСИА, 1979, № 158, с. 91, 93, рис. 1, 1, 3-12, 14-21, 23-26, 28; 2.

[58] Генинг В.Ф., Голдина Р.Д. Курганные могильники..., табл. 4, 24, 25. Примеры пряжек с двурогими выступами: Рунич А.П. Аланский могильник..., рис. 3, 13; Смирнов К.Ф. О некоторых итогах исследования могильников меотской и сарматской культуры Прикубанья и Дагестана. КСИИМК, 1951, вып. XXXVII, рис. рис. 51, 6 (комплекс VII в.: Амброз А.К. Проблемы..., ч. I, с. 123); катакомба VIII-IX вв., раскопанная Д.Я. Самоквасовым в Хархе (альбом на кафедре археологии МГУ); Ковалевская В.Б. Поясные наборы Евразии IV-IX вв. САИ, М., 1979, вып. Е1-2, с. 46, 88, табл. XXII, 7-11.

[59] Голдина Р.Д. Хронология погребальных комплексов раннего средневековья в Верхнем Прикамье. КСИА, 1979, вып. 158, с. 80-81, 90, рис. 1.

[60] Городцов В.А. Дубровичский финский могильник. Тр. О-ва изучения Рязанского края, 1925, вып. V, с. 6, 7.

[61] Амброз А.К. Проблемы..., ч. II, с. 112-115.

[62] Генинг В.Ф. Археологические памятники Удмуртии. Ижевск, 1958, с. 94-97, рис. 39, 15.

[63] Липкинг Ю.А. Могильники третьей четверти I тысячелетия н.э. в Курском Посеймье. В кн.: Раннесредневековые восточнославянские древности. Л., 1974, с. 147, рис. 5, 10, 11 (удила не опубликованы, но я видел их в натуре).

[64] Засецкая И.П. Боспорские склепы гуннской эпохи как хронологический эталон для датировки памятников восточноевропейских степей. КСИА, 1979, вып. 158, рис. 3, 10-12, 71, 72.

[65] Schuldt E. Pritzier. Berlin, 1955, S. 13; Schmidt B. Die späte Völkerwanderungszeit in Mitteldeutschland. Halle, 1961, S. 52, 53; Bakó G. Cu privire la organizarea internă a necropolelor ele tip Poieneşti. SCIV, 1969, t. 20, nr. 3; Bakäó G. Autohtoni şi migratori la Tîrgşor în secolul al IV-lea e.n. SCIV, Bucureşti, 1971, t. 22, nr. 1; Амброз А.К. Хронология..., c. 23, 37, 38, 42.

[66] Амброз А.К. Хронология..., c. 29, 30.

[67] При распределении погребенных по полу использована книга: Акимова М.С. Антропология древнего населения Приуралья. М., 1968, с. 105-115.

[68] Мажитов Н.А. Бахмутинская культура, с. 29, рис. 6.

[69] Мажитов Н.А. Бахмутинская культура, с. 71.

[70] Генинг В.Ф. Южное Приуралье..., с. 247, 250.

[71] Там же, с. 259, 260.

[72] Мажитов Н.А. Южный Урал..., с. 43, 44.

[73] Генинг В.Ф. Южное Приуралье..., с. 258, ср. с. 261, 275.

[74] Там же, с. 247.

[75] Мажитов Н.А. Южный Урал..., с. 7, 43, 95.

[76] Амброз А.К. [Рец. на кн.:]..., с. 297, 298.

[77] Голдина Р.Д. Могильники VII-IX вв. на Верхней Каме. ВАУ, 1969, вып. 9, с. 88-91; Генинг В.Ф., Голдина Р.Д. Курганные могильники..., с. 86, 87. Теперь обе даты исправлены на «конец VI-VII в. (скорее всего без его последней трети)» и «конец VII (последняя четверть) — VIII в. (возможно, без его последней четверти)» (Голдина Р.Д. Хронология..., с. 83, 90).

[78] Голдина Р.Д. Хронология..., с. 82, 83.

[79] Голдина Р.Д. Хронология..., рис. 2.

[80] Там же, с. 83-88.

[81] Генинг В.Ф., Голдина Р.Д. Курганные могильники..., с. 87.

[82] Генинг В.Ф., Голдина Р.Д. Курганные могильники..., с. 86.

[83] Генинг В.Ф. Южное Приуралье..., подписи к табл. I.

(55/56)

[84] Werner J. Nomadische Gürtel bei Persern, Byzantinern und Langobarden. In: Atti del convegno internationale sul tema: La civiltà dei Longobardi in Europa. Problemi attuali di scienza e di cultura. Roma, 1974, 189, S. 121-139.

[85] Генинг В.Ф. Хронология поясной гарнитуры I тысячелетия н.э. (по материалам могильников Прикамья). КСИА, 1979, вып. 158, с. 101, рис. 1, С 67-88 (для С 68, 70, 84-86 ср.: Голдина Р.Д. Хронология..., рис. 1, 136, 189; 6, 1, 22, 24, 25, 27, 28; Распопова В.И. Основания для датировки металлических изделий из Пенджикента. КСИА, 1979, вып. 158, рис. 1, 9; 3, 7, 8, 10, 11).

[86] Генинг В.Ф., Голдина Р.Д. Курганные могильники..., с. 72, 97, табл. 1, 12; 3, 11; рис. 8, 1.

[87] Голубева Л.А. Коньковые подвески Верхнего Прикамья. СА, 1966, № 3, с. 91, рис. 10.

[88] Там же, с. 91, 92, рис. 7, 6, 7, 12, 17.

[89] Перстни с подвесками (рис. 8, 53) датируются концом VII-VIII в. по окским и мордовским могильникам (Алихова А.Е. Материальная культура средне-цнинской мордвы VIII-XI вв. Саранск, 1969, табл. 10, 12).

наверх