И.П. Засецкая
Культура кочевников южнорусских степей
в гуннскую эпоху (конец IV-V вв.).
Введение.
Краткая история изучения памятников гуннской эпохи
и основные проблемы, связанные с ними.
Южнорусские степи, богатые пастбищами, постоянно служили местом обитания кочевых скотоводческих племён. Более тысячи лет здесь господствовали ираноязычные народы, последовательно сменяя друг друга в течение длительного времени — киммерийцы, скифы, савроматы, сарматы, роксоланы, аорсы, аланы и др. Каждый из них на определённом этапе истории южнорусских степей, оказавшись наиболее могущественным и сильным по сравнению со своим предшественником, становится хозяином положения. Не случайно поэтому перечисленные народы и связанные с ними события находят яркое отражение в сообщениях многих греческих и римских писателей. Лишь нашествие гуннов в 370-е годы нашей эры положило конец господству ираноязычного населения и открыло дорогу восточным тюркоязычным народам в степи Северного Причерноморья. Экспансия гуннов сопровождалась массовым истреблением местного населения. Оставшаяся же часть его была полностью покорена пришельцами. Результатом этих событий явилось образование в степях Северного Причерноморья в конце IV в. кочевнического союза племён под главенством гуннов, которое до середины V в., то есть до распада «державы» Аттилы в 454 г. оставалось самым могущественным политическим объединением кочевников, не только на юге России, но и во всей Восточной Европе. Несмотря на перемещение ставки гуннского вождя при правлении Аттилы в Паннонию, Северное Причерноморье по-прежнему оставалось главной базой союза, его обеспеченным тылом. Вот почему, после смерти Аттилы, потерпев поражение от своих прежних союзников, гунны, как сообщают древние историки, могли вернуться в степи Северного Причерноморья. Однако далее сведения о гуннах становятся слишком скупыми и недостаточными для восстановления их истории в последующие периоды. В письменных источниках на месте гуннов появляются новые названия народов — утигуры, кутригуры, сарагуры, уроги, а также савиры, болгары и др., некоторые из них у древних авторов носят имя гуннов. Но мы хорошо знаем, как часто античные писатели переносили имя одного из наиболее могущественных племён, игравших активную
(5/6)
роль в истории народов и государств Восточной Европы, на другие племена, которые по образу жизни и культуры походили на своих знаменитых предшественников. Так, например, сами гунны в письменных источниках нередко фигурируют под именем «скифы», которые, как известно, около пяти веков владели огромными степными пространствами от Дона до Дуная. Господство гуннов, хотя и было кратковременным, но последствия его оказались столь значительны, что оставили неизгладимый след в истории не только южнорусских степей, но и всей Европы.
Появление гуннов в конце IV в. на юге России открывает новый исторический этап. Для южнорусских степей это означало переход от господства сарматов к гуннам. Исторический отрезок, времени безраздельного владычества гуннов в Северном Причерноморье справедливо именуется «гуннской эпохой». По письменным данным начало её следует относить к концу IV в., то есть ко времени нашествия гуннов и образования гуннского племенного союза, расцвет падает на первую половину V в., упадок — на середину V в. Однако нам представляется, что верхняя дата «гуннской эпохи», учитывая археологический материал, может быть отодвинута до конца V в., а возможно и до начала VI в.
Предлагаемая читателю работа посвящена материалам гуннской эпохи из погребальных комплексов и случайных находок с территории Северного Причерноморья, Нижнего Поволжья и частично из Южного Приуралья. Памятники этого времени представлены в основном разрушенными погребениями, обнаруженными местными жителями при строительных и земляных работах и в меньшей степени захоронениями, открытыми археологическими раскопками. Это объясняется спецификой погребального обряда, в частности, изолированностью погребений, которые редко образуют могильники, а также отсутствием во многих случаях курганных насыпей. Последнее обстоятельство значительно затрудняет поиски памятников гуннской эпохи. Отрицательным фактором в исследовании данных памятников является их малочисленность, а также отсутствие подробной документации и неполноценность комплексов. В настоящее время нам известно лишь 54 погребальных комплекса и 10 находок отдельных предметов, происходящих из южнорусских степей. Однако эти материалы постоянно находятся в центре внимания исследователей, которых интересуют проблемы этнокультурной принадлежности и хронологии памятников гуннской эпохи.
Изучение памятников гуннской эпохи началось с конца XIX и начала XX столетий. В 1884 г. Д.Я. Самоквасов раскопал три могилы у с. Новогригорьевки быв. Екатеринославской губ. [1] — ныне Запорожская область (Самоквасов, 1908, с. 132-135). Все могилы находились под каменными выкладками с одинаковым погребальным обрядом — трупосожжение на стороне. Новогригорь-
(6/7)
евские погребения до сих пор являются единственным памятником в степях Северного Причерноморья, связанным с древним могильником. Остальные комплексы с этой территории представляют собой одиночные захоронения, обнаруженные случайно. В Нижнем Поволжье открытие первых комплексов гуннской эпохи относится к 1911, 1914 гг. и также носит случайный характер.
Систематическое накопление материала началось лишь с 20-х годов в связи с развёртыванием планомерных раскопок в степях Нижнего Поволжья и Южного Приуралья. Так, в 1925 г. П.С. Рыков у ст. Шипово в Южном Приуралье обнаружил два кургана, расположенные в непосредственной близости друг от друга (Рыков, 1926, с. 13-15). Тогда же им были раскопаны ещё два погребения в Нижнем Поволжье на могильнике у г. Покровска (Рыков, 1926, с. 47). В отчете П.С. Рыков отметил, что подобные погребения не встречались ранее и что это «вероятно, наиболее поздние формы сарматской культуры, может быть относящиеся к III в., так как здесь сказывается готское влияние и близость ему по источнику» (Рыков, 1926, с. 8).
Обе находки, приуральская и поволжская, позднее были исследованы и опубликованы более подробно Т.М. Минаевой. Сравнив часть погребального инвентаря шиповских комплексов с позднесарматскими III в. и одновременно подчеркнув наличие новых культурных элементов, аналогичных предметам из керченских катакомб IV-V вв., Т.М. Минаева датировала шиповские захоронения в рамках III-IV вв. (Minajwa 1929, с. 199-209). Покровские погребения, в которых зафиксирован обряд сожжения, Т.М. Минаева, объединяя с новогригорьевскими, отнесла к IV-VII вв., указав как на более точную дату — конец IV-V вв. (Минаева, 1927, с. 91-94). В вопросах этнокультурной принадлежности погребений с сожжением Т.М. Минаева придерживается мнения о их сарматском происхождении, свидетельствующем якобы о длительном и непрерывном бытовании сарматов на юго-востоке России. Кроме того, курганы с ритуалом сожжения в Нижнем Поволжье были открыты в 1926-1927 гг. П.Д. Pay, который отметил новизну и своеобразие обряда по сравнению с погребальным культом сарматских племён. Он предположил, что обнаруженные им кострища, являясь ритуальными памятниками, не связаны однако с обрядом трупосожжения (Pay, 1928, с. 431-436).
В эти же годы в Нижнем Поволжье был открыт целый ряд погребений с обрядом трупоположения; одни из них найдены на могильниках, другие обнаружены случайно. В 1936 г. И.В. Синицын опубликовал некоторые из этих погребений, которые он, так же как и Т.М. Минаева, отнёс к сарматской культуре, объединив их в одну групу с позднесарматскими захоронениями в узких ямах III-IV вв. (Синицын, 1936, с. 71-85). Как признак сарматской культуры И.В. Синицын рассматривает совершенно новый и не характерный для сарматов ритуал — захоронение шкуры коня. Исходя из этой ошибочной предпосылки в своей более поздней работе И.В. Синицын определил как позднесарматские и погребе-
(7/8)
ния VIII в., в которых были найдены шкуры лошадей (Синицын, 1954, с. 230-234). Эта идея нашла своё развитие в работе Е.К. Максимова «Позднейшие сармато-аланские погребения V-VIII вв. на территории Нижнего Поволжья», в которой автор стремился показать, что после вторжения гуннов в нижневолжские степи сарматы оставались господствующим племенем, вплоть до появления тюркских племён в VIII в. (Максимов, 1956, с. 65-85). К.Ф. Смирнов в рецензии на эту работу, соглашаясь с тем, что между позднейшими погребениями V-VIII вв. и предшествующими им сармато-аланскими существует генетическая связь, отмечает, однако, чуждый сарматам ритуал — захоронение шкуры лошади, который, как указывает К.Ф. Смирнов, был характерен для тюркских племён. На этом основании он делает вывод, что погребения VII-VIII вв. с подобным ритуалом отражают не сарматскую, а тюркскую культуру (Смирнов, 1962, с. 270). Нам представляется, что такое заключение справедливо и по отношению к погребениям со шкурой лошади конца IV-V вв., а появление этого обычая в южнорусских степях можно связать с первыми проникновениями тюркского этноса (Засецкая, 1971, с. 68-69). Однако, несмотря на указанные высказывания, в литературе по-прежнему господствует мнение о сармато-аланском происхождении поволжских погребений гуннской эпохи.
Одновременно накопление материала продолжалось и с территории степей Северного Причерноморья, где при случайных обстоятельствах открывались всё новые и новые памятники. Многие из них известны по отдельным публикациям. Авторы этих публикаций в большинстве своём, сопоставляя северопричерноморские погребения с поволжскими , вслед за Т.М. Минаевой и И.В. Синицыным, определяют их как позднесарматские или аланские, датируя концом IV-V вв. (Пешанов, 1961, с. 70-74; Высотская, Черепанова, 1966, с. 187-195; Ковалева, 1962, с. 233; Щепинский, Черепанова, 1967, с. 180; Рутковская, 1969, с. 149-160). Лишь немногие исследователи связывают конкретные комплексы непосредственно с гуннами. Рассматривая особенности погребального обряда и вещевой материал памятников гуннской эпохи, мы отметили ряд новых черт, не свойственных культуре сарматов или аланов (Засецкая, 1971, с. 62; Она же, 1977, с. 92-100). Такие явления как погребения с сожжением, курганы с кострищами, захоронение шкуры лошади, а также распространение новых форм оружия, конской узды, украшений и др., свидетельствуют о сложении в первой половине V в. в южнорусских степях новой культурной общности, исторически связанной с образованием здесь племенного союза под властью гуннов. Эти данные и ряд других наблюдений позволили нам выделить памятники конца IV-V вв. в самостоятельную историко-культурную группу, отграничив ее от позднесарматских древностей III-IV вв. и от комплексов VI-VIII вв. (Засецкая, 1968а, с. 52-62; Она же, 1977, с. 92-100).
Одним из дискуссионных вопросов гуннской археологии является проблема происхождения изделий полихромного стиля. Её
(8/9)
изучение шло по пути поиска истоков сложившегося в ювелирном искусстве конца IV-V вв. художественного направления, а также определения этнокультурной принадлежности и центров производства полихромных украшений. В процессе исследования возникали разнообразные точки зрения по отдельным вопросам этой сложной проблемы. Наиболее распространённым было представление о готском или сармато-аланском происхождении полихромных изделий. Некоторые авторы отождествляли их непосредственно с культурой гуннов, другие рассматривали распространение украшений полихромного стиля как явление исторически связанное с возникновением гуннского племенного союза, усматривая в них влияние культурных традиций пришельцев и местных мастеров. Нет единого мнения и по вопросам центров производства полихромных украшений. Большинство авторов склонны считать их продукцией боспорских мастерских, некоторые исследователи не исключают наличия и других производственных центров. Такое расхождение во мнениях, как нам представляется, обусловлено отсутствием единого методического подхода к изучению археологического источника, то есть самих полихромных предметов, и прежде всего отсутствие стилистического и технологического анализа их. Полихромные же изделия гуннской эпохи, объединённые общим приёмом декора — сочетание цветных вставок с геометрическими орнаментами — при более пристальном внимании чётко различаются по своим техническим и декоративным особенностям.
В результате появившейся в 1971 году работы А.К. Амброза не менее спорным стал и вопрос хронологии комплексов гуннской эпохи, которые до недавнего времени всеми исследователями единодушно датировались в пределах конца IV-V вв. (Амброз, 1971, с. 115-121). А.К. Амброз, разрабатывая схему хронологии памятников раннего средневековья, отнес большинство этих находок к VI-VII вв., связав их таким образом с иной исторической эпохой. Однако с таким выводом трудно согласиться. Подобное решение данной проблемы требует более веских и основательных доказательств. Полемизируя с А.К. Амброзом, мы ещё раз обратились к памятникам гуннской эпохи. Опираясь на взаимовстречаемость наиболее характерных категорий вещей, мы пришли к выводу, что большинство комплексов бесспорно относятся ко времени господства гуннов в Восточной Европе и лишь некоторые могут датироваться несколько более поздним временем, последовавшим за распадом гуннского племенного союза (Засецкая, 1986, с. 79-91).
Распространение памятников гуннской эпохи не ограничивается только южнорусскими степями. Аналогичные комплексы открыты также в Казахстане, в Средней Азии и даже на Алтае. Кроме того, значительная часть открытий падает на территорию Юго-Восточной и Центральной Европы.
Поскольку наши комплексы исторически связаны с западными находками, напомним вкратце историю изучения этих памятников, исследование которых также началось с конца XIX столетия. Пер-
(9/10)
вые обобщающие работы включали в единую группу не только памятники гуннской эпохи, но и более поздние. Например, в 1905 г. И. Гампель, публикуя венгерские древности, объединил комплексы гуннской и аварской эпох в одну хронологическую культурную группу (Hampel, 1905). В то же время Белла Пошта рассматривает находки гуннской эпохи как отдельную категорию германо-гуннского происхождения (Béla Posta, 1905). В 30-е годы А. Альфольди окончательно выделяет гуннские древности в самостоятельную группу, отмечая пять признаков гуннской культуры — обряд сожжения, конская упряжь, лук, котлы и золотые пластины с чешуйчатым орнаментом (Alföldi, 1932). Я. Гарматта, подчёркивая большое значение работ А. Альфольди, указывает, однако, что выделенные им типы гуннских вещей не всегда могут служить бесспорным доказательством принадлежности погребения собственно гуннам. Учитывая смешанный характер гуннского союза племён, Я. Гарматта указывает, что одни и те же типы вещей могли принадлежать представителям разных народов, поэтому следует обращать внимание не столько на отдельные вещи, сколько на комплекс в целом (Harmatta, 1953). Памятникам гуннской эпохи и в частности вопросу происхождения ювелирных изделий полихромного стиля посвятил свои работы Н. Феттих (Fettich, 1932; Он же, 1953).
Наиболее полная сводка материалов гуннской эпохи, в которой публикуются не только западные памятники, но и большинство памятников с территории бывшего СССР, принадлежит немецкому учёному И. Вернеру. В своей работе И. Вернер выявляет целый ряд восточных элементов — обычай деформации черепа, сложносоставной лук, некоторые формы мечей, бронзовые котлы, зеркала с петелькой на обороте, конская узда, вещи полихромного стиля и рассматривает их как признак кочевнической культуры, а распространение этих элементов в Центральной и Юго-Восточной Европе связывает с движением гуннов на запад. Показав широкое территориальное распространение памятников гуннской эпохи — от Казахстана до Венгрии — И. Вернер считает, что европейские гунны не могут считаться единственными носителями культуры эпохи великого переселения народов. Пытаясь отождествить отдельные погребения с конкретными племенами — аланами, гуннами, германцами и др., И. Вернер, однако, приходит к выводу, что большинство захоронений не поддаются этническому определению. Кроме этих узловых вопросов гуннской археологии в работе И. Вернера даётся подробная характеристика некоторых категорий вещей, определяется дата каждого комплекса в отдельности (Werner, 1956).
В последние десятилетия памятники эпохи господства гуннов в Восточной Европе и периода, последовавшего после падения гуннской «державы» в Паннонии, по-прежнему оставались в центре внимания исследователей. Появились новые публикации, статьи, монографии, в которых поднимаются разные вопросы и проблемы гуннской археологии. Это прежде всего работы венгер-
(10/11)
ских учёных Д. Ласло, М. Пардуца, И. Ковриг, И. Боны, А. Киша, П. Томки, Б. Кюрти и др., а также исследователей других европейских стран К. Домбровского, И. Вернера, Б. Свободы, Я. Тейлора, Г. Диакону, К. Хоредта, Б. Аррениус, И. Дамм, К. Радловского и т.д. *. [сноска: * Предлагаемая к публикации монография была закончена в 1982 г. и сдана в издательство Института Археологии (г. Москва) в серию САИ (свод археологических источников), где она находилась до 1992 г. При подготовке настоящего издания автором были внесены изменения и дополнения в связи с вышедшими в печати за последнее десятилетие новыми публикациями по данной теме. К сожалению автор не имела возможности откликнуться на все вышедшие работы.] Следует также упомянуть каталог выставки «Германцы, гунны, авары», состоявшейся в Нюренберге и Франкфурте на Майне в 1987-1988 гг., который содержит огромный фактический материал, а также интересные исследования коллектива авторов (Germanen, Hunnen und Awaren. Schätze der Volkerwanderungszeit. Nürnberg, 1987).
В заключение хотелось бы остановиться ещё на одной проблеме гуннской археологии, касающейся происхождения европейских гуннов и их взаимосвязи с центральноазиатскими племенами хунну (сюнну). По этому вопросу в литературе существуют две диаметрально противоположные точки зрения. Одни исследователи категорически против отождествления этих народов, другие, напротив, считают их едиными в этническом отношении.
В настоящее время в связи с накоплением новых материалов как на территории Центральной и Средней Азии, так и в степной полосе юга бывшего СССР, в литературе вновь поднимается вопрос о необходимости более тщательного сопоставления археологических памятников этих областей, находившихся в круговороте исторических событий, немалую роль в которых играли племена хунну и гуннов.
Большое значение для решения проблемы гунно-хуннских связей имеет изучение отдельных категорий вещей из комплексов Восточной Европы гуннской эпохи в плане их исторического развития. В этом отношении интересные результаты дала приведённая ниже классификация наконечников стрел, прототипы которых были найдены не в местном оружии предшествующей сарматской эпохи, а в хуннских и среднеазиатских древностях первых веков нашей эры.
Дальнейшее изучение отдельных категорий вещей в этом направлении, возможно, позволит выявить и другие черты сходства в культурах двух племенных объединений, а также проследить этнокультурные контакты хунну на пути их движения на запад.
[1] Географические названия здесь и далее соответствуют времени открытия памятников.
|