Я.А. Шер

Лаборатория археологической технологии ЛОИА при С.И. Руденко и после него.

// Радиоуглерод в археологических и палеоэкологических исследованиях. (Материалы конференции, посвящённой 50-летию радиоуглеродной лаборатории ИИМК РАН, 9-12 апреля 2007 г., Санкт-Петербург). СПб: ИИМК РАН. 2007. С. 25-34.

Отмечая юбилей Лаборатории археологической технологии (ЛАТ) ИИМК РАН, следует ещё раз подчеркнуть, что главная роль в её создании и в первом десятилетии работы принадлежит Сергею Ивановичу Руденко. И последующие годы работы ЛАТ, несмотря на изменения в её кадровом составе и на некоторые деструктивные действия, направленные на дестабилизацию её работы, прошли под влиянием духа Сергея Ивановича.

Моё первое знакомство с С.И. Руденко было заочным. Его книги «Второй пазырыкский курган» и «Горноалтайские находки и скифы» я прочитал ещё в студенческие годы и слышал о нём кое-что от моих ровесников, ленинградских студентов-археологов, с которыми познакомился в экспедиции на Тянь-Шане. В частности, легенду о том, как, уже, будучи досрочно освобождённым из заключения, он пришел в ГАИМК в гражданском костюме, и все старались уклониться от общения с ним: ведь он был «враг народа». А когда на другой день он пришел в военной форме и с орденом, то, наоборот, все стремились пожать ему руку и выразить свою радость. Насколько эта легенда верна, не знаю.

Годы, в которые создавалась и начинала свою деятельность ЛАТ, были не вполне обычными для нашей страны. Сейчас уже мало кто помнит особую политическую и духовную атмосферу конца 50-х и начала 60-х гг. прошлого века. В начале 1956 г. «прогремел» доклад Н.С. Хрущева на XX съезде КПСС «О культе личности и его последствиях». В отличие от знаменитого выстрела «Авроры» он был не холостым. Реабилитация жертв сталинских репрессий началась ещё до съезда, вскоре после смерти «великого вождя и учителя». Но потом она приобрела массовый характер. В 1957 г. был полностью реабилитирован и С.И. Руденко.

Задавленная идеологическим прессом творческая интеллигенция, научная и художественная, воспряла духом. В печати стали появляться невозможные ранее публикации. В театре Н.П. Акимова шли будоражившие ленинградцев знаковые спектакли «Тень» и «Опаснее врага». Кибернетика и генетика перестали быть буржуазными лженауками. В Ленинградском Доме Учёных возникали самодеятельные семинары. Один из них (не помню точно названия) был посвящён искусству с точки зрения кибернетики. Я с большим интересом участвовал в его работе. Правда, продержалась эта атмосфера свободомыслия, дозволенного в определённых рамках, недолго. С середины 60-х многое стало возвращаться вспять. Переломным пунктом стал процесс А. Синявского и Ю. Даниэля. Но прошедшие 8-9 лет, разумеется, сделали своё дело. Люди, хотя и продолжали бояться, но всё же «вирус» вольнодумства прочно засел в нас. Расцветала «кухонная» оппозиция.

Одной из самых популярных в те годы дискуссий в газетах и популярных журналах был спор между «лириками» и «физиками» (в основном, на тему «может ли машина мыслить?»). Тогда известный поэт Б. Слуцкий писал «Что-то физики в почёте, что-то лирики в загоне. Дело не в простом расчёте, дело в мировом законе...». Включившись в эту дискуссию, знаменитый советский писатель И. Эренбург, сформулировал её суть в одной фразе: «Нельзя допустить, чтобы на Луне высадился хам».

В те годы многим мыслящим людям казалось, что между гуманитарной и научно-технической интеллигенцией намечается непреодолимая пропасть, и необходимо было принимать меры к её сокращению и ликвидации. В нашей прессе всё объяснялось просто: это там, на западе, в буржуазном мире происходит раскол между наукой и культурой,

(24/25)

а у нас такого быть не может никогда. Между тем именно президент АН СССР пустил тогда в оборот шутку «В Академии наук СССР есть науки естественные и противоестественные».

В мае 1959 г. известный английский физик и писатель Чарльз Сноу выступил с Кембриджской лекцией «Две культуры и научная революция». Вскоре эта лекция, расширенная в небольшую книжку, была переведена на многие языки. Русский перевод припоздал (Сноу, 1973). Сноу предостерегал от противостояния между гуманитариями и естественниками, однако закончил свою книгу на оптимистической ноте, в уверенности, что учёные найдут способ выйти из этого кризиса.

Спустя некоторое время, советский физик Е.Л. Фейнберг опубликовал ещё две книги на близкую тему (Фейнберг, 1981; 1992). Фейнберг уже не опасался интеллектуального раскола, поскольку наметилась тенденция к его преодолению. Он уделил основное внимание философскому анализу соотношения интуиции и логики в науке и искусстве. Заключительным аккордом второй книги Фейнберга прозвучала фраза: «... несмотря на сохранение специфики каждой из этих «двух культур», имеющих свои особые цели и методы, им не грозит то разобщение, угрозу которого в 50-х — 60-х годах нашего столетия с тревогой увидели многие. Можно думать, что, наоборот, взаимопонимание этих двух областей активности человеческого гения будет лишь возрастать в рамках единой культуры человечества» (Фейнберг, 1992).

В нижеследующих заметках мне бы хотелось связать деятельность Сергея Ивановича Руденко с тем периодом времени и показать, что результаты его научных и научно-организационных трудов были ярким примером того, как на одном из направлений современной науки произошло конкретное, реальное и полезное для обеих сторон взаимодействие между «физиками» и «лириками». К сожалению, сейчас осталось мало сотрудников ИИМКа, помнящих Сергея Ивановича живым. И даже те, кто помнит, не всегда представляют себе, что выдающийся русский археолог в силу своего блестящего образования и высочайшего уровня культуры был в одном лице и «физиком», и «лириком». Окончив в 1910 г. по первому разряду физико-математический факультет Санкт-Петербургского университета по естественному отделению, Руденко был оставлен при кафедре «для подготовки к профессорскому званию» и вплотную занялся антропологией, этнографией и археологией. В 1913 г. в награду за отлично сданные экзамены ему была предоставлена двухлетняя поездка «с научной целью» за границу. Он побывал во Франции, Испании, Италии, в Турции, Египте, Сирии и Палестине. Большую часть времени он провёл в Париже, работая в Антропологической школе, где до этого трудился его учитель Ф.К. Волков. Тогда же Руденко стал членом Парижского антропологического общества. Первые научные статьи Руденко опубликовал ещё в студенческие годы во французском «Журнале народных традиций» (Revue de traditions populaires, 1908-1909). В 1914 г. Руденко вернулся на родину уже сложившимся специалистом по этнографии, антропологии и археологии. С 1915 г. он преподавал на кафедре географии и антропологии Петроградского университета. Одновременно (1915-1918) Сергей Иванович был секретарём Антропологического общества при Петроградском университете и редактором «Ежегодника» этого общества. В 1917 г. его избрали учёным секретарем Комиссии по изучению племенного состава населения России и сопредельных стран. В конце 1917 г. Ученый Совет Московского университета присудил ему степень магистра географии за опубликованную в 1916 г. работу «Башкиры. Опыт этнологической монографии».

Параллельно Руденко накапливал опыт археологических исследований. Первое знакомство с археологией произошло ещё в студенческие годы. В 1908 г. он вместе с П.П. Ефименко и другими сокурсниками под руководством Ф.К. Волкова принимал участие в первых раскопках Мёзинской палеолитической стоянки. В 1909-1910 гг. он собирал этнографический и антропологический материал в низовьях Оби. Конечно, большое значение имели знания, которые он почерпнул во время зарубежного

(25/26)

путешествия 1913-1914 гг.: наблюдения за раскопками в Турции, Сирии, Италии и лекции Г. де Мортилье в Париже.

Летом 1915 г., когда он проводил полевые почвенно-ботанические и географо-этнографические работы в Оренбургской губернии. В это время в Оренбурге в музее с вещами, «добытыми крестьянами во время хищнических раскопок из курганных погребений около села Прохоровка», знакомился М.И. Ростовцев. О том, как высоко ценил М.И. Ростовцев археологический опыт С.И. Руденко, говорят следующие его слова. «Не имея возможности лично заняться этим делом (доисследованием разграбленных курганов — Я.Ш.), я был очень счастлив, когда выяснилось, что эту неблагодарную задачу (на обильные находки рассчитывать не приходилось) согласен взять на себя приват-доцент Петроградского университета С.И. Руденко, авторитетный и опытный исследователь. Со своей задачей г. Руденко справился превосходно, как об этом свидетельствует печатаемый ниже отчёт его о доследовании Прохоровских курганов» (Ростовцев, 1918).

Октябрьский переворот 1917 года Руденко С.И. не принял. Так же, как и Ростовцев, он понимал, что новая власть рано или поздно придёт за ним. Летом 1918 г. он перешёл линию фронта с Колчаком и на время осел в Миассе, где занимался организацией естественноисторической станции и работал в Оренбургской почвенной экспедиции. Здесь он получил приглашение от декана физико-математического факультета Томского университета В.Л. Некрасова принять участие в конкурсе по кафедре географии, а до этого занять должность доцента. В Томске одним из ближайших его сотрудников стал переехавший сюда из Казани С.А. Теплоухов, который тогда начал планомерные археологические раскопки в Минусинской котловине.

Летом 1920 г. двое студентов Томского университета М.П. Грязнов и Е.Р. Шнейдер после лимнологической практики на Алтае, которую проводил С.И. Руденко, спускались на лодке по Енисею. Проплывая мимо деревни Батени с очень удачно поставленной на пригорке, ослепительно белой под лучами утреннего солнца церковью, юноши заметили на берегу палатки. Решили посмотреть, кто же там живет, и причалили к берегу. Оказалось, что это был лагерь археологической экспедиции С.А. Теплоухова. Здесь велись раскопки. Материалы из курганов под Афанасьевой горой и из 14 могил эпохи поздней бронзы в логу, по которому текла пересыхающая летом речка Карасук позволили Теплоухову сформулировать характеристику ранее неизвестных афанасьевской и карасукской культур. Через 40 лет Грязнов рассказывал нам, что интерес к раскопкам сначала побудил его задержаться здесь на один день, но, как он выразился, в результате «задержался на всю жизнь».

После разгрома Колчака и утверждения советской власти во всей Сибири, началась коренная реорганизация системы образования и уничтожение «контрреволюционного духа» в учебных заведениях (Китова, 2004). Обстановка не способствовала тому, чтобы дальше оставаться в Томске, и в 1921 г. С.И. Руденко вернулся в Петроград, где был избран профессором и зав. кафедрой антропологии и этнографии Петроградского университета. По совместительству он возглавлял этнографический отдел Русского Музея и был сотрудником ГАИМК. Вскоре вслед за ним в Петроград переехал С.А. Теплоухов, которому затем последовали М.П. Грязнов и Е.Р. Шнейдер.

Помимо работы в университете, Русском Музее и ГАИМК, Руденко вернулся к своим обязанностям учёного секретаря Комиссии АН по изучению племенного состава населения России, а затем как зам. председателя Особого Комитета АН по исследованию ресурсов союзных и автономных республик. В этом качестве он возглавлял Башкирскую и Казахскую экспедиции и в 1924-1927 гг. предпринял экспедицию на Алтай (Профессора..., 1998). Тогда он раскопал могильник Кудыргэ и впервые побывал в долине Пазырык. В 1929 г. здесь были начаты раскопки всемирно известных замёрзших курганов. Однако власть в лице ОГПУ внесла в этот успешный процесс свои «коррективы»: опасения С.И. Руденко

(26/27)

о том, что большевистская власть рано или поздно за ним придёт, подтвердились 5 августа 1930 г., в Уфе, где он находился по делам Башкирской экспедиции. Руденко был арестован и вскоре приговорен «тройкой» к 10 годам заключения в концлагерь с конфискацией имущества (Тишкин, Шмидт, 2004).

Жизненный путь Руденко при советской власти сложился очень непросто. Обвинённый в причастности к мифической контрреволюционной организации акад. С.Ф. Платонова, он отбывал срок на Беломорканале. Реабилитация последовала только через 26 лет. Беломорканал круто изменил его научную карьеру. Сначала он попал на лесоповал, но полуграмотные начальники быстро поняли, что могут более эффективно использовать его знания. Вскоре он был назначен на должность старшего инженера одного из отделов Беломорстроя. В марте 1934 г. его досрочно освободили и назначили руководителем группы гидрологии одного из проектных управлений НКВД. Это уберегло Руденко от дальнейших репрессий конца 30-х гг. Его научно-технические разработки использовались при строительстве Беломорканала и проектировании гидроузлов Большой Волги. В 1945 г. он защитил докторскую диссертацию по проблемам испарения больших водных поверхностей (по техническим наукам) и в том же году вернулся к археологии.

В 1919 г. в ГАИМК был создан Институт археологической технологии (ИАТ), наследник Технического Комитета Императорской Археологической комиссии, одной из главных целей которого было приобщение гуманитариев-археологов к естественнонаучному мышлению. Концепция ИАТ и его задачи были сформулированы А.Е. Ферсманом и Б.В. Фармаковским: «на совершенно конкретной исследовательской работе найти общий язык между гуманитариями и естественниками и, исходя из вещественного материала, находящегося в руках археолога, попытаться выработать новые методы анализа достижений человеческой мысли и духа в их прошлых путях» (Известия ИАТ, 1924). Руденко не только хорошо знал деятельность ИАТ, но и сам был, как это отмечалось выше, в одном лице и гуманитарием и естественником. ЛАТ под руководством Сергея Ивановича стала тем научным подразделением, которое должно было сохранить и продвинуть дальше идеи и методологию ИАТ ГАИМК. Благодаря своему образованию и свободному знанию европейских языков, он был фактически первым советским археологом, который узнал о создании радиоуглеродного метода и оценил его значение для археологии.

Помимо своих обширных знаний, С.И.Руденко был ещё и блестящим организатором и обладал недюжинными «пробивными», как сейчас говорят, способностями. Первые публикации Либби появились в 1947 г., а в 1955 г. Руденко уже «пробил» постановление Президиума АН СССР об организации радиоуглеродной лаборатории в ЛОИА АН СССР. Тогда же он начал переговоры на эту тему с Радиевым Институтом им. Хлопина и заручился поддержкой известного радиохимика чл.-корр. АН СССР И.Е. Старика. В те годы во всём мире было создано не больше десятка подобных лабораторий. За прошедшие 50 лет лаборатория ИИМКа так и осталась единственной в России лабораторией в археологическом институте.

Стартовый период оказался довольно коротким. Учитывая то, что было необходимо установить большое количество совершенно нового для ЛОИА оборудования, включая фундамент под 11-тонный свинцовый куб защиты от внешнего излучения, а также собрать и отладить счётную установку и линию получения чистого бензола, это, конечно, была героическая работа коллектива, собранного Сергеем Ивановичем. Мне кажется, что следует с благодарностью вспомнить добрым словом консультации и помощь И.Е. Старика и самоотверженный труд А.А. Семенцова, С.В. Бутомо и их помощников.

Конечно, Сергей Иванович не был по специальности физиком или химиком, но его широкая образованность позволяла ему быстро вникать в перспективные для археологии направления и развивать их. Так было не только с радиоуглеродом, но и с методами спектрального и химического анализа древних материалов, с геофизикой и палеогеографией,

(27/28)

представленных в его лаборатории. Лаборатория была многоплановой. Помимо радиоуглеродной группы, в ней успешно функционировали две группы химического анализа: «мокрого» (И.В. Богданова-Березовская и Т.Ф. Кулькова) и спектрального (Д.В. Наумов и В.П. Сидоров). П.М. Долуханов занимался палеогеографией, Н.М. Ермолова —палеозоологией, К.К. Шилик — геофизическими методами археологической разведки, Г.М. Ковнурко — петрографией. Все они вносили свой ощутимый вклад в работу ЛОИА. Штатные сотрудники ЛОИА с помощью Руденко и самостоятельно могли обращаться за консультациями не только к специалистам из РИ АН и ФизТех, но и из ВСЕГЕИ, из ЗИН, ЛГУ и других научных учреждений.

И всё же главным направлением в работе ЛАТ оставалось определение возраста по ¹⁴С. Как уже было сказано выше, в 1960 г. Нобелевская премия по химии была присуждена американцу Уилларду Фрэнку Либби, сотруднику Института ядерных исследований Чикагского университета за создание метода определения абсолютного возраста органических остатков по радиоактивному изотопу углерода (¹⁴С). Больше всего этот метод был необходим историкам древности и археологам. Поначалу он был воспринят «на ура». Некоторые маститые археологи поспешили скорректировать свои датировки древних культур и хронологические шкалы в соответствии с результатами датировок по радиоуглероду. Но не все.

Австрийский археолог Вл. Милойчич, очень крупный специалист по хронологии неолита и эпохи бронзы южной Европы, выступил с серией статей, в которых критиковал радиоуглеродный метод (1957-1965), включая некоторые его физические основы. Ответная реакция не заставила себя ждать, особенно, в части физических основ метода, в чем гуманитарий, по мнению физиков, разобраться не мог (русскоязычная реакция Протопопов, Бутомо, 1959). Действительно, Вл. Милойчич допустил ряд неточных и неверных с точки зрения физики формулировок и суждений, но факт оставался фактом: вполне надёжные историко-археологические даты расходились с радиоуглеродными. Когда накопилось достаточно много радиоуглеродных дат, наметилась определенная тенденция: в пределах I тысячелетия до н.э. радиоуглеродные даты в целом совпадали с историко-археологическими, но, по мере углубления в древность, расхождения между ними увеличиваются и к IV тысячелетию до н.э. достигают 13 % в сторону омоложения. С такими результатами уже было трудно спорить, и физики начали искать ошибки и неточности в своих исследованиях.

Не вдаваясь в тонкости и детали, отмечу, что одним из главных допущений Либби было то, что интенсивность космического излучения за последние 50 тыс. лет была постоянной. Из этого следовало второе допущение, согласно которому концентрация ¹⁴С в углероде атмосферы и океана одинакова во все времена. Вскоре были обнаружены источники временных флуктуации концентрации ¹⁴С в окружающей среде. Они зависели от мировых колебаний климата (X. де Фриз), от изменений скорости образования ¹⁴С в атмосфере и от целого ряда других причин. В частности, на эту характеристику повлияло усиленное с начала XIX в. сжигание ископаемого топлива, разбавлявшее концентрацию ¹⁴С старым, лёгким углеродом (Г. Зюсс), а также испытания ядерного оружия в атмосфере. Был также уточнён период полураспада: 5730±40 лет (по Либби 5568±30). Все эти поправки необходимо было учесть при исчислении даты исследуемого образца.

В изучении вековых вариаций ¹⁴С в окружающей среде важную роль сыграла дендрохронология, которая уже давно используется в археологических исследованиях. В Белых горах Калифорнии растет дерево-долгожитель калифорнийская остистая сосна. Было собрано более тысячи образцов от деревьев, возраст которых иногда превышал 4000 лет. Наложением на живые деревья образцов от сухих деревьев, удалось составить дендрохронологическую шкалу протяженностью 7117 лет, т.е. до 5150 г. до н.э. От этих

(28/29)

образцов было отобрано 369 проб по 10 годичных колец в каждой. В результате был построен график соотношения дендрохронологических и радиоуглеродных дат.

Систематичность отклонений позволяет вводить на разных участках шкалы соответствующие поправки от 1,5% (для середины II тыс. до н.э.) до 13% (для V-IV тыс. до н.э.). Теперь все эти поправки учтены и созданы калибровочные таблицы пересчёта датировок, полученных ранее. Не вдаваясь в специальные подробности, можно в целом резюмировать, что если бы гуманитарии-археологи не высказывали своих сомнений по поводу расхождений радиоуглеродных и археологических датировок, дальнейшее совершенствование метода затянулось бы на значительно более длительное время. Таким образом, можно сказать, что плодотворная дискуссия между археологами и физиками по проблеме совершенствования метода радиоуглеродного датирования была едва ли не первым в XX в. результативным активным взаимодействием между гуманитариями и естественниками.

С момента поступления в аспирантуру ЛО ИА АН СССР, т.е. с 1958 г. мне довелось наблюдать С.И. Руденко с близкого расстояния. Но я был аспирантом, потом младшим научным сотрудником, а Сергей Иванович всемирно известный учёный, зав. лабораторией. Вряд ли он меня тогда вообще замечал. Но с 1965 г. я, уже кандидат наук, был назначен учёным секретарём его лаборатории и общался с ним регулярно, один-два раза в неделю.

Это был человек в высшей мере интеллигентный, настоящий петербуржец. В нем никогда не было ни малейшего высокомерия. Сдержанно-доброжелательный тон общения, одинаковый со всеми от студента до большого начальника. Я ни разу не видел его рассерженным, хотя поводов к тому бывало предостаточно. К нам, молодым, он обращался исключительно по имени-отчеству, добавляя «дружище» или «голубчик». В его поведении не было ничего советского. Руденко никогда не делал реверансов в адрес коммунистической партии и советской власти, а в его публикациях обязательные в те годы ссылки на «труды» классиков марксизма-ленинизма были минимальны и то, как мне кажется, вставленные под давлением издательских редакторов.

Он неизменно приходил в институт в чёрном костюме, под которым была белоснежная крахмальная сорочка и тёмный галстук. Носил обручальное кольцо, а тогда кольца у мужчин всё ещё считались буржуазным пережитком. Он жил на Васильевском острове в известном доме на углу 7-й линии и набережной. На этом доме больше мемориальных досок, чем окон. В нем жили все знаменитые питерские академики. На работу в любую погоду ходил пешком. Весь его путь проходил по двум набережным и Дворцовому мосту, продуваемым со всех сторон воспетыми Гоголем петербургскими ветрами. Зимой в пальто касторового сукна с каракулевым воротником и в такой же каракулевой папахе. В руке знаменитый потёртый кожаный портфельчик, которому было тоже очень много лет. На штиблетах — галоши.

Сергей Иванович продолжал руководить лабораторией археологической технологии до 82-лет. При этом, не проявляя ни малейших признаков старческого поведения. В связи с введённым в АН СССР возрастным цензом для занятия административных должностей (65 лет), Президиум АН, в порядке исключения, неоднократно продлевал ему право занимать должность заведующего ЛАТ. Когда при мне ему сообщили о кончине акад. В.В. Струве, он вздохнул и сказал: «Как жалко, был совсем молодой человек» (Струве было 74 года).

Должен откровенно сказать, что с назначения меня к нему учёным секретарём, я чувствовал некоторое недоверие в его отношении ко мне, хотя явно оно ни в чем не проявлялось. Я не могу сказать, что оно было абсолютно беспочвенным. Оно сложилось не без помощи некоторых моих «доброжелателей», которые нашёптывали ему, что я к нему приставлен как «политкомиссар». К этому еще нужно прибавить моё участие в комиссии по проверке работы лаборатории в 1966 г., хотя я был введён туда по должности, как учёный секретарь, а участие в комиссии И.И. Ляпушкина, человека в высшей мере

(29/30)

порядочного, исключало всякую предвзятость в её действиях. Одним из спорных моментов был подготовленный к печати очередной сборник работ сотрудников лаборатории. Мне было поручено прорецензировать его статью о раскопках стоянки Вьюн.

При всём моём уважении к Сергею Ивановичу, я не мог не отметить серьёзные с моей точки зрения недостатки в описании найденной керамики и в некоторых других разделах статьи. Эти недостатки были легко объяснимы. После раскопок на Алтае, он издал ряд фундаментальных работ по Пазырыку и другим алтайским памятникам, издал Сибирскую коллекцию Петра I. Эти публикации были посвящены уникальным, в основном, художественным материалам, методы описания которых были своеобразны. Раскопками и документацией находок стоянок неолита и бронзового века С.И. не занимался. А в это время складывались новые принципы дескриптивной археологии, и я принимал в этом непосредственное участие.

Конечно, учитывая, что это был Сергей Иванович Руденко, можно было не обратить внимания на суммарную, а не типологическую характеристику керамики в его статье. Но всем молодым людям свойственен некоторый не всегда оправданный максимализм. У нас состоялся нелёгкий для меня разговор. Руденко обиделся, хотя и не подал виду, а только резко встал и вышел. Несомненно, к его отношению ко мне примешивалось и то, что я был учеником М.П. Грязнова и всегда отзывался о своем учителе с большим пиететом. Отношения Руденко с Грязновым, как хорошо известно, были далеки от благоприятных.

В 1967 г. Руденко вышел на пенсию и был назначен на должность консультанта ЛАТ. Встал вопрос о новом заведующем ЛАТ. Зав. ЛОИА М.К. Каргер предложил мне подать заявление на конкурс на должность заведующего ЛАТ и назначил меня исполняющим обязанности. Незадолго до этого радиохимик С.В. Бутомо, один из ведущих сотрудников ЛАТ, ушёл из ЛОИА и вернулся в РИ АН. В 1966 г. он защитил кандидатскую диссертацию по химическим наукам. Я сказал Каргеру, что лучшей кандидатурой на должность заведующего ЛАТ был бы Бутомо, но, по словам Каргера, Бутомо отказался от этого назначения, ссылаясь на то, что его включили в состав длительной морской экспедиции.

Выборы были альтернативными. В те годы в институтах АН СССР это случалось далеко не часто. Моим конкурентом был П.М. Долуханов, которого поддерживал сам С.И. Руденко, В.М. Массон и др. Моя победа на выборах была совсем неочевидной, но так случилось, что небольшой перевес голосов оказался в мою пользу.

Я старался сделать всё, чтобы смена руководства ЛАТ никак не отразилась на существующем ритме работы. И хотя у меня были некоторые соображения о дальнейшем развитии тематики и научного потенциала лаборатории, но я понимал, что в такой ситуации нельзя допускать резких движений.

С.И. Руденко, будучи консультантом ЛАТ, исправно приходил на все наши заседания и активно в них участвовал. Помимо этого, я специально, чтобы он не чувствовал своей отчуждённости, почтительно обращался к нему за советами даже тогда, когда в этом не было особой необходимости. Ещё будучи заведующим, С.И. завел такой порядок, при котором на заседаниях ЛАТ сотрудники выступали с обзорами зарубежной литературы по нашей тематике. Тогда в Европе и Америке шло формирование нового направления, которое получило название «Archaeometry», и Руденко требовал, чтобы мы были в курсе событий. Однажды после обсуждения деловых вопросов мы слушали обзор нового сборника из серии «Application of scientific methods in archaeology», с которым выступил Г.М. Ковнурко. Как всегда в подобных случаях, звучали обычные грустные реплики типа «нам бы такую аппаратуру и такие условия».

Пора было уже закрывать заседание, но С.И. достал из кармана пиджака красивый зарубежный конверт и сказал: «Ну, а сейчас, друзья мои, я вас развеселю» и стал по-русски читать письмо, написанное по-немецки. Письмо было от западногерманской фирмы по изготовлению и продаже ковров. В письме была благодарность за недавно вышедшую

(30/31)

его книгу (Руденко, 1968), в которой была впервые опубликована чёткая цветная иллюстрация древнейшего в мире ворсового ковра из кургана Пазырык-5. Автор письма сообщал, что его ковровая фирма решила изготовить и пустить в продажу пробную копию пазырыкского ковра. Что этот опыт превзошёл все ожидания, и тогда фирма запустила большую серию, которая пользуется неизменным спросом во всем мире. Дальше следовали новые поклоны и благодарности и самая знаменательная в этом письме фраза: «Мы очень сожалеем, уважаемый профессор Руденко, что не можем выплатить Вам авторский гонорар, поскольку Советский Союз не входит в международную конвенцию по авторским правам».

Несмотря на преклонный возраст, Сергей Иванович не производил впечатления болезненного человека, и ничего не предвещало его близкого конца. Летом 1969 г. я, естественно, находился в экспедиции на Енисее. В одну из поездок на почту я получил телеграмму о его кончине. Телеграмма пролежала 3 дня, полевой сезон был в разгаре, и о поездке в Ленинград на похороны не могло быть и речи. Пришлось ограничиться ответной телеграммой с соболезнованиями.

Ещё при жизни Руденко, я время от времени заводил с ним разговоры о том, что многих в Институте археологии устраивает такое положение ЛАТ, при котором она только выполняет заказы отдельных сотрудников и не имеет серьезного плана взаимодействия с секторами по взаимно согласованным научным темам. Отдельные подобные случаи были. Так, была вполне успешной совместная работа Н.Н. Гуриной и Г.М. Ковнурко о путях распространения кремня в неолите, основанная на данных спектрального анализа. Много интересной информации для историко-археологических выводов давал спектральный анализ южносибирской бронзы. Но чаще случалось наоборот: открытое недоверие к естественнонаучным методам и связанные с этим «шутки». Один из ведущих сотрудников принёс в радиоуглеродную лабораторию современный древесный уголь и сдал его, как древний, найденный при раскопках. Разумеется, результат анализа был соответствующий. Впоследствии, возглавив на непродолжительное время ЛОИА, он приложил много усилий, чтобы разрушить ЛАТ.

В 1969-1970 гг. мы провели большую работу по составлению плана взаимодействия с секторами так, чтобы лаборатория работала не как сапожная мастерская, выполняющая разовые заказы по мере их поступления от разных сотрудников, а вносила свой вклад в проблемные направления. Например, для радиоуглеродной группы было важно работать с серийными образцами, полученными из стратифицированных многослойных памятников, а также был необходим обмен образцами с зарубежными лабораториями. По стратифицированным верхнепалеолитическим памятникам к нам чаще, чем от других поступали заявки из Якутии. Мы эти заявки принимали с одобрения сектора палеолита.

По образцу ЛАТ в московской части Института археологии была создана лаборатория естественнонаучных методов во главе с Б.А. Колчиным. Сергей Иванович в своё время весьма скептически относился к контактам с Москвой. Когда в 1964 г. после успешно проведенной Всесоюзной конференции по естественнонаучным методам в археологии и в связи с предстоявшим его 80-летним юбилеем, я попытался с ним заговорить о сотрудничестве с лабораторией Колчина, он сразу перевел разговор на другую тему. Но после 1967 г. мы активно сотрудничали с московскими коллегами, у нас были совместные публикации и совместный доклад на юбилейном пленуме, посвященном 50-летию Института (Колчин, Шер, 1969; 1972; 1972а и др.).

Важным моментом в нашей работе был подготовленный нами с П.М. Долухановым доклад о проблемах радиоуглеродной хронологии, сделанный на Учёном Совете в головном Институте в Москве. Доклад вызвал большой интерес присутствующих. В прениях с одобрительными отзывами выступили В.Н. Чернецов, Е.И. Крупнов, А.Л. Монгайт и др. Правда, доклад не понравился Б.А. Рыбакову. Как нам потом в кулуарах объясняли московские коллеги, ему не понравился не столько доклад, сколько его авторы.

(31/32)

В то же время большой честью для нас было приглашение выступить с докладом на легендарном семинаре у П.Н. Капицы. С этим докладом в Москву поехал А.А. Семенцов и успешно там выступил. Поступали также очень лестные приглашения на симпозиумы в Рим и в Марсель (1966-1969). Правда, напрямую они приходили не в лабораторию, а в ИА и в Эрмитаж, но среди приглашённых был и автор этих заметок. Однако никого из нас не пустили, хотя приглашающая сторона брала все расходы по нашему проезду и пребыванию в Италии и во Франции на свой счёт.

Сергей Иванович давно вынашивал идею обзавестись передвижной геофизической лабораторией, смонтированной на микроавтобусе-вездеходе. К сожалению, ему это не удавалось. Я долго выбирал удобный момент, чтобы уговорить М.К. Каргера обратиться с просьбой к Б.А. Рыбакову, чтобы тот, в свою очередь, обратился к вице-президенту АН СССР М.Д. Миллионщикову за дополнительным финансированием для такого приобретения. Нужна была смехотворная по нашим временам сумма в 5500 руб. Видимо и Каргер и Рыбаков считали эту попытку безнадёжной и, чтобы я отстал, Рыбаков по просьбе Каргера подписал составленное мной письмо к вице-президенту, но сам к нему идти отказался. Референт Миллионщикова объяснила мне, что по регламенту вице-президент принимает только директоров институтов, не ниже. Тогда я попросил передать ему вместе с письмом Рыбакова мою записку и попросил разрешения позвонить в конце рабочего дня. Особых надежд я не питал, но случилось чудо. В ответ на мой звонок, референт Миллионщикова, не скрывая своего удивления, сказала: Михаил Дмитриевич примет вас завтра в 11-45, пожалуйста, не опаздывайте. В 11-30 я уже был в Президиуме АН СССР. В 11-40 меня пригласили в кабинет. Миллионщиков был слегка раздражён и сказал, что перед письмом Рыбакова он подписал счета на несколько миллионов рублей за ремонт кораблей экспедиционного академического флота, а это такой пустяк, которым могли бы распоряжаться сами директора институтов. Он протянул мне письмо с положительной резолюцией и пожелал успехов. Я поблагодарил и откланялся. «Если что — звоните», — сказал мне в спину вице-президент.

Примерно месяца через полтора в ЛОИА пришло извещение с товарной станции о прибытии груза из Мытищ. Вскоре новенький зелёный УАЗ оказался во дворе ЛОИА. К.К. Шилик ликовал и составлял планы на лето по геофизическому зондированию разных памятников. Но, увы, начальство распорядилось по-своему. Каргер отказался нанимать водителя и выделять средства на бензин и текущее обслуживание машины. Вскоре микроавтобус был передан с баланса на баланс, т.е. просто подарен ВИМСу. Там терялись в догадках и не могли разумно объяснить такой щедрый подарок.

За пять лет (1967-1972) сотрудниками лаборатории было издано два сборника и около сотни статей в разных изданиях, включая зарубежные, что было тогда довольно сложно: на каждую публикацию за границей следовало получать специальное разрешение в бюро отделения Президиума АН СССР. В журнале «Radiocarbon» регулярно публиковались датировки, полученные в нашей лаборатории.

Короче говоря, лаборатория успешно набирала обороты в своём развитии и могла бы ещё в 70-е годы выйти на качественно новый уровень. Но этому было не суждено осуществиться. Весной 1972 г. с подачи зав. ЛОИА Шилова, Рыбаковым была создана комиссия по проверке лаборатории во главе с чл.-корр. П.Н. Третьяковым («большая честь» для меня).

Все, что мы делали в течение пяти лет, по мнению комиссии оказалось неправильным. Датирование якутских образцов мне было поставлено в вину, как будто я принимал эти заявки «по блату» или за взятки, хотя на это было официальное одобрение сектора палеолита. Выходить на обмен с зарубежными лабораториями в те годы было очень трудно, поскольку любая инициатива, направленная на контакты с иностранцами, проходила через «компетентные органы» и, прежде всего, вызывала подозрения в шпионаже. Контакты

(32/33)

Д.В. Наумова с д-ром Хэнзелом по составлению каталога древнего стекла тоже были расценены чуть ли не как измена Родине.

Заключение комиссии было блестящим примером бюрократического абсурда. С одной стороны в нём говорилось, что члены комиссии недостаточно компетентны, чтобы оценивать научную работу лаборатории, а с другой «заведующий ЛАТ совершенно не соответствует занимаемой должности». При том, что по итогам предыдущего 1971 г. заведующий ЛАТ был премирован за успешную работу лаборатории.

Вскоре состоялся Учёный Совет, который в нарушение инструкций по досрочному переизбранию с перевесом в 4 голоса проголосовал «против» и с 1-го июня 1972 г. я был уволен из ЛОИА на улицу. Заведовать ЛАТ был принят приятель Шилова, специалист по торфам. Вскоре после этого из ЛОИА уволились такие ведущие сотрудники, как А.А. Семенцов, Д.В. Наумов и др. К счастью, «компетентное» руководство со стороны специалиста по торфу длилось недолго. К началу 80-х гг. здоровый коллектив и актуальная тематика преодолели последствия погрома 1972 г. и ЛАТ вновь заняла достойное место в ряду ведущих в мире лабораторий естественнонаучных методов в археологии. Спустя 23 года после изгнания из ЛОИА, бывший заведующий ЛАТ получил официальное уведомление о, том, что Учёный Совет ИИМКа, вернувшись к рассмотрению событий 1972 года признал: «увольнение Я.А. Шера было несправедливым». Конечно, я далёк от прямого сравнения с запоздалой реабилитацией С.И. Руденко, но некоторые ассоциативные мысли невольно возникают. Всё же лет десять нормального развития лаборатории были потеряны, не говоря уже о личной тяжёлой моральной травме. К тому же, моё увольнение было репетицией перед не менее несправедливым увольнением А.Д. Грача, перед памятью которого до сих пор никто не извинился.

Поздравляя коллег с 50-летним юбилеем ЛАТ, я, прежде всего, хочу их поблагодарить за приглашение на эту конференцию. Я рад, что смог дожить до такого приятного события и от всей души желаю дорогим друзьям, коллегам новых научных успехов, новых публикаций результатов их трудов, за которыми я всегда с интересом слежу и радуюсь тому, что важное научное направление, инициированное Сергеем Ивановичем Руденко, несмотря ни на какие неприятности, успешно развивается.

Summary.

LABORATORY OF THE ARCHAEOLOGICAL TECHNOLOGY UNDER S.I. RUDENKO AND AFTER.

Sher Ya.A.

Kemerovo State University, Department of Archaeology, Kemerovo.

The Laboratory of Archaeological Technology of Institute of Archaeology of the Russian Academy of Sciences (LAT) was created by Sergey Ivanovich Rudenko in 1951. Prehistory technology, metallography and dendrochronology were the first basic directions of its work. Prof. Rudenko had a brilliant scientific foresight and could enticipate new scientific tends be­fore they became generally accepted. The group of radiocarbon was organized in the LAT in 1955,5 years before the Nobel Prize has been awarded W. F. Libbi for creation of the radiocar­bon dating method of fossils. Three working groups were organized in the LAT to the beginning of 60th: radiocarbon, physical and chemical methods of the analysis of ancient materials and studying of the ancient natural environment. Various external problems and trables braked suc­cessful development of the LAT, but they were overcome. Today the LAT, which is the unique laboratory with group of radiocarbon among archaeological institutions in Russia, takes a wor­thy place among similar laboratories of the world. It became possible, first of all, due to the intetus given by Sergey Ivanovich Rudenko.

(33/34)

Литература.

Китова Л.Ю. 2004. Томский период деятельности С.И. Руденко и С.А. Теплоухова. // Жизненный путь, творчество, научное наследие Сергея Ивановича Руденко и деятельность его коллег. Сборник научных статей. Барнаул, Изд. Алт. ГУ. С. 30 – 36.

Колчин Б.А., Шер Я.А. 1969. Некоторые итоги применения естественнонаучных методов в археологии. // КСИА. 118. С. 82 -100.

Колчин Б.А., Маршак Б.И., Шер Я.А. 1972. Математика и археология. // Статистика-комбинаторные методы в археологии. Под редакцией Б.А. Колчина и Я.А. Шера. М., Наука. С. 3-5.

Колчин Б.А., Шер Я.А. 1972а. Абсолютное датирование в археологии. // Проблемы абсолютного датирования в археологии. М., Наука. С. 3-27.

Протопопов X.В., Бутомо С.В. 1959. О критике углеродного метода определения возраста. // СА. №2. С. 255-262 Профессора Томского университета. Биографический словарь. 1998. Т. 2. 1917-1945. Изд. ТГУ, Томск.

Ростовцев М.И. 1918. Курганные находки Оренбургской области эпохи раннего и позднего эллинизма. С приложениями П.К. Коковцева и С.И. Руденко. // MAP. № 37. Птг, с. 103.

Руденко С., Глухов А. 1927. Могильник Кудыргэ на Алтае. МЭ. III. 2.

Руденко С.И. 1968. Древнейшие в мире художественные ковры и ткани из оледенелых курганов Горного Алтая. М., Искусство, с.135.

Сноу Ч. 1973. Две культуры. М., Прогресс, с. 150.

Тишкин А.А., Шмидт О.Г. 2004. Годы репрессий в жизни С.И. Руденко. // Жизненный путь, творчество, научное наследие Сергея Ивановича Руденко и деятельность его коллег. Сборник научных статей. Барнаул, Изд. АлтГУ. С. 21-30

Фейнберг Е.Л. 1981. Кибернетика, логика, искусство. М., Радио и связь, с.145.

Фейнберг Е.Л. 1992. Две культуры. Интуиция и логика в искусстве и науке. М., Наука, с. 251.

Milojcic V. 1957. Zur Anwendbarkeit der Cl4-Datierung in Vorgeschichtsforshung. Germania 35/1-2, Berlin, pp. 102-111.

Milojcic V. 1965. Die Tontafeln von Tartaria (Siebenburgen) und die absolute Chronologie des Mitteleuropaischen Neolithikums. Germania 43/2, Berlin, pp. 261-268.