А.И. Семёнов

Восстановление кудыргинских ножен
древнетюркского времени.

// СГЭ. [Вып.] L. Л.: 1985. С. 35-38.

Определение деревянных предметов по их фрагментам справедливо считается наиболее сложным в научной обработке коллекций археологической древесины: «Определить по фрагменту назначение вещи, её очертания и конструкцию — задача не из лёгких». [1] Эти слова, верные в отношении насчитывающего сотни однотипных изделий собрания новгородских древностей, ещё более уместны применительно к деревянному инвентарю средневековых погребений степной зоны, несистематизированному и публикуемому, как правило, небрежно и неполно. [2]

В рамках более общей работы по выявлению этнодифференцирующих признаков деревянных вещей (поиски устойчивых этноспецифических связей — «категория изделия — определённая порода древесины») выполнялись ксилотомические анализы инвентаря могильника Кудыргэ с целью установления соответствующих традиций для памятников древнетюркского круга. При обработке материалов могилы 5 были выделены по тождеству микроскопического строения древесины девять фрагментов (все из ивы — Salix sp.) и поставлен вопрос об их принадлежности одному предмету. [3]

Инвентарная книга коллекции Кудыргэ определяет три подбирающихся фрагмента №4150/69 как «рукоятку деревянную близ колчана и правого бока костяка», а фрагменты №4150/70 (всего шесть штук, составляются в два подобных друг другу фрагмента, состоящих из двух и четырёх более мелких) — как «рукоятку деревянную из двух половинок близ колчана и правого бока костяка». В публикации могильника при описании погребения фрагмент 4150/69 назван «деревянной пластинкой для защиты руки при стрельбе из лука», [4] но при анализе инвентаря ранних кудыргинских могил в целом А.А. Гаврилова дала то же определение в предположительной форме, усомнившись, из-за несовпадения размеров, в точности намеченной этнографической аналогии и призвав к поискам подобных вещей при раскопках. [5] Сейчас можно уверенно признать плодотворными и эти сомнения и призыв к поиску аналогий, приведшему, правда, к отличной от предложенной А.А. Гавриловой интерпретации находки.

Наряду с принадлежностью дереву одной породы, рассматриваемые фрагменты объединяются сопоставимым изгибом границ годичных колец на поперечных сломах (косвенное свидетельство возможного происхождения из одной заготовки), а также наличием следов чуть наклонённой поперечной обмотки на внешней поверхности (дополнительный довод в пользу существования единого предмета). Это, очевидно, следы кожаного ремешка, сохранившегося на внутренней стороне фрагмента 4150/69 и продевавшегося в отверстия, расположенные на длинной оси верхней части реконструируемого изделия (рис.). [6] Такой способ обмотки и размещение отверстий для ремня в выступающей верхней части характерны для деревянных ножен ножей, известных в настоящее время по многочисленным археологическим находкам. Ножны дают соответствия и расположению отверстий в пределах косо срезанных плоскостей, соединяющих выступы верхней части ножен с основной плоскостью створок. Типичны для створок ножен и сечения фрагментов и направленные вовнутрь края длинных сторон, предназначенные для соединения с другой створкой. Принадлежность ножнам расположенных в их нижней части фрагментов 4150/70 ещё более очевидна: это нижние концы двух подбирающихся створок с типичным расширением, предохраняющим обмотку от соскальзывания. [7] Подтверждают предложенное определение предмета и обстоятельства находки: все фрагменты найдены в одном месте, «близ правого бока костяка», к тому же — рядом с железным ножом. [8]

В интересной работе Р.С. Минасяна, преодолевающей широко бытующие представления о существовании ножей «обычного типа», указаны регламентировавшиеся этническими традициями признаки внешнего оформления ножей (ножны, рукояти, орнаментация, способ ношения), образующие, по мнению автора, набор признаков, способный определить «тип ножа». [9] На основе этого комплекса Р.С. Минасян выделил 4 группы ножей. Приводимая ниже таблица подтверждает целесообразность дополнения списка регламентировавшихся этническими традициями

Деревянные ножны из Кудыргинского могильника.

(Открыть в новом окне)

(35/36)

признаков указанием породы древесины. Накопленные мною ксилотомические анализы ножен позволяют не только выделить несколько традиций в рамках наиболее широко распространенной группы III (по Р.С. Минасяну — степная зона Восточной Европы, Северный Кавказ, «обширные пространства Сибири и Средней Азии»), но и разделить по подбору материала ножны одного из вариантов этой группы (по Р.С. Минасяну — раннесредневекового аланского с территории Подонья и Северного Кавказа). [10]

Породы древесины находок из различных памятников.

Примечание: так как принадлежность отдельных створок одним ножнам устанавливается не для всех изученных коллекций, в таблице указано число створок, а не ножен, для Мощевой балки — створок и их фрагментов. Ввиду значительных размеров фрагментов, взятых для исследования, возможность принадлежности нескольких из них одним и тем же створкам невелика, поэтому число анализов не отличается существенно от числа створок. [11]

Вывод об устойчивом употреблении древесины определённой породы в пределах могильников, представленных в таблице уже несколькими ножнами, не может вызвать сомнения. Не смазывают этой устойчивой картины и редкие исключения. Отклонения от основной «берёзовой традиции» Поломского могильника связаны, вероятно, с тем, что оба предмета являются лишь имитациями ножен или ножей. [12] Отсутствие регламентации в выборе древесины для вотивных изделий (например, вотивные рукоятки мотыжек из Мощевой балки) хорошо различимо на могильниках, где порода дерева «настоящих» вещей достаточно прочно связана с их категорией. Единичные исключения мощевских ножен могут быть связаны с предварительным определением предмета по фрагментам, а диагнозы фрагментов из ясеня и клёна должны стать основанием для проверки правильности определения категории. [13] Широкая распространённость ивы, липы и берёзы во всех представленных регионахне позволяет объяснить ни для одного из них явное предпочтение какой-то породе только природными факторами. На данном этапе исследования поискам причин наблюдаемых различий должно предшествовать решение более перспективных вопросов о границах выявленных традиций и о возможности выделения соответствующих этим традициям уровней этнических общностей. Особенно интересны в этом отношении различия внутри варианта ножен группы III, связываемого с аланами.

В настоящее время большинство высказавшихся по этому поводу исследователей считает (и, по-видимому, справедливо) появление приписываемой аланам культуры в верховьях Дона и Донца результатом миграции населения Северного Кавказа. Эти представления, не сопровождавшиеся критическим рассмотрением аргументации Н.Я. Мерперта, [14] сменили гипотезу об автохтонном развитии салтовской культуры Дона, но опираются скорее на очевидность, чем на строгие доказательства. Очень близкое сходство двух культур разных территорий свидетельствует в пользу точки зрения сторонников переселения, но отсутствие детального сопоставления всех элементов культур позволяет по-разному объяснять причины передвижения и различно локализовать его исходную область. Так, движение алан объяснялось экспансией и арабов, [15] и болгар [16] или носителей обряда скальных захоронений и проходившим параллельно с нею ухудшением демографической ситуации. [17]

Не разбирая здесь объяснение миграции, предложенное Г.Е. Афанасьевым, и не настаивая на антагонизме носителей катакомбного и скального способов захоронения, можно всё же допустить, что при поисках отличий в погребальном инвентаре этих двух групп населения выбор породы древесины также способен играть этноиндицирующую роль. Применительно к ножнам эта посылка опирается на использование носителями скального обряда Северного Кавказа преимущественно ивы, [18] а носителями катакомбного способа погребения Дона и Донца — исключительно липы. [19] Существует возможность проверки сделанного допущения в будущем: оно может считаться доказанным, если неизвестные сейчас ножны катакомбных захоронений Северного Кавказа окажутся изготовленными также из липы.

Отсутствие диагностированных близких территориально находок препятствует «широким» этнокультурным сопоставлениям кудыргинских ножен, [20] вынуждая ограничиться до получения представительной центральноазиатской серии менее значимыми, но более законченными выводами:

(36/37)

1. Ксилотомический анализ позволил, как кажется, впервые на археологическом материале выделить в погребении из числа обломков деревянных предметов фрагменты, принадлежащие одному неверно интерпретировавшемуся прежде изделию, облегчив тем самым его реконструкцию; [21]

2. Получено ещё одно доказательство необходимости указывать не только результаты диагнозов породы древесины и имена авторов этих диагнозов, но, что значительно важнее, и использованную для диагностики методику, причём для археологических материалов наиболее достоверной остаётся методика определения по микроскопическому строению древесины, исследованному на трёх срезах. [22]

[1] Колчин Б.А. Новгородские древности. Деревянные изделия. М., 1968, с. 7.

[2] Как результат такого состояния изученности следует рассматривать преувеличенные представления авторов об исключительности публикуемых ими материалов. См., например: Флёров В.С., Косяненко В.М. Салтово-маяцкие деревянные сосуды с Нижнего Подонья. — СА, 1980, №4, с. 274. Приведены ошибочные и неполные определения породы древесины (примеч. 6 на с. 274: в действительности представлены дуб, тополь, берёза), неверно указано число деревянных предметов коллекции.

[3] Прежде фрагмент считался рябиновым: Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ как источник по истории алтайских племён. М.-Л., 1965, с. 31, примеч. 8 на с. 28, табл. XI, 16.

[4] Там же, с. 23, 31, 32.

[5] Там же, с. 32; ср.: Weissenberg, S. Ueber die zum mongolischen Bogen gehörigen Spannringe und Schutzplatten. — Mitteilungen der Anthropologischen Gesellschaft in Wien. 1895, Bd. 25, S. 54, Abb. 95, 96.

[6] С позиций новой реконструкции рисунок А.А. Гавриловой изображает фрагмент 4150/69 с внутренней стороны и «вверх ногами».

[7] Аналогии деталям верхней и нижней части кудыргинских створок хорошо представлены на опубликованных экземплярах: Колчин Б.А. Указ.соч., табл. 80, 4, 5; Иерусалимская А.А. Археологические параллели этнографически засвидетельствованным культам Кавказа (по материалам могильника Мощевая балка). — СЭ, 1983, №1, с. 111, рис. 9; Минасян Р.С. Четыре группы ножей Восточной Европы эпохи раннего средневековья (к вопросу о появлении славянских форм в лесной зоне). — АСГЭ, 1980, вып. 21, с. 71, рис. 3, 12.

[8] Гаврилова А.А. Указ.соч., с. 23, табл. XI, 17.

[9] Минасян Р.С. Указ.соч., с. 68.

[10] Там же, с. 70. Практически Р.С. Минасян включает в группу III и ножи верховьев Дона и Донца и Прикамья.

[11] Благодарю хранителей ГИМа и ОИПК ГЭ М.П. Абрамову, Л.Л. Баркову, Е.И. Оятеву и А.П. Покровскую, а также администрацию Ставропольского и Черкесского музеев за любезное содействие знакомству с коллекциями. Благодарю авторов раскопок С.А. Плетнёву (Дмитровский могильник), А.З. Винникова (Маяцкое селище), M.H. Ложкина (хут. Ильича), Б.А. Милованова и В.Н. Каминского (Мощевая балка), А.П. Рунича (Эшкакон и Хасаут) и Т.Б. Тургиева (Дзивгис) за любезное позволение обработать добытые ими материалы.

[12] Кол. ОИПК №606, инв. №76 (липа), 1170 (сем. саликациевых), 77, 426, 427, 713, 1123 (берёза).

[13] Кроме большой коллекции ОВ ГЭ ножны из Мощевой балки проанализированы в музеях средней школы и Дома культуры пос. Курджиново в Карачаево-Черкессии (ива — 49, тис — 4, ольха, ясень и клён — по одному экз.; материал не инвентаризован), в музеях г. Черкесска (ива — 10 экз., кол. №3965-3968) и Краснодара (ива — 19, тис — 2, лещина (?) — 2, хвойное — 1; кол. №5241).

[14] Мерперт Н.Я. Верхнее Салтово. Дис. ... канд. ист. наук. Архив ИА АН СССР, №884; Он же. О генезисе салтовской культуры. — КСИИМК, 1951, вып. 36.

[15] Плетнёва С.А. От кочевий к городам. Салтово-маяцкая культура. — МИА, №142, М., 1967, с. 91, с. 89, рис. 23, 3.

[16] Кузнецов В.А. Рец. на кн.: Плетнёва С.А. От кочевий к городам. Салтово-маяцкая культура. — СА, 1969, 2, с. 296-300.

[17] Афанасьев Г.Е. К вопросу о происхождении аланского варианта салтово-маяцкой культуры. — В кн.: Античные государства и варварский мир. Орджоникидзе, 1981, с. 48-64.

[18] Рунич А.П. Скальные могильники в верховьях р. Эшкакон на Северном Кавказе. — Археологiя, 1975, №16, с. 68; Кузнецов В.А., Рунич А.П. Погребение аланского дружинника IX в. — СА, 1974, №3, с. 198, рис. 1, 14; с. 199; хранятся: Ставропольский краеведческий музей, инв. №16900; Хасаут — кол. ГИМа, инв. №97714, могильник 1, погребения в склонах на Большом карнизе; хут. Ильича — кол. Народного музея пос. Отрадное Краснодарского края, планшет 1580.

[19] Салтовский могильник — кол. ОИПК №1107, инв. №655, 780 (три створки), 917, 1023, 1024, 1038; Дмитровский могильник — кол. ОИПК №2423, инв. №654 (две створки) и кол. 2614, инв. №273 (три створки). Иную традицию представляют недоступные мне для микроскопического исследования ножны из катакомбного могильника Дуба-юрт в Дагестане (раскопки А.П. Круглова), хранящиеся в камеральной лаборатории ЛО ИА АН СССР; судя по макропризнакам, ножны изготовлены из древесины хвойных, но это не тис.

[20] Столь же сложны для интерпретации более поздние единичные экземпляры северокавказских ножен, изготовленных из ивы, из Мохдэ (См.: Миллер В.Ф. Археологические наблюдения в области Чеченцев. — МАК, 1, М., 1888, с. 28, с. 32, табл. III. Хранятся: ГИМ, инв. №97225 [44815]) и хранящиеся в лаборатории НИСа Ссверо-Осетинского университета имени К.Л. Хетагурова ивовые ножны из Дзивгиса (материал не инвентаризован, кол. Дзивгиса обрабатывалась мною совместно с м.н.с. НИСа М.В. Пыжовой). Другие категории материала, как кажется, дают основания полагать неслучайными совпадения в использовании древесных пород на Северном Кавказе и в Центральной Азии. См.: Семёнов А.И. Ксилотомическое свидетельство культа таволги на средневековом Северном Кавказе. — X Крупновские чтения по археологии Северного Кавказа (тезисы докладов). М., 1980, с. 57-59; ср.: Иерусалимская А.А. Указ.соч.. с. 111.

[21] Новая реконструкция предмета не даёт повода для упрёка в адрес А.А. Гавриловой, работа которой справедливо считается эталоном издания средневекового могильника (Амброз А.К. Проблемы раннесредневековой хронологии Восточной Европы. — СА, 1971, №3, с. 132; Erdélyi István. Рец. на кн.: Гаврилова А.А. Могильник Кудыргэ как источник по истории алтайских племён. М.-Л., 1965. — Archaeologiai Értesítö,1967, 1 sz., vol. 94, p. 115). Сложность определения деревянных предметов (и не только по их фрагментам) показывает и недавняя публикация материалов Верхне-Чирюртовского могильника в Дагестане, в которой оказались неопознанными две створки ножен, отсутствующие в описании погребения 29 (Магомедов М.Г. Население Приморского Дагестана в VII-VIII вв. — Плиска-Преслав. — В кн.: Прабългарската култура. София, 1981, т. 2, с. 113, рис. 4, 31, 32; с. 114-115). Створки изображены «вверх ногами» и изнутри; последнее облегчает их опознание — видны направленные внутрь края створок и, по-видимому, окислы железа на внутренней поверхности. Разная длина створок объяснима различной степенью деформации. В погребении указан нож.

[22] Я уже отмечал обнаруженную канд. биол. наук М.И. Колосовой, сотрудником кафедры анатомии и физиологии древесины Лесотехнической академии им. С.М. Кирова, ошибку в определении породы деревянного предмета (подвески-амулета) из Кудыргэ (см.: Семёнов А.И. О нагрудных подвесках половецких изваяний. — В кн.: Культура Средней Азии, Кавказа и Крыма (в печати).

Признавая необходимость учёта всех возможных диагностических признаков дерева, в том числе веса, цвета, no-возможности вкуса и даже запаха, анатомы древесины согласны в том, что гарантию дают только исследования микроструктуры: Вихров В.Е. Диагностические признаки, древесины. М., 1953, с. 7; Greguss P. Holzanatomie der europäischen Laubhölzer und Sträucher.Budapest, 1959, S. 26.

наверх