Глава IV. Позднетюркское время
3. Алтае-телеские тюрки в IX-X вв. (с. 119-123)

В период широкого расселения енисейских кыргызов и создания кимако-кыпчакского объединения с центром на Иртыше древняя культура алтае-телеских тюрков, территория проживания которых оказалась в сфере влияния государственных образований енисейских кыргызов и кимаков, видимо, теряет своё значение.

Памятников IX-X вв., принадлежащих алтае-телеским тюркам, известно не много. В Центральной и Северной Туве к ним могут быть отнесены погребения с конём Кара-Чога, кург. 4 (Вайнштейн, 1954, с. 148-154, табл. VII-VIII) и впускное погребение в курган Аржан (Комарова, 1973) (оба с северной ориентировкой). В то же время здесь получают распространение одиночные погребения с северной ориентировкой и близкими формами предметов сопроводительного инвентаря — Успенское, кург. 24 (Кызласов, 1979, с. 191-192, рис. 150) и др. Известно захоронение с бараном и юго-западной ориентировкой — Аргалыкты I, кург. 11 (Трифонов, 1966, с. 25). В юго-западной Туве IX-X вв. датируются погребения на могильнике Саглы-Бажи — кург. 22 (с северной ориентировкой и шкурой коня) и кург. 27 (одиночное погребение с отдельными костями лошади и ориентировкой на северо-восток-восток) (Грач, 1968а). По поводу обряда саглынских курганов А.Д. Грач отмечал, что «в Туве, Монголии и Горном Алтае для древнетюркского времени до сих пор не было зафиксировано факта “замены” цельной туши коня шкурой; погребение на Саглы-Бажи III отличается этой деталью погребального ритуала» (Грач, 1968, с. 109-110).

На территории Горного Алтая погребения с конём IX-X вв. выделяются в составе Курайского могильника. К ним могут быть отнесены Курай III, кург. 1 с северо-восточной ориентировкой, в котором найдены плоские наконечники стрел и железные сердцевидные бляшки; Курай III, кург. 2, откуда происходит стремя с прорезной подножкой кыргызского облика; Курай VI, кург. 1, где были обнаружены серьга с подвеской-шариком сросткинского типа и стремя с невыделенной пластиной (Евтюхова, Киселев, 1941, с. 95-96, 100-103). Отдельные находки предметов IX-X вв. известны и в других районах Горного Алтая.

Особую группу памятников образуют тувинские курганы-кенотафы с меридиональной ориентировкой, исследованные А.Д. Грачом в юго-западной Туве — МТ-57-ХХI, MT-58-IV, MT-58-V (Грач, 1960, с. 40-48; 1960а, с. 129-143). Такой же кенотаф был открыт нами в 1972 г. в соседнем районе Юго-Восточного Алтая — Узунтал I, кург. 2 (Савинов, 1982, с. 103— 107). Вещи из этих погребений (стремена с высокой пластиной и петельчатой дужкой, двукольчатые удила, эсовидные пса-(119/120)лии, срединные накладки луков, трёхпёрые наконечники стрел с отверстиями в лопастях, панцирные пластины, пряжки с язычком на вертлюге, серебряный кувшинчик на поддоне и др. наиболее полно отражают предметный комплекс курайской культуры на позднем этапе её развития.

В узунтальский кенотаф было положено полное снаряжение двух мужчин-воинов. В него входили два пояса с металлическими бляхами-оправами и наконечниками. На одном из поясов бляхи-оправы гладкие, прямоугольные или с округлым верхним краем катандинского типа, на другом — крупные позолоченные «портальной» формы. На внешней поверхности узунтальских блях выгравирован рисунок, состоящий из ритмически повторяющихся цветов с побегами, ряда обращённых вершинами вверх треугольников к мелкого кружкового орнамента, образующего фон композиции. В школе С (по классификации Б.И. Маршака), ответвлением которой было искусство степных районов Южной Сибири, подобные мотивы доживают по крайней мере до VIII-IX вв., а в Восточном Туркестане, возможно, существуют вплоть до монгольского времени (Маршак, 1971, с. 72-73). Возможно, что этот пояс имеет восточнотуркестанское происхождение. Наконечник пояса покрыт мелким кружковым орнаментом, украшен растительными побегами с крупными вырезными листьями, среди которых изображена бегущая пятнистая лань. На обратную сторону наконечника нанесены знаки рунической письменности, которые не поддаются дешифровке.

Отдельно от основного скопления вещей находился крупный фрагмент пластинчатого панциря, состоящий более чем из 30 длинных, наложенных друг на друга пластин. Один из погребённых в узунтальском кенотафе, судя по находке именного пояса с богато украшенными бляхами-оправами, подвесными ремешками и наконечником с изображением лани — своего рода символа воина-кочевника, мог занимать более высокое положение и принадлежать к дружинной аристократии. Очевидно, именно к нему относился и крупный фрагмент пластинчатого доспеха, тогда как в обычных погребениях (например, кенотафах Монгун-Тайги) находятся только отдельные панцирные пластины. Вполне возможно, что парный кенотаф в Узунтале был сооружён в честь двух алтайских воинов (знатного дружинника и его спутника), принимавших участие в кыргызско-уйгурских войнах, возможно, на территории Восточного Туркестана.

Датирующими вещами позднего этапа курайской культуры являются плоские наконечники стрел (Саглы-Бажи, кург. 27; MT-58-IV, Курай III, кург. 1); железные детали поясных наборов (Саглы-Бажи, кург. 22; Курай III, кург. 1); лировидные подвески, аналогичные ляоским и кыргызским (Кара-Чога, кург. 4; Аргалыкты I, кург. 11; Успенское, кург. 24); прорез-(120/121)ные подножки у стремян (Успенское, кург. 24, Курай III, кург. 2); стремена с невыделенной пластиной (Курай VI, кург. 1); отдельные украшения сросткинских форм — бляшки с «перехватом» (Аржан) н серьги с подвеской-шариком (Курай VI. кург. 1). Выделенный комплекс предметов позднего этапа курайской культуры в принципе соответствует вещам, отнесенным В.А. Могильниковым к концу VIII-X вв. (Степи Евразии в эпоху средневековья, 1981, рис. 24). Косвенным указанием на время сооружения этих курганов могут служить и отдельные элементы погребального обряда, в частности сопроводительные захоронения шкуры и конечностей коня, вероятно, заимствованные у населения сросткинской культуры, а также преимущественно северная ориентировка погребённых, получившая наибольшее распространение в конце I тыс.

Памятники алтае-телеских тюрков IХ-X вв. в отличие от памятников более ранних этапов курайской культуры довольно разнообразны по обряду погребения. В них представлены захоронения с конём, со шкурой коня, с бараном, одиночные погребения, курганы-кенотафы. Такое разнообразие погребального обряда при общем наборе предметов сопроводительного инвентаря должно свидетельствовать об усложнении этнического состава населения курайской культуры, вызванного, скорее всего, участием алтае-телеских тюрков в событиях середины IX в. Каковы были конкретные формы и степень этого участия — неизвестно, однако показательно, что именно в IX-X вв. по всему Саяно-Алтайскому нагорью распространяется обычай сооружения кенотафных захоронений, несомненно, связанный с усилением значения различного рода военных действий. За пределами Саяно-Алтая памятников позднего этапа курайской культуры не обнаружено.

Важным вопросом изучения алтайских и тувинских памятников IX-X вв. является вопрос о том, какая группа древнетюркских каменных изваяний может быть отнесена к этому времени. Выше приводились данные, говорящие о том, что обычай сооружения оградок с рядами камней-балбалов и каменными изваяниями продолжал существовать на Алтае и в IX-X вв., но на основании каких признаков могут быть выделены связанные с ними изваяния — сказать трудно. Проблема усложняется еще и тем, что многие реалии древнетюркских каменных изваяний (поясные наборы, сосуды, серьги и т. д.) продолжают бытовать без существенных изменений и в позднетюркское время. Используя примененную выше методику определения хронологии изваяний по изображенным на них предметам рубящего оружия (меч-палаш), можно предполагать, что одним из критериев определения поздней группы изваяний может быть изображение сабли.

Однако сам вопрос о времени н месте появления сабли остается дискуссионным. Широко распространённая в прошлом (121/122) алтайская теория происхождения сабли, выдвинутая С.В. Киселёвым, базировалась в значительной степени на изобразительном материале древнетюркских каменных изваяний (Киселёв, 1951, с. 520-521). Следует отметить, что в погребениях Южной Сибири (кыргызских и сросткинских) сабли находятся не ранее X в., причём какой-то период времени сосуществуют здесь с предшествующей типологической формой рубящего оружия — однолезвийным палашом. В Средней Азии сабли, по-видимому, появились несколько раньше, как это следует из подробного описания их изготовления в сочинении ал-Джахиза (Мандельштам, 1956, с. 241). Вряд ли можно предполагать, что сабля была известна древним тюркам в VII-VIII вв., изображалась ими на каменных изваяниях, но по каким-то причинам не входила в состав предметов сопроводительного инвентаря. Ю.И. Трифонов объясняет это несоответствие этническими различиями между создателями каменных изваяний (собственно тюрками) и тем населением, которое, по его мнению, оставило погребения с конём — племенами теле (Трифонов, 1973, с. 371-372). Ю.С. Худяков считает, что у кыргызов сабли появились под влиянием «военного искусства Центральной и Средней Азии», в результате их походов в Восточный Туркестан (Худяков, 1980, с. 45). Таким же образом, через уйгурский компонент может быть объяснено появление сабли у кимако-кыпчакских племён. В погребениях алтае-телеских тюрков, с которыми связаны каменные изваяния, предметов рубящего оружия пока вообще не найдено, хотя несомненно в позднетюркское время оно у них существовало. Косвенным образом об этом свидетельствуют кинжалы «уйбатского» типа (табл. VI, 22), известные по находкам X в., часто изображаемые на каменных изваяниях вместе с саблей.

Видимо, сочетание двух предметов вооружения (сабли и кинжала «уйбатского» типа) до специального типологического и хронологического анализа изображённых на каменных изваяниях реалий может служить основанием для выделения поздней группы древнетюркских каменных изваяний. В качестве примера можно привести несколько тувинских изваяний с саблями и кинжалами «уйбатского» типа из серии, опубликованной А.Д. Грачом — № 1, 5, 6, 13, 19, 37 (Грач, 1961). Обращает па себя внимание, что все они образуют компактную стилистическую группу и представляют собой высокие «ростовые» фигуры, выполненные в виде круглой скульптуры, с тщательно проработанными деталями, чаще всего в головных уборах. Выше уже говорилось, что для одной из оградок, связанных с таким же изваянием мемориального комплекса Дьер-Тебе, была получена радиоуглеродная дата 945±27 лет (Кубарев, 1978, с. 93).

В IX-X вв. племена алтае-телеских тюрков, потомки в прошлом могущественных тугю и теле, входили в состав государства енисейских кыргызов. Влияние кыргызской культу-(122/123)ры на местные племена отразилось как в появлении здесь погребений по обряду трупосожжения, так и в наличии ряда предметов кыргызского происхождения в материальном комплексе курайской культуры. Одновременно на алтае-телеских тюрков распространялось влияние и соседних кимако-кыпчакских племён, чем объясняется появление здесь отдельных изделий сросткинской культуры (Уманский, 1964, табл. XII) и некоторые заимствования в погребальном обряде. Всё это, вместе взятое, привело к тому, что к концу X в. курайская культура прекращает своё существование. Яркие и своеобразные материалы тувинских и алтайских кенотафов позволяют предполагать, что процесс её завершения носил не постепенный, а дискретный характер н был вызван, скорее всего, бурными событиями истории центральноазиатских племён на рубеже I и II тыс. н.э.