Глава IV. Позднетюркское время
1. «Кыргызское великодержавие» (с. 89-103)

В 840 г. енисейские кыргызы, победив уйгуров, перевалили через Саяны и вышли на просторы Центральной Азии. Впервые народ северного происхождения, создавший высокую культуру в бассейне Среднего Енисея, стал играть решающую роль в делах своих южных соседей. Вслед за отступающими уйгурами кыргызы занимают ряд районов Центральной Азии — Монголию, Джунгарию, Восточный Туркестан. Ставка кыргызского Ажо была перенесена в Северо-Западную Монголию, южнее гор Думань (Танну-Ола), «в 15 днях конной езды от прежнего хойхуского (уйгурского. — Д.С.) стойбища» (Бичурин, 1950, с. 356). В 841-842 гг. ими были захвачены крупные города Восточного Туркестана — Бешбалык и Куча, в 843 г. — Аньси и Бэйтин (Кызласов, 1969, с. 94-95). Ярким подтверждением вторжения кыргызов в оазисы Восточного Туркестана является «легендарная сцена» из Кум-Тура с изображением нападения кыргызских воинов в пластинчатых панцирях на «горожанина в его собственном доме», скорее всего уйгура (Худяков, 1979а). В 847-848 гг. экспансия енисейских кыргызов была направлена в сторону Забайкалья, на восток, против племён шивэй, у которых укрылись остатки разгромленных уйгуров.

В результате завоеваний кыргызов во второй половине IX в. границы их расселения охватили территорию от верховьев Амура на востоке до восточных склонов Тянь-Шаня на западе. Родина енисейских кыргызов — Минусинская котловина постепенно становится самой северной окраиной обширного государства. Это соответствует указанию Таншу о том, что «Хягас было сильное государство; по пространству равнялось тукюеским владениям (очевидно, имеются в виду границы Второго тюркского каганата. — Д.С.). На восток простиралось до Гулигани (страна курыкан в Прибайкалье. — Д.С.), на юг — до Тибета (в данном случае Восточный Туркестан. — Д.С.), на юго-запад — до
(89/90)
Гэлолу (страна карлуков, в VIII в. переселившихся в Семиречье. — Д.С.)» (Бичурин, 1950, с. 354). По сведениям анонимного автора «Худуд-ал-Алам», в начале X в. столица государства енисейских кыргызов была перенесена в г. Кемиджкет в Центральной Туве («Материалы по истории киргизов и Киргизии», 1973, с. 41; Кызласов, 1969, с. 96).

По всей обширной территории расселения енисейских кыргызов их археологические памятники представлены неравномерно. Материалы, полученные в результате многолетних исследований, позволяют выделить во второй половине IX-X вв. по крайней мере пять локальных вариантов культуры енисейских кыргызов — тувинский, алтайский, восточноказахстанский, минусинский и красноярско-канский. Все погребения енисейских кыргызов IX-X вв. совершены по обряду трупосожжения, что на данном этапе изучения можно рассматривать как этнический признак данной культуры по всей территории её распространения.

Тувинский вариант. Наибольшее количество кыргызских погребений по обряду трупосожжения исследовано в Туве. По данным Г. В. Длужневской, здесь «насчитывается около 290 погребальных и поминальных сооружений, ритуальных выкладок и «меморативных» курганов, относящихся к этому (IX-X вв.— Д. С) времени» (Длужневская, 1982а, с. 126), что значительно превышает их количество как в метрополии енисейских кыргызов — Минусинской котловине, так и во всех остальных районах расселения в период «кыргызского великодержавия». Очевидно, основная масса кыргызского населения, во всяком случае начиная с X в., была сосредоточена на территории Тувы, где находилась столица кыргызского государства.

По своим конструктивным особенностям кыргызские погребения в Туве могут быть разделены на несколько типологических вариантов: 1) подкурганные захоронения в неглубоких могильных ямах или на горизонте с «тайниками», 2) юртообразные сооружения из горизонтально положенных плиток с остатками захоронений в неглубоких ямках; 3) «пустые» курганы, возможно, кенотафы, не содержащие остатков захоронений (Кызласов, 1969, с. 97-98; 1981, с. 55; Нечаева, 1966, с. 137-142; Длужневская, Овчинникова, 1980, с. 88-89). Иногда встречаются коллективные (до 3 человек) трупосожжения кыргызских воинов с соответствующим комплектом предметов сопроводительного инвентаря (Нечаева, 1966, с. 108-120; Маннай-Оол, 1968, с. 324-328). В некоторых случаях погребения обставлены вертикально вкопанными плитками, а сами курганы — обломками горных пород, что можно рассматривать как сохранение конструктивных особенностей минусинских чаа-тасов. С той же традицией связаны обычай сооружения стенок из горизонтально положенных плиток и устройство «тайников» с наиболее ценными вещами. Однако точных повторений минусин-
(90/91)
ских чаа-тасов нигде, в том числе в Туве, неизвестно. Объясняться это может по-разному: нарушением этнической традиции в связи со сменой политической ситуации в Центральной Азии; специфическим характером тувинских погребений, представляющих главным образом захоронения воинов; отсутствием подходящего строительного материала; этнокультурными процессами, происходившими в условиях иноэтнического окружения в среде самих енисейских кыргызов на местах их нового расселения.

Из всего многообразия памятников енисейских кыргызов в Туве опубликованы материалы лишь нескольких могильников, из которых наиболее интересны Шанчиг (Кызласов, 1969, рис. 28-40; 1978), Тора-Тал-Арты (Нечаева, 1966), Хемчик-Бом II (Длужневская, Овчинникова, 1980, с. 88-91), Каа-Хем (Маннай-оол, 1968, с. 324-328), Саглы-Бажи I и Кюзленги II (Грач, 1980) и некоторые другие. Многочисленные находки из погребений этих могильников позволяют достаточно полно представить себе облик материальной культуры кыргызов на территории Тувы. Наряду с вещами общераспространённых форм (детали поясных наборов, пряжки с язычком на вертлюге, панцирные пластины, топоры-тёсла, двукольчатые удила, эсовидные псалии, трёхпёрые и плоские ромбические наконечники стрел) в них представлены предметы, характеризующие культуру собственно енисейских кыргызов IX-X вв.: стремена с петельчатой приплюснутой дужкой и прорезной подножкой, витые удила с «8»-образным окончанием звеньев с кольцами, расположенными в различных плоскостях, трёхпёрые наконечники стрел с пирамидально оформленной верхней частью и серповидными прорезями в лопастях, эсовидные псалии с зооморфными окончаниями в виде головок горных баранов или козлов, различных типов бронебойные наконечники стрел, круглые распределители ремней, гладкие лировидные подвески с сердцевидной прорезью, поясные и сбруйные наборы со сложной системой орнаментации (растительный, «цветочный», «пламевидный» орнаменты и др.). Подобный комплекс вещей, который может быть назван кыргызским (табл. VI, 2, 4, 5, 9, 10-12, 16, 17, 23), наряду с обрядом трупосожжения является опорным при определении памятников енисейских кыргызов и в других районах их расселения в IX-X вв.

В настоящее время до полной публикации материала и его специального исследования трудно отделить в Туве памятники второй половины IX в. — периода наибольшей экспансии енисейских кыргызов от памятников X в. — периода постепенного сокращения их государственных границ. Думается, что наряду с типологическим анализом погребального обряда и предметов сопроводительного инвентаря также должно быть учтено и географическое положение памятника в зависимости от того или иного периода кыргызской экспансии. Возможно, более ранними
(91/92)
в ряду тувинских захоронений по обряду трупосожжения являются погребения с «юртообразными» надмогильными сооружениями из горизонтально положенных плиток, типологически стоящие ближе к минусинским чаа-тасам. В одном из них (могильник Хемчик-Бом II в Саянском каньоне Енисея) были найдены ажурные бляхи-оправы с фигурками стоящих друг против друга петушков (табл. VI, 2), композиционно повторяющие изображения фениксов на копёнском блюде (Длужневская, Овчинникова, 1980, рис. 2). Возможно, к концу IX в. относятся своеобразные по составу предметов сопроводительного инвентаря погребения с трупосожжениями на могильнике Саглы-Бажи I и Кюзленги II (Южная Тува). По мнению А.Д. Грача, они «отражают одну из максимальных фаз экспансии кыргызов за Саяны... Эти памятники были сооружены уже тогда, когда кыргызы полностью сломили сопротивление уйгуров, завладели территориями Тувы и Монголии и стали на некоторое время хозяевами Центральной Азии» (Грач, 1980, с. 118). В одном из них (Саглы-Бажи I, кург. 16) были найдены фрагменты бересты с тибетскими надписями охранительного характера — ещё одно свидетельство существования этнокультурных связей между енисейскими кыргызами и Тибетом (Грач, 1980, с. 119-121). Более поздними (X в.) являются подкурганные погребения типа Тора-Тал-Арты и Каа-Хем, в которых найдены остатки трупосожжений нескольких человек, точно так же как в наиболее крупном могильнике XI в. Эйлиг-Хем III в Центральной Туве. Из этих погребений происходят стремена с пластинчатой дужкой и прорезной подножкой, псалии с раскованными и декоративно оформленными концами, детали поясных наборов и пряжки, покрытые золотым или серебряным листком, наиболее характерные для начала II тыс. н.э.

Пребывание кыргызов на территории Тувы помимо погребений по обряду трупосожжения отмечено также эпиграфическими находками (рунические надписи на скалах и стелах), тамгами, оросительными системами, около которых раскопаны курганы енисейских кыргызов (Длужневская, 1982а, с. 124-126).

Алтайский вариант. На Горном Алтае памятников енисейских кыргызов известно значительно меньше. Среди них необходимо отметить два кургана с обрядом трупосожжения и характерным для IX-X вв. набором предметов сопроводительного инвентаря (палаши, удила с «8»-образными кольцами и эсовидными псалиями с «сапожком», наконечники стрел и др.) в Яконуре (Грязнов, 1940, с. 18). В одном из них (кург. 1, мог. Е-Ф) находились остатки сожжений нескольких человек, как например в Тора-Тал-Арты, кург. 4; в другом (кург. 4) найден начельник на слегка изогнутой орнаментированной пластине, возможно, несколько более поздний, чем из кургана 12 могильника Шанчиг (Кызласов, 1978, рис. 6).

Ещё одно погребение с трупосожжением было раскопано
(92/93)
нами в 1972 г. на могильнике Узунтал VIII в Сайлюгемской степи (Савинов, 1980). Под округлым каменным курганом из мелкоколотых плит здесь были найдены остатки трупосожжения (уголь, пепел, кальцинированные кости) и среди них два стремени с приплюснутой петельчатой дужкой, однокольчатые удила с продолговатыми внешними петлями, железные кольца, круглая пряжка с подвижным язычком, нож, проколка и набор бронзовых украшений, состоящий из витой проволочной гривны с головками драконов на концах, пирамидки из двух конусов, украшенных зернью и инкрустированных голубым камнем (лазурит?), сильно метаморфизированным после пребывания в огне погребального костра. Подобного рода украшение — пирамидка — было найдено А.В. Адриановым в чаа-тасе на оз. Кызыл-Куль в Минусинской котловине (Евтюхова, 1948, рис. 17). Особый интерес представляет бронзовая проволочная гривна с изображением голов драконов. Литые головки драконов выполнены рельефно — с круглым глазом, прижатыми ушами, разинутой пастью, с широко разведенными губами, между которыми зажато кольцо (солнце?). Более всего эта геральдическая композиция напоминает изображение свисающих головок драконов на известной ажурной седельной бляхе (табл. V, 2) из кург. 6 Копёнского чаа-таса (Евтюхова, Киселев, 1940, рис. 36). Время сооружения узунтальского погребения по относительно поздней форме удил с продолговатыми внешними петлями может быть определено X в.

Все погребения енисейских кыргызов на Горном Алтае — подкурганные, без каких-либо конструктивных элементов, напоминающих сооружения типа чаа-тас. В отличие от Тувы они не образуют культурной целостности, что, вероятно, объясняется немногочисленностью находившегося здесь кыргызского населения, вступившего в близкие контакты с алтае-телескими тюрками. Это подтверждается руническими надписями из Мендур-Соккона, в одной из которых сказано: «Он тюрк...», а в другой: — «Мой старший брат... герой и знаменитый киргиз» (Баскаков, 1966, с. 80-81). Как далеко на север Горного Алтая проникли енисейские кыргызы — сказать трудно. Очень интересные материалы из старых раскопок К. Ледебура на р. Чарыше (Уманский, 1964, табл. XII) ближе к сросткинской культуре, чем к культуре енисейских кыргызов.

На Западном Алтае погребения с трупосожжениями открыты па могильнике Карболиха VIII. По мнению авторов раскопок, «тут был похоронен древнехакасский (кыргызский. — Д.С.) воин, попавший сюда в период экспансии енисейских кыргызов в IX-X вв. Пришлые кыргызы-завоеватели, очевидно, вскоре стали смешиваться с местными кимаками» (Медникова, Могильников, Суразаков, 1976, с. 262).

Восточноказахстанский вариант. Очень близкие кыргызским как по обряду погребения (подкурганные трупосожжения на
(93/94)
уровне древней поверхности), так и по предметам сопроводительного инвентаря (стремена с прорезной подножкой, палаш, лировидные подвески с сердцевидной прорезью, детали поясных наборов, наконечники стрел, тройники, витые «8»-образные удила и т. д.) захоронения открыты в Восточном Казахстане в составе Зевакинского могильника на Иртыше (Арсланова, 1972). По всем признакам, отмечает Ф.X. Арсланова, «рассмотренные курганы наиболее близки к погребениям в Туве, относящимся к древним хакасам (кыргызам. — Д.С.). Такая близость свидетельствует, по-видимому, о культурном и этническом взаимовлиянии племён, оставивших памятники в Туве и Верхнем Прииртышье» (Арсланова, 1972, с. 75). Хотелось бы вместе с тем отметить, что зевакинские погребения отличаются и некоторым своеобразием: в них найдены кости лошадей, скорее всего относящиеся к сопроводительным конским захоронениям; керамика, отличная от кыргызской; кроме того, своеобразный характер носит орнаментация поясных наборов (широко используется мотив «жемчужин» — он ближе известному в предшествующее время в Средней Азии, а не в Южной Сибири). Погребения с трупосожжениями Зевакинского могильника находятся на одном курганном поле с многочисленными кимакскими захоронениями. Очевидно, оставившее его население — кыргызы, но уже «вступившие в непосредственный контакт с аборигенами Верхнего Прииртышья» (Арсланова, 1972, с. 75), причем процессы аккультурации, отражённые в зевакинских материалах, безусловно были более или менее длительными.

В южных и юго-западных районах экспансии енисейских кыргызов материалов, связанных с ними, известно очень мало. Можно отметить типологически близкий кыргызскому комплекс предметов сопроводительного инвентаря из разрушенного погребения в Джунгарском Алатау около г. Текели (Агеева, Джусупов, 1963). Пребывание енисейских кыргызов в Монголии зафиксировано известной Суджинской надписью, установленной в честь кыргызского судьи Бойла (Малов, 1951, с. 77). Известны здесь и отдельные, правда невыразительные, погребения по обряду трупосожжения этого времени (Боровка, 1927, с. 67). В Восточном Туркестане памятников енисейских кыргызов пока не обнаружено, что, скорее всего, объясняется слабой степенью изученности данной территории в археологическом отношении.

Минусинский вариант. Материалы из кыргызских курганов Тувы, Горного Алтая и Восточного Казахстана, которые по принципу terminus post quem, имея в виду опорную дату 840 г., датируются второй половиной IX-X вв., служат основанием для датировки синхронных погребений на территории Среднего Енисея. К этому времени относятся большие курганы Уйбатского чаа-таса, завершающие традицию сооружения минусинских чаа-тасов (Евтюхова, 1938, с. 118-120), погребения с трупосожжениями могильника Капчалы II (Левашова, 1952, с. 129,
(94/95)
рис. 5), курганы около г. Минусинска (Николаев, 1972), могила «Над поляной» (Гаврилова, 1968; 1974) и часть вещей Тюхтятского клада (Евтюхова, 1948, с. 67-72; Киселёв, 1951, табл. XI-XIII).

С.В. Киселёв и Л.А. Евтюхова считали Тюхтятский клад одновременным собранием и датировали его IX-X вв. А.А. Гаврилова рассматривает его как разновременный комплекс и отмечает, что «этот клад нуждается в специальном изучении для уточнения датировки входящих в его состав вещей» (Гаврилова, 1965, с. 64). Л.Г. Нечаева по аналогии с кург. 4 могильника Тора-Тал-Арты поставила вопрос иначе — не следует ли рассматривать его «как погребение с трупосожжением нескольких человек?» (Нечаева, 1966, с. 120). Правильнее всего к оценке данного памятника подошла А.А. Гаврилова, так как в состав клада входят не только разностильные бляшки — по крайней мере от 20 поясных и сбруйных наборов, но и вещи разновременные в пределах IX-XII вв. В основном они относятся к IX-X вв. (стремя с прорезной подножкой, «т»-видные тройники, детали сбруйных наборов, различного рода украшения, пряжка с язычком на вертлюге и др.), но некоторые предметы, например шарнирные подвесные бляхи с геометрическим орнаментом (Евтюхова, 1948, рис. 133), датируются более поздним временем. Поэтому вряд ли целесообразно объединять памятники енисейских кыргызов IX-X вв. по всей территории их распространения под общим названием Тюхтятской культуры.

В кург. 5 могильника Капчалы II найдены бронебойные и крупные трехлопастные наконечники стрел с, серповидными прорезями, аналогичные тувинским типа Шанчиг (Левашова, 1952, рис. 5). Из курганов, раскопанных около Минусинска, происходят палаш с напускным перекрестием, витые удила с «8»-образными кольцами, петельчатое стремя с прорезной подножкой, наконечники стрел с пирамидально оформленной верхней частью и круглыми отверстиями в лопастях, костяные изогнутые ножи, типологически близкие железным кинжалам «уйбатского типа» (Николаев, 1972, рис. 5-7).

В разграбленном кыргызском могильнике «Над поляной» в числе других вещей были найдены бронзовая чаша с циркульным орнаментом н позолоченная чарка среднеазиатского или турфанского происхождения с гравированными изображениями различных животных и уйгурской надписью: «Держа сверкающую чашу, я сполна (или: я, Толыг) обрел счастье». А.А. Гаврилова датирует эту находку концом IX — началом X в. (Гаврилова, 1968, с. 28); Б.И. Маршак — IX-X вв. (Маршак, 1971, с. 17, прим. 7); А.М. Щербак — не позднее XI в. (Щербак, 1968, с. 32). Помимо приведенных авторами датирующих признаков следует отметить изображение бабочки (или пчёлы) на ручке, имеющее аналогии в украшениях сбруйных наборов из Курая (Евтюхова, Киселёв, 1941, рис. 60-61), и на керамике
(95/96)
времени династии Восточное Ляо (Внржин, 1960, рис. 8). Это позволяет согласиться с датировкой, предложенной А.А. Гавриловой, и рассматривать данную находку в качестве трофея, взятого енисейскими кыргызами во время походов в Восточный Туркестан.

Особое значение имеет датировка больших курганов Уйбатского чаа-таса, которые рассматривались в одном ряду с другими минусинскими чаа-тасами. По Л.А. Евтюховой, они представляют собой 2-й тип погребений VII-VIII вв. (Евтюхова, 1948, с. 18-30), по Л.Р. Кызласову, относятся к копёнскому этапу культуры чаа-тас, VIII — первая половина IX вв. (Кызласов, 1981, с. 49-50). Вещи из Уйбатского чаа-таса — стремена с прорезной подножкой (табл. VI, 14, 15), плоские наконечники стрел, псалии с фигурными скобами и головками горных баранов (табл. VI, 13), витые удила, знаменитое уйбатское стремя с очень высокой вычурной пластиной и инкрустацией, украшенное мотивами ляоского орнамента (табл. VI, 20) — датируются IX-X вв. Обращает на себя внимание то, что в материалах Уйбатского чаа-таса отсутствуют какие-либо следы влияния танского изобразительного искусства, столь характерные для Копён. В «тайнике» кург. 5 Уйбатского чаа-таса найдена вообще заведомо поздняя вещь — стремя с отверстием для путлища в дужке и круглой подножкой (Евтюхова, 1948, рис. 21), однако исключительность этой находки не дает возможности использовать ее в качестве дополнительного аргумента поздней даты всего комплекса.

Приведенные материалы из Минусинской котловины характеризуют поздний этап культуры енисейских кыргызов, синхронный периоду «кыргызского великодержавия», который по наиболее яркому памятнику типа чаа-тас может быть назван уйбатским этапом, тождественным минусинскому варианту культуры енисейских кыргызов IX-X вв. Число памятников IX-X вв. в Минусинской котловине по сравнению с копёнским этапом незначительно, что, видимо, объясняется переселением значительных масс енисейских кыргызов на территории южных районов Саяно-Алтая и Центральной Азии.

Красноярско-канский вариант. Одновременно отдельные погребения енисейских кыргызов появляются севернее Минусинской котловины. В первую очередь к ним относится известный Ладейский комплекс около Красноярска, откуда происходят витые удила, стремя с прорезной подножкой, зажимы для кистей, сбруйные наборы характерного кыргызского облика (Карцов, 1929, с. 51). В.Г. Карцов относил их к ладейской культура VI-XIII вв. «Вопрос о принадлежности Ладейской культуры той или иной народности, — считал он, — приходится пока оставлять открытым» (Карцов, 1932, с. 48). Интересное захоронение по обряду трупосожжения с кыргызским инвентарем (витые удила, палаш с напускным перекрестием, стремя с петельчатой
(96/97)
приплюснутой дужкой, отдельные сбруйные украшения) было открыто в Большемуртинском районе Красноярского края (Николаев, 1982). Р.В. Николаев предполагает, что «погребение принадлежало воину-кыргызу, участвовавшему в... набеге на таёжные племена Севера» (Николаев, 1982, с. 134).

Таким образом, археологические материалы полностью подтверждают сведения письменных источников о широком расселении енисейских кыргызов в IX-X вв. Яркая оценка данного периода дана Ю.С. Худяковым: «Это был звездный час кыргызской истории, период, справедливо названный В. В. Бартольдом „киргизским великодержавием", время, когда кыргызы смогли подчинить обширные просторы степной Азии, оставить о себе память у многих народов... Интерес к истории кыргызов, благодаря их пребыванию в Центральной Азии, выходит далеко за пределы вопросов этногенеза какого-либо из современных тюркоязычных народов Южной Сибири» (Худяков, 1982, с. 62-63). С завершающим этапом периода «кыргызского великодержавия» связаны два важных и окончательно не решенных вопроса: 1) о возможности переселения енисейских кыргызов (или их части) на Тянь-Шань; 2) о длительности пребывания енисейских кыргызов в Центральной Азии. Эти вопросы взаимосвязаны, и от их решения зависит общая оценка дальнейших судеб кыргызского этноса на территории Средней Азии и Южной Сибири.

Вопрос о переселении енисейских кыргызов на Тянь-Шань. Первая дискуссия по этому поводу развернулась ещё в конце XIX в. между В.В. Радловым, сторонником переселения енисейских кыргызов, и Н.А. Аристовым, сторонником независимого происхождения тянь-шаньских киргизов (Аристов, 1897, с. 121).

B.В. Бартольд, автор первой монографии о кыргызах, не придавал большого значения их переселению с Енисея на Тянь-Шань в период «кыргызского великодержавия» и считал, что главная масса кыргызов переселилась в Семиречье позже. «Если бы кыргызы жили в Семиречье уже в эпоху караханидов, то они несомненно приняли бы ислам в X или XI вв., между тем они ещё в XVI в. считались язычниками», — писал он (Бартольд, 1963, с. 39). Г.Е. Грумм-Гржимайло, признавая бесспорность факта вторжения кыргызов в Восточный Туркестан, одинаково отрицал приведенные точки зрения, но позитивного решения не предложил (Грумм-Гржимайло, 1926, с. 364-367). Наиболее законченный вид идея о переселении енисейских кыргызов на Тянь-Шань приобрела в работах А.Н. Бернштама. Одновременно продолжала существовать и точка зрения об автономном сложении тянь-шаньских кыргызов. Во многих более поздних работах проводится мысль о том, что этноним кыргыз могли принести на Тянь-Шань племена, прежде входившие в состав государства енисейских кыргызов IX-X вв. Так, C.М. Абрамзон отмечал, что «на территорию современного Кир-
(97/98)
гизстана пришли преимущественно не кыргызы, жившие на Енисее, а некоторые, главным образом тюркоязычные племена, проживавшие ранее в пределах Восточного Притяньшанья, отчасти Прииртышья и Алтая» (Абрамзон, 1971, с. 22). К.И. Петров отводит значительную роль в этом процессе области енисейско-иртышского междуречья, которую считает достаточно обширной, простирающейся от Киргиз-Нура до Красноярска и от верховий Енисея до верховий Иртыша. Здесь до конца XII в., по мнению К.И. Петрова, смешивались кыргызские, кимакские и прибайкальские этнические компоненты, и уже образовавшийся субстрат переселился в XIII в. на Тянь-Шань (Петров, 1960, с. 59-80; 1961, с. 81-105). Точку зрения К.И. Петрова поддержал Е.И. Кычанов (Кычанов, 1963). О. Караев, напротив, по-прежнему отводил значительную роль в процессе формирования тюркоязычного населения на Тянь-Шане енисейским кыргызам (Караев, 1966). Вопрос, по сути дела, до сих пор остается открытым. Лучше всего по этому поводу написал С.М. Абрамзон: «Если в настоящее время давно стала очевидной невозможность отождествления енисейских и тянь-шаньских кыргызов, то столь же очевидна необоснованность полного отрицания и некоторых этногенетических связей между ними» (Абрамзон, 1971, с. 18).

Приведенные выше материалы погребений IX-X вв. в Минусинской котловине, Туве, на Горном Алтае и в Восточном Казахстане как бы связывают в одну цепочку памятники енисейских кыргызов от Среднего Енисея до Верхнего Иртыша и позволяют еще раз возвратиться к вопросу о переселении енисейских кыргызов (или части их) в IX-X вв. на Тянь-Шань.

В своё время одним из аргументов гипотезы А.Н. Бернштама послужило сходство ажурных блях из Кочкорского клада на Тянь-Шане с накладной орнаментацией копёнских сосудов (Бернштам, 1952, с. 89-94). Отдаленная и довольно формальная аналогия вызвала естественные возражения. Как «орнамент кочкорских блях, — писал Я.А. Шер, — так и орнамент посуды, обнаруженной в Копёнах, относятся к широкому кругу орнаментальных мотивов, присущих многим азиатским народам от Ирана до Китая» (Шер, 1963, с. 165). Л.Р. Кызласов также отмечал, что «если бы было передвижение кыргызов с Енисея на Тянь-Шань, то оно бы фиксировалось прежде всего погребениями по обряду трупосожжения... Таких погребений на Тянь-Шане нет» (Кызласов, 1959, с. 108). Их место, по мнению Я.А. Шера, занимают погребения с конём (Шер, 1963, с. 165).

Однако следует иметь в виду, что все известные на Тянь-Шане захоронения с конём датируются VII-VIII вв. (катандинский тип), а достоверных н полных погребальных комплексов IX-X вв. пока вообще неизвестно. Кроме того, судя по алтайским н восточноказахстанским материалам, сама культура енисейских кыргызов при распространении её на запад претерпела
(98/99)
некоторые изменения. Очевидно, кыргызские памятники на Тянь-Шане должны отличаться большим своеобразием, чем алтайские и восточно-казахстанские.

Приведённая А.Н. Бернштамом параллель между кочкорскими н копёнскими орнаментами имеет основание в том смысле, что ажурные изображения были распространены в IX-X вв. и преимущественно в Южной Сибири. В 1965 г. ажурные накладки с изображением различных животных и растительных побегов, чрезвычайно близкие кочкорским, были найдены в погребении IX-X вв. в Центральной Туве — Аргалыкты I, кург. 11 (Трифонов, 1966, с. 25). Такая же накладка с зооморфными и растительными изображениями известна из случайных находок в Минусинской котловине. Они имеют непосредственное отношение к распространению культуры енисейских кыргызов в IX-X вв. Датировка Кочкорского клада IX-X вв. устанавливается достаточно определённо по орнаменту на серебряных изделиях из того же комплекса (Бернштам, 1952, рис. 50), имеющих прямые аналогии в ляоском орнаментальном искусстве (Виржин, 1942, рис. 18; Тори, 1960, рис. 8). На Тянь-Шане, в Чуйской долине и на Иссык-Куле имеются, правда в небольшом количестве, и отдельные вещи — пряжки, детали поясных наборов, лировидные подвески с сердцевидной прорезью, тройники кыргызского облика (Бернштам, 1950, табл. XIV; Плоских, 1981). Время бытования подобных вещей нa Тянь-Шане устанавливается находками на городище Ак-Бешим в одном слое с тюргешскими монетами VIII-IX вв. и псалиями с головками горных козлов уйбатского типа (Кызласов, 1959а, с. 213-217, рис. 44, 45). Если данные вещи сопоставимы, то, возможно, буддийский храм на Ак-Бешиме разрушили енисейские кыргызы, хотя утверждать это, конечно, с достаточной достоверностью нельзя.

В настоящее время трудно судить, насколько указанные параллели могут свидетельствовать о переселении кыргызов на Тянь-Шань. Вообще оно вряд ли имело массовый характер. Но какие-то группы, скорее всего военные отряды енисейских кыргызов, в IX-X вв. проникали на Тянь-Шань и, возможно, явились первыми носителями этнонима «кыргыз». Это не снимает вопроса о формировании тюркоязычного субстрата в этногенезе тянь-шаньских киргизов, которое могло происходить в более позднее время и на более широкой территории.

Вопрос о длительности пребывания кыргызов в Центральной Азии. По поводу длительности пребывания енисейских кыргызов в Центральной Азии в нашей литературе существует несколько точек зрения, авторы которых по-разному датируют рассматриваемые события и соответственно дают им различную интерпретацию. В.В. Бартольд (Бартольд, 1968, с. 103), первым высказавший свое мнение по этому поводу, Л.П. Потапов (Потапов, 1953, с. 99), И.А. Батманов и А.Д. Грач (Батма-
(99/100)
нов, Грач, 1968, с. 122) считают, что кыргызы уже в начале X в. были вытеснены обратно за Саяны монголоязычными киданями. Л. Р. Кызласов и некоторые другие исследователи продлевают время пребывания енисейских кыргызов в Центральной Азии, и в частности в самом северном ее районе — Туве, до монгольского времени (Кызласов, 1969, с. 121-129). Существует и компромиссная точка зрения, согласно которой какая-то часть их оставалась жить в Туве в начале II тыс., но основная масса енисейских кыргызов переселилась в X в. в Минусинскую котловину (Нечаева, 1966, с. 142; Сердобов, 1971, с. 98-111). При этом большинство исследователей исходит из предположения, что отступление енисейских кыргызов на север было вызвано политическими причинами — военными столкновениями с новыми более сильными государственными образованиями киданей, найманов, монголов. По мнению Ю.С. Худякова, «главной причиной кратковременности “кыргызского великодержавия”... было истощение людских ресурсов относительно немногочисленного кыргызского населения в длительной войне и их распыление на обширных территориях» (Худяков, 1980, с. 162). Исключением в данном ряду гипотез является мнение Л.Н. Гумилёва, высказанное в связи с общей характеристикой расселения народов Центральной Азии в начале II тыс.: «Равным образом (как, например, уйгуры и кидани. — Д.С.) не претендовали на степь и кыргызы. Они давно покинули ее и ушли в благодатную Минусинскую котловину, где могли жить оседло, заниматься земледелием, а не кочевать» (Гумилев, 1970, с. 66).

Хронологически первой реальной силой, способной вытеснить кыргызов обратно на Енисей, могли быть кидани, создавшие в 916 г. государство Восточное Ляо. При движении на Запад, в Монголии, кидани уже не встретили кыргызов, и император Амгабань даже предложил уйгурам вернуться на свои прежние земли. В хрониках династии Восточное Ляо ни разу не упоминаются столкновения между киданями и кыргызами в это время, хотя столкновения несомненно должны были бы иметь место, будь последние заинтересованы в сохранении за собой территории Монголии. Больше того, как показывают исследования ляоских купольных гробниц, материальная культура енисейских кыргызов была очень близка культуре киданей, однако вопрос о причинах подобного сходства остается совершенно не исследованным. В начале XII в., по рассказу Джувейни, кидани государства Западное Ляо «подошли к пределам кыргызов; они стали производить набеги на жившие в этих пределах племена; те ответили им такими же нападениями» (Бартольд, 1963, с. 502). Судя по приведенному свидетельству, еще в начале XII в. енисейские кыргызы находились в Монголии, что противоречит известиям времени династии Восточное Ляо.

Следует отметить, что в данном случае речь идет не о собственно кыргызах, а о «живших в этих пределах племенах», что
(100/101)
равным образом можно расценить и как воспоминание о господстве енисейских кыргызов над местным населением, тем более, что, желая отомстить кыргызам, кидани послали против них войско и взяли город Бишбалык в Восточном Туркестане, захваченный кыргызами еще в 841-842 гг., но, как указывает Джувейни, не кыргызский, а уйгурский город (Бартольд, 1963, с. 502-503). В известной степени сложившуюся ситуацию объясняет заключение С.М. Абрамзона о том, что еще недавно имя кыргыз «распространялось на группы племён различного происхождения не только в Минусинской котловине и в пределах Саяно-Алтая, но и значительно южнее и юго-западнее — на территории Джунгарии и частично Восточного Туркестана» (Абрамзон, 1971, с. 21), т. е. именно там, где происходили описываемые Джувейни события.

К несколько более позднему времени относится упоминание о войне енисейских кыргызов и найманов, о которой известно только то, что кыргызы потерпели в ней поражение. Случай, «когда они разбили кыргызов», упоминается в политической истории найманов (Рашид-ад-дин, 1952, с. 135). Упоминаемая Рашид-ад-дином война могла происходить как в Монголии, так и за её пределами: достаточно вспомнить походы древних тюрков и уйгуров за Саяны в VIII-X вв. В самом конце XII в. (1199 г.) Буюрук-хан найманский бежал от войск Темучина (Чингис-хана) в «Кем-Кемджиут, принадлежащую к местностям, входившим в область киргизов». По Рашид-ад-дину, «Киргиз и Кем-Кемджиут — две смежные друг с другом области; обе они составляют одно владение» (Рашид-ад-дин, 1952, с. 150), но имеют разных правителей. Как справедливо полагает Н.А. Сердобов, «скорее всего, объединённое название “Киргиз и Кем-Кемджиут” следует считать отголоском предшествующего господства кыргызов в Туве» (Сердобов, 1971, с. 113). Содержание приведенных сообщений аналогично рассказу Джувейни о набегах киданей на «жившие в этих пределах племена»: в обоих случаях говорится о местном населении, входившем в состав государства енисейских кыргызов в IX-X вв. и сохранившем название «кыргыз» как название последнего наиболее крупного этносоциального объединения на протяжении всего предмонгольского времени.

Сокращение границ государства енисейских кыргызов демонстрируют и археологические материалы. По данным Г.В. Длужневской, «к концу X в. наблюдается резкое уменьшение количества памятников енисейских кыргызов на территории Тувы». Погребения начала II тыс. н.э. (по Л.Р. Кызласову, аскизская культура) «концентрируются у р. Енисей, р. Хемчик (нижнее течение), севернее Уюкского хребта. Такое размещение их и явное уменьшение числа в определенной степени свидетельствуют об отступлении кыргызов, носителей аскизской культуры, к северу, подтверждая частичное возвра-
(101/102)
щение кыргызов за Саяны в течение X в.» (Длужневская, 1979, с. 49; 1982а, с. 129-130).

Для решения вопроса о длительности пребывания енисейских кыргызов в Центральной Азии наряду с письменными и археологическими источниками могут быть привлечены и сведения палеоэтнографического характера. Выше уже говорилось о комплексном направлении хозяйства енисейских кыргызов, в котором значительное, если не ведущее, место принадлежало земледелию. Те же хозяйственные особенности сохранялись у кыргызов и после их выхода на арену Центральной Азии. Сведения о земледельческой культуре кыргызов проникают в арабские и персидские источники. Так, например, ал-Идриси сообщает, что «у киргизов на реке имеются мельницы, на которых они размалывают рис, пшеницу и другие злаки, превращая их в муку, из которой приготовляют хлеб, или же едят их в вареном виде без размола, этим они питаются... Женщины выполняют всякого рода работы, а мужчины должны заниматься только пахотой и жатвой» (Караев, 1973, с. 32-33). И в монгольское время, по данным Юаньши, «обычаи — цзили-цзисы (кыргызов. — Д.С.) отличаются от обычаев всех других владений... Имеют значительные сведения об обработке земли» (Кычанов, 1963, с. 59).

Палеоэтнография енисейских кыргызов, представление о них как о преимущественно земледельческом народе (с учетом данных археологии и письменных источников) хорошо объясняют причины их ухода из Центральной Азии. Будучи в значительной степени земледельцами, хозяйственно-культурный тип которых сложился в Минусинской котловине, — древнем земледельческом центре Сибири, — кыргызы не имели экономической базы в степях и плоскогорьях Центральной Азии. Очевидно, не случайно, не желая отрываться от своих оседлых поселений, полей и пастбищ, они не перевели столицу после победы над уйгурами на Орхон, как это делали все их предшественники и позднее монголы. Уже в начале X в. столица енисейских кыргызов находилась в г. Кемиджкете в Центральной Туве, пожалуй, единственном здесь месте, пригодном для земледелия (Кызласов, 1969, с. 96). Однако пребывание в Центральной Туве было непродолжительным, так как уже в середине X в. их столица была перенесена далеко на север, за Саяны. «От Когмена (Западные Саяны. — Д.С.), — сообщает Гардизи, — до киргизского стана семь дней пути, дорога идет по степи и лугам, мимо приятных источников и сплетённых между собой деревьев. Здесь военный лагерь киргизского хакана и лучшее место в стране» (Бартольд, 1973, с. 47). Упоминаемое Гардизи место находилось, скорее всего, на р. Белый Июс, где и позже стоял «каменный городок» киргизских князей. «Имеются основания, — отмечал Л.П. Потапов, — считать этот городок древним центром владений енисейских кыргызов» (Потапов, 1957, с. 16).

Таким образом, господство енисейских кыргызов в Цент-
(102/103)
ральной Азии (в том числе в Туве) закончилось в X в., и основная их масса, главным образом в силу земледельческой направленности своего хозяйства, вернулась на Средний Енисей. Последовательное перенесение ставки кыргызского кагана можно рассматривать как прямое свидетельство сокращения границ государства енисейских кыргызов. Кыргызский каган не мог из-за Саян, с верховьев Чулыма, управлять народами Центральной Азии: местоположение ставки должно было определять и политический центр самого государства. Возвращение кыргызов на Средний Енисей, скорее всего, носило поэтапный характер. В абсолютных датах его можно синхронизировать с перемещением ставки кыргызского кагана, зафиксированным письменными источниками.

Сокращение границ государства енисейских кыргызов в конце I тыс., переселение их большей части в Минусинскую котловину, где в это время должно было произойти переоформление традиционных наделов полей и пастбищ, не могло не вызвать расселения части енисейских кыргызов в северные пределы их страны. Кыргызские погребения X-XI вв. (возможно, на основе красноярско-канского варианта культуры предшествующего времени) известны на р. Кане и севернее Красноярска (Миндерла). Наибольший интерес из них представляет канское погребение по обряду трупосожжения с характерными кыргызскими вещами (крупные трёхпёрые наконечники с пирамидально оформленной верхней частью и фигурными прорезями в лопастях, бляшка с «пламевидным» орнаментом), найденными вместе с более поздними предметами (стремя с низкой невыделенной пластиной, круглые пряжки с пластинчатой рамкой, кольцо на фигурной пластине). Авторы раскопок датируют данное погребение X-XI вв. и относят к местному северному варианту «древнехакасской» (кыргызской. — Д.С.) культуры (Савельев, Свинин, 1978). Подобные памятники фиксируют продвижение енисейских кыргызов на север в самом начале II тыс. Известно, что уже в монгольское время ещё севернее, в месте слияния Енисея и Ангары, находился город енисейских кыргызов Кикас (Рашид-ад-дин, 1952, с. 102).