главная страница / библиотека / обновления библиотеки
Д.Г. СавиновКультура населения Южной Сибири предмонгольского времени.// Автореф. дисс.... канд. ист. наук. Л.: 1974. 22 с. 07.00.07 — этнография.
Две даты — 840 и 1207 г.г. ограничивают определённый промежуток времени, находящийся на стыке двух великих эпох в истории народов Южной Сибири — древнетюркской и монгольской. В 840 году енисейские кыргызы, победив уйгуров, перешли через Саяны и вышли на просторы Центральной Азии. Впервые народ северного происхождения, создавший высокую культуру в бассейне среднего Енисея, стал играть решающую роль в делах своих южных соседей. В 1207 году Джучи, пройдя из северной Монголии по льду замёрзшего Енисея, покорил кыргызов и другие народы Саяно-Алтайского нагорья. Начался монгольский период в истории народов Южной Сибири. Между этими двумя событиями лежат три с половиной столетия сложнейшей политической истории, которая привела к значительному изменению этнической карты и этнографического облика прежних археологических культур.
В исследованиях, посвящённых истории Южной Сибири, этот период остаётся наименее разработанным — непосредственно за древнетюркским временем (VI-Х в.в.) следует монгольское время (XIII-XV в.в.), так что Х-ХII в.в. иногда просто выпадает из периодизации. Учитывая основное направление этногенетического процесса, этот период лучше всего определить как предмонгольское время. В реферируемой работе оно понимается несколько расширительно (IХ-ХII в.в.), так как культура X века ещё неразрывно связана с древнетюркским временем, и иначе непонятен генезис культуры предмонгольского времени в целом.
В 1859 году известный русский востоковед В. П. Васильев, характеризуя состояние дел в исторической этнографии конца I — начала II тыс. н.э. писал о том, что «между историей народов Средней Азии и эпохой Чингиз-хана находится пропуск в пространстве трёх столетий, так что читая истории древних народов, мы находимся в неизвестности, что с ними сделалось впоследствии и от этого самое выступление на исторической арене монголов представляется в каком-то полумраке». О предмонгольском времени как о «тёмном периоде» в истории народов Азии писали впоследствии многие исследователи-историки (В. В. Бартольд, Г. Е. Грумм-Гржимайло, Л. Л. Викторова. Е. И. Кыча- нов) и археологи (М. П. Грязнов, А. А. Гаврилова, А. Д. Грач). В настоящее время постановка темы «Культура населения Южной Сибири предмонгольского времени» обеспечена достижениями советской науки в области исторической этнографии и накоплением новых археологических материалов этого времени. Помимо опубликованных данных в работе использованы материалы коллекций Государственного Эрмитажа, Государственного Исторического Музея, Музея антропологии и этнографии АН СССР, исторических отделов краеведческих Музеев в городах Абакане, Минусинске, Красноярске, Томске, Барнауле, Бийске, Горно-Алтайске, Кемерово, Прокопьевске, Кызыле, Иркутске и Чите, материалы Архивов Ленинградского отделения Института Археологии АН СССР и Государственного Музея этнографии народов СССР, неопубликованные материалы Красноярской и Саяно-Тувинской экспедиций ЛОИА АН ССОР. Всем сотрудникам этих научных центров автор приносит глубокую благодарность за помощь и поддержку в работе. Наряду с этим привлекаются материалы из раскопок автора, проводившихся в период с 1965 по 1972 г.г. в разных районах Южной Сибири — в Туве, Минусинской котловине, Горном и степном Алтае.
[ 1 ] ^
В первой главе диссертации рассматривается культура населения Южной Сибири IX-X в.в. и вопрос синхронизации памятников. При этом основное внимание уделяется проблеме хронологии, так как от истинной датировки комплекса зависит не только место в классификационных таблицах, но и оценка реального вклада оставившего его населения в общий поток человеческой культуры. Трудность здесь заключается в том, что при отсутствии твёрдо установленных дат в близкой этно-культурной среде различия в предметах материальной культуры почти не прослеживаются. В этих условиях важно обратить внимание на какие-то новации, внешние признаки оформления вещей, отражающих определённый стиль эпохи и культурную ориентацию памятников.
Опорными комплексами при определении хронологии памятников Конца I тыс. н.э. в Южной Сибири можно считать материалы сросткинской культуры (IХ-Х в.в.), культуры енисейских кыргызов по всей территории её распространения, то есть после 840 года, а также отдельные параллели в материале из купольных гробниц Восточного Ляо, на что первым обратил внимание С. И. Вайнштейн.
Во всех памятниках, которые можно считать сросткинскими (в том числе и в Восточном Казахстане) независимо от обряда погребения встречается взаимосвязанный комплекс предметов и в этом плане, очевидно, можно говорить не о сросткинском типе могил (А. А. Гаврилова), а о сериях вещей сросткинского типа, характеризующих сросткинскую культуру. Картографирование памятников сросткинской культуры показывает, что начинаются они на Иртыше (Бобровский, Орловский и другие могильники), тянутся вдоль Западного Алтая (Гилёво) и затем широко располагаются в приобских степях от верхней Оби (собственно Сростки и Большая Речка) до уровня современных Томска (Архиерейская заимка) и Новосибирска на севере (Ордынское, Старый Шарап, Иня) и отрогов Кузнецкого Алатау на востоке (Ур-Бедари). На западе отдельные погребения с вещами сросткинских типов встречаются вплоть до Центрального Казахстана (Текели) и Барабинской степи (Усть-Тартасский могильник). Одновременно с середины IX века в Туве, Горном Алтае и Восточном Казахстане появляются памятники енисейских кыргызов. Широкое их распространение и по существу единственная твёрдо установленная дата для всего периода — 840 год как terminus post quem для кыргызских погребений в Центральной Азии заставляют обратить на эти памятники особое внимание в плане южно-сибирской хронологии вообще. Логически (и это совершенно оправдано) кыргызские материалы в Минусинской котловине можно разделить на два последовательных этапа — до и после 840 года, прячём с выходом кыргызов на арену Центральной Азии развитие их культуры в Минусинской котловине, естественно, не прекратилось. Поздняя дата кургана 2 Копёнского чаа-таса («около середины или даже второй половины IX века») была убедительно доказана Б. И. Маршаком. Очевидно, середину IX века можно считать верхней хронологической границей для памятников копёнского типа в Минусинской котловине. К IX-X в.в. здесь относятся часть вещей смешанного Тюхтятского клада, курганы 4-5 могильника Кап- чалы II, курганы около Минусинска, Уйбатский чаа-тас, Ладейский комплекс и некоторые другие, в которых были найдены вещи аналогичные тувинским (Тора-Тал-Арты, Шанчиг или Хемчик-Бом). Материалы из кыргызских курганов Тувы и Минусинской котловины IX-X в.в. в свою очередь служат основанием для датировки памятников других территорий. В Прибайкалье с кыргызами связывается материал из могилы 3 Хойцегорского могильника (Ю. Д. Талько-Грынцевич). В Горном Алтае первое кыргызское погребение было раскопано на могильнике Узунтал. Крайние западные памятники енисейских кыргызов открыты Ф. Х. Арслановой на Иртыие (Зевакино). Картографирование памятников енисейских кыргызов показывает, что территория их распространения в IX-X в.в. почти точно соответствует известному указанию Таншу: «На восток простиралось до Гулигани, на юг до Тибета, на юго-запад до Гэлолу» (Н. Я. Бичурин).
Уже многим исследователям бросалось в глаза сходство между основными формами предметов материальной культуры из погребений IX-X в.в. Восточного Казахстана, западного и северного Алтая и енисейских кыргызов (С. В. Киселёв, Ф. X. Арсланова, А. А. Гаврилова, К. И. Петров, В. А. Могильников). Несмотря на особенности оформления отдельных вещей, материальный комплекс культуры енисейских кыргызов и сросткинской существенно не отличаются друг от друга, Варьируют в основном элементы декоративного порядка при одинаковом или близком конструктивном решении предметов. В известной степени можно даже говорить о двух вариантах культуры IX-X в.в. — кыргызском и сросткинском, развивавшихся параллельно и в несомненном взаимодействии.
Это позволяет методом синхронизации решить вопрос и об относительной хронологии погребений с конём в Саяно-Алтае, служащий предметом длительной дискуссии (С. В. Киселёв, Л. А. Евтюхова, Л. Р. Кызласов, А. Д. Грач, А. А. Гаврилова, С. И. Вайнштейн). Синхронистические таблицы составлены из сорока серий предметов сопроводительного инвентаря по основным разделам: предметы конского снаряжения, предметы вооружения, поясной набор. Проведённая синхронизация позволила определить ряд погребений IX-X в.в.: в Горном Алтае — большая часть материалов из Курая, Туэкты и частично Узунтала; в Туве — Кара-Чога, курган 4, Аржан, курганы в Саглы. Датировка ряда горно-алтайских курганов IX-X в.в. делает практически не нужным выделение здесь особого варианта сросткинской культуры (А. А. Гаврилова). Близость горно-алтайских и североалтайских материалов объясняется скорее всего не их преемственностью, а сосуществованием памятников сросткинских и, например, курайских, принадлежащих к относительно одновременным, но разным археологическим культурам. Вероятно, в погребениях с конем в Туве, на Алтае и в северо-западной Монголии отражены локальные варианты большой кочевнической культуры, несомненно, полиэтнической.
[ 2 ] ^
Во второй главе рассматривается культура населения Южной Сибири Х-ХII в.в. и вопрос преемственности памятников, то есть сопоставления прежних древнетюркских и новых элементов в культуре начала II тыс. н.э.
Сильнее всего эта преемственность проявляется в памятниках Прибайкалья, где погребения грунтовые и в колодах представляют два этапа одной культуры (Г. П. Сосновский). Ряд вещей из грунтовых могил Прибайкалья находит себе непосредственные аналогии в саяно-алтайских погребениях и, очевидно, относится к концу I тыс. н.э. (большинство саянтуйских могил, Капчеранка-29, Хойцегор и другие), из погребений в колодах, наоборот, происходит серия вещей, по своему оформлению близких к предметам материальной культуры Саяно-Алтая начала II тыс. н.э. (Ильмовая падь, Тапхар и другие).
Прибайкальский компонент определенно присутствует в культуре Тувы и Минусинской котловины, известной главным образом по исследованиям Л. Р. Кызласова, а также А. В. Адрианова, С. А. Теплоухова, Г. П. Сосновского, В. П. Левашовой, А. Н. Липского, М. П. Грязнова, М. Н. Комаровой, Я. А. Шера, А. Д. Грача, Ю. И. Трифонова, И. У. Самбу. В настоящее время материалов Х-ХII в.в. из Тувы и Минусинской котловины, включая предметные серии из случайных сборов, настолько много, что они могут быть использованы для решения не только историко-культурных, но и этногенетических вопросов. Это особенно важно потому, что именно создатели этой культуры явились той этнографической средой, с которой столкнулись монголы Джучи в 1207 году. Вопрос этот рассматривался главным образом с точки зрения государственного оформления этой культуры. Высказанное Л. Р. Кызласовым мнение о древнехакасской её принадлежности получило различные отклики в литературе (А. П. Смирнов, С. А. Плетнёва, Н. А. Сердобов). В реферируемой работе даётся анализ основных типов предметов сопроводительного инвентаря из погребений Тувы и Минусинской котловины Х-XII в.в. Внимательное рассмотрение этого материала показывает, что на рубеже I и II тыс. н.э. меняется как конструктивное решение ряда предметов, так и основные принципы их декоративного оформления. Большинство вещей теперь делается из железа; ведущее значение приобретает геометрический орнамент, для культуры енисейских кыргызов не характерный. Набор изделий становится более стандартным и в тоже время более разнообразным, причем в пределах каждой серии наблюдается значительно большая дифференциация типов. Особенности материального комплекса из тувинских и минусинских погребении Х-XIII в.в. заставляет рассматривать вопрос о происхождении этих двух вариантов в принципе одной культуры раздельно. Кыргызская основа тувинского варианта несомненна. Она выразилась в сохранении обряда трупосожжения и смешанных комплексах типа Эйлиг-Хем III (А. Д. Грач), где прежние кыргызские формы сочетаются с новыми, ранее в Южной Сибири не встречавшимися. Наряду с кыргызским компонентом в них выделяется также серия предметов прибайкальского и сросткинского происхождения. О прибайкальском компоненте говорилось выше. К сросткинским формам относятся длинные ременные наконечники, «У»-видные бляшки, стремена с невыделенной пластиной, отдельные типы наконечников стрел, двусоставные застёжки и т.д. Очевидно, хотя сросткинская культура кончает своё существование где-то на рубеже I и II тыс. н.э., многие предметы сросткинского комплекса продолжают жить без существенных изменений в тувинских погребениях начала II тыс. н.э. Уже на основе памятников эйлиг-хемского типа, которые правильнее всего датировать X-XI в.в., в результате смешения всех образующих его компонентов складывается тувинский вариант культуры XI-XII в.в. Большое количество общих форм предметов и единый стилистический принцип их оформления не позволяют рассматривать тувинский и минусинский варианты культуры XI-ХII в.в. в генетической последовательности — они, очевидно, одновременны в этих пределах, хотя, вероятно, минусинский вариант является производным от тувинского. В сложении минусинского варианта культуры XI-ХII в.в. кроме того сыграло определённую роль население более северных и, вероятно, западных районов, что отразилось в очень развитой системе геометрической орнаментации и ряде форм предметов не характерных для тувинского варианта, но известных в культуре Западной Сибири предшествующего времени. Позднее минусинский комплекс отчётливо выделяется в материалах Часовенной горы (С. А. Теплоухов, А. А. Гаврилова), которую можно, таким образом, считать завершающим этапом развития культуры Саяно-Алтая Х-ХII в.в.
В начале II тыс. н.э. сросткинское влияние проникает в Горный Алтай. Материалы Яконура M. П. Грязнов) как по линии погребального обряда, так и по смешанному составу сопроводительного инвентаря отражают то же сочетание старых и новых форм, что и могильник Эйлиг-Хем III в Центральной Туве. Аналогичная ситуация имела место и на северном Алтае. Первые достоверные погребения Х-ХII в.в. здесь были открыты в составе Осинкинского могильника (Усть-Пристанский район Алтайского края). Наряду с прежними сросткинскими элементами (ажурные украшения, детали поясных наборов, отдельные типы наконечников стрел) здесь был найден ряд предметов, главным образом женских украшений, не имеющих прототипов в истории Южной Сибири предшествующего времени. Отдельные параллели прослеживаются только с Прибайкальем. Зато почти в том же виде комплекс женских украшений из Осинкинского могильника повторяется в материалах Басандайки и Саркела-Белой Вежи второй половины XI века (O. А. Артамонова). По мнению Т. И. Макаровой эти вещи были сделаны «руками одного народа».
Опорным памятником для монгольского времени в Южной Сибири считается могильник Часовенная гора около Красяояр- ска, название которого легло в основу могил часовенногорского типа по периодизации А. А. Гавриловой (XIII-ХIV в.в.). Все памятники, включаемые в часовенногорский тип (Часовенная гора, Кудыргэ, Суханиха, Урбюн, Ильмовая падь и другие) различаются по обряду погребения. Общий набор предметов, найденный в этих территориально удалённых друг от друга памятниках — это предметы роскоши (кубки, чаши, серьги, кольца и т.д.), скорее всего предметы импорта, которые и должны были получить широкое распространение в начале монгольского времени. Разнообразные формы погребального обряда, также как и различие в наиболее традиционных предметах сопроводительного инвентаря, показывают, что за каждым памятником часовенногорского типа должна стоять своя археологическая культура и самостоятельная этническая общность. Близость материального комплекса из часовенногорских могил и минусинского варианта культуры XI-XII в.в. даёт основания для более ранней, чем это принято считать, датировки этого памятника (XII-XIII в.в.). С XIII века по всему степному поясу распространяются поздне-кочевнические погребения, дата которых устанавливается достаточно определённо по находкам в них джучидских монет XIII-ХIV в.в. Они принадлежат уже другой культуре, границы распространения которой выходят за пределы Саяно-Алтая и которая сложилась, вероятно, как государственная культура в рамках Улуса Джучи.
[ 3 ] ^
Третья глава посвящена вопросам развития основных форм предметов материальной культуры по основным разделам: предметы конского снаряжения, предметы вооружения, поясной набор.
Известно, что седло монгольского типа складывается на основе древнетюркского, но генезис его рассматривался в нашей литературе суммарно (А. А. Гаврилова, С. И. Вайнштейн). Имеющийся в настоящее время материал позволяет конкретизировать процесс перехода от седла древнетюркского времени к монгольскому. В работе предлагаются реконструкции двух типов сёдел на основе находок в Часовенной горе и погребениях Тувы и Минусинской котловины X-XII в.в. Одно из них имело высокие дугообразные луки и восходит к сёдлам типа кокэльских, другое — широкие арочные луки и восходит к сёдлам типа кудыргинских. И то, и другое богато украшалось металлическими обкладками, оковками и кантами. В конструкции этих сёдел есть ряд старых, связанных с древнетюркским временем и ряд новых, ранее не встречавшихся, элементов. Отражение прежней традиции — это округлые лопасти на полках, целиком теперь сдвинутые к переднему краю, выступ вокруг выреза в нижней части лук, заостренные концы лицевых обкладок, в принципе повторяющие контур лук предшествующего времени. Новыми являются сама форма высоких лук с широким основанием, способ их крепления и полки, близкие к прямым с плоскими металлическими обкладками. Уже на основе седла типа часовенногорского в XIII-XV в.в. складывается седло монгольского типа, изображения которого часто встречается в памятниках юаньского времени.
В конце I тыс. н.э. в Южной Сибири существовали два типа стремян с петельчатой и пластинчатой дужкой. В начале II тыс. н.э. повсеместно распространяются стремена с отверстием в самой дужке. Прототипом их были, вероятно, сросткинские стремена с низкой не отделённой от дуг пластиной. Такие же стремена встречаются в памятниках эйлиг-хемского типа и у киданей. Округлая подножка с продольной нервюрой, переходящей в дуги, представляет скорее всего наследие кыргызской культуры.
Можно считать установленным, что удила с кольчатыми псалиями для Южной Сибири не характерны. Они появляется спорадически только во второй половине I тыс. н.э. (Уюк, Курай VI, Капчалы II). Первые настоящие кольчатые удила — сросткинские. Значительно большее распространение получают здесь удила со стержневыми псалиями, различным образом оформленные. Поздний вариант их — удила с пластинчатыми псалиями, которые употреблялись с удилами «с упором», характерными для культуры Тувы и Минусинской котловины XI-ХII в.в. Начиная с XII-XIII в.в. они также исчезают и становятся общеупотребительными удила с большими внешними кольцами, вероятно, производные от сросткинских.
Из дополнительных элементов конского убранства в работе рассматриваются также подпружные пряжки, тройники, начельни- ки, седельные кольца, украшения.
Эволюции сложного лука посвящено в нашей литературе несколько специальных работ, основанных преимущественно на европейском материале и лишь косвенно касающихся Южной Сибири (А. И. Хазанов, А. Ф. Медведев, Б. А. Литвинский). Основные закономерности развития лука в Южной Сибири наиболее полно исследовала А. А. Гаврилова, Находки в Осинкинском могильнике позволили реконструировать форму лука XI-ХII в.в. на северном Алтае. Это был асимметричный лук с одной длинной концевой и одной срединной фронтальными накладками. О широком распространении лука этого типа в предмонгольское время говорит большое количество таких же накладок в сериях случайных находок из Южной Сибири. По явление срединной фронтальной накладки скорее всего связано с развитием древнетюркской традиции употребления срединного вкладыша, располагавшегося между боковыми накладками. В остатках луков, найденных в уйгурских (Л. Р. Кызласов) и сросткинских (Ф. Х. Арсланова) памятниках у этих вкладышей уже заметно расширенные концы. На восточно-европейских луках, где боковые срединные накладки сохраняются значительно дольше, на каждом луке три срединных накладки — одна фронтальная с расширенными концами и две боковых. В памятниках ХII-ХIII в.в. срединные боковые и концевые фронтальные накладки исчезают. Остается одна срединная накладка с лопатообразными концами, знаменующая появление лука монгольского типа.
Известно, что для древнетюркского времени характерны в основном трёхпёрые наконечники стрел. Плоские наконечники стрел в Южной Сибири появляются не ранее VIII-IХ в.в., а как массовый материал распространяются только после X века, где дают очень большое разнообразие форм и типов. Трёхпёрые наконечники в виде отдельных экземпляров доживают до монгольского времени. Начиная с ХIII-ХIV в.в. ведущими становятся плоские кованые наконечники стрел, чаще всего ромбические, кунжутолистные или типа срезней, которые вытесняют все остальные формы.
Из предметов, связанных непосредственно с человеком, в работе рассматриваются сабли, кинжалы и поясной набор. Фак- тический материал по этим разделам значительно пополняется изображением соответствующих реалий на древнетюркских каменных изваяниях. Принципы оформления некоторых украшений в IX-X в.в. позволяют говорить не только о видах отдельных предметов, характерных для этого времени, но и о региональных отличиях внутри однотипных серий. Так, в культуре енисейских кыргызов использовались преимущественно сердцевидные подвески с гладким краем, колокольчиком или личиной посередине, сплошь покрытые растительным орнаментом, а в сросткинской культуре ажурные или с личиной и вырезным краем, украшенные только трилистниками. Лировидные подвески с сердцевидной прорезью распространяются в основном с енисейскими кыргызами, а такие же подвески с круглой прорезью характерны для Алтая и более западных районов. Одновременность их устанавливается нахождением подвесок обеих типов на курайском поясе. Кыргызские «Т»-видные тройники выпуклые посередине, а сросткинские, как правило, плоские и с иной системой орнаментации. Для культуры населения Горного Алтая этого времени более характерны тройники с вырезными лопастями и т.д. Все это говорит о сложении в конце I тыс. н.э. устойчивых этнографических признаков выделенных археологических культур. На рубеже I и II тыс. эти признаки стираются. Перемещения значительных масс населения в это время, широкий приток новой информации и стирание собственных культурных традиций должны были привести к значительной эклектике. Отсюда такая множественность форм и типов предметов во всех сферах материальной культуры начала II тыс. н.э. Как и в любой эклектике постепенно победило и осталось в общественной практике только самое рациональное и необходимое из созданного различными культурными традициями. Только в ХII-XIII в.в. и позже складываются наиболее эффективные и поэтому общеупотребительные формы предметов материальной культуры, многие из которых без значительных изменений доживают до уровня этнографической современности.
[ 4 ] ^
В четвёртой главе рассматриваются особенности погребального обряда и вопрос этнической принадлежности некоторых из упоминавшихся выше памятников.
Исконным обрядом захоронения у енисейских кыргызов и орхоно-алтайских тюрков считается трупосожжение. Погребальный ритуал кыргызов и тюрков-тюгю объединяет не только факт трупосожжения, но и определенный интервал между моментом смерти и захоронения. Эти особенности погребального обряда связаны скорее всего с районами юга Центральной Азии, где жили тюрки-тугю в ранний период своей истории (С. Г. Кляшторный) и откуда несколько раньше приходят гяньгуни, составившие ядро енисейских кыргызов (Л. Р. Кызласов). Ранние тюркские сожжения с документально зафиксированными находками кальцинированных костей известны в Туве (А. Д. Грач). В начале VII века (628 год) китайскими письменными источниками отмечена смена обряда погребения у древних тюрков от сожжения покойника на трупоположение. Это сообщение было предметом неоднократного обсуждения в литературе (С. И. Вайнштейн, Л. Р. Кызласов, Л. Н. Гумилёв, Ю. И. Трифонов). В работе приводится ряд доказательств в пользу телесской принадлежности погребений с конём в Южной Сибири. Отклонения в ориентировке погребенных (C, СВ, СВВ, СВС, В) объясняются скорее всего не хронологическими (А. Д. Грач, Л. Р. Кызласов), а какими-то другими (региональными?) причинами. Так, для Тувы, особенно её центральных районов более характерна для IX-X в.в. северная ориентировка, а для Горного Алтая восточная. Вероятно, это отражение племенных отличай населения алтайского и тувинского вариантов погребений с конём.
О местном характере погребений с конём в Минусинской котловине говорит последовательный ряд захоронений: Усть-Тесь (VI-VII в.в.), могила на Таштыке и Капчалы II (VII-VIII в.в.), могила на Уйбате (IX-X в.в.), которые позволяют рассматривать их как памятники какой-то самостоятельной этнической группы, входившей, очевидно, в состав государства енисейских кыргызов. Данные археологии дают много подтверждений неоднородности енисейских кыргызов в древнетюркское время. Так, по сопроводительному инвентарю можно предположить, что могильники Капчалы I (VII-VIII в.в.) и Уйбатский чаа-тас (IX-Х в.в.) оставлены одной группой населения, а Копёнский чаа-тас (VIII-IХ в.в.) — другой. В Усть-Тесинском могильнике обращает на себя внимание сочетание различных норм погребального обряда в пределах одного комплекса (трупосожжение и трупоположение). В принципе, тоже самое можно сказать о Копёнском и Уйбатском чаа-тасах (Л. А. Евтюхова, А. А. Гаврилова). А. А. Гаврилова убедительно показала, что т.н. «тайники» — это сопроводительный инвентарь погребений с обрядом трупосожжения. Однако, сочетание различных обрядов объясняется скорее всего не социальными, а какими-то другими (сочетание разных этнических традиций, подхоронение?) причинами.
Вопрос о обряде погребения в памятниках сросткинской культуры является наиболее сложным. В работе даётся подборка основных типов захоронений сросткинской культуры и рассматриваются как общие закономерности сросткинского погребального ритуала, так и eго локальные особенности. Несмотря на вполне естественные расхождения в деталях, памятники со сросткинским инвентарём обладают достаточным количеством общих черт для того, чтобы относить их к одной культуре. Именно так с точки зрения погребального обряда должна была выглядеть культура полиэтническая. Вопрос о принадлежности сросткинской культуры решался на материалах различных районов её распространения по разному: уйгуры (А. А. Гаврилова), тюрки (А. П. Уманский, М. Г. Елькин), племена близкие кимакам (В. А. Могильников, К. И. Петров) и т.д. Этническая принадлежность погребений со сросткинским инвентарём в Восточном Казахстане определялась всеми как кимакская (С. С. Черников, Ф. Х. Арсланова, С. Г. Кляшторный). В работе приводятся ряд доказательств как археологических, так и на материале письменных источников о кимакской принадлежности сросткинской культуры по всей территории её распространения. Пределы страны кимаков в IX-X в.в. фактически совпадали с границами сросткинской культуры. В XI веке имя кимаков сходит со страниц письменной истории. Одновременно кончает своё существование и сросткинская культура. После распадения кимакской федерации и отпадения от нее кыпчакского этнокультурного ареала, элементы сросткинской культуры прослеживаются на других территориях и в других культурах (Басандайка, памятники Тувы и Минусинской котловины X-XI в.в., Яконур в Горном Алтае, Пахомовский могильник на Ишиме и т.д.).
Истоки сросткинской культуры и особенности её формирования пока окончательно не выяснены. Определённую роль здесь сыграли уйгуры. Это показывает сходство в предметах вооружения (отдельные типы наконечников стрел, конструкция лука) и поясных наборах (длинные ременные наконечники). Известно, что в составе кимакского племенного союза находилось огузское племя ими (эймюры), которые появились на Иртыше, очевидно, в середине IX века после разгрома Уйгурского каганата (Б. Е. Кумеков). Погребения с конём в Восточном Казахстане, вероятно, оставлены йемеками, составившими ядро кимакской федерации и родственными телесским племена Горного Алтая (возможно, чеби?).
Основными событиями в этнической истории Южной Сибири в начале II тыс. н.э. были распадение кимакской федерации и образование на этой основе кыпчакского этно-культурного ареала, сокращение границ государства енисейских кыргызов и проникновение в Саяно-Алтай первых прибайкальских элементов, которые отразились в материальном комплексе культуры Тувы и Минусинской котловины XI-XII в.в., а также смена ориентировки погребенных из положения В-С на преимущественное положение С-З.
[ 5 ] ^
Пятая, последняя глава реферируемой работы «Южная Сибирь предмонгольского времени как историко-этнографическая область» основана главным образом на данных письменных источников. При этом вводится понятие этнокультурного ареала, соответствующего границам государственных образований и археологических культур. Отношения между этно-культурными ареалами определяют параметры южно-сибирской историко-этнографической области в тот или иной период её истории.
В период существования древнетюркских каганатов основными этнокультурными ареалами в Южной Сибири были — древнетюркский, кыргызский, прибайкальский и телесский. Основная территория орхоно-алтайских тюрков находилась в Монголии, поэтому южная граница кыргызов в этническом отношении не являлась одновременно северной границей тюрков-тугю. После падения Второго тюркского каганата в 745 году уйгуры подошли непосредственно к южной границе государства енисейских кыргызов. В противодействии центрально-азиатским уйгурам складывалось тесное единение минусинских и алтайских племён, выразившееся в смешанном характере погребального обряда и близком облике этнографической культуры VIII-IX в.в. Минусинской котловины, Горного Алтая и юго-западной Тувы, не входивших (или номинально входивших) в состав Уйгурского каганата.
Середина IX века — время быстрого расширения кыргызского этнокультурного ареала. Вслед за отступающими уйгурами кыргызы в 841-842 г.г. врываются в Восточный Туркестан, штурмуют Бишбалык и Кучу. Вопрос о судьбе государства енисейских кыргызов в начале II тыс. н.э. можно рассматривать в двух связанных между собой аспектах: вопрос о возможности переселения енисейских кыргызов на Тянь-Шань и вопрос о длительности пребывания енисейских кыргызов в Центральной Азии. Относительно длительности пребывания енисейских кыргызов в Центральной Азии существует три точки зрения: 1. кыргызы были оттеснены обратно за Саяны киданями Л. П. Потапов, И. А. Батманов, А. Д. Грач) в конце X века; 2. кыргызы (по Л. Р. Кызласову — древние хакасы) удерживали Туву вплоть до 1207 года; 3. основная масса кыргызов покинула Центральную Азию в конце X века, но какая-то часть их оставалась жить здесь и позже (Л. Г. Нечаева, Н. А. Сердобов). Такая разность мнений объясняется прежде всего противоречивыми показаниями источников. Действительно, никто кроме киданей не мог вытеснить кыргызов из Центральной Азии, но в источниках нигде не говорится о военных столкновениях между ними (Н. В. Кюнер, Л. Р. Кызласов). Материальная культура кыргызов близка киданьской, а археологические памятники X-XI в.в. из Тувы (эйлиг-хемского типа) представляют иной, более сложный облик этнографической культуры. С исторической точки зрения можно предполагать, что кыргызы были вынуждены покинуть Центральную Азию под давлением найманов, так как победа над кыргызами один раз упоминается как факт их политической истории («когда они разбили кыргызов»), но больше никаких подтверж- дений этому нет. Археологическая культура найманов неизвестна.
Значительно больше основании объяснять причины ухода кыргызов из Центральной Азии особенностями их собственной этнографической культуры. В работе собраны и проанализированы многочисленные свидетельства письменных источников, по которым кыргызы предстают как, в первую очередь, народ пашенного земледелия. Стационарный характер их хозяйства подтверждается существованием у них укреплённых поселений, развитый керамическим производством, находками жерновов в погребениях, сельско-хозяйственными орудиями и т.д. Енисейские кыргызы в силу земледельческой направленности своего хозяйства не могли иметь своей экономической базы в степях и пустынях Центральной Азии. Именно с этим связано последовательное перенесение ставки кыргызского кагана с Орхона к подножию Танну-Ола, затем в Центральную Туву в город Кемиджкет и, наконец, далеко на север за Саяны, где и застал её в XI Гардизи. Естественно, что кыргызский каган не мог из-за Саян управлять народами Центральной Азии — местоположение ставки должно было определять и политический центр самого государства. Все эти обстоятельства необходимо иметь ввиду и при решении вопроса о возможности переселения енисейских кыргызов на Тянь-Шань. Какая-то их часть, судя по рассуждениям В. В. Бартольда, могла задержаться на Тянь-Шане до начала XII века, какая-то несомненно осталась в Туве и северо-западной Монголии, но основная их масса в X века покинула Центральную Азию и вернулась на средний Енисей. В это время поздние кыргызские погребения появляются далеко на севере в подтаёжной полосе (Миндерла), приблизительно там, где находился легендарный город кыргызов Кикас.
Западнее кыргызов в IX-X в.в. складывается кимакский этно-культурный ареал. Кимакский племенной союз состоял из семи, а впоследствии двенадцати племён, наиболее крупными из которых были — имак, ими, байандур, татар и кыпчак. Судя по археологическим материалам, между кыргызами и кимаками в это время существовали тесные культурные и, вероятно, этнические связи. В конце X века в пределах страны ки- маков выделилось несколько самостоятельных областей, в той числе западная — Андар аз-кыфчак. Отделение кыпчакского этно-культурного ареала обеспечило широкое распространение южно-сибирских культурных традиций. Например, Осинкинский могильник с одной стороны ещё тесно связан с местными сросткинскими традициями, а с другой относится уже в одному этно-культурному ареалу с памятниками южно-русских степей. То, что было создано населением Южной Сибири на протяжении длительного времени благодаря кыпчакам становится также достоянием и восточно-европейской культуры как кочевнической, так и русской.
В восточных районах Южной Сибири решающее значение приобретает прибайкальский этно-культурный ареал (Баргуджин-Токум). По поводу локализации области Баргуджин-Токум в литературе существуют различные мнения (Г. Е. Грумм-Гржимайло, А. П. Окладников, К. И. Петров, С. И. Вайнштейн и др.). По данным самого Рашид-ад-дина, Баргуджин-Токум — это область южного Прибайкалья, западного и центрального Забайкалья. Южная её граница проходила, вероятно, по Яблоневому хребту или хребту Черского примерно по линии современных городов Чита — Кяхта.
Область расселения собственно монголов находилась южнее и охватывала первоначально долины рек Кэрулена, Онона и Толы. Восточную Монголию (от озера Буир-Нур) занимали татары. Крайним западным монгольским народом были кераиты, которые в верховьях Орхона граничили с найманами. Большинство племён Прибайкалья по классификации Рашид-ад-дина относится к народностям «которых называют в настоящее время монголами, однако в начале их название не было таковым». Этим они отличаются от народов, «которые не столь давно получили имя монголов» (кераиты, найманы, кыргызы и некоторые другие). Совершенно очевидно, что здесь идёт речь о разных хронологических уровнях: наиболее раннем, когда существовала самостоятельная область Баргуджин-Токум, а юртом монголов «были долины рек Кэгурена, Онона и Тоглы» (XI-XII в.в.), среднем, когда происходило присоединение территории найманов и енисейских кыргызов (конец ХII — начало ХIII в.в.) и позднем, когда монгольский «юрт простирается от пределов страны уйгуров до границ Хитая и Джурджэ в тех областях, которые ныне называют Могулистан» (XIII-ХIV в.в.). С первым периодом, очевидно, связано проникновение прибайкальских элементов в Саяно-Алтай. Переселение отдельных этнических групп (ойраты, теленгуты, урасуты и куштеми) в это время из Баргуджин-Токум в Саяно-Алтай зафиксировано письменными источниками. Со вторым периодом связано распространение вещей часовенногорского типа, знаменующее появление новой монгольской культуры.
[ Заключение ] ^
Заключая всё сказанное, следует отметить следующее. Сложная по своему происхождению культура Х-ХII в.в., в значительной степени нивелированная в монгольское время, легла в основу современной этнографической культуры народов Южной Сибири — алтайцев, хакасов, тувинцев, бурят, которые являются, таким образом, не только её преемниками, но и создателями и современниками. Помимо длительного сохранения ряда древних элементов материальной культуры, это доказывается значением этнонима теле в современной этнонимике алтайцев и тувинцев (Л. П. Потапов), кыпчакской основой алтайского этногенеза (Л. П. Потапов) и южно-сибирского орнамента (С. В. Иванов), обычаем погребения с конём у алтайцев и тувинцев (С. И. Вайнштейн, В. П. Дьяконова), трупосожжением у родовой группы киргиз в Туве (Л. Р. Кызласов) и многими другими примерами. Уже на современном этапе изучения можно сказать, что монгольское завоевание существенным образом (за исключением отдельных сеоков монгольского происхождения) не отразилось на этническом составе населения Южной Сибири. Оно сложилось в основном в древнетюркское и предмонгольское время и в таком виде продолжало существовать и после падения монголов, и до вхождения в состав русского государства.
По теме диссертации автором опубликованы следующие работы:
|