А.И. Рупасов
Азиатская экспедиция К.Г.Э. Маннергейма.
С конца XIX в. Центральная Азия и Китай стали представлять для Российской империи исключительный интерес. Необходимость проработки различных сценариев развития военно-политической ситуации в этом огромном регионе была продиктована Петербургу поражением в русско-японской войне, ростом японского влияния в Китае и продолжавшимся усилением позиций Великобритании. Начатые в Китае реформы также требовали особого внимания, особенно оценки заложенного в них военно-экономического потенциала. Российский Генеральный штаб на протяжении десятилетий проводил кропотливую работу по подготовке и проведению экспедиций в Азии, целью которых был сбор самой разнообразной информации (от климатических условий до отношения местного населения к России) и картографирование исследуемых территорий. Экспедиция барона полковника К.Г.Э. Маннергейма была далеко не единственной из подобного рода экспедиций. Достаточно сказать, что в Военной типографии при Генеральном штабе ежегодно печатались рапорты участников экспедиций в серии «Сборники географических, топографических и статистических материалов по Азии». У напечатанного в 1909 г. отчёта Маннергейма порядковый номер был 81 (вышел в 1909 г. с надпечаткой «Не подлежит оглашению»).
Скорее всего, выбор начальника Генерального штаба генерал-лейтенанта Ф.Ф. Палицына пал на Маннергейма не случайно. Во время японской кампании барон не скрывал своего желания предпринять по её окончании экспедицию в Монголию. Тогда на его планы повлияла политическая ситуация в России — революция. 12 ноября 1905 г. он писал своей старшей сестре Софии: «Я начинаю сожалеть о своем предложении проехать Монголию. Сегодня еду в Харбин и попытаюсь достать на 4 месяца отпуск по болезни. Это время даст мне передышку и возможность, поразмыслив, принять разумное решение. С одной стороны, монгольская экспедиция представляет большой интерес и материальную выгоду, с другой стороны, я при известных политических обстоятельствах не хочу исчезать на целый год». [1]
(169/170)
Тем не менее, получив формальное предложение поехать в Китай, Маннергейм от него не отказался. Более того, знакомство с предоставленными ему в Штабе документами, судя по всему, разожгло его интерес. Поскольку в Китае ему необходимо было играть роль финляндского учёного, он обратился за поддержкой к возглавлявшему Финно-угорское общество профессору Отто Доннеру. Это научное общество проявило интерес к экспедиции Маннергейма, и барон получил от него письмо за подписью вице-президента Общества профессора Эмиля Сетяля, в котором общественным кругам и научным обществам предлагалось оказывать поддержку, чтобы помочь ему в достижении научной цели своего путешествия. Впрочем, учитывая постоянную потребность Маннергейма в денежных средствах, обращение к Финно-угорскому обществу и дирекции собраний Х.Ф. Антелла, [2] а также в статс-секретариат по делам Великого княжества Финляндского преследовало и ещё одну цель — получение дополнительных финансовых средств. Под обещанные вышеперечисленными обществами и статс-секретариатом деньги он занял некоторые суммы у родственников.
Имея более или менее чёткое представление о том, что может потребоваться в длительной экспедиции, Маннергейм 27 апреля 1906 г. обратился к предполагаемому главе экспедиции французскому учёному Полю Пелльё [3] с письмом: «Прошу Вас, если Вам представится случай, приобрести для меня на 1000 франков музыкальные шкатулки, стереоскопы с порнографическими картинками, цветные фотографии женщин, зажигательные стёкла и т.д., как очень ценимые туземцами». [4] Закупки перед переходом российско-китайской границы имели уже совсем иной характер. В Ташкенте барон приобрёл 7 винтовок старого образца, 300 кг пороха, 2000 патронов, а в Узгене — 6 лошадей. [5]
Описание этой двухлетней экспедиции в «Воспоминаниях» Маннергейма не столь интересно, как опубликованный перед Второй мировой войной дневник. Впрочем, соответствующая глава мемуаров маршала была буквально выкроена из текста дневника Эмериком Олсони, которого Маннергейм уже после войны пригласил в Швейцарию для редактирования текста воспоминаний. [6] При чтении воспоминаний остаётся впечатление, что речь идёт не о разведывательной экспедиции, а о путешествии, хотя и организованном, как признаётся на первых же страницах, по инициативе российского Генерального штаба. Разведывательная цель экспедиции довольно умело прикрыта разбросанными по всему тексту живописными вставками, будь то приём у китайского чиновника, стыч-
(170/171)
Полковник К.Г.Э. Маннергейм. 1909 г.
ка с буддийскими монахами или описание восточного базара в Яркенде. Следует, однако, сказать немного о подготовке издания самого дневника этой экспедиции Маннергейма. В 1951 г. Каарло Хилден опубликовал в журнале финно-угорского общества небольшие воспоминания о том, как готовилось его издание. Когда приблизился 70-летний юбилей маршала, Общество выступило с инициативой издания материалов экспедиции. В ноябре 1936 г. профессор Г. Рамстед и Хилден навестили барона в Кайвопуисто (Хельсинки) и в ходе беседы с удивлением отметили для себя, насколько живы ещё воспоминания Маннергейма о тех далёких годах. К обработке собранного Маннергеймом научного материала был привлечён его давний знакомый — доцент Лундского университета Густав Ракетт. После перепечатки дневника маршал строчка за строчкой сверил весь текст (900 страниц). Столь же педантично он проверил и сделанный Эдвардом Брайзом английский перевод. С осени 1938 г. по весну 1939 г. был подготовлен набор текста. Маршал проверил гранки и сделал некоторые изъятия. По словам Хилдена, выброшенными оказались те места в тексте, где речь шла о недомоганиях барона. К печатанию работы приступили в начале осени 1939 г., и в конце ноября первый том был уже напечатан, за исключением предисловия, которое Маннергейм написал по просьбе своих редакторов и издателей уже в ставке финской армии в Миккели в тяжёлое время советско-фин-
(171/172)
ской войны. Предисловие маршал передал Хилдену только 12 февраля 1940 г. [7]
Особые отношения Маннергейма со статс-секретарём по делам Великого княжества Финляндского Августом Лангхофом побудили вернувшегося из экспедиции барона уже в октябре 1908 г. послать в Гельсингфорс этому высокопоставленному чиновнику один из вариантов «Предварительного отчёта о поездке, предпринятой по Высочайшему повелению через Китайский Туркестан и северные провинции Китая в г. Пекин в 1906-7 и 8 гг.» [8] В этом отчёте подробно излагалась небезынтересная предыстория экспедиции и её цели:
«Весною в 1906 г. вскоре после моего возвращения с театра войны мне было предложено принять участие в археологической экспедиции в Западном Китае, пров. Ганьсу, Шеньси и Шаньси французского профессора Pelliot [...]
Условия моего участия были выработаны через некоторое время, по прибытии Пельё в Петербург. Он изъявил согласие на предоставление мне полной самостоятельности в работах, а также независимость и в самом снаряжении моей экспедиции, найме людей и проч. Ему же было обещано немало различных льгот... С Пельё я условился, что присоединюсь к его экспедиции в г. Ташкенте, куда он рассчитывал прибыть в течение мая или июня месяцев.
Целью моей командировки, согласно инструкции, утверждённой Начальником Генерального Штаба, было постановлено:
Собирание сведений и военно-статистических материалов в пройденном пространстве, обращая особое внимание на провинции застенного Китая.
Выяснение насколько, предпринятые в последние годы китайским правительством, реформы успели отразиться на местах.
Ознакомиться с подготовкой обороны страны, переформированием и обучением войск.
Изучение интенсивности колонизации китайцами пройденных провинций и реформ, проводимых центральным правительством, в системе административного управления.
Выяснение настроения населения, его отношения к китайской политике, движения областей или местных племен к автономии, роли в этом движении Далай-Ламы, взглядов населения на Россию и Японию, а также насколько заметно японское влияние во всех мероприятиях китайского правительства.
Исследование пути к Кашгару [9] и далее к Ланчьжоу наших кавалерийских отрядов и самостоятельных отрядов из 3-х родов оружия.
(172/173)
Кроме упомянутой выше инструкции были указаны некоторые частные задачи, а именно:
1) Описание пути Кашгар, Гульджат-давай, Уч-Турфан и по реке Хаушкан-дарья.
2) Исследование Таушкан-дарьи от выхода её из гор до впадения в Яркенд-дарью в смысле оборонительной линии.
3) Составление военно-статистического описания оазиса Аксу.
4) Исследование пути Аксу-Кульджа через Музартский перевал.
5) Исследование долины Юддуза.
6) Разведка подготовки г. Ланьчжоу в смысле военной базы.
Предполагалось отправить меня под французским паспортом, но ввиду отказа французского Министерства Иностранных Дел в выдаче такового, было решено назвать меня финляндским учёным. Полученный на моё имя в Пекине паспорт надлежало отправить в гор. Куча вместе с паспортами для остальных членов экспедиции Пельё». Дождавшись в Петербурге телеграфного сообщения от Пельё, Маннергейм 7 июля приехал в Москву (даты даны по новому стилю). Вечером того же дня он уже покинул столицу, выехав на поезде в Нижний Новгород, а оттуда на пароходе «Великая княгиня Ольга Александровна» спустился к Астрахани, отплыв оттуда на старом гребном пароходе «Адмирал Корнилов» в Баку. Прибыв в Баку 15 июля, он уже через два часа на пароходе «Генерал Куро-паткин» отплыл в Красноводск. 19 июля Маннергейм был в Ташкенте, где представился начальнику штаба округа генерал-майору В.И. Маркову и был принят генерал-губернатором Субботичем. От них он «никаких новых инструкций не получил». Из Ташкента неделю спустя Маннергейм выехал в Самарканд за пятью казаками 2 Уральского казачьего полка. Этими счастливцами стали Семён Боков, Игнатий Юнусов, Ширван Ильязов, Хабибулла Тахватулин, Шакир Рахимджанов. «За плохое поведение» Юнусов в скором времени был возвращен в полк.
Как писал в своём отчёте Маннергейм, «непосредственно перед нашим выездом из Ташкента Начальником Штаба Округа было сообщено г. Пельё и мне, выписками из официального к нему письма начальника Генерального Штаба следующее: «казаки должны быть подчинены господину Пельё через Барона Маннергейма, оставаясь в непосредственном подчинении этому последнему, причём Барону Маннергейму предоставлено право пользоваться для личных услуг двумя казаками по собственному выбору». Привожу это обстоятельство в сущности незначительное только потому, что оно вызвало сильное неудовольствие со стороны Пельё и мне кажется,
(173/174)
что оно в связи с другим незначительным неудовольствием Пельё из-за невысылки, по его словам, обещанной, или полу-обещанной ему субсидии в 10000 франков, которую он почему-то рассчитывал получить через меня, послужило одним из главных мотивов к созданию для меня в экспедиции совершенно иного положения ... чем предполагалось при первоначальных переговорах в Париже и Петербурге».
Позднее, когда 30 августа Маннергейм уже в Кашгаре снова встретился с Пельё, он попытался выяснить отношения с падким до денег французским учёным. По словам Маннергейма, последний заявил ему следующее: «Французское Министерство Иностранных Дел, отказав мне в выдаче французского паспорта, затем по ходатайству российского посла А.И. Нелидова просило его дать согласие на моё участие в экспедиции, и этим, так сказать, подчеркнуло своё нежелание нести какую-либо ответственность за могущие произойти осложнения. Вследствие этого он дал согласие не на принятие меня в члены экспедиции, а на моё совместное с ним путешествие. Как глава французской миссии, он не находит возможным принять в её члены русского офицера, работы которого бесконтрольны и самостоятельны. Присутствие такого офицера может легко скомпрометировать его миссию в глазах китайских властей. В отношениях с ними он постарается не выдать меня, но, в случае запроса, вынужден будет заявить всю правду». Коротко говоря, установить сколько-нибудь сносные отношения с разочарованным главой экспедиции (а Маннергейм даже отдал ему все деньги, отпущенные на двухлетнее содержание казаков и обещал ставить в известность о своих работах) не удалось. Барон в результате был вынужден продолжить своё путешествие самостоятельно.
Политическая обстановка, которая сложилась в Европе по окончании Второй мировой войны, а также эмоциональная окрашенность отношения большинства населения Финляндии, как и самого маршала, к советской России стали своеобразными цензорами «Воспоминаний» Маннергейма. Подчёркивать лишний раз факт, что в своей азиатской экспедиции он выполнял задачи российской военной разведки, Маннергейм определённо не желал. По этой причине мы не найдём в его «Воспоминаниях» выводов, подобных, например, сделанному после прохода ущелья реки Музарт в марте 1907 г.: «Полевую артиллерию нельзя двинуть по этому ущелью без серьёзных подрывных работ, требующих немало времени». Нежелание автора более подробно рассказывать о своих намерениях нередко оставляет читателя в недоумении: зачем предпринималась та
(174/175)
или иная поездка? Ради чего, например, после длительной (пятинедельной) болезни ещё не вполне оправившийся Маннергейм поехал в Хотан? Ответ можно найти только в отчёте: «Любезное содействие нашего консула [в Кашгаре] С.А. Колоколова дало мне возможность ознакомиться с секретными донесениями, поступившими за последние годы в консульство. В них особенно часто говорилось о появлении японцев. О них доносили из Хами, Турфана, Урумчи, Кульджи, Суйдуна, Лоб-Нора и Хотана. Словом, сарты видели японцев всюду. Упорность этих слухов побудила меня предпринять экспедицию в Хотан. Тщательная проверка этих слухов на месте убедила меня в том, что они являлись плодом пылкого воображения местных мусульман».
Стоит отметить, что в «Воспоминаниях» и азиатском дневнике Маннергейма сведён к минимуму показ отношения народов Поднебесной и русского Туркестана к русским и к России, хотя сбор подобной информации являлся одной из главных задач Маннергейма. Иногда, что любопытно, негативное отношение представителя того или иного народа к России как бы обусловливало не слишком лестную характеристику самого этого народа Маннергеймом. «Быстрый подъём экономического благосостояния русского Туркестана, — писал он в отчёте, — не расположил население к нам. В разгар своего национального пробуждения русский Сарт видит в покорителе края своего угнетателя и в его голове не укладывается мысль, что достигнутыми успехами он более всего обязан нашей ежегодной многомиллионной приплате к бюджету его страны». В дневнике же сохранилась следующая характеристика сарта: «Жалость — качество, которым сарт не обладает. Он подаст кусок хлеба или полено нищему, пришедшему к его дому, но, без сомнения, скорее в силу традиции, чем из симпатии. За пятак два сарта готовы друг другу глотки перерезать». Отношение к России среди населения Китайского Туркестана Маннергейм охарактеризовал в Дневнике так: «Десять лет русской оккупации территории Или не прошли бесследно. Более или менее несовершенно знание русского языка... К сожалению, имя «русский» носится здесь, как и в других колониях и пограничных районах, крайне дискредитированным элементом — уголовниками и авантюристами, которым в иных местах преуспеть не удалось, и дунганами, татарами, сартами и киргизами, не имеющими ничего общего с Россией, кроме их гражданства, и даже одно оно приносит им выгоду. Насколько работа мистера [Джорджа] Макартни [10] в Кашгаре состоит в значительной мере в распространении мощной защиты Великобритании
(175/176)
на банду хиндусских кровопийц и ростовщиков, настолько неблагодарная задача российского консула в Кульдже [11] — защищать интересы полностью дискредитированной личности в бесчисленных финансовых и уголовных столкновениях китайских и российских подданных ради поддержки престижа России. Гуманность российских законов по сравнению с китайскими превращает эту мощную защиту в вопиющую несправедливость в глазах местного населения». [12]
Характеризуя отношение к России после неудачного для неё окончания войны на Дальнем Востоке, Маннергейм писал: «Исход последней войны и внутренние неурядицы были видимо ими [китайскими чиновниками — Авт.] встречены радостно, но главным образом потому, что они вселили в них чувство спокойствия, вместо прежних опасений. Один из генералов [13] говорил, что «китайский дракон теперь может спокойно спать — тигр, скушавший столько народов, устал и долго не тронет никого»... Китайский элемент их низших сословий также проявлял в разговорах интерес к событиям в России и явное недоброжелательство. Этому содействует, мне кажется, то исключительное положение и большие торговые преимущества, которыми пользуются живущие там русские подданные, преимущественно из сартов». Из своих встреч с китайскими чиновниками Маннергейм вынес, что они сравнительно хорошо осведомлены о ситуации в России. «Наравне с неоспоримым недоброжелательством к нам я не нашёл, за исключением редких явных японофилов, тех симпатий к японцам, о которых в последнее время перед моим отъездом много писалось... Высказывалось мнение, что японцы победили только потому, что театр войны был им ближе и лучше известен, они более подготовлены... Россия же заключила мир из-за внутренних неурядиц, не будучи побеждённою. Япония пожалуй более утомлена войною, чем Россия». Маннергейм неоднократно отмечал негативные последствия недавно окончившейся войны с Японией. «Быстрый рост наших владений в центральной Азии за последние десятилетия, вероятно, у многих вселил убеждение, что страна [14] рано или поздно перейдёт в наши руки, но события последней войны и наши внутренние неурядицы, намеренно раздутые нашими недоброжелателями, в связи с известиями о серьёзной военной реорганизации Китая заметно пошатнули в Центральной Азии веру в нашу несокрушимую силу».
Объём проделанной Маннергеймом в путешествии работы был огромен, даже без учёта тех дел, которые можно было бы отнести к сфере его личных интересов. [15] Он собрал обильный материал о состоянии китайской армии (вооружение, снабжение, обучение,
(176/177)
качественный состав офицерского корпуса, жалованье, причины возможного недовольства), о коммуникациях (основное внимание им было уделено интенсивно ведущемуся железнодорожному строительству), о возможностях использования антикитайских настроений национальных движений, даже метеорологические наблюдения. Его основным выводом был следующий: реформы в Китае действительно идут; идут, пожалуй, несколько медленно и хаотично, но прогресс всё же заметен повсюду. Центральной власти удается удерживать в руках провинциальное чиновничество. Однако положение в военной сфере — неутешительное. Если между Россией и Китаем начнётся война, то Восточный Туркестан, без всякого сомнения, станет второстепенным театром военных действий. Из-за отсутствия железнодорожного сообщения местные китайские власти окажутся здесь не только в невыгодном, но и в безнадёжном положении. Главным же театром военных действий станет старое яблоко раздора — Маньчжурия. Однако обладание Восточным Туркестаном — это козырь на переговорах о заключении мирного договора. Лучшее время для операций в этом районе — осень-зима, так как весной — безкормье и возникнут проблемы для кавалерии, а летом — изнуряющая жара, к которой российская армия не вполне привычна. Важнейшими районами военных операций будут район Или и южная Джунгария — именно к ним и привлечено основное внимание китайцев, здесь в Урумчи они наращивают производственные мощности патронного и оружейного заводов.
Поскольку одной из задач Маннергейма было выяснение возможности продвижения к Ланьчжоу и захвата его, он изложил свои выводы по этой операции. Продвижение вполне возможно, полагал барон, но стоит подумать о растянутых в таком случае на 2000 вёрст по пустынным районам коммуникациях; к тому же захват этого города и даже всей провинции Ганьсу, хотя и стал бы серьёзным ударом для китайцев, но ударом не решающим. Лучше двигаться к востоку — или для захвата Пекина, или через Сиань, для того, чтобы перерезать железную дорогу Пекин-Ханькоу и тем самым рассечь страну надвое. Однако та же главная цель — разгром китайской армии — в Маньчжурии может быть достигнута быстрее и с меньшими потерями.
Из примерно 14000 пройденных километров Маннергейм закартографировал 3087 километров. Первоначальные его эскизы утрачены. В уже упоминавшихся воспоминаниях К. Хилдена рассказывалось о том, какое большое значение маршал придавал корректной передаче географических названий в английском издании
(177/178)
дневника. Тогда обратились за помощью в Royal Central Asia Society, и мисс Элсбет Грант совместно со специалистами в области китайского и монгольского языков провела соответствующую работу. Однако, как отмечает Х. Хален, в шведско- и финноязычных изданиях дневника маршрутная карта была полна ошибок и воспроизводилась с этими изъянами и позднее. Неудовлетворительным оказалось и англоязычное издание. «Маннергейм был искушён в проблеме географической и иноязычной терминологии. Поэтому трудно поверить, — пишет Хален, — что он якобы заботливо проверил рукопись, так как она содержит достойные сожаления ошибки, даже в передаче его чётким почерком... многие общеизвестные названия искривлены почти до неузнаваемости». Вместе с тем Хален отмечает, что коллекция Маннергейма и его дневник представляют собой бесспорную и основательную научную ценность. «Парадоксально, пожалуй, что результаты стоившей Маннергейму огромных трудов военной разведки оказались невостребованными, тогда как план прикрытия сделал из него видного путешественника-исследователя». В целом трудно не согласиться с мнением, что «собранные материалы были бы определённо ценны для русских, случись в ближайшие после экспедиции годы русско-китайская война. Быстрые изменения в международной обстановке привели, однако, к тому, что все прежние стратегические планы быстро устарели». [16]
Вернувшись по окончании экспедиции в Петербург, Маннергейм получил аудиенцию у императора Николая II, которого особенно заинтересовала встреча барона с Далай-ламой. Судя по всему, уже после аудиенции Маннергейм передал альбом со сделанными им в Азии фотографиями императору. 18 ноября 1908 г. за подписью князя Долгорукого («за командующего императорской главной квартирой в Санкт-Петербурге») Маннергейму было направлено письмо: «Имею честь уведомить Ваше Высокоблагородие, что поднесённые Вами фотографические снимки были представлены Государю Императору, приняв которые, Его Императорскому Величеству благоугодно было повелеть мне благодарить Вас».
***
[1] Jägerskiöld, Stig. Gustaf Mannerheim. 1906-1917. Helsingfors, 1965. S. 13.
[2] Х.Ф. Антелл (1847-1893) — врач, собранные им коллекции вошли после его кончины в собрания Государственного художественного музея и Национального музея Финляндии. По решению финляндского сейма в 1894 г. была образована дирекция коллекций Антелла, в распоряжении которой находились завещанные коллекционером крупные денежные суммы.
(178/179)
[3] Поль Пельё [ чаще пишут: Пельо ] (1878-1945) — французский учёный-синолог, профессор китайского языка во Французской школе Дальнего Востока в Ханое, в 1906-1909 гг. проводил обширные археологические исследования в Центральной Азии.
[4] Jägerskiöld S. Op.cit. S. 22-23.
[5] Mannerheim C.G. Across Asia from west to east in 1906-1908. Osa 1. Helsinki, 1940. S.14, 20, 21 [Kansatieteellisiä julkaisuja. N8].
[6] Manninen, Ohto. Testamentti Suomelle // Mannerheim. Sotilas ja ihminen. Helsinki, 1992. S. 156.
[7] Hilden, Kaarlo. Suomen marsalkka Mannerheimin Aasiateoksen valmistusvaiheita. Muutamia muistelmia // Suomalais-ugrilaisen Seuran aikakauskirja. 1951. N 55.5. S. 1-12.
[8] Kansallisarkisto (Helsinki). A.Langhoffin kokoelma. Kansio 16, aktti 111.
[9] Учитывая важность Кашгара, с 1899 г. к российскому консульству прикомандировывался офицер Генерального штаба. Значимость Кашгара хорошо понимали и китайские власти. Город был соединён с Пекином линией телеграфа. Российское консульство занимало обширную территорию на берегу реки Хайдык-гола и помимо дома консула (бывшая резиденция Якуб Бека) здесь стояло ещё несколько построек, в том числе ещё незавершённая к приезду Маннергейма церковь и штаб стоявшей здесь казачьей части (60 казаков).
[10] Английский консул.
[11] С.А. Фёдоров.
[12] Mannerheim C.G. Across Asia... Vol. 1. P. 216-217.
[13] Имеется в виду беседа с джентаем в Аксу 19 марта 1907 г. Интерес представляет оценка джентаем российской армии: он, джентай, никогда не восхищался русской армией, в ней служило без реального сцепления слишком много различных элементов, да и офицеры морально были не на уровне стоящих перед ними задач.
[14] Китайский Туркестан.
[15] Он не забыл в своем отчёте привести даже некоторые наблюдения за китаянками: «Прекрасный пол этого города, вполне сознавая себе цену, отличается своим кокетством и более, чем где-либо в северных провинциях, занимается своими туалетами из шёлковых материй нежных и ярких красок... Во многих местах Шаньси увеличивают рост женщин путём вставления небольших кусков бамбукового тростника между подошвой башмака и их миниатюрными ножками. Гуляющая на таких ходулях женщина приобретает ещё более своеобразную козлиноватую походку, действующую, по-видимому, на развращённое воображение китайских мужчин».
[16] Halen Harry. Tiedustelija ja tutkimusmatkailija // Mannerheim. Sotilas ja ihminen. Helsinki, 1992. S. 130, 136, 137.
|