С.И. Руденко
Пятый Пазырыкский курган.
Раскопкой большого пятого Пазырыкского кургана и трёх малых, рядовых погребений в 1949 г. закончилось исследование всей группы Пазырыкских курганов.
Курган пятый расположен особняком по отношению к остальным четырём большим курганам, в 460 м к ЮЮВ от них и на 30 м ниже. Он, как и все курганы Пазырыкской группы, имел явные следы ограбления. На выбросе грунта из грабительской воронки сформировался плотный дерновый слой.
Для сооружения этого кургана использована небольшая площадка на склоне долины р. Большой Улаган, на краевой морене, прикрытой слоем озёрного песка мощностью 1,75 м, с почвенным (гумусовым) слоем толщиной около 35 см. При диаметре кургана 42 м наивысшая точка каменной его наброски была 3,75 м над уровнем верхней поверхности погребённой почвы, а в центральной, пониженной части — всего 2 м. В отличие от первых четырёх курганов, к востоку от этого кургана не оказалось ряда вертикально поставленных камней. С другой стороны, по окружности пятого кургана, отступя 2,5-3 м от края каменной его наброски, на некотором расстоянии одна от другой были врыты каменные плиты. Сверх того, обнаружен ряд каменных кладок (5-7 м длиной), непосредственно примыкающих к кургану и радиально от него расходящихся.
В центральной части кургана была обширная впадина около 16 м диаметром, с выкидом земли в её юго-восточной части. Впадина таких больших размеров, как выяснилось впоследствии, образовалась не только в результате грабительского раскопа, но и вследствие пожара во время ограбления кургана, когда в его центре выгорело несколько слоёв бревенчатого навала.
Первоначальная высота земляной насыпи кургана в центре была около 1,5 м, а высота каменной наброски — около 2 м. От центра к периферии высота земляной насыпи сходила на-нет, а каменная наброска по окружности заключалась в кольце из камней высотой до 0,5 м.
Каменная наброска состояла из угловатых камней россыпи, преимущественно из красного туфо-песчаника (с глинисто-гематитовым целлитом), собранных по склонам долины. Немало также встречалось и валунов гранито-порфировых и кварцевых, собранных на тех же склонах. В промежутках между крупными камнями в изобилии попадалась щебёнка и частично речная галька.
(106/107)
При снятии каменной наброски раскопом, проложенным с юга к центру кургана (14х29 м), в наброске обнаружено впускное телесское погребение. По снятии земляной насыпи на погребённом слое почвы четко обозначились границы могильной ямы. Она имела прямоугольную форму со стенками, ориентированными по сторонам света, размером 6,65 м в меридиональном направлении и 8,25 м в широтном. На уровне верхней поверхности погребённой почвы внутри могильной ямы была уже вечная мерзлота, в условиях которой велись все дальнейшие работы.
После уборки с поверхности могильной ямы камней и грунта (песка и глины) был обнаружен пятислойный накат из брёвен, положенных в широтном направлении. В верхнем слое накатки наряду с брёвнами лежали массивные брусья дрожины телеги. В центральной своей части, как уже упоминалось, накат этот выгорел.
Под верхним накатом из брёвен оказался слой из 50-60 камней, преимущественно из валунов, часть которых весом свыше тонны каждый; ниже снова шёл трёхслойный накат из брёвен, положенных в меридиональном направлении. В верхнем слое этого наката, в западной его части, вместе с брёвнами лежали четыре бруса с выдолбленными отверстиями, повидимому также дрожины телеги, и 7 обрубков таких же брусьев.
Грабительский ход чётко обозначился уже в верхнем слое нижнего наката из брёвен, где было прорублено 8 брёвен и северные их концы вынуты. Получилось отверстие 1,45х1,90 м. Непосредственно под нижним накатом брёвен был наружный потолок двойной камеры, прикрытый берестяным полотнищем. В этом потолке грабители прорубили 5 брёвен, получив лаз 89х93 см; во внутреннем потолке они прорубили только 2 бревна, лаз сузился до 43х90 см. Огонь, о котором упоминалось выше, проник до верхнего, наружного, потолка камеры, над которым к СВ от грабительского лаза выгорел участок берестяного полотнища 0,7х2,0 м и обуглилась поверхность 11 брёвен. Все данные указывают на то, что огонь был разведён грабителями в центре кургана после того, как они разобрали каменную наброску и прошли земляную насыпь. Если бы брёвна горели до ограбления кургана, то в грабительском выбросе вместе с землёй обязательно встретились бы и угли. Между тем, в последнем не обнаружено и следов углей. Повидимому, встретившись с мерзлотой, грабители для облегчения работы развели огонь в центре кургана, на бревенчатых накатах.
Размеры могильной ямы уменьшались ко дну, особенно за счёт северной её части, и площадь дна была 5,85х8,0 м; глубина ямы 4 м. На дне ямы была поставлена бревенчатая с двойными стенками и, как уже было отмечено, с двойным потолком погребальная камера. Камера из брёвен лиственницы строилась где-то вдали от места захоронения. До перевозки все её брёвна были тщательно размечены насечками топором. Оба сруба собирались в могильной яме одновременно. На дне ямы сперва был поставлен нижний венец наружных стен камеры; затем был настлан пол из 13 тёсаных лиственничных плах. На них был положен нижний венец внутреннего сруба. В дальнейшем последовательно накладывались второй венец наружного сруба, за ним второй венец внутреннего, затем третьи, четвёртые венцы и т.д.
То, что постройка велась таким именно путём, вытекает из следующих наблюдений. Сруб внутренних стен камеры был настолько плотно вставлен в наружный сруб, что торцы брёвен внутреннего сруба упирались в брёвна наружного. При извлечении из кургана внутреннего сруба многие его брёвна не могли быть вынуты вследствие того, что они, хотя и незначительно, прикрывались бревнами вышележащего венца наружного сруба. Чтобы извлечь брёвна внутреннего сруба, приходилось подтёсывать изнутри брёвна вышележащего венца внешнего сруба. Наружный сруб (3,6х6,8х1,9 м)
(107/108)
состоял из 10 венцов, внутренний (2,35х6,05х1,40 м) — из восьми венцов. Стены внутреннего сруба изнутри были отёсаны. Внутренний сруб был покрыт потолком из 14 брёвен, внешний — из 19. Сверху камера была закрыта в два слоя двойным берестяным полотнищем 5,2х8,2 м. У южной и у северной стенок погребальной камеры, стояло по три столба, на которых лежали толстые балки, поддерживающие вышележащие навалы из брёвен и камней.
После освобождения погребальной камеры от заполнявшего её льда и камней с землёй, насыпавшихся в камеру через грабительский лаз, выяснилось, что грабители забрали из неё всё, что возможно, за исключением тел погребённых.
Стены камеры внутри были покрыты тонким войлочным ковром, закреплённым по верхнему краю, а в пазу между двумя верхними венцами сруба — деревянными гвоздями-колышками. Хотя ковёр этот был сорван со всех стен и уцелели только незначительные его клочья, всё же по этим остаткам можно составить представление о его первоначальном виде. Он был большой, из тонкого белого войлока; на лицевой поверхности в технике апликации был нашит по краям бордюр довольно сложного орнамента, а на фоне последнего были многокрасочные изображения птиц, крылатых и рогатых львов с человеческим туловищем.
В саркофаге-колоде, выдолбленной из цельного ствола лиственницы (длиной 5 м, высотой 0,5 м), типа, известного по раскопкам первых четырёх Пазырыкских курганов, в западной половине лежали одно над другим тела погребённых. Тело мужчины лежало на спине головой на восток; поверх него грабителями было положено тело женщины, также на спине и головой на восток. Колода была прикрыта крышкой с отломленным краем, положенной слегка вкось так, что закрывала тела мужчины и женщины, за исключением головы последней.
Колода с крышкой, стоявшая у южной стенки погребальной камеры, при захоронении была прижата сверху 7 обрубками брёвен, вставленными в специально прорубленное в южной стенке окно. Грабители, прикрыв колоду крышкой, задвинули её под этот «клин».
Несомненно, что в то время, когда грабители проникли в погребальную камеру, она была свободна от льда и заполнилась им только впоследствии.
Тела погребённых сохранились хорошо. Мужчина и женщина скорее европеоидного типа, чем монголоидного. Волосы у них мягкие: у мужчины — слегка вьющиеся, тёмные; у женщины — тёмнорусые. Лица узкие и длинные, особенно у мужчины, с резко выступающим носом с горбинкой. Голова мужчины, за исключением затылка, обрита; обрита и голова женщины, только на макушке оставлена косичка. Оба тела оказались мумифицированными, причём один и тот же метод бальзамирования, за исключением некоторых деталей, был применён к обоим телам. Из трепанированных черепов удалён мозг; через прорез на животе, от рёбер до паха, вынуты внутренности. Кроме того, через специальные разрезы на пруди, спине, на руках и на ногах удалены все мышцы тела так, что остались только скелеты в коже. Там, где телу нужно было придать соответствующую форму (шея, грудь), по извлечении мышц под кожу подложен конский волос. Все разрезы на коже, после проделанной операции, зашиты витым из конского волоса шнуром.
На голове женщины был своеобразный деревянный крытый кожей головной убор. В круглые отверстия последнего продета женская косичка; она обмотана вокруг жгута, свитого из конского волоса и узких полосок кошмы, сколота железной булавкой; на конце привязана коса из волос погребённой.
(108/109)
В камере обнаружены следующие вещи: две половины (одна целая) одностороннего барабана из бычьего рога, точно такого же, какой был найден во втором кургане; два древка хорошо нам известной по раскопкам того же второго кургана «шестиноги» — части приспособлений для курения конопли; шкуры овцы и козы; небольшая войлочная подушечка, набитая оленьим волосом; козий рожок с деревянной ложечкой внутри; деревянные ножки от трёх низеньких столиков и часть крышки от одного из таких столиков; часть войлочного чулка; черепок от горлышка глиняного кувшина; прямоугольная доска с ремнями на коротких её сторонах. При разборе пола в щели между двух плах найдена оброненная, видимо, грабителями большая биконическая бирюзовая бусина. В колоде и возле нее найдено большое количество семян посевного кориандра.
Из находок 1949 г. в камере, помимо остатков настенного ковра и тел погребённых, особого внимания заслуживает шкура домашней козы. До этого не было находок костей домашней козы и тем более её шкур, и не было уверенности, входила ли она в состав стад домашних животных. Теперь в этом нет никаких сомнений. Масть её была серая, пух чрезвычайно тонкий.
Конское захоронение в северной части могильной ямы представляло достаточно сложную картину. Размер этой части могильной ямы оказался недостаточным для того, чтобы уложить в неё за пределами камеры всё, что требовалось. Подпочвенный глинистый грунт не весь был вынут, и площадь дна получилась меньше, чем площадь этого участка могильной ямы вверху. В результате, за камерой получилась сравнительно узкая площадка дна, и уложить конские трупы так, как они укладывались в первых четырёх курганах, не представлялось возможным. Кроме того, туда же надо было уложить большую четырёхколесную повозку, две телеги, конскую упряжь, лестницу и другие вещи. В северном секторе могильной ямы были помещены девять сравнительно хорошо сохранившихся трупов коней, два ковра, части повозки и телег. Из девяти коней пять были верховые, захороненные с уздами и сёдлами, четыре упряжные; с последними были положены только узды. В восточной половине ямы один на другом были положены три коня, в западной — два рядом; между ними за средним столбом — ещё один конь в продольном направлении и к западу от него — конь в поперечном направлении. Последние два коня были уложены в северо-западном углу могильной ямы за столбом. Кони разномастные, с преобладанием рыжих и гнедых, разновозрастные, все с подстриженными гривами, чёрными подстриженными хвостами, заплетёнными в три пряди. Посередине хвостов имелись кожаные крытые золотым листком повязки.
При обследовании лошадиных трупов выяснилось, что все они принадлежали меринам: среди них нет ни одного принадлежащего кобылице или жеребцу. На их ушах имелись частновладельческие метки нарезами. За исключением одного, хорошо упитанного головного коня, все прочие оказались тощими. Отсюда можно заключить, что захоронение было весной или в начале лета.
Помимо узд и сёдел с их нагрудными и подхвостными ремнями, при каждой лошади под седлом лежал ещё и чепрак. Удила все были железные, того же двусоставного типа, что и в первых четырёх курганах. У одной из лошадей, кроме того, был кожаный нагривник и кожаная «маска» с навершием в виде вырезанной из дерева и окрашенной в красный цвет головы оленя с приставленными кожаными рогами.
В северном же секторе могильной ямы, над лошадьми, помимо уже упоминавшейся лестницы, выделанной из цельного бревна, были положены цельные колёса с осями от телеги, большие со ступицами и многими спицами колёса и оси специальной повозки, дышловое приспособление для
(109/110)
Рис. 38. Деревянные украшения конской сбруи.
Пятый Пазырыкский курган.
1, 2 — уздечные подвески; 3 — седельная подвеска; 4 — украшение подхвостного ремня; 5 — псалия уздечная.
(110/111)
упряжки, плетёнка с четырьмя привязанными к ней войлочными скульптурными фигурами лебедей, набитыми оленьим волосом, бархатный стриженый ковер и огромный (4,5х6,5 м) войлочный ковер.
Остановимся вкратце на описании перечисленных вещей.
Узды и сёдла такого же типа, как и в третьем кургане. Большой удачей раскопок 1949 г. была прекрасная сохранность сёдел. После раскопок третьего и четвёртого курганов было ясно, что сёдла этих курганов существенно отличаются в деталях (в частности высотой лук) от сёдел первого и второго Пазырыкских курганов. Появились новые типы роговых и деревянных седельных накладок, но не для всех из них было выяснено место закрепления на седле. Теперь нам в деталях известны типы узды и сёдла не только в пятом, но и в третьем и четвёртом курганах. Узды в пятом кургане сделаны из сложенных вдвое и прошитых вдоль сухожильной ниткой тщательно выделанных ремней. Псалии и наборы уздечных украшений все деревянные, крытые листовым золотом (рис. 38).
Сёдла пятого кургана отличаются большими и высокими луками, верхние края которых покрыты вырезанными из кожи накладками и дужками. У всех сёдел между луками имеются специальные деревянные распорки, которые находили и ранее (Шибе, Каракол), но назначение их не было понято. Распорки эти удерживались на месте ремнями, связывающими спереди и сзади седельные подушки. Особенностью сёдел пятого кургана является и закрепление подхвостного ремня в особых широких седельных ремнях; этим достигалась возможность укорачивать или удлинять подхвостный ремень. В конечном счёте сёдла пятого кургана являются значительно более усовершенствованными, чем сёдла первых двух Пазырыкских курганов.
Вырезанные из дерева уздечные и седельные украшения весьма разнообразны (рис. 38). Узды четырёх упряжных коней имеют совершенно одинаковые украшения, мотив которых — круглая полушарная бляха или бляха с полушарной выпуклостью в центре. Украшения узд и сёдел верховых коней много разнообразней. Среди них головки грифа, льва или тигра, сайги (украшения псалий). Головки сайги, львиные или тигровые, целые фигуры тигров, оленьи фигуры с вывернутым задом и приставной скульптурной головой украшают конскую упряжь. Фигуры лосей с вывернутым задом и конские головы, вырезанные на коже седельных накладок, лосиные головы впрямь, мотивы растительные и геометрические фигуры — всё это имеется на конской упряжи.
Новым элементом являются чепраки, впервые найденные в пятом кургане. Это — широкие и длинные войлочные лопасти, почти на метр спускающиеся по обе стороны из-под седла. Поверхность этих чепраков в трёх случаях покрыта узором, вырезанным из разноцветного тонкого войлока в разнообразном узорном обрамлении, с бахромой или подвесками по нижнему краю. В двух случаях чепраки покрыты многоцветной переднеазиатской шерстяной тканью и шёлковой китайской с вышитым на ней узором. По нижнему краю этих чепраков кисти из волос яка или шерстяные в деревянных ворворках. Каждый чепрак имеет нагрудник, узор которого соответствует, как правило, узору обрамления соответствующего чепрака.
Войлочные узоры чепраков вместе с узорами на других предметах пятого кургана представляют исключительный интерес в том отношении, что все мотивы этих узоров, да и самую технику их выполнения мы находим у казахов и киргизов, унаследовавших эту древнюю традицию декоративного искусства.
Очень интересна белая шёлковая ткань типа чесучи, покрывающая лицевую сторону одного из чепраков (рис. 39). Интерес её не только в том, что мы имеем здесь древнейшую из всех известных китайских тканей,
(111/112)
Рис. 39. Вышивка из китайской шёлковой ткани с чепрака.
Пятый Пазырыкский курган.
(112/113)
но и в художественной вышивке, на ней выполненной. Разноцветными шёлковыми нитками тамбурным швом вышиты великолепные деревья «удцы» с сидящими на них самцами фениксов. Самочки этой птицы в различной трактовке вышиты и на чистом фоне. По своему стилю фениксы эти близки к изображениям фениксов на китайских зеркалах династии Чжоу, ранних циньских.
Совершенно исключительную ценность представляют тончайшие шерстяные ткани с другого чепрака, выполненные в гобеленной технике. Особенно замечательны изображения львов на нагруднике, идущих один за другим в совершенно такой же трактовке, в какой мы их видим на ассирийских барельефах и в скульптуре, но чаще всего в персидских ахеменидского времени. Достаточно указать на идущих один за другим львов фриза одежды Ксеркса или на рельефе с могилы Артаксеркса II (оба памятника из Персеполя), и, наконец, на фризе из знаменитых цветных кафель (Сузы). Не менее замечательна ткань, использованная для окантовки того же чепрака. На ней мы видим в центре курильницу, по обе стороны которой стоят по две женщины в молитвенных позах с коронами на голове. Точно такие же ассирийские курильницы с колпачком на цепочке известны по их изображениям перед алтарями огня по памятникам Хорсабада и Куюнжика, позднее — на персидских цилиндрах и в барельефах Персеполя. Самое позднее изображение такой курильницы, со стоящей перед ней женщиной в короне, относящееся к первой половине V в. до н.э., мы видим на известном цилиндре из коллекции Клерка.
Неожиданной для затерянной среди гор долины р. Большого Улагана оказалась находка лёгкой четырёхколесной повозки с оригинальной решётчатой платформой. Повозка эта на резных колонках была, видимо, крытая, но конструкция этого покрытия ещё не разобрана. В повозку запрягалась четвёрка коней, из них — пара в дышло, со своеобразными рогатками и пара с боков на постромках, от которых сохранились вальки. Помимо такой упряжи практиковалась ещё запряжка в оглобли, одна из которых хорошо сохранилась. К сожалению, хомутов или шорок не сохранилось.
Находка повозки очень важна в том отношении, что показывает, насколько был усовершенствован в данную эпоху в Горном Алтае, помимо верхового, и колёсный транспорт. Повозка эта, повидимому, во время погребальной процессии была накрыта огромным войлочным ковром, который был затем брошен в могильную яму вместе с частями повозки. Ковёр, несомненно, был настенным в жилище. Помимо бордюрных орнаментов на нём изображена одна и та же повторяющаяся сцена. На троне сидит изображённая в профиль богиня в длинной одежде с зубчатым головным убором на голове и с цветущей ветвью в левой руке, правая рука приподнята. Перед богиней всадник верхом на осёдланном коне, с горитом у левого бока. Не входя в рассмотрение деталей этой замечательной композиции, замечу только, что её можно сопоставить с аналогичным изображением на золотом ритоне из Мерджаны, где конный скиф предстоит перед богиней, сидящей на троне; рядом стоит дерево.
Для той цели, для которой этот ковёр понадобился в погребальной процессии, размер его оказался недостаточным; поэтому к нему пришили справа полосу от другого, тоже настенного ковра, который был использован для драпировки стен погребальной камеры. Последнее дало возможность из отдельных лоскутов восстановить узор ковра и в камере. На этой полосе вверху мы имеем многокрасочные изображения задней половины птицы, а внизу изображение льва с человеческим туловищем, приподнявшегося на задние лапы. Фигура эта крылатая, с львиным хвостом между ног, оформленным наподобие «оленьих рогов»; оленьи же рога венчают и
(113/114)
человеческую голову. Голова с большим звериным ухом, горбатым носом и закрученными кверху чёрными усами. И этот мотив ведёт нас к древним переднеазиатским изображениям получеловека-полузверя, но в данном случае мотив в такой степени переработан на месте, что передаёт только самый общий сюжет.
Нельзя переоценить находку бархатного ковра замечательной работы, который примерно на две тысячи лет старше самых древних известных нам стриженых ковров. Помимо его расцветки, растительных орнаментов, он ценен воспроизведёнными на нём изображениями пасущихся оленей, грифонов и пеших и конных всадников (рис. 40). С точки зрения выяснения происхождения и датировки этого ковра наиболее показательны изображения всадников. Конь изображён с круто изогнутой шеей, подстриженной гривой, чёлкой в виде «султана», хвостом, завязанным узлом. Подобные детали наблюдаются на персепольских барельефах, на золотой рукоятке меча персидской работы из Чертомлыцкого кургана, на многочисленных геммах ахеменидского времени. Показательно сопоставление тех изображений, где пешие фигуры идут рядом с конём, с соответствующими изображениями на персепольских рельефах. И там и здесь мужчина идёт по левую сторону коня, причём его правая рука опирается на спину коня у шеи.
Независимо от того, чьей работы этот ковёр — мидийской, персидской или парфянской, — во всяком случае он средне- или переднеазиатский, его датировка V в. до н.э. вполне вероятна.
В заключение обзора находок Горноалтайской экспедиции 1949 г. следует упомянуть ещё об одной, которая также имеет значение для датировки Пазырыкской группы курганов, — о китайском зеркале из шестого рядового кургана той же группы. Курган этот, судя то характеру погребального инвентаря, особенно роговых седельных накладок, современен третьему и четвёртому большим курганам. Зеркало принадлежит к типу китайских зеркал, известных под названием «цинь». Китайские зеркала типа цинь очень редки в коллекциях китайских зеркал и с трудом датируются. Тем не менее, на основания анализа орнамента в виде стилизованных животных (перьев и крыльев), посаженных на этом фоне косых букв Т с парами сердцевидных листьев между ними, покрывающего весь фон тыльной поверхности зеркала, можно заключить, что перед нами одно из ранних зеркал типа цинь, относящихся к эпохе воюющих княжеств (уделов). Наиболее вероятное его время V в. — начало IV в. до н.э.
Раскопки 1949 г., завершающие исследования Пазырыкской группы курганов, оказались исключительно плодотворными. Во-первых, они значительно расширили наши представления о культуре Горного Алтая в скифское время и, во-вторых, впервые дали материал, позволяющий объективно, на основании конкретных фактов, уточнить датировку этих курганов.
До раскопок пятого и шестого курганов при определении времени сооружения Пазырыкской группы приходилось исходить из сопоставления найденных в курганах вещей с подобными же вещами, главным образом из скифских погребений Причерноморья и из сопоставления некоторых мотивов горноалтайского изобразительного искусства с мотивами изобразительного искусства Передней Азии. В настоящее время нет особой нужды в этих сопоставлениях, так как имеются подлинные импортные вещи, время которых, как было показано выше, может быть установлено с достаточной долей вероятности.
На основании исторических данных можно думать, что скифо-сакская культура в Азии слагается раньше архаического периода пребывания скифов в Европе, древнейшие памятники которых относятся к VII в. до н.э. Если в VII в. скифо-саки не только подчинили своей власти Мидию, но и продвинулись далеко в Закавказье, господствовали в Передней Азии в
(114/115)
Рис. 40. Изображения на бархатном ковре.
Пятый Пазырыкский курган.
1 — грифон; 2 — всадник; 3 — лань.
(115/116)
течение 28 лет, то уже тогда они должны были представлять собой мощный племенной союз с сильной военной организацией. Отсюда можно заключить, что тот общественный строй и культура, которые были характерны для скифо-сакских племён в VII в. до н.э., сформировались на основе пастушески-скотоводческого хозяйства раньше, в IX-VIII вв. до н.э. Вполне вероятно, что культура эта складывалась на обширной территории, в частности предгорий Тянь-Шаня, Тарбогатая, Алтая и прилегающих к ним с юго-запада степей. Именно здесь, в горных долинах, на границе безбрежных степей, были все условия для успешного перехода к новым формам производства, когда пастушеское скотоводство становится основным промыслом.
Время, к которому относятся Пазырыкские курганы, было, повидимому, временем расцвета скифской культуры не только на Алтае, но и в более южных областях. Не следует при этом забывать, что Алтай был всё же северной окраиной скифо-сакской культуры и в своей общественной организация его население оставалось, вероятно, позади других южных сакских племён, достигших уже высшей ступени варварства, с городским населением, выделившимися ремёслами, рабами.
При единстве скифо-сакской культуры на огромном пространстве евразийских степей и предгорий должны были наблюдаться и местные племенные различия. В то время как в Азии поддерживались древние связи с переднеазиатским культурным миром, в Европе скифские племена вошли в соприкосновение с культурой греческой, оказавшей некоторое влияние, повидимому, только на высший слой скифского общества. Алтай в рассматриваемое время был связан непосредственно или через посредство соседних сакских племён с Передней Азией, о чём убедительно свидетельствуют Пазырыкские курганы.
Со временем, когда накопится больше конкретного археологического материала, из общей массы скифо-сакских племён возможно будет выделить более или менее обособленные племенные, этнические группы. Одной из таких групп будет горноалтайская.
|