М.И. Ростовцев
Избранные публицистические статьи. 1906-1923 годы.
/ Подгот. текста, предисл., коммент. и биогр. словарь И.В. Тункиной.
// М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН). 2002. 192 с.
ISBN 5-8243-0338-X
Наука и революция.
Когда три года тому назад народы Европы столкнулись в кровавой и затяжной борьбе, [3] перед всеми деятелями науки, под знаком которой протек XIX в., встал тревожный вопрос: какая судьба ждет великую интернациональную respublica litterarum *, [сноска: * Буквально: государство науки; образно: корпорация людей науки (лат.).] где, несмотря на упорное стремление Германии к гегемонии и несмотря на здоровое чувство отдельных даже мелких национальностей, толкавшее их на путь создания национальной науки, всё же чем дальше, тем более крепло сознание единства мировой научной работы, не связанности в основе науки как таковой с той или другой национальностью, с тем или другим государством.
Упорное и постоянное искание путей к тому, чтобы парализовать многоязычие науки, является, может быть, наиболее ярким показателем сознания единства и цельности мирового научного творчества. Пути эти были многообразны, попытки энергичны и продуманны, но не все средства одинаково хороши и целесообразны. Панацеи найдено не было.
(20/21)
Одним из могучих средств международного научного общения были международные конгрессы, [4] захватывавшие одни области за другими. Сделали они немало, главным образом, в смысле личного объединения деятелей науки, знакомства ближайших специалистов одних с другими, личной взаимной оценки и смотра научным силам отдельных стран. Сильнейшим препятствием к созданию того, что официально всегда стояло на знамени конгрессов, т.е. к организации общей научной работы, была, с одной стороны, многолюдность конгрессов, куда съезжались все — призванные и непризванные, а ещё больше многоязычность их. Все меры к сокращению числа допущенных на конгрессах языков не приводили к цели. Напротив, всё больше и больше раздавалось вполне законных требований расширить число языков, признанных языками конгресса, [5] а это делало конгрессы всё менее и менее действительным средством к организации международной научной работы. Не достигалась и вторая официальная цель конгрессов — восстановление единства научных дисциплин, обезврежение дробления и специализации. Тяга к специализации была так велика, что конгрессы естественно распадались на отдельные группы специалистов, не растворявшиеся даже в организациях отдельных секций.
При всех этих недочётах конгрессы все-таки способствовали и достижению официальных целей. Всё более укреплялась тяга к созданию общей, координированной работы, единство науки, несмотря на её специализацию, создавалось всё сильнее.
Рождалась идея необходимости новых организаций — конгрессов небольшого числа специалистов. Создалась мощная организация союзов академий, [6] давшая ряд благотворных результатов. Всё настоятельнее ощущалась необходимость взаимного осведомления. Многие крупные журналы приобретали всё более и более международный характер. Росла тяга к изучению среди групп специалистов тех языков, которые в данной области были носителями большой научной работы.
(21/22)
Всё это движение властно приостановлено было войной. Война вскрыла с неопровержимой ясностью, плохо прикрытой мантией международности, стремление Германии к научной гегемонии, не основанное на действительном превосходстве. Ясно стало, что Германия желала прежде всего использовать все международные силы для разрешения близких и нужных ей задач и провести везде и повсюду плодотворную, с одной стороны, но губительную — с другой, тенденцию к механизации научной работы, к массовому фабричному производству в области научного творчества.
Союзные страны с огромной силой ощутили необходимость тесного взаимного общения, объединения своих сил и средств для того, чтобы после войны идти рядом с Германией в области научной работы, без подчинения и без руководства с чьей бы то ни было стороны. Необходимость поддержания идеи единой науки ни один момент не была подвергнута сомнению, но надо было найти более здоровую почву для этого объединения, на основе свободного развития науки в недрах каждой нации с наиболее рельефным выявлением всех национальных особенностей научного творчества.
Все эти попытки остались, однако, в рамках благих пожеланий и теоретических рассуждений. Первое, что требовалось и что было предпосылкой для дальнейшего здорового развития, — это было внутреннее научное самоопределение каждой страны, подсчёт своих сил и здоровая организация научной работы.
Нужно это и полезно было и для стран со старой культурой и срочной организацией научной работы — для Англии и Франции, ещё нужнее для тех стран, которые находились под исключительным и давящим влиянием германской науки, и которые до войны тщетно пытались от этого влияния освободиться. Я имею в виду, главным образом, Италию и Россию, которые обе уже давно сознали себя и сильными, и творческими, но не сумели дать надлежащей организации своим научным силам и надлежащей материальной базы для своего научного творчества.
(22/23)
Особенно тяжело было и остаётся положение России. Нигде так ясно не сказалось основное горе России, её первородный грех, её органическая беда, усиленная губительной политикой русского самодержавия. Пропасть, которая образовалась между русской интеллигенцией и массами населения, лишила и лишает русскую науку той базы, на которой она, по состоянию своих интеллектуальных, творческих сил, могла и должна была бы стоять.
Надо открыто сознаться в том, что в России наука казалась каким-то оранжерейным цветком, расцветавшим в теплицах университетов и академий, не связанная органическими нитями даже с интеллигенцией, не говоря уже о массах населения.
В России наука, настоящая чистая наука, база интеллектуального развития, жила исключительно государством, могла существовать только постольку, поскольку её поддерживало и питало государство.
Возьму область науки мне близкую и знакомую — науки гуманитарные. В Германии, во Франции, в Англии всякая научная работа, всякий научный труд, конгениальный национальному духу, находит всегда сравнительно широкий круг людей, который его воспринимает и перерабатывает в своём сознании, делает базой для дальнейшей научной работы. Создаётся школа со своими традициями и методами, создаётся среда, из которой вырастают дальнейшие научные работники. Налицо круг лиц, покупающих и читающих научную книгу, находящую себе сбыт и поэтому находящую и издателей. Мощная книжная торговля, естественно вовлекавшая в свою орбиту и заграничных клиентов, является показателем интереса к науке и базой для дальнейшего научного развития.
Носителями непрерывности научного творчества были и остаются сплошные серии научных трудов, объединённые одной идеей, научные журналы, существующие десятками лет. Все эти серии и журналы только частью живут при помощи субсидий государства, в большинстве случаев — это создания частной инициативы, поддержанные сбытом.
(23/24)
Наряду с научными предприятиями в стране и вне её — напомню хотя бы об археологических экспедициях и раскопках — которые ведутся на счёт государства, целая серия таковых живёт самостоятельно, без помощи государства и на средства обществ и частных лиц.
Почти ничего подобного мы не находим в России. У нас нет ни одного издательства, которое уделяло бы внимание научным книгам. Те, которые этим занимались, смотрели на свою деятельность, как на род просветительной благотворительности. Рассчитывать на сбыт, да и только в самое последнее время, могли лишь книги популярные, по большей части переводные. Вся чистая научная работа держалась исключительно государством. Правда, в этом отношении за последние десятилетия наблюдался решительный поворот. Интеллигенция всё более и более подымалась до научной, национальной книги, научные исследования начали находить себе сбыт. Но деловая Россия плохо усвоила себе этот поворот, и наши издательства как раньше, так и теперь, чуждаются и боятся научных книг, не идя дальше издательства учебников и так называемых, по большей части переводных, научных книг.
То же и в области журналов. Наши большие журналы пытались отражать научное движение, но делалось это без системы и без разбору. Всё, что легко читалось, независимо от того, чужое это или своё, пережёвывание ли это старого, или попытка сказать что-либо новое, находило себе приют на страницах толстых журналов. Всё же эти журналы сыграли свою роль и воспитали в читателях некоторый интерес к науке.
Наука, однако, отставала от требований к ней. Для потребностей в популярно-научной литературе у неё не хватало национальных сил. Приходилось прибегать к переводам и пересказам, наводнять рынок научной макулатурой иностранного происхождения, плохо понятой самими переводчиками и ещё хуже ими пересказанной.
(24/25)
Не лучше обстояло дело с научными предприятиями и исследованиями. Всё, что делалось государством, делалось ощупью и без системы. Поддержки себе вне государства издательская работа не находила нигде. Достаточно сказать, что до сих пор в России нет почти ни одного, думаю даже, буквально ни одного научного журнала, который существовал бы без поддержки государства, да и эти последние возникли только в самое последнее время, и кто знает, долго ли они ещё будут существовать.
Каковы же причины этого двойственного, неопределённого и тревожного состояния русской науки?
Коренной и основной причиной я считаю то, что наука всегда была чужда официальной России, что в составе русского государства она была только терпима, что никто не стремился и не способствовал установлению связи между наукой и населением, не хотел и боялся этой связи.
Я не говорю уже о стеснениях свободы научного творчества и научного обучения, державших в постоянных тисках русскую мысль как раз там, где проявлялась наибольшая сила её творчества: в вопросах религии, в области философии, в сфере политических и экономических наук. Печальные плоды этого мы пожинаем теперь в том бесконечном невежестве, которое проявляют все в России, когда судьба столкнула Россию с важнейшими вопросами своего будущего строительства.
Ещё показательнее отношение всей официальной, а через её посредство и всей остальной России к науке, как таковой, независимо от цензурности или нецензурности проводимых ею идей.
Казалось, как я говорил раньше, что наука в России держится и живёт только государством. Это, несомненно, так. Но какова была эта поддержка? Науку официальная Россия поддерживала только как decorum *, [сноска: * внешнее приличие, видимость (лат.).] а не как жизненный орган, обеспечивавший её существование; жалкое положение университетов, ко-
(25/26)
торые должны были поставлять чиновников, врачей и учителей, и, кроме того, людей науки только в той мере, чтобы заполнить кафедры; не менее жалкое положение технических высших учебных заведений, поставлявших техников второго сорта; бесконечно униженное и пришибленное состояние духовных академий; всё это — ясный показатель последовательного проведённого стремления поддерживать видимость науки, но не давать ей возможности укрепиться и пустить глубокие корни в народе.
Не так действует государство, которое действительно верит в науку, сознает её пользу и необходимость, видит в ней не decorum, a постоянную потребность. До сих пор, можно сказать, поддержка науки в России государством была плохо прикрытой фикцией. Государство стремилось этим путём держать науку в своих руках, пользоваться ею, как послушным инструментом. От времени до времени, под напором государственной необходимости, делались шаги вперёд, но боязливо и робко, с оглядкой, как бы не перейти меры, не дать действительно науке слиться с народным сознанием.
С этим всегда и последовательно боролась интеллигенция, инстинктом чувствовавшая необходимость и важность широкого распространения научного миросозерцания. Но не в её силах было поддержать науку. Бессильная в борьбе с государством в области политики, не имевшая возможности путём распространения настоящей культуры создавать здоровое будущее, она принуждена была и в области науки довольствоваться сама суррогатами и питать суррогатами суррогатов массы. Над пропастью между массами населения и собою, над пропастью между всем населением и наукой, которой ни в одном здоровом обществе не могло и не должно было быть, перебрасывались зыбкие и лёгкие мостики, которые упорно разрушались государством.
Но наука, раз появившаяся и нашедшая себе центры развития, не могла пребывать в этом состоянии полужизни. Сильная творческая натура русского гения
(26/27)
пробилась и здесь, как она пробилась в литературе, и в пластических искусствах, и в музыке. Здесь слабее, чем там, но не надо забывать, что для науки индивидуальное творчество — это только одна предпосылка: требуется организация и материальные средства, требуется научная среда соработников.
Несмотря на уродливые условия своего существования, научное творчество создало ряд гениев и ряд достижений, сумело создать и новые дисциплины, которые, однако, до сих пор, за отсутствием надлежащей среды и подходящих материальных условий развития, у неё успешно вырывали из рук её германские соседи: назову византиноведение и изучение Востока в области близких мне наук.
Но создать нужную для России армию научных работников русская наука не могла. Слишком неприглядна была научная карьера, слишком тяжело и материальное, и моральное положение русского учёного, чтобы к науке шли все те, кто чувствовал к ней влечение.
Чувство моральной приниженности играет здесь, конечно, главную роль. Материальная необеспеченность окупается, говорят, высоким званием профессора и учёного, почетным положением. Этот «почёт» — фикция. Он еле-еле зарождается среди интеллигенции, и он абсолютно отсутствует в массах, которые не знают, ни что такое наука, ни что такое учёный, для которых это только разновидность барина или, как теперь говорят, буржуя; его не было и нет и в официальной России. Старая Россия боялась учёных, не верила им, ставила их в унизительное и тяжёлое положение. Не велик был «почёт» служить буфером между государством, которому учёная Россия не верила и с которым она боролась вместе со всей интеллигенцией, и которое, в свою очередь, не верило учёным, и студенчеством, которое склонно было видеть в защите учёными науки защиту ими правительства, так как борьба студенчества с государством направилась по недомыслию против науки.
(27/28)
Тяжёлое материальное положение выросло и от сознания несоответствия затраченного таланта и труда результатам, от сознания отчуждённости от массы своих соотечественников, с одной стороны, и от всего остального учёного мира, с другой. Упрёки, бросаемые учёным в том, что они не шли и не идут к массе, — бессмысленны и невежественны. Для того чтобы дать массе плоды научного творчества — а только те из них ценны, которые выращены самостоятельно, а не сорваны с чужих деревьев, — нужно положить десятки лет работы, и не всякий может сам передать массам то, что он создал. Для этого нужны посредники с особым талантом и особыми навыками. Отчуждение науки от масс — ни в коем случае не вина учёных, а вина уродливого развития культурной жизни России вообще.
Не их вина в том, что нет около них среды, из которой они могли бы черпать живые силы и сознание своей нужности и необходимости, необходимую основу морального спокойствия. Этой среды не может дать университет, в котором бушуют политические страсти и в котором многие хорошие силы поглощались политической борьбой. Этой среды не давала интеллигенция, либо опускавшаяся до маразма, либо пребывавшая в состоянии политической лихорадки. Этой среды, наконец, не давала наука, где в небольшой семье научных работников имелись сотни учёных только по званию, опустивших руки в борьбе с непониманием и отчуждённостью. Не вина учёных и в том, что составляет их крест, — в том, что их мало знают в научной среде вне России. Страна, где нет мощной научной организации, не в праве рассчитывать, чтобы её язык знали и изучали учёные других стран, и единичные научные творцы должны либо писать на чужом языке, что не совместимо с национальным самосознанием многих, либо спокойно смотреть на то, как открытые ими истины игнорируются или открываются вторично. Несмотря на эти поистине тягостные условия, наука в России не только не заглохла и не захирела, но живёт и с каждым десятилетием крепнет. Весь этот процесс свидетельствует о силе русского научного ге-
(28/29)
ния, и больно только при мысли, каков мог бы быть научный расцвет России при нормальных условиях.
Кое-что сделано в последнее время и в области связи науки и массы населения. Часть интеллигенции поняла значение науки, научные книги начали находить покупателей, интеллектуальный уровень как будто повысился.
Все эти печальные условия существования русской науки особенно ярко осознаны были в эти годы великой войны, когда в сознании всех на первый план выдвинулись вопросы о России как таковой, о её праве на существование как великой державы, о её чести и достоинстве, о законности её борьбы против попыток ее культурного и материального порабощения.
Русские учёные, в годину великих бедствий предоставленные самим себе, проявили глубокое сознание своего долга перед родиной и сумели показать свою действительную любовь к родине.
Настали грозные дни революции. Перед учёными и наукой встал ряд новых тревожных вопросов. Что несёт революция русской науке? Освобождение от тисков старой государственности, надлежащую оценку её важности со стороны государства, широкую поддержку и признание общества и государства, новое светлое и радостное будущее?
Таковы были перспективы первых моментов. Но пришли дни великой печали. Во всём строе общества и государства вскрылась и обозначилась с потрясающей реальностью пропасть, разделяющая мыслящую интеллигенцию от народных масс, в которых материальные инстинкты и животные интересы заглушили и чувство любви к родине, и сознание великого культурного единства всей России. Неожиданный стихийный успех нашла себе проповедь узких и слепых теоретиков, выбросивших за борт все культурное прошлое России, весь пройденный ею путь, и пытающихся на развалинах интеллигентной России, которую не сумело задушить самодержавие одного, построить самодержавие наименее культурных слоёв — крестьян, батраков и рабочих.
(29/30)
Вместе со всей культурой России для достижения невозможного социального и культурного равенства выбрасывается за борт и наука, и всё, что ею сделано для России и человечества. Грозит сугубое возвращение старого нашего культурного рабства, которое будет горше прежнего.
По этой колее может пойти и правительство, ослеплённое выразившейся якобы волей большинства населения.
Надо ли говорить, какой гибельный путь намечается для России? Спасение России не в диктатуре масс, в этом её гибель. Спасение только в углублении и подъёме культуры России, немыслимой без сильного, богатого и единого государства. Надо искать и найти пути к объединению русской интеллигенции и масс, к уничтожению пропасти между ними, к созданию единого культурного народа. А это будет по плечу только народу, который осознаёт не внешнее, материальное неравенство — прямое последствие неравенства культурного, а необходимость прежде всего культурного подъёма, за которым медленно придёт и уравнение социальное и экономическое.
Таков должен был бы быть лозунг момента. Социальный и экономический мир, развитие всех производительных сил страны — моральных, интеллектуальных и материальных. Всё это возможно было бы только для народа, победоносно закончившего навязанную ему войну, войну, цели которой так просты и ясны. Не Константинополь и проливы, [7] не свобода Сербии, Польши и Бельгии, [8] русскому народу — как ни высоки эти цели — прежде всего нужно укрепить своё государство, создать такое положение, когда никто не мог бы им командовать — ни Германия, ни Франция, ни Англия, ни Америка, ни Япония. Побеждённая или даже не сумевшая победить Россия никогда не будет самостоятельной и сильной; при её культурной слабости она, утратив свою моральную помощь и свой международный материальный и моральный престиж, будет материалом для культурного и экономического подъёма остальной Европы. Победа Германии, равно
(30/31)
как и победа союзников без России, одинаково грозят России унижением и слабостью на многие десятки лет. А эти десятки лет затем не вернуть!..
В деле возрождения России наука должна была бы сыграть решающую и определяющую роль. Нет основания повторять трюизмов, которых не хотят понимать только самые крайние проповедники возвращения людей к первобытному состоянию. Достаточно очевидно, что настоящий технический и материальный и не в меньшей мере здоровый моральный и культурный подъём прямо пропорциональны научному творчеству страны, силе и размаху её научных достижений. В великой Греции и на всём протяжении мировой истории научное развитие шло рука об руку с развитием культуры вообще и, во всяком случае, обусловливало подъём материальной культуры и техники.
Но нормальное развитие науки, в современных условиях, возможно только в рамках сильной и свободной государственности. Науке ставятся везде и повсюду такие задачи, которые без затраты огромных материальных средств, без сплочённой армии работников и без постоянного содействия государства вне и внутри его пределов недостижимы.
Я не говорю уже о сфере так называемых точных наук, обо всём исследовании природы, о технических и так называемых прикладных науках, включая медицину. Об их потребностях в институтах, лабораториях, опытных станциях, клиниках и т.п. даже широкая публика достаточно осведомлена. О их необходимости для общества, кстати сказать, не возникает сомнения даже в среде представителей крайних социалистических течений, включая, может быть, и ленинцев.
Иное дело вся сумма гуманитарных наук. Считаются ли и они нужными указанными партиями, не знаю. Но, может быть, и для более посвящённых не вполне ясно, в какой мере и здесь необходима огромная затрата материальных средств и широкое содействие государства, в какой степени необходима и в этой сфере не только индивидуальная работа обобщения, но и
(31/32)
коллективная — добывания, классификации и опубликования материалов.
Общей с так называемыми точными науками потребностью гуманитарных наук является необходимость существования не в одном каком-либо центре, а во всех больших культурных городах настоящих больших научных библиотек по всем отраслям знания. Обычно таковыми являются, кроме центральной публичной библиотеки, библиотеки университетов, открытые, конечно, для пользования не только для студентов и профессоров. Подсобными к ним должны были бы быть библиотеки специальных высших учебных заведений и отдельных научных институтов.
В России до революции библиотечное дело было поставлено из рук вон плохо и, если главная научная работа, сделанная до сих пор, была проделана в значительной мере в столицах и, главным образом, в Петербурге, то причиной этого является существовавшие почти в одном только Петербурге настоящим образом оборудованных научных библиотек: Публичной, Академической, Университетской. [9]
Вне Петербурга научные библиотеки находятся, по большей части, в жалком состоянии. Провинциальные учёные стонут от отсутствия книг, их руки опускаются в борьбе за получение самых нужных, часто элементарных книжных пособий.
Не лучше, однако, обстоит дело и со столичными библиотеками. За последнее время при неизменности их кредитов и расширенном книжном производстве ни одна из них не могла и думать о полноте, хотя бы относительной. Для новой России здесь предстоит огромное, в высокой степени ответственное дело, без которого развитие науки в России будет двигаться черепашьими шагами.
С библиотечным делом и, конечно, с развитием научной жизни в России вообще в теснейшей связи стоит рациональная постановка в России библиографии. Надо знать, что есть, чтобы иметь возможность использовать наличный материал. Настоящая библиографическая работа, по отдельным специально-
(32/33)
стям, могла бы быть поставлена только в рамках международных. Специалисты отдельных стран должны были бы объединиться, чтобы создать настоящую взаимную осведомлённость. [10] Общие обзоры состояния науки в той или другой стране с периодическими дополнениями могли бы быть наиболее рациональными формами осведомления. [11] Но работа рациональной библиографии предполагает прежде всего наличность большой армии научных работников, существование ряда специальных научных журналов и общей организации, которая немыслима без содействия и помощи государства, как материальной, так и морально-правовой.
Развитие книги как таковой, научной книги, как porta voce * [сноска: * врата призыва (лат.).] науки, главного средства науки для фиксирования добытых результатов не может быть обеспечено, особенно в таких странах, как Россия, без деятельной помощи всего народа, для которого это насущная потребность, а не роскошь, т.е. без помощи государства. В России нет ни настоящей книжной торговли, ни сколько-нибудь солидных научных книгоиздательств, как вообще нет надлежащим образом поставленной промышленности и торговли. Нет и такого класса, который мог бы помочь государству в этом деле; нет обеспеченной буржуазии, которая, работая для науки, не останавливалась бы над затратой своих личных капиталов для этой цели. Нет, наконец, и такой среды в составе интеллигенции, которая обеспечила бы верный, хотя бы и ограниченный, сбыт научной книге. Незнакомство с русским языком вне России, которое объясняется слабостью русской культуры и русской науки, недостаточной авторитетностью России как культурного и научного центра, не даёт русской научной книге широкого распространения за границей, т.е. закрывает для русской книги богатый заграничный рынок, наличие которого обеспечило книгоиздательствам Германии и Франции их мировое значение.
(33/34)
Я верю в творческий гений русского народа и потому не сомневаюсь, что при деятельной поддержке государства, при свободе научного творчества и обеспечении начинающих учёных необходимыми для работы материалами, русская наука сумеет завоевать себе национальное признание и вместе с русской литературой отвоюет для русского языка такое же положение, которое уже имеют языки французский, немецкий и английский. Я верю и в то, что при здоровой и напряжённой культурной работе быстро вырастет и в России класс людей, интересующихся наукой, и русская научная книга, даже специальная, найдёт себе широкий сбыт на русском книжном рынке. В этом меня убеждает то, что и теперь, несмотря на самые тяжёлые условия, научные книги расходятся в сотнях, а многие и в тысячах экземплярах.
Но на первое время необходима широкая поддержка государства, государственный книгоиздательский фонд, откуда могли бы даваться пособия и на издание научных журналов, и на публикацию отдельных научных трудов и серий таковых по отдельным специальностям.
Всё это, однако, только одна сторона дела. Основная задача — это создать армию научных работников, которым были бы поставлены определенные научные задания. Эта армия не создастся до тех пор, пока не вырастет сеть научных организаций с определёнными целями.
До сих пор центрами научной организованной работы были, наряду с Академией наук, почти исключительно университеты. Около них да около небольшого числа специальных высших учебных заведений, группировалось то ничтожное количество исследовательских институтов, которые имеются в России.
Между тем, только в развитии этих исследовательских институтов лежит будущее науки в России. Никакая творческая индивидуальная научная работа в России не будет возможна, пока мы будем принуждены опираться в этой работе исключительно на учреждения, существующие вне России.
(34/35)
Командировки русских учёных за границу — основная форма создания новых кадров учёных в России и обеспечения возможности работать для уже сформировавшихся учёных, — как таковая, нерациональна и нежелательна. Международное научное общение необходимо, помощь одних стран другим в деле формирования специалистов нужна и желательна, но основа научной жизни каждой культурной нации должна быть национальна. Только тогда возможно будет настоящее научное сотрудничество и настоящее научное общение, когда мы не будем только учениками, только подмастерьями, а во многом — и, главным образом, в том, что ближе всего нашей стране и особенностям нашего научного гения, будем мастерами и учителями других.
Это будет возможно только тогда, когда русская наука в состоянии будет опереться на сеть научных исследовательских институтов, где будут формироваться на работе, на практическом деле кадры русских учёных.
Во главу угла должно быть, конечно, поставлено изучение России, которой мы совсем не знаем, но нельзя ставить и это единственной целью. В целом ряде научных дисциплин такая постановка вопроса была бы нерациональна и вредна.
Тем не менее, изучение России есть очередной и существенный вопрос, и ему мы должны уделить серьёзное и глубокое внимание. Изучение России во всех областях и во всех аспектах её многообразной и сложной жизни.
Отвлекаясь, как я уже сказал, от сферы естественно-исторических наук, где много всяких слов сказано уже авторитетными учёными, напомню, как мало сделано для изучения России в экономическом отношении, как мало мы знаем правовую её эволюцию, как ничтожно то, что мы знаем в области религиозной жизни России, как много предстоит ещё сделать для действительного познания нашего языка и нашей литературы. Как ничтожны, наконец, наши сведения о России, как таковой, о её племенном и этнографиче-
(35/36)
ском составе, о её быте и особенностях культурного уклада отдельных её народностей. [12]
Все это без специальных исследовательских центров останется в пределах распыленной, не координированной случайной работы. Как обширно и ответственно то, что предстоит сделать, я позволю себе выяснить на одном близком мне примере. Познание исторического прошлого России должно было бы быть тем, чем могла и должна была бы гордиться Россия. Много ли в этом отношении сделано? Выяснен ли хотя бы в основных чертах запас наличных исторических материалов? Приведена ли в известность наличность того, что хранят в своих недрах наши архивы и другие хранилища документов? Боюсь, что здесь, где работы сделано больше всего, всё-таки мы не вышли за пределы случайных попыток и отдельных начинаний. В каком жалком положении находятся наши архивные комиссии! Много ли у нас подготовленных архивных работников? Где те учебные заведения, которые могли бы их давать? Наши археологические институты [13] — не научные учреждения, а сбор каких-то случайных курсов, по большей части общеобразовательного характера.
Как обстоит дело с обследованием материальных культурных остатков древней России? Дело раскопок у нас в зачаточном и кустарном состоянии, о планомерном расследовании России в этом отношении, даже одного только её центра, не может быть и речи. Об окраинах же и говорить нечего. Археологические музеи, где должен был бы быть собран подлежащий изучению материал, у нас в зачаточном состоянии. Нет ни центрального, ни областных музеев, есть только отдельные коллекции то там, то здесь, только в ничтожном числе научно хранимые и научно организованные и пополняемые. [14]
Вспомним при этом, что на нас исторической эволюцией нашей родины возложена ответственная задача прийти на помощь тем национальностям, которые мы вобрали в себя, в деле изучения их прошлого. Вспомним, что судьба наша тесно связана с Востоком в его многообразных аспектах, с Византией и со сла-
(36/37)
вянством, в научной разработке истории которых мы не можем и не должны играть пассивной роли и где, несмотря на разрозненность усилий, мы уже так много сделали.
Новому русскому государству предстоит, таким образом, колоссальная задача по созданию всей указанной серии научных институтов, [15] в недрах которых должно подняться в действенном содружестве со старыми носителями культурной жизни России — академией, университетами и другими высшими учебными заведениями и разрозненными учеными учреждениями — русское научное творчество.
В тесной связи с развитием этой сети учёных институтов стоит и научное будущее наших университетов, задача которых не только давать России интеллигенцию, но и подготовлять и формировать кадры русских учёных. Для молодой научной рати, которая должна завоевать России почётное и равноправное место среди других великих культурных наций, ёмкость одних университетов недостаточна. Если у нас не хватает профессоров, то это не потому только, что положение их, как было указано, незавидно ни в моральном, ни в материальном отношении, а потому также, что молодая учёная энергия ищет широких рамок деятельности, возможности на научной организованной работе закалить свои силы в сознании, что она делает настоящее, нужное для России и для человечества дело. Исследовательские институты должны вобрать в себя стремящуюся к научной работе молодёжь, выходящую из университетов, и вернуть университетам в качестве преподавателей и профессоров настоящих научных бойцов, знающих не только теорию, но и практику научной работы.
Наша система сажать вчерашних учеников на кафедры учителей почти без стажа научной творческой работы или со стажем её, пройденным случайно и бессистемно за границей, где на русских смотрят, как это утверждали недавно германские учёные, как на «воров чужой культуры», гибельна и неустойчива. Тот, кто сам не прошёл стажа организованной научной ра-
(37/38)
боты, не в состоянии создать серьёзного научного работника, не в силах родить школу, он даст только себе подобных начётчиков, повторяющих с кафедры то, что они вычитали в чужих книгах. Не такие учителя нужны для того, чтобы создать крепкую научную молодую Россию.
Перед новой Россией стоит таким образом колоссальная задача. Нельзя смотреть на разрешение этой задачи, как на дело второго порядка, как на роскошь. Слышится повсюду мысль о том, что сначала нужно сделать Россию грамотной, разрешить социальные и экономические вопросы, сделать Россию свободной и богатой, а затем можно подумать и о такой «роскоши», как развитие научной жизни.
Это глубокое и коренное заблуждение. Нам нужна не грамотная Россия, а Россия культурная. Культура же это есть нечто неделимое. Германия стала грамотной и культурной одновременно с развитием широкого научного творчества. Научное и художественное творчество Эллады обусловило развитие и распространение эллинской образованности по всему миру.
Научное творчество вселяет народу уверенность и убеждённость в пользе и нужности не грамотности, а умственного развития вообще. Только народ, имеющий настоящую науку, будет иметь и настоящую интеллигенцию — плоть от плоти научных творцов, а наука эта должна быть не чужая, а своя, только тогда она заразительна, только тогда она ощущается как нечто органически нужное. Как ни сильна идея международности науки, но все развитие Европы и внеевропейских стран показывает, что рождается и крепнет наука и культура пока что только в рамках национальности. Как целое же она затем по необходимости является общим достоянием и интернациональна.
И далее, только народ, имеющий настоящую интеллигенцию, будет действительно образован и культурен, т.е. вберёт в себя органически и образованность, и культуру. Гибельная тенденция смешивать
(38/39)
понятия, диспаратные * [сноска: * От лат. dispar — неравный, различный.] по существу, понятия интеллигенции и буржуазии, грозит страшной опасностью всему будущему России. Интеллигенция — это сконцентрированная в одном фокусе творческая сила страны, разрушить или ослабить её это значит разрушить или подорвать творческие силы народа.
Если победа над буржуазией есть предпосылка появления настоящего справедливого социального строя, — так ли это, это большой вопрос, — то победа масс над интеллигенцией, к чему зовут изуверы и фанатики революции, есть нанесение народом удара самому себе в сердце, не начало нового справедливого строя, а разрушение всякого строя и погружение в анархию и варварство. Возможно, однако, что судьбы интеллигенции и буржуазии в данный момент довольно тесно связаны и что насильственное разрушение её, невозможное в реальности, но грезящееся утопистам и теоретикам, грозит гибелью и значительной части интеллигенции и, во всяком случае, прекращением или ослаблением её творческой работы.
Как бы то ни было, превращение России в культурную, a implicite * [сноска: ** подразумевая (лат.).] и грамотную страну, немыслимо без параллельного и одновременного подъёма её научного творчества. Без этого настоящей культуры и образованности не будет и не может быть, поэтому её до сих пор и нет. И если русский народ не способен к научному творчеству, — а что это не так, доказывает вся его история, — то он не способен и к культуре — базе всякого правильного и здорового социального строя.
Ясно, что и экономический подъём возможен только при наличии культурного, т.е. научного, развития. Не прикладные знания и техника нам нужны, и не они дадут счастье и богатство России. Если они не вырастут на базе широкого и углублённого развития теоретического и чисто научного знания во всех его отраслях, а не только связанных непосредственно с
(39/40)
техникой, то они будут мертвы и бесплодны, не дадут России ни настоящего богатства, ни настоящей культуры, всегда будут чуждым телом, которое не переработает органически и не вберёт в себя весь народ.
Конечно, сразу всего сделать нельзя и работу культурного подъёма России нужно вести постепенно и планомерно. Но работа должна вестись равномерно и исполняться должны все задачи в полном сознании насущной необходимости каждой.
И для того, чтобы добиться здесь каких-либо результатов, нужно, чтобы Россия была едина, едина и как государство, и как социальный организм. Работающие над обострением розни классов работают над разрушением культуры, не только в России, но и во всём мире, потому что при той стадии развития, которой достигла Россия, я не мыслю себе культурного мира без России. Надо спаять, а не распаять Россию, потому что осуществить гигантскую культурную работу может только гигантская страна. Никогда отдельные области России — Украина, Кавказ, Литва, Эстония и Латвия — не в состоянии будут дать тот колоссальный размах, при котором только и мыслимо настоящее их культурное будущее.
Только вся Россия при полном единении всех её классов и национальностей способна сдвинуться с места и начать или, лучше, продолжать трудный, но необходимый путь культурного развития.
И только в этой России мыслима настоящая здоровая и творческая научная жизнь. Пример Германии, Франция, Англии, Италии и Америки показал, какова сила национального и государственного единения в развитии культурной работы; не дай Бог, чтобы Россия показала, к какой слабости и маразму ведёт разъединение и развал. Достаточно тех уроков, которые дала уже Европе расщеплённая в момент мировой борьбы Россия. Такой роли учителя Европы Россия не заслужила. Все, кто ведут Россию по этому пути, — злейшие враги России и человечества.
Опубл.: Русская мысль. 1917. Кн. 9-10. С. 1-16.
(40/)
(/119)
[3] Имеется в виду Первая мировая война, начавшаяся 1 августа 1914 года.
[4] До 1917 г. сам М.И. Ростовцев принимал участие в Международных археологических конгрессах — I в Афинах (1905) и III в Риме (1912), Международных исторических конгрессах — III в Берлине (1908) и IV в Лондоне (1913), XVI Международном конгрессе востоковедов в Афинах (1912).
[5] Впервые вопрос о признании русского языка в качестве рабочего языка исторических конгрессов был поднят на III Международном историческом конгрессе в Берлине (1908). На IV Международном историческом конгрессе в Лондоне (1913) профессор Н.М. Бубнов вновь поставил вопрос о необходимости включения русского языка в число официальных языков форума. Профессор Юрьевского университета И.И. Квачала добился для себя права говорить по-русски в прениях. Организационный комитет следующего, V конгресса, который должен был состояться в Петрограде в 1918 г., был намерен решить этот вопрос окончательно (М.И. Ростовцев являлся членом оргкомитета). Но Первая мировая война и революция сделали невозможным проведение в России конгрес-
(119/120)
са историков. Подробнее см.: Кравченко Е.А. Участие русских и советских историков в первых международных конгрессах историков (МКИН) // Россия в XX веке: Судьбы исторической науки. М., 1996. С. 437-438.
[6] В 1899 г. по инициативе Лондонского королевского общества был основан Международный союз (ассоциация) академий, куда вошли Парижская АН, Петербургская АН, Национальная академия наук США, Национальная академия деи Линчей (Италия) и Лондонское королевское общество. Первая сессия этой организации состоялась в Париже в 1900 г. Перед началом Первой мировой войны в неё входило свыше 20 академий, в том числе Королевское общество Голландии, Королевская Прусская АН в Берлине, Баварская АН, академии в Гёттингене, Лейпциге и академии наук Австро-Венгерской монархии. Союз проводил обмен учёными между различными странами, совместные работы в области сейсмологии, геологии, геодезии, геофизики, географии, астрономии, метеорологии, океанографии и др., содействовал обмену изданиями и архивными документами. В апреле — мае 1913 г. в Петербурге состоялась IV конференция МСА, наметившая создание международных комиссий времени, вулканологии и др. Тогда же по уставу Союза управляющая им Петербургская АН передала свои полномочия на следующее трёхлетие Королевской Прусской АН в Берлине. Во время мировой войны последняя просила Голландскую АН в Амстердаме как нейтральную взять на себя управление делами Союза, однако, несмотря на согласие со стороны Британской и Петербургской АН, Французская АН ответила отказом, и Голландская АН не взяла на себя руководство Союзом. В годы Первой мировой войны ассоциация прекратила существование, перестали работать другие международные научные союзы. См.: Лебёдкина Е.Д. Наука и международное сотрудничество. Деятельность учёных в международных организациях: Формы, тенденции, перспективы. М., 1983. С. 24-25; Документы по истории Академии наук СССР. 1917-1925 гг. Л., 1986. С. 90-92; Копелевич Ю.Х., Ожигова Е.П. Научные академии стран Западной Европы и Северной Америки. Л., 1989. С. 45.
[7] Одной из целей России в ходе Первой мировой войны провозглашалось завоевание у Османской империи проливов из Чёрного в Средиземное море и возвращение христианскому миру столицы Византии Константинополя, переименованного турками в Стамбул.
(120/121)>
[8] В период Первой мировой войны большая часть территории Бельгии была оккупирована германскими войсками, вся территория Сербии в 1915-1918 гг. оказалась занята австро-венгерскими войсками, территория Царства Польского — войсками Германии и Австро-Венгрии.
[9] Речь идёт о старейших книгохранилищах Петербурга: Императорской Публичной библиотеке (ныне Российская национальная библиотека, основана в 1795 г.), Библиотеке Российской Академии наук (основана в 1714 г.) и библиотеке Петербургского/Петроградского университета (основана в 1783 году).
[10] В 1901 г. для участия России в «International Catalogue of Scientific Literature» при Петербургской АН было организовано Бюро международной библиографии под председательством академика А.С. Фаминцына. До 1922 г. вышло 14 томов каталога, но дальнейшая работа над ним была прекращена из-за отсутствия средств у Центрального бюро в Лондоне. См.: Организация науки в первые годы Советской власти (1917-1925): Сб. документов. Л., 1968. С. 370.
[11] В 1916 г. при Петербургской АН образована Комиссия для установления более тесных научных сношений между Россией и союзными странами, воевавшими на стороне Антанты в Первой мировой войне, под председательством академика А.П. Карпинского. В марте 1916 г. посол Великобритании в Петрограде обратился к министру народного просвещения П.Н. Игнатьеву с обоснованием необходимости установления более тесных научных контактов между русскими и английскими учёными. Министерство поставило об этом в известность АН, на Общем собрании которой в мае 1916 г. была образована специальная комиссия из членов всех отделений (по одному представителю от каждого) под председательством непременного секретаря С.Ф. Ольденбурга (ПФА РАН. Ф. 1. Оп. 1а-1916. Д. 163. ОС. § 108. Л. 56об.). В октябре в Комиссию «для установления более деятельных научных сношений между Россией и Англией» были избраны академики: химик П.И. Вальден (ОФМН), византинист и историк искусства Н.П. Кондаков (ОРЯС), историк-медиевист П.Г. Виноградов (ОИФ) (Там же. ОС. §121. Л. 96). Вскоре члены комиссии пришли к необходимости расширения сферы её деятельности. 15/28 октября 1916 г. Конференция АН постановила создать под председательством А.П. Карпинского, при участии непременного секретаря
(121/122)
и членов отделений (по два от каждого) новую комиссию, которой поручалась разработка мер для установления более тесного научного сотрудничества с учёными не только Великобритании, но и других стран-союзниц (Там же. ОС. §242. Л. 103об.). В ноябре в состав комиссии вошли академики П.И. Вальден, В.А. Стеклов (ОФМН), Н.П. Кондаков, Н.А. Котляревский, затем вместо последнего — А.И. Соболевский (ОРЯС), А.С. Лаппо-Данилевский, П.Г. Виноградов, А.А. Шахматов (ОИФ) (Там же. ОС. §§277, 317. Л. 111об., 119). Стремясь к оперативному информационному обмену, комиссия планировала издать актуальные для зарубежного научного мира аналитические и библиографические обзоры достижений русской научной мысли. Предполагалось образовать бюро из специалистов для составления и редактирования двух периодических изданий на французском языке — по физико-математическим и гуманитарным наукам, где помещались бы критические обзоры научных трудов и научная хроника (Там же. Л. 100об.). Историк А.С. Лаппо-Данилевский высказался за двуязычный характер подобных публикаций и был поддержан коллегами (Там же. Л. 103об.). В ноябре 1916 г. на одном из первых заседаний комиссии «по вопросу об установлении более тесных научных сношений с союзными странами» после продолжительного обмена мнениями было решено издать систематическую библиографию с полным обзором научных трудов и отдельно выпускать ежегодники с анализом опубликованных трудов по различным дисциплинам. Одной из задач комиссии стала подготовка и издание на русском и французском языках коллективной монографии «Русская наука» («La Science Russe»), где в сжатых очерках приводилась характеристика становления, развития и современного положения основных разделов русской науки. Идею подготовки ретроспективной энциклопедии по истории научного знания в России поддержали П.Г. Виноградов и Н.П. Кондаков, считавшие подобное издание необходимым введением к академической «bibliographie raisonnée». Этот проект совпал с предложениями редакции «Русского исторического журнала» (В.Н. Бенешевич, М.А. Дьяконов, М.Д. Приселков, C.B. Рождественский), был принят комиссией и в декабре 1916 г. получил одобрение Общего собрания (Там же. ОС. §299. Приложение III. Л. 126об. — 127). С января 1917 г. началась работа по составлению схемы издания, подбору авторов, объ-
(122/123)
единившихся затем в особую подкомиссию (позднее комиссию) по изданию сборника «Русская наука» под председательством А.С. Лаппо-Данилевского. С одобрения Общего собрания комиссия связалась с директором Французского института в Петрограде Ю.К. Патуйе, который создал специальную группу для перевода на французский язык статей сборника (ПФА РАН. Ф. 1. Оп. 1а-1917. Д. 164. §270. Л. 258). Объём книги был определен в 100 печатных листов, разделённых на два тома; печататься она должна была в формате «Известий АН» тиражом по 1000 экз. на каждом из языков. Примерный план книги был издан в 75 экз. и разослан ведущим специалистам в различных областях знаний. Сборник включал три отдела (богословские и философские, физико-математические, гуманитарные науки), каждый из которых состоял из очерков по конкретным специальностям. Статьи предполагалось снабдить систематически-хронологическим списком важнейших трудов, т.е. важнейшей библиографией в данной области знания. Объёмы очерков устанавливались в пределах от 1 до 5 печатных листов. Дата представления статей была назначена на 1 января, затем отодвинута к 1 мая 1918 г. Действительные члены АН предоставляли работы бесплатно, членам-корреспондентам и сторонним специалистам был установлен гонорар в сумме сначала 150 руб., затем 500 руб. за печатный лист. Авторами сборника стали ведущие учёные России: А.С. Лаппо-Данилевский (методология истории, русская история), Б.А. Тураев (Древний Восток), Ф.Ф. Зелинский (язык и литература Древней Греции), В.П. Бузескул (история Древней Греции), А.И. Малеин (язык и литература Древнего Рима), И.М. Гревс (история Древнего Рима), М.И. Ростовцев (классическая археология), С.А. Жебелёв (археология и общая история искусства), П.Г. Виноградов (история средних веков), Н.И. Кареев (история нового времени), Н.М. Петровский (славяноведение: язык и литература), Н.В. Ястребов (история южных и западных славян), А.А. Шахматов (русский язык и литература в связи с их историей), Н.П. Кондаков (история русского искусства), С.Ф. Ольденбург (востоковедение: введение, Иран, буддийский мир, Дальний Восток, Индия, немусульманская Средняя Азия), Н.Я. Марр (христианский Восток), В.В. Бартольд (мусульманский мир, турецкие народы), Л.Я. Штернберг (сибирские народы) (ПФА РАН. Ф. 2.
(123/124)
Оп. 1-1917. Д. 27. Л. 1-2, 9-10об.). Сборник «Русская наука», к сожалению, так и не увидел свет. Некоторые статьи, написанные специально для него, были напечатаны авторами в других изданиях, расширены и выпущены в качестве монографий в трудах Комиссии по истории знаний под руководством академика В.И. Вернадского (1921-1932), ставшей преемницей Комиссии «Русская наука», или отдельно в 1921-1954 гг.; ряд статей был набран, но не издан, некоторые сохранились в ПФА РАН в рукописном виде. Подробнее о судьбе сборника см.: Тункина И.В. О проекте многотомного издания по истории русской науки (1916-1930 гг. // Петербургская Академия наук в истории академий мира: К 275-летию Академии наук. Материалы Международной конференции 28 июня — 4 июля 1999 г. СПб., 1999. Т. 1. С. 182-194.
[12] Эти цели ставили перед собой академические комиссии — Комиссия по изучению племенного состава населения России (КИПС), основанная 4 февраля 1917 г. под председательством С.Ф. Ольденбурга для сбора статистических сведений, составления описаний, подготовки этнографических карт и пр., и Комиссия по изучению естественных производительных сил России (КЕПС), образованная в 1915 г. под председательством В.И. Вернадского для организации комплексного изучения природных ресурсов страны и объединения учёных с целью создания исследовательских институтов. По заданию военного ведомства КЕПС вела разведку полезных ископаемых, лабораторные исследования ценных минералов, издавала очерки о природных богатствах России.
[13] Археологические институты — высшие учебные заведения для подготовки специалистов в области «археологии и архивоведения» из лиц, уже имевших высшее образование. Понятие «археология» в конце XIX — начале XX в. трактовалось расширенно как наука о древностях вообще. Собственно археологические дисциплины в структуре преподавания занимали второстепенное место. В 1878 г. Н.В. Калачовым был открыт Петербургский археологический институт, готовивший, главным образом, архивистов-палеографов; лишь в 1905 г. программа института в области археологии была расширена. В 1917 г. в институте читали лекции по славянскому и русскому источниковедению, архивоведению и археографии, юридическим древностям, палеографии, искусствоведению,
(124/125)
этнографии, исторической географии, гербоведению, классическим древностям, нумизматике и пр. В начале 1918 г. встал вопрос о реорганизации института с целью превращения его в вуз для подготовки квалифицированных кадров по различным историческим дисциплинам, в том числе и в области археологии. В комиссию по его реорганизации вошёл и М.И. Ростовцев. В 1917 г. в Петроградском археологическом институте открылось отделение археологии и истории искусств, имевшее несколько археологических кафедр. В 1922 г. институт был слит с Петроградским университетом, на его базе было создано Археологическое отделение факультета общественных наук (ФОН). В 1907 г. в Москве был основан археологический институт такого же типа с двумя отделениями — археологическим и архивным. Оба института имели свои периодические органы и издавали отдельные монографии. С 1917 г. существовал Казанский северо-восточный археологический и этнографический институт, а с 1918 г. — Киевский археологический институт в составе трёх отделений: археологического (музейного), архивного и библиотечного. В советское время все названные археологические институты были ликвидированы.
[14] Вопросы реорганизации археологической службы после Февральской революции 1917 г. активно обсуждались членами Российской государственной археологической комиссии и Русского археологического общества при активном участии М.И. Ростовцева, бывшего внештатным членом РГАК. В РАО 7 декабря 1916 г. Ростовцев был избран управляющим классическим отделением, а 7 января 1918 г. — помощником председателя РАО (обе должности он совмещал вплоть до своего отъезда из России в июне 1918 г.), и в отсутствие Н.П. Кондакова, избранного председателем РАО (7 января 1918 — 19 июля 1922), вёл основную организационную работу по обществу. Многие его предложения были учтены при подготовке устава Российской государственной академии истории материальной культуры, созданной на базе РГАК в 1919 г. подробнее см.: Платонова Н.И. Российская Академия истории материальной культуры: Этапы становления (1918-1919 гг.) // Советская археология. 1989. №4. С. 5-16.
[15] В декабре 1916 г. на общем собрании КЕПС председатель академик В.И. Вернадский выступил с программным докладом «О государственной сети исследователь-
(125/126)
ских институтов в России», по которому было принято решение о создании ряда институтов: Нефтяного, Физико-химического анализа, Платинового и др. После окончания гражданской войны в структуре РАН и других ведомств благодаря учёным, оставшимся в России, была создана разветвлённая сеть научно-исследовательских институтов по всем отраслям знания.
|