М.И. Ростовцев
Политические статьи.
// СПб: 2002. 208 с. ISBN 5-02-026829-1
Перевод, вступительные статьи, составление, комментарии: К.А. Аветисян.
Нынешний статус российских университетов. *
[сноска к заголовку: * Rostovtzeff М.I. The Present State of the Russian Universities // Straggling Russia. 1920. Vol. 2. June 19. P. 172-174.]
Я должен извиниться перед читателями «Struggling Russia», что вновь и вновь обращаюсь к вопросу о судьбе молодого поколения, наших детей и внуков, студентов и учеников средних школ России. Мы принадлежим прошлому, переживаем поражение в неравной борьбе, а они — будущее России! Если ещё существует хотя бы какая-нибудь надежда на спасение России, её восстановление и возрождение цивилизованной жизни, то всё это связано только с молодым поколением, с теми, кому удалось бежать за границы Советской России, или с теми, кто, оставшись там, пошёл учиться в школы и университеты, истерзанные советским режимом.
Именно по этой причине я так настойчиво, но, к сожалению, без особого успеха борюсь, стараясь сделать так, чтобы эмигрантская молодёжь не забыла Россию, не растворилась бы в океане западноевропейской и американской интеллектуальной жизни, а взяла бы у Запада всё, что он может дать. Они должны быть готовы к возвращению в Россию, к тому, чтобы работать дома.
При таких обстоятельствах обязательным является лишь одно — материальные средства для зарплаты профессорам и учителям, которые эмигрировали из России, а также поддержка студенческой молодёжи для того, чтобы спасти её от забот о хлебе насущном. Это позволит им посвятить себя учёбе,
(159/160)
только учёбе. Однако такие средства не были найдены ни среди русских, которым удалось спастись, ни у наших зарубежных друзей.
Когда из-за немцев сотни профессоров и тысячи студентов были вынуждены покинуть Бельгию и Сербию, [1] Америка, Англия и Франция одна за другой предложили беженцам убежище, что означало продолжение их научной, преподавательской деятельности и удовлетворение материальных потребностей. Но когда большевики позволили профессорам, учителям, студентам и мальчикам старших классов выехать из России, никто для них ничего даже не сделал. Они забыты и брошены, оставлены наедине с собой, т.е. обречены на жизнь в бедности, душевной депрессии и безмолвном отчаянии. [2]
Приведу факты, свидетельствующие о том, как многое можно было сделать для этой молодёжи, детей, я не буду говорить о профессорах, чтобы заставить их отказаться от мысли об отъезде за рубеж. Получить визу для отъезда в Англию, Америку, Францию для русских так же легко, как выиграть в лотерею. Я только что получил несколько телеграмм от своего племянника, студента Петроградского университета, который честно сражался с большевиками. Будучи брошенным в финский концентрационный лагерь и содержащийся там как заключённый, он обращается ко мне по двум поводам: виза и средства для того, чтобы выехать за рубеж и жить там. Я не могу дать ему ни одного, ни другого.
Он с честью выполнил свои обязанности как перед своей страной, так и перед союзниками. Но выполнили ли свои обязательства перед ним союзники? Теперь единственным спасением для такой молодёжи является приобретение статуса беженца в Германии. В этом им помогают. И таким образом из-за ошибок наших бывших союзников крепнет русско-германский союз. Разве это мудро и честно?..
(160/161)
Мысль об этой молодёжи, о моих бывших и, позвольте надеяться, будущих учениках даёт мне право среди всех новостей, доходящих до меня из России, с особым интересом прислушиваться к тем, которые указывают на современное состояние школ в Советской России, так как именно эти новости поступают из источников, которым я могу доверять. Я уже писал об этом и пишу вновь, уже ненавидя себя за это. Однако чем больше новостей до меня доходит, тем больше я убеждаюсь в том, что разрушение школьной системы идёт очень быстро, хотя они ещё даже не заложили фундамент продуманной новой школьной системы.
Мои читатели должны понять, что я больше всего интересуюсь судьбой петроградских высших учебных заведений, где я работал двадцать лет и с которыми тесно связано всё моё прошлое. Поэтому позвольте мне, пожалуйста, подробно остановиться на том, что я уже рассматривал.
Я только что получил длинное письмо от одного из моих молодых коллег, доцента Петроградского университета, историка Н.В. Пузыно, [3] который, не вынеся тягот большевистского режима, бежал из Петрограда, к сожалению, в Финляндию, где он, подобно другим русским, предпочёл голод большевистскому раю в России. Я цитирую некоторые фрагменты его письма, которые позволяют нам самим судить о причинах его бегства и условиях жизни в рамках системы высшей школы Петрограда.
«Причиной нашего (т.е. его собственного и его жены) бегства, — пишет мой коллега, — являются не столько причины материального свойства, сколько морального. Моих запасов дров и продовольствия хватило бы ещё до осени, но мы не выдержали и, воспользовавшись первой же возможностью, бежали в Финляндию, которую мы, между прочим, уже давно присмотрели.
Условия духовной жизни в России стали совершенно невыносимыми! Кроме тягот рабства и притеснений со сторо-
(161/162)
ны низкого (так в тексте письма. — К.А.) элемента, составляющего большевистскую администрацию, мы стали также свидетелями того, что из-за поражения „белого” фронта часть нашей интеллигенции полностью утратила надежды. [4]
Так называемая буржуазия, как более зажиточный класс, упразднена. Из-за чудовищного своего положения и вечного страха интеллигенция безмолвствует и пребывает в подавленном состоянии. При таких обстоятельствах жить и работать в Советской России было невозможно, чем и объясняется моё бегство как единственно возможное средство спасения. По воле небес это чудесное спасение состоялось. Я пересёк Финский залив в невероятных условиях, под светом прожекторов, обманув часовых, избежав электропроводов с пропущенным по ним током и так далее. Бегство моей жены происходило при таких же обстоятельствах».
Таковы меры, предпринятые большевиками, для того чтобы удержать в пределах своих границ этих новых белых рабов — интеллигенцию. Стрельба в невооружённых людей, провода, по которым пропущен электрический ток, и т.д. Разве буржуазный режим применял когда-нибудь подобные меры по отношению к пролетариям? Он никогда и никого не удерживал силой в пределах того или иного государства. Эмиграция в страны, где не практикуется рабство, всегда носила свободный характер. Если кто-то был недоволен, то беспрепятственно мог уехать куда угодно. Большевики, как худшие американские плантаторы до эпохи гражданской войны, держат своих рабов на цепи и понуждают их кнутом и голодом, этими хорошо известными средствами из арсенала рабовладельцев всех времён и народов, работать на себя. И это то, что они называют «свободнейшим в мире государством, воплощением мечты о социалистическом рае»!
Каково же положение этих новых рабов? В своей последней статье я уже писал в общих чертах об интеллигенции. Теперь я хочу поговорить об университете. Вот что пишет мне
(162/163)
тот же самый Пузыно, который уехал из Петрограда этой зимой (1920):
«Что вам написать о нашей Alma Mater? Самым значительным событием в нашем университете было слияние нашего университета с психоневрологическим институтом и женским университетом. [5] Это произошло одновременно со слиянием трёх факультетов (историко-филологического, юридического и восточных языков) в один факультет общественных наук. [6] На факультете много профессоров, но совершенно нет студентов. Ещё до Рождества они все, за редким исключением, были призваны в Красную Армию. Все профессора страдают от голода и холода. Когда я уезжал, профессора Браун [7] и Гревс [8] были тяжело больны, профессор Б.А. Тураев [9] пожелтел, как воск, и с трудом дышал. В общем говоря, преподавательская работа всех профессоров прервалась. Даже лекции прекратились сами по себе, потому что в университете не топят и от этого очень холодно.
Однако мне кажется, что хуже всех внешних бед и продолжающегося давления со стороны властей является всеобщее подавленное настроение, которое господствует среди преподавателей. В качестве примера я хотел бы привести выборы (правда, с большинством только лишь в один голос) некоего Иоффе на вновь основанную кафедру материалистической философии. Этот Иоффе прослушал курс, но даже не сдал соответствующих экзаменов и не имел научных работ. Когда его кандидатура была предложена, то отмечали лишь то, что его избрание желательно для коммунистов. Подобное приведённому примеру повторялось затем обескураживающе часто».
Таково истинное положение дел, если отвлечься от розовых картин, которыми большевики в целях рекламы пытаются скрыть печальную действительность. Факты свидетельствуют о том, что положение дел в системе высшего образования в тысячу раз хуже, чем было при старом режиме. Она
(163/164)
полностью прекратила своё существование. Они реформировали систему сверху, без консультаций с мнениями компетентных людей. Они реформировали её грубо и глупо. Автономия системы образования похоронена. Преподаватели являются рабами комиссариата, во главе которого мы находим таких презренных хулиганов, как сам Луначарский. Если высшая школа находилась прежде под влиянием людей с мировыми именами — Пирогова, Капустина, [10] Сонина [11] и других, то что должны они чувствовать теперь, когда их жизнь по воле толпы полуучёных подчинена таким, как Кристи (Christi), или декадентским критикам, получившим своё образование на парижских бульварах, как Луначарский? Условия жизни столь тяжелы, что научная деятельность замерла. Там нет никакой системы образования, потому что «социалистическое правительство» считает, что лучшей школой для молодёжи является служба в Красной Армии. И здесь мы видим лишь движение по стопам милитаристской и империалистической Германии.
Ужасно думать, тяжело писать обо всем этом. После нескольких лет большевистского режима, который наши бывшие союзники так прилежно патронируют, класс интеллигенции в России исчезнет. Тот, кто в возрасте — быстро умирает, молодёжь — не учится, а знает только мародёрство и грабёж непрерывной гражданской войны. А вместе с этим небольшое число молодых людей из тех, кому удалось найти возможность бежать за границу и учиться за пределами России, сталкивается с закрытыми для них дверьми и каменными сердцами. Вот уж правда, кого Бог хочет наказать, у того отнимает разум. Мы верными шагами движемся к идеалам всеобщего равенства, — равенства в духовной и материальной бедности, убожестве и общем озверении!
(164/165)
Комментарии. ^
[1] Речь идёт о событиях первой мировой войны.
[2] В эмиграции довольно большое внимание уделялось проблемам психологической адаптации детей, подростков и юношей. См. подробнее: Зеньковский В.В. Дети эмиграции: Сб. статей. Прага: Педагогическое бюро по делам средней и низшей школы за границей, 1925; Раев М. Россия за рубежом: История и культура русской эмиграции. 1919-1939. М.: Прогресс-Академия, 1994. С. 66. Интересные материалы по этому вопросу имеются также в бумагах историка и педагога Ф.И. Ростовцева (брата М.И. Ростовцева), хранящихся в Гуверовском архиве Стэнфордского университета, США (Hoover Institution on War, Revolution and Peace, Hoover Institution Archives, Stanford University).
[3] И.Л. Тихонов, директор Музея истории Санкт-Петербургского университета, любезно указал нам, что в «Списке профессоров и преподавателей историко-филологического факультета Императорского бывшего Петербургского, ныне Петроградского, университета с 1819 г.» такой преподаватель не значится. Список был составлен около 1916 г.
[4] Речь идёт об отступлении войск Юденича.
[5] Речь идёт о слиянии Петроградского университета с Психоневрологическим институтом и Петроградским женским университетом (Петроградские высшие женские (Бестужевские) курсы).
[6] Этот процесс начался 13 сентября 1919 г.
[7] Браун Фёдор Александрович (1862-1942) — филолог-романист, профессор Петербургского университета, член-корреспондент Российской Академии наук.
[8] Гревс Иван Михайлович (1860-1941) — историк, педагог, профессор Петербургского университета. Ученик В.Г. Васильевского.
[9] Тураев Борис Александрович — см. коммент. 28 к статье «Вклад России в мировую науку».
[10] Капустин Михаил Николаевич (1829-1899) — юрист, профессор Московского университета, государственный деятель. Был попечителем Дерптского, а затем Петербургского учебного округа.
[11] Сонин Николай Яковлевич (1849-1915) — математик, профессор Петербургского университета, академик.
|