Е.Е. Неразик

О некоторых направлениях этнических связей
населения Южного и Юго-Восточного Приаралья в IV-VIII вв.

// История, археология и этнография Средней Азии. М.: 1968. С. 197-207.

Изучение письменных известий о движении гуннов, тюрок и других племен показало, какое значение имели центральноазиатские этнические группы в формировании современного населения Средней Азии. Археологические исследования подтвердили этот общий вывод, обогатив его новыми фактами, уточняющими, а иногда и изменяющими отдельные ранее сложившиеся представления.

Изучение письменных известий о движении гуннов, тюрок и других племен показало, какое значение имели центральноазиатские этнические группы в формировании современного населения Средней Азии. Археологические исследования подтвердили этот общий вывод, обогатив его новыми фактами, уточняющими, а иногда и изменяющими отдельные ранее сложившиеся представления.

Приаралье было местом расселения огузов — одних из основных предков туркмен. С.П. Толстов и другие исследователи считают эти

(197/198)

районы родиной огузов [1]. На нижней и средней Сыр-Дарье в IX в. существовали обширные огузские поселения — так называемые города гузов. Впрочем, по данным Таншу, «гэса» — огузы — обитали здесь уже в VIII в. н.э. [2] Отсюда они передвинулись на юг, на территорию современной Туркмении, причём особенно широкий размах это движение приобрело в XI в., когда образовалось государство сельджукидов.

Уже первые исследования С.П. Толстовым огузских, так называемых болотных городищ привели его к очень интересным выводам об этапах формирования местного населения [3].

Было установлено влияние на сложение местной культуры степных тюркских (а может быть, и прототюркских) племён Монголии и приалтайских степей [4], а в целом высказано предположение об участии этих племён в формировании местного населения и инфильтрации пришлых восточных элементов из Семиречья по Сыр-Дарье [5].

В дальнейшем археологические изыскания в Южном и Юго-Восточном Приаралье показали, что центральноазиатские и алтайские связи не были эпизодическим моментом в истории местного населения. Имеющиеся сейчас, правда пока ещё отдельные, факты позволяют говорить о глубокой древности этих связей. Установлено, что монголоидные элементы, вероятно алтайского происхождения, проникают в местную европеоидную и, видимо, ираноязычную среду Юго-Восточного Приаралья и низовий Сыр-Дарьи уже в последние века до н.э. [6]

Более поздние археологические материалы, относящиеся к III-IV вв., т.е. ко времени заключительного этапа гуннского передвижения на запад, отчётливо иллюстрируют появление в это время в Южном Приаралье новых для этих мест этнических групп. В научных работах неоднократно упоминалось о погребениях, открытых на хорезмийских городищах Куня-Уаз и Канга-кала [7]. Эти погребения датированы концом III — началом IV в. н.э. Они отличаются однотипным ритуалом, весьма своеобразным и нигде более в Средней Азии не зафиксированным. И в том, и в другом случае это коллективные захоронения, совершенные в помещениях. На полу в травяных гнёздах лежали скопления костей, рядом — черепа. В захоронениях на Канга-кале найдены алебастровая погребальная маска и остатки объёмной скульптуры, также сделанной из алебастра. На Куня-Уазе в погребальной комнате обнаружены фрагменты глиняных и алебастровых человеческих изображений — статуарных оссуариев или, возможно, остатки статуй. Обломок глиняной руки, найденный здесь, был сделан на алебастровой основе, по-видимому, имитирующей кость. Около одного из черепов лежала другая рука, сделанная в натуральную величину посредством наматывания пропитанной алебастровой ткани на железную основу. Тут же в комнате находились два предмета, принятые за разрушенные оссуарии, но более вероятно, что это также остатки упомянутых статуй. Один из них, изготовленный посредством той же техники, что и алебастровая рука, покрыт росписью красного цвета. Погребения сопровождал вещевой инвентарь. Следует отметить,

(198/199)

что обе комнаты — на Куня-Уазе и Канга-кале — сгорели, причем наиболее интенсивное горение происходило на очажной кирпичной кладке, расположенной в центре каждого помещения. Впрочем, причину пожара в обоих случаях установить нелегко, так как многие городские постройки III-IV вв. в этих городах погибли от пожара в результате какого-то сражения. Захоронения в статуарных оссуариях — не редкость для Хорезма [8]. На первой стадии развития обряда они являлись трупосожжениями. Зороастрийский обряд, распространенный в то время в Хорезме, не исключал и захоронений очищенных костей не в оссуариях, а на каком-нибудь изолирующем слое. Однако погребения в травяных гнёздах в помещении, где тут же стояли человеческие изображения, скорее всего статуи, встречены только на Канга-кале и Куня-Уазе.

Некоторые черты описанного ритуала захоронений находят аналогии среди погребений в склепах Минусинской котловины, относящихся к так называемой таштыкской культуре (I-IV вв. н.э.), хотя для таштыкских склепов прежде всего характерен обряд трупосожжений. Здесь также отмечается обычай вторичного захоронения: покойника сжигали где-то на стороне, а затем пережжённые кости переносили в склеп и, как и в хорезмийских погребальных комнатах, складывали кучками на травяные подстилки или в травяные гнёзда. Отметим, что в некоторых случаях, на раннем этапе таштыкской культуры, в склепах складывали и необожжённые кости [9]. Кроме того, там устанавливались бюсты или манекены — погребальные куклы, погребальные маски, в ранних склепах — терракотовые, в поздних — гипсовые. Погребения в склепах, как и на хорезмийских городищах Куня-Уаз и Канга-кала, в таштыкской культуре всегда коллективные; после заполнения останками людей склепы поджигались. Не исключено, как мы видели, что, согласно ритуалу, поджигались и погребальные помещения Канга-калы и Куня-Уаза, однако в связи с общим пожаром на городищах в III-IV вв. н.э., доказать это невозможно.

Исследование остатков человеческих изображений из погребальной комнаты Куня-Уаза показало, что техника их изготовления отличается от обычной техники глиняной скульптуры Хорезма. Изготовление статуй путём наматывания на железную основу пропитанной алебастром ткани совершенно ново для искусства античного Хорезма. Особенности этой техники заставляют искать аналогии ей в искусстве некоторых районов Туркестана [10].

В свете этих культурных связей большой интерес представляет изучение палеоантропологических материалов из погребений Куня-Уаза и Канга-калы. Установлено, что черепа оттуда характеризуются кольцевой деформацией и признаками ослабленной монголоидности и что население, оставившее эти погребения, отличалось от коренного хорезмийского, европеоидного [11]. При первом знакомстве с серией черепов из Куня-Уаза Т.А. Трофимова отметила своеобразие антропологического типа погребённых и некоторые черты сходства с уральским (ханты, манси) и североазиатскими типами [12]. Это определение в свете вышеприведённых

(199/200)

алтайских параллелей в погребальном обряде населения Куня-Уаза и Канга-калы представляет для нас несомненный интерес. Дело в том, что монголоидные черепа из погребений таштыкской эпохи, по мнению Г.Ф. Дебеца, также обнаруживают сходство с черепами хантов [13], а их появление объясняется исследователями проникновением в приалтайские степи гуннов [14], смешавшихся с динлинами — населением Минусинской котловины предшествовавшего периода. Следует тут же сказать, что с динлинами связываются многие черты описанного выше погребального обряда таштыкских склепов (обычай класть погребальные маски, куклы, ритуальный сопровождающий инвентарь — деревянные фигурки людей и животных). Некоторые исследователи полагают, что обычай трупосожжения, который сделался господствующим в период сооружения таштыкских склепов, сменив тагарский обряд трупоположения, принесли с собой пришлые племена — строители склепов [15].

Таким образом, по-видимому, можно говорить о центральноазиатских связях в культуре обитателей городищ Куня-Уаза и Канга-калы в начале IV в. н.э. и о проникновении туда новых этнических групп, причем некоторые из них, может быть, имели отношение к племенам гаогюй.

В V в. н.э. часть племен теле, к которым относились и гаогюй — предки уйгуров, под влиянием политических переворотов в Центральной Азии покинули родину и обосновались в степях у Аральского моря и на Северном Кавказе [16]. По-видимому, теле могли попасть сюда и в более раннее время. Так, А.Н. Бернштам полагает, что движение гаогюй было заключительным этапом гуннской экспансии (IV-V вв.) и что протоуйгурские племена проникли на территорию Средней Азии ещё раньше в связи с движением северогуннских племен в середине I в. до н.э., в конце I в. н.э. и в начале II в. н.э. [17] О том же центральноазиатском направлении связей свидетельствует и ещё одно обстоятельство — искусственная кольцевая деформация черепов из погребений Куня-Уаза и Канга-калы. С точно таким же типом деформации столкнулись исследователи захоронений Кенкола, датируемых теперь II-IV вв. н.э. [18], хотя не исключено, что в этом могильнике есть и более ранние погребения. Обычай деформировать череп зафиксирован в II-IV вв. не только в Средней Азии. Он широко распространяется в эту эпоху и среди сарматов, и в Приуралье, и в Нижнем Поволжье [19], появляется он также и на территории Украины, а позднее — на Северном Кавказе у аланов [20], у древнего населения Венгрии. К.Ф. Смирнов отметил, что в 83% всех позднесарматских погребений были черепа с искусственной деформацией, причем у аланов она становится этническим признаком [21].

Правда, раскопками последних лет установлено, что обычай деформи-

(200/201)

ровать череп был известен и в Средней Азии [22], и у сарматов значительно раньше II-IV вв. На территории Нижнего Поволжья захоронения людей с деформированным черепом встречаются в эпоху срубной культуры; отдельные случаи относятся к среднесарматской стадии (I в до н.э. — II в. н.э.) [23]. Однако большой хронологический разрыв между памятниками срубной культуры и среднесарматской стадии не позволяет рассматривать этот обычай как местный. При этом одни исследователи связывают его с влиянием среднеазиатских племён [24], а другие — с гуннско-аланскими отношениями, учитывая монголоидность отдельных погребённых в позднесарматских могильниках [25]. Последнее соображение нам кажется более правильным, поскольку массовое распространение указанного обычая совпадает по времени с передвижением гунно-тюркских орд на запад и с путём их следования, как уже это отметил в свое время Е.В. Жиров [26]. Следует сказать, что наиболее близкой аналогией расовому типу погребённых в Кенкольском могильнике считаются уйгуры из Восточного Туркестана [27], а характер кольцевой деформации кенкольских черепов очень близок, как отмечала Т.А. Трофимова, к деформации черепов из Куня-Уаза и Канга-калы [28]. Таким образом, антропологические материалы ещё раз подчеркивают роль центральноазиатских гунно-тюркских этнических групп в сложении населения Средней Азии и, в частности, областей Приаралья.

В связи со всем сказанным вернёмся к погребальному обряду, зафиксированному на Куня-Уазе и Канга-кале. Уже сделана попытка сопоставить его с хионитским погребальным обрядом, описанным Аммианом Марцеллином в рассказе о смерти и похоронах хионитского царевича, убитого под Амидой [29]. Последний перед сожжением был положен на высокий помост, окруженный мастерски выполненными изображениями умерших людей [30]. Эти погребальные изваяния, заставляющие вспомнить о таштыкских масках и чучелах, возможно, свидетельствуют о центральноазиатских связях хионитов. В свою очередь определённое сходство обрядов, засвидетельствованных в погребениях Куня-Уаза и Канга-калы, с обрядами, отмеченными в Минусинской котловине, может указывать на какие-то этнические контакты между населением этих районов в середине I тысячелетия н.э.

Сведения письменных источников вполне, как нам кажется, согласуются с нарисованной выше картиной. Феофилакт Симокатта — византийский автор начала VIII в. н.э., упоминает о племенах вар и хуни, обитавших в середине VI в. н.э. к востоку от Тил [31]. Феофилакт сообщает далее, что эти племена получили своё название по имени двух древнейших

(201/202)

вождей племени: Уар и Хуни [32]. Основываясь на сообщении Феофилакта, Е. Шаванн считал, что это имена двух древних уйгурских князей [33]. Имя «Хуни» уже сопоставлено А.Н. Бернштамом [34] с именем гуннского вождя Хуни, правившего в середине V в. н.э. в области Судэ и бывшего представителем четвертого поколения после захвата этой области хуннами, как сообщает Бэйши [35]. А.Н. Бернштам видел в имени «Хуни» передачу названия гуннов-хионов, или хионитов [36]. Древний термин уцелел в хорезмийском языке XIII-XIV вв. в значении сын раба [37], что может считаться, по мнению некоторых учёных, свидетельством непосредственного окружения Хорезма хионитами [38] и длительных контактов с ними хорезмийского населения. Племена хионитов впервые упоминаются Аммианом Марцеллином в качестве противников иранского шаха Шапура II, сражавшегося с ними в 358 г. где-то в Юго-Западном Прикаспии [39]. Если учесть, что область Судэ скорее всего располагалась в Приаралье (древняя Яньцай, потом Аланья) и что завоевание её племенами, которых китайские хроники называют хуннами, произошло примерно в IV в. н.э., то как будто бы данные письменных источников соответствуют тому, что было показано выше на основании археологических материалов. Появление «хуннов» в Судэ, нового в этническом отношении населения на Куня-Уазе и Канга-кале и хионитов в Юго-Западном Прикаспии, могут быть поняты как звенья одной цели. На этом фоне сопоставление населения, чьи погребения на Куня-Уазе и Канга-кале были рассмотрены выше, с хионитами, сделанное С.П. Толстовым [40], кажется убедительным. Родственными им он считает племена эфталитов, связывая с ними соответствующие по времени слои джетыасарских городищ в низовьях Сыр-Дарьи [41]. О хионитах и эфталитах существует огромная литература. Одни из исследователей считают их родственными племенами или иногда даже не делают между ними различий [42], другие ученые считают их племенами совершенно разного происхождения [43]. Подробное рассмотрение этих теорий не входит в нашу задачу, но если признать этническое родство хионитов и эфталитов, а в пользу такого предположения есть существенные доводы, то вышеприведенные соображения об участии гунно-уйгурских этнических групп в этногенезе населения Приаралья заставляют вспомнить сообщение Бэйши, что еда (эфталиты) — ветвь гаогюя [44], и более внимательно отнестись к теориям гаогюйско-уйгурского происхождения эфталитов [45].

В дальнейшем этногенетические процессы в Приаралье, в частности на Сыр-Дарье, развивались в направлении тюркизации населения (мы имеем в виду следующий по времени период VI-VIII вв.), однако подобные сведения об этом пока отсутствуют. У нас пока нет материалов, поз-

(202/203)

воляющих проследить судьбу потомков населения Канга-калы и Куня-Уаза, о котором речь шла выше. Известно только, что погребения людей, характеризующихся кольцевой деформацией черепа и в антропологическом отношении близких к погребённым на Куня-Уазе и Канга-кале, обнаружены в некрополях Гяур-калы [46], где они датируются VII-VIII вв. и на Куба-Тау [47] и что по антропологическим данным можно констатировать наличие контактов между этим населением и обитателями низовьев Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи, о которых мы знаем гораздо больше. Археологические изыскания в современной дельте Аму-Дарьи, проведенные там в последние годы Каракалпакским филиалом АН Узбекской ССР, позволяют как будто бы предположить перемещение туда жителей сыр-дарьинских городищ урочища «Джеты-асар», часть которых в VIII в. н.э., запустела [48]. Действительно, в VII-VIII вв. в низовьях Аму-Дарьи расцвела довольно своеобразная культура, имеющая много общего с джетыасарской, если судить по керамике. Эта культура развивалась в тесном контакте с хорезмийской раннесредневековой культурой, которая сама возникла на базе «варварских» перемещений и завоеваний [49]. Развитию культурных связей должно было способствовать то обстоятельство, что область Кердер, располагавшаяся, возможно, в низовьях Аму-Дарьи [50], в некоторых случаях в какие-то ещё не выявленные периоды на протяжении VII-VIII вв. включалась в состав Хорезмийского государства. Работы в Беркуткалинском оазисе, входившем в раннесредневековую эпоху в столичный рустак, показали, что в начале VIII в. н.э. в этом районе появляется население из Кердера, о чём можно судить по находкам в усадьбах характерной посуды [51]. Возможно, что инфильтрация этого населения в Хорезм имела место и раньше, но в начале VIII в. она, видимо, приняла более массовый характер.

В антропологическом отношении это население, согласно исследованиям краниологического материала из оссуарного некрополя на бугре Ток-Тау, характеризуется мезокранностью, высоким и узким лицевым скелетом. Преобладают черепа восточносредиземноморского типа с небольшой монголоидной примесью, аналогичной, как можно предполагать, монголоидному типу, установленному по материалам погребений на Куня-Уазе и Канга-кале [52]. Наличие этой примеси не должно нас удивлять, так как мы должны учесть, что население, оставившее в начале IV в. н.э. захоронения на двух упомянутых выше хорезмийских городищах, в последующие столетия играло какую-то роль в этнических процессах, протекавших в Южном Приаралье (левобережье Аму-Дарьи). А взаимопроникновение населения обеих областей (Хорезма и Кердера), установленное по археологическим материалам VII-VIII вв., способствовало появлению смешанных в антропологическом отношении типов.

С другой стороны, обитатели Кердера продолжали поддерживать связи с низовьями Сыр-Дарьи, откуда они, как предполагается, пришли в дельту Аму-Дарьи. В низовьях же Сыр-Дарьи, в культуре населения городищ урочища Джеты-асар, весьма самобытной, с устойчивыми тради-

(203/204)

циями, появляются новые черты, свидетельствующие о влиянии извне. Так, в верхнем слое одного из самых крупных памятников — Алтын-асара, или Джеты-асара 3, происходит перепланировка: старые сооружения забутовываются и воздвигаются новые. Помещения в этих новых постройках, хотя и напоминают по плану более древние, но в них имеются очень специфические очаги-каны. Эти очаги подобны по устройству позднейшим уйгурским, встречающимся у уйгуров Семиречья и занесённым туда, по мнению И.В. Захаровой, изучавшей материальную культуру этого населения, уйгурами из Турфана. Этот уйгурский кан в отличие от дунганского и китайского всегда связан с отопительным кирпичным очагом внутри дома, от которого внутрь суфы идёт труба, обогревавшая поверхность лежанки [53]. Точно так же устроены каны в помещениях верхнего слоя Алтын-асара (хотя они проведены не в суфах, а просто под полом). Это обстоятельство может указывать на связи местного населения с древнеуйгурским, поскольку у описанного отопительного приспособления был очень определённый и очень узкий ареал (оно известно только у уйгуров и его наличие может поэтому, как нам кажется, довольно точно указывать на этническую принадлежность носителей этих черт материальной культуры).

Определяя антропологический тип обитателей Джеты-асара, следует добавить, что они обнаруживают родство с алтайской группой населения. Т.А. Трофимова указывала, что монголоидный тип, вошедший в состав населения Джеты-асара, скорее всего связан своим происхождением с Алтаем, так как найденный в одном из курганов женский череп «может быть сближен с черепами шибинского археологического этапа предгорного Алтая, а также с черепами таштыкской культуры Минусинского края» [54]. В то же время монголоидный тип погребенных в курганах Алтын-асара близок, по мнению некоторых специалистов, к населению, оставившему погребения на Куня-Уазе и Канга-кале [55].

Указанная черта материальной культуры обитателей городищ джетыасарской группы в VI-VIII вв., так же как и сходство их лепной посуды с керамикой огузских городищ Сыр-Дарьи IX-XI вв., вполне подтверждает сведения Таншу о том, что в это время местность к северо-востоку от Хорезма населяли племена «гэса» [56]. Как мы писали, у нас есть основания предполагать, что эти племена просачивались и в Хорезм и перемешивались с его обитателями. В собственно хорезмийской афригидской культуре много элементов, не имеющих местных традиций и связанных, очевидно, с пришлым полукочевым миром Северо-Восточного Приаралья. О них подробно написано в других работах [57]. Сейчас остановимся только на одной находке, впервые обнаруженной при раскопках раннесредневековых среднеазиатских памятников.

В 1963 г. в одном из помещений верхнего слоя замка Якке-Парсан, который хорошо датируется медными хорезмийскими монетами первой половины VIII в. н.э., были открыты остатки арбы. Сохранилась примерно треть деревянного колеса со ступицей, что дало возможность его реконструировать. Диаметр колеса около 1,7 м; ширина обода 11 см при такой же высоте; ширина ступицы 30 см. Спиц, по-видимому, было не менее 24-25. Хорошо известно, что по конструкции обода различают два типа современ-

(204/205)

ных арб: хорезмийскую и кокандскую. Обод колеса арбы в Хорезме делался из большого количества мелких деревянных частей [58], в Казахстане и центральных районах Средней Азии — из одного куска [59]. Поскольку сохранившаяся треть дуги обода колеса из Якке-Нарсана является единым целым, то можно думать, что либо весь обод был выгнут из одного куска дерева, либо состоял из очень небольшого числа крупных частей. И в том, и в другом случае повозки, которыми пользовались в Хорезме в VIII в. н.э., по конструкции колёс отличались от современных, известных у узбеков Хорезмского оазиса, более походя на колёса казахской и исконно каракалпакской арбы [60]. Очень показательны высота и количество спиц якке-парсанского колеса. Археологическими исследованиями установлено, что чем восточнее место находки, тем большее количество спиц имеют колёса. В Ассирии, Урарту, Египте известны повозки с небольшими колёсами и с малым количеством спиц (шесть-восемь) [61]. В окружавшем Хорезм сарматском мире в I-III вв. н.э. в колёсах повозок было больше спиц, но сами они сравнительно невысоки (0,74-1,2 м в диаметре) [62]. Жаль, что археологическими раскопками не установлено, как выглядели повозки тюркских и прочих племён Туркестана и соседних с ним областей в VI-VIII вв. н. э. Однако в Вэйшу есть любопытное для нас упоминание, что у древних уйгуров были телеги на высоких колёсах со множеством спиц [63], причем высота колёс особо подчёркнута составителями хроники, из чего можно заключить, что это было особенностью колесного транспорта уйгуров. Этим сообщениям соответствуют сведения Таншу о том, что из всех областей Средней Азии только в Хорезме есть телеги с колёсами, на которых торговые люди совершают свои странствия [64].

Из всего сказанного следует, что хорезмийские телеги VIII в. н.э. по типу колёс должны были, по-видимому, обнаруживать сходство с древнеуйгурскими повозками.

Таким образом, и на этом примере мы видим, что для VI-VIII вв. археологические материалы позволяют проследить центральноазиатские связи населения приаральских степей и указать на гунно-уйгурские элементы в культуре этого населения. Обитатели низовий Сыр-Дарьи являлись промежуточным звеном в контактах хорезмийского населения с гунно-уйгурскими племенами.

Следует отметить, что участие гунно-уйгурских элементов в этногенезе среднеазиатского населения и, в частности населения Приаралья, предполагал ещё А.Н. Бернштам, который считал, что «генезис огузских племён связан с экспансией центральноазиатских гуннов на западе» [65]. Только участием гунно-уйгурских этнических групп в этногенезе туркмен можно объяснить, по мнению А.Н. Бернштама, такие факты, как общие имена в топонимике уйгуров и туркмен, общие названия племён (толес), общий эпический repoй (Огуз-каган), а также сходный обычаи деформировать голову, резко выделяющий туркмен из всех других народов Средней Азии [66].

(205/206)

Мы ограничили свои исследования VIII в. н.э. Основываясь на сведениях арабоязычных авторов, можно считать, что в дальнейшем, особенно в период образования государства огузов-сельджуков, отмеченные выше контакты обитателей территории дельт Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи крепли и развивались. Однако ещё нужно выявить, какую роль сыграли потомки куняуазского и кангакалинского населения, характеризующиеся кольцевидной деформацией, в этногенетических процессах, происходивших в Южном Приаралье в эпоху средневековья. Предстоит проследить дальнейшую судьбу сыр-дарьинского населения, переселившегося в низовья Аму-Дарьи (область Кердер) и проникшего частично на территорию собственно Хорезма. Нужно определить, в каком соотношении находятся обитатели Кердера в VI-VIII и в IX-XI вв., какова связь культуры, расцветшей в Кердере и низовьях Сыр-Дарьи в VII-VIII вв., с культурой обитателей «городов гузов». Но если судить по такому выразительному материалу, как керамика, уже сейчас намечаются определённые контакты. Выяснено, что лепная посуда жителей поселений в дельте Аму-Дарьи VII-VIII вв. тождественна лепной посуде, распространенной на данной территории в IX-XI вв. [67], а эта последняя обнаруживает сходство с одновременной ей керамикой сыр-дарьинских огузских городищ [68]. Следовательно, можно говорить, как нам кажется, об известной культурной, а может быть, и этнической близости населения указанных областей. В связи с данным обстоятельством мы хотели бы остановиться на одном из вопросов этногенеза туркмен, затронутых А. Ю. Якубовским [69]. А. Ю. Якубовский старался показать, как и когда попали огузы на территорию нынешней Туркмении. Используя данные арабоязычных авторов, он отметил с IX по XI в. три волны передвижения огузов из сырдарьинских степей к юго-восточному углу Каспия. Учитывая вышесказанное о населении низовий Аму-Дарьи в VIII в. н.э., о его возможном этническом родстве с огузами, можно выдвинуть предположение о более раннем этапе огузских передвижений из низовьев Сыр-Дарьи к местам обитания их позднейших потомков — туркмен. Правда, речь идет пока только о Хорезме как о конечной точке этого передвижения в VIII в. н.э., но нам известно, что туркмены обитали и в собственно Хорезме; автор XII в. Марвази упоминает их там как исконных обитателей, а не переселенцев, причём А.Ю. Якубовский считает возможным приурочить эти сведения к IX в. н.э. [70]

Туркмен, о которых говорит Марвази, отделяют от хорезмийских туркмен, обитающих сейчас на территории бывшего древнего хорезмийского государства, десятки столетий. Пока нет достаточно убедительного материала, позволившего бы проследить прямую преемственность этого населения. Однако исследователями давно уже отмечены черты сходства в материальной культуре хорезмских туркмен и обитателей Хорезма начиная с эпохи раннего средневековья. Отмечается, например, прямая преемственность в жилищном строительстве [71], в области духовной культуры, в свадебном ритуале у иомутов Хорезма констатируется сохранение многих магических обрядов, связывающих это население

(206/207)

с древними ираноязычными обитателями этих мест [72]. Некоторые из указанных особенностей культуры хорезмских туркмен уже послужили основанием для вывода о тесных исторических связях предков современных туркмен с древними обитателями Хорезма [73]. Приведённые в статье материалы иллюстрируют эти связи в период IV-VIII вв., выявляя на конкретных археологических данных роль гунно-уйгурских этнических групп в формировании населения Приаралья.

[1] С.П. Толстов. Города гузов. СЭ, 1947, №3, стр. 100; Л.В. Ошанин. Антропологический состав туркменских племён и этногенез туркменского народа. ТЮТАКЭ, т. IX. Ашхабад, 1959, стр. 59.

[2] Н.Я. Бичурин. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена, т. II. М.-Л., 1950, стр. 315.

[3] С.П. Толстов. Города гузов.

[4] Там же, стр. 70.

[5] Там же, стр. 100.

[6] Т.А. Трофимова. Приаральские саки (краниологический очерк). МХЭ, вып. 6/1. М., 1963, стр. 235.

[7] Е.Е. Неразик. Археологическое обследование городищ Куня-Уаз в 1952 г. ТХЭ, т. II. М., 1958, стр. 381-382; С.П. Толстов. Работы Хорезмской археолого-этнографической экспедиции АН СССР в 1949-1953 гг. ТХЭ, т. II. М., 1958, стр. 217-218.

[8] Ю.А. Рапопорт. К вопросу о хорезмийских статуарных оссуариях. КСИЭ, вып. XXX, 1958.

[9] Л.Р. Кызласов. Таштыкская эпоха в истории Хакасско-Минусинской котловины. М., 1960, стр. 77.

[10] См. Т.В. Грек, Е. Г. Пчелина, Б.Я. Ставиский. Кара-тепе — буддийский пещерный монастырь в старом Термезе. М., 1964, стр. 23; A. Stein. Innermost Asia, vol. III. Oxford, 1928, pl. IV, VIII, IX.

[11] Т.А. Трофимова. Материалы по палеоантропологии Хорезма и сопредельных областей. ТХЭ, т. II. М., 1959, стр. 664-665, 682.

[12] См. С.П. Толстов. Археологические работы Хорезмской экспедиции АН СССР в 1952 г. ВДИ, 1953, №2, стр. 189. Это определение было впоследствии уточнено, что, однако, не изменило основных выводов С.П. Толстова. См. Т.А. Трофимова. Древнее население Хорезма по данным палеоантропологии. МХЭ, вып. 2. М., 1959, стр. 679-680.

[13] Г.Ф. Дебец. Палеоантропология СССР. М., 1948, стр. 129.

[14] С.В. Киселёв. Древняя история Южной Сибири. МИА, №9. 1949, стр. 256, 264-269; Л.Р. Кызласов. Указ, соч., стр. 133-134.

[15] Л.Р. Кызласов. Указ, соч., стр. 133. Л.Р. Кызласов связывает эти племена с гянь-гунями.

[16] J.R. Hamilton. Toquz-Oguz et On-Uygur. «Journal asiatique», LCCI, 1962, p. 1.

[17] А.Н. Бepнштам. Очерк истории гуннов. Л., 1951, стр. 231.

[18] А.Н. Бернштам. Кенкольский могильник. Л., 1940; С.С. Сорокин. О датировке и толковании Кенкольского могильника. КСИИМК, вып. 64, 1956.

[19] К.Ф. Смирнов. Сарматские курганные погребения в степях Поволжья и Южного Приуралья. Доклады и сообщения исторического факультета МГУ, №5, 1947, стр. 78; И.В. Синицын. Сарматская культура Нижнего Поволжья. СА, VIII, 1946, стр. 78.

[20] Е.В. Жиров. Об искусственной деформации головы. КСИИМК, вып. VIII, 1940, стр. 87.

[21] К.Ф. Смирнов. Сарматские курганные погребения ..., стр. 82.

[22] Т.А. Трофимова. Изображения эфталитских правителей на монетах и обычаи искусственной деформации черепа у населения Средней Азии в древности (см. настоящий сборник).

[23] В.П. Шилов. Калиновский курганный могильник. МИА, №60, 1959, стр. 494.

[24] Там же.

[25] К.Ф. Смирнов. Курганы у сёл Иловатка и Политотдельское. МИА, №60, 1959, стр. 321.

[26] Е.В. Жиров. Указ. соч., стр. 87. Доводы Е.В. Жирова поддерживает И. Вернер, приведший в своей работе дополнительный материал о распространении искусственной деформации в погребениях времени «переселения народов» на Западе (J. Wеrnеr. Beitrage zur Archäologie des Attila Reiches. München, 1956, S. 12-17).

[27] В.В. Гинзбург, Е.В. Жиров. Антропологические материалы из Кенкольского катакомбного могильника в долине р. Талас Киргизской ССР. Сборник МАЭ, т. X. Л., 1949, стр. 113.

[28] Т.А. Трофимова. Материалы по палеоантропологии Хорезма ..., стр. 663 и сл.

[29] Ю.А. Рапопорт. Указ. соч., стр. 60.

[30] Аммиан Марцеллин, XIX, 1-2.

[31] Феофилакт Симокатта. История. М., 1957, стр. 160.

[32] Феофилакт Симокатта. История, стр. 160.

[33] Ed. Chavannes. Documents sur les Tou-kiue (Turcs) occidentaux. Сборник трудов Орхонской экспедиции, т. VI. СПб., 1903, стр. 231. Хоссиг полагает, что Qun (Xun) — алтайские племена, известные в середине IV в. на юге России. Их вождем был Грумбат, упоминающийся у Аммиана Марцеллина. См. Нaussig. Theophylakts Excurs. Byzantion, 1953, XXIII, p. 347, 352.

[34] А.Н. Бернштам. Очерк истории гуннов, стр. 171.

[35] Н.Я Бичурин. Указ. соч., т. II, стр. 260.

[36] А.Н. Бернштам. Очерк истории гуннов, стр. 171.

[37] W.В. Неnning. The Date of the Sogdian Ancient Letters. BSOAS, vol. XII, 1948, p. 3-4, 615.

[38] F. Altheim. Geschichte der Hunnen, Bd. II. Berlin, 1959, p. 39.

[39] Аммиан Марцеллин. История, вып. 4. Киев, 1910, стр. 249.

[40] С.П. Толстов. Археологические работы Хорезмской экспедиции АН СССР в 1952 г. ВДИ, 1953, №2, стр. 159.

[41] С.П. Толстов. По древним дельтам Окса и Яксарта. М., 1962, стр. 169.

[42] Н. Ghirshman. Les Chionites-Hephthalites. La Caire, 1948.

[43] К. Еnоki. On the Nationality of the Ephthalites. MRDTB, 18. Tokyo, 1959.

[44] Н.Я. Бичурин. Указ. соч., т. II, стр. 268.

[45] См. сводку точек зрения на эту проблему: К. Еnоki. Указ, соч., стр. 15-18.

[46] В.Н. Ягодин. Новые материалы по истории религии Хорезма. СЭ, 1963, №4, стр. 94-107.

[47] Т.А. Трофимова. Древнее население Хорезма по данным палеоантропологии, стр. 196. Следует отметить, что в погребениях правобережного Хорезма черепов такого типа пока не обнаружено.

[48] В.Н. Ягодин, А.В. Гудкова. Археологические исследования на городище Ток-кала. Общественные науки в Узбекистане, вып. 5. Ташкент, 1961.

[49] С.П. Толстов. По древним дельтам Окса и Яксарта, стр. 252; Е.Е. Неразик. Керамика Хорезма афригидского периода. ТХЭ, т. IV. М., 1959, стр. 260.

[50] С.П. Толстов. Города гузов, стр. 77.

[51] Е.Е. Неразик. Раскопки в Беркуткалинском оазисе в 1953-1956 гг. МХЭ, вып. 1. М., 1959, стр. 127.

[52] А.В. Гудкова. Ток-кала. Ташкент, 1964, стр. 107-108.

[53] И.В. Захарова. Материальная культура уйгуров СССР. Тр. ИЭ АН СССР, т. 47, 1959, стр. 295.

[54] Т.А. Трофимова. Приаральские саки, стр. 233.

[55] С.П. Толстов. Археологические работы Хорезмской экспедиции АН СССР в 1952 г. ВДИ, 1953, №2, стр. 159.

[56] Н.Я. Бичурин. Указ. соч., т. II, стр. 315.

[57] С.П. Толстов. По древним дельтам Окса и Яксарта, стр. 236, 244; Е.Е. Неразик. Керамика Хорезма афригидского периода, стр. 260; она же. Государство Афригидов и памятники их владычества на территории Каракалпакии. Очерки по истории Каракалпакской АССР. Ташкент, 1964, стр. 76-77.

[58] Т.А. Жданко. Каракалпаки Хорезмского оазиса. ТХЭ, т. I, М., 1952, стр. 247.

[59] М.В. Сазонова. К этнографии узбеков Южного Хорезма. ТХЭ, т. I. М., 1952, стр. 263. Народы мира. Народы Средней Азии и Казахстана, т. I. М., 1962, стр. 256.

[60] О каракалпакской арбе см. Т.А. Жданко. Указ. соч., стр. 247.

[61] П.С. Рыков. Сусловский курганный могильник. Саратов, 1925, стр. 50.

[62] Там же, стр. 50; К.Ф. Смирнов. Быковские курганы. МИА, №78, 1960, стр. 261.

[63] Н.Я. Бичурин. Указ, соч., т. I, стр. 216.

[64] Там же, стр. 316.

[65] А.Н. Бернштам. Некоторые данные к энтогенезу туркмен. СЭ, 1951, №4, стр. 200.

[66] Там же, стр. 201.

[67] А.В. Гудкова. Ток-кала (исследование комплекса археологических памятников IV в. до н. э. — XI в. н. э. в Северном Хорезме). Автореф. канд. дисс. Нукус, 1964, стр. 14.

[68] В.Н. Ягодин. Археологические памятники Приаральской дельты Аму-Дарьи, Автореф. канд. дисс. М., 1963, стр. 12.

[69] А.Ю. Якубовский. Вопросы этногенеза туркмен в XIII-IX вв. СЭ, 1947, №3.

[70] Там же, стр. 51.

[71] Б.И. Вайнберг. К истории туркменских поселений XIX в. в Хорезме. СЭ, 1959, №5, стр. 44; Е.Е. Неразик. Раскопки в Беркуткалинском оазисе в 1953-1956 гг., стр. 127.

[72] Г.П. Васильева. О роли этнических компонентов в свадебной обрядности туркмен (см. настоящий сборник).

[73] Б.В. Андрианов, Г.П. Васильева. Покинутые туркменские поселения XIX в. в Хорезмском оазисе. КСИЭ, вып. XXVIII, 1958, стр. 46.

наверх